The Fallen Angel (гет)

Примечания:

Наверное, стоило написать об этом с самого начала, но я что-то совсем забылась и поэтому поясню об этом здесь.

Обычный текст — говорит Сережа. Курсив — Птица. Жирный курсив — галлюцинация/голос в голове.

Она смотрит в его карие глаза, что при свете закатного солнца потемнели и приобрели золотой, поистине прекрасный оттенок. Аккуратно обрабатывает царапину на его щеке и уже затем наклеивает поверх нее пластырь. С таким видом, будто занимается вовсе не серьезным и важным делом, а скорее просто пытается все сделать все «по красоте». Уже и не спрашивала о том, что с ним случилось, и кто пострадал на этот раз, не считая это таким уж чем-то важным. Кто бы там ни был — получил он явно по заслугам. В этом можно было даже и не сомневаться. А потому Веронике и не было дела, кто и за что. В любом случае, скоро это выяснит. И уже затем подговорит ребят, сама лично позаботится об алиби и сделает себя свидетелем того, как на ее милого и доброго Сережу напал кто-то из зависти.

По крайней мере, мальчишкой он был очень умным. Чем старше, тем красивее, да и воспитатели относились к нему хорошо. «Ой, Сережа!», «Ты не проголодался?», «Давай-ка пойдешь со мной, у меня для тебя печенье есть» — с чего вдруг они начали проявлять к нему столько внимания, не было понятно ни ему, ни, тем более, его подруге. Оба прекрасно помнили о том, как взрослым с раннего детства было на них просто наплевать. И в то время, как Сережа радовался таким переменам и спокойно шел на контакт, другой «Он» искал в этом некий свой скрытый подвох. И относился к ним с таким же подозрением, что и Вероника.

— У тебя, возможно, есть какие-то вопросы? — спросил, казалось бы, ее друг, да вот только сама девочка понимала, что это был не совсем он. Кто-то другой, кто-то такой же понимающий, но разговаривающий с ней совсем иначе. Совершенно. И чем больше она видела через чур сильные изменения в характере Сережи, тем быстрее пыталась мысленно его как-то оправдать и просто закрыть глаза на происходящее. Разумовский против насилия? Да, Вероника была уверена в том, что этот мальчик, ее лучший друг, и мухи сам обидеть не сможет. Разумовский отмалчивается в медпункте, и она перевязывает ему руки после стычки с хулиганами? Что ж, видно, произошло просто какое-то недоразумение и виноват, по любому, кто-нибудь другой.

— Нет. Никаких, Сереж, — тише ответила она и слабо улыбнулась, расправляя большими пальцами пластырь на его щеке. — В любом случае, скоро узнаю. От Олега или же воспитателей, когда ты все забудешь, — мальчик прыснул со смеху, когда девочка посмотрела на него так… укоризненно, словно обвиняя в чем-то, но при этом напрямую этого не делая.

— Забуду? Но я все помню, Рони, — его улыбка была пугающе прекрасной. Он говорил игриво, даже театрально, словно актер во время съемок. Но только медпункт — не очередная декорация. Они не актеры, а вокруг них — ни души. И, само собой, никаких камер не было.

— Да что ты? — но вот ее сарказма он уже не оценил. Хотя, Веронике в этот момент было все равно. Ей всегда было все равно. Она говорила то, что думала. Она хватала его за руку, когда ей того только захочется. И обнимала. Дарила тепло, коего он никогда у нее и не просил.

— Думаешь, я стал бы тебе врать? — он склонил голову к ее руке. Улыбка пропала с лица, медово-золотистые глаза уставились на девчонку так, словно он следил за каждой ее эмоцией, пытаясь понять то, какой же кавардак творится сейчас в ее голове. А Морозовой же и вовсе так казалось, что он видел ее насквозь. И это… было просто чертовски неприятно. — Сколько еще ты будешь игнорировать меня?

— Что?.. — вопрос слетел сам собой, когда по спине пробежался холодок и девочка хотела рефлекторно отвести руку или же отстраниться, но осталась рядом с ним. В том же положении, и затаив дыхание, когда от волнения бешено стучало сердце и мысли в голове перемешались, от чего она не могла быстро придумать, что ему ответить. — Но я никогда не игнорировала тебя. Приведи хоть один случай, когда я избегала общения с тобой или отказывалась говорить.

— Ты знаешь, о чем я. К чему весь этот фарс? — уж ему ли говорить о фарсе? Прямо сейчас девочка вспомнила один из старых комиксом, что они читали когда-то с Сережей, и главный антагонист там вел себя примерно так же. Так что ей мешает просто воспринимать это как шутку? Возможно, чувства Разумовского. Ему точно будет неприятно, если она засмеется и спросит сейчас про этот глупый комикс. Тогда что? Чего он добивается?

— Нет, Сереж, не знаю, — она приложила ватку к его губе. — Единственное, что могу сказать, так это то, что не тебе мне говорить о фарсе, — и все же, Морозова решила сказать так, как есть, и о чем в этот момент подумала, умолчав только о комиксе. — Я не знаю. Ни того, чего ты всем этим пытаешься добиться, ни того, почему ты настолько… рьяно пытаешься мне что-то доказать. Свое существование? Хорошо, я в курсе, — теперь Вероника уже следила за его выражением лица. А оно оставалось прежним. За исключением того, что он смотрел на нее без прежней насмешки и, кажется, был куда более серьезен. И она не знала, что напрягало тогда больше. Когда он отвечал загадками, либо же отмалчивался с задорной улыбкой или же… сейчас, когда начал открываться? Что ее больше пугает? То, что он — загадка для нее? Или же то, что она может узнать о нем все прямо сейчас?

— Тогда почему продолжаешь делать вид, что меня нет? — на этот вопрос у нее ответа не было. Рони опускает взгляд, он снова усмехается. Бесит, очень сильно бесит. Но сказать этого от чего-то она ему не может.

Возможно… какая-то часть ее самой просто не хочет ему верить. Ровно так же, как и признавать очевидные проблемы с головой Сережи. Но было ли то, действительно, проблемой? Может, скорее, аномалией? От чего-то сейчас она снова вспомнила их знакомство с Олегом. Как сначала они всем своим естеством выражали протест и нежелание даже говорить друг с другом, а к вечеру общались так развязно и складно, будто полжизни вместе прожили. А на следующее утро Сережа просто все забыл. И когда Волков напомнил ему за вчерашнее, встретился лишь с растерянным и ничего не понимающим мальчишкой, что совершенно не мог вспомнить того, как подружился с этим дерзким ребенком и от чего тот вдруг начал относиться к нему с таким уважением и… в то же время, своеобразной простотой.

И в то время, как Сергей активно спрашивал Веронику о вчерашнем, Олег аккуратно пытался намекнуть на то, что у ее дружка «не все дома». Но Морозова продолжала закрывать на это глаза. Она общалась с ними дальше, верила в лучшее и беззаботно проводила время в их компании. Иногда все вместе, иногда — по отдельности. Осознав, что говорить с ней о Разумовском бесполезно, Олег решил просто последовать ее примеру. Начал общаться с ними обоими. Сережу учил драться и мотивировал на то, что надо уметь постоять за себя, а с «Кем-то другим» тем временем развлекался на полную катушку. Этот «Кто-то» был таким же отморозком. Грубым, саркастичным и, на самом деле, чем-то напоминающим скользкую змею, продумывающую наперед свой каждый новый шаг. Но в то время, как Волков общался с ними двумя и воспринимал их, как разные личности, Морозова продолжала общаться с ним, словно с одним и тем же человеком, и так уже на протяжении целых пяти лет.

Все это время он пытался достучаться до нее. Терпел, когда Вероника продолжала обращаться к нему, как к тому хлюпику. Терпел, когда она будто бы совсем и не видела между ними разницы. Терпел и тихо ненавидел, когда девочка продолжала опекать его, спокойно улыбалась и делала вид, что ничего не замечает. Словно его нет и никогда не было. Словно его не существует, все, что она видит — не более, чем ложь, и на следующий день Сережа, сказавший, что ничего не было — будет единственной правдой, которую Морозова примет даже в самом извращенном виде, со всеми уликами, доказывающими в точности обратное.

— Я слишком долго терпел это, Рони, — тихо шепчет ребенок, искренне пытающийся доказать ей свое существование. Да, здесь она была права. Это то, что он пытался ей сказать все то время. — Мы терпели, — выделил он так, словно имея ввиду точно так же и Сережу. — Он очень хотел, чтобы ты поверила в меня.

А ей сейчас очень хотелось притвориться дурой и соврать. Но под его испытывающим взглядом она просто не могла того сделать, сколько бы не думала об этом. Конечно же, Вероника видела странности в поведении Разумовского. Видела, знала о них, чувствовала, что общается словно с разными людьми. И провалы в памяти у Сережи были лучшим подтверждением ее догадок, что пресекались сразу же, практически на месте, ведь… если в чем-то правда и была, так это в том, что ей слишком сильно знакомы чувства этого человека. Они понимают друг друга, Рони… понимает. И чувствовала его колоссальную поддержку в ответ, даже если при всем этом он умудрялся насмехаться, либо же говорить прямо и достаточно жестоко по отношению к ней. А после… вел себя просто как обычно. И в привычной, такой мягкой и доверчивой улыбке Сергея ей виделось, как он за ней скрывал боль и обиду ко всему этому жестокому миру. А может, этот воображаемый друг и был тем, кто скрывал в себе все трудности ее друга? Тем, кто терпел все вместо него? Тем, кто брал все в свои руки, и тем, кто защищал его от паршивой реальности? Она не знала. И не могла того знать.

— Расскажи, как мы с тобой познакомились, — тише попросила она, но то… было не столько даже просьбой, сколько требованием. Когда Вероника с беззаботной улыбкой спросила, помнит ли Сережа, как они впервые начали общаться, он всегда тепло улыбался ей в ответ и рассказывал с того момента, как она подошла к нему и предложила дружить, и что он чувствовал после ее вопроса.

— Мне еще было семь. От нечего делать я решил пойти к пляжу, но выйдя из старого корпуса, услышал твой крик. Ты пыталась защитить кота от хулиганов, — начал он так спокойно, но совершенно не с того момента, откуда рассказывал ранее Сережа. Да, конкретно познакомились они гораздо позже. И Разумовский мог отослаться на тот день, когда Вероника сама подошла к нему, но… он ведь узнал ее имя еще до этого. — Артем схватил тебя за волосы. Говорил, что сожжет заживо, если не отступишь. И не посмотрит на последствия, — нельзя было точно описать его эмоции. Морозова вспомнила «чирк» зажигалки у своего лица, когда мальчишка намотал ее волосы на руку, но все ее внимание тогда было приковано к огню. — Когда я вмешался, на меня накинулись двое. Ты укусила того ублюдка за руку. Он ударил тебя, оттолкнув к стене, и решил на этот раз лично «разобраться» со мной после того, как его друзья запинали меня ногами, — сейчас же в голове Вероники возник обеспокоенный голос Сережи: «Это… они тебя так?», будто он, и правда, не знал, что же тогда произошло. — Я разозлился на него. Вытерпел три удара, а затем разбил ему нос, пока бил лицом об забор. Ребята испугались и удрали жаловаться. Ты же осталась и смотрела до самого конца. Рони, ты помнишь, что сделала, когда он схватился за твою ногу?

Вероника молчала. Она прекрасно помнила со злости ту оброненную некогда фразу. Как и то, как старательно защищала Сережу после всего инцидента. Как плакала, рассказывая воспитателям о хулиганах и о том, что они делали. Как Разумовский заступился за нее и спас, когда Артем с его друзьями избили бездомного кота и схватились за нее. Морозова сильно приукрасила правду, утаила то, что Сергей бил их главаря об забор детдома и рассказала о том, что это вышло случайно, когда на мальчика накинулись все трое ребят.

— Ну?..

— Я наступила на его руку, намеренно надавив сильнее ногой, и сказала… — девочка перешла на шепот: — «Это такие уроды, как ты, должны сгореть заживо и более не рождаться».