Отчёт о Герое № 6. Сила (джен)

— Так-так-так-так, — проговорил Покой этим утром, входя в мой отсек. — Сидим и носа боимся высунуть?

— Да.

— Я спрашиваю серьёзно. Ты почему ещё здесь?

— Лирика прекрасно справится и без меня.

— Ни в коем случае. А выбрать цвет глаз? А разработать биографию?

— Это дело Лирики.

— Послушай, Сила, — сказал Покой, скрестив руки на груди и недовольно стрельнув вверх бровями. — Сегодня Рэнхому исполнилось десять. Пора подготовить Граа. Через полгода они познакомятся. А ты тут сидишь. И делаешь вид, что тебя ничего не касается. Размечталась.

— Хоть имя бы изменили, — буркнула я, взглянув на темноту за иллюминатором.

— Сила, я не отстраню тебя, как бы ты ни старалась. Марш заниматься делом.

— Сначала поздравлю именинника, — сказала я и вышла.

Грай давно уже беспокоил меня. Почти с первого дня покровительства.

А Рэнхом был счастлив. Я подарила ему прогулку под водой — совсем неглубоко, среди кораллов и разноцветных рыб. Он пришёл в неописуемый восторг. Сначала долго ощупывал жабры за ушами, потом глотал воду и смеялся, думая, что стал могущественным, раз не захлебнулся. Мы поплавали немного, и он сам решил, когда развлечению конец. Очень вовремя решил — золотой ребёнок!

— Как самочувствие? — спросила Лирика, когда я, специально не высохнув, заявилась в лабораторию.

— Плохо. Покой хочет, чтобы я разрабатывала Граа.

— Издевается над тобой, — я подсела к экрану, и Лирика дружески хлопнула меня по плечу. — Терния он не заставлял. И сам себя не утруждал, когда был покровителем. Истинно покойское поведение.

— Чем я заслужила? — пробормотала я, зная ответ.

— Ты самая импульсивная. Ну, то есть, после меня. Мне-то эмоции необходимы по работе. А ты привязываешься к ним — к детям. Иногда до смешного. Покой хочет выбить из тебя эту, хм, дурь.

— Да. Правильно делает. Приступим.

— Насколько я помню, ты всегда не очень много внимания уделяла Грау? Ввести в курс дела?

— Да, пожалуй.

— Зачитать из методички или своими словами?

— Своими.

Лирика откинулась на спинку и прикрыла глаза, наслаждаясь собственным голосом.

— Коротко говоря, Грай — предатель. И лучший друг. И очень важная личность в жизни Героя. Он и Грай знакомятся в детстве, проводят много свободного времени вместе — вообще, это единственный друг Героя до пятнадцати лет. Растут, делятся идеями. Мечтают. А потом Грай предаёт. В силу обстоятельств Герой вынужден вступить с бывшим другом в решающий бой. Выживет только один и всё такое. Герой убивает Граа. Скорбит об этом, ведь, несмотря ни на что, он любил Граа. Но принципы важнее дружбы — вот чему Герой научен после испытания Граэм.

— Почему такое странное имя?

— Самого-самого первого предателя так звали. Помнишь, того, на котором мы учились? Тогда ещё не выбирали имён сами. С тех пор и пошло. Каждого друга-предателя мы называем Грай, при этом — ты заметила, конечно, — сохраняем особенности склонения языка, откуда заимствовали имя.

— Угу. Граа, Грау, Граэм. Мягкость исчезает.

— Тоже традиция.

Лирика посмотрела на меня.

— Готова?

— Покой говорил что-то про цвет глаз.

— Выберем, не переживай.

* * *

В середине зимы весь континент празднует Речное Возрождение. Мать-Река готовится проснуться, встрепенуться и разлиться во всю свою ширь и мощь. В честь этого дети ночь напролет играют у огромных костров, а рядом взрослые, у костров поменьше, поют величальные песни, танцуют по парам и очень много пьют. В эту ночь не бывает темно. Мы глядим на Седмьседмиций с высоты птичьего полета и видим яркие жирные точки от юга до севера, от запада до востока, а вместе — тонкая искусная сеть — надежда, ожидание тепла и света и повсеместная любовь к ближнему.

Рэнхом пропускал Речное Возрождение два года подряд. Вчера он просил, напрягая силенки, выпучив глаза и три раза топнув ногой. Я отпустила его повеселиться.

Мерта закатила Лирике скандал, и девочке тоже было позволено поучаствовать в празднике. Мерту опустили первой. Чуть завидев почти всех своих друзей у одного костра, она не раздумывая бросилась туда и в течение праздника и брата не искала, и к другим кострам не подходила.

Рэнхом выбежал на огромную поляну, окруженную лесом, с минуту постоял в нерешительности, потом встряхнулся и подбежал к первому попавшемуся на пути костру. На поляне собрались три деревни. Тринадцать детей сидели возле огненного круга, пока что серьезные, смущенные, освещенные пламенем. Среди них была одна из сестер Рэнхома — морковноволосая малютка. Рэнхом подскочил к ней, некоторое время разговаривали только они вдвоем. Порой мальчик оглядывал незнакомые лица, бессознательно отмечая симпатию к некоторым, непроизвольно продумывая план знакомства и будущей дружбы.

Постепенно настороженность сошла на нет. Песни на поляне плавно переходили в связные и не очень выкрики, танцы взрослых становились энергичнее, огонь пылал все ярче. У костра по соседству дети уже завели хоровод. Одна из девочек, понравившаяся Рэнхому, веснушчатая, коротковолосая, тоже рыженькая, поднялась и робко предложила всем потанцевать. Взяла за руку мальчика справа, еще одного — слева. Через десять секунд за руки держались все четырнадцать.

Рэнхом был приучен к наблюдению. С пока ещё живым любопытством он изучал новые лица. Симпатичная ему девочка была весела немножко отчаянно, будто ей выпал последний шанс порезвиться на воле; мальчик справа от нее, высокий и статный, опустил глаза, изредка переводя взгляд на пламя. Сестре Рэнхома было шесть, и она просто наслаждалась тем, что тепло, что брат держит ее за руку и что все танцуют.

Потом начались игры. Вместо детей были лесные разбойники, которые, ночуя у костра, вспоминают кровавые истории, приключившиеся с ними в других шайках. Интерес Рэнхома к некоторым, сперва выделенным из толпы, детям постепенно пропадал. Кто-то из них был чересчур религиозен, а подобное мировоззрение за время тренировок стало чуждо верящему в собственные силы будущему Герою. Кого-то привлекали не разбойничьи байки, а сам факт ощущения себя бандитами. Стройный мальчик участвовал в игре будто нехотя, изредка вставлял слово и снова надолго умолкал, глядя в огонь или украдкой рассматривая окружающих, будто обладал каким-то чудесным знанием, но не считал возможным довериться непосвященным. И чем больше он уходил в себя, тем сильнее им Рэнхом интересовался. Раздумывал, как бы заговорить с ним, но вдруг появилась робость. Машинально участвуя в игре, хотел произвести приятное впечатление лишь на незнакомца. Мальчик-загадка становился непостижимой и недостижимой целью.

И вдруг тот сам заговорил с Рэнхомом прямо через огонь:

— А ты бы хотел быть главарём?

— Нет, — сказал Рэнхом, — я бы хотел быть лучшим из лучников, зорким глазом, который не дремлёт ни днем, ни ночью и всегда приходит на помощь.

— А я был бы мечником, сражался совсем близко с врагом и прослыл бы героем-разбойником.

Спустя пять минут они никого кругом не замечали. Дети затеяли салочки, а Рэнхом и статный мальчик, не сговариваясь и не прерывая общение, отошли от костра, уселись на подтаявшую землю и незаметно для себя самих завели беседу на новую тему.

С ним можно было говорить о чём угодно. Он понимал, он искренне откликался, он рассказывал интересные истории, его волновало то же, что и Рэнхома. Герой не осознавал еще, насколько спокойно ему сейчас, один на один с таинственным собеседником. Рэнхом чуть было не проболтался о геройстве, но успел спохватиться. Статный мальчик уважал чужие тайны и не стал переспрашивать.

— Мне пора, мама с папой собираются уходить, — сообщил он, когда рассвело. — До встречи!

— До встречи... Постой! Ты из какой деревни?

— Загорье. Ты ведь из Пригорья, да?

— Ага. Моё имя — Рэнхом.

— Грай.

Они пожали друг другу руки и заглянули друг другу в глаза, опечаленные тем, что нужно расставаться.

— До скорой встречи, — снова попрощался Грай.

— До встречи, — с грустью улыбнулся Рэнхом.

* * *

— Как прошло? — поинтересовалась во время обеда Лирика.

Вопрос был адресован мне, но отвечать бросилась Мерта.

— Здорово! Мы делали факелы, и они горели! По-настоящему! А еще мы водили хоровод. Я видела маму с папой, они смеялись очень-очень громко.

Покой лишил детей чувства привязанности. Умение отвечать за себя — вот что мы культивируем. Ни Рэнхому, ни его сестре не пришло в голову подойти к родителям. А те, разумеется, детей не видели.

— А потом я устала и захотела спать. А Рэнхом всё сидел у самого дальнего костра. Рэнхом нашел себе друга!

Покой, сидевший спиной к нам и рассматривавший черноту за окном, напрягся и замер.

— Все разошлись, и только он остался со своим Граэм.

— Откуда ты знаешь его имя? — спросил Рэнхом, оторвавшись от безвкусной пищи.

— Знаю! — задиристо выкрикнула Мерта.

— Откуда? — терпеливо допытывался брат.

— Не скажу! — Мерта высунула язык и получила легкий подзатыльник от Лирики.

— Будь добра, следи за манерами. И не отвлекайся. Ты не доела.

— Грай дружит с Касси, а мы вместе с Касси работали на поле. Она много о нем говорила. Касси пророчица!

— Кто? — переспросила Лирика в изумлении.

Прорицательница. Шарлатанка, искренне верящая в собственные силы. Этого еще не хватало. Кажется, в наши двери мягко стучится Событие.

— Касси предсказала, что я буду жить на небе. Я плакала, но она успокоила меня, сказала, что я не умру. И ещё, что меня утопят, а я не утону.

План симуляции трагической гибели сестры Героя только что с треском провалился. Покой продолжал сидеть не шевелясь.

— Вздор. Никто не тебя не утопит, — хладнокровно отозвалась Лирика. — Ешь.

— А отец Граа — Вечный!- крикнула Мерта, засунула в рот ложку и надолго умолкла.

Рэнхом поднял глаза на меня.

— Это очень плохо? Коэ, расскажи.

С тех пор как он узнал, что изучение чужих биографий — мое излюбленное занятие, он вовсю этим пользуется.

— Отец Граа прибыл на Седмьседмиций четырнадцать лет назад. Купил землю, поселился в Загорье и зарекомендовал себя работящим крестьянином. Вскоре женился. Воспитывает детей, любит свою избранницу. Охотно помогает односельчанам, играет на свирели. Уважение в деревне снискал быстро.

— Но... Он ведь жил на Любимчике. Он Вечный.

— Лично для меня не существует разницы между Будущими и Вечными. В определённом смысле. Мы устраиваем судьбу мира. Нам нет дела до ваших войн. Так случилось, что Герой оказался Будущим — и мы приняли вашу сторону. Мы помогаем вам развивать цивилизацию. Уничтожение при этом другой не является нашим намерением.

— Значит, мне можно будет видеться с Граэм?

Сердечко быстро-быстро забилось. Мольба в стальных глазах. Мой Герой. С волнением ждет ответа.

— Через десять дней мы спустимся на Орис, — сказала я, приобняв его за плечи, — а там ты волен делать, что душе угодно.

Рэнхом засиял и чмокнул меня в щеку. В это время вошел Терний, посмотрел на нас. Сделал вид, что не замечает леденеющих взглядов Лирики и Покоя, направленных в нашу сторону, и что отношения покровителя и Героя не вышли за допустимые рамки искренности. Через две минуты они с Рэнхомом ушли в тренажёрный отсек.

* * *

— В Загорье, пожалуйста! — ни секунды не колеблясь, произнес он, когда десять дней наконец-то истекли.

Мы материализовались прямо у столба с покосившейся надписью, увешанного, как у них принято, красными ленточками, чтобы отогнать духов засухи. По одной-единственной улице сновали ребятишки с салазками, в воздухе свистели снежки, а из одного дома в середине деревни доносилось девичье пение.

Рэнхом медленно шёл по улице, вглядываясь в розовенькие и довольные лица ребятишек. Закутанные в платки так, что видны только глаза и чуть-чуть щёки, все дети были на один лад.

— Ищешь кого-то? — спросил очередной шедший навстречу мальчик.

Рэнхом остановился и сказал:

— Тебя.

Он узнал Граа по голосу, по проницательному взгляду, по бровям вразлёт, по фигуре, по походке. Как я уже упоминала, он полюбит до смерти. Друзей это тоже касается.

— Ты пришёл! — воскликнул Грай. — Я думал, ты позабыл.

— Нет, я просто не мог раньше.

— Я искал тебя в Пригорье, но не нашёл. А Касси сказала, ты живёшь на небе.

— Нет, — сказал Рэнхом, покраснев. — Я сейчас живу не в Пригорье. Я учусь...мы с моей сестрой вдвоём...

— Хочешь покататься с горы? — перебил Грай.

Горой они называют огромный холм, по разные стороны которого и располагаются две соседние деревни. На нем с лёгкостью можно свернуть шею, но Мать-Река (или кто бы то ни был) оберегает детишек, и несчастья ограничиваются синяками или в худшем случае сломанной рукой.

Рэнхом и Грай катались два часа на салазках Граа и соседского мальчишки, сейчас простывшего, а потом Грай пригласил друга в свой дом. Рэнхому было боязно (в дом, где живет Вечный!), но и любопытно.

Хижинка состояла из трёх комнат и сеней, наверху был чердак, где хранили всякий хлам. Печка в центральной комнате жарила во всю мощь. Мать Граа пекла блины, а отец мастерил деревянных куколок для младшей дочери. Буй Загорский выглядел бы совсем как Будущий, но курчавые тёмно-каштановые волосы и слишком густая борода выдавали иноземца. Бороду на Любимчике сильно обстригали, то же делали и с волосами, если они от природы вились.

Детей встретили приветливо, угостили горячим молоком и свежеиспечёнными блинами. Стали расспрашивать Рэнхома о родителях и сёстрах.

— Сейчас я живу не в Пригорье. Нас с сестрой Мертой отдали учиться в школу, — говорил Рэнхом уже более уверенно.

— С Мертой? Подружкой Касси? — уточнил Грай.

— Ага.

— Почему же она с тобой не пришла?

— Ей нельзя. Её отпустили только на Речное Возрождение. Вообще же только я могу выходить из...школы. Раз в десять дней.

— И чему вас там учат? — спросил Буй. Голос у него был громкий, раскатистый.

— Всему понемножку. Нас... меня...возможно, я пойду учиться в Академию, — сказал Рэнхом и потупился.

— Похвально! — воскликнул Буй. — Очень похвально. Молодцы твои родители, что вас учиться отправили. Мы вот Граа в лекари готовим. У нас в деревне костоправом на смену дяде Напильнику будет (такая кличка навсегда привязалась к сельскому доктору). Как исполнится одиннадцать, так в лекарскую школу, что возле Семнадцатой реки, пойдет. А пока вот потихоньку читать и писать выучили.

— А скоро тебе исполнится одиннадцать? — спросил Рэнхом, когда Грай провожал его до начала деревни.

— Летом, через пять дней после Дня дочерей Реки.

"Совсем скоро", — огорчённо подумал Рэнхом.

— Я смогу тебя навещать?

— Думаю, да, если тебя отпустят так далеко. От Семнадцатой реки до Вечных рукой подать.

— Отпустят.

— Но ты же придёшь снова через десять дней? — с волнением спросил Грай.

— Ага.

— Приходи, я позову Касси, и мы слепим большого-большого снеговика.

— Его отец странный, но не страшный, — делился впечатлениями перед сном Рэнхом. — И знаешь, Грай так смотрит на меня, что, мне кажется, необязательно ему что-то рассказывать, он всё сам поймёт. Коэ, скорей бы прошли десять дней! Мы будем лепить снеговика! Только бы снег не растаял!

* * *

В Пристанище Вечных (столице государства Фозо — "Избранные") всё было как обычно. Торговая площадь, длинной узкой улочкой соединённая с дворцовой, постепенно пустела. На бульвар Везунчиков вышел фонарщик. В бесконечных рядах трущоб плакали младенцы и дети постарше.

Пристанище Вечных раньше назывался Арло («Старый океан»), а переименовали столицу после войны 1756 года. В результате орлских соглашений три острова Кошачьего архипелага доставались Избранным и Вечным, зато остальные двенадцать закреплялись за Союзом Семидесяти Семи. Никто из сторон не проявлял живого интереса к этим далёким незаселённым землям. Но и Избранные, и седмьседмицийцы считали, что перемирие предполагает разделение земель. Вкратце диалог во время орлских соглашений звучал так:

Избранные: Пока что мы отступаем, но знайте: вскоре Седмьседмиций исчезнет глубоко под водой, а на его месте мы воздвигнем Второй Фозо.

Будущие: Наша армия разбила вас на голову при тридцатиречной битве. Отправляйтесь восвояси, в Арло, это грязное пристанище сумасбродов, и разваливайте свой континент сколько угодно.

С тех пор города Арло не существует на единственной карте мира, составленной агархским географом-звездочётом. То ли назло врагам, то ли в знак подтверждения того, что все Вечные — безумцы, господин Светл распорядился переименовать столицу.

Сейчас господин Светл с тремя спутниками двигается по направлению к тронному подземелью. Процессия, медленно и гордо шествующая по бирюзовым коридорам, почти вся состоит из достойнейших подданных императора. Речь растянута и мелодична, внешний вид — по моде: лица измазаны мукой (нет бы пирожки испечь), губы и брови обильно окрашены черничным соком, куртки с узкими рукавами и туфли с загнутыми носками — насыщенный зелёный, рубахи — морская волна, широкие штаны — лазурь. У господина Светла на безымянном пальце левой руки — перстень с кровавым агатом. У господина, идущего позади господина Светла, безымянный палец левой руки отсутствует. Как и вся кисть.

Всё во дворце пристойно: мягкие синие ковры, чугунные светильники с голубым огнём, узкие окна-бойницы с бирюзово-фиолетовыми витражами. Спокойствие, умиротворение, наслаждение. Такова жизнь Вечных.

— Мой любимый, горячо любимый император.

— Мой преданный, разумный и добрый Светл.

В камине подземелья пылает голубой огонь — в тон четырём факелам. На шкуре барса, перекрашенной в синий, сидит не кто иной, как сам император Вертмен.

— Как дела обстоят?

Господин Светл поклонился и отошёл в сторону. Двое сопровождающих подвели к императору безрукого гостя подземелья.

— Господин предатель нас посещать изволит? — протянул император, сонно глядя мимо собеседника.

— Просто убейте, — сказал гость, скрипнув зубами.

Он был старше монарха на семь лет. Соломенные жёсткие волосы, длинный нос со шрамом поперёк, затуманенные глаза цвета морской волны.

— Господин предатель на мои вопросы отвечает сначала.

— Мой любимый император, позволяете ли это делать мне, — выступил вперёд господин Светл.

Вертмен взглянул на него, оценивая, и промолчал.

Господин Светл любит красивых людей, и этим полностью объясняется его симпатия к двадцатидвухлетнему императору. Бирюзовый халат с ярко-синим ободком безумно идёт к бледному лицу, томному взгляду и плотно сжатым губам. Что ещё приятнее, монарх не носит макияжа. Зато обильно смазывает тонкие волосы крахмалом, отчего те опущены, немного разведены в стороны и никогда не теряют формы. Часть прядей была обычной, светло-каштановой, а часть — чёрной, как смоль. Все, кто имел лучшее в мире везение увидеть императора, застывали в неимоверном восхищении. И много позже замечали, что правитель похож на амёбу в анабиозе.

— Мой любимый император, как желаете, — господин Светл скрылся в синем сумраке.

Вертмен перевёл взгляд на жертву.

— Господин Слнц, как случается, что вербовщик, посылаемый на земли врага склонять Будущих на истины сторону, сам в позорного седмицийца превращается?

— Я изменил точку зрения.

— Вы Родине изменяете, вы вечности изменяете, — пробормотал как в полусне монарх. — Вы идеальную речь любимцев на позорную седмицийцев изволяете менять.

Поскольку Вечные консервативны во всём, они сходят с ума на почве неизменности языка. По крайней мере, им удалось сохранить строгий (читай — стальной) порядок слов, бытовавший в староилььском — языке, из которого образовались пока ещё диалекты: седмицийский и любимский, — которые через десяток столетий перерастут в самостоятельные родственные языки.

— Будущие восприимчивы к быстротекучести мира. Они вырастут в прекрасную державу и завоюют нас, если мы останемся теми же.

— Ваша точка зрения мне ясна. Вы убиваемы.

— Я и не сомневался, — хмыкнул Слнц.

— Вы после предательства становитесь храбрым, — заметил император. — Вы, отправляясь на задание, существуете как жалкий слизняк.

— Будущие умеют бороться со страхом, — гордо отвечал господин Слнц.

— Мой преданный Светл, твой, что слева, убийца, пусть изволяет делать своё дело.

Спутник господина Светла вытащил из серповидных ножен кинжал с обоюдоострым клинком, обхватил господина Слнца сзади за шею и ребром кинжала провёл по горлу, затем по переносице, вскрыв старый шрам от левой щеки до правой, по лбу, а после аккуратно вспорол предателю живот. Другой сопровождающий оттащил тело подальше от барсовой шкуры.

— Жизнь вечна. Мы вечны, — успел сказать умирающему император, в соответствии с этикетом убийства.

Затем монарх поднял взгляд на господина Светла, и тот внутренне затрепетал от эстетического наслаждения.

— Умоляю, поведывай, верных вербовщиков на чужбине каковы успехи?

Господин Светл говорил долго и с наслаждением, не отрываясь от полуопущенных глаз цвета тёмной воды. Несколько раз император зевнул в ворот халата, два раза потянулся к чаше с виноградом, стоявшей тут же на шкуре.

— Мне твой доклад не нравится, — перебил Вертмен спустя десять минут. — Ты расплывчато говоришь и от темы уходишь. Я ужесточать напор предлагаю.

— Мой любимый император?

— Наши шпионы на чужбине, мечтая лишь о доме, ходят неприкаянные. Они свою работу не так уж и стараются выполнять. Их жениться заставляй. Семьи пусть существуют, дети пусть существуют, дети о прелестях Вечных пусть слышат. Новое поколение Избранных и Вечных через тринадцать-пятнадцать лет. Врага его же людьми, его же сокровищем одолеваем.

— Но позорный брак с Будущими? — поморщился господин Светл.

— Ничего нет страшного. Шпионы собой должны уметь жертвовать. Да ты и сам знаешь, что женщины там почти столь же, как у нас, прекрасны.

Господин Светл склонил голову, всецело уповая на мудрость монарха. План ему действительно нравился. Сонный король был красив и в меру умён — идеальный правитель для идеального мира, каким станет Орис сразу после того, как цивилизация-недоразумение Будущих сгниёт в недрах планеты.

— А что-то в них есть, — произнёс Вертмен, на мгновение распахнув глаза до нормальной ширины. — В их сумасбродных и весёлых о переменах идеях. Время идёт, только вообразите!.. Мне их всех жаль уничтожать. Я их песни люблю. И их рабынь.

Господин Светл едва слышно вздохнул и вдруг ощутил запах карамели, ставший здесь уже привычным.

— Много рабынь у нас после победы. Мой любимый император, не переживайте.

— Если ты обещаешь, не переживаю. Мой преданный, разумный и добрый Светл, за дивную беседу благодарю. Господа, кровь и прочую гадость, добры, убирайте и предателя прилюдно сжигайте. В охране не нуждаюсь.

Император сам поднялся, в полусне улыбнулся господину Светлу и покинул тронное подземелье, напевая военную песенку Будущих («Не бойся смерти, всё лучше, чем вечно на этом жить свете»).

— Теперь ты предупреждён, — сказала я Рэнхому, едва мы вернулись на станцию из 1763 в наши дни. — Некоторые твои сверстники могут оказаться не союзниками.

— Врагами?

— Не союзниками, — повторил за меня Терний.

Бедняга господин Слнц выполнил свою единственную миссию. Я разработала его личность, а Лирика вырастила из него изменника. Он нужен был, чтобы провести показательную казнь для Рэнхома. Показательная казнь — это всегда поучительно.

* * *

Грай действительно позвал Касси в следующий раз.

— Вот он каков, лучший друг Граа, — тихо произнесла она при знакомстве.

Лучший друг? Они видятся в третий раз. Рэнхом стал пунцовым от удовольствия, но стесняться не пришлось: на морозе вскоре раскраснелись и Граа с Касси. Снег, вопреки предчувствиям Рэнхома, не растаял, и дети отправились кататься с Горы. Уместились на длинные салазки Касси, обнявшись, летели, крича и разбрасывая снег. Я смотрела на Касси и видела её всю.

— И как? — спросила Лирика.

— Трудно сказать. Сама она не сомневается в своих пророческих способностях. Быть может, она и вправду предугадывает события в силу недюжинных психологических и аналитических способностей.

— Быть может? Ты что, уже собственным глазам не веришь? — усмехнулась Лирика. — Пойду взгляну на неё сама.

— Нет.

— Почему?

— Ты захочешь ею воспользоваться. Включить в план Героя.

— С каких пор в план нельзя вносить изменения? Сила! Как можно было умудриться поверить в то, что она действительно...

— Я смотрела на неё, — перебила я, — и по моей информационной коже бежали мурашки. Она чувствовала меня, она знала, что я здесь. Выдающиеся способности.

— Изучим её? — спросил Покой, минуту назад вошедший в лабораторию.

— Нет. Не прикасаться ни к кому из связанных с Героем людей. А ещё лучше — ни к кому на планете. Это приказ покровителя.

— Правда мурашки? — переспросил Терний в кухонном отсеке.

— Правда мурашки.

— Жутко неприятно, наверное, но ты ведь и сама знаешь, что нужно вернуться.

— Да.

Я кивнула Тернию и переместилась к подножию Горы спустя секунду после того, как в панике убежала на станцию жаловаться Лирике.

* * *

Леорис стоял высоко, радовало приятное лето, и киагарх отправился на заслуженные семь дней безмятежного отдыха. Бревенчатая резиденция была построена вдали от городов и деревень. Трехэтажный небольшой домик окружал лес, за которым текла Тридцатая река (уместнее назвать ее речушкой, однако не стоит забывать о страсти седмьседмицийцев называть все водные объекты именно реками). Совсем недалеко находился пролив (Непереходимый имя ему), а значит, и граница с Вечными. Киагарха это не смущало, ведь на семь дней он переставал быть владыкой, в компании нескольких слуг и любовницы забавлялся конными прогулками по полям и лугам, удил рыбу в одиночестве или подолгу с книжкой в руке вздыхал у грязноватого окна.

Однажды в середине дня ки без придворных и охраны отправился на речку. Поболтал ногами в теплой зеленоватой воде, поглядел на каких-то маленьких и ленивых черных рыб, послушал шепот камышей, вдруг лег на деревянную пристань, да так и уснул. Деревья шумели, птички пели, солнышко светило, и ничто не мешало уставшему правителю вкушать сладость временного небытия.

Пристальный взгляд разбудил блаженствующего владыку. Киагарх резко поднялся и увидел перед собой салатово-лазурный челн. В нем стоял человек, держа в руке весло.

— А, это ты, — сказал ки и посмотрел на затягивающееся тучами небо. — Пришел проклинать или случайно заплыл на другой материк?

— Решил посмотреть, как тебе живется здесь, — ответил Вертмен.

— Не жалуюсь.

— У меня вот нет отпуска, — сказал император, не меняя позы. — Сбежал под видом срочных дел.

— Нехорошо. На кого же оставил государство?

— Не государство, а цивилизацию. Мировую. Ваши реки — вопрос времени.

— Прекрати брызгать слюной, это не подобает будущему мироправцу.

— Закончу войну и сложу полномочия. Останусь в пригороде Фозо лесником. Умру в тихой радости на собственной земле. Порядочным человеком.

— Рановато о смерти заговорил, — покачал головой киагарх.

Тут Вертмен слегка подался вперед, и прекрасные темные глаза сузились и еще более потемнели. Челн качнулся. Мимо левого уха императора пролетела голубокрылая стрекоза.

— Готов поспорить, ты сам частенько заговариваешься. Вечных выдают постоянные мысли о смерти. Это разум нации, память предков, которую тебе ни за что не вытравить.

— Я не пытался, — солгал киагарх. — Придворные считают это нестрашным капризом власть предержащего.

— Гляди-ка, говоришь как чисто. Мне вот большого труда беседовать стоит на вашем кривом наречии.

— Природная способность. Думаю, отчасти из-за нее меня отправили ставленником в Агарх.

— Опомнись, Ладо! — вдруг крикнул император. — Как ты... Как ты дошел... до такого?

— Поздно укорять. Я должен был разрушить изнутри сильнейшее государство материка — да. Я возжелал власти и не захотел от нее отказаться — да. Я полюбил культуру и народ Будущих — да. И я не вернусь.

— Мы начнём войну через несколько лет.

— Через десять-пятнадцать. Ваша армия пока малочисленна. Послушай, Вертмене, я действительно рад тебя видеть. Я обнял бы тебя.

— Обнял бы, — повторил император, скривив губы. — На кого ты похож, Ладо.

— У нас есть перевес. Не затевай распри, будь добр. Вы ничто против Героя.

— Правлю не я, а Светл. Порой он так похотливо смотрит на меня, что становится страшно.

— А я сам распоряжаюсь в Агархе. Пусть я родился не здесь, все считают меня истинным патриотом.

— Что еще за Герой? — не дал уйти от темы Вертмен.

Три раза я встречалась с первым визирем, и три раза тот передавал ки все, что я говорила. Говорила, естественно, о Рэнхоме. О том, кем он станет и что сделает. Интимные подробности жизни владыки — гарантия того, что мои повествования восприняты наисерьёзнейшим образом.

— Нам будет служить человек, который сумеет один одолеть половину твоего войска.

— Всего половину? — переспросил император, почесав в ухе. — Мы переманим его на свою сторону, мы это умеем. А у тебя все такой же длинный язык.

— Это не глупая оплошность, это предупреждение, Вертмене. Я искренне хочу, чтобы...

— Не произноси моё имя! — надменно перебил император и задрал подбородок, чуть не потеряв равновесие. — Ты потерял эту привилегию навеки.

— А нет никаких веков, Вертмене, — лукаво улыбнулся ки. — Времени нет, правда?

— Я разговариваю на вашем грязном языке. Когда-то он не был твоим. Когда-то я мог назвать тебя...

— Братом. Видишь, не так сложно. Я же могу.

— Оставь эти заигрывания, ки. Мы с тобой враги. До тех пор, пока борьба за мир не кончится.

— Или пока мы не умрём.

— Видишь. Мысли о смерти.

Дождь наконец начался. Император и владыка оторвали взгляды друг от друга и поглядели на небо.

— Мне пора, — сказал Вертмен. — До встречи на поле трупов.

— До встречи, — едва слышно повторил киагарх.

Лодка двинулась, плыла, плыла и исчезла. Грянул гром, но громче грома прозвучали из-за камышей последние слова:

— Мы вашего Героя забираем. Надежды нет.

* * *

Мы с Рэнхомом наслаждались героической поэмой давно погибшей планеты, когда светодиодная лампа на потолке потухла, а из коридора раздался механический голос: «Будьте внимательны. Угроза. Будьте внимательны. Угроза».

Дверь открылась, и в темноту отсека пробрался столб света, захватив с собой Лирику.

— Нам нужно сесть на Орис. Поломка в двигателе.

— Нарушить конфиденциальность? Не разрешаю.

— Тебя не спрашивают. Ты руководишь планетой, а станцией — Покой. Приготовьтесь к приземлению.

— Это Событие? — спросила я.

Но Лирика не была настроена на фаталистические рассуждения и ответила сухо:

— Это Рэнхом.

— Мы немножко поиграли там, где двигатели, — отчитывался Рэнхом, пока я усаживала его в кресло главного отсека и пристегивала ремнями. — Мяч нечаянно упал на...

— Центральный двигатель, — подсказал Покой, одной рукой держась за штурвал, другой опершись на синюю кнопку экстренной посадки (мы пользовались ею два раза, насколько я помню).

— Это я виновата, — пропищала Мерта, утонувшая в своем кресле. — Мне захотелось пойти туда.

— Выключи голосовое предупреждение, пожалуйста, — попросила я.

В ушах уже звенело от «Будьте внимательны. Угроза».

— Мне нужно вести станцию, — сказал Покой, не оборачиваясь.

— Я выключу, — сказал Терний.

— Сила, место?

— Агарх. Там много холмов и полей.

— Точнее.

— Между Загорьем и Пригорьем достаточно просторная равнина.

— Уже лучше. Координаты дать не желаешь?

Станция произвела гудение, слышное в десяти селениях поблизости. Сели удачно, на ровную местность. Раскидали снег в разные стороны, натворили сугробов.

— Взлетим спустя двадцать минут, — сообщил Покой и в сопровождении трех лаборантов покинул главный отсек.

Рэнхом был счастлив: незапланированная прогулка по планете, ух ты! Мерта же, впервые за четыре года ступившая на прочную землю, была напугана и удивлена.

— Сколько человек нас видели? — спросил Покой, когда мы снова витали над Орис.

— Три, — отчиталась Лирика. — Один в стельку пьян, второй — ребенок восьми лет, а третий — Касси.

Рэнхом был рядом, поэтому я не произнесла: «Опять эта Касси».

— Она расскажет Граа, а тот — отцу, — констатировал Терний, когда мы, как обычно, в парадном отсеке любовались тьмой. — Ты понимаешь, что это взбудоражит Вечных?

— Я не дам им убить Рэнха раньше положенного срока.

— Верю. А ты вообще позволишь его умертвить, когда настанет срок?

— Не одобряю шутку. Не настолько я к нему привязана, как вы думаете.

— Извини.

— Я забочусь о том, чтобы мой Герой не закончил свой путь в пятнадцать лет. С поломанным мечом и откушенной головой.

— Я же сказал, извини. Еще раз извини.

— Я собственноручно лишу его жизни. Пока же его надо беречь как зеницу ока.

* * *

Праздничные колокольчики позванивали в руках ряженых музыкантов: в Фозо пришла зима. Дворцовую площадь превратили в огромный каток; по традиции, здесь можно кататься простолюдинам, пока императору не надоест созерцать пригожих девиц в тоненьких шубках, разбивших коленку карапузов, причитающих мамаш и приклеившихся друг к другу парочек. Из окна комнаты, где владыке подавали чай, на весь этот балаган открывалось прекрасное зрелище.

Вертмен поставил чашку на круглый столик из темного дерева, привезенного контрабандой с Седмьседмиция, отвернулся от окна и сказал:

— Наилюбимейший Светл, аргументы изволяй приводить.

— Обожаемый император, все доказательства в адресованном вам письме излагаются.

— Хочешь, чтобы твой повелитель просьбу повторяет? Я от тебя обо всем хочу слышать. Я тебе, а не бумаге доверяю.

Господин Светл знал, что император — любитель поиграть чувствами, но невыносимо приятно было сдаться.

— Обожаемый император, извинений бесконечность. К рассказу приступать позволяйте.

— Позволяю.

— Агарх видит, как престранная машина с неба спускается. Такая постройка нашим изобретателям неподвластна.

— Агархцам?..

— Аналогично. Они нас в развитии не обгоняют, существуйте покойны.

— Наилюбимейший Светл, машину изволяйте описывать.

— Огромная, круглая, по бокам прямоугольные крылья, словно из стекла. Маленькие окна, как бойницы. Белая полностью.

— Информатор кто?

— Один из шпионов, что Вашей мудростью к Будущим засылаются. Приятельница его отпрыска, которой можно доверять, машину собственными глазами видит.

— Кто ею управляет?

— Людей не обнаруживают. Сожалею.

— Почему вы решаете, что это Героя пристанище?

— Машина с неба...

— Прерываемся! — крикнул Вертмен, уставившись в окно. — Императорский стихотворец! Подданным читает! Окно открывать!

— Наилюбимейший...

— Молчать!

— Вы простуживае...

— Молчать! О нежной дружбе стихи, позволяй уж наслаждаться!

Слуги в бирюзовых гипюровых перчатках приоткрыли окно, и два первых лица Любимчика услышали мелодичный голос:

Я мучу себя, помня нас.

Ты даришь мне безмятежный смех, о друг.

Ты делишь минуты страха, друг.

Ты по правое плечо от меня.

Протягивай мне руку.

Сквозь звёзды, сквозь знамения.

Протягивай мне руку,

Без неё я тону во вражеской реке.

Не знаю, что ты думаешь обо мне.

Пожалуй, я многого хочу от тебя

И, думая: "Лишь отдаю", -

Сам только и делаю, что забираю.

Вот странное бытие! Мы смеёмся вместе,

Мы делим минуты страха,

Но всё больше молчим.

Протягивай мне руку.

Сквозь звёзды, сквозь знамения.

Протягивай мне руку,

Я жду, я хочу помощи от тебя одного.

Перед тобой мелькают сотни лиц,

И каждого ты забываешь.

Для тебя я призрак,

А ты для меня — непобедимая тоска.

Протягиваешь ли ты руку

Сквозь звёзды, сквозь знамения?

Протягиваешь ли, или мне приходится самому

Выныривать из вражеской реки?

Здесь необходимо примечание. Заниматься поэтическим переводом — не мое ремесло, потому приведенные выше строки — дословный перевод со староорисского. Замечу, что в поэтическом дискурсе Вечных возможен свободный порядок слов, время же строго неизменно. В этом стихотворении — воспоминание о прошлом и посыл в будущее.

Песня менестреля Вечных, поддерживаемая осмелилсябнами и арфой, убаюкала императора: он, поставив чашку на стол, тихонько клевал носом. Снегирь в золочёной клетке вдруг принялся насвистывать только что услышанную мелодию. По мягким жемчужно-серым коврам из имперской шерсти бродили три дымчатых пушистых кота. Господин Светл позволил себе две минуты созерцать безмятежное лицо императора, а потом кашлянул и уронил золотую ложку на дерево.

— Внимательно слушаю, — серьёзно сказал император, будто он и не дремал.

— Я осмеливаюсь делать вывод, что сверхъестественный некто агархского героя опекает. Не боги, но близкая к ним сущность.

— Это значит ли, что у Вечных одолевать героя нет шансов? Сомневаюсь, — сам себе ответил император. — Наимудрейший Тайна с нами, а он всяких небесных духов сильнее.

— Совершенное согласие выражаю. Наилюбимейший император, следить за агархскими селениями не желаете приказывать?

— Да, разумеется, — Вертмен подался вперед и пристально посмотрел на собеседника. — В особенности за детьми наблюдайте. Пусть шпион и к своим, и ко всем, кто поблизости, присматривается. Мы героя находим. В сем я уверен.

— Наилюбимейший император, Вашей верой в справедливость искреннейше восхищаюсь.

— Мой благородный Светл, огромную благодарность за ревностную службу Родине всегда выражаю. Изволяй идти.

Император вытянул тонкую левую руку (на длинном безымянном пальце красовался перстень с маняще тёмным, как глаза владельца, камнем) и ласково сжал кисть господина Светла. Тот опешил от такого счастья, но, разумеется, и виду не подал. Лишь один из пушистых котов, устроившийся на верху серванта напротив господина Светла, заметил, как второе лицо империи подавил судорожный вздох.

* * *

— Господин Светл, наш наилюбимейший император вас желает видеть.

Он оторвал взгляд от уютно пылающего камина и кивнул визитёру в бирюзовом плаще. Тот немедля удалился, а господин Светл понял, что испортил послание одному из агархских шпионов (с ними он переписывался лично). Перо так и осталось лежать на свитке, и чернила замарали весь пергамент. Придётся писать заново. Жаль, свиток с такой информацией нельзя передоверять кому бы то ни было, в том числе безмолвным, вечно кланяющимся писцам.

Вид из окна господина Светла выходил на городскую башню, остальные чудеса или грехи фозовской архитектуры были скрыты лазурными стенами дворца. Этот вид убеждал, что ты в безопасности, в уютном своём доме. С улицы не доносилось ни звука (видимо, население проголодалось и разбрелось по домам и корчмам), единственное наблюдаемое движение — медленные и тихие снежинки, непрерывным водопадом льющиеся с неба.

Эта зимняя идиллия сопровождала господина Светла всю дорогу до императорского подземелья. Но мысли его были не о зиме. Нетрудно догадаться, о ком.

У господина Светла были жена и сын, брак считался благополучным, сын подрастал веселым и смышленым. Но три года назад, на коронации, господин Светл увидел Вертмена. Увидел тёмные огоньки в глазах, способных через мгновение потерять признаки жизни. «Какая странная судьба, — подумал тогда будущий руководитель отношений с Семьюдесятью Семью, — скрывающимся от народа и почти всего двора семнадцать лет проводить. А потом вдруг правителем быть и этим незнакомым народом управлять. Какое тяжелое бремя. И какая дивная красота!»

С тех пор началось. Господин Светл часто думал, до чего иронична судьба: вся империя лежала у его ног, но стоило императору улыбнуться, как второе лицо Вечных готов был с блаженными слезами преподнести власть её законному владельцу. Народ думал, что правит Вертмен. Приближённые думали, что правит Светл. Светлом правил император. Народ был прав.

Судя по всему, Вертмен сегодня задумал нечто торжественное. Новый тёмно-фиолетовый ковер расстелили на полу. Сам владыка надел пронзительно-голубой камзол, вокруг шеи повязал светло-синий платок. В левом углу ютился императорский стихотворец-арфист, сопровождаемый двумя флейтистами. Господин Светл перед выходом намазал губы как можно ярче и нарядился в ещё ни разу не ношенный бирюзовый плащ, но Светл-то подобные процедуры проделывал всегда перед свиданиями с императором.

У дверей стояли двое головорезов, чего обычно не бывало, когда Вертмен изъявлял желание побеседовать лично.

— Мой любимый, горячо любимый император.

— Мой преданный, добрый и разумный Светл, — владыка был почему-то оживлен. — Весьма рад, что ты на мой зов столь быстро являешься.

Господин Светл склонил голову. В правом ухе блеснула серьга-гвоздик, которую Вертмен видел лишь несколько раз.

— Глубокоуважаемый Светл, ты прекрасно выглядишь. Поведывай: ты по приказу своего императора готов умирать?

Господин Светл оглянулся на головорезов, спокойно ожидавших распоряжений. Вертмен кивнул стихотворцу, и трио заиграло нежную печальную мелодию.

— Мой добрый Светл, ты замечательный соратник. Но я в помощи больше не нуждаюсь. Я чувствую, что без советов и подсказок, самостоятельно могу править. Ты мне бесполезен. Я добрый покой тебе хочу даровывать. Любимейший Мудр, бывай добр, господина Светла убаюкивай.

Головорезы подошли, один почтительно стиснул сзади руки бывшего руководителя отношений с Семьюдесятью Семью, другой обнял его горло серповидным кинжалом. Господин Светл, блюдя церемонию, стал на колени. Из глаз его катились слезы. Смерти он, как истый Вечный, не боялся. Но до чего же жгуче досадно, когда ты убит тем, кого любишь сильнее всех! Прав ли был господин Светл, когда отдал свое сердце этому юноше? Вертмен, выходит, спесивый мальчишка и очень способный император. Что же, его мечта — абсолютизм? А что ещё? Не знаешь.

Вдадыка с интересом смотрел на скорбящего подчиненного. Может быть, даже с волнением. Губы приоткрыты, на щеках подобие румянца.

— Любимый Светл, прощай. Ты лучшим был из моих лучших друзей, — процитировал император старую поговорку Будущих, позволив себе нарушить правила грамматики..

Когда колыбельная закончится, господину Светлу перережут горло. Но я не стала смотреть казнь. Возможно, когда-нибудь я поболтала бы с этим уважаемым и несчастным человеком. Событие распорядилось иначе.

* * *

— Ты где была? Что видела? Чем расстроена?

— Нет-нет, всё хорошо.

— Ты была у Вечных? Там опять кого-то казнили?

— Рэнх, тебя ждёт Терний.

— У меня не будет получаться, если я узнаю, что ты расстроена.

— Не узнаешь.

— Значит, всё-таки кого-то убили?

— Рэнх, я совершенно спокойна, как и всегда. Терний не поощряет опоздания, ты знаешь.

* * *

Прошла снежная зима с метелями и посиделками в доме у Граа, с брусничным отваром и мурлыкающим у камина котом, с рассказами Буя Загорского о всяких небылицах, со снежками и санками, с посиневшими неподвижными реками, со смехом Касси и болтовнёй двух мальчишек. Лёд таял, камин остывал, брусничный отвар сменялся берёзовым соком.

Рэнхом вытянулся и выглядел маленьким мужчиной. Гибкий, смышлёный, вежливый. Но в компании Граа куда только всё воспитание девалось! Весело на них было смотреть, не скрою. Я даже порой воображала, будто это мой сын играет с лучшим другом, который никогда не подведёт. Я умею вживаться в роль нежных человеческих матерей.

Пару раз объявлялся Драммо. Глядел на меня пристально, тёрся о ноги Рэнхому, иногда подходил к Граа.

— Чей ты? — спрашивал тот, почёсывая за ушком самое непостижимое для меня существо этой вселенной. — Приблудный, да? Хочешь молочка?

— Он не приблудный, он так...- отвечал Рэнхом, которому с трудом удавалось лгать Граа. — Он тут часто гуляет.

— Да? А я ни разу не видел, — отвечал Граа и продолжал возиться с котом.

Драммо, выгибая спинку и подставляя под детские руки голову, молча и пытливо спрашивал меня: «Легко быть покровителем? Легко быть беспристрастной?»

Пока они бегали по холмам, чавкая весенней грязью, я отворачивалась от Драммо и смотрела на небо — бесцветное, невпечатляющее. И думала: а что чувствуют они, такие маленькие и слабые? Хорошо им живётся, наверное: подсознательно понимают, что мы рядом и что мы — их господа. Что живут они так, как мы хотим; мы делаем их жизнь логичной, спокойной и правильной. Позарился на чужое — так мы велели, умираешь от любовных мук — это роль, прописанная нами. И никуда сворачивать не надо, самому думать не надо, плыви по течению — и доплывёшь до конца. Поэтому люди любят богов. Боги облегчают существование. Их лекарство от совести — это мы, а они — наше лекарство от скуки. Прекрасный симбиоз. А кто стоит над нами, мы так и не поняли. Пишем отчёты. Покой подозревает, Лирика боится, Терний надеется, что и за нами присматривает некто, делающий наше существование оправданным.

* * *

Весну они прогуляли так же, как и зиму. Раз в десять дней — догонялки, драки, игра в разбойников или пиратов. Буй Загорский сделал ребятам деревянные мечи, и Граа поразился способностям друга. Мне пришлось провести с Рэнхомом беседу на эту тему.

— Борись с ним не в полную силу, а то разрушишь легенду. Хорошо?

— Да, понял, — покорно отозвался Рэнхом. — Прости.

Время от времени рядом с ними появлялась Касси. Я не прорабатывала её личность и судьбу. Это не мешало мне ясно видеть, что Касси и Грай — в будущем пара. Я спросила об этом Лирику.

— Да, я создала ему девочку, — призналась та. — Без суперсилы. Я не знаю, откуда это взялось. Только не говори: "Событие".

— Почему?

— Это и без твоих замечаний очевидный факт.

В общем, Касси попутала нам ниточки. Я испытываю к ней антипатию. И страх оттого, что мне непонятна её сущность.

Мне нужно было, чтобы Грай и Рэнхом любили друг друга с равной силой. Касси лишняя. Я посвятила ей много строк, а она не заслуживает и слова.

Весной Рэнхом летал, как бестелесный дух. Беззаботный, весёлый, живой. Мерта поначалу ревновала его к Грау, но на пятый день после возникновения ревности Покой по просьбе Лирики лишил девочку деструктивного чувства. Дети были счастливы и уравновешенны.

Но первым утром лета Герой проснулся в слезах. День дочерей Реки наступал через шесть суток.

* * *

Последний раз, согласно расписанию Рэнхома, они должны были встретиться в пятый день лета. Грай покидал Загорье двенадцатого дня лета — на следующий день после дня своего рождения.

Рэнхом и весной помнил, что ему с Граэм суждена разлука. Но ведь весна — это сейчас, а лето — это потом, нескоро, никогда!

— Сила, — сказал Рэнхом через день после знакомства с Буем Загорским. — Я же могу гулять, где хочу?

— Только не на Любимчике и не около водных границ с ним. Слава всепланетного Героя придёт к тебе много позже. Сейчас ты Герой Будущих.

— А на Седмьседмиции везде?

— Повторяю. Везде. Кроме близких к Любимчику рек. Это реки Два и Семнадцать.

Рэнхом молчал и краснел. Губы его надувались.

— Почему, — всхлипнул он, — лекарская школа на Семнадцатой реке?! Кто такую чушь придумал?! — и топнул ногой.

Тот, кто придумал, стоял перед ним. Рэнхому об этом никогда не узнать. Только понять.

Пока Герой страдал, как он думал, тайком, Грай слушал причитания и ночные вздохи матери и наставления отца.

Буй втолковывал сыну: началась новая жизнь, самостоятельная, почти взрослая. Иные место, занятия и люди. Главное — окунуться в эту жизнь сполна, её духом проникнуться. Скучать по близким — дело неизбежное, но вокруг — новые друзья и покровители, новые знания. Долго горевать уж тут не приходится. И ещё. Открытым надо быть неизведанному, даже если оно поначалу, может быть, скорее всего, ну, как бывает, покажется вражеской пропагандой.

Сырая и немного суровая отцовская речь звучала из уст Буя-марионетки в день отбытия Граа.

А Рэнхом в это мгновение просил, умолял, угрожал, скандалил, отчаялся — и тогда я отпустила его на Орис в нештатном порядке — прощаться с другом и детством (этого он, конечно, не знал).

* * *

Они встретились на холме, отделяющем Загорье от Пригорья. Мой воспитанник, убеждённый в том, что уговорит меня, просил Граа прийти сюда. Рэнхом спустился с небес к подножию холма и потом поднялся. Грай уже был на месте.

Они стояли лицом к лицу: Рэнхом, вытянувшийся, с огненными волосами до плеч, в простой серой майке и штанишках до колен, и Грай, высокий и подтянутый, в тёмно-зелёном летнем плаще. Волосы Граа венчал картуз с блестяшим козырьком. Словом, мы слепили красивого персонажа.

— Привет, — набрался смелости Рэнхом.

Голос выдаёт его.

Ветрено, волосы мешают. Приходится отплёвываться.

— Привет, — спокойно и будто бы оценивающе произнёс Грай.

Слова между ними? Да ни за что.

— Ну?

— Ну, — повторил Грай.

Рэнхом потопал на месте, вздохнул и сказал, глядя в глаза другу:

— Ты будешь помнить меня?

— Да.

Новый порыв ветра. Пришлось отвернуться.

— Увидимся ещё? — спросил Рэнхом, освободив глаза от рыжих колючек.

— Разве что через несколько лет, — усмехнулся Грай.

Уже задрожали губы. Ещё порыв. Травы клонятся к земле. Фиолетовые и жёлтые цветочки боятся, как бы их не разорвало.

Тучи сгущаются, пахнет грозой. Драматичному прощанию — драматичная погода.

— Не хочешь... Запустить змея?

Смех.

— Нет, Рэнх, это ребячество. Послушай. Я буду помнить тебя, и ты меня не забывай. А свидимся мы через несколько лет, обещаю. Не так страшно, правда?

— Ага, — выдавил Герой, полюбивший до смерти.

* * *

— Показатели упали. Я недоволен, — сказал сегодняшним утром Терний.

Рэнхом ходил как в воду опущенный. Мерта боялась брата и пряталась от него у Лирики.

— Сила, — сказал он через два дня. — Могу я...хотя бы раз в году...

Я молчала. Он должен договорить.

-...увидеть... Граа.

— Нет, Рэнх. Семнадцатая река под запретом.

Он молчал, губы кривились, брови лезли вверх, глаза часто-часто моргали, кожа на лице покраснела. Весь как натянутая тетива.

— Сила, — сказал он на следующий день за обедом. — Могу я...написать...хотя бы одно письмо...

Наконец-то он догадался.

— ...Граа?

— Да, Рэнх. Можешь писать сколько угодно, но необходимо придумать твой адрес.

— Да, Сила. Да, хорошо, конечно!

Он порозовел и стал быстро-быстро работать ложкой.

— Пиши чуть хуже, чем ты умеешь, — сказала я тем же вечером, когда в моём отсеке он с пером и бумагой уселся за стол.

— Жа, — ответил он, закусив перо.

Теперь я понимаю, что он обучен лучше, чем требуется для жизни на Орис.

В тот вечер началась история переписки Героя и Граа. Она продлится полтора года. Однажды зимой Грай перестанет отвечать. Рэнхом напишет ещё четыре письма (четвёртое не отправит, растерзает его и выбросит ошмётки в космос через свой унитаз) и смирится. Ему вот-вот исполнится двенадцать, он уже вовсю будет мечтать о первом испытании, а Граа отойдёт на второй план. Но не исчезнет. Каждый день Рэнхзом будет думать о Граа, мимоходом, не осознавая этого. В душе Героя поселится паразит — таинственный, интересный, родной, понимающий и лучший друг.

Приведу в качестве примера два письма. Одно написано Рэнхомом в конце лета, другое — Граэм в конце осени первого года переписки. Я была впечатлена этими письмами, проявила слабость и спросила у Лирики, не преувеличила ли та с эмоциональностью подопечного. Лирика смеялась.

— Всё так, как ты просила, — сказала она. — Более интенсивно, чем заказывал в своё покровительство Терний. Не переживай, я контролирую.

Так вот письма.

1

Самый хороший, самый бесценный человек на Седмьседмиции! Когда я читал твоё письмо, на которое сейчас пишу ответ, я чувствовал неуверенность, страх, растерянность. Бедный, столько плохих чувств охватили тебя! Я очень рад, что ты не держишь их в себе, а выливаешь на бумагу, сворачиваешь и присылаешь мне! Благодарю тебя за это сотню раз (честно, сегодня за завтраком я 100 раз говорил тебе: "Спасибо!!"), ведь ты так доверяешь мне!

Я думаю, Грай, хороший, ты гораздо умнее, чем считаешь. Ты отлично пишешь работы-проверки, я восхищён твоей прекрасной эрудицией! Те, что ты присылал мне, было так приятно читать на ночь, словно самую дивную, самую добрую сказку! Да! Не знаю, как с практикой, но не сомневаюсь, что ты на каждом занятии затыкаешь за пояс даже задиру Уанна! Поэтому экзамен дастся тебе так легко, что ты не заметишь вообще, как он пройдёт! И высший балл получишь — только ты, один ты — такое у меня предсказание!

Ты в каждом письме спрашиваешь, как у меня дела. За это ещё 100 благодарностей, я снова не шучу, да! Как мне хорошо, когда я знаю, что я важен для тебя! Всё отлично, Грай, наибесценнейший!! За двенадцать дней я освоил новый приём, он такой расчудесный, что меня аж в дрожь бросает!!!!!! Жаль, я не могу тебе показать, а описывать приёмы на словах не получается, прости. Ещё я выучил очень красивое стихотворение. И прости, что об этом говорю, но не могу не поделиться, оно такое...лучезарное!! Доброе! Я не буду переписывать, конечно, ты же не любишь стихи.

А, ещё я семь дней назад видел Касси. Ну, они сейчас все заняты. У вас вот экзамены, а на полях уже сбор урожая. Я думал как-то, что, когда ты вернёшься, мы оба будем сильными и ловкими, вдвоём соберём весь урожай в наших деревнях, и больше никому не придётся работать до обмороков! Как хорошо!!

Если захочешь и сможешь, напиши мне ещё, пожалуйста. Я больше не знаю, что сказать, потому заканчиваю. Как я рад, что ты помнишь меня, самый мудрый доктор и самый-самый-самый-препресамый потрясающий человек! До встречи — пока на бумаге!

Рэнхом Пригорский, Школа Развития Доблестных Воинов (под патронажем первого главнокомандующего Агарха), первый дом у Двадцать шестой реки.

2

Дорогой Рэнхом!

Скучаю по тебе очень. С каждым днём сильнее. По тебе, по Загорью, по маме и отцу. По Касси тоже. Передай ей, ладно? Она не пишет мне. Дуется, что пришлось на время расстаться.

Ты ведь не обижен? Наконец набрался духу спросить... Я уверен, что ты понимаешь, но всё же. Каждый выбирает занятие по душе, долгую дорогу, на которой иногда нужно чем-то жертвовать. Я не могу покинуть школу, пока не отучусь, таковы правила. И ты тоже не можешь нарушить правила и ворваться вдруг на территорию школы. Но мы нашли лазейку, и это замечательно. В общем, я хотел сказать, что отчего-то чувствую себя виноватым за то, что мы не видимся. И если ты обижаешься, постарайся понять, пожалуйста, что наша разлука не вечна, время и расстояние мы можем преодолеть словом.

Позавчера мы писали работу по словесности — "Что есть долг и мужество". И я написал, что долг и мужество — суть способность отречься от любимых во имя высокой цели. Я думал о тебе... Ну, "отречься" — это я приукрасил, но смысл, не сомневаюсь, ты понял. Ты всегда понимаешь меня, Рэнхом... Но ты не представляешь, как отрадно мне знать, что ты есть и тебе можно рассказать всё!

И сейчас я хочу поделиться с тобой хорошим. Раньше я только ныл, и я бесконечно благодарен тебе за терпение, дорогой друг. Но в последнее время я вдруг стал сближаться со сверстниками. Знаешь, с кем больше всего? С Шамшей и Рнесием. Они братья, я писал тебе о них как-то. Мы втроём планируем одну затею: пробраться по реке на Любимчик! В моих мечтах ты тоже с нами, и я очень жалею, что тебя не отдали лекарем, как меня. Вот было бы здорово, представляешь!

По учёбе тоже всё хорошо. Шамша лучше меня знает травы, а Рнесия хвалят за особое чутьё: делая порошки, он смешивает ингредиенты в идеальных пропорциях! Мы помогаем друг другу, и за последние десять дней каждый из нас получил медных пилюлек больше, чем Уанн!

Я наконец-то допускаю, что здесь мой дом. Надеюсь, у тебя так же. Расскажи мне больше о своих занятиях, Рэнхоме! И все свои радости и тревоги ты можешь доверить мне, ты знаешь.

С нетерпением ожидающий встречи с тобой и видящий тебя во снах (честно!)

Грай Загорский, Первая лекарская школа, Семнадцатая река.

(Примечательная деталь: Грай единожды обратился к Рэнхому по-староорисски (то есть на языке Вечных) — "Рэнхоме").

* * *

Перед сном Мерта заглянула к брату.

— Как дела? — спросила она, подпрыгивая на его койке.

— Стабильно, — буркнул Рэнхом и отвернулся.

Мерта помолчала, собираясь с духом.

— Я спать хочу, — сказал Рэнхом и сел на койку, пытаясь сдвинуть сестру.

— А ты не думал тайно сбежать к Грау? — выпалила Мерта и сразу разулыбалась.

— Как? Они следят постоянно.

— Нуууу даааа, — сказала Мерта.

— Что?

— Рэнхом. Вдруг это такое испытание?

Рэнхом нахмурился и стал выдёргивать из-под Мерты одеяло.

— Настоящий ты Герой или нет?

— Мерта, уйди, сказал же, спать хочу.

— Ну Рэнх! — Мерта не двигалась и одеяло не отдавала.

— Ну что?! Какое испытание?

— Если-ты-настоящий-Герой, — отчеканивала Мерта, раскачиваясь в такт своим словам, — ты-должен-уметь-бросать-вызов-обстоятельствам.

— Откуда взяла такое? Читала?

— Мы с Лирикой читали "Слово о Пресветлой Славе".

— А, точно.

— Ну Рэнхом!

— Ну что?! Куда я сбегу?

— К Семнадцатой реке!

— Как? А, Мерта? — Рэнхом резким рывком таки стряхнул сестру с одеяла.

Она подпрыгнула козочкой и приземлилась на пол рядом с кроватью.

— Мы уже однажды посадили корабль, — глаза её горели. — Спокойной ночи, Рэнхом!

Кутаясь в белый халат, Мерта ушла, довольная своей игрой в коварную провокаторшу.

А я недостаточно хорошо обучаю: пришлось подсказывать Герою через его сестру.

* * *

Мерта пробралась в главный отсек, перенаправила координаты и ударила мячом туда, куда в прошлый раз попала нечаянно. Едва мы сели, Рэнхом, карауливший у двери, пулей вылетел в ночь.

Он бежал в тепле, во мраке, по росе, и ему запомнился на всю жизнь тот бег, азарт, близость цели. Семнадцатая река, темнее, чем ночь, плескалась по левый бок. Рэнхом воображал, что черпает из неё силы и что при этом река, любящая детей своих Будущих, отдаёт их добровольно.

Он увидел пятиэтажную глыбу, тут открылось второе дыхание. Но у входа в рощицу перед школой, на нежной тропинке, дорогу преградила тёмная фигура — я.

— Вы знали всё?

— Ты ослушался, Рэнхом. Герой не следует собственной воле. Герой служит. Повтори.

Он плакал тем рассветом. И Мерта плакала.

Ну куда бы они убежали?

Сама оголовокружена могуществом нашим.

* * *

Он успокаивается. Тренировки, учёба, надежды на скорое геройство. Раз в десять дней — прогулки в одиночестве или с Касси. Негативно отношусь к сему факту, но они сдружились с Касси. Более того, если б я не обратилась к Лирике с просьбой поубавить их пыл, они испытали бы детскую влюблённость.

Кстати — на заметку. Касси с трудом поддаётся всякому виду манипулирования, как ментального, так и психического. После Рэнхома я буду исследовать проблемы, связанные с пророками. Или как они себя величают.

Скажу ещё, хоть к делу не относится, о поведении Мерты. Последние семнадцать дней девочка требует, чобы её выпускали на Орис вместе с братом. Лирика удаляет тоску, но чувство возникает вновь через несколько дней, а в двух случаях и часов. Покой даёт блаженство на шестнадцать часов максимум. Уж не разучились ли мы управлять, вот вопрос. Или это дар, которого мы вдруг лишились?

Только Терний не беспокоится. Он готовит первое испытание и думает о нём и о Герое — всё.

Я забегаю вперёд, но это потому, что сейчас дни для меня не насыщены информативно и эмоционально. Для Рэнхома тоже, несмотря на яркие вспышки во время тренировок и получение новых знаний. Это всё-таки будни.

* * *

— Мне кажется, я болен.

— Нет, Рэнх. Зелюнцы отслеживают каждое изменение твоего организма.

— Тогда, значит, я устал.

— Хронической усталости у тебя нет. Переутомился сегодня, разве что.

— Нет, Сила. Я вообще. От геройства.

— Ты пока ещё не Герой.

— От всего, Сила! Я... Зачем я вообще тренируюсь и живу? Я как мешок с костями.

— Разве?.. То есть, я думала, бессмысленность тебя не настигнет.

— Бессмысленность?

— Да. Слабые люди без цели говорят о себе так, как ты сейчас.

Рэнхом помолчал.

— Вот именно, у меня есть цель, — заговорил снова, подумав. — Но откуда она взялась?

— Её создали мы.

Естественно, ответ не устроил.

— А я?.. Я вообще значу что-нибудь? На моём месте мог быть любой. Я пустой, меня наполняете вы — целью, и идеей, умениями, и чувствами. Меня создали вы, Сила!

— Неправда. Мы никогда не создаём ребёнка-Героя. Мы выбираем. Из всех людей планеты Орис, Будущих и Вечных. Согласно нашим данным, более всего подходишь ты.

Я не сказала ему, что Мерта могла стать Героем. Сейчас неактуальная информация.

— Потому что я самый пустой!

— Нет. Самый способный, восприимчивый, изобретательный. Люди назвали бы тебя талантливым. Может быть, гением. Мы таких не создаём. Это Событие.

Ему стало легче.

* * *

— Рэнхом тоскует, — сказала Покою.

На что он ответил:

— Если Герою плохо, вина покровителя.

Согласна.

* * *

— Сила, я хочу спросить.

— Да! — подтвердила Мерта, будто заступалась за Рэнхома.

— Будь добр.

— Вот вы четверо... Вы так много знаете, столько умеете. Почему вы не бороздите бесконечную вселенную, а сидите тут, над Орис, и нянчитесь с нами? Вы можете рационально объяснить мотивацию?

— Нет. Нами движут нерациональные силы — скука и некое предназначение. Мы с тобой уже говорили об этом, помнишь?

Запишу логичное продолжение беседы.

— Знаешь, почему нам всё дозволено? — сказала я, когда мы с Тернием сидели в кухонном отсеке. — Потому что мы ничего не хотим. Мы почти всемогущи, потому что нам плевать на всемогущество.

— Следи за выражениями! — крикнул Покой из соседнего отсека.

— В таком случае, мы плохая игрушка для того, кто нас создал, — заметил Терний.

— Да, — сказала я. — Очень скучная. Я хочу в это верить.

— Ты не должна ни во что верить. Верить — значит искать опору. Тебе не должна быть нужна опора.

— Я преувеличила. Мы не "ничего не хотим". Мы почти ничего не хотим.

— Важное уточнение, — сказал Терний. — Иногда твои размышления причиняют мне неудобства.

— Да, мне тоже.

* * *

— Через девять месяцев ты отправишься в Академию Семидесяти Семи.

— А подвиг когда, Сила?

Я выдержала паузу.

— Ну, Сила? Первый подвиг?

— А ты разве должен знать?

— Ты обещала сказать!

— Меньше семи месяцев осталось.

— Полгода!

— Я этого не говорила. Так что?..

— Хочу сегодня в деревню. Соскучился по Касси.

Милый, если б он знал, кого встретит.

Мы вышли в парадный отсек, я сжала плечо Героя, и ноги наши коснулись агархских трав. От солнечного света Рэнхом заслонился рукой. Мимо нас пролетел жжа (аналог шмеля).

Рэнхом запрыгал от радости, разбежался и скатился с холма. Бежал, улыбаясь, вдыхая сладкий запах недавно зацветших розовых панхучиков (аналога не обнаружено). Ветер тёк по горячим щекам.

Он почти добежал до ворот, но остановился мгновенно, едва увидел у ближайшего дома высокого мальчика с волосами до плеч. Облик показался знакомым, ёкнуло сердце, и лишь потом голос разума чётко: "Это он".

Рэнхом задохнулся. Не думал о письмах без ответа. Набрал полную грудь свежего ароматного агархского воздуха.

— Грай! ГРАААЙ!!!

И молнией — оставшееся расстояние.

Грай стоял неподвижно и спокойно смотрел. Он испытывал абсолютно то же, что и Рэнхом.

Грай сильно вытянулся, осунулся, побледнел. Глаза его блестели. Губы крепко сжаты. Обе руки — в кулаки.

Рэнхом остановился перед другом, готовясь броситься в объятия.

— Привет, — не выдержал Грай, и понял, что не выдержал, и первый шагнул навстречу, раскинув руки.

Рэнхом до боли сжал его — Герой-то физически гораздо сильнее. Грай вскрикнул, Рэнхом отпустил его, но миг спустя снова заключил в объятие, только осторожнее.

Минуту спустя Грай попытался высвободиться. Рэнхом отпрянул, но держал друга за плечи и глаз с него не сводил. Рэнхом задыхался.

Грай улыбался ему — по-взрослому. У правого уголка губ пролегла складка — такая у всех Граэв.

— Идём, Рэнх, выпьем?

Рэнхом ещё никогда не пил алкоголь и покраснел.

— Да, да... В корчму?

— Я только от родителей, решил прогуляться по родным местам. Так что в корчму, если ты не против. А ты ещё учишься? Где и прежде?

Рэнхом влюбился в то, как Грай говорит. Медовую реку вообразил себе: неторопливо и сочно текут слова. А как спокойно! Каждое слово взвешенно.

Они заказали сначала по шклянке гархэлы. Горько было Рэнхому, но не противно: выпил и глазом не моргнул. Он сумеет пить.

— Я со многими познакомился, — говорил Грай, и Рэнхом глотал его каждый звук. — Из разных земель, из разных семей. Мальчики и девочки, некоторые младше, а многие старше. Тяжело поначалу было друга найти. Я писал тебе, жаловался, если помнишь. А потом мы с ребятами нашли общий язык. Я вообще, кажется, умею подбирать ключ к любому. Последний год мы много практиковали. Я и детей лечил, и старух, и молодых, крепких мужчин. Простуда, старческая немощь, травмы. В основном.

— Теперь ты куда? — выдохнул Рэнхом. И не дожидаясь ответа: — Грай! Я так рад видеть тебя, ты...ты... Я не знал, что вот настолько соскучился! Как это мы...не общались так долго? Как я вообще выжил без тебя!

Грай слегка хлопнул Рэнхома по плечу и зычно крикнул:

— Корчмарь! Медовухи нам!

Рэнхом вздрогнул.

— Малы вы ещё, — сказал им одноглазый старик, неся, однако, кувшинчик с медовухой. — Не стыдно-то матушке с батюшкой на глаза показаться?

— Мы не с родителями живём, — сказал раскрасневшийся (сильно похорошевший) Грай. — Корчмарь, ты бы подоконник вытер, а то смотреть противно на мух этих дохлых. А я тебе с глазом подсоблю.

— Чего смотреть? Крив я.

— Так и второй, небось, не орлино око.

— То верно. Слепну я. Ты лекарь, что ль? Не Буев?

— Его. Напомни, я пропишу тебе заварку одну. И капель, пожалуй.

— Вот уж благодарствую. Почивайте, юнцы, — корчмарь поклонился и, метнув неострый взгляд в сторону подоконника, отошёл.

— Ты правда лечишь! — почти шёпотом воскликнул Рэнхом. — Какой ты серьёзный! Взрослый!

— Лечу, да, — улыбнулся Грай, нежно глядя на Рэнхома. — А ты воином будешь.

— Буду! Грай, я через год пойду в Академию Семидесяти Семи!

Грай скептически глянул на друга.

— И тебя возьмут?

— Да! Ну...мне обещали...э...помочь в этом.

Рэнхом запунцовел до ушей.

Грай хмыкнул.

— Почётно, бденх.

— Ты ругаешься! — вырвалось у Рэнхома.

— Ага. Ещё и трубку курю, — Грай в самом деле достал из кармана тёмно-синего жёсткого плаща голубую трубку, а потом спички.

— Да я не в упрёк, — потупился Рэнхом.

— А знаешь, что самое страшное? — сказал захмелевший Грай, держа трубку в зубах.

Голос его огрубел и стал ниже.

— Я тоже буду в воинстве, Рэнхоме. Не элитой, как ты. Лекарем. Но и меч в руки взять не погнушаюсь. А знаешь, — Грай хохотнул, — на чьей стороне?

Рэнхом всё понял. Молчал. Отхлебнул медовухи. С тех пор ни капли её в рот взять не мог.

— Тебя завербовали, — полторы минуты спустя сказал Рэнхом, когда до каждой чёрточки изучил одну узоринку стола: спираль — бесконечный лабиринт.

— Кха. Х-ха. Кхм. Зови как хочешь. Как тебе угодно, Рэнхоме. Элитный воин Рэнхом. Новая река Будущих.

— И ты уйдёшь...к ним...жить? — недоумённо спросил Герой.

Мы только что обухом по голове стукнули — образно выражаясь.

— Да. Завтра отец угощает здесь кого ни попадя — праздник в честь меня. А послезавтра я и пойду. Нам нашлось местечко на чужом континенте. И мне, и Рнесию, и Уанну, и Шамше. Отец мой выбор одобряет полностью. Более того, он признался, что именно такой судьбы хотел для меня. Возвращения на родину. Потому и отправил поближе к нашим.

"Нашим", — прозвенело в отяжелевшей голове Рэнхома. Ему хотелось вздремнуть, но соображал прекрасно.

— Твой отец — шпион, — сказал Рэнхом, рассматривая дырку в грязных (бывших белых) шторах.

Он вспомнил казнь господина Слнца.

— Да, — сказал Грай, вызывающе глядя на Рэнхома. — Вот каков друг детства твой. Стыдишься, убежишь?

— Ты сам стыдишься, — шепнул Рэнхом. — Как давно ты вернулся?

— В Загорье? Пять дней как. Я не говорю: "Вернулся". Вернулся — это на Любимчик. И я не стыжусь. Перед тобой, разве что, — вдруг (не вдруг) признался Грай. — Точнее, огорчать тебя не хотел. А делаю я, что должен.

Прав.

— А... Касси? Что она сказала?

Грай взволновался.

— Ох, я забрал бы Касси с собой. Я люблю её, знаешь, — развязно бросил. — Но она сказала, что за мной не пойдёт. А я ответил, — повысил тон, — что мы свидимся, когда воинство Вечных дойдёт до Загорья. И быть Касси женой мне!

Рэнхом не отвечал. В окно сквозь грязные капли бил закатный Леорис.

— Я домой, — Грай бросил на стол четыре монетки. — Ах, старику оковика прописать. Корчмарь! Бумагу мне и перо! Лечить тебя буду!

Рэнхом смотрел на небо и лучи, подперев рукой щёку. Грай, не колеблясь, нацарапал рецепт и завернул в него монетки. Корчмарь снова поклонился и сказал: "До завтречка!"

Снаружи Грай спросил:

— Придёшь? Попрощаемся.

— Ты предал меня, Грай, — чуть невнятно ответил Рэнхом.

— Пф, я не предавал никого. Мы были друзья детства, и я дорожил тобой. Как другом и как...ну, воспоминанием хорошим. Так не придёшь? — Грай пьяно-пристально смотрел в лицо Герою.

— Я приду, — звонко и уверенно заявил Рэнхом.

Промелькнула усмешка на лице Граа. Они кивнули друг другу и разошлись в разные стороны.

* * *

— Не по нему горевать тебе. Предатель, который способен говорить честно, только налакавшись, — с максимальным презрением говорила я Рэнхому.

— Каким стал он!

— Рэнх, разве секрет для тебя, что люди меняются?

Молчание.

— Я спущусь завтра ещё раз.

Я не стала ломаться: он переживает худшие минуты за прожитые четырнадцать лет.

— Я подумаю.

— Это важнее всего! Вас! Тренировок этих поганых! В последний раз видимся с ним!

Точнее, в предпоследний.

— Хорошо, Рэнх. Он был лучшим твоим другом. Спустимся завтра.

Молчание. Благодарить он не в силах.

— Спи крепко, Рэнхом. Но сперва попроси, будь добр, зелюнцев поменять наволочку. Она промокла насквозь.

* * *

Попойка началась на закате. Собрались из трёх окрестных деревень: Загорья, Пригорья и Угорья. Много юношей и девушек пришли, а некоторые вдовые мамаши привели ребятишек.

Пиво, медовуха и гархэла ливнями орошали алчущие крестьянские рты. А к напиткам подавали ещё сыры, грибы и колбасы.

Чуть ступишь за порог, как в нос ударит хмельное благовоние и мясной аромат, да ещё с примесями пряных приправок.

Благодарного корчмаря не узнать было: так услужлив он со всеми.

-В далёкие земли уходит, — говорил Буй взрослым мужчинам. — Лечит будет, жизни латать! Ух, горжусь я сыном, бденх что такое! — и стол страдал от крепкого отцовского кулака.

Посреди корчмы стоял великолепный румяный Грай. Одной рукой он держал кувшин с пивом, другой прижимал к сердцу Касси. Та воспользовалась преимуществами девичьей памяти и позабыла будто бы о ссоре их и о скорой разлуке, обводила присутствующих ликующим взглядом: вот, мол, дождалась и я счастья своего, поглядите!

Счастье её было одето в длинную, почти до колен, голубоватую рубаху с красными агархскими узорами на рукавах и горлышке. В нарядные красные сапожки с загнутыми носами заправлены широкие штаны (отцовские праздничные, для свадеб и похорон бережёные). Ни дать ни взять бравый молодец из фольклора, встречающегося на каждой четвёртой из знакомых нам планет.

Красавец Рэнхом, едва вошёл в корчму, переманил любопытство сельских девушек. Ещё бы — мускулистый, но изящный и словно таящий что-то — не в пример крепкому, здоровому и простому (так они думали) Грау.

Буй тоже моментально перевёл взгляд с будущего лекаря на Рэнхома. Отец боялся, что прекрасный сын находится под влиянием загадочного Будущего. Буй перегородил дорогу Рэнхому, идущему прямо к Грау, но Грай вынырнул из-за спины отца.

— Рад тебе, — отщёлкнул Грай, подавая руку.

— И я, — молвил Рэнхом.

— Здесь думают, будто празднуют моё назначение лекарем на Севере, — не меняясь в лице, сказал Грай. — Храни их Тайна.

— Лучше бы так и было, — потупясь, сказал Рэнхом.

Грай хотел хлопнуть друга по плечу, но не посмел.

— Позволь угостить тебя, Рэнхоме, — сказал он. — Хмель, мясо, хлеб, сыры — выпей и съешь за моё здоровье.

И Рэнхом послушно отошёл к столам. Хотелось петь сквозь слёзы: так хорош и так далёк от него Грай.

Но того надолго не хватило: заговорив с соседским сыном, Грай тут же бросил его и бочком стал подбираться к Рэнхому. Герой давился свёклой. Застыл по струнке, увидев подтанцовывающего друга.

Шесть секунд они смотрели друг другу в глаза, а потом Рэнхом сказал:

-Может быть, выпьем?

— Да, — просто и спокойно ответил Грай и взял первую попавшуюся кружку. Ещё одну дрожащей рукой подал Рэнхому.

“Вот тут зелёная капуста, и как она резко пахнет! А тут крошки рассыпаны по столу, а вот как он улыбнулся, очаровательно — нет, очаровывающе, и так светло, и — ой! — мимо окна пролетела чёрная птица, крылья хлопнули, а вон там захохотала компания отцов”.

Рэнхом почти сознательно проговаривал про себя детали. Перед долгой разлукой (он думал — перед концом) хотел запомнить встречу и воссоздавать потом через подробности.

Не отрывая взгляда друг от друга, они махнули кружками вправо (традиционный застольный жест). Выпили залпом. Рэнхому было горько и противно.

Он проглотил виноградинку и сделал глубокий вдох.

— Я очень люблю тебя, Грай. Если ты предашь меня, я выдержу. Но постарайся не делать этого, прошу тебя.

— Я всё решил, — мгновенно ответил Грай. — Я сын Вечного и буду Вечным. Никто не вынуждает нас становиться врагами. Забудем друг друга, Рэнхоме.

— Не могу я забыть тебя, — подумал Рэнхом, а Грай понял без слов.

— Тогда мне пора, — сказал Рэнхом.

Тёплое и крепкое рукопожатие.

Столько излил бы Рэнхом, столько спросил бы, но убегал, неважно куда, главное — прочь от этого места и этого времени.

Он бродил среди холмов, цеплялся за траву и выдирал её из земли, вместо того чтобы выдрать Граа из сердца.

За минуту до восхода Леориса я забрала его.

* * *

Упомяну о пророчестве.

После полуночи Касси побледнела, потеряла связь с пиром и миром и вылетела из корчмы. Грай поразился: весь вечер она держала его за руку, поглаживала пальцы и, прижимаясь к нему, обхватывала талию, а тут вдруг нашлись дела поважнее и, кажется, пострашнее. Грай улыбнулся какому-то гостю и вышел разыскивать припадочную подружку.

Касси сидела на ступенях корчмы, обхватив колени руками.

— Ну что такое? — недовольно спросил он.

— Грай, — сказала она, и голос её дрогнул. — Ты пойдёшь туда, на сраженье...

— Ну разумеется, пойду, — перебил он. — Чего ты ревёшь-то?

— Ты столкнёшься с Рэнхомом, — дальше Касси говорила, уже не пытаясь сдержать рыдания. — Ты... ты... ты покончишь с собой, Грай.

Касси никогда не ошибалась, и все это знали.

— Я столкнусь с Рэнхомом, — повторил Грай, — и он не убьёт меня?

— Попытается.

Касси больше не могла говорить, и он терпеливо пережидал, опустив голову, пока она перестанет трястись и протяжно всхлипывать.

— Он победит тебя, но не убьёт. Ты сам... ты сам... почему?

Новый приступ истерики. Она застыла, только плечи вздрагивали, а по щекам на подбородок непрерывно лились солёные потоки.

— Этого нельзя изменить?

Она помотала головой. Он приобнял её и поцеловал в висок.

— Я для тебя уже мертвец?

— Нет. Да. Да, но... Мы видимся в последний раз. Почему, почему, Грай? Ты ведь хороший. Я знаю тебя, и Рэнхом знает... Рэнхом ведь всё равно любит тебя. И ты...

— И я, — подтвердил он.

— Такие друзья были! И ты, как, как ты посмеешь... — Касси снова разрыдалась и стала с силой размазывать слёзы по лицу. — Как посмеешь ты убить себя?

— Скоро узнаем, — тихо и задумчиво проговорил он.

Абсолютно не представляю, что он чувствовал, прижимаясь к любимой, которая оплакивала его душу, раздумывая о смерти, оказавшейся так близко. Ни единой слезинки, ни хотя бы морщинки, прорезавшей лицо. Он только иногда вздыхал. А Касси должна была разлететься на мелкие кусочки под напором солёной воды, только всё-таки невредимой вышла из горя.

Я смотрела на них совсем недолго. Моё одиночество нарушил Покой.

* * *

Пока у Рэнхома драма с Граэм, я продумываю Персонажей. Икто — лучший друг, человеческий двойник Героя. Атна — выручающая загадка.

Я горжусь словами, которыми обменяются Рэнхом и Икто при первой встрече.

— Ты мне не нравишься, — прямолинейно заявит Рэнх, высоко вскинув голову.

Икто усмехнётся и поднимет перст указующий.

— Правило первое, — скажет Икто. — Если кто-то не по нраву, присмотрись к нему получше. Скорее всего, ты видишь отражение себя.

— Это чьё такое правило, — пробурчит поверженный Рэнхом.

— Моё. Никогда не подводило, — ответит Икто.

Конечно, не подводило, ведь это я придумала.

Слышу собственной вздох. Театральный.

Закрыть часть. Отправить. Начать новую.