Небесная презумпция (джен)

Храм — место особенное, полное человеческих секретов, тайн, грехов. Попадая в иной мир, ты видишь необыкновенное: в глаза сразу бросаются исписанные фресками стены и высочайшие потолки. Там есть своя граница, свой закон. Куда не глянь — тускловатый огонёк свечей ласково освещает иконы, чуть подергиваясь из стороны в сторону в медленном умиротворении. Запах ладана и восковых свечей нежный, сладкий и щемящий, устоявшийся навеки в стенах, мешается с запахом пота или же духов, что напоминает о том, что тут всегда есть живые души. Среди тишины и тихих молитв можно найти свой покой, пусть и на очень короткий срок. Забыться, отключить разум, дать волю чувствам, поделиться своими желаниями или переживаниями.

«Отец, когда стал ты слеп ко мне? К моей обузданной судьбой душе…»

Совесть скребла душу, драла где-то в груди до неистовой боли, что вытекала в редких холодных слезинках, стекавших по щекам. Набрать в воздух в лёгкие было чем-то непосильным.

«Я не виноват. Не виноват.»

Для Рафаила поход в храм стал своеобразным ритуалом, традицией, которую он сам для себя создал. После каждой поставленной свечки, исполненной молитвы юноша надеялся, что когда-нибудь его услышат, помогут, что все вернётся на свои круги и, может быть там, наверху, его снова безоговорочно полюбят.

* * *

Боль. В руке лежит клинок, желая выскользнуть из дрожащей ладони. Запястье сжато до ноющей судороги чужой рукой, а перед глазами все плывёт из-за града слез, подобных человеческим. Капли стыдливо текут по раскрасневшимся фарфоровым щекам, сознание мутнеет из-за наступившего аффекта. Напротив лежит увядающее тело, распадающееся на тысячи ярких частичек света. Золотые кудри все также переливались, словно отблеск солнечных лучей; блик голубых глаз навеки потух, взгляд застыл на убийце; на изуродованном трещинами лице осталась печальная улыбка. Голос в сознании проносится эхом:

«Ты не виноват, Рафаил.»

Вопль отчаяния ударяет в свою же голову, отчего кажется, что все вокруг трещит по швам.

— Чего же ты плачешь? Ты убил его.

— Я тебя ненавижу! Ненавижу! Это твоя вина!

Вздыхая от всхлипов, Рафаил жмурит глаза. Простой крик перерастает в истерику, не свойственную ангелам.

— Отпусти мою руку, урод!

Он с силой дергает ее, притягивает к себе юного архангела, оружие падает на землю. Всхлипы и рваное дыхание вырывались из Рафаила.

— Тогда кто нанёс ему последний удар? — голос проскальзывает перед разумом, заставляет вздрогнуть из-за настойчивости вопроса. Враг подкрался слишком близко, завладел чужой волей. Слова прозвучали прямо у уха, вызвав трепет ужаса и ощущение слабости. Ничего не оставалось, кроме того, как принять происходящее. Чужая рука скользит вдоль тела, останавливается на шее, сжимая, стараясь заставить полностью подчиниться случаю и злой воле.

* * *

Всего-лишь воспоминание…

Лицо мужчины и волосы были скрыты под капюшоном. Среди дворян он очень узнаваем и не хотел с кем-то не желаемо встретиться, особенно в таком месте. Лишнее внимание Рафаила не раздражало, а просто казалось чем-то неприятным.

— Матушка!

Невдалеке от себя, шагов пять, он услышал писклявый детский голос, больше похожий на визг. В ушах заныло, из-за чего мужчина прищурился.

— Этот дядя какой-то странный.

Рафаилу кажется, что это услышали не только те, кто были рядом, но и все посетители храма. А может, у мужчины просто звон в ушах от этих неприятных умозаключений. Зубы заскрипели. Рафаил сжал пересохшие губы, стараясь сохранить ангельское спокойствие. Интересно, в чем же заключалась его странность, которую подметил слишком открытый ребёнок? Ему не было до таких дотошных раздумий.

— Милана, отойди от мужчины. Ты ведешь себя неприлично!

Родительница быстрым шагом подошла к девочке и, взяв её за рукав, оттащила от Рафаила. Он спокойно выдохнул, но не сильно громко, чтобы случайно не показать всем свою радость.

— Вот зачем ты полезла к незнакомцу, а? Вдруг он и вправду душевно больной?

Мужчина сделал вид, что не слышал их разговора и вновь прикрыл глаза, молясь, но уже в своих мыслях. Кто-то же из прихожан теперь бросал косые взгляды на Рафаила, высматривая в скрытом лице страшные странности. На душе стало вмиг не по себе из-за ощущения чьих-то глаз. Рафаилу казалось, что они желали смотреть прямо в его не слишком невинную и белую душу.

Мужчина вышел из храма, ощутив такое желанное умиротворение на душе, что аж не сдержал еле слышного вздоха и улыбки в никуда. Капюшон упал на плечи, открыв взор на многим знакомое лицо. Резко подувший ветерок вмиг обласкал его, развевал легкую ткань одежды. Это напоминало мужчине о прошлом, по которому он так тосковал изо дня в день. (Конечно не так, как было раньше.)Глаза бегали из стороны в сторону, пока Рафаил не заметил ту женщину с девочкой. Обличив лица, он сразу их узнал — это были одни из бывших пациентов. Мужчина около года назад приходил к ним, чтобы лечить тяжелобольную девочку. Конечно, ему дали за это немалую сумму, но перекрыла бы она нынешнее унижение? Ощущение на себе очередного взгляда вызывало невольную дрожь — виновницей этого была та женщина. Рафаил посмотрел на неё в ответ — щеки дворянки пунцовели с каждой секундой, будто она стояла на морозе, а глаза бегали в разные стороны. Видимо, все совесть решила поиграть на её струнках тонкой души.

— Здравствуйте, Рафаил.

— Доброго дня, Ваше благородие. Давно не видел Вас. Вы в нашем городе проездом или переехали?

— Ах, я тут лишь на время, погостить. Сами знаете, жила я всю жизнь в столице, но этот городишко покорил моё сердце! Теперь на праздники ездим только сюда! В городе тут славно, да и чище.

— С последним я тоже соглашусь. Ох, как девочка Ваша выросла. Столько времени прошло с моего последнего визита.

— Да, благодаря Вам она сейчас стоит на ногах и довольно энергична. Ей совсем на месте не сидится! Как же она будет в гимназии, ой-й…

— А не рано Вы думаете туда её определять?

— Нисколечко. Пусть с детства грызет гранит науки. Хорошо, что сегодня получилось нам так встретиться. Когда бы ещё увидели Вас! Вы же ещё принимаете пациентов, на всякий случай спрошу?!

— Конечно. Мой долг — служить людям.

— Да, Рафаил, Вы словно ангел! Вы нужны многим людям. Ой, простите, что заставила Вас просто так стоять, вдруг Вы по делам шли… До свидания.

— Да, до свидания. Всего Вам хорошего.

«Как же она хитра. Думает, я не понял, что это она говорила в церкви. Я не такой и слепой. Слишком много чести для того, чтобы думать про такого простого человека.»

Шёл Рафаил домой быстро и молча, уже забыв и проглотив неловкую ситуацию с собой. Часы уже били два часа дня, через час у Рафаила должно было быть собрание.

Он влетел в свою квартиру, повесив на вешалку пальто, посмотрел по сторонам, ища дочь взглядом. Ему резко стало тревожно за неё, хоть никакой причины и не было. Видимо, привычка из прошлого.

— Мария-я, ты где?

Из прихожей коридор вёл напрямую в гостиную, где и была девочка. Она сидела на небольшом диване, где часто засыпал Рафаил, когда приходил после очередного приёма без задних ног; в её руках была толстая книга в твердой и приятной на ощупь обложке, которую она обожала перечитывать. Как говорила ему Маша, там рассказывалось об одном заплутавшем в чужом мире путешественнике. Рафаил не понимал смысла в художественной литературе, ибо с первых своих дней он был окружен лишь кучей свитков из довольно грубой «бумагой» с трактатами и учениями, но и не питал неприязни к ней и даже сам покупал Марии книги, которые она у него выпрашивала. Человеческая жизнь порой так скучна, что он сам когда-нибудь сорвётся и ухватится за первый попавшийся роман.

Дочь была настолько увлечена книгой, что не услышала вопроса Рафаила и вопросительно взглянула на него, когда он подошёл к ней так близко, что длинная его тень накрыла почти полностью.

— А? Папенька?

— Опять читаешь? Не надоело?

— На самом деле уже начинает. А ты что так беспокоен? Стряслось что?

— Нет.

Мария зевнула, потянувшись и отложив книгу. Она глядела на Рафаила по-детски наивно, веря все же его словам.

— А ты где снова пропадал, а?

— Мария, неужели ты не слышала? Я же говорил тебе, что (как обычно) посещу церковь.

— Да? А почему не позвал меня с собой?

— Особый случай.

На такие слова девочка надула щеки и отвела взгляд к окну, выглядывавшего на улицу — третий этаж, так что прямым взглядом она лишь уловила кирпичные стены соседнего здания. Для Марии походы с отцом куда-либо были одним из видов развлечений. Обычно девочкам из небогатых семей, но все же состоятельных, не были открыты все дороги в жизни.

— И ты сейчас снова уйдёшь, да?

Рафаил молча кивнул.

— И куда же? Ты так мало бываешь дома!

— Прости, милая, у меня много работы.

— Я все понимаю, но… Я хочу проводить время с тобой!

— А книжки?

— Глупый папа, они мне уже успели наскучить!

Рафаил замер, слыша, как Мария повысила голос, резко начиная бурчать слова, недовольно смотря на него. Её движения хаотичны и грубы, но её глазах проступили слезы.

— Машенька…

Она тут же бросилась в объятия отца, взревев от детской обиды, таящей в себе непростые загадки.

— Может, ты возьмёшь меня с собой на работу?

— Ты ещё не доросла до неё. Я постараюсь вернуться как можно скорее, обещаю.

Рафаил прижал дочь к себе, вздыхая печально от всей ситуации.

— Правда? Мне просто хочется быть с тобой чаще…

Через редкие всхлипы Мария осмелилась посмотреть на Рафаила, прося простое желание через жалостливый взгляд, схожий с щенячьим. Мужчина улыбается дочери, касается губами её лба, мягко целуя.

— Правда. Не успокоилась ещё?

Девочка закрывает глаза, мотает головой в стороны.

— Я тебя отпускаю, но!.. Побудь сейчас со мной чуть подольше, пожалуйста.

Мужчина поднял дочь на руки, держа над уровнем своих глаз — та хватает руками его лицо, сминает щеки, а затем пытается обнять Рафаила. После недолгого времяпрепровождения, мужчина опускает дочь на пол и уходит в прихожую, чтобы наконец одеться. Он набрасывает пальто, хватает свой кожаный портфель и, звякнув ключами в руках, сжимает связку и, выйдя из квартиры, закрывает дверь.

Один лестничный пролет проходил за другим; и вот уже Рафаил шел по людной улице, проходя по узким улочкам, заворачивая меж других домов, проходя у мастерских и маленьких магазинов. Повсюду он видел женщин и девушек в пестрых и простых платьях, маленьких детей, которых они вели за руку или под руку; также мелькали силуэты молодых юношей во фраках и скромных одеждах, мужчин в возрасте, обросших растительностью на сморщенном от возраста лице. Они для Рафаила — куклы большого спектакля, массовка, на которую он не желал заглядываться. Каждый человек был чем-то отличен от другого, даже если на первый взгляд похож. И все же это разнообразие привлекало всеизучающую и любопытную часть души, которую мужчина старался прятать от самого себя. По своей природе он был ужасно любознателен и обожал наблюдать за всем, что попадало в поле его зрения.

Когда он был совсем юн, он любил рассматривать стены гигантского дворца, помечать извитые узоры на витражах окон, прыгать, кружась в воздухе, по мраморному полу, потом случайно падая и горько вздыхая от ушибленного колена. Он любил следовать за своим учителем и братом, которого безмерно любил и уважал, пусть даже в силу детской привязанности. Ему казалось любопытным его приятная глазу внешность, его чрезмерно спокойный нрав и сладкая улыбка, которая могла разрешить любые споры. Взор завораживала плавность его движений, изящность в каждом шаге и гордая строгость в взгляде, которая вскоре стала мешаться с пылкой привязанностью. Душа Рафаила жадна до загадок — перед ним была желанная фигура. Гавриил сам представлял из себя хитрую загадку, которую сам не мог разгадать. А юноша все становился старше и упрямей — он научился читать притворство в глазах, губах, вздохах. А может, братец сам стал показывать настоящего себя через невозможность, раскрывать страшный ларец тайн, который знают лишь немногие ангелы. И, став прозорливее, юноша стал замечать, как изредка дрожат уголки губ Гавриила, когда тот смотрел в зеркало, как с его щек текли редкие слезы и как он впоследствии прятал ладонями трещинки на лице — большее себе он не мог позволить. Вестник никогда и никому не показывал такую сторону — такие эмоции казались для него проявлением чего-то неправильного. Они и так не могли быть бесподобными и настоящими в силу того, что контролировались не самим Гавриилом.

— Счастливое уж бытие моё — химера, — протяжно вздыхал вестник, с пустой печалью глядя в свое отражение.

Говорил он редко, но запомнилось это Рафаилу очень хорошо, особенно колкая ранимость в тоне голоса. После этого Вестник поправлял у зеркала причёску. А Рафаил тогда просто наблюдал за ним, сидя на небольшом диване.

Толпы людей остались на широких центральных улицах города, а Рафаил уже шёл по более спокойному району, где народ собирался только ближе к вечеру и то, это были выходцы интеллигенции и просто образованные люди. Прошел вглубь. По одну сторону — миловидные частные дома, чаще всего двух или трехэтажные, с неброской черепицей, с небольшим садом у входа в дом. По другую — крошечная библиотека, начальная школа для детей из бедных семей, чья-то выставка картин, антикварная лавка. Затем все сменяется на небольшой парк, где было искусственное озеро, где лениво плавали несколько несменяемых уток из года в год. Часто так бегали дети: играли, пели песни на всю улицу или подкармливали птиц. Кто-то пытался добраться до мирно плавающих птиц, но тут же получал тростью от пожилой женщины, что также несменяемо сидела тут из года в год. Вроде бы она раньше была женой известного торговца. Любопытство Рафаила здесь притупилось, ибо для него это слишком простая картина. Затем идёт небольшой пустырь и распутье: одна дорога ведёт в центр, другая — очередной район. Мужчина не сворачивает, идёт снова по тихой местности, куда уже не доходил шум центра. Оставалось совсем недолго до назначенной встречи. Везде царила тишь, разбавляемая грохотом изредка проезжающих телег, шумом ветра и разговорами людей поблизости, коих было не так и много. Рафаил на миг успокоился, как вдруг почувствовал, что его кто-то осторожно тронул за плечо, а потом ударил по нему.

— А?

— Рафаил, милый мой старина!

Женщина улыбнулась с ноткой саркастичности, поставив руки в боки.

— Анастасия? Какого ты тут делаешь?

— Дурень… — она говорила без желания унизить. — Ты тоже опаздываешь на наше собрание?

Рафаил кивнул и на миг оцепенел. Он понял, что забыл захватить из дома наручные часы и совсем потерялся по времени. Конечно, он мог примерно предугадать время, но с ними гораздо удобнее. Мужчина нервно потер ушибленную руку и посмотрел на подругу.

— Который час?

Анастасия засучила рукав, обнажив запястье, глянула на циферблат, перелившийся на свету.

— Пять минут четвёртого.

— Ах! Мы и вправду опаздываем!

— Рафаил, успокойся. Ты — главенствующее лицо. Никто тебя за опоздание не осудит.

— А правда же… — на лице мужчины мелькнула хитрая улыбка, — Скажем, что был уж сильно занят на работе. Первый раз… Меня поймут!

Анастасия довольно выдохнула, глядя на перемены в лице своего друга. Рафаил казался ей довольно странной и эксцентричной личностью в силу своих особенностей, но это не мешало их общению. Женщина не отличалась сильным дружелюбием, но была вежлива с теми, кто был вежлив к ней.

Рафаил был одним из таких… людей.

— Ты как приободрился, ха-ха. Улыбка тебе идет больше, чем растерянность, — сказала Анастасия искренне, без насмешки.

Рафаил вздрогнул и еле заметно покраснел от приятных слов, широко улыбнувшись.

— Лицо своей улыбочкой себе не порви случайно, — хмыкнула женщина, на что получила неоднозначный взгляд Рафаила.

Улыбка с его лица не пропадала еще несколько мгновений. Мужчина собрался с мыслями и побрел вместе с подругой к нужному дому, разговаривая с ней абсолютно на разные темы. В такие моменты он чаще всего в своих словах делал акцент на своей дочери, казусах на работе и глупости некоторых пациентов. Рафаил не осуждал таких людей, но иногда таким хотелось метнуть книжку в лицо (Или что-то потяжелее), чтобы перебросить свой накопившийся гнев на них. В отличие от многих врачей города, вокруг личности Рафаила было ну очень много слухов: хороших и плохих, выгодных и невыгодных.

Наконец они подошли многоквартирному дому, где снимали комнату для своих «мирных посиделок». Предвкушение уставших взглядов, полных удивлённого и одновременно равнодушного ожидания, когда друзья переступили порог, не заставили себя ждать. Выдуманный на ходу предлог сработал, что не могло не радовать. Все пожали друг другу руки и сели на свои места, принимаясь за обсуждения.

* * *

Сырость казарм перестала казаться такой ужасной, ибо приедалась с годами, как несвежий хлеб для тюремного заключённого. Картина была одной и той же: спящая соседка на кровати у шкафа, да ещё около осемнадцатьи таких же. Алиса, как всегда, грызла хлеб, забранный тайком у младших курсов.

«Словно сирота какая-то…» — подумывала Марта, изредка глядя на подругу.

В это время она листала толстую тетрадь с конспектами, стараясь заучивать большое количество информации.

— Какой идиот придумал вводить в программу «Закон Божий»? Только учить больше надо! Никакой пользы!

— Что же ты, Марта, — Алиса подхватила бурчание подруги. — Если на тебя нападёт ангел, ты сможешь прочитать молитву и он отстанет.

— Ха-а, очень смешно… Ты хоть сама учила что-то?

— Конечно нет!

— Нас учитель дрючить будет, тряпки кидать будет, если не выучим. Не помнишь, что было в последний раз?

— Помню, было довольно весело. Помнишь, как он в меня тряпкой замахивался? Как-то не по Заповедям он нас отчитывает, — говорила Алиса, заливаясь звонким смехом от своей шутки.

Марта хихикнула, приподняв уголки губ.

— Ну ты шутница. Послушай, у тебя остался хлеб?

— Ага, будешь?

— Если ты не против отдать— А!

Марта не успела договорить: Алиса вязла последний кусок хлеба и положила его в рот, с еле слышимым хрустом кусая корку. Девушка довольно прикрывает глаза, хихикая.

— Мда-а, от тебя куска последнего не дождаться! — ворчала Марта, нахмурив брови.

— Не бурчи, потом у меня можешь завтра из порции взять… Не! Я тебе специально принесу забранный у младшиков! У них-то он в разы лучше!

* * *

Небо наконец закрыло свои ясные очи, наслав на город тьму. Ключи в скважине повернулись с шумным звуком, дверь отворилась. Рафаил прошел в квартиру, снял пальто, аккуратно повесив его на крючок, включил свет, который вмиг все накрыл мягкой поволокой.

— Машенька-а… — позвал он дочь уставшим, но ласковым тоном. Рафаил несколько секунд на месте, рефлекторно смотря по сторонам и, одновременно снимая темно-коричневые ботинки.

— Папа!

Маша прибежала слишком быстро, так, что чуть её запнулась о свои же ноги. Девочку успел подхватить отец, а то бы она, вероятно, шлепнулась на пол.

— Маша, сколько раз говорил! Ушибешься, дуреха.

— Ты не сдержал свое обещание, папа! Ты пришёл поздно! — ощущаемая обида звучала в тонком голосе.

— Да, уже почти десятый час, — подметил Рафаил, глядя на стоящие на полочке часы. Они тихо тикали, продолжая и продолжая свой ход.

— Да, папа!

— Прости меня, дорогая. С меня новые туфли и книжка. Сходим с тобой на этих выходных.

Мужчина идёт на кухню — дочь плетётся за ним, идёт в гостиную — она не отстаёт. Как велика привязанность дитя к родителю! Он, прикрывая свои карие глаза, отпивает чай. Она — пьёт из своей маленькой чашки, будто больше для забавы старается повторить поведение отца, его медленные движения тела. Потом она ложится наконец в постель, ибо час был слишком поздний, он садится рядом, наконец открывает книгу, которую девочка желала послушать перед сном. Глаза невольно слипались, хоть настоящая его сущность не желала спать: Рафаил перенял повадки человека, и то ли он печалился то этого, то ли свыкся со своей судьбой — неясно.

— … И тогда храбрый воин оголил острие меча своего пылающего, да как взмахнул им…

— О нет! Он убьет того змея?

Глаза девочки вмиг наполнились жалостью к несчастной животине из сказки.

— И отрезал воин тому голову, но змей не погибал: отросла вторая голова.

Мария слушала, замерев. Изредка она сжимала и раскрывала от удивления розовые губы.

— Змей злобно зашипел: не видать-с-с тебе победы надо мною! Но воин стал смекать, что уж противник его прост на деле. «Я защищаю весь народ от тебя, гнусный змей! Но я же знаю, кем являлся раньше ты! Почему же ты не хочешь просто попросить прощения?» Змей смиренно закрыл свои янтарные очи. Вдруг зашипел, накинулся на воина. Тот, не оставив выбора, мечом своим низвергнул его в пропасть, оставив на терзания судьбы.

— А! Глупый змей! Почему он не захотел попросить прощения?

* * *

Примечания:

Ого, я так рада сюда вернуться!