Взаперти (гет)

Примечания:

Кто найдет крохотную отсылочку к одному из стихов Ахматовой — молодец:)

Он протянул к ней руку, а она никак не находила, что ответить. Молчаливо глядела на него, стараясь усмотреть на бесстрастном лице с едва различимой тенью чувств подсказку. Как же ей поступить? Что сказать, чтобы не разрушить хрупкое перемирие, наступившее так внезапно? С минуту назад он был готов броситься на нее, а до того — на капитана Феба. Сейчас Фролло спокоен. На несколько невозможных мгновений он даже улыбнулся. Непостижимо. Ей всегда думалось, что этого человека может обрадовать только что-то гадкое, мерзкое, что-то, что в полноте проявит всю его нечеловеческую суть. Пытки, убийства, пленения — вот, что вызывало улыбку у жесточайшего из судей Клода Фролло. Так ей всегда говорили. И вот он стоял рядом, протягивал к ней руку, предлагая принять ту, и улыбался. Даже не ухмылялся, нет. Секундная улыбка вышла по-настоящему искренней, не угрожающей, не говорящей о скорой расплате, и не была сальной, какой обещала стать в прошлый, неудавшийся раз. Она стала удивительным явлением чего-то человеческого в нем. Того, что роднит с ней и другими простыми людьми. Таким обыденным и в то же время невозможным, если помнить, о ком ведется разговор. Это было чем-то невообразимым ранее, никто не мог и помыслить о таком, и сама Эсмеральда рассмеялась бы в лицо тому, кто сказал бы, что Фролло улыбнется спокойно и совсем не жутко. Пусть мельком, пусть не такой широкой белозубой улыбкой, какой встречают у нее в таборе. Но все же улыбнется.

Она смотрела на него и понимала: сейчас ей нужно принять его руку. Он предлагал ей это уже не раз, но она никак не могла пересилить себя. Как можно вот так запросто взять и коснуться его? Ранее Эсмеральда и думать не желала о том, чтобы они шли рука об руку. Не хотела иметь с ним ничего общего, а если и приходилось выносить его общество, то обходиться без лишних прикосновений и посягательств на ее тело. Несколько дней назад она до хрипоты спорила с Клопеном, что уверял: Фролло должен иметь свое место в ее танцевальном номере. Всеми правдами и неправдами уговаривал чувственно прижать судью к груди и крепко поцеловать. Эсмеральда не смогла. Нарушив наказ, мимолетно поцеловала нос вместо губ и оставила на утешение платок. Сдвинув биретту набекрень, она надеялась, что Фролло будет больше злиться, чем думать о ней и всяких непотребствах заодно. Но все было напрасно. Он схватил ее в Соборе: прижал к себе и явно наслаждался внезапно открывшейся близостью. Тогда его объятия оказались до омерзения гадкими. Похотливые руки сжимали невинное, не знавшее никого тело, словно захватили в капкан. Крышка захлопнулась над ее головой, но тогда Эсмеральда этого еще не понимала. Осознание пришло позже, в те минуты, когда ее вели по коридорам мрачного Дворца правосудия, железной хваткой удерживая подле себя. Всего три раза. Три тошнотворных касания. И вот настал момент четвертого. Отчего же он кажется другим?

Все звуки стихли, оставив для нее разве что стук сердца, что лишь чудом не остановилось. Оно билось медленно, словно отсчитывая не секунды — минуты, а то и часы, дни, месяцы. Эсмеральда едва дышала, чувствуя себя ни живой ни мертвой. Тело сковало, кровь прилила к лицу, а спина и руки чуть дрожали от напряжения. Мир замер на эти долгие мгновения. Наблюдал за ней и ждал продолжения. Казалось, ее мысли, ее поступки сейчас — самое важное. От них зависит судьба всего сущего. Она смотрела на Фролло, такого же замершего, почти не моргая и не зная, что будет дальше. Не чувствуя себя, не смея отвести взгляда, она медленно, небольшими, неуверенными рывками подняла руку и вложила в протянутую ладонь. Та оказалась холодной, но только и всего. Ничего не произошло, только стук ее сердца все так же отдавался в висках, равномерно отсчитывая года.

Странно было стоять с ним рядом и держаться за руки. Только стоять, не препираясь, не желая броситься и придушить. Поразительно не ненавистное мгновение. Ее должно было скрутить от омерзения, да что там — само мироздание должно было разломиться ровно по середине, но не позволить принять его руку! Но ничего не случилось. Совсем ничего. Его ладонь оказалась самой обычной. Держать ее не противно, не гадко. Она была чуть прохладной, отчего по запястью пробежали мурашки, но не более. Руки цыган из табора теплые, широкие, родные, а эта холодная и узкая. Вот и вся разница. Эсмеральда опустила взгляд на скрепленные руки. Маленькая, смуглая ее и угловатая, все еще белая, вовсе без красок — его. Они совсем не похожи — ее кожу вызолотило солнце, жаркими объятиями обласкав лицо. А он, верно, никогда солнца наяву не видел, извечно сидя в сырости пыточных.

Фролло кашлянул, прочищая горло, и ее взгляд метнулся к его лицу. Сердце наскоро отбило новый удар, не успев досчитать до столетия.

— Нам пора идти, — что-то в нем неуловимо изменилось. Эсмеральда пристально всматривалась в его лицо, сама почти не моргая. Ей нужно понять, отчего он не такой как прежде. Что поменялось в этих темных, злых глазах? Отчего появилась непохожесть? Она смотрела и не понимала. Все оставалось таким же, и в то же время было другим. Тот же недобрый прищур, тот же отпечаток лет в морщинах. Опустив взгляд чуть ниже поняла, что губы по-прежнему сжаты, только подбородок уже не выдавался вперед. Значит, не злится. Что же кажется новым?

Не дождавшись ответа (ну и глупо же она, наверное, выглядела — только стояла и смотрела, будто немая), он потянул ее к двери. Почти даже не настойчиво. Фролло словно постарался сделать это… мягко? Будто вода, что ненавязчиво обласкивает тело, теплой волной щекоча кожу. И Эсмеральда позволила себя увлечь, с каждым шагом все глубже заходя в неведанную реку. Та грозила подхватить сменившимся течением, закрутить, затянуть на дно, лишая возможности противиться и дышать. Но пока вода оставалась тихой, держа ее на плаву.

Она все пыталась понять, что же не так. Почему ей казалось, что Фролло стал другим, если он был все тем же? Что переменилось всего за пару мгновений и отчего она сама медлила и не вырывала руку с возмущенным возгласом? Отчего все-таки с губ не сходили оскорбления и ругательства? И отчего он не грозился сжечь ее на костре? Эсмеральда мучила себя вопросами и ответов не могла найти. Быть может, он спрашивал себя о том же? А может быть и нет. Удивительно спокойно и просто они вместе шли до двери. Воздух не звенел от взаимной ненависти, каменные плиты под ногами не оплавлялись от гнева, а молчаливые стены не дрожали от страха, что злость перейдет и на них. Странные чувства принятия окутали случайно связанных людей, чьи нити шутки ради переплела судьба.

— Я полагаю, мне не подобает идти по Дворцу правосудия с цыганкой под руку, — надменность в его голосе казалась неуместной и даже чужеродной. Раньше маска высокомерия казалась привычной настолько, что Эсмеральда бы не удивилась, родись Фролло со скорченным от напыщенности лицом. Но сейчас он словно хотел бы сказать что-то другое, да не смог. Ей и самой не удалось съязвить или уколоть в ответ.

— Как угодно, — покорно отозвалась Эсмеральда. Кажется, молитвы не прошли даром. Господь услышал ее, смилостивился и ниспослал смирения своему непокорному творению.

Фролло чуть приподнял голову, меряя ее взглядом. Она присмотрелась в ответ, надеясь понять, что значит этот жест. На его бесстрастном лице не отразилось ничего, кроме былого горделивого презрения. И в глазах не осталось ни намека на другие чувства. Что-то, однако, казалось ей неправильным. Словно на фидели взяли фальшивую ноту и знакомый напев звучал чуждо. Так и не узнав, о чем он теперь, Эсмеральда опустила руку.

Взгляд Фролло метнулся к ее ладони, что мгновение назад его касалась. Он резко вдохнул, поднял голову еще выше, совсем уж задрав подбородок, что смотрелось до крайности забавно, и вроде бы хотел что-то сказать, но вместо того живо распахнул дверь и вышел. Эсмеральда непонимающе моргнула. Теперь она совсем сбилась с толку, но дальше искать его подноготную уже не стала. Странности нанизывались одна на другую, как цветные бусины на нить. Безо всякого, однако, разбору. И оттого бусы получались столь несуразными, что узнать, какими те получатся в конце не представлялось возможным. Стоит подождать и увидеть все целиком. Перед тем, как завязать нитку, ей ведь дадут глянуть, что вышло? Может, позволят что-нибудь добавить? Убрать точно не выйдет, эти бусы уже не распустить. Но…

Увлекшись мыслями, она молчаливо шла рядом с ним. Он пропустил ее чуть вперед, но не отдалялся больше, чем на шаг. Вечерело, и они почти никого не встретили, разве что стражников на постах. Впрочем, и их оказалось немного. То ли ночью во Дворце правосудия нечего охранять, то ли Фролло подгадал к пересменке. Сама Эсмеральда частенько пользовалась подобной тактикой. В ее таборе давно составили расписание патрулей и смены караула: это весьма облегчало подпольную жизнь и позволяло попадаться реже. Незримую сеть накинули на Париж, и стоило кому-то зацепить паучью нить, как все, кто держал ее концы, получали немую весть. Часто устраивали облавы, загоняя цыган, как зверье. Не всегда их удавалось поймать, но порой шнур на мешке затягивался и связывался крепким узлом. Тогда доходило и до виселицы. Эсмеральда ясно помнила безвольно болтающиеся тела на толстой веревке. Искривленное лицо каждого из них застывало в памяти потеком воска навсегда угасшей свечи. Вспоминать об этом страшно. Забыть — еще страшнее. Иногда она мучила себя подобными мыслями нарочно, не желая хоронить в круговерти беззаботных песен и плясок уродливые трупы. Их плоть давно истлела, а кости растащили собаки да крысы. Но имена, высеченные на плитах катакомб, остались. Эсмеральда боялась пройти мимо них и не дрогнуть. Боялась стать равнодушной. Но пока ее кровь не остыла. Она все еще помнила. И жалела об этом.

Темные коридоры освещали только свечи на прихваченном где-то по пути канделябре. Тени стелились под ноги, обволакивая и шелестя. Они шептали на ухо, просили окунуться в них, затеряться, сбежав в неизвестность, слиться с нею. Быть всем и ничем. Бояться света, но властвовать в его отсутствии. Эсмеральду, однако, не интересовали ни власть, ни побег, ни забытье. Она покорно шла, босыми ногами ступая в тень и не замечая этого. Так в рассветных сумерках идут к виселице. Зная, что итог неизбежен, и проводя последние минуты жизни в попытках разобраться: а была ли эта жизнь достойна? И мог ли ты что-то изменить?

— Тебе придется подождать здесь, цыганка, — негромкий голос Фролло вырвал из раздумий так резко, словно ей в лицо плеснули колодезной водой.

Она вскинула голову, осматриваясь. Глядя все время пути под ноги, Эсмеральда не успела отметить, что ее вновь привели в тюремные подвалы. В те самые, что сгноили не одного безвинного.

— В какие игры вы играете? — зло спросила она, доведенная до предела угнетающей мрачностью темных коридоров и собственных мыслей. Ниспосланного смирения оказалось явно недостаточно. — Зачем вы снова привели меня сюда? Запугать хотите? Решили держать в кандалах, пока не прильну к вашей груди? Или вы полагаете, что я убегу? Быть может ваше слово не стоит истертого денария⁽¹⁾, но я привыкла держать свои клятвы. Я не желаю терпеть ваше оскорбительное недоверие.

Он молчал, ожидая, когда она закончит. По его лицу скользили неверные отблески свечей, но если ранее они отмечали в нем нечто демоническое, то теперь делали похожим на восковую неподвижную маску. В нем не осталось ничего живого, только-только промелькнувшие тени человеческих чувств бесследно исчезли. Она не могла не отметить, что его лицо переменилось. Оно не было тем жестоким обличием тирана, что видели в нем обычно. Но и отличалось от того, что увидела Эсмеральда в… скриптории. Чего-то стало в нем не хватать. Но чего же?

— Тебе придется подождать здесь, чтобы никто не узнал, с кем ты покинула Дворец правосудия и куда направляешься. Через несколько часов сюда придет человек, который тайно сопроводит тебя в мой дом, — Фролло оставался бесстрастным. Спокойный голос не дрогнул, рука не поднялась для удара. А его глаза казались теперь усталыми. С примесью тоски и отчаяния, так нелепо и даже смехотворно смотревшихся в нем. Но смеяться ей не хотелось.

Она чувствовала себя на редкость глупо. Вспылила, не узнав до конца, зачем они здесь. Готовилась ударить колким словом вместо того, чтобы спросить. А он ответил спокойно, словно и не было в ее речах ничего оскорбительного. Другого бы — Эсмеральда была в этом уверена, — уже ожидали плети. Но ее несдержанные слова раз за разом оставались безнаказанными.

— Хорошо, я буду ждать, — одному Господу ведомо, чего ей стоило не процедить эти слова. Сейчас она ненавидела Фролло больше, чем когда-либо. Он оставался непоколебим, и это злило. Эсмеральде не удалось укротить вспыхнувшее пламя внутри. Оно за мгновение спалило все те тончайшие нити, что натянулись между ними, и что еще хуже — озарило ее истинную, несдержанную суть.

Ничего не ответив, он отворил решетчатую дверь и приглашающе ее распахнул. Скрип несмазанных петель добавился к перезвону ключей, гулко расходясь по подвалам. В этой части камер было всего несколько, и все они пустовали. Очевидно, Фролло нарочно выбрал именно это крыло. Раз он заботится о своей репутации — ему ни к чему лишние слушатели, пусть и обреченные на смерть (а значит — весьма недолговечные).

— Ты можешь поспать, чтобы скоротать ожидание, — сказал он, когда Эсмеральда зашла в камеру. Она не бралась говорить наверняка, но, кажется, именно в ней был заключен тот роковой договор. Только вот теперь здесь прибавилось что-то бесформенное, что в полумраке было почти не разглядеть. — И поесть. Полагаю, ты голодна.

— Чем же мне питаться? Заблудшими крысами? — ядовитые слова слетели с ее губ прежде, чем она успела подумать. — Полагаю, мне понадобится разделочный нож, дрова и вертел.

— Прекрати, — холодно сказал Фролло, запирая дверь. Явно от греха подальше. — Не злоупотребляй моей добротой к тебе.

Эсмеральду его слова остановить не смогли. Пламя внутри разгорелось похлеще, чем лесной пожар. Затушить то не было никакой возможности. Впрочем, она и стараться не собиралась.

— Добротой? Это ваша доброта привела меня сюда? Ваша доброта оставила синяки на моих плечах? Ваша доброта заставляла прятаться с малолетства?

Он не ответил. Не скривил лицо, не ударил кулаком по решетке. Ничего. Только поглядел на нее с укоризной, покачал головой и ушел, унося с собой свечи. Его темная фигура оказалась окутанной ореолом теплого света, отражающегося от голых, почти черных стен. Уходя все дальше во тьму, он оставался светочем. Гораздо более благочестивым, чем она.

Ей хватило достоинства не выкрикивать оскорбления ему вослед.

Примечания:

Глава писалась долго и тяжело, каждый раз по паре предложений. Буду рада вашим комментариям и оценкам.

1) Медная или иногда серебряная монета. Одна из самых мелких денежных единиц в средневековой Франции.

Вернуться к тексту