Шарфик. Мой призрачный хранитель (гет)

Они много разговаривают. Обо всем, что было в их жизни. Об учебе в Хогвартсе, о прочитанных книгах, о магии, о прошедшей войне… Она подробно рассказывает ему о поисках крестражей, об ограблении Гринготтса, о пытках в Малфой-мэноре, показывает шрам «Грязнокровка» на руке… Он невероятно смущен, расстроен. Просит прощения. Говорит, что если бы тогда знал то, что знает сейчас, то он бы никогда… Они оба понимают, что сослагательное наклонение не изменит в прошлом ничего. Однако нынешняя возможность общаться, принести извинения, научиться доверять друг другу дорогого стоит. Ради этого не жалко было и умереть, в какой-то момент говорит он. Она мрачнеет при таких словах.

Но разговоры продолжаются. Они вспоминают битву за Хогвартс, все, что видел он, видела она, все, что рассказывал Гарри о Волдеморте, о Кингс-Кроссе… Он с огромным вниманием слушает, потом замечает, что лично он в посмертии болтался в странном кабаке в лучших традициях Лютного, в котором вместо стен был Запретный Лес. А потом она выдернула его своим нечаянным ритуалом. Говорят они и о будущем. Но их взгляды на будущее очень-очень разные.

Эти разговоры повторяются много раз, с различными вариациями.

Она работает в Министерстве Магии, младшим помощником второго ассистента архивариуса. Другой должности для самой умной ведьмы своего поколения, героини войны с Волдемортом, магглорожденной, а по-старому говоря, грязнокровки, без влиятельных родственников и знакомых в Министерстве, не нашлось. Нет вакансий, вы же понимаете, милочка. (Никому не хочется брать на работу скандальную выскочку, борца за правду, принципиальную особу.)

Даже милейший и мягчайший Артур Уизли лишь разводит руками. Она посмела отвергнуть его шестого сына. Ничего, что этот сын почти что изнасиловал ее. Никто этого не помнит. Вряд ли кто-то даже обратил внимание на тот случай в Рождество 1998-го. Рон с тех пор в Госпитале Святого Мунго, в одной палате с Гилдероем Локхартом.

Гермиона крайне редко задерживается на работе. Она крайне редко встречается с друзьями. Она всегда спешит домой, где ждет он. Строго говоря, он может следовать за ней везде. Но в Министерстве его легко могут обнаружить и уничтожить, поэтому они не рискуют.

* * *

Гермиона рассказала Скабиору, что на втором курсе призрак Гриффиндора сэр Николас де Мимси-Дельфингтон по прозвищу Безголовый Ник пригласил их с Гарри и Роном на свои смертенины. Своими воспоминаниями и впечатлениями от праздника девушка подробно поделилась со своим хранителем. Он, как и всегда, внимательно слушал, и в своей манере отпускал замечания, язвительно высмеивая повадки почивших аристократов.

Скабиор был умным человеком, ироничным и даже злым, но не злобным, а скорее прямолинейным. Смерть способствовала его откровенности. Уже не было смысла скрывать какие-то личные тайны. Не то, чтобы он вываливал бездумно на свою собеседницу все корзины своего грязного белья без разбору, но на задаваемые вопросы отвечал достаточно откровенно и прямо.

Она задавала Скабиору массу вопросов. Что могут призраки. Что они чувствуют. Что помнят. Могут ли мгновенно перемещаться на большие расстояния. Как ощущают прохождение через предметы, через живых людей. Могут ли чувствовать тепло, запахи. Могут ли читать мысли. Могут ли общаться на расстоянии с другими призраками или с живыми людьми. Могут ли внушать страх и как. Чем отличается просто призрак от призрака-хранителя.

Множество вопросов интересовало Гермиону. Она даже шутила, что издаст учебное пособие по жизни с призраком. Скабиор грустно качал головой.

Были и запретные темы. Нежелательно было в разговорах касаться его личной жизни, особенно семьи, происхождения, а также его деловых связей в Лютном переулке. Ей же было неприятно обсуждать тему родителей, хотя со временем она и поделилась с ним печальной историей о стертой памяти.

Под запретом был и вопрос ее личной жизни. Хотя здесь призрак проявлял иногда удивительную бестактность. Они даже ругались. Скабиор все пытался убедить ее, что девушкам нужно выходить замуж, что семья нужна, что предназначение женщины — быть женой и матерью, а не архивной крысой. Гермиона жутко бесилась в такие минуты. В каком это благородном пансионе ее собеседник набрался таких идей, ехидно спрашивала она. А если он продолжал настаивать, она на несколько дней переставала его замечать. Демонстративно обходила его, отворачивалась, допоздна сидела на работе, чтобы только его не видеть, ходила в маггловские кинотеатры на последний сеанс, даже в караоке-бары. Он не показывался в Министерстве, но в темноте кинозала или полумраке баров его полупрозрачный силуэт всегда сопровождал Гермиону. Дома она устраивала ему скандал по поводу Статута Секретности, он делал невинные глаза. И они снова начинали общаться.

Во время одной из таких размолвок Гермиона поняла, что скучает по Скабиору намного сильнее, чем это прилично и допустимо по отношению к бестелесной сущности, сгустку эктоплазмы с голосом давно умершего человека. И что она не может подобрать другого определения своим чувствам, кроме как… Но это же невозможно! Сначала она не верит себе. Но, поразмыслив, признает очевидное. И ей становится легко. Теперь она знает, чего она хочет от жизни.

И в это же самое время у призрака появляется идея, что Гермиона должна его отпустить. Что он должен уйти за грань окончательно, упокоиться, что она должна его забыть и жить обычной жизнью. Что случайный ритуал был ошибкой, что если бы не это…

— Если бы не этот ритуал, случайный, то мой друг детства, хороший парень Рональд Уизли, изнасиловал бы меня в то Рождество! — кричит Гермиона вне себя от злости. — Как, как я могу думать о семье, если от мужчин я видела только насилие?! Еще вспомни, как ты сам бессовестно меня лапал там, в лесу Дин! Вспомнил?! Чуть в кусты не утащил прямо при всех! Что отворачиваешься, стыдно стало?

Скабиор не отворачивается, он говорит, глядя Гермионе в глаза:

— Я мог бы много чего стыдиться в своей жизни. Но не стыжусь. Да, лапал. Да, хотел. С той минуты, как я учуял твой аромат тогда ночью в лесу. А когда нашел на дереве шарфик, то желание познакомиться с тобой поближе стало очень сильным. И я сейчас жалею, что не нашел тебя раньше и не увел с той драккловой войны.

— Я бы не пошла с тобой тогда.

— Я знаю. Моя жизнь закончилась вместе с войной. Но твоя-то продолжается. Как быть?

А Гермиона отворачивается, смотрит в окно.

— Я — хочу быть — с тобой, — говорит она. — Потому что люблю тебя.

Скабиор готов побиться головой об стену, но призракам такое не под силу. Он молчит. Гермиона молчит. Главное сказано.

Через несколько дней Гермиона заказывает у ювелира серебряный медальон. Произносит над ним какие-то заклинания. Кладет в него фиолетовый шарфик, полностью — и как только поместился! — и надевает себе на шею. Цепочка медальона короткая, Гермиона заклинанием запаивает ее наглухо, с шеи теперь медальон снять невозможно.

Скабиор следит за ее манипуляциями с очень мрачным видом.

— Лучше бы ты сожгла его, — говорит он.

— Сожгу, не волнуйся. Когда умру, — отвечает Гермиона. — А до тех пор придется тебе меня терпеть.

Скабиору было не по себе. Будь он живым, он бы, конечно, порадовался ее влюбленности, конечно, и ее бы порадовал, как мог и хотел, потому что отказывать женщинам, особенно влюбленным, было не в его правилах. Но он был призраком. А любить призрака… А уж призраку любить… Он был в замешательстве. И поэтому не оставлял попыток ее переубедить. Однако она была гораздо упрямее него.