Куклы (гет)

Глава IV

Одиночество — это некий абсолют. Единственное существующее. Все остальное плод нашего воображения. Иллюзия. Помни об этом. И старайся поступать соответственно. Не жди для себя ничего, кроме самого худшего. Если случится что-то приятное, тем лучше. Не надейся, что ты сможешь покончить с одиночеством. Оно абсолютно. Можно, конечно, придумывать разного рода единение, но выдумки останутся выдумками — про религию, политику, любовь, искусство и так далее. Одиночество тотально. Ловушка же в том, что единение иногда представляется достигнутым. Знай, что это тоже иллюзия. Тогда тебя не постигнет столь тяжкое разочарование, когда все вернется к обычному порядку вещей. Нужно научиться жить со знанием, что одиночество абсолютно. Тогда ты не будешь больше жаловаться, перестанешь ныть и скулить. Тогда придет к тебе спокойствие, ты обретешь опору внутри себя и научишься принимать бессмыслицу как нечто должное.

Ингмар Бергман

Серые, стылые будни тонули в искривленном калейдоскопе синего неба Лас Ночес, разрозненные пятна действительности, осколки витражных стекол, неуловимое касание пыльного солнца сливалось, стягивалось, смешивалось в единое неделимое, поверхностное, бесконечное, выбивалось из общепринятых норм и правил и цвело, цвело, словно японская вишня, соединяя Пустого и земную женщину. Пробоина в куполе давно заросла, изолировав остатки выживших от внешнего мира, подарив им спасение в гипнотическом голосе Айзена и надежду на жизнь победителей. Время прибывало стремительно, как цунами, слишком быстро, смывая не успевших адаптироваться к переменам атмосферы во дворце, где война оставалась приоритетом лишь для Владыки, ослабляло бдительность осторожного Кватро и приносило с собой беззаботность и вдохновение. Он самоотверженно продолжал работу, расписывая каждый пункт плана, крайне довольный возможностью избежать потерь с обеих сторон, не желания снова наносить женщине очередную рану гибелью ее и своих товарищей. Обычно его не занимали вероятные жертвы сражений. Выживает сильнейший — эта истина, с которой Улькиорра жил в стенах замка, но теперь постулаты, что вложил в него Айзен, трещали по швам, разрушались, уступая место полярным рассуждениям о доблести, ценности жизни и дружбе. Он стал лучше понимать людей, и люди по старой варварской привычке ворвались к нему в дом, все перестраивая и меняя, соблазняя следовать их дорогой. Было неважно, как и прежде, во сколько жертв обойдется победа, но принцесса желала бы, чтобы их не было вовсе, и Сифер слушал ее, читал ее сердце, как открытую книгу, как ясное небо, как блики в весеннем ручье, не замечая, что безмолвная просьба ничтожной, болезненной пленницы стала выше, вернее, ценнее наставлений, пожеланий ками. Все получалось до странности просто: Орихиме почти поправилась и стала пытаться вернуть себе силы, арранкары не тревожили их больше, Айзен также был занят подготовкой к наступлению, и Улькиорра, вдохновленный свободой и безотчетностью, покоем, проводил дни, наслаждаясь безмятежностью и робкими, редкими улыбками женщины, интересной работой и обучением.

Сама же Иноуэ, все еще ощущая последствия нервного срыва и последовавшей за ним тяжелой депрессией, пообещала себе, что обязательно сумеет уберечь хотя бы эгоистичного Сифера, что запер ее в клетке из малодушных желаний, не позволив умереть вместе с друзьями. Она все чаще слушала его, со всем соглашаясь, зная — чтобы выжить здесь, необходимо во всем следовать советам арранкара, во всем ему подчиняться, он защитит, потому что не враг и в глазах его вместе с наигранным, показным равнодушием сияло живое тепло. Эта мысль как-то сразу укоренилась в мозгу, не встретив сопротивления, внушая уверенность, обнадеживая. И когда он отказывался делиться с ней размышлениями относительно ее будущего после победы над Обществом Душ, она не винила его, не могла. Сифер слишком зависел от воли Владыки, чтобы открыто выступать против него, слишком его почитал, не доверял, но все равно четко знал свое место. Она поняла это в день, когда Кватро представил готовый проект нападения на Сейрейтей.

— Основой моего плана является дипломатия, — возвестил он, приковав сходу к себе внимание десятков пар глаз, словно обращаясь к окружающим с трибуны и собираясь изменить самосознание арранкар, а не только стандартный уклад их жизни. — По имеющимся у нас сведениям синигами ослаблены, смерть Куросаки Ичиго и тяжелое ранение главнокомандующего деморализовало их. Многие говорят о нападении на Уэко Мундо, но никто не готовится к нему. Некоторые капитаны в тайне поддерживают идеи Айзена-сама. В отрядах также есть недовольные своим положением, с ними уже работают мои вербовщики. Сложившаяся ситуация очень удобна для организации заговора в высших кругах против Генрюсая и быстрого переворота при нашей поддержке. В этот момент мы двинем наши войска к границам мира синигами. Неважно, удастся ли сместить главнокомандующего Ямамото или нет, ослабленный междоусобицей, враг в спешке захочет заключить с нами мир, дабы избежать войны на два фронта. Конечным результатом станет бескровная победа над Сообществом Душ, и наши ресурсы будут сохранены. Все необходимые расчеты, имена капитанов и лейтенантов, что готовы принять нашу сторону, расположение датчиков реацу и камер видеонаблюдения, численность синигами и прочие данные есть в бумажном экземпляре проекта, — Сифер глубоко поклонился и отошел чуть назад, предоставляя присутствующим возможность высказаться.

— Это превосходная работа, Улькиорра, — скупо похвалил Айзен, с презрением осматривая арранкар, выискивая тех, кто готов поддержать Сифера, и не позволяя никому разгадать его мысли. — Однако я и подумать не мог, что мне придется слышать нечто подобное от тебя, — с кем я занимался столько лет, кто, как мне казалось, разделял мои идеи, кого я посвящал во все свои наработки, — Пустые перешептывались, опасливо поглядывая на синигами. Как правило, тот во всем поддерживал Кватро, давал ему определенный уровень свободы действий, позволял самостоятельно решать возникающие проблемы, к которым приводили неосмотрительные поступки членов Эспады, но почему-то теперь возникало ощущение, что Айзен готов был обрушить на того гнев, клеймя самыми низкими словами.

— Владыка, я считал, что сейчас важнее сохранить армию. Принудив синигами к миру, мы добьемся моральной победы над ними. От Эспады осталась лишь половина, большая часть фракций и нумеросов, имеющих хоть сколь-нибудь полезные способности, погибла. И сейчас для нас первостепенная задача — это всеми силами сохранить оставшихся, — монотонно, не настаивая, но утверждая, продолжал гнуть свою линию Кватро.

— Эй, Улькиорра! — выкрикнул Нноитра. — Это говоришь ты или твоя женщина? — насмешливо бросил он, вставая напротив Сифера.

— Это говорю я, — невозмутимый, уверенный голос арранкара едва не прозвучал, как претензия на власть. — Если ты настолько глуп, чтобы бросаться в бой, когда наша армия ослаблена и разрушена большая часть укреплений, то… — горячо начал он.

— Армия врага тоже понесла потери! — подключился Джагерджак, но больше из противоречивой страсти к конфликтам, чем из реального желания противостоять плану Кватро, отмечая, что тот действительно все предусмотрел, а после смерти Куросаки и подраться не с кем. — Мальчишка-синигами сдох! — едва ли не разочарованно произнес он. ‒ Ямамото Генрюсай потерял руку. Сейчас идеальное время для нападения!

— Идеальное время для того, чтобы снова проиграть и впустую потратить силы, — мрачно парировал Улькиорра, хмурясь из-за того, что непривычно долго приходится ждать решения Айзена.

Значит, Сифер считает их побежденными, анализировал слова арранкара ками, значит, он возложил на себя часть его обязанностей и миссию во что бы то ни стало сохранить жизнь Пустым, ибо, скорее всего, уверен, что Соске даже это сделать не в состоянии, и желает не столько бескровной победы над врагом, сколько мирного свержения власти Айзена, надеясь, что, как только тот получит Ключ Короля, то оставит их в покое. Ему даже интересно стало, долго ли продержится одинокий и безрассудный, питаемый идеями пленницы, бунт Кватро против абсолютной власти бога и инстинктов, которые навязала ему пустыня. Что за безумие поселилось в его мозгу, раз он решил, что его слово приравнено к слову Владыки?!

— Это только ты можешь проиграть, Улькиорра, так же, как просрал Куросаки! — скалясь, провоцировал Джагерджак. — И теперь, как нянька, подтираешь слюни его бабе в надежде, что она тебе даст! — и в итоге сорвал всеобщую волну хохота.

— Я разработал проект, Гриммджоу, который предусматривает сохранение жизни каждого здесь. Никому из вас, — он надменно и зло обвел взглядом арранкар, — не придется даже выходить из своих комнат и что-то делать. Синигами сами обеспечат нам победу. Останется лишь создать Ключ Короля и править! В Сейрейтее есть как минимум десять капитанов и лейтенантов, которые сильнее тебя. Если ты так торопишься сдохнуть, я могу обеспечить тебе это прямо здесь, — сдерживая волну раздражения и с презрением к чужой глупости, выдавил он сквозь зубы.

— А нахрена оставлять в живых каждого?! — позиция Нноитры и так была известна, и Сифер не рассчитывал на поддержку кого-то подобного ему. Но то, что Айзен продолжал раздумывать, рождало массу сомнений в правильности предложенных действий.

— Улькиорра, — наконец, прервал молчание ками, — я могу задать тебе вопрос?

— Да, Владыка, — заглушая сомнения и тревогу, он чуть кивнул, ожидая, что синигами станет уточнять детали работы.

— Что есть война? — белесой молнией полыхнуло в мозгу, выжигая прежние, мирные цели, возвращая в реальность, заставляя раздумывать над вечным вопросом: «Где твое место, Улькиорра?». Кватро, казалось, забыл, как дышать, вспомнив внезапно все уроки Владыки, всю беспринципность его мировоззрения, ложь и пытки, и опыты над арранкарами, эксперименты с Хогиоку, пренебрежение жизнью, вспомнив, что до встречи с Химе и Ичиго сам был таким.

— Это…

— Это революция! — громыхнул ками, поднимаясь с трона и подходя к краю постамента. — Это очищение! Это необходимый хаос, в котором выживут достойные! А ты смеешь предлагать мне бескровный мир? Ты смеешь позволять себе заботиться о чужих жизнях, о жизнях врага? — он обрушил свою реацу на Сифера, вынуждая того склонить голову под натиском силы, как Гриммджоу когда-то.

— Айзен-сама… — прошептал Кватро, задыхаясь, ощущая приливную слабость, словно нутро пожирал чудовищный монстр с лицом его бога. Еще немного — и он падет на колени. Еще секунда — и его унижение станет неизбежным. — Я лишь хотел позаботиться о вашей армии, — собрав всю волю, он заставил себя устоять, унять дрожь в коленях и сосредоточиться на взгляде беглого синигами. — Я лишь… желал… блага для нашего мира, — пересохшими губами, не слыша собственного голоса из-за шума крови в ушах, произнес он.

— Блага? Решил избавиться от конкуренции во имя равенства? Идеи гуманизма и социал-утопизма никому не нужны! Позволяя жить всем, наделяя всех одинаковыми правами, мы толкаем мир к катастрофе! К расцвету ничтожества! — полыхал Айзен, не подозревая, что тем самым слишком ярко обозначает свое отвращение к арранкарам. — Вспомни, какой цели служит война! Она очищает от мрази! — он все говорил, говорил, но Сифер слышал лишь белый шум радиопомех, лишь трепетание воздуха, шелест одежд, но не полные ненависти и какой-то совершенно детской обиды слова его бога. Айзен жестикулировал, принимал трагические позы, совершенно забывая о том, что достойные, самые честные, смелые гибнут в войне первыми, а вся гниль прячется по углам. — Все могут быть свободны, — наконец, объявил Владыка, спускаясь с постамента. — Улькиорра, задержись, — и тоном, не терпящим нареканий, продолжил: — Я даю тебе две недели, чтобы исправить оплошность, — он придирчиво, словно совершая великую милость, осмотрел Сифера. Тот стоял, покрытый испариной, но не сломленный, как если бы дух неугомонного Куросаки передался ему. — И на этот раз я хочу получить план военных действий.

— Да, — кивнул тот, уверенный, что оправдываться ему не за что.

— В последнее время ты совершаешь слишком много ошибок, и я склонен винить в этом нашу прелестную Орихиме, — но Кватро не шелохнулся. — Поэтому я хочу, чтобы эти две недели ты работал и жил один. Апартаменты и все необходимое тебе предоставят.

— Владыка…

— Не беспокойся. О женщине позаботятся. Слуги останутся при ней. Охрану можешь назначить лично, — устало отмахнулся синигами. — Можешь идти.

Сифер на ватных ногах, ничего не видя перед собой, побрел к выходу, надеясь, что хватит выдержки добраться до комнаты.

— Что он тебе сказал? — Секста стоял напротив двери в тронный зал, скрестив руки на груди, недовольный перепалкой с Четвертым, но больше позицией Айзена в отношении будущего Уэко Мундо.

— Ничего, — Кватро оступился и едва не упал, но арранкар подставил плечо, помогая тому опереться. Сифер ожидаемо не протестовал.

— Пошли, — и едва ли не волоком потащил ослабшего Улькиорру в покои Эспады. — Хочет, чтобы мы передохли? — не сдерживая отвращения, поинтересовался Джагерджак.

— Наша жизнь и так ничего не стоит, Гриммджоу, — вяло отозвался арранкар, пытаясь развеять морок в голове.

— Заткнись, — он несильно встряхнул Сифера. — Я лично умирать не собираюсь. Думаю, ты со своей бабой тоже, — беззлобно одернул Секста. Он подтащил Пустого к комнате, собираясь ногой открыть дверь.

— Не надо. Хватит, — Кватро прислонился к стене, пытаясь восстановить дыхание и взять себя в руки.

— Идиот, — мрачно усмехнулся Гриммджоу, скрываясь за дверью своих покоев.

Улькиорра постоял еще немного, выпрямил спину, собрался и, не считая нужным и правильным показывать женщине свою слабость, вошел в комнату, бросив на Химе свой обычный оценивающий, требовательный взгляд.

— С завтрашнего дня я буду работать один, — сообщил он коротко и невыразительно. — Айзен-сама хочет, чтобы в течение двух недель я жил и работал отдельно, и завтра меня переводят в другое крыло, — предвосхищая застывшую на лице девушки растерянность и озадаченность, терпеливо пояснил он.

Та по-прежнему жила дистанцированно от реальности во многом благодаря Улькиорре. Немного оправившись после очередной истерики, она запретила себе показывать Сиферу негативные эмоции, не догадываясь, что арранкар также заботился о ее покое, скрывая большую часть происходящего в замке. Пусть думает, что у нее все хорошо, рассуждала Орихиме, что она здорова и смирилась, пусть сосредоточится на задании, что поручил ему Айзен, ни к чему обременять его мелкими проблемами, и, как и всегда, заботилась о нем больше, чем о себе. Кватро, как и раньше, был мрачен, неприступен, без особого стеснения касался Иноуэ при необходимости, но стоило ей протянуть руку в ответ, шарахался, как от ожога, и начинал пространные речи о неподобающем поведении пленницы, впрочем, может, стыдился своих безрассудных деяний, может, просто боялся ее, а может, и вовсе испытывал отвращение. И ничто из этого не приблизилось к истине, ибо Улькиорра, привыкший быть лишь убийцей, учился быть нежным, но не привык, чтобы проявляли нежность к нему. Орихиме предпочитала не думать об этом. Лишившись надежды на спасение, утратив тлеющий уголек верной, вечной любви к Куросаки, она, чуть оправившись, желая унять боль от потери, заткнуть разраставшуюся дыру в душе, по неосторожности переключила свою доброту на Пустого, уверенная, что он-то будет рядом всегда, уверовав в его ложную неуязвимость и неприкосновенность в стенах Лас Ночес.

— Что случилось? — спросила она робко, откладывая книгу и ожидая, что Улькиорра, как повелось в последние недели, когда он сильно уставал, попросит приготовить крепкий черный чай, но тот угрюмо молчал, хмурился, распространяя вокруг тяжелую ауру безысходности и упадка. — Что-то пошло не так? — с тревогой больше за свой маленький мирок, который им удалось построить в границах комнаты Сифера, чем за успех пресловутого плана атаки, Химе принялась высматривать хоть одну более или менее простую эмоцию на его непроницаемом лице.

— Айзен-сама счел неудовлетворительным представленный мной план по захвату Сообщества Душ, — заученно, механически, словно отказываясь верить в произнесенные слова, отозвался Сифер. Он по-прежнему стоял в дверях, как будто не мог решить бежать к женщине или от нее.

— Но ведь… ты говорил, что он был хорош. И вроде бы основывался на мирном договоре, так? — осторожно продолжила Орихиме, боясь спровоцировать приступ глубокого внутреннего гнева у арранкара.

— Ввиду моих прошлых заслуг Владыка милостиво позволил мне изменить концепцию проекта, — игнорируя ее беспокойство, проговорил Кватро. — Айзен-сама хочет, чтобы я сосредоточился на работе, не испытывая неудобств и избегая отвлекающих факторов, — его взгляд был полон решимости и показного самодовольства. Сифер никогда не сосредотачивался на эмоциях и не считал необходимым открыто выражать их, особенно в отношении пленницы, ибо излишняя открытость с его стороны могла послужить поводом для насмешек над ней и спровоцировать волну еще большей ненависти, и потому, стоило Иноуэ чуть оправиться после депрессии, стал держаться нарочито отстраненно и даже высокомерно, как и во времена ее заключения. И девушка чувствовала это, знала, что Сифер не может быть с ней в полной мере искренним, бережет ее от подлого, закулисного мира Лас Ночес.

Сколько бы он ни занимался с ней, сколько бы ни тренировал ее тело, изнуряя упражнениями, против арранкар этого все равно было недостаточно, и усилия были бесплодны. Улькиорра заботился об Орихиме не из жалости или сострадания, и даже не потому, что польстился на ее богатые формы, он делал это, руководствуясь банальным чувством превосходства, он позволял ей жить, ибо она не представляла ни ценности, ни опасности для дворца, как некогда оставил в живых Ичиго Куросаки в Генсее. Он приносил ей еду, читал, мыл и прочее потому, что это не составляло труда, а вовсе не из-за того, что якобы хотел это делать, как казалось окружающим. Он стремился добиться от нее выздоровления не потому, что желал ей добра, а лишь страдая от скуки. Он воспринимал ее по-прежнему, как плененную подругу синигами, подсознательно испытывая желание продолжить с ней бессмысленные беседы о душе. Он смотрел на нее, как на вещь, на предмет интерьера, необходимый, загадочный артефакт, соединяющий его философию с миром людей. Он искусственно вызвал в себе увлеченность процессом ее ремиссии, стремясь избежать тягостного самокопания, рефлексии из-за проигрыша Куросаки, искренне радуясь ее успехам и игнорирую тот факт, что именно благодаря ему синигами не перебил всех своих друзей, а это значит, что в глазах женщины он, Сифер, вышел победителем из этого изнуряющего поединка. Да и кому нужно мнение жалкой девчонки, которая не в силах даже себя защитить… Он неистово гневался, если пленница не подчинялась, если приходилось защищать ее от посягательств арранкар, безответственно внушая ей и себе веру в то, что она важна для него.

— Не беспокойся, к тебе, как и раньше, будут приставлены слуги. К сожалению, об охране я договориться не смог, — на всякий случай добавил Улькиорра, видя, однако, что женщина не паникует.

Все эти месяцы в нем словно боролись две личности: одна, подконтрольная Айзену, не терпящая слабости в других и в себе, и вторая, влекомая Иноуэ, светлая, робкая, не желающая кровопролития, с едва ожившей душой. Он убеждал себя, что помогает Орихиме от скуки, закрывая уши ладонями, заглушая работой едва различимые ростки привязанности.

— Понятно, — спорить с чем-то или пытаться узнать подробности не имело смысла. Химе прекрасно знала, что если Сифер что-то решил, лишние вопросы или неподчинение лишь разозлят его.

— В случае крайней необходимости можешь обратиться за помощью к Гриммджоу, — неохотно выдавил он, принимаясь складывать необходимую литературу в отдельную стопку.

Было неприятно и странно. Он все еще ощущал нелогичную скованность в присутствии женщины, которая сохранилась со времен ее заключения и которую он всегда пытался компенсировать излишней холодностью и надменностью.

— Я поняла, — скупыми движениями Химе заварила чай и поставила чашку перед Улькиоррой. — Нам нельзя будет видеться? — Кватро затих, прислушиваясь к биению сердца, ожидая, что, возможно, что-то произойдет, какой-то всплеск, который бы он, непременно, списал на выброс гормонов или волнение и слабость, вызванные реацу Айзена. — Владыка считает, что это я виновата? Это правда? — горячо выпалила она, тяжело дыша, раскрасневшись и хватая Сифера за рукав.

— Нет, — спокойно солгал он, не желая беспокоить пленницу, давать ей повод для переживаний. — Айзен-сама считает, что на меня оказал влияние проигрыш Куросаки и неспособность защитить Лас Ночес. Он дает мне время собраться с мыслями и исправить ошибки, — до этого момента он никогда не применял искусство лжи в отношении пленницы, но теперь делал это так уверенно, словно бы и сам верил в сказанное.

Иноуэ понуро опустилась на кровать, продолжая беспокоиться о возможном возобновлении болезни в отсутствие Сифера. Тот всегда говорил, что она должна научиться заботиться о себе, должна обрести самостоятельность и вес в глазах арранкар. И, видимо, теперь настало время первой проверки. Сизая дымка тревог зыбкого будущего тянулась между колоннадой на центральной площади дворца, на которую открывался вид из окна спальни Улькиорры, скрадывая острые углы масок его обитателей, заставляя их в панике считать, запоминать каждое прожитое мгновение, ибо синигами грозился отнять у них дарованную возможность исполнить заветное, истинное желание каждого — обрести душу и силу, необходимую для рождения воли и победы над их главным врагом — пустотой.

— В какую часть замка тебя переведут? — девушка обернулась к Кватро и немного поежилась, когда тот подошел слишком близко, слишком остро ощущалось касание щеки к щеке, когда он, как обычно, до одури непосредственный, беззастенчивый, наклонился вперед, указывая ладонью на нижние этажи. — Там библиотека, — сбивчиво пробубнила Химе, стремясь избежать одурманивающей власти Сифера.

— В подвальных комнатах под читальным залом разместят мои вещи, — невозмутимо пояснил он, отстраняясь, смущенный призывной невинностью плененной принцессы.

— Это похоже на ссылку… — она поймала укоризненный взгляд арранкара. Все же Улькиорра не любил, когда она открыто критиковала действия Айзена. — И что теперь будешь делать?

— Очевидно, разработаю новый план, — без энтузиазма отозвался он, лениво осматривая скромное убранство покоев и размышляя о сущности своих способностей. Он всегда видел отчетливее и больше, чем все остальные, ощущал острее, понимал недоступное, скрытое и желал бОльшего — непохожий, чужой, белое пятно в песках Уэко Мундо. В нем всегда сочетались противоречивый интерес к миру и одновременно отвращение к нему, нерушимую стену высокомерия сменял почти заботливый, участливый вопрос о самочувствии Иноуэ. и памятую обо всех его странностях, девушка стремилась не тревожить его без повода, боясь возвращения к прежним скандалам и спорам, научилась мириться с его отстраненностью, особенно ценя минуты глубоких, сложных бесед — единения.

Они скромно поужинали, и Сифер стелил постель, намереваясь лечь раньше, когда Орихиме поймала его руку и легонько сжала, не ощущая былого напряжения в ладони.

— Значит, сегодня наша последняя ночь вместе… — печально, наделяя фразу недопустимыми, недоступными Сиферу смыслами, прошептала она, испытывая подсознательное желание спрятаться от грядущих перемен под большими, кожистыми крыльями Улькиорры.

Наверно, если бы Ичиго победил, ей не пришлось бы безответно растрачивать нежность на безмолвно безропотного Пустого, делить с ним покои, переживать обездвиживающие приступы депрессии. И друзья были бы спасены, в Каракуре по-прежнему кипела бы жизнь. Только всегда приходится кем-то жертвовать… Химе сгорбилась, едва сдерживая слезы, сжимая теплую ладонь арранкара до спазма.

— Я ухожу всего на две недели. О тебе позаботятся, — сухо прокомментировал Кватро ее сентиментальный порыв. И казалось, он все еще не понимал, что Иноуэ давно не боялась его или арранкар, ее не волновала собственная безопасность, но становилось невыносимо от мысли, что стоит ему уйти, податься за Айзеном снова, как эта невидимая нить, вечно протянутая в мольбе рука, трепещущий на ветру вопрос о душе, — все истает, не оставив и воспоминаний.

— Улькиорра, — серьезно произнесла она, заставляя Сифера обернуться, — я все хотела сказать тебе одну важную вещь… — он смотрел так, словно наперед знал все, что та собиралась поведать, и ему становилось скучно, не помышляя даже, чтобы поделиться с ней позором, что заставил пережить его Владыка, уверенный, что синигами отверг не предложенный план, а его самого, его новое мировоззрение вне нигилизма. Улькиорра, который хотел жить и жаждал сохранить жизни других, вызывал лишь насмешки и, верно, сошел бы за сумасшедшего, а Пустые разорвали бы его, если бы не покровительство Айзена.

— Я слушаю, — как если бы она пришла к нему на прием, внимательный, но равнодушный, невыразительный голос весьма удачно сочетался с его утомленный лицом, и отсвет сияния пленницы в глазах расплывался, терял очертания, дрожал, как блик на воде.

— Я хотела сказать, что очень тебе благодарна за то, что ты заботился обо мне столько времени, — теребя кромку сорочки, скомкано пробубнила Химе, будто прощаясь. — Ты всегда мог просто убить меня… После окончания Зимней войны я осталась совсем одна… И ты мог просто убить меня, даже не имея на это приказа. Но ты поступил иначе… Поэтому я хотела сказать спасибо… — краснея, словно признаваясь в любви, она все держала его за руку, теряясь от вспыхнувшего пламени истомы в груди, ожидая, что арранкар должен совершить что-то провокационное, смелое, что сделал бы на его месте каждый мужчина.

— Довольно, — но тот отвернулся и выключил свет, забрался в постель, надеясь, что женщина оставит его в покое, не станет мешать стыдиться себя в одиночку, ругать за опрометчивость выводов относительно Айзена, потому что было нормально и правильно, когда его благодарили за чье-то убийство, за подрыв деятельности врага, но не за проявленную к кому-то доброту. Впрочем, может, это и не доброта вовсе. Может, подражая Владыке, Сифер стремился скрасить скуку психологическими уловками и провокациями пленницы или просто неосознанно привык к ней. Каждый имел свои слабости, даже ками. В конечном итоге во всем дворце она единственная умела слушать монотонные, пространные речи Кватро, придавленная его авторитетом и властью, вынужденной зависимостью, и воспринимала его излияния всерьез.

— Улькиорра? — вновь позвала Иноуэ, когда арранкар уже засыпал.

— Что?

— Расскажи о себе, — легко предложила девушка, играя тонами полуулыбки. Необычайная веселость вдруг придала ей смелости, и она присела на постель к арранкару. Тот шумно вздохнул, подобрал ноги и нахмурился, недовольный, явно не собираясь удовлетворять ее любопытство.

— Что рассказать? — усталость сквозила потоком, и Химе едва не заругала себя.

— Ну… где ты родился, сколько тебе лет, и все в таком духе, — неопределенно протянула девушка, кокетливо накручивая волосы на пальчик, уверенная, что Сифер не ответит или не скажет правды.

— Я не помню ничего из этого, — снова солгал он. — Прошлое не играет роли.

— Ты так думаешь? — смешно всплеснула руками Иноуэ, собираясь оспаривать, но вспомнив потом, что с Кватро этот номер давно проходит. — Я всегда считала, что воспоминания и друзья определяют нашу личность, — осторожно продолжила она.

— У меня нет приятных воспоминаний, — куда внутрь себя пробурчал Улькиорра и отвернулся, недовольный ее чрезмерным вниманием. И та поняла, что зря завела этот разговор. Он Пустой. Все, что он видел в жизни, — это убийства, и их было так много, что они перестали выделяться из общей картины мира, став его неотъемлемой нормой. И почерпнуть знания о любви, доблести, славе, мужестве, доброте, самопожертвовании было неоткуда: библиотека ломилась от экзистенциальной литературы, арранкары не склонны были проявлять друг к другу заботу, а Айзен всячески пропагандировал ницшеанский культ «сверхчеловека».

— Наверно, тебя очень тяготят подобные беседы? — словно прочитав его мысли, Орихиме зажалась, не желая больше нарушать зону одиночества Кватро.

— До тебя никто не интересовался моим прошлым, — признался он, принимая навязанную ей искру доверия, едва уловимую, но достаточную, чтобы заложить внутри Улькиорры потребность в дружбе. — Я всегда считал, что ты станешь меня ненавидеть, когда поправишься, — тишина хрустнула по позвоночнику, рассыпаясь кусочками сахара, пряных запахов и цветов в памяти пленницы. Та смотрела болезненно, с состраданием к чужим заблуждениям, обнаженной внезапно неуверенности и печали, дрожащей в груди.

— Мне не за что тебя ненавидеть, — спокойно ответила женщина. Опьяненная, опоенная серебряным светом безликой луны, не способная больше разорвать путы, погребенная под толщей песка на алтаре тишины, догорала на дне зрачков Улькиорры. Минуты сверкали, как пульсация сердца квазара, гулкой дробью бия в центр тьмы, пробудив пылкий порыв внутри пустоты.

— Вот как, — прошелестело дыхание Сифера. И Орихиме ничего не ответила, лишь оставила на щеке невесомую тень поцелуя, поймав его рваный вдох.

Когда она проснулась, тот был уже собран, сидел на кровати, ожидая ее пробуждения, чтобы дать последние указания.

— Старайся не покидать комнату без надобности. Все твои просьбы с готовностью выполнят слуги, — строго наставлял он, не обращая внимания на заспанное лицо Химе. — Я хочу, чтобы ты воздержалась от прогулок в мое отсутствие. Если… — он замешкался, подбирая слова и с осторожностью поглядывая на Иноуэ, — если случится новый приступ депрессии, постарайся заставить себя позвать нумероса, что у твоей двери. Он приготовит лекарство, — девушка машинально кивала, растягивая губы в подобии улыбки. — В конечном итоге меня не будет всего две недели. Это слишком мало, чтобы беспокоиться. Ты все поняла?

— Угу, — сонно протянула она, похлопывая по щекам, чтобы взбодриться.

Но стоило Сиферу покинуть помещение, как ее раздутая до размеров Вселенной смелость исчезла, скованная враждебностью сумрачных коридоров, мерцанием факелов, гнусными перешептываниями за спиной, разводами мрачных теней, словно вся жизнь в ней зиждилась на присутствии арранкара. Конечно, наверно, Улькиорре нелегко принять изменившееся отношение Айзена к нему, размышляла девушка, свое «наказание», проявляющуюся временами ее самостоятельность. Он так нервничал, хотя и пытался скрыть это, волновался о ней, наставлял ее, привыкшую за дни заключения к иллюзии безопасности, к прикосновениям мозолистых рук, к низкому, томному голосу, и, конечно, Сифер ждет, что она проявит силу духа и сумеет принимать решения, сумеет себя защитить, не обращаясь ни к кому за помощью, ибо никому нет доверия в этом месте. Конечно, она должна доказать им всем, что сможет выжить, что усилия Кватро не пошли прахом, в первую очередь ради Куросаки-куна доказать. Имя синигами не царапало больше грудь, не выворачивало нутро, не вызывало непреодолимое желание умереть. Любовь сгнила, задохнулась в тесном куполе Лас Ночес, так и не найдя выхода. И светлый образ принца, спешащего на выручку, истлел в могиле, оплакиваемый другими. Иноуэ решила, что не прольет больше ни слезинки по оставленным, почившим товарищам. Пусть насмехаются, пусть бьют, унижают, она все равно останется сильной и сделает Кватро таким же, отвоюет его у Айзена.

Она с усердием принялась поглощать тома литературы, что смогла найти в покоях арранкара, считая, что это поможет понять его сущность, узнать, что привело его к нигилизму и к тотальному разочарованию. Время от времени ее образование прерывалось визитами Нноитры. Тот бил, унижал, грозил изнасилованием, но, так и не услышав от принцессы мольбы о пощаде, смирился и принял ее чистую, выпестованную Сифером гордость над своей. Гриммджоу наоборот никогда не спрашивал о синяках на ее лице, довольный и восхищенный в тайне, что женщина не жалуется. В итоге ее предоставили саму себе, не сказать, что признали, но сторонились, то ли потому, что вторая неделя была на исходе и новые синяки на теле пленницы не успели бы рассосаться, то ли просто решили не связываться, боясь не столько ее покровителя, сколько властного покоя в ее глазах.

Она перестала ждать, мечтать и надеяться. Она приняла реальность, не стремясь устраивать в ней подростковый бунт на манер Айзена. Она повзрослела. Все еще не разделяла идеи Сифера, но не стремилась больше его надломить, поняла, что есть те, кто имеет другую точку зрения и это нормально. Она представляла, как Улькиорра удивится и обрадуется переменам в ней, как наградит ее скромной улыбкой и его тяжелый взгляд станет чуточку мягче. Кватро ждал от нее именно этого — серьезности, покорности фатуму, достоинства и уверенности, он желал вырастить из нее равную себе, тоскуя от одиночества и невозможности делить свои мысли с кем-то, как тот самый Владыка.

Иногда Орихиме мысленно разговаривала с Сифером, делилась измышлениями, успехами, трудностями, искала поддержки и совета, когда не могла вникнуть в суть очередной книги, по слогам с неимоверной, восторженно-оргазмической нежностью произнося: «Уль-ки-ор-ра. Улькиорра!», — пластичное, обволакивающее горло медовой патокой, дисгармоничное, словно музыкальный эллипсис. Она звала его, как в бредовой, языческой молитве, шептала заветное имя — бессмысленный набор букв, обесцененный Айзеном.

В конце второй недели Иноуэ под предлогом посещения библиотеки, гонимая необоснованным страхом никогда не увидеть вновь Сифера, решилась дождаться его в коридоре, ведущем в читальный зал, надеясь, что арранкар услышит, почувствует призыв своей пленницы. И Кватро в самом деле вскоре появился, правда, привлеченный духом ее реацу.

— Зачем ты пришла? — зашипел он, опасаясь, что их могут подслушать или заметить вместе, едва ли не силой затаскивая девушку в пролет между стеллажами с книгами.

— Хотела убедиться, что ты в порядке, — простодушно выпалила Орихиме, пряча глаза и забывая, что хотела предстать перед Улькиоррой уверенной, строгой женщиной.

— Возвращайся немедленно, — раздраженно шептал он, прижимая принцессу к стене. — Я закончу работу через несколько дней. Имей терпение, — Иноуэ обиженно и стыдливо замолчала, кусая губы. Наверно, она зря так старалась понять его, зря потратила столько сил, корпя над сложной литературой, зря так ждала его одобрения. В конце концов Сифер лишь раб системы, выпестованной Айзеном, с иллюзией свободы и отсутствием права выбора как наградой за труды. — Возьми какие-нибудь книги и уходи.

— Улькиорра, — грустно позвала она. И не было в голосе больше силы и веры. Все разбилось о волну раздражения Кватро. Или Химе просто забыла, что верить в Пустого бессмысленно, нельзя уцепиться за безнадежность.

— На тебя кто-то напал? — чуть мягче осведомился арранкар. Девушка отрицательно покачала головой. — Хорошо. Я рад, что ты здорова, — она слабо улыбнулась, не поднимая взгляда и думая, что Сифер изменился, словно боялся гнева Владыки, позора, слишком держался за предоставленную возможность исправить невыгодное положение и оплошность. Или беспокоился, что, лишившись власти, не сможет обеспечить безопасность принцессы.

Последние дни его мучили тяжелые мысли, предчувствия, сны вились вокруг образа женщины, провоцируя неконтролируемые приступы головной боли. Он все прокручивал в мозгу мотивы своих решений: правильно ли поступил, оставив жизнь пленнице, открыто выступив против философии Айзена, не лучше ли было просто смириться и не анализировать происходящее, как было до встречи с товарищами Ичиго, продолжить служить под началом беглого бога. Что с того, что он стал лучше понимать сущность людей? Разве это имеет к нему прямое отношение? Разве должен он теперь перестраивать мир вокруг себя в угоду мышлению человеческой принцессы, полагаясь на связь с Куросаки и Орихиме? То, что обещала Иноуэ, соблазняло покоем, тишью горных плато, трелями райских птиц. И не было причин вновь отказываться от чего-то, терять обретенное, не было боли и вакуумной пустоты космоса. Ему вдруг на долю секунды захотелось поделиться открывшейся тайной мироздания с закабаленными Пустыми и в плену порыва и был разработан мирный план захвата Сообщества Душ. Осмеянный, оскорбленный, Сифер вдруг осознал, что его путь не в служении чужому величию, а в познании собственной, позабытой души, и словно поднялся над Айзеном, ибо тот больше не мог ничему научить. Очевидно, это женщина сделала его восприимчивее к действительности, помогла преодолеть всеобщее обесценивание идеалов, явилась лекарством для его искалеченного восприятия так же, как он вылечил ее от тяжелых последствий депрессии. После провала первого проекта наступления он запрещал себе обращать на это внимание, размышлять о благодарности, сосредотачиваясь лишь на новом плане военных действий, удовлетворяющим потребности Соске, чтобы в итоге сдаться и окончательно выбрать противоположную сторону.

— После победы над Готеем я планирую покинуть Уэко Мундо и обосновать в Генсее, — приглушенно произнес он, наблюдая за расширяющимися от удивления глазами Орихиме.

— Улькиорра, — выдохнула та ошарашено, зажимая себе рот ладонью и не веря, что Сифер говорит это всерьез. Она ведь только смирилась со стенами Лас Ночес, приняла его обитателей, научилась пропускать мимо ушей скабрезные шутки и предсмертные стоны жертв, а арранкар снова вздумал устроить ей пытку? Или отвергнутый Айзеном он решил выместить обиду на ней? — Улькиорра, разве это возможно?

— Я не вижу причин, по которым Владыка мог бы мне отказать, — он непривычно отводил взгляд, рассматривая в щель между стеллажами входящих в читальный зал Пустых, и невозможно было догадаться, собирается ли он на самом деле покинуть это злополучное место или просто смеется над наивными мечтаниями пленницы. — В последние дни я много думал об этом. Мне больше нечему учиться у Айзена-сама, — уверенно и слегка разочарованно вывел он. — Полагаю, после окончания войны Эспада все равно будет распущена.

И Химе поняла, что Сифер действительно стал другим и боялся, но не наказания, не утратить остатки влияния, а за возможное, призывно мелькнувшее в глазах, прикосновениях пленницы, призрачное будущее вне мертвой пустыни и кровавых убийств. Он решил выступить против беглого синигами не войной, но умением двигаться дальше, за пределы извечных распрей и ненужных человеческих жертв, обезличенности и бездумного поклонения. Он жаждал свободы и понял, что одинок в этом стремлении, потому что Пустым, как и людям, необходима власть тирании и страха.

— Улькиорра, — замирая от трепета в груди, твердила Орихиме, принимаясь вдруг исступленно целовать ладони Кватро.

— Иди. Ты скомпрометируешь и меня, и себя своим безрассудством. Следует соблюдать осторожность, — он, чуть растерянный из-за ее пылкой реакции, все не решался отнять свою руку, впервые принимая чью-то нежность. — Возвращайся в покои Эспады и ни о чем не волнуйся, — машинально упрашивал он, надеясь на благоразумие пленницы. А та все стояла, сжимая его ладонь, и не могла отделаться от мысли, что это гипноз Кьека Суйгетсу, галлюцинация, болезненный сон, но только не реальный план Улькиорры. Ей все казалось, что он и сам не верит в его осуществление, ибо разве возможно так просто отделаться от гнета бога? Так не бывает, где-то таился подвох. — Я собираюсь рассказать обо все Айзену-сама после обсуждения проекта нападения. Надеюсь, он удостоит меня приватной беседы. Так что наберись терпения и жди. Осталось недолго.

— Улькиорра, я… — она подавила возглас то ли отчаянья, то ли восторга, прильнула к нему, сжимая тщедушное тело, замирая от ужаса и радости грядущих перемен. Тот все еще продолжал опасливо озираться по сторонам, но не сторонился больше ее простодушной, искренней ласки. — Господи… — зажмурившись, сипло произнесла Химе, уткнувшись лицом в грудь арранкару. — Все ведь получится, правда? Ты ведь серьезно? Ты не смеешься?

— Успокойся, — тот сердито шикнул на принцессу, отмечая, что его приказы больше не оказывают на нее необходимого влияния. — У меня было немного свободного времени, и я изучал географию вашей планеты. Есть много хороших мест, где можно жить уединенно, — с придыханием, сдерживая передавшееся от Орихиме волнение, сообщил он. — Все. Теперь уходи, — и всучив ей случайные книги, едва не вытолкнул из библиотеки, ощущая легкую дрожь от предвкушения.

За проделанную работу ему полагалась справедливая награда, как и всякому арранкару, рассуждал Сифер, большинство из них придерживались мелочных, низких желаний или хотели увеличения силы, он же никогда ни о чем не просил, кроме возможности сохранить пленнице жизнь, считая, что не следует впадать в зависимость от воли Владыки и становиться его должником. Теперь же он обратится с просьбой во второй раз во имя принцессы и подаренной ей надежды на будущее. Впервые в жизни вдохновленный светлыми мыслями, уповая на относительно кровавый проект наступления, удовлетворяющий требованиям синигами, не утруждая себя больше заботой о воинах Лас Ночес, он успокоился, расслабился, окунулся в спасительную, благостную реку размеренной, тихой жизни вне битв и сражений, надеясь так обрести покой, сохраненный в каждом дне, каждом вдохе, глотке воды, взгляде фиалковых глаз женщины, робком поцелуе в щеку.

Назначенный для отчета день не задался сразу, стоило Сиферу открыть глаза. Привыкший вставать в одно и то же время — до шести утра, сегодня он почему-то проспал, голова болела до тошноты, и арранкар так и не смог заставить себя выпить хотя бы полстакана чая. Ко всему он никак не мог разыскать третий экземпляр проекта, несмотря на то, что вечером клал его в общую стопку. Нумерос, пришедший сообщить о том, что Владыка ожидает Кватро с докладом к обеду, слегка растерялся, застав того сидящим на полу и неловко бинтующим окровавленный палец со сбитым ногтем на ноге. Улькиорра выдохнул. Он старался не торопиться, игнорируя раздражения из-за пустяков, но венцом всего стал опрокинутый суп на парадную форму, когда тот решил все же позавтракать. В итоге слегка помятый, так и не разыскавший третьего образца плана, он отправился на поклон к Айзену, искренне надеясь, что это последний раз, когда ему приходится ошибаться у всех на глазах. Синигами в этот день не был высокомерен и не давил оценивающим, пренебрежительным взглядом, довольно кивал, выслушивая рассуждения Улькиорры о преимуществе войны, и приветливо улыбался, после длительного спора неохотно, но согласился отказаться от перенесения плацдарма для военных действий в Уэко Мундо, решив последовать совету Кватро и осуществить нападение первыми, и в итоге решил, что ослышался, когда тот обратился к нему с очередной наглой просьбой. Это начинало надоедать. Когда любимое дитя бунтует, его жестоко наказывают. И если Улькиорра по неосмотрительности или поддавшись чарам прекрасной принцессы решил выступить против бога, бесцеремонно и глупо позволив себе вольнодумство, его необходимо проучить, чтобы впредь избежать подобных эксцессов. Но разве сам Айзен не пытался осуществить тот же протест, только в бОльших масштабах, выступая против власти Короля Душ, разве он не желал всеобщих преобразований, руководствуясь личными целями, как и Сифер?

— Повтори, пожалуйста, — спокойно попросил ками, отмечая, что арранкар в готовностью отозвался, не сомневаясь в своей правоте, словно безумный идеалист.

— После окончания войны и установления вашего господства я планирую покинуть Уэко Мундо и жить уединенно с Иноуэ Орихиме в горной деревне на севере ее страны и прошу у вас дозволения сделать это, — монотонно, без лишней эмоциональности изложил он.

— Ты хочешь отказаться от должности наместника, моего преемника, предпочтя власти женщину? — с кривым, извращенным, саркастичным интересом осведомился Владыка, медленно выводя каждое слово, давая Сиферу возможность передумать.

— Я равнодушен к власти, — это плевок в лицо богу, это глухая насмешка, это обесценивание усилий и желаний синигами найти себе искреннего последователя.

— Ты знаешь, мир людей очень опасен и сложен, Улькиорра, — и словно бы тот собирался уговаривать нерадивого ученика, словно бы нуждался в нем, страдал без его признания.

— Я осведомлен об этом. Я много читаю, — парировал Сифер.

— Посторонней литературы, Улькиорра, а не той, что я тебе рекомендовал, — еще немного и он бы кинулся причитать и обвинять во всем несносную пленницу. Разве может быть бог без паствы? Разве Улькиорра осмелится примерить на себя роль Иуды? — патетически размышлял синигами, осознавая абсурдность и даже комичность сложившейся ситуации. Арранкар и человек — нелепость, хохма да и только. Кватро возомнил себя героем сказки, принцем, который желает спасти несчастную красавицу? Что ж. Тогда Айзен сам напишет финал для этой истории.

— Каким образом ты планируешь организовать быт? — осведомился он с особым интересом, как если бы Орихиме приходилась ему родной дочерью.

— Моих знаний достаточно, чтобы заниматься переводами или преподаванием. Это позволит жить безбедно, — уверенно ответил арранкар.

— Ты обо всем позаботился, не так ли? — и все же его предали. Рана свербела, ныла, и непривычное, новое чувство, будто его оскорбили, захватывало разум. Айзен ожидал измены, вероломства от кого угодно — Гриммджоу, Гин, Нноитра — претендентов не счесть, но только не Сифер, которому он собирался пожертвовать власть над Пустыми, в которого вложил столько труда.

— Да, Владыка, — радость на лице Орихиме придавала ему сил.

Изначально Улькиорра был убежден, что женщина отвергнет столь безумный план и его, как пособника смерти Куросаки. Все изменили ее слова благодарности, рассеяв сомнения. Он уйдет. Он станет первым, и за ним последуют остальные. Революция, которую так лелеет Айзен, бескровно совершится под крышей неприступной обители арранкар и начнется со смелого заявления, обозначающего свободу выбора. Ками дал им разум, наделил волей, пришло время покинуть праотца и жить вне его всевластных желаний, пришло время подняться над жаждой крови и смерти, над извечной сосущей нутро пустотой. Он полагал, что Владыка, как, пусть и косвенно, но все же их создатель, должен гордиться стремлением Улькиорры научиться чему-то, кроме искусства меча, и был убежден, что тот оценит его поступок, как верный. Но у Айзена не было его Орихиме, которая бы вела его через безнадежность и мрак заблуждений, а любовь той, кто могла бы ей стать, он показательно сжег в заиндевелом пламени нигилизма. И потому мысли и рассуждения, мотивы Сифера казались ему идиотическим бредом.

— Орихиме согласна? — двусмысленно спросил он, намекая на то, что Кватро привык не считаться с мнением тех, кто ниже его по рангу и силе. — Разве она уже здорова?

— Она не полностью поправилась, но есть основания считать, что болезнь скоро окончательно оставит женщину. Я еще не сообщал ей о своем решении, — солгал Улькиорра, удовлетворив провокацию Айзена.

— Ты ведь понимаешь, что мне придется заблокировать твои способности в случае ухода?

— Да, — согласился Сифер, рассчитывая, что не придется больше сражаться с Пустыми.

— Хорошо. Тогда я не имею возражений. После окончания боевых действий можешь покинуть Уэко Мундо, — доброжелательно улыбался тот.

Улькиорра поблагодарил скупо, не сомневаясь в положительном ответе ками, раскланялся и вышел, наконец, испытывал прилив настоящей, неподдельной свободы. Осталось подождать совсем немного, полгода — и они смогут покинуть замок и жить в мире, о котором столько говорила принцесса, он увидит своими глазами и реки, моря и горы, и все, чего пожелает Химе, жадный до новых впечатлений, любопытный. Она обучит его культуре людей так же, как он рассказывал ей о жизни среди Пустых. И прочее. И прочее. Сифер мечтал и был счастлив это делать. Сифер обладал желаниями и был счастлив огненному восторгу, что они вызывали. Сифер чувствовал что-то, кроме тоски и упадка, и был счастлив. По пути в корпус Эспады он заглянул на кухню и распорядился приготовить фруктовый пирог и принести в его покои к шести часам вечера. Один из нумеросов заметил, что, вероятно, Улькиорра-сама желает побаловать свою женщину, и это хорошо, ибо во время его отсутствия она крайне неохотно принимала пищу. И Кватро выцепил это «ваша женщина», приятное слуху, томящее обещанием новой жизни. Или новой волной разочарований. Осталось подождать всего полгода и следовало сосредоточиться на своих обязанностях, чтобы время не казалось тюрьмой. Он вышагивал гордо, уверенно, заражая все вокруг вдохновением, одухотворением, словно крича: «Мы последовали за Владыкой добровольно, мы сами пожертвовали ему свои силы и можем отречься от служения богу. Мы вольны двигаться дальше вне его приказов!», — не помня, что Пустые мыслят иначе, они молча, бессознательно бредут за тем, кто сильнее.

Забывая об осторожности, он, не прислушиваясь к волнам реацу, открыл дверь в свои покои, собираясь с порога возвестить о решении Владыки, и вздрогнул, дернувшись назад. Кровь повисла на ресницах, волосах, осколке маски, забралась в открытый рот, пропитала ткань косоде, норовя пролезть в дыру. Он моргнул, и крупная, красная, стремительно остывающая капля потекла по щеке, чертя еще одну слезную дорогу. Гриммджоу держал оторванную голову Орихиме за волосы и ошалело таращился на Сифера. И не было в его глазах привычной услады от убийства, только унижение и гнев. Кватро заледеневшей, едва не дрожащей рукой коснулся рукоятки меча, и Джагерджак бросил в него голову. Тот увернулся, слыша гулкий, глухой удар черепа пленницы о стену, видя потеки крови на полу, столе и постели, и не думая, не анализируя, не позволяя плотоядной ярости напитать его тело, не чувствуя ничего больше, вытащил меч. Жизнь осыпалась мокрыми хлопьями радиоактивного пепла, сгнившими лепестками цветов фиалки, трупными пятнами, серым песком. Жизнь притаилась в развороченном сердце принцессы, в обугленной памяти, что скользила вслед за искалеченной душой.

— Улькиорра, — остановил его Гин, заливая все вокруг противным светом лживой улыбки, усмешки. — Это приказ капитана Айзена, Улькиорра, — с показным огорчением сообщил он, смеясь глазами, довольный, что Секста успешно справился с заданием, предпочитая не думать, каким образом ками удалось добиться от него повиновения. — Он посчитал необходимым избавить тебя от «планки» над твоей головой, мешающей твоему дальнейшему развитию, надеясь, что ты извлечешь из данной ситуации урок и впредь станешь более послушным, — учтиво объяснил Ичимару. И собираясь уйти, спохватился: — Кстати, если ее тело тебе не нужно, его отдадут в лабораторию Заэля.

Если бы мог, Сифер разметал свое тело, отдал реацу, отдал бы душу ровно столько раз, сколько потребовалось, лишь бы вновь коснуться Химе. Лишь бы видеть ее. Лишь бы спасти Куросаки. Лишь бы не дать себе победить. Лишь бы отправить принцессу подальше от этого гнусного места. Лишь бы умереть вместе с ней. Он замер в дверях с нечитаемым выражением лица. Меч давно стал обузой и валялся на полу, и Гриммджоу почему-то было за это мучительно стыдно. В конечном итоге он не испытывал отвращения к девке, но синигами счел нужным заставить именно его избавиться от пленницы, словно стремился одним махом сломать и волю Сифера, и его.

— Я похороню ее, — неожиданно ровным голосом произнес Кватро. Губы слиплись от крови, отвратительный запах мертвеющей плоти напитал ткань одежды, потому что это он ее убил своими амбициями, стремлениями, похотью.

Гин хитро прищурился, кивнул и удалился.

— Это приказ, — со злобой, стыдом выпалил Секста, испытывая нездоровую потребность смыть с себя кровь принцессы и взгляд Улькиорры, — тех, кто ему доверял. Он закрыл за собой дверь, оставляя арранкара с остывающим телом принцессы, моментом ужаса, замершим в ее широко отверстых глазах.