Фрагменты (джен)

Ждать чего-то и дальше было просто глупо.

Администрация институтского общежития выдала мне временную прописку в самом конце октября. Тогда я и пошла в больницу. Записи не предусматривалось, все просто занимали очередь, и так, одного за другим, врач принимал пациентов; об этом мне рассказала второкурсница.

В тот день стояли туман и липкая морось. Небо сливалось с землёй. Больничный двор был завален лысыми ветками остриженных деревьев.

Передо мной оказалось четыре человека. Я села на крашеную железную лавочку, и началось тяжкое время — наедине со своими беспокойными мыслями. У меня была с собой книга, но даже раскрывать её не хотелось.

Никто не разговаривал. Пожилая женщина в грязной куртке кашляла и громко вздыхала. Мне было одиноко. Я трясла ногой и повторяла про себя всё, что планировала рассказать врачу. Откуда-то дуло, и я мёрзла. Белая длинная лампа под потолком противно мигала. Хотелось курить — уже не терпелось выйти на улицу, оказаться как можно дальше от этого места.

— В первый раз? — шепотом спросил у меня короткостриженый мужчина. Я взглянула на него, и он показался мне похожим на Булгаковского мастера. У него были такие же несчастные глаза.

— Ага.

Он покачал головой и проговорил что-то похожее на «эх-эх-эх».

Я рассмотрела на свои ботинки, шуршащие синие бахилы, потом перевела взгляд на серо-коричневую, в разводах, плитку. От волнения у меня болел живот. Из-за монотонного больничного шума — кашля и мигания сломанной лампы — казалось, что время не двигается.

Я попробовала было раскрыть книгу, но, нет, чтение совсем не шло. Я побарабанила пальцами по твёрдой обложке, состроив гримасу разочарования.

Наконец-то подошла моя очередь.

Я молча открыла дверь, также молча положила на стол, за которым сидела докторша, свою свежеизготовленную медицинскую карту, и опустилась на чёрный кожаный стул, как-то нелепо стоявший посередине кабинета.

Докторша — женщина со светлыми волосами, в прямоугольных очках, хмурая и безучастная — коротко оглядела меня, потом раскрыла мою карту.

— Варвара… Студентка? Недавно переехали? — спросила она, опять посмотрев на меня.

— Ага, — я кивнула.

— Н-да, молодая… ну ладно, с чем пришли?

Все мысли вдруг перепутались. Я опустила руки на колени, чтобы унять дрожь.

— Мне плохо.

Пока я искала, что сказать дальше, докторша ответила мне усталым тоном:

— Да нам здесь всем нехорошо.

Не зная, зачем, я кивнула…

— Мне очень тяжело вставать по утрам: сил совершенно нет. Раньше я много плакала. Сейчас — практически не могу… Очень устаю, даже просто сидеть на лекции — тяжело. И скучно. Не могу представить, чтобы меня что-то интересовало или радовало. Кажется, я этого не умею. Еда безвкусная. Память ужасная. Реакция — тоже… В мыслях бардак. Ощущение, как будто мой мозг гниёт. Я спала бы и спала, больше ничего. Хотя иногда спать никак не могу: много беспокойных мыслей. Я стала часто болеть. Даже от метро пройти не могу… Пропускаю пары, когда совсем плохо. А мне часто плохо… Устала — я очень устала.

Докторша, до того ведшая запись, остановилась.

— Вы учитесь на филологическом?

— Нет, на геологоразведочном.

— Речь у вас хорошая. Да и потом, у филологов обычно нервы расстроенные…

Наступила тишина, и она показалась мне невыносимой.

— Часто мне кажется, что все меня ненавидят, — сказала я, — что я сделала что-то ужасное. Такое неприятное ощущение — как будто вот-вот поймают с поличным. Да я и сама себя ненавижу.

— О, уже бред.

Она произнесла это таким тоном, точно только что сделала долгожданное открытие.

И опять повисла тишина.

— Как долго держится это состояние?

— В общей сложности около года.

— Что вы имеете в виду?

— Сначала я была плаксивой, раздражительной, ажиотажной… А где-то три месяца назад мне вдруг всё стало скучно... в общем, так.

— Понятно. Руки?

— Что, простите?

— Руки покажите.

Я послушно закатала рукава свитера…

— Да с таким членовредительством уже не ко мне — вам в стационар надо, — сказала докторша.

Я испугалась.

— А можно как-то иначе? Много пар пропущу.

— Первый курс… раз боитесь, значит можно. Хотя… всё зависит от того, как вам подойдёт лекарство.

— Вы назначите мне таблетки?

— А вы хотите попробовать обойтись без них? — она посмотрела на меня поверх очков.

У меня вдруг нашлись силы усмехнуться (это было в высшей степени неуместно):

— Не рискну.

— Так, галлюцинаций, мании преследования, голосов в голове — ничего нет?

— Нет.

— О смерти думаете?

— Думаю.

Докторша что-то зачеркнула на своём листке.

— Были попытки?

— Были…

— Что ж вы не сказали?

Я не ответила. Не нашла слов.

— На диетах сидите, голодаете?

— Нет.

— Точно? Худая.

— Иногда нет аппетита, но специально не голодаю.

— В обмороки падали?

— Два раза… в детстве.

— Ясно.

Докторша замолчала, вытащила небольшой лист бумаги, начала снова что-то писать. Я сильно надавила на колени, чтобы не трясти ногами, и от нечего делать стала смотреть вокруг. Стены кабинета были выкрашены бежевым. В углу зачем-то стояла раковина, напротив — шкаф. Справа висел плакат — с призывом читать «Палату №6» Чехова и быть стоиком. «Какое странное прочтение» — пронеслось в голове. Мне казалось, что «Палата №6» отвращает от стоицизма и Чехов выставил эту философию в неприглядном свете.

Ещё сильнее, чем в коридоре, захотелось на улицу и курить.

— Вредные привычки есть? — точно прочитав мои мысли, спросила докторша, оторвавшись от письма.

— Курю.

— Бросайте. Это может усиливать ваши симптомы.

«Как легко» — поджав губы, подумала я.

Спустя пару минут докторша перестала писать и положила листки бумаги на край своего стола. Я расценила это как знак встать и подойти.

— Вот вам рецепты и схема лечения. Приходите через месяц. Будет совсем плохо — раньше… Но, учтите, я отправлю вас в стационар. Если окажется, что препараты сильно на вас действуют, иначе никак.

— Хорошо, — вот и всё, что оставалось сказать. — А что со мной?

— Пока депрессия, а там посмотрим.

«Посмотрим»…

— Подойдите в регистратуру, поставьте печати. А то рецепты будут недействующие. И скажите следующему, что у меня перерыв десять минут.

Я собрала выданные мне бумаги, и из-за дрожи в руках тут же уронила всё на пол. Докторша ничего не сказала. Она уже закончила свою работу.

Выйдя на улицу, я всё-таки закурила. Было уже темно, холодно, дул ветер; туман сошёл. С неба летели редкие колючие хлопья снега. Я опять вспомнила Чехова, только на этот раз — его «Студента». Хоть там была и весна, пейзаж сходился с настоящим.

«Вот бы и мне быть всего лишь чьей-нибудь героиней».

Я ревностно желала не существовать. Хотелось, чтобы всё перестало быть настоящим, чтобы действительность обратилась в рассказ, фильм, на худой конец — шутку. Да, было бы это всего лишь долгой, грустной, глупой шуткой о девочке Варе, зачем-то уехавшей в Москву и сломавшейся.

До общежития оставалось идти где-то десять минут, когда я зашла в сквер и там — села на лавочку. Мне было горько, вернее и прозаичнее сказать — тошно. Я вдыхала едкий дым и думала о том, что мне, возможно, придётся лечь в больницу, а ещё о том, что я совершенно одна, что мне не с кем даже поговорить о происходящем. Одиночество разъедало меня изнутри. До слёз — которых я не могла выдавить из себя — хотелось близости и тепла. Я чувствовала себя иссушённой, сгоревшей дотла, и мне оставалось мечтать только об одном — о человеке. Я казалась себе жалкой, потому что мне и хотелось — жалости. «Вот бы кто-нибудь приютил, приласкал». Да, я проживала мгновения слабости. Было тяжело, больно и невыносимо досадно. Я смотрела, запрокидывая голову, в небо, на снег, и меня терзала несправедливость: в мире столько людей, а одиночество неискоренимо и, наверное, даже естественно. «Каждый, — думала я, — однажды бывает одинок, и вот настала моя очередь». Все человеческие страхи виделись чем-то мелким и глупым, потому что я понимала: единственное, что страшно, — это одиночество. Живой человек, как бы болен он ни был, не может оставаться один. Ни одно безумие не отберёт нужды в общении и взаимном познании.

Сигарета таяла в моих пальцах, и я понимала, что придётся вернуться «домой» — весь этот город был для меня чужим и строгим, — кое-как приготовить домашнее задание, поужинать (я заранее знала, что ни на что сложнее быстрозаваримой лапши меня не хватит) и лечь спать. Придётся делать вид, будто всё идёт, как и должно.

Я развернула рецепты и прочитала названия препаратов. Их было два, и оба я видела впервые. По-хорошему мне бы стоило зайти в аптеку прямо теперь, но сил совсем не было. Я мысленно отложила это дело на завтра. Стало ещё горше. Я представилась самой себе сумасшедшей и немощной, решила, будто такой меня отныне будут видеть все вокруг. Хотелось плакать, но я по-прежнему не могла.

Мимо прошла женщина в длинной куртке, она вела на поводке мокрую коричневую собаку и тоже курила.

Название дано по песне Jack Stauber’s Micropop «Tea errors». «Tea errors» — игра слов: tea errors — t-errors — terrors: ужас.