Nский треугольник (джен)

За окном темнело. Станислав через окно смотрел, как поток людей выкатывается из дверей Бюро, растекается по улицам, смешивается с другими такими же потоками спешащих домой с работы людей. Они о чем-то переговаривались, заходили в магазины, покупали продукты на вечер, строили планы на выходные и не имели никакого понятия о том, что этих выходных у них может просто не быть.

Ленски тяжело отвернулся от окна. Давно ушла домой Шурочка, погас свет в кабинете Соколова. Только Петрович еще сидел за своим столом, слепо глядя в давно погасший экран монитора. Станислав молча встал и пошел к шкафу с вещдоками, где за пухлой папкой с грифом «ДСП» и «Особо опасно» стояла початая бутылка коньяка. За спиной раздался тихий перезвон извлекаемых из ящика стаканов. Идти куда-то, видеть беззаботно улыбающихся или тревожащихся, но абсолютно нормальных людей не хотелось совершенно.

Темно-янтарная жидкость лениво перекатывалась по стенкам бокала. Станислав вглядывался в нее, следил за играющими на поверхности бликами. На языке вертелся вопрос, который он все никак не мог решиться задать. Есть вещи, о которых никто и никогда не хочет вспоминать. Но есть ситуации, когда чувство такта может быть смертельно опасной роскошью.

— Из воронки реально выбраться? — он все-таки спросил, пусть и оторвать взгляд от бокала не решился.

— А я все думал, когда ты спросишь, — Петрович вздохнул и одним глотком опустошил бокал. Разлил еще по одному. — Нет, Стась, если воронка замкнулась — шансов нет.

— Но как же, — Станислав нахмурился и растеряно посмотрел на собеседника. Слухи врали?

— Если замкнулась, — со значением повторил Петрович, — а до того есть шанс проскользнуть. Узкий, как бутылочное горлышко, — он щелкнул пальцами по толстому бутолочному стеклу.

— И ты…? — Станислав понял, что все еще держит до краев наполненный стакан, а пить в одиночестве Петрович страсть как не любил, терять же момент откровенности из-за такой мелочи не хотелось. Жидкость неприятно обожгла гортань, и Ленски пожалел, что в зоне досягаемости нет хотя бы лимона. Пить, не закусывая, у него всегда получалось откровенно плохо.

— Я был лоцманом, Стас, — Петрович больше не пил. Только смотрел прямо перед собой тяжелым остановившимся взглядом. — Я был лоцманом. И я побежал, проскользнул в это проклятое горлышко. А они все остались там.

Петрович ушел. Поднялся тяжело, непривычно неловким движением подхватил сумку и вышел, оставляя Станислава наедине с недопитой бутылкой и неприятной для осознания истиной. Шанс выскользнуть из падающего города имеет только Проводник. Проложить себе дорогу. Сможет ли он вытащить кого-то еще?

* * *

Ранним утром на перроне царила промозглая сырость. Клочья холодного тумана оседали на редких пассажирах, морозили пальцы, побуждая побыстрее покинуть неуютное место. Вернуться в теплый весенний город. Шурочка крепче сжала ремешок рюкзака и прищурилась, разглядывая сквозь туман электронное табло со временем начала посадки.

— Тебе нужно уехать, — эти слова ударили ее с еще не переступленного порога кабинета. Шурочка пришла вовремя, но все ребята уже были в отделе — как будто и не покидали его со вчерашнего дня.

— Почему? — Александра недоуменно моргнула и закусила губу, ощущая, как на глаза наворачиваются слезы какой-то иррациональной обиды. Она помнила навалившееся на плечи тягучим туманом ощущение беспомощности, помнила подкожный ужас, который гнал ее прочь от тающего микрорайона, но никак не ждала, что именно сейчас — вдруг — окажется лишней. Кем-то, кого можно просто вычеркнуть как мешающую единицу, прикрывшись каким-нибудь благородным порывом.

— Потому что надо проверить — может ли уехать хоть кто-нибудь, — Станислав ее состояния не замечал. Он крутил в пальцах ручку, а неподвижный взгляд, устремленный в стену, вызывал иррациональное желание помахать рукой у него перед глазами.

— Допустим, — Шурочка едва заметно выдохнула и присела на край стола, теребя замок легкой весенней курточки. — Но почему я?

— Из Изборска никто не мог уехать уже за месяц до конца, — Станислав будто и не слышал ее, продолжая собственную мысль. — Никто из тех, кто был частью города. Из нас — ты единственная, кто родилась в Nске. Мы должны знать, сколько у нас времени. Хотя бы знать, сколько его уже нет.

«Потому что ты родилась в Nске» звучало намного лучше всяких «потому что ты девушка» или «младшая», или еще какая-нибудь чушь, которую Александра боялась услышать. Которую слышала слишком часто с того момента, как оказалась в оперативном отделе Бюро. Во всех других отделах женщин хватало, но вот среди оперативников и участковых, тех, кто работал непосредственно с агрессивной нечистью, женщины были редкими гостями, и Александра постоянно ощущала себя экзотической зверушкой, оказавшейся на не непредусмотренном природой месте.

Сейчас она просто делала то, что должен был кто-то сделать. Шурочка протянула Проводнику билет и паспорт, ожидая, пока та найдет ее в списке пассажиров. Она не бежит. Нужно только выехать за пределы области — убедиться, что это еще возможно. И вернуться обратно.

— Девушка, не стойте в тамбуре! Пройдите на свое место, — Шурочка мелко закивала на окрик Проводницы и протиснулась по узкому проходу к сидению.

Тяжелая дверь вагона захлопнулась за спиной.

Паровозный гудок разогнал утренний туман. Колеса глухо застучали, поезд вытянулся стрелой, набирая скорость. Станислав следил за ним, пока последний хвостовой вагон не растворился вдали. Получилось? Он чиркнул зажигалкой, поджигая сигарету, и затянулся, мешая туман с горьковатым дымом.

— Думаешь, кольцо еще не замкнулось? — Аэламэль стоял, прислонившись лопатками к столбу, аккурат под табличкой «курение запрещено».

— Скоро узнаем, — Станислав пожал плечами. Под его взглядом медленно бежала стрелка вокзальных часов. Аэламэль молчаливо стал рядом, так же пристально наблюдая за отсчетом секунд. И почему-то совершенно не морщился на окутывающий их туманом сигаретный дым. В другое время Станислав не преминул бы заметить, что все разговоры о негативном влиянии на нечисть табачного дыма — сплошная фикция и профанация, а все выходки эльфа по этому поводу — вредность чистой воды, но сейчас это казалось далеким и абсолютно неважным. Возможно, Аэламэль ощущал что-то подобное, раз не стал разводить привычный цирк.

Минутная стрелка щелкнула, смещаясь, и совсем близко раздался паровозный гудок. Станислав смотрел, как длинная змея пассажирского поезда втягивается на станцию. Он казался одновременно знакомым и нет, а Ленски никак не мог вспомнить — был ли в это время какой-то поезд по расписанию. Да и сколько сейчас было времени? Поезд остановился, тяжело распахнулись вагонные двери, щелкнули, спускаясь вниз, ступеньки. Проводники заняли свои места, а из вагонов жидким ручейком потянулись выходящие пассажиры.

Шурочка вышла последней. Поправила лямку рюкзака, огляделась по сторонам. Станислав видел, как легкое недоумение на ее лице сменяется удивлением, как оно искажается тем отчетливым ощущением беспомощного ужаса, которое мгновенно роднит человека с попавшим в западню животным. Он смотрел на Шурочку и не чувствовал, как прогоревшая до фильтра сигарета обжигает пальцы.

Выхода из Nска не было, даже для тех, кого вел Проводник.

* * *

— Меньше месяца, значит? — Соколов вертел свою неизменную трость и на Станислава не смотрел совсем.

— Если сравнивать с Изборском — да, данных по Пскову у меня нет. И мы не знаем, когда город закрылся, — Стас хмуро кивнул. Он тоже предпочитал изучать состав бумаги в собственном блокноте, а не смотреть на непосредственное начальство.

— Может быть, направить запрос в архивы? — Станислав ожесточенно потер переносицу, ловя ускользающую мысль. — Должна же быть какая-то статистика? Если город нам позволит, — на последних словах он отчетливо скривился: мысль, что кто-то может управлять его действиями, Ленски откровенно не нравилась.

— Нет такой статистики, — Соколов покачал головой, — чудо, что ты попал в Изборск так вовремя. И еще одно чудо, что смог вернуться обратно. Города всегда падают внезапно. Даже если это длится сотни лет и все понимают… но тот самый момент — всегда неожиданность. Пусть теперь мы и знаем почему.

— Вы уже искали такую статистику? — Станислав с любопытством посмотрел на начальника.

— Я имел доступ к архивам, — Соколов выразительно положил руку на лежащую прямо на столе трость с мальтийским крестом в навершии, — в том числе к международным.

— Та экспедиция в Иерусалим? — Ленски даже блокнот закрыл, выжидательно уставившись на Соколова. Слухи ходили разные, но Федор Григорьевич всегда от них отмахивался и тему Иерусалима и его последних поисков развивать совершенно не желал. И пусть текущий момент сложно было назвать подходящим для отвлеченных бесед, Станислав возможность упускать не собирался. В Иерусалиме все началось. Может быть, там есть ключ к тому, как все закончить?

— Думаешь, сможешь найти решение? — Федор Григорьевич выразительно поднял брови.

— Ну, мне не нужно спасать мир. Хватит одного города, — Станислав неловко пожал плечами. Вопросом Иерусалима так или иначе занимались все научные подразделения экзорцистов, примерно каждые десять лет они извергали из своих недр новую гипотезу и собирали экспедицию для проверки. Иерусалимская воронка неизменно оставалась на своем месте и отвечала пылевыми бурями не то что на попытки ее закрыть, но и вообще как-то к ней приблизиться.

— Я был у Иерусалима трижды. И в последний раз мы даже видели его стены, — Соколов заговорил, глядя куда-то поверх головы Станислава. — Ты знаешь, Иерусалим раскололся в тысяча сто восемьдесят седьмом году, после решения крестоносцев о его сдаче. Третий крестовый поход лишь усугубил ситуацию, создав королевство-призрак, которое то растворялось окончательно, то всплывало вновь.

— Но замкнулась воронка только в сорок восьмом, когда «откололи» третий Иерусалим? — экскурсы в старую историю Ленски не слишком любил: от нее хронически болела голова и возникало ощущение, что каждый раз ты слышишь совсем не то, что в предыдущий.

— Да, можно сказать, что город буквально взорвался противоречиями, а от него волна прокатилась по всему миру. Эхо Иерусалима стоило нам Константинополя, Рима… и кто знает, кого еще оно утянуло.

Станислав согласно кивнул — не о всех падениях сохранялась память.

— В тот раз с нами было много островных кельтов. Их рыцари-экзорцисты… — Соколов замолчал, явно подбирая слова. На свое собственное счастье Станислав умудрился избежать общения и с рыцарями, и с друидами, и вообще относился к островитянам с большим подозрением. Особенно после внепланового подарка на промзоне. — Они всегда считали, что раскол Иерусалима связан с Граалем.

— Нам рассказывали, — Ленски хмыкнул, припоминая: Грааль был связан с целой кучей легенд, суеверий и домыслов, проверить которые было решительно невозможно по причине отсутствия Грааля в материальном пространстве. Островитяне традиционно приписывали себе суверенное право на данный артефакт и утверждали, что все проблемы Иерусалима начались то ли от того, что Грааль из него украли, то ли от того, что пролили на священную чашу кровь. Вот только сам факт нахождения Грааля в Иерусалиме был не более чем легендой. Как и любое другое свидетельство об артефакте.

— О, такое вряд ли, — Федор Григорьевич недовольно посмотрел на Станислава: рассказывать он любил долго и обстоятельно, переходя к сути вопроса исключительно после часовых введений и рассуждений на отвлеченные темы. — Они решили, что Грааль из Иерусалима надо вынести. Устранить энергетическую точку возмущения, и тогда воронка сомкнется. Впрочем, была у них и гипотеза, что сам город потянется за артефактом и стабилизируется на новом месте.

— Город — это не артефакт. Даже если он там когда-то был, — Станислав даже головой помотал: настолько странно это звучало.

— Это была не очень популярная гипотеза, — Соколов хмыкнул, — но вот идея, что воронку подпитывает некий энергетически мощный объект… Она как раз имела много сторонников. Мало кто верил, что это именно тот самый Грааль. Скорее этим словом обозначили узел раскола. Есть теория, что точка расхождения, по которой слоится реальность, имеет определенное материальное воплощение. Кто-то говорит, что это изначально энергетически сильный объект, кто-то — что это нечто незначительное, как пресловутая раздавленная бабочка, просто оказавшаяся в нужное время в нужном месте. Неважно.

— И они решили, если выдернуть узел — воронка… исчезнет? — Станислав, бездумно раскрыв блокнот, расчерчивал страницу хаотичными линиями. — Но что останется на ее месте?

— Они не думали, что удастся вернуть город, — Соколов тихо вздохнул, — они хотели получить стабильное место, на котором можно будет построить новый. Чистая земля без памяти прошлого.

— И новое Иерусалимское эхо, которое закроет другие разломы? — исчерченный блокнотный лист перечеркнул круг. — Красивая идея. Сколько проводников они угробили на попытке войти в город?

— Шестерых, и еще трое «сгорели», фиксируя их путь. Но войти в город они сумели. Вот только нельзя просто взять узловой предмет и положить его в карман.

— Граалю нужен Галахад? — Станислав очень хотел сыронизировать, но перед глазами поднимался белесый туман, в котором не существовало ни звуков, ни направлений. Туман Иерусалима должен быть во сто крат хуже. Или пустота везде одинакова?

— Или хорошее изолирующее оборудование. Пронести которое в город попросту невозможно, — Соколов не разделял даже попытки в иронию.

— Что это было? Узловой предмет. Они сумели сообщить? — вряд ли это было важным, но Ленски хотелось знать, что именно держало Иерусалим.

— Ладанка. Обычная ладанка в пыли у рухнувшей при осаде стены.

* * *

Пока воронка не замкнулась — есть шанс. Бутылочное горлышко, сквозь которое может проскочить проводник. Станислав прокрутил в руке карандаш, и тот замер, длинным неровно очиненным грифилем указывая на центр карты города. Светлое пятно парковой зоны казалось нарочито ярким и неправильным. Грифель чиркнул, методично превращая светло-зеленый в серый оттенок промышленной застройки. Где-то на самом краю сознания мелодично звенел колокольчик. Проскочить — не значит выйти. Даже Проводник должен вести куда-то.

Черные линии городской застройки расползались перед глазами. Чем больше Станислав смотрел на карту, тем отчетливее ему казалось, что улицы меняются местами, площади наезжают друг на дружку, а он никак не может вспомнить, сколько их вообще должно быть. Город растворялся, просачивался песком и туманом между пальцами.

Свет настольной лампы перекрыла тень. Ленски устало поднял голову, готовясь к очередной порции ворчания насчет света в темное время суток, но недовольный взгляд Софьи Марковны был адресован исключительно карте.

— Понастроили ерунды, — Софья Марковна фыркнула и отчертила ногтем одну из городских магистралей, — центральная артерия, а место под дополнительные полосы не заложили. Зачем заказывать проекты, если строить все равно как придется будут? Или вот, — она обличающе ткнула пальцем в новенький торговый центр, — площадь зачем перекрыли? Весь ансамбль коту под хвост пустили этой уродиной.

— Ну… наверное, — Станислав с сомнением посмотрел на карту. Лично он в расположении квадратиков никакого ансамбля не видел, и все они казались ему хаотичным нагромождением линий.

— Не наверное, а точно, — Софья Марковна сомнений в своих словах не терпела. — И нечего свет по ночам палить, — тут же переключилась она, — для работы людям светлый день даден.

— Это что же, людям в Заполярье полгода без перерыва работать? — от монотонного бдения над картой хорошие идеи в голову не забредали, и он был рад отвлечься хотя бы ненадолго.

— Людям в Заполярье вообще делать нечего, — тут же отмела провокационный вопрос Софья Марковна. — А про свет ты мои слова еще вспомнишь, когда совсем без глаз останешься. Я же вижу, как ты щуришься.

Станислав в ответ только вздохнул и снова посмотрел на карту. Под светом настольной лампы она казалась еще более смутной, чем ему помнилось.

— А как оно должно быть… правильно? — движимый внезапным наитием, спросил он. Софья Марковна, уже собравшаяся уходить, обернулась. Помедлила, взяла карандаш.

Густые алые линии расчертили серость. Контуры нового города будто выступали из серого марева прежнего, смявшего выверенную четкость улиц хаотичной застройкой. От сердца центральной площади тянулись лучи магистралей, соединяя с ним вокзал, промышленный район, институтскую площадь и острый шпиль маленькой колокольни — единственный островок подлинной старины, что стоял здесь задолго до рождения Nска.

— Вот таким он должен был быть, — Софья Марковна отложила карандаш и выпрямилась.

— А… — вопрос Станислав закончить не успел.

— Это мой проект, — Софья Марковна легко пожала плечами.

Алые линии выстраивались в отчетливую звезду. А что, если…?