Крест моего стыда (гет)

Впервые за все годы затворничества Клэй Кэллоуэй спал спокойным и счастливым сном. Никаких кошмаров с умирающей Руби, никаких молящих призывов — лишь ровный, размеренный сон.

И когда Клэй проснулся в своей постели с первыми лучами солнца, он впервые за много лет ощутил, что выспался, и ему действительно хочется прожить предстоящий день, а не существовать в нем. Сами сны он помнил с трудом, но одно он помнил точно — там была улыбающаяся Руби, которая гладила его по пышной гриве и шептала что-то очень приятное.

Первое, что видел лев, когда просыпался — фотография улыбающейся Руби, стоящей с букетом фиалок — ее Клэй сделал в те редкие моменты, когда им двоим удавалось вырваться из цепких лап назойливых папарацци и отдохнуть в дикой природе, вдали от концертов, музыки и сцен.

Каждое утро Клэй приветствовал фотографию — не исключением стало и то утро:

— Здравствуй, Руби. Я очень рад тебя видеть.

И хотя фотография, очевидно, не могла измениться за пятнадцать лет, и выражение морды львицы в тот день ничем не отличалось от всех дней до этого, Клэю показалось, что на фотографии львица стала улыбаться чуть шире, а ее глаза стали еще прекраснее. Взяв с полки рамку с фотографией, лев обратился к ней:

— Я вчера обнимал другую, Руби. Прости меня, любимая, если ты это видела и это тебя могло как-то обидеть или огорчить. Я так устал жить в вечном затворничестве и скорби, что мне хотелось немного живого тепла. Обещаю, что ты навечно останешься единственной жемчужиной моей души, и никто до конца моей жизни не сможет заменить тебя, кем бы она ни была. Но… — Клэй запнулся. — С Эш я ощущал себя живым. Я знаю, ты бы хотела, чтобы я был счастлив и после твоего ухода. Надеюсь, ты простишь мне это и позволишь почувствовать немного счастья рядом с другой. Ради тебя и твоей памяти.

Поставив фотографию обратно на полку, Клэй встал, разогнул затекшие мышцы, после чего ушел в соседнюю комнату, где еще в бытность рок-звездой создавал все свои шедевры.

* * *

После рассвета Эш разбудил звук гитары, доносящийся со второго этажа. Сонно нащупав край махрового пледа, дикобразиха отбросила его в сторону и встала, направляясь в сторону источника звука.

С каждый шагом звук становился все ярче и отчетливее, и когда Эш, тронув дверь, открыла ее, она увидела, как Клэй стоит с гитарой наперевес перед пюпитром с раскрытой нотной тетрадью и вносит в нее записи. Повернувшись на звук, Клэй произнес очень бодрым голосом:

— Извини, что разбудил, Иголочка. Послушай, что я создал! Названия еще не придумал, но ты послушай!

Перехватив гитару поудобнее, Клэй запел:

Понимаешь, он сбился с пути

Он раньше бодрствовал,

Чтобы прогнать сны, что видел

Он хотел верить

В объятия любви

Его голова была тяжела,

Когда он продвигался по земле,

Собака начинала рыдать,

Словно зверь с разбитым сердцем

На воющий ветер

Его лапа в кармане,

Его палец на стали

Пистолет так тяжел

В своем сердце он чувствовал—

Это было биение любви!

Эш восхищенно подняла лапы к голове, прижав их к щекам:

— Клэй, это восхитительная песня! Вы не растеряли свой талант за пятнадцать лет!

Лев выглядел так, словно он решил очень трудную задачу на контрольной по математике в школе, и был чрезвычайно доволен этим:

— Ты видела? У меня получилось! Лев меня дери, у меня получилось!

Хрипло захохотав, Клэй с силой швырнул ручку об пол, заставив колпачок отлететь в другой конец комнаты:

— К черту все, я согласен выйти на сцену! Иголочка, я не знаю, как ты смогла это сделать, но я снова чувствую себя живым!

Сняв с себя гитару, Клэй положил ее на кресло, после чего решительно подошел к Эш и крепко обнял ее, дыша на ее иголки теплым воздухом. Дождавшись, когда дикобразиха, обмякнув, тоже обнимет его, Клэй отпустил Эш, и та увидела, что в его глазах стоят слезы. Вытащив из кармана платок, дикобразиха протянула его льву. Тот сел прямо на пол, босой и сгорбленный:

— Я не плакал ни одного дня в своей жизни после того, как похоронил Руби. А сейчас… я ощущаю, словно чувства возвращаются в меня после долгой разлуки. А слезы… какие-то другие, не такие, как в день смерти Руби, — Клэй застыл, глядя перед собой, пока крупные слезы текли по его гриве, застывая на ней большими водяными каплями. — Возможно, это слезы облегчения.

Эш показала на записанную партитуру на пюпитре:

— А что, если назвать эту песню «Выход»?

Лев улыбнулся, растерев морду энергичными движениями и убрав остатки слез:

— А пусть! Мне нравится это название. Звони своей коале-полурослику.

* * *

От Эш не было вестей вот уже два дня, и Бастер Мун начинал волноваться, не случилось ли с ней что. Он несколько раз пытался ей позвонить, но всякий раз ее телефон был выключен. До концерта оставалось всего пару дней, и Мун начинал отчаянно жалеть, что послушал Эш и разрешил ей остаться в поместье Клэя Кэллоуэя — лучше было иметь одного из важных участников постановки рядом, пусть и без Клэя, чем не иметь никого.

И вот, наконец, раздался звонок. Схватив телефон, коала увидела звонок от Эш. Судорожно пытаясь попасть пальцем по кнопке приема, Мун едва не закричал в трубку:

— Эш, где тебя носит? Ты не отвечала два дня!

В трубке раздался радостный голос дикобразихи, звучащий на фоне тарахтящего мотора, словно она была рядом с заведенным мотоциклом:

— Мистер Мун, Клэй Кэллоуэй согласился участвовать в постановке! Он хочет вам кое-что сказать!

Сменяя Эш, в трубке раздался хрипловатый бас:

— Твоя певичка оказалась невыносимо настырной и еще более занудной, чем ты сам, Мун. Будь так любезен выделить мне гримерку с ананасовым соком. Спасибо.

Перекрикивая звук мотора, Эш крикнула:

— Скоро будем, мистер Мун!

После этого звонок прервался. Подпрыгивающий от нетерпения Бастер Мун помчался к труппе, которая в тот момент репетировала одну из сцен:

— Ура, Клэй Кэллоуэй согласился участвовать в нашей постановке!

Джонни, который в тот момент отрабатывал с Нуши стойку на палках, от неожиданности рухнул на паркет:

— Ого, ничего себе! Это все Эш постаралась?

Мун кивнул, тряхнув большими ушами:

— Именно! Так, два дня до премьеры, не прекращаем репетицию! — дождавшись, пока воодушевленные Мина, Джонни, Розита, Гюнтер и другие участники вернутся к повторению всех движений, Бастер повернулся к мисс Ползли, которая, увидев, что Мун обратил на нее внимание, встала по стойке «смирно». — А вас, мисс Ползли, попрошу найти пустую гримерку и доставить туда ананасовый сок. Мистера Кэллоуэя нельзя разочаровать!

Проскрипев «Есть!», бабушка-игуана шаркающей старушечьей походкой посеменила к техникам. И впервые за неделю настроение у Бастера Муна было настолько радужным, насколько это было возможно при открытом конфликте с Джимми Кристаллом и рыдающей Поршей, обвиняющей всех в ненависти по отношению к себе.

* * *

— Клэй, зачем вы сказали ему, что я оказалась обычной занудой? — Эш убрала телефон в карман одной лапой, держась второй за талию льва. — Он же теперь поверит в это!

Перекрикивая шум мотоцикла, на котором они ехали, Кэллоуэй ответил:

— А ты чего хотела, Иголочка? Чтобы я ему рассказал, как мы обнимались перед камином, а потом я написал новую песню? Обойдется ему такие подробности рассказывать, пусть думает, что я иду выступать насильно!

Когда же они приехали к студии, Клэй, заглушив мотор, почему-то остался сидеть на мотоцикле, лишь сняв с головы шлем и устремив вперед задумчивый взгляд. Эш, которая к тому моменту уже спешилась, заметила это:

— Клэй?

Лев покачал головой, оперевшись лапами на вилку мотоцикла:

— Сегодня мне снилась Руби. Я не очень хорошо помню свой сон, но она там не умирала и не звала меня. Она… улыбалась и говорила мне что-то хорошее и приятное. Сегодня утром я говорил с ее фотографией и сказал, что обнимал тебя вчера вечером, и мне было тепло. Возможно, я ищу черную кошку в черной комнате, но мне почему-то кажется, что моя Руби прекрасно видела все, что происходит со мной последние пятнадцать лет, и все кошмары, что посещали меня каждую ночь — это ее попытка спасти меня. И этой ночью, мне кажется, она была рада за меня.

Встав наконец с мотоцикла и поправив свою гитару в чехле за плечом, лев хмыкнул:

— А может, я слишком загоняюсь и придумал все себе на ходу. Пойдем, репетиция сама себя не проведет.

* * *

Наступил день премьеры. Постановка была в самом разгаре и вот-вот должна была произойти финальная часть. Уже выступила Порша, устроил настоящее театральное побоище Джонни, победивший Кикенклобера.

Предстояла финальная сцена, в которой должен был принять участие сам Клэй Кэллоуэй. Желая добиться максимального ошеломления зрителей, Бастер Мун ни в одном из анонсов космического представления не указывал, что героем будет Клэй — так он рассчитывал на идеальный эффект внезапного воздействия.

Эш в серебряном переливающемся комбинезоне и Клэй, полностью одетый в черную кожу, как в прежние времена, стояли в глубине пещеры, из которой по сюжету им нужно было выйти и сыграть свою песню.

Эш слышала голос Розиты, которая говорила о том, что они ищут «пропавшего первооткрывателя на последней планете», и это было сигналом. Дикобразиха подняла взгляд на льва:

— Наш выход.

И в этот момент Клэй сжал кулаки, и его морда пересекла гримаса боли:

— Прости, Иголочка, не могу.

Растерявшая весь боевой задор Эш испуганно схватила Клэя за лапы:

— Что с вами, Клэй? Вы же так радостно репетировали и так хотели выйти на сцену!

Обреченный Клэй тяжело вздохнул, и его вибриссы поникли:

— Да. Но я слишком часто думаю о том, что без Руби я ничто, и та краткая вспышка, которая была у меня в доме — это лишь ошибка, исключение из правил. А сейчас я не могу. Прошло слишком много лет, и мне страшно. Я уже не тот. Прости…

— Кэлли.

Лев вздрогнул, услышав, как к нему обратилась Эш — так, как он ей запретил делать, но дикобразиха, тем не менее, нарушила просьбу льва — но иначе Эш не смогла бы достучаться до него. Она продолжила, крепко взяв его за лапу и смотря прямо в глаза снизу вверх:

— Руби всегда с вами. Ни я, ни кто-либо другой не сможет ее заменить, и лишь вы храните ее образ в своем сердце. Я помогла вам почувствовать себя живым — так оживите Руби в своей душе! Пусть она будет не шепчущей и умирающей львицей, которая из раза в раза зовет вас и не может дождаться, а той музой и хрупким ангелом, который делал вас королем сцены. Сделайте ее такой, какой хотите вы, а не кто-то другой! Если вы действительно любите ее, как никого другого в этом мире — вспомните ее с наилучшей стороны. Руби не заслужила, чтобы вы помнили ее… такой, угасающей и слабеющей.

Не спрашивая льва, Эш обняла его прижалась к его груди, зарывшись в нее носом, после чего отпрянула:

— Я пойду первой, Клэй, и начну. Когда поймете, что готовы — подхватите ритм.

В полной тишине, которая наступила после того, как Розита произнесла все слова, которые полагались ей по роли, притихшая и задумчивая Эш вышла из пещеру на сцену, залитую ярким светом прожекторов. Гюнтер и Розита, знавшие, что вместе с дикобразихой должен был выйти и Клэй, пораженно молчали.

Застыв перед толпой, Эш тронула струну и начала петь без музыки:

Я взбиралась на высокие горы

Я бежала по полям

Чтобы быть с тобой

Чтобы быть с тобой.

Но я так и не нашла то, что искала.

Эш ожидала, что на последней строчке Клэй вступит в игру — но его все не было. На помощь Эш пришел зрительный зал, который вслед за ней принялся повторять строчку «Но я так и не нашла то, что искала».

И вдруг, когда толпа была готова произнести строчку в третий раз, раздался нарастающий гитарный риф. Эш встрепенулась — Клэй!

* * *

Когда Эш ушла вперед, Клэй Кэллоуэй остался стоять на месте, бессильно сжимая гитару. Краткая вспышка прошла втуне — и он снова ощутил себя старой развалиной, которая боится даже коснуться струны, не говоря уже о том, чтобы выйти на сцену.

Он слышал, как Эш назвала его Кэлли — именем, которым могла его называть только Руби, но он был настолько подавлен, что даже не смог протестовать против этого.

Впереди, в ослепительно белом треугольнике выхода из пещеры, раздавался голос Эш, исполняющей I still haven't found what I'm looking for — эту одну из самых известных песен Кэллоуэя Эш и Клэй выбрали вместе для выступления.

Еле слышно всхлипнув, Клэй вытер слезу — и вдруг явственно услышал в своей голове:

— Кэлли.

Этот голос он не спутал бы ни с чем. Руби. Закрыв глаза, лев широко и очень добро улыбнулся:

— Здравствуй, моя любимая.

Внутренний голос, больше похожий на отзвук мыслей, чем на что-то осязаемое, шелестел в ответ:

— Ты все же услышал меня, здоровяк.

Слезы Клэя снова полились градом, и он силился улыбнуться:

— Руби, охотница моего сердца…

— Не плачь, мой милый Кэлли. Мне так грустно видеть, что ты плачешь. Ты же большой и сильный — выйди и порви зал, как ты делал всегда. И… Эш все сделала правильно, держись рядом с ней. Если она помогла тебе ожить — так тому и быть. А я всегда буду рядом с тобой, где бы ты ни был.

Лев вытер слез рукавом и перехватил гитару, не открывая глаз:

— Пока ты рядом — любые горы мне по плечу!

В тот момент Клэй явно чувствовал, что Руби стоит рядом с ним, и ее лапа лежит на его плече. Лев знал, что это лишь самообман, но пока его глаза были закрыты — он был рад в это верить.

Последний шелест Руби прозвучал в его голове, и после этого ощущение присутствия Руби за спиной пропало:

— Иди, Кэлли, я с тобой.

Клэй сжал покрепче медиатор и коснулся струны:

— За тебя, Руби.

* * *

Под рев толпы из треугольной пещеры вышел постаревший, но все еще узнаваемый Клэй Кэллоуэй в своем фирменном черном цвете. Лишь тот, кто стоял бы в метре от него, смог бы разглядеть, что его грива мокрая от слез — глаза же его были блестящими, как в прежние годы выступления на сцене — словно и не было пятнадцати лет заточения в собственном поместье.

Двигаясь в сторону Эш и продолжая играть на гитаре, лев подхватил текст:

Я верю во Второе пришествие,

Когда все цвета сольются в один

Сольются в один.

Но да, я все еще бегу.

Встав мордами друг к другу, Эш и Клэй подхватили третий куплет, глядя друг другу прямо в глаза:

Ты разбила узы

Ты ослабила цепи

Ты несла крест моего стыда

О моего стыда, ты знаешь, я верю в это

Но я до сих пор не нашел

То, что я ищу.

Как и несколькими минутами ранее, последняя строчка повторялась зрителями в зале, а платформа, на которой стояли Розита, Гюнтер, Клэй и Эш стала приподниматься, а декорации стали растворяться, словно они вчетвером застыли в воздухе. Стоило стихнуть последнему аккорду, как зал начал неистовствовать, приветствуя своего кумира. Отвыкший от такого внимания за многие годы, Клэй Кэллоуэй стоял на сцене, вспоминая все свои прошлые выступления, которые были еще в старые-добрые времена. Подошедшая Розита восхищенно крикнула, пытаясь перекрыв рев толпы:

— Мистер Кэллоуэй, вы были великолепны!

Покрашенный серебряной краской Гюнтер подпрыгнул:

— Йа, йа, великолепен! Фантастиш! Вундербар! Гюнтер одобряйт!

Посмотрев на ревущую толпу, Клэй перевел взгляд на Эш:

— Без тебя я бы не смог этого сделать, Иголочка.

Протянув лапы, лев крепко обнял Эш к себе на глазах толпы, пригнувшись и уткнувшись носом в иголки на ее голове. И в тот момент ему было все равно, что подумают другие.

* * *

Неудивительно, что после выступления в мюзикле Муна Клэй Кэллоуэй собрал пресс-конференцию, на которой он официально объявил, что возобновляет профессиональную карьеру и собирается дать серию концертов в нескольких штатах.

Перед тем, как стартовала пресс-конференция, Клэй обратился к Эш:

— Ты же не будешь против, если я приглашу тебя сесть рядом со мной, Иголочка?

Эш покачала головой:

— Не против. А вы не боитесь, Клэй, что они могут подумать не то, что есть на самом деле?

Лев хрипло рассмеялся:

— Это работа журналистов — думать не то, что есть на самом деле. Дураков хватает на этом свете.

Как и ожидалось, одним из первых вопросов, который задали Клэю на пресс-конференции, был как раз связан с Эш:

— Мистер Кэллоуэй, вы почти пятнадцать лет не давали ни одного интервью, не сыграли ни одного концерта — а тут одна из участниц труппы Бастера Муна по имени Эш смогла уговорить вас вернуться. Значит ли это, что между вами возникла какая-то химия?

Эш, сидящая рядом со львом, густо покраснела, чувствуя себя неуютно, и Клэй лишь на пару мгновений задумался, прежде чем ответить:

— Химия. Что за слово еще такое? Эш напомнила мне, что такое Жизнь и Творение. И за это я ей бесконечно благодарен. Именно с ее помощью я осознал, что сидеть взаперти и лелеять прошлое — это очень плохое решение.

— Но ведь между вами могут быть отношения?

Клэй переглянулся с Эш, после чего ответил:

— Эш — мой близкий друг, рядом с которым я чувствую себя прежним, если именно это вас интересует. Если же вас интересует вопрос, который в приличном зверином обществе не задают вслух — я выдам миллион долларов наличными любому, кто сумеет застать Эш в моей постели. Намек понят?

— Но ведь вы же всегда славились любовью к своей жене Руби…

Раздраженный Клэй перехватил микрофон в лапы:

— Послушайте сюда, мистер. Я очень надеюсь, что ваш руководитель смотрит пресс-конференцию в прямом эфире и это последний день вашей работы в издании, потому что с вашей стороны очень низко задавать мне столь пошлые и мерзкие вопросы в присутствии дамы, честь которой вы сейчас порочите. Лучшее, что вы можете сделать после этой пресс-конференции — уволиться из профессии и начать работать в дешевом бульварном издании, где вам самое место. Моя любовь к Руби неоспорима и несокрушима. Любой, кто считает иначе, автоматически оскорбляет как меня, так и память моей Руби — и такого зверя я знать не желаю, кем бы он ни был. Моя жена была и остается единственной, неповторимой и лучшей в мире, и ни один зверь не способен заменить ее и в малой степени, даже если он будет носить звание «Мисс Вселенная».

Было видно, что Клэй не на шутку разозлен, и его голос периодически срывался, когда он набирал воздух для очередной порции своей гневной тирады:

— В свою очередь, мои отношения с Эш — это наше с ней личное дело, в которое никто не имеет право лезть. Мы — очень близкие друзья, которые могут доверять друг другу, и которым уютно вместе. Все остальное — грязные домыслы, которые оскорбляют как мою честь, так и честь Эш. Каждый, кто посмеет подумать об ней хотя бы одну плохую мысль, наживет себе злейшего врага в виде меня. И если кто-то из вас хочет задать еще один вопрос, касающийся этой темы, ему лучше встать и выйти прямо сейчас, иначе мне придется просить охрану вывести вас из зала. И если я увижу хотя бы в одной газетенке статью о том, что Эш — моя любовница или что-то в этом роде, я завалю вас такими исками о клевете, что вам проще будет признать себя банкротами и закрыться. Эш — мой близкий друг, к которому я отношусь с максимальной нежностью, вниманием и заботой. Руби — моя единственная и любимая жена, памяти которой я не изменю до своего последнего часа. Так и запишите. Я понятно выразился? Следующий вопрос, пожалуйста.

* * *

Эш, слушая перепалку Клэя с журналистом, хотя и была изрядно смущена и густо краснела, но все равно восхищалась силой, с которой лев отстаивал ее честь и достоинство, не позволяя журналистам сказать хотя бы одну крамольную мысль в ее адрес.

И когда пресс-конференция была окончена, Эш потрясенно встала со стула:

— Клэй, вы…

Лев тряхнул гривой:

— Подумай сама, Иголочка. Дай им волю — они запишут тебя в мои любовницы, и обставят все так, что ты меня охмурила и заставила играть снова спустя пятнадцать лет. А я, старый плейбой, повелся на молоденькую певицу, которая по возрасту чуть ли не во внучки мне годится, и забыл свою Руби. Разве это честно по отношению ко мне, к тебе или к Руби? Нет. Пойдем отсюда.

Уже в коридоре Клэй несильно обнял Эш:

— Знаешь, в Радшор-Сити есть место, где мы любили бывать с Руби. Хочешь, покажу?

Эш закивала головой:

— Конечно!

* * *

Будем честны — Клэй так и остался верным Руби до конца своей жизни. Прожив яркие двадцать пять лет после добровольного заточения, Клэй выпустил еще десять альбомов — и в создании каждого из них принимала участие Эш.

Клэй Кэллоуэй продолжал давать концерты, как и в прежние времена, собирая полный аншлаг. Они постоянно появлялись вместе с Эш на сцене — но никто и никогда даже не смел делать из них пару, ведь Клэй строго следил за всеми публикациями, где они упоминались вместе. И лишь вечером, когда их никто не видел, лев мог позволить себе обнять Эш и просто насладиться ее обществом. И будучи истинным джентльльвом, Клэй никогда не позволял себе большего.

И когда Клэй понимал, что умирает, он ничуть не огорчился этому — его жизнь, в какой-то момент бывшая блеклой, расцвела новыми красками, и остаток жизни он провел так, что не жалел об этом. Эш, к тому моменту уже известная на весь мир исполнительница панк-рока, была рядом с ним до конца, и Клэй, даже будучи при смерти, очень просил ее не плакать и не горевать о нем:

— Эш, милая моя Иголочка. Не переживай обо мне — я встречусь со своей Руби и стану счастлив окончательно. Тебе же спасибо за те годы, что ты была рядом и напоминала мне, ради чего мне стоит жить!

* * *

За несколько дней до смерти, когда Клэй Кэллоуэй уже безвылазно находился в палате госпиталя Радшор-Сити, прикованный к постели из-за болезни, он взял Эш за лапу и слабо улыбнулся, глядя ей в глаза:

— Мне осталось недолго. Я очень прошу тебя, Иголочка — будь рядом со мной, когда наступит мой час. Я не смог оказаться рядом с Руби тогда, сорок лет назад, и мне не хотелось бы умирать так, как она — думая, что близкого мне зверя нет поблизости.

Эш лишь кивала, прекрасно понимая, насколько это важно для Клэя. Она добилась разрешения на то, чтобы временно переселиться в палату льва на круглосуточный режим. И когда она была вынуждена уходить из палаты, Эш искренне боялась это делать, опасаясь, что, вернувшись обратно, может не застать Клэя живым, но ей везло — лев, неотрывно смотрящий на дверь, приветствовал ее улыбкой всякий раз, когда она появлялась в проеме.

* * *

В одну из ночей, когда Эш задремала, сидя в кресле рядом с постелью Клэя, ее разбудил стон льва:

— Руби, душа моя, я рядом…

Эш пододвинулась ближе к кровати и взяла своей маленькую ладонью большую мохнатую лапу льва:

— Клэй, это Эш!

Седой дряхлый лев с тусклой шерстью, в которой лишь с большим трудом можно было опознать прежнюю звезду рок-сцены, посмотрел на нее невидящим взглядом, словно сильно задумавшись и не понимая, кто перед ним, после чего слабо сжал ее ладонь, и уголки его губ тронула улыбка:

— Иголочка, ты здесь… Ты не бросила меня…

Переведя взгляд на потолок и не выпуская ладонь Эш, Клэй закрыл глаза, и из-под его век потекли редкие крупные слезы:

— Руби, подожди, я сейчас к тебе приду. Я обещал быть рядом. Я почти… почти…

Далее речь льва стала малоразборчивой, и единственное, что можно было отчетливо в ней разобрать, была фраза «сорок лет», которую лев повторил несколько раз, не открывая глаза и продолжая плакать. Сжимая ладонь Клэя, Эш силилась понять, почему умирающий лев из раза в раз бормочет в бреду «сорок лет», пока яркое осознание не накрыло ее с головой. Тогда было 29 июля, и именно в этот день сорок лет назад, в 2006 году, Руби Кэллоуэй умерла вскоре после последнего концерта Клэя перед пятнадцатилетним добровольным заточением. Лев сам не один раз за их многолетнее знакомство рассказывал об этом и признавал, что из-за этого после возобновления карьеры он не провел ни одного концерта 29 июля в память о жене. Эш могла лишь сжимать губы и силой сдерживаться, чтобы не разрыдаться — даже в бреду Клэй Кэллоуэй помнил все о своей жене, и невольно дикобразиха завидовала той силе любви, нежности и почитания, которые Клэй сохранил к своей давно умершей Руби, даже будучи сам при смерти.

Монитор справа от кровати запищал, показывая снижение пульса и давления. Эш потянулась было к кнопке вызова медперсонала, но, подумав, не стала этого делать, понимая, что это уже было бесполезно. Конечно, ей хотелось бы, что Клэй жил и дальше, но Эш прекрасно знала — Клэй не раз упоминал, что встретит смерть с величайшей радостью, ведь это позволило бы ему снова воссоединиться с Руби. Потому она убрала палец от кнопки и обхватила ладонь умирающего льва, надеясь, что он чувствует ее присутствие рядом.

Издав последний вздох, Клэй Кэллоуэй затих с закрытыми глазами, и его губы остались растянутыми в искренней и доброй улыбке. И все это время он продолжал сжимать ладонь сидящей рядом Эш.

Дикобразиха, взяв большую и тяжелую ладонь умершего Клэя, прижала ее к своей щеке и, несмотря на просьбу льва, горько зарыдала.

* * *

Согласно завещанию Клэя Кэллоуэя, его поместье на берегу реки, где он прожил большую часть своей жизни, превратили в музей. Все свои деньги он отдал фонду, исследующему способы лечения рака — так лев хотел, чтобы хотя бы в нескольких семьях любимые звери не теряли друг друга, как он однажды потерял Руби.

Была в завещании и отдельная приписка, адресованная Эш. В ней Клэй передавал ей свой чехол с гитарой и все права на свои произведения с условием, что исполняя их, Эш всегда будет отдавать дань уважения ему и Руби.

Когда же Эш открыла чехол с гитарой, она закрыла глаза, улыбнувшись и едва сдержав слезу — помимо собственно инструмента, Клэй оставил на гитаре еще и рукопись песни «Выход», которую он написал в поместье буквально за одно утро после знакомства с Эш. В верхнем углу была видна фраза, написанная угловатым беглым почерком Клэя: «Посвящается той, кто вывел заблудшую душу из тьмы».

Конечно, сама рукопись партитуры стоила бы невероятно дорого среди поклонников творчества Клэя Кэллоуэя (да и на любом аукционе), но в тот момент Эш даже не думала о ее материальной ценности — для нее это был лишь короткий трамплин в то солнечное утро двадцатипятилетней давности, когда она сама была лишь юной начинающей рокершей девятнадцати лет от роду, а сам Клэй, живая легенда и мастодонт жанра — пусть и в возрасте, с седой гривой, но все еще красивый и сильный, как и полагается настоящему льву.

Прикасаясь к нотным знакам, разбросанным по стану, Эш могла лишь улыбаться, помня, как комично и в то же время максимально гордым за свой труд выглядел лев, стоя перед ней босым, немного сгорбленным, но улыбающимся.

* * *

Собираясь закрыть чехол, Эш внезапно заметила торчащий из кармашка кусок бумаги. Заинтересованная, дикобразиха вытащила наружу простой запечатанный белый конверт без марок, на котором черным маркером было написано «Для Эш, вскрыть после моей смерти». Распечатав его, дикобразиха увидела внутри довольно длинное письмо, написанное почерком Клэя:

«Милая моя Иголочка! Если ты читаешь эти строки — значит меня уже нет в живых. Рано или поздно это должно было случиться, но такова жизнь, что поделать

Я даже не знаю, с чего начать. Мы знали друг друга столько лет, и я пережил с тобой ничуть не меньше светлых моментов, чем мне довелось в свое время вместе с Руби. Ты знаешь, что я никогда не позволял себе никакого двусмысленного и оскорбительного поведения в твой адрес, не считая нашего самого первого знакомства. Все эти годы я относился к тебе как к Леди, честь и достоинство которой я обязан был защищать любыми способами. Благодаря тебе я наконец-то смог возродить то, что горело ярким пламенем, пока жила Руби. Уже за это я обязан быть тебе благодарным так, как я не мог быть благодарен никому за последние десятилетия.

Но есть еще одна вещь, в которой я хотел признаться, и я могу это сделать лишь в письме, ведь сказать такое вслух я не вправе. Иголочка, я любил тебя все эти годы, и я обязан признаться тебе в этом, пусть даже и не лично. С ответственностью заявляю тебе, что если бы в моей жизни никогда не существовало Руби, то ты заняла бы ее место. Будучи джентльльвом, я не мог изменить памяти своей покойной жены и не мог позволить себе относиться к любому другому, как относился к ней. И при всем при этом ты, Эш, была бы самым достойным зверем, с кем бы я хотел связать свою жизнь, будь это позволительно с моей стороны.

Все эти годы на пресс-конференциях, на сцене или на публике я говорил — «Эш — мой близкий друг, и те, кто считает иначе, безбожно врет и заблуждается». В те моменты всегда врал лишь один зверь — и это я сам. Если бы существовало какое-то слово, которое описывает ту, что уже давно не друг, и лишь какие-то препятствия или детали не позволяют быть вместе с ней и любить так, как очень хотелось бы, то оно полностью подходило бы тому, кем я считал тебя все эти годы.

Мне очень тяжело писать эти строки, и, будучи в мире ином, я надеюсь, что ты поймешь их правильно и лишь улыбнешься, читая это письмо. Иголочка, все эти годы я был счастлив с тобой, но то место, что в моем сердце занимала Руби, не давало мне права говорить тебе больше, чем я говорил, и поступать иначе, чем я поступал. Просто знай — я любил тебя, и в тот момент, когда я это пишу, я уверен в этом столь же сильно, как и в том, что лучше моей Руби никого и никогда не существовало.

Возможно, тебе покажется, что я любил тебя как дочь, которой у меня никогда не было. Нет, я любил тебя не как дочь, а как взрослое, самостоятельное существо. Ни о каких отеческих чувствах речь идти не может, и я уверен в этом. Пока была жива Руби, я много раз мечтал о том, что у нас родятся свои львята, и я смогу посвятить свое время не музыке, а их воспитанию наравне с моей любимой. Но увы, мы понимали, что с нашим графиком наши детеныши вырастут несчастными, не видя нас дома по много дней подряд. Я подумывал о приостановке карьеры… но увы, было слишком поздно, когда я узнал о болезни Руби. После ни о каких львятах речи идти не могло. Я так и прожил многие годы, сожалея о том, что мы с Руби не успели оставить потомство. Повторюсь — я никогда не относился к тебе как к дочери.

Я прекрасно понимал, что я старше тебя на целых тридцать пять лет, и это было одной из нескольких причин, почему я никогда не признавался тебе в любви. Возможно, наступив на горло своему желанию оставить Руби единственным выбором на всю жизнь, я мог признаться тебе, что хочу быть рядом с тобой и любить тебя. Мне почему-то кажется, что ты бы сказала «да» — но я не хотел, чтобы ты, молодая и очень красивая дикобразиха, связывала свою жизнь с кем-то, кому по возрасту полагается пенсия и спокойные тихие вечера в загородном доме, а не веселая молодежная тусовка. Как бы я ни был близок к той невероятной и молодой энергии, что ты излучала, Иголочка, ты заслужила кого-то лучше, чем я. И когда ты нашла себе нынешнего мужа, с кем ты счастлива и по сей день — я понял, что он для тебя куда лучше, ближе и роднее, чем если бы я был на его месте. С ним ты будешь счастлива куда дольше, чем была бы со мной.

Просто представь. Я решаюсь и признаюсь тебе. Ты отвечаешь мне взаимностью. Возможно, какое-то время нам было хорошо вместе. А потом... я уже почти старик, а ты — все еще молодая, цветущая и красивая. Ты прекрасна и в сорок — а я уже развалина в свои почти что восемьдесят лет. А ведь прошло всего-то двадцать с небольшим лет. Разве это было бы для тебя хорошо?

Именно по этой причине я умолчал обо всем и был полностью доволен именно тем форматом общения, который устоялся у нас за эти двадцать с лишним лет. Кстати, я рад, что твой муж не был против нашей… связи. Знаю, он уважал мою личность — и я, в свою очередь, уважал его как того, кто делал тебя счастливой.

Очень прошу — никому не рассказывай об этом письме. Мне не стыдно за все, что я в нем написал, но я не хочу, чтобы остальные думали, что я прожил больше двадцати лет, обманывая себя, память Руби и тебя, ведь это было бы величайшей ложью на свете. Объяснять всем и каждому, что я имел в виду на самом деле — тяжелый труд, и тебе не нужно нагружать себя им, Иголочка. Моя любовь к тебе не была похожа на ту, что я испытывал к Руби, и объяснять остальным, в чем заключается разница, не имеет смысла. Я уверен, ты и сама знаешь, какой она была, не мне тебе объяснять.

Знай — хотя писать эти строки мне было очень тяжело, вся эта ситуация меня никогда не тяготила, и я никогда не разрывался на части из-за моих чувств к тебе. Я не говорил тебе все это лишь потому, что с моей стороны такие утверждения были бы непозволительны в адрес Леди. Ты заслуживала только счастья. И даже если бы я был в состоянии дать его тебе — я предпочел, чтобы ты сама нашла его, и я принимал в этом минимальное участие, помогая тебе лишь словом, советом или своим обществом — но не более того.

Я очень надеюсь, что когда не станет тебя, мы с тобой еще встретимся на том свете, и Руби будет очень рада тебя видеть… также, как и я.

Для меня было огромной честью и привилегией знать тебя, Иголочка, и быть рядом с тобой так много лет. Могу без преувеличения сказать, что ты оказалась вторым элементом, который наполнил мою жизнь окончательным смыслом после того, как я потерял все, что имел. Надеюсь, что и я по своим скромным возможностям принес в твою жизнь несколько теплых и приятных мгновений. Если ты, читая это письмо, согласишься с этим — значит, моя жизнь прожита не зря, и в тот день, когда я не прогнал тебя с крыльца своего дома и пригласил зайти внутрь, я принял одно из лучших решений в моей жизни.

Твой Кэлли

Письмо выпало из лап Эш, стоило ей увидеть подпись. И так с трудом сдерживаясь, чтобы не разрыдаться во время чтения, дикобразиха всхлипнула и схватила письмо с пола, будучи уверенной, что из-за слез в глазах ошиблась и прочла неверно — но нет, в конце письма так и осталась прежняя подпись "Твой Кэлли".

Никогда за все время их знакомства, даже когда они были самыми близкими друзьями, Клэй не разрешал называть себя "Кэлли", утверждая, что на это имела право только Руби. Более того, он никогда не подписывал ни одного письма подобным образом, даже если писал его в адрес Эш. И одно-единственное слово значило для нее куда больше, чем все остальные, написанные до этого.

Читая письмо, Эш была до последнего уверена, что ей все снится — все эти признания в любви после смерти, признание красоты и ценности... пока она не прочла подпись. Лишь после этого дикобразиха окончательно поверила в то, что Клэй действительно ее любил.

И хотя лев в письме очень просил Эш не плакать и не переживать, дикобразиха все же дала волю слезам. Несколько капель упали на белый лист в стороне от текста, и Эш прошептала, сидя перед открытым чехлом с гитарой и партитурой:

— Клэй… Кэлли... почему ты мне ничего не сказал за двадцать пять лет?.. Почему? Мы бы общались совершенно иначе, знай я это все!

Приложив губы к письму, Эш поцеловала его и прижала к груди, закрыв влажные глаза глаза с темными дорожками шерсти под ними.

* * *

Клэя похоронили на кладбище Оук-Ридж рядом с Руби. Между их могилами поставили общий памятник, который изображал Клэя на сцене, опирающегося на гитару, и Руби, обнимающую его сзади.

Надпись на памятнике гласила:

Клэй Кэллоуэй

17.01.1966 — 29.07.2046

Руби Кэллоуэй

26.10.1967 — 29.07.2006

Ты разбила мои узы

После смерти Клэя Эш, строго следуя просьбе покойного, никому не сообщала о факте существования письма. Но это уже совсем другая история…