Дорн тьмы: Ноктюрн (гет)

* * *

Прощай

Прощай и будь подольше в мыслях -

Не забывай, не исчезай.

А если кто-то в дверь стучится -

Не открывай, не отвечай.

 

И будь ты в шумной электричке,

В толпе, иль средь знакомых стен -

Не смей в порыве сатанинском

Искать меня в огне сирен.

 

Я — недочитанная книга,

Я — незаконченный портрет,

Я — отражение индиго,

Я — стертый кровью оберег.

 

Теперь я просто всплеск, знамение,

Воспоминание ярких дней,

И мне неважно во что верить;

Я — исчезающая тень.

 

Так почему же ты все ищешь

Меня средь тысячи людей?

Ты не готов со мной смириться,

Потеря губит в нас людей.

 

Прощай, не исчезай навеки,

Я не вернусь, я не спасусь.

Ты уничтожил мир свой млечный -

Не дотянусь, не разлюблюсь.

 

По-прежнему храня молчание,

Ты не уснешь, ты не солжешь.

И пусть я лишь воспоминание -

Ты сохранишь, убережешь.

* * *

«Доброе имя лучше дорогой масти, и день смерти — дня рождения.

Лучше ходить в дом плача об умершем, нежели ходить в дом пира;

ибо таков конец всякого человека, и живой приложит это к своему сердцу.

Сетование лучше смеха; потому что при печали лица сердце делается лучше.»

 

~ Книга Екклесиаста, глава 7, (стихи 1-3)~

* * *

Всё тот же бархатный голос, зовущий меня во сне, и сон, один и тот же, снящийся с 7 лет. Сон о городе, в котором меня нет, но в котором я пребываю до сих пор. Я осознаю, что холодно, но не чувствую холода, понимаю, что должна быть ночь, но вокруг светло, как в ясный день. Я не знаю как там оказалась и где была до этого. Я хотела бы вернуться туда, откуда пришла, но я не помню этого места. Впереди по мощенной дороге виднеются руины древнего города. Там не осталось ничего, — лишь разобранные остатки безымянных надгробий и замшелых гробниц. Так и не найдя выхода, я в бессилии сползаю вдоль ствола дерева, корнями которого увиты могилы. На кроне, среди ветвей, я замечаю ушастую сову, обхватившую своими острыми когтями гнилые листья. Она сверкает на меня пронзительным инфернальным взглядом, а ее мерное уханье внезапно выдергивает меня из оцепенения. Я словно осознаю что-то, но не могу удержаться за эту мысль, однако мне хватает и доли секунды, чтобы заметить на полуразрушенной надгробной плите под моими ногами своё имя, дату рождения и дату... смерти. Неожиданно для себя я понимаю, что мёртва. Сова плавно опускается меж веток в машущем полете, нависая вплотную над самым моим лицом, размахивает своими длинными крыльями, и, постепенно растворяясь в бездонном красном свечении ее глаз, я возвращаюсь к реальности. Очень странный сон.. И сон ли это вообще? Мне кажется, что я бодрствую, но не могу пошевелиться, словно я смотрю сквозь веки, а голос все продолжает: «И вот далеко-далеко, над тысячами лиг разметавшихся облаков я увидел, как каплями опадает луна. Смерть и адская бездна, куда он был послан по моей слабости, изменили его для всех, но не для меня. Теперь я слышал его голос, растущий, разрывающий пространство невыносимым сиянием, и упал, залитый волнами пламени. Тогда я погрузился внутрь и услышал, как Король в желтом шепчет моей душе: «Страшно впасть в руки Бога живого»...

И вновь я стою перед своей могилой в некрополе Нордфридхоф, теперь уже окончательно пробудившись.

— Что-то не так? — окрикивает Он меня.

— Нет, все тот же сон, преследующий меня последние 20 лет.. Может, это наваждение, но каждый раз, как это происходит, я впадаю в некий кататонический ступор извне, не в силах пошевелиться, а после пробуждения осадком остается только одно — чувство незавершенности. Будто меня кто-то привел туда, не сказав, как найти выход, и просто бросил, оставил навсегда в этом вечно возвращающемся кошмаре. Это делает меня неполноценной, ненавижу это чувство...

— Что, если это не сон? — мои глаза округлились, — Знакомые места помогают вспомнить забытое. Если бы ты увидела то место во сне, как наяву, поверила бы в реальность его существования, как думаешь, ты бы смогла отыскать цель своего там пребывания? — интересуется Йохан.

— Я уже думала об этом. Наверняка, меня подвергли гипнозу. В таком состоянии человек становится очень внушаемым, особенно, если это ребенок. Можно заставить его поверить во что угодно. Но это место... Я словно и должна была там быть, я все еще жива, но чувствую себя мертвой, понимаешь? Все мы будем там когда-то...

— Жить — значит страдать, а страдать значит искать смысл в своем страдании. Ответь же, — есть ли в твоем страдании смысл? — по-прежнему равнодушно замечает Он. Я молчу, мне есть что ответить, нужные слова так и вертятся на кончике языка, но никак не могут с него сойти. Он продолжает:

— Что ж, поразмысли над этим и заканчивай здесь поскорее, нам уже пора уходить, — приветливо-фальшиво улыбнулся он, и добавил:

— Попрощайся с Хейзел, это последняя ваша встреча, все, что связывает тебя с прошлым должно сегодня умереть. Я буду ждать у той калитки, — показал Йохан в сторону выхода, — а там и твой ответ, — и удалился прочь, оставив меня наедине со скорбью.

Я лишь тяжело вздохнула и опустила глаза на соседнее надгробие, покоившейся рядом Лив. Проведя пальцами по фактурным буквам, выгравированным на белом мраморе могильной плиты, я очистила ее гладкую поверхность от ольховой пыльцы и возложила к ногам Ливи белую лилию. Обойдя могилу с другой стороны, я прислонилась спиной к надгробию, ощутив в тот же момент, словно сижу под тем деревом из сна, что овило своими корнями останки могил на руинах мертвого города. Течение времени казалось мучительно долгим, хотя прошла едва ли пара секунд.

— О, Лив, я бы столько всего хотела сказать, столько всего для тебя сделать, я столь многое не успела.. И я так устала... Ты была той единственной, той, подле кого мне было так легко плакать и смеяться, той, кто разрывала душу и дарила счастье одним взглядом. Словами не передать как я любила тебя... Говорят, потерю можно пережить, потому что мы неразрушимы, пока верим в это. Но во что мне теперь верить, Лив, а? Я совершенно пуста внутри, ничего не осталось.. Разве что иллюзия вечной жизни и веры в собственную исключительность рассеялась, как гром среди ясного неба. Пелена самообмана спала с моих глаз, и теперь я могу все так ясно видеть, словно раньше я сознательно оставалась слепа ко всему, кроме того, что можно увидеть глазами...

— Как там говорят на похоронах, возлагая цветы к ногам умершего? — «Прощай», кажется?

— Нет уж, я скажу кое-что другое, — я отомщу за тебя, Лив, я отомщу за тебя! Да, это не воскресит тебя, к сожалению, но мне станет легче. Что полагаться на вселенскую справедливость, когда обстоятельства стали куда важнее последствий? Есть вещи, которые ты должен сделать сам, и есть вещи, которые нельзя прощать, — это как раз они. Справедливость, настоящая справедливость, — у каждого своя, и иногда добиться ее можно только собственными руками, пусть даже придется искупать их по локоть в крови. В добрый дальний, Лив, и до скорой встречи. Теперь тебе есть куда возвращаться, ведь ты как никто другой заслужила покой. Надеюсь, ты дождешься меня на той стороне, родная, — и с этими словами я покинула кладбище.

* * *

~ Отель Аластор, Кёльн, 24.04.2001

— Займи позицию, — командует Йохан,

— Надень перчатки. В центре твоих ладоней размещена круглая металлическая пластина, на которой закреплены два провода, очищенные от изоляции. На перчатках, вдоль фаланг каждого пальца, зафиксированы электроды, считывающие механику движений твоей руки. Провода подсоединены к управляемому генератору электрических импульсов, позволяющему задавать форму и амплитуду тока, а также контролировать протекающий ток и качество наложения электродов. Напряжение подаётся снаружи напрямую в твою ладонь, в результате чего между электродами проходит примерно 700 миллиампер постоянного тока продолжительностью 2-3 секунды. Всё устроено таким образом, что сжатие кулака будет преобразовывать данное механическое действие в электрический сигнал, регулируя силу испускаемого тока, а именно увеличивая или уменьшая его потенциал. Другими словами, чем сильнее я сожму твои руки, тем большую боль ты испытаешь, — заканчивает Он с объяснениями, беря мои руки в свои:

— Ты знаешь правила. Физический контакт означает готовность ответить на все мои вопросы. Согласна? — и я медленно киваю.

— Голая правда. Беспощадная честность. Я узнаю, если ты солжешь, — расплывается он в сардонической улыбке, столь неестественной, но в то же время и изящной.

— Обменяемся клятвами, — продолжает Он, — Прошу, повторяй за мной:

«Кроваво-черное ничто пустилось вить систему клеток, связанных внутри,

клеток, связанных внутри,

клеток в едином стебле.

И явственно, до жути,

на фоне тьмы

ввысь белым бил фонтан...»

— Теперь мы связаны, Лиза. Ты можешь сказать мне о чем угодно, я сохраню секрет. Плоть моей плоти, кровь моей крови, клетки в едином стебле, связанные внутри. Готова? — все еще ждет Он моего разрешения, чтобы, наконец, начать.

— А это точно.. необходимо? — всё ещё колеблюсь я.

— Если только ты по-прежнему полна решимости себя узнать, — играет Он на моём малодушии.

И собирая остатки достоинства, я киваю во второй раз. Он сжимает мои руки, отчего мне становится пока еще терпимо, но

— больно.., — я произношу это вслух, но его не останавливает моя претензия. Он лишь крепче продолжает их сжимать, призывая:

— Мы теперь связаны, помнишь? Твоя боль — моя боль. Мне больно также, как и тебе, Лиза. Вопрос лишь в том — «Почему?», — с той же силой удерживает Он мои руки, ожидая ответа:

— Потому что ты сдавливаешь их, — опрометчиво слетает с моих уст. Он неодобрительно качает головой и продолжает увеличивать прикладываемую силу надавливания, причиняя мне безумную боль:

— Разве дело только лишь в давлении? Подумай, Лиза, — он терпеливо ждет, но с моих уст срываются только сдавленные стоны. Как-то разочарованно выдохнув, Он вновь меня наставляет:

— Я скажу тебе кое-что, что ты должна знать о боли. Боль не знает усталости, — это люди перестают ее терпеть. Боль — это призыв к действию. Боль также важна, как и гнев. А теперь возьми свою боль в одну руку, а подавленную ярость, разрастающуюся в гнев, подобно опухоли, в другую. Ты не получишь силу, раздавая ее, ты должна взять ее своими руками, только так можно обрести власть. Подобно ладоням, сжимающимся в кулаки до боли, подобно ногтям, впивающимся под кожу до крови, подобно току, растекающемуся по телу до жути, ощути её, прими её, используй её!

— Я.. я все поняла, отпусти! — напряжение продолжает нарастать.

— Нет, у тебя преждевременное просветление, — Он по-прежнему непреклонен.

— Отпусти, прошу! — к глазам подступают слезы, я пытаюсь не думать о словах «плоть» или «электричество».

— Рассредоточь ток, пропусти через все тело. Смотри на руку! — и я поднимаю на неё свои заплаканные глаза, пытаясь мысленно отстраниться.

— Не блокируй боль! Это твоя боль, твоя сдавленная рука, твой электрический заряд. Знаешь, как сделать его своим? — я мотаю головой, тяжело дыша, кажется, стоит мне открыть рот, и я зайдусь в неистовом крике.

— Сожми их крепче! — и с этими словами он разжимает свою хватку, перехватывает мои запястья и вытягивает их вперёд. Я судорожно сжимаю и разжимаю руки в кулаки и обратно, испытывая невыносимую боль, которая еще мгновение назад казалась мне адской, но она постепенно отступает, разливаясь теплом по всему телу, словно рассеиваясь, изменяя форму...

— Посмотри на меня! — произносит Йохан. И я встречаю его взгляд своим, полным отчаяния.

— Признай, что когда-нибудь умрешь, — бездушно бросает Он. Его указание злит меня:

— Да что ты знаешь о смерти? Откуда тебе знать каково это? — процеживаю я сквозь зубы. Он лишь приподнимает челку, обнажая глубокий шрам от пулевого ранения в голову. Глаза мои округляются, Он говорит:

— Лишь утратив все до конца, мы обретаем свободу, — его холодные синие глаза безучастно смотрят мне прямо в душу.

— Свобода — есть утрата всяческих надежд, — вторю я ему.

— Поздравляю, ты уже у последней черты, — приободряет меня Йохан, вырубая ток.

— Хорошо, а теперь.. — оттягивает Он момент, выжидая паузу, пока я не отдышусь:

— Загляни в мои глаза, покажи мне место из твоего сна, — я колеблюсь.

— Ну же, смелее.. Чтобы зажечь свет, нужно погрузиться во тьму. Ранее ты, помнится, уже бывала там. Коснись тьмы еще раз, Хизер.. И я стану тем, кем ты захочешь меня увидеть, — снимает он с моих рук эти пыточные перчатки.

Я поднимаю на него глаза, и.. наши пальцы сплетаются в неумолимом танце.. Словно «..отлив, порожденный приливом, прилив, порожденный отливом, — любовная плоть в томленье, в сладостной боли...»⁽¹⁾

Наши взгляды пересекаются, и весь мир погружается во мрак. Мне страшно, я цепенею, по напряженному телу волной расходится дрожь, покрывая кожу россыпью мурашек. Меня бросает ни то в холод ни то в жар, но я не могу оторваться, не могу отвести взгляд... Кажется, словно для этого достаточно небольшого усилия воли, но и над этим я не властна. А, может,.. я просто не хочу отворачиваться, не хочу отводить взгляд... Страх постепенно отступает, холодное синее свечение его глаз обволакивает меня, зрачки его расширяются, и я снова созерцаю демонический отблеск совиных глаз в своих собственных, ускользая куда-то сквозь реальность и сон, словно пригоршня влаги через решето.

— Где я? — вокруг так темно, холодно и тихо... — здесь никого нет, я совсем одна... Прямо, как тогда, в далеком детстве...

Его голос нарушает тишину, взывая:

— Это фантазия, но она реальна, слишком эфемерна, чтобы за нее можно было зацепиться, но слишком целостна, чтобы все-таки услышать ее. Хватайся за этот звук, следуй за ним. Скажи мне что ты слышишь?

— Приятная мелодия музыкальной шкатулки играет с той стороны. Напоминает колыбельную, хоть и грустную, немного.. — с ноткой ностальгии замечаю я.

— Та мелодия.., ты можешь её напеть?

— Да, — растворяюсь я в приятной музыке.

— Кажется, припоминаю, похожий мотив я слышал у японской исполнительницы Юки Кадзиуры.

— Стало быть... — подхватываю я его мысль.

— Да, вполне возможно, что изготовлена она в Японии — заключает Йохан.

— Я понимаю, что это может быть важной деталью, но отчего же так тоскливо на душе? Словно вместе с этой музыкой внутри меня кто-то заживо похоронен... кто-то, кого нельзя было забывать...

— Следуй за музыкой, Лиза. Ступай вслепую к источнику звука, — вновь направляет Он меня.

— Что-нибудь переменилось?

— Да, я вижу красный свет откуда-то снаружи, — озарение стремительно настигает мои мысли:

— Я знаю где я! В помещении без стен и окон! Я здесь много дней, так долго, что потеряла счет времени...

— Должно быть, свет исходит из-под двери. Вытяни руки перед собой, дай мне знать, как во что-нибудь упрёшься.

— Кажется, я нащупала что-то похожее на стену.. Если это дверь, то её можно открыть только снаружи, внутри ручки нет..

— В таком случае, загляни в замочную скважину, опиши что сможешь увидеть, — советует Йохан.

И там, за дверью, мне открылся просторный кабинет, залитый густым, бордово-красным светом, словно пульсировавшим собственной жизнью. Тяжелые портьеры из плотного бархата, того же оттенка, что и стены, были плотно натянуты на окна, не пропуская звуков, создавая ощущение вакуума, отделенности от внешнего мира. Пол устилал темно-красный ковер с высоким ворсом. В центре комнаты стоял массивный стол из темного дерева, на котором, помимо аккуратных стопок бумаг и старинной лампы с абажуром цвета выдержанного вина, стояли лишь песочные часы бурого оттенка. Два кресла напротив стола, обитые мягкой, изношенной кожей, казались приглашающими и одновременно немного неуютными, явно не располагающими для дружеских бесед. В углу комнаты расположился низкий диван, затянутый тяжелой, драпированной тканью, напоминающей плотный шенил со сложным переплетением нитей, создающим эффект глубокого, мерцающего цвета. На диване лежали несколько подушек, обшитых тем же шенилом, но разных оттенков красного — от ярко-алого до темно-бордового. В воздухе витал едва уловимый аромат сандала и старой кожи, смешивающийся с запахом книг, исходящим от массивного книжного шкафа во всю стену. Книги за стеклом казались безмолвными свидетелями множества историй, услышанных в этом кабинете. Красный цвет, доминирующий в интерьере создавал атмосферу сосредоточенности и интимности, намекая на сложность и глубину ума его обитателя. Я отчётливо помню каждую деталь этой комнаты, словно бы бывала там много раз. То, чего не позволяла разглядеть замочная скважина, оставалось сокрытым в багровом полумраке помещения, — это было единственным местом в комнате, куда не проникал свет, но, в отражении стекла песочных часов можно было разглядеть угол чьего-то портрета, под которым на невысоком комоде был сооружён весьма своеобразный алтарь. В вазе стояла свежая роза багряного оттенка, там же поблёскивала крышечка музыкальной шкатулки, за которой расположилось нечто столь же гротескное и карикатурное, как и мы сами, — бледная марионетка... На перевёрнутом изображении было сложно рассмотреть её лицо, но эта Бледная Маска казалась знакомой, словно её и не было вовсе, словно она и была самим лицом, и это наводило на меня ужас... Её пугающая сущность была отражением моей собственной.. Невидимым оставался только тот, кто неуловимо дергал за ниточки. Даже отсутствуя, он каким-то неведомым образом продолжал контролировать то, кем я до сих пор являюсь..

— Хизер? — выдернул меня из оцепенения Йохан.

— Да, я... — невольно потакая собственным ужасающим наблюдениям собиралась я с силами продолжать:

— Похоже, это чей-то кабинет, не могу вспомнить чей.. Понимаешь, эти воспоминания, словно не мои собственные, словно я смотрю на всё это чужими глазами...

— Ты уже бывала там?

— Как будто бы да, очень давно.., много раз там бы.. — оборвалась я на полуслове, с замиранием сердца заметив, как музыка перестала играть:

— Йохан, музыка.. — она больше не играет... Я слышу чьи-то тяжёлые шаги... — Это мужчина.. — Он весь в чёрном. Кажется, Он собирается открыть дверь.. Подожди... Есть ещё кое-что... — Ключ по форме напоминает рукоятку музыкальной шкатулки, должно быть поэтому музыка перестала играть...

Тут дверь распахнулась с протяжным скрипом, и от яркого света я зажмурила глаза. Приоткрыв их через пелену слёз, часто помаргивая, я очутилась..

— Где ты сейчас находишься, Хизер?

— Я.. я в саду. Это сад красных роз! — морщусь я от ненавистных цветов, и сипловато стону. Йохан подхватывает:

— Как ты себя чувствуешь?

— Меня тошнит, голова кружится, и запах странный.., — это какой-то сильный дурман, — по телу проносится легкое покалывание,

— Ай! — не выдерживаю я.

— Что случилось?

— Я укололась о шип розы! Он такой острый, словно до сих пор зудит у меня под кожей. Кроме того, перед глазами скачут черные точки, они становятся больше, собираясь в чернильные пятна... Ненавижу красный цвет! Мне плохо, хочу вернуться в комнату...

— Ты хорошо справляешься, Лиза, будь сильной, потерпи еще немного. Сведи указательный и большой пальцы к переносице и постарайся глубоко дышать, чтобы выровнять давление, — сделал Он паузу, ожидая ответных действий.

— Порядок? — через пару минут поинтересовался Он.

— Д-да, — всё ещё неуверенно, подавляя паническую атаку, отвечаю я.

— Отлично, можем продолжать. Скажи, ты одна в саду?

— Нет, к-кажется там садовник, — он стрижет кусты.

— Можешь разглядеть его лицо? Скажи мне, как он выглядит?

— Со спины он очень высокий и выглядит сильным. Он... повернулся... — задрожала я всем телом, и Йохан без промедлений заметил:

— Что так напугало тебя, Лиза? Что ты увидела?

— Эта Бледная Маска... Эта Маска... — Это и есть его лицо.. У-у него нет лица! Он закутан в кровавый саван мертвеца, как и всё здесь, — он такой красный... Страшно.. Он надвигается на меня... Чувство, будто Он — вестник погибели всего живого на этой Земле... — всадник апокалипсиса.., — прерывисто дышу я, — Йохан, верни меня! Прошу тебя, скорее, ведь Он все ближе... — с отчаянной мольбой обращаюсь я к нему.

— Понятно, в таком случае, оставь его, и он сам исчезнет, — все также холодно отвечает Он.

— Ч-что? Ты хоть понимаешь, что несешь? Сейчас Он.. — реальнее, чем все, что я видела в жизни! Неужели ты... не видишь? Не видишь того, что вижу я..?

— Я вижу тебя, Лиза, этого мне достаточно, — поспешил успокоить меня Йохан, — К тому же, тело живёт восприятием мозга. Помни, что это всего лишь сон, сотканный из твоих детских страхов и подавленных воспоминаний. Реальным эту иллюзию делает только страх, страх тех времен, когда ты не могла постоять за себя. Не вини себя, ведь ты была всего лишь ребенком. Лишь ты способна контролировать его проявления в твоей жизни сейчас. Поэтому зажмурься, если тебе страшно. И в этой спасительной тьме представь, что он исчез. Изолируйся от своих чувств, Лиза, иначе никогда не выберешься из своего личного ада.. — напутствует Он меня, ожидая, когда я внемлю его советам.

— Как успехи? — через какое-то время вновь обращается Он ко мне.

— К-кажется получилось! — вернув себе контроль, вновь открываю я глаза, — Да, порядок. Он исчез.. Хотя все по-прежнему красное...

— Ты молодец, Лиз. Можешь продолжать? — и я киваю.

— Справа от тебя должен быть белый особняк. Ты его видишь?

— Да, это Дом Красных роз. 20 лет назад, там, мне и другим детям читали книжки с картинками...

— Ты можешь мысленно перенестись в один из таких дней? Что из того, что вам читали, ты запомнила лучше всего?

— Была одна книга.. — книга о Желтом Короле. Всем эту книгу читали по-отдельности, но только не мне... Обычно чтения проводились по четвергам в течение часа. И каждому её читали в том красном кабинете... Я запомнила эту историю лучше прочих, потому что когда её читали другим детям, я была в той тёмной комнате, была там и слышала всё снова и снова, и снова, и снова..., — впала я в мандраж, постоянно повторяя одно и то же. Йохан крепче сжал мои руки в своих, в очередной раз возвращая мне контроль с помощью боли:

— Прекрати, Лиз... — с грустью просит Он:

— Расскажи мне, расскажи все. Что там было?

— Книга представляла собой пьесу, в ней было два акта. Она написана так, что простота и невинность первого акта лишь усиливали грядущий удар второго, делая его еще ужасней. Это опасная книга, посвященная любви и безумию, природе жизни и смерти. Она бесподобна, но вместе с тем беспощадна и запретна, ведь приносила прочитавшим ее лишь горе.., — безэмоционально повествую я.

— Какого рода горе?

— Не знаю.. У всех оно выражалось по-разному. Но были те, кто не смог освоить «программу», (они так это называли). Беспечно прочитавшие проклятую пьесу, навсегда утрачивали покой, погружались в пучины безумия.. Кажется, у некоторых детей это проявлялось кататонией, а у кого-то и эпилепсией.. Одни впадали в ступор, в то время как другие испытывали сплошные спазмы по всему телу. Их глаза.. — они выглядели такими потерянными... В конечном счете, нас осталось только трое... — Я не помню других детей..

— Что было такого в этой книге, раз она была «не для всех»?

— Сейчас, когда я вспоминаю это, мне кажется, что та книга была вовсе не детской... Она затрагивала в душе читателей одни и те же тонкие струны страха перед неведомым, истоки которого заложены в генетическом коде всего человечества. «Услышав музыку его сфер однажды, душа не способна ни вынести напряжения, ни насладиться игрой слов, ибо в них таится чистейший яд...» — так предрекал нам чтец в самом начале повествования, наверное, это было предисловием от автора или чем-то в этом роде.

— Музыку сфер, хмм... — перехватил инициативу Йохан:

— Тот звук музыкальной шкатулки, доносившийся из-под двери до твоей комнаты в Доме Красных роз, это та самая музыка?

— Не знаю, возможно.. Эта музыка играла постоянно, шкатулку заводили снова и снова, чтобы она никогда не останавливалась... Разве что в моменты, когда открывалась дверь в мою комнату... Другие дети наверняка слышали её тоже.. Она наверняка использовалась для того, чтобы погружать нас в некий транс перед прочтением книги...

— Мужчина в чёрном одеянии, являвшийся к тебе в комнату, и садовник — это один и тот же человек?

— Нет, они совершенно точно не могли быть одним человеком. Даже не смотря на то, что я не помню лиц.., — в этом я точно уверена, — на моём лбу проступила морщинка средоточения.

— Ты помнишь что делал с тобой тот мужчина в чёрном?

Я покачала головой.

— Тогда вернёмся к книге. Тебе известно почему пьеса так называется?

— Вначале.. плащ Короля должен был быть красным, подобно тому, в который был закутан садовник, но автор сменил цвет плаща своего героя на желтый, подобно цвету королей, солнца и золота, отражающих болезненность, безумие и упадок, а также олицетворявший эпоху расцвета декадентства, — времена, в которые и была написана пьеса.

— Хмм.., значит на рубеже 19-20 столетия, — на секунду задумался Йохан, — Тебе известно имя автора?

— Нет, я.. помню только отрывки книги, а о её происхождении я услышала из пояснений чтеца другим детям во время обсуждения книги..

— Ты можешь процитировать отрывок? Долго не думай, скажи первое, что придет в голову.

— «Ибо есть разные виды смерти — в одних случаях тело остаётся, а в других полностью исчезает вместе с духом. Обычно это происходит только в одиночестве (такова Божья воля), и, не видя конца, мы говорим, что человек потерялся или отправился в долгое путешествие — что он, собственно, и сделал; но иногда это происходит на глазах у многих, как показывают многочисленные свидетельства. При одном из видов смерти дух тоже умирает, и известно, что это происходило, когда тело было ещё живо в течение многих лет. Иногда, как достоверно установлено, он умирает вместе с телом, но через некоторое время воскресает в том месте, где тело разлагалось»...

— Занятно, — протянул Йохан впервые, казалось, слушая, а не только слыша:

— Ты хорошо постаралась, Лиза. Думаю, на сегодня достаточно, — Он разомкнул наши ладони, вернув миру привычные краски.

Я смотрела на свои руки, подмечая красные следы от ожогов 1 степени в их центре. Эти саднившие отметены напоминали мне стигматы в ладонях Христа. На моем изможденном лице отразилась скверная ухмылка. Я находила забавным то, что мысленно проводила меж нами параллель. Подняв глаза на Йохана, что все это время наблюдал за мной, Он как-то сдержано мне улыбнулся:

— Я оставлю тебя на время, схожу за бинтами и целебной мазью. Раз уж я все равно иду, могу я предложить тебе чашечку кофе? Тебе не помешает немного взбодриться, как считаешь?

— Спасибо, будь так любезен, думаю, не повредит, — скопировала я его приветливо-безучастное выражение.

Не обращая внимание на это передразнивание, Он покинул комнату.

Пересев на диван, я задрала подбородок вверх до упора, стараясь не думать ни о чем конкретном. Кровь приливала к голове, но я давно использовала этот прием, чтобы снять напряжение. Слишком много потрясений за один день, нет, — за всю жизнь... А я все никак не привыкну, — такая непостоянная... Да и момент со столь цепким держанием за руки был куда интимнее, чем обычная человеческая близость, что доводилось мне испытывать с кем бы то ни было ранее... Все-таки сегодня мне открылись совсем другие воспоминания... «Подавляемые».., — кажется так Он сказал. Древний город в моем сне, как же он назывался...

И в памяти всплыл далёкий, доносившийся будто из-за спины, все тот же бархатных голос чтеца — "«В мире, рожденный человеком, этот человек может стать кем угодно», так сказал Жоэ Буске — поэт из Каркассона". В один момент озарение настигло меня, что я до хруста в шее резко выпрямилась, — Каркассон, неужели выходит, что город этот — Каркосса... Я.. я читала где-то о нем, это место действительно существует! Ну конечно, как я могла забыть?! — встрепенулась я, направляясь в библиотеку.

— Тааак, Лив, у тебя ведь должна была остаться та книга, где ты там хранила философские и исторические трактаты... Да, кажется, это они! — не обращая внимание на жгучую боль в руках, я принялась перелистывать книги, пока не нашла его — философа Хали, чьи работы посвящены размышлениям о природе смерти, но у него была еще одна книга, — трёхтомный фолиант об истории крестовых походов.

— Бинго! Я знала, что это место не легенда, всегда знала, что оно существует! Долгие годы я надеялась, что мой сон окажется правдой... Этот город в летописях тесно связан с непосредственного его же осадой, происходившей в период с 1 по 15 августа 1209 года, являющейся одной из ключевых событий Альбигойского крестового похода.

«К началу XIII века Каркассон превратился в мощнейшую крепость Южной Франции, где нашли убежище катары — последователи религиозного учения, объявленного папским престолом злейшей ересью. После трёхдневной осады крестоносцы захватили бург⁽²⁾ Каркассона, защитникам пришлось отступить за основные стены. В городе укрылось более 3000 воинов и множество беженцев из окрестных земель. К середине августа в городе, переполненном беженцами, начались проблемы с водой — крестоносцы перекрыли доступ к внешним источникам. 15 августа 1209 года был подписан договор о капитуляции. Падение Каркассона стало переломным моментом альбигойских войн. Неожиданная капитуляция мощнейшей крепости региона подорвала боевой дух остальных городов Лангедока...»

— Его развалины наверняка еще где-то там...

— Чьи развалины? — раздался за спиной знакомый голос.

— Каркассона — города из моих снов. Я вспомнила это место, — между делом ответила я, продолжив поиски:

— Нужно посмотреть на карте. Вот он! — ткнула я пальцем в фортификационное сооружение, — Это каменная крепость на юге Франции в регионе Лангедок-Руссильон. Он состоит из двух частей: Ситэ (крепости), которая является главной достопримечательностью, и Бастиды (Нового города), где живёт основная часть жителей. Крепостные стены построены из камня и тянутся примерно на 3 километра вокруг города. Стены состоят из двух концентрических валов, каждый со своим набором башен и ворот. Внутри укреплений находятся узкие улочки и переулки, замок и готический собор. Так это место не руины.. Оно точь-в-точь как из моего сна! Должно быть, его отреставрировали за 7 столетий, — меня начало заносить, — Нашлись бы только доказательства, что его отстроили совсем недавно.., — прикусила я большой палец правой руки от нервов, сама не заметив этого.

— Лиза, — окликнул меня его ровный, всегда бесстрастный голос,

— Не переживай, — я и заметить не успела, как расстояние между нами стремительно сократилось и его рука оказалась на моей голове. Раньше я не знала чего ожидать от него, но теперь прежняя его зловещая аура сменилась чем-то близким, словно давно забытым, таким далеким, что я не смогла бы дотянуться.. Он продолжал:

— Все прошло лучше некуда, к тому же, — сощурил глаза Он, — личинка пчелы должна сбросить кожу, чтобы стать королевой, — на это требуется время, — Он говорит со мной нежно, словно прикасается к чему-то хрупкому, но в словах его — яд..

— Так мы закончили? — недоверчиво отпрянула я, — Этого ты хотел? Найти Жёлтого Короля?

Йохан выжидающе взглянул на меня. Под этим холодным непроницаемым выражением его глаз хотелось провалиться сквозь землю.

— Нет, — ответил он, чуть погодя, добавив: — не только.. Присядь, пожалуйста, напротив, — указывает он мне на стул, и я неохотно подчиняюсь.

— Тебе комфортно? — фальшиво интересуется он, (словно бы его и правда заботил мой комфорт, лицемер!)

— Да, — безучастно вру я и оказываюсь застигнутой врасплох следующими его действиями.

Он подходит с подносом, на котором лежат бинты и мазь от ожогов, садится напротив и начинает перевязывать мои руки. Все это действо происходит в блаженном, хоть и неловком молчании. Наши пальцы вновь соприкасаются, а колени так близко друг к другу... И чего он планирует добиться подобным нарушением личных границ? Или он хочет, чтобы я так думала, но для него это ничего не значит... Снова эта мнительность! Как это жестоко.. ведь это по его воле у меня никого больше не осталось... Хотя.. когда последний раз обо мне кто-то так заботился, словно сдувал пылинки? Разве что доктор Тенма, но он лишь делал свою работу. Забавно, разве не ради этой заботы люди вступают в отношения? Пусть так, но каждый из них наверняка думает, что заботиться о нем будет партнер. Как результат, — оба ждут инициативы друг от друга, но в итоге никто так и не дожидается ничего. Если бы люди только умели выражать мысли, говорить о том, что важно, не притворяясь, что им всё равно, и не надеясь, что всё разрешится само собой...

* * *

Когда с перевязкой было покончено, Йохан поставил на стол рядом с моим креслом горячий кофе.

— Могу я задать тебе вопрос? — сразу начал Он, усаживаясь на прежнее место с чашечкой бодрящего напитка.

Я пожала плечами.

— На самом деле это всё тот же вопрос, что я задавал тебе с утра.

— О смысле моих страданий? — Он кивнул.

— А кто сказал, что у чего бы то ни было вообще должен быть какой-то смысл? Это удобная правда, утешение, самообман — что угодно, лишь бы во что-то верить...

— И во что веришь ты? Каково по-твоему место человека во Вселенной?

Я усмехнулась: — К чему все эти вопросы? Неужто и впрямь так жаждешь узнать меня?

Йохан лишь скопировал моё внешнее выражение:

— Как можно узнать человека, который и сам-то себя не знает? — я вспылила:

— Думаешь, я попадусь на этот примитивный крючок? Во что я верю, а во что нет — моё личное дело, оставь в покое мою и без того бедовую голову!

— Мгновение назад ты была очень даже не против того, чтобы я влез в твою голову, — саркастично подметил он.

Закипая от злости, я уставилась на него испепеляющим взглядом:

— Какое это вообще имеет значение?

— Интересная реакция, не находишь? — мне стало стыдно, — Это ведь фундаментальный вопрос, Хизер, в нём нет ничего особенного. Твоя реакция говорит мне только о том, что ты ещё не определилась, да и вообще верила ли когда-нибудь во что-то конкретное? — подобно матадору, Йохан продолжал размахивать красной тряпкой перед моим лицом, и его это забавляло.

Ну так что, я прав? — продолжал задавать Он риторические вопросы, неприкрыто издеваясь надо мной.

— Тогда.. — с наслаждением, протянул Он, — я отвечу за тебя. Тебе вовсе не обязательно верить во что бы то ни было, — в этом нет ничего такого. Человек без ярлыка верен только тому, что правильно.

— Как это удобно. Ярлыки? Ты и личные убеждения зовёшь ярлыками?

— А что это по-твоему? — снова вовлёк Он меня в разговор.

— Ярлыки не всегда имеют негативную окраску, знаешь ли, — это лишь форма страдания. Нарекая что-либо именем, мы больше узнаем об этом, а чем больше мы знаем об этом, тем сильнее наша власть над этим, тем проще нам преодолевать это. Достаточно лишь облечь это в слова, придать этому форму..

— Тогда ответь, — как ты определяешь что правильно, а что нет?

— Нет такой категории, как плохо. Плохо и хорошо — это сказка. Мы развились до того, что значения эмоций связываем со стратегией выживания и животного стада. Добро не есть истинно хорошо, зло не есть истинно плохо. Не каждому дано быть собой. Мы пленники собственных представлений.

— Тогда для тебя нет особой разницы, — воодушевлённо улыбнулся Он, — Рассуждая о природе добра и зла, задумывалась ли ты, обусловлено ли это генетически? Почему один применяет свои знания и навыки, чтобы спасать людям жизни, а другой, чтобы отнимать их?

— Это две грани одной и той же монеты, незачем их разделять, раз механизм схожий.

— Но всё же они различаются. Почему?

— Обстоятельства... — я пожала плечами, — Человека определяет среда. Определяет, да, но она его не оправдывает, — лицо моё сделалось более серьезным, а меж бровей пролегла морщинка — Судьба и случай не исключают друг друга, но в конечном счете выбор всегда за нами.. — выбор и груз последствий этого выбора. Вопрос лишь в том почему наступает ситуация, когда обстоятельства важнее последствий?

— Идеальное объяснение подобного растождествления формулируется понятием Хиральности. Слышала о таком?

— Нет.

— Хиральность — она же зеркальность, происходит от греческого слова "рука". Левая рука и правая рука — одинаковые, и при этом разные, отзеркаленные в наложении друг на друга. Есть молекулы, которые вроде бы идентичны друг другу, но ведут себя по-разному, также и органические соединения. Хотя они выглядят одинаково, зачастую их поведение сильно отличается. Другими словами, хиральность — это свойство молекулы, при котором ее зеркальное отражение не совпадает с оригиналом. Одни и те же вещества, а именно люди, внешне схожи, практически идентичны, но в одном случае они могут быть образцовыми гражданами, а в другом — их хиральной копией, убийцами и преступниками.

— И у всех она есть? Эта хиральная копия? Это присуще каждому?

— Да.

— И кто твоя хиральная копия, Йохан? — попыталась перехватить инициативу я.

Помолчав с минуту, он все-таки открылся:

— Мое второе я — моя сестра-близнец Анна, вот только, — это я ее хиральная копия, а не она моя, что забавно, — мрачно улыбнулся Он, — забавно, потому что в Дом Красных роз тогда забрали её... — её, а не меня.., — Йохан выглядел так, словно смеялся, но он как будто и плакал, — я никогда не видела такого лица..

— Ты... — перехватило у меня дыхание, — Ты был там? Что.. что ты помнишь?

— То, что помню только я... Я расскажу тебе по-настоящему ужасную историю. Давным-давно, мое второе я заперли в странной на ощупь комнате, — там было темно и не было стен.. Я был заперт в комнате, похожую на ту, в которой держали тебя. Где бы я её ни трогал, я совсем потерялся в ней, но я знал, что кто-то за мной наблюдает. В комнате без звуков... иногда я различал чьи-то крики, раздающиеся где-то вдали, но едва ли мог определить принадлежали они кому-то или были моими собственными.. Много дней из ниоткуда появлялась еда.. Я считал сколько раз она появлялась. Когда я сбился со счёта, передо мной стоял этот человек... Он сказал тогда — «Запомни, люди могут стать кем угодно..», — глаза мои округлились, и с трепетом продолжала я слушать Йохана:

— Когда меня выпустили из той комнаты.. Я помню только часть приветствия.. Люди в костюмах называли меня «результатом», чествуя: «За наши достижения! Новые.. были известно избранными товарищам... За будущее нашей страны!». Тогда они пили вино, и вдруг.., — упал первый... Окружавшие его засуетились, но все, кто кинулся к нему, попадали один за другим. — Стоны, крики, вопли, — ужас заполнил комнату. В тот день, в Особняке Красных Роз, умерло 42 человека. Франц Бонапарта остался один. Я побежал подальше оттуда. Я бежал, не замечая, что шипы роз порезали мне руку, — прижал Йохан руку к месту пореза, — Когда я прибежал к трём жабам, Анна встретила меня, — и следующее его откровение повергло меня в шок:

— Я думал, что всё это произошло со мной, но я ошибался, я только слушал её историю... В Дом Красных роз тогда увезли Анну.. В трёх жабах по той лестнице забрали её. Она говорила много дней подряд, поведав обо всём, что с ней случилось. Я слушал её и поверил, что это произошло со мной. Даже мама не могла нас отличить.. — Я был ей, а она была мной.. В конечном счёте она забыла это... забыла Дом Красных роз.., а я помнил всё... все эти годы помнил. И боялся лишь забыть Анну. Я сжег Дом Красных роз в 97-м, а когда, наконец, понял откуда я пришëл и куда направляюсь, — я убил Франца Бонапарта, — меня бросило в холодный пот от подобного откровения, но любопытство пересилило страх:

— Подожди.. — тяжело вздохнув, я облизнула губы, — Я это помню! Об этом писали в газетах... Было проведено масштабное расследование, и... — Раз ты его убил, тогда... — за резней в Рухенхайме трёхлетней давности тоже стоял ты? — я была абсолютно уверена в том, что Йохан был на это способен.

Йохан ничуть не изменился в лице и, галантно отпив из кружки, кивнул.

— Но почему? Зачем было убивать целый город? Да и самого Франца.. — недоумевала я.

— Ненависть рождается, когда люди собираются вместе, я всего-навсего подлил масло в огонь, наблюдая, как всё поглощает пламя. Я покажу тебе, как это легко. Я делал это однажды и сделаю это вновь. Скоро ты сама всë увидишь. Действия и выбор одного влияет на другого, а другого на следующего, пока все в итоге не оказываются вместе. Это холистика. История имеет свойство повторяться как раз потому, что то, что мы называем хаосом — это череда закономерностей, которых мы не понимаем, просто не в состоянии их уловить... То, что мы называем случайностью — это закономерность, которую мы не сумели расшифровать. То, чего мы не в состоянии понять, мы называем бессмыслицей и абсурдом, а то, что не в состоянии прочесть — китайской грамотой. Я обращаю внимание на детали и вижу, как они складываются в систему. Свободной воли не существует, Хизер, есть только одно неизбежное, только одно будущее.. — На самом деле у нас нет выбора. Отрицательная сторона здесь в том, что мы не властны что-либо изменить, — положительная, что мы не можем ошибиться, потому что не знаем наверняка...

— Совсем небольшая переменная могла бы изменить все! То, что случилось с тобой и Анной.. Все могло быть иначе! Мне очень жаль.., что всё вышло именно так. Столько людей умерло... До случая в Рухенхайме ты продолжал сеять хаос, не имея на то никакой причины. Так почему же ты..?

— Ответь, Лиз, — прервал меня Йохан, — В чем по-твоему смысл жизни? В рождении нет ничего особенного. Вообще ничего. Большая часть Вселенной — это просто смерть, ничего больше. В нашей Вселенной рождение новой жизни в каком-нибудь уголке нашей планеты — это всего лишь крошечная, незначительная вспышка. Смерть повсеместна, а у эволюции нет никакой конкретной цели. Так зачем жить?

— Смысл жизни для меня, нет, для всех нас... — Наш смысл жизни заключается в том, чтобы упорядочивать хаос. Теория Хокинга о месте энтропии в истории развития Вселенной говорит нам, что возрастание беспорядка — является тем, что отличает прошлое от будущего. Мы можем видеть, как чашка соскальзывает со стола на пол и разбивается под действием гравитации, но мы никогда не сможем увидеть, как эти куски соберутся в чашку и вспрыгнут обратно на стол. Это и есть проявление энтропии в нашей жизни, — она задёт направление времени. Со временем всё гниёт, ржавеет, покрывается пылью, и только если мы прикладываем достаточно усилий на поддержание вещей в порядке, только тогда они имеют для нас ценность, обретают свой смысл и применяются по назначению.

— Хорошо, я перефразирую свой вопрос. Какой смысл в упорядочивании хаоса? С таким же успехом ты можешь сидеть в комнате, покрытой пылью, и ничего не делать.

— Мы не можем ничего не делать! Мы так устроены, потому что смысл жизни в её проживании, потому что не смотря на то, что мы порождения хаоса, сами мы стремимся к порядку. Мы не можем существовать иначе, нас вообще быть не должно! В этом и заключается абсурд бытия...

— АХАХАХАХАХАХА, — кажется, я впервые услышала, как Он смеётся, — Потрясающе, Лиз, просто превосходно, — мимолётно улыбался Он своим мыслям, продолжая аплодировать, но лицо его в один момент приняло холодное выражение:

— А теперь слушай! Полагаешь ли ты тогда, что человеческое сознание — просто мутация, лишь временный спазм эволюции? Мы стали копаться в себе, задаваться вопросами, которыми не должны были задаваться, придя к тому, что часть природы оказалось от нас изолирована. Как ты и сказала, — мы создания, которых по законам природы быть не должно. Мы существа, поглощённые иллюзией индивидуальности, — этим придатком сенсорного опыта и чувств. Мы запрограммированы, что каждый человек — это личность, но на самом деле мы — никто. Лучшее, что мы можем сделать, как биологический вид, — противостоять программированию и просто вымереть. В конечном счёте всё так и закончится, — во всех людях возобладает ненависть и они сами себя убьют. Ты, кажется, говорила, что у меня не было никакой причины убивать всех этих людей. Что ж, в этом и состояла моя цель — в конце этого мира выживет лишь один.

— Тогда зачем вообще просыпаться по утрам?

— Чтобы продолжаешь убеждать себя, что являешься свидетелем бытия, разумеется. Хотя на деле ты просто так запрограммирована. Убить себя кишка тонка. Что же ещё можно сказать о жизни? Людям приходится собираться вместе, кормить себя сказками, противоречащим всем законам Вселенной. И ради чего? — Всё, чтобы пережить ещё один день? Что это говорит о твоей реальности, Хизер?

— Не говори так, словно к тебе это не относится!

— Но это так, — я слишком умён для этого.

— Тогда ты нашёл альтернативный путь противостояния программированию? Может быть, что-то менее естественное, чем смерть? В таком случае, — почему бы тебе не рассказать об этом всем людям, попытавшись спасти их, вместо того, чтобы всех убить? И ты называешь себя тем, кто преодолел смерть? Разве и ты сам не являешься лишь проектом человека, старательно разработанным учёными Особняка Красных роз? Разве ты не стал таким, каким они хотели тебя видеть? Всего лишь экспериментом, вышедшим из-под контроля? Неужели, всё твое существование и до сих пор сводится лишь к этому?

— Есть то, чего нельзя вернуть, — мне нет обратного пути. Мне тогда следовало умереть. Но люди из раза в раз продолжали возвращать меня к жизни. Снова, и снова, и снова.. В этом мире проблемы не решаются. Время и впрямь идëт по кругу.

Твоя боль — стала отражением моей, моя боль — отражением твоей. Мы одинаковые, Лиза. Ты — это я, а я — это ты. Позволь показать тебе, — он прислоняет ладонь к моей щеке, — Ты видишь пейзаж конца света?

Какое знакомое чувство... Словно я ещё в утробе, и никого нет во всём мире, — только я и.. мама.

— Это.. конец? — глаза мои округлились, — Какой красивый вид... — срывается с моих губ.

— Конец... — со спокойной улыбкой хищника произносит Йохан, — Тебе всё ещё трудно в это поверить? Что такое конец? Я предрекал, наблюдая конец этого мира много раз... Я видел финал тысячи жизней. Люди, — молодые, старые, так уверенные в своём существовании, в том, что их сенсорный опыт делает их уникальными личностями с целью, смыслом, будучи истово убеждёнными в том, что они не биологические марионетки.. Но правду не скрыть, — и все всё видят, когда наступает конец, — пелена спадает. Время, смерть, тщетность.. В итоге все им рады, но лишь в последний миг, — и явное облегчение, потому что они боялись, а потом впервые уидели, как же легко покончить со страхом, они увидели.., увидели в последнюю долю секунды кем они были, увидели, что сами разыграли всю драму, которая была всего-навсего жалкой смесью высокомерия и безволия.., но с этим можно покончить, понять, что не стоило так цепляться за жизнь, осознать, что вся твоя жизнь — вся любовь, ненависть, память и боль — всё это одно и то же, всё это один сон о том, что ты был человеком...

— Ты видишь это?

— Я расскажу тебе, что я видел там. Когда мы зайдëм так далеко, что наши тело и воображение не смогут действовать, тогда мы встретимся с вечностью, встретимся с силами, которые создали нашу плоть из столкновения минералов, и сейчас они строят свою собственную судьбу вне времени в наших сердцах. Они вне времени и пространства, как числа. В вечности, где времени не существует, ничто не растёт, не рождается, не меняется. Смерть создала время, чтобы вырастить то, что потом убьёт..

— Но.. зачем так стремиться к смерти?

— Стремиться к смерти? — изогнулись его губы в мрачной усмешке, — Ты неправильно понимаешь. Мы уже живые мертвецы, Хизер.

— Ты прав.. — Практически всё в этом мире умирает.

— Я думал, что познал глубочайшую тьму, но дальше за ней, — я увидел ещë большую тьму. Ты касалась этой тьмы раньше, только ты знаешь о ней.

— Это то, что ты увидел во мне?

— Я увидел тьму в твоей красоте.

— Я увидела красоту в твоей тьме...

— Я же говорил, — улыбнулся Йохан, — мы связаны с тобой, Хизер. Теперь, ты это понимаешь? — и я кивнула: — Даже если мы останемся одни во всëм мире?

— Мы итак одни. Кому ты была нужна? В чëм причина твоего существования? В детстве самым страшным для меня было то, что я забуду Анну. Тогда, во всëм мире остались только я и Анна. Они ведь сделали это с тобой... — Ты ведь себя забыла...

— То, что помню только я... Назови моё имя...

— Однажды жил-был Монстр. Больше всего на свете Монстр хотел себе имя. Меня зовут Отто, меня зовут Ганс, меня зовут Томас, меня зовут...

— Что сделал Монстр, когда узнал своё настоящее имя?

— Он, наконец, стал собой.

— Но чем Он был?

— Монстр никогда не был Монстром. — Монстра не было внутри меня, Он пришëл снаружи. — Ненависть, нигилизм, стремление к разрушению, — они хотели создать человека, которого тьме не поглотить. Как им удалось сделать это по-твоему? Ну же, Лиза, скажи мне.., — Как?

— Любовью.

— Идеальное самоубийство, истинное одиночество — единственное проявление любви, на которое я способен. Я видел... множество образцов конца, но тогда я узрел другой образ, — образ подлинного конца. Когда я наконец понял куда мне нужно идти, я намеревался уничтожить себя. Я пробудился ото сна, как пробудилась ты на мосту, впервые его увидев.. То, что помню только я, куда мне на самом деле надо идти... Ответь, последуешь ли ты за мной в этот новый мир, Хизер?

— Да, — безропотно согласилась я.

— Тогда идем, тебе пора узнать всю правду о себе. Кое-кто тебя уже заждался.., — и мы взялись за руки.

* * *

— И о ком ты говорил тогда? — не в силах я подавить своё любопытство.

— Потерпи ещё немного, Лиза, мы почти на месте, — крепче сжимает Он мою руку.

— Человек, что так долго ожидал тебя — это...

— Дедушка Йозеф... — недоумённо восклицаю я.

— Что он здесь делает? П-почему он связан, Йохан? Ч-что ты... Что ты сделал?! — отстраняюсь я.

— Йозеф, да? — сощуривает Он глаза, глядя на пленника, — Так он просил тебя его называть? — обращается Он ко мне.

— Называть? — растерянно повторяю я, — Да что здесь происходит?! Как это понимать, Йохан? Объяснись!

— Видишь ли, Лиз, — этот человек тебе не дедушка.

— Ч-что?! — земля начинает медленно уходить у меня из-под ног.

— 27 лет назад, твоя мать участвовала в евгеническом эксперименте, посвященном созданию чистой и элитной расы. Для проекта в области евгеники требовались пары с определённым набором характеристик: светлые волосы, голубые глаза, интеллект выше среднего, атлетическое телосложение. Кроме того, твоя мать была политической активисткой и выпускницей факультета генной инженерии, она выбрала одну из самых сложных специальностей того времени и стала участницей секретного национального проекта. Твой отец был кадровым военным из Чехословакии — это всё, что о нём известно. Всё шло, как и задумывалось, пока твоя мать верила в благородность этих великих целей, но в какой-то момент, подслушав разговор членов «StB» ⁽³⁾, — она узнала их настоящие планы на ещё нерождённых детей. Когда она поняла, что беременна, и какое будущее уготовано её ребёнку, — она сбежала. Ей удавалось скрываться от правительства в течении следующих 7 лет, но чем старше ты становилась, тем сложнее ей было отводить от себя подозрения, и, чтобы защитить тебя, ей пришлось тебя оставить. Местом твоего временного пребывания, пока тебя не забрали в Дом Красных роз, стал 511 детский дом, — у меня вдруг ужасно закружилась голова, пришлось опереться о поручень, чтобы удержать равновесие, потому что ноги медленно начинали подкашиваться, выдавая внутренний мандраж...

Йохан положил руки мне на плечи, продолжив:

— Это место было единственным приютом, находившимся в ведении как Министерства здравоохранения, так и Министерства внутренних дел, в отличие от других детских домов, которые находились в ведении Министерства социального обеспечения. 511 Kinderheim был специализированным учреждением — испытательным полигоном проекта по превращению детдомовцев в идеальных солдат. Целью эксперимента стало собрать сирот с исключительными способностями для дальнейшего их превращения в инструменты по исполнению любых задач, угодных государству. План проекта был реализован, поскольку правительство хотело сделать Германию по-настоящему независимой страной. Они хотели создать людей со способностями, выходящими за рамки нормы, воспитать персонал, более полезный, чем любое оружие. Кроме обычных сирот, туда попадали дети преступников, политических активистов, предателей и шпионов, людей, которые при советском восточногерманском режиме не гарантировали даже самых элементарных прав человека. Как таковые, они подвергались бесчеловечной дискриминации, и мало что, кроме самой неохотной заботы об их выживании, уделялось им самим. Это было место, где противоречие между социализмом и тоталитаризмом проявлялось в том, что с детьми обращались как с заключёнными. Директора и инструкторы проявляли крайнюю жестокость в воспитании. Из-за страха и насилия дети отдалились друг от друга и в конце концов стали жить только ради собственного выживания. Это была экспериментальная лаборатория, а дети, — все, без исключений, являлись подопытными. Самое ужасное здесь то, что твоя мать не понаслышке знала что это было за место. Её план состоял в том, чтобы спрятать тебя у всех на виду. Но сделав это, — она подписала себе приговор. Организации такого масштаба, как эта, не составило труда разыскать женщину с ребёнком. Они давно следили за ней, но выжидали подходящего момента, пока она сама не привела тебя им прямо в руки.., — ноги подкосились, и я опустилась на колени, не в силах вымолвить ни слова.

— 511 детский дом лишь подготовил тебя для большого будущего, поэтому они сочли тебя всё ещё пригодной для продолжения эксперимента в Доме Красных роз. И тогда появился Он — твой славный дедушка Йозеф, — подняла я полные боли глаза на мычащего старика,

— В его досье, — протянул мне Йохан синюю папку с данными, — сказано, что Он был одним из психиатров, участвовавшем в эксперименте. Его настоящее имя — Фридрих Вайнс. Он удочерил тебя и стал водить на чтения в Особняк Красных роз. После того, как проект свернули в 1981 году, он видно раскаялся и решил великодушно не бросать тебя на произвол судьбы, продолжая так усердно отыгрывать отведённую ему роль. В любом случае, всё это время он манипулировал тобой, лгал тебе, пока не подавил твои воспоминания о месте, которое нельзя забывать. И эта подавляемая часть, сокрытая в самом тёмном уголке твоего разума, вырвалась наружу в момент, когда ты убивала Эркеля. А о том, что он делал с тобой все эти годы, как заставил забыть саму себя, — он тебе сам расскажет, — и с этими словами Йохан содрал изоленту с дрожащего от ужаса старика:

— Ты вольна спрашивать о чём захочешь, — он не станет лгать. Видишь ли, 511 детдом не мог создать такое «произведение искусства», как я. Прибыв туда, я уже выходил за рамки их программы, поэтому накачав меня препаратами, они решили устроить допрос. И я не мог соврать. Я запомнил состав той сыворотки и применил на нашем общем друге. Ну же, смелее, Хизер, — спрашивай, — выжидающе взглянул на меня Йохан.

Вопрос не заставил себя долго ждать:

— Всё это — правда? — дрожащим голосом спросила я, — Отвечай! ТЫ, бессердечный ублюдок! Правда?! — рассвирепела я, вцепившись в поручни,

— Да.., — со слезами на глазах произнёс старик, — каждое слово...

Губы мои искривились в горькой усмешке. Всё ещё не веря своим ушам, я зашлась безутешным отчаянным смехом. Единственный человек, которого я считала семьей, оказался мне вовсе не родным, напротив, он испытывал меня, играл мной, использовал меня... Масштаб этого предательства был настолько велик, что буквально придавил меня к земле, и под его тяжестью я была не в силах подняться, по-прежнему цепляясь за перила, словно за соломинку, когда засасывает в водоворот. Я всё ещё не могла поверить своему сенсорному восприятию, судорожно хватаясь хоть за малейший шанс, крохотную возможность, что всё это — просто скверная шутка, сраный анекдот, но все факты говорили об обратном. Неосознанно, я пыталась оправдать его всякой нелепицей по типу той, что часто мы причиняем боль тем, кого любим, потому лишь, что только от них можем получить столь необходимый нам эмоциональный отклик... Когда же буря моего неистовства поутихла, и зудящее чувство зияющей пустоты заполнила блаженная отрешенность, я с абсолютной выдержкой, не свойственной, наверно, ничему живому, начала допрос:

— Что ж, Йозеф.., — специально осеклась я, делая акцент, — или мне лучше называть тебя.. — Фридрих? — мрачно улыбнулась я, глядя на скрючившуюся в кресле фигуру:

— Работая с коллегами-учёными над этим проектом, — витиевато начала я, — ты прикипел к всякого рода.., — намеренно выдержала я паузу, — историям. Поведай мне всё, что ты знаешь о Kinderheim 511. Хочу услышать твою версию, — с почти садистким наслаждением и расчётливым блеском в глазах обратилась я к нему.

Сиплым голосом, но без лишних эмоций, старик отвечал, как если бы находился под гипнозом:

— В этом проекте участвовали фармацевтические компании, научно-исследовательские институты в области нейробиологии, современные медицинские организации, отдельные талантливые исследователи, а также правительственные учреждения, одним словом, лучшие умы нашей страны. Это был масштабный проект... Целью этого приюта было служить образцом для перевоспитания жителей Восточной Германии. Проще говоря, его целью было перевоспитать детей, чтобы они стали идеальными солдатами, неукоснительно служащим национальным интересам. Изначально там содержали детей «опасных элементов». Детей, которых считали непригодными в рамках «программы», выгоняли из приюта и переводили в другие детдома. В приют, где я тогда работал, попадали некоторые «такие» дети. Эти дети были замкнутыми и подавленными, не проявляли никакого интереса к общению. Единственной реакцией, которую мы получали от этих детей, были крики и слабые защитные жесты всякий раз, когда им читали вслух. Я был членом научно-исследовательской группы, созданной новым правительством, и начал замечать, что бывшие воспитанники приюта были психологически травмированы учебной программой, которую внедряла система, а некоторые из них умирали спустя год после перевода на новое место.

— Как ты попал в проект и какая роль тебе в нём отводилась? — продолжала я допрос.

— Когда я попал в проект, Kinderheim 511 работал уже 20 лет. Поскольку по образованию я был врачом, мне поручили заняться разработкой препарата, основанного на исследованиях функций мозга. Одним из основополагающих состояний, которые мы пытались достичь медикаментозно, были исследования, связанные с Синдромом Саванта. Зачастую, люди с подобным синдромом обладают отличной памятью, способностям к вычислению, даром к музыке и живописи. Но выдающиеся способности в одной области означают для них, что в чём-то другом природа их значительно обделила, например, в умении общаться. Суть эксперимента заключалась в искусственном воспроизведении этого синдрома и создания людей, чьи возможности выходят за человеческие рамки. За разовое применение сыворотки мы могли повлиять всего на одну, наиболее функциональную, в определённой области у конкретного подопытного зону мозга. Большое значение имела врождённая, генетически обусловленная, предрасположенность, так что мы тщательно подходили к отбору детей и тестировали каждого. Прошедших проверку детей, мы собрали в 511 детском доме и стёрли все следы их существования от посторонних глаз. Когда начались первые испытания, психика и организм большинства подопытных не выдержали, а обычным людям он был и вовсе противопоказан. В результате его применения большинство подопытных умерло. После череды неудач, было выявлено, что препарат был эффективен только для развивающихся детей в возрасте младше семи лет. Кроме того, — у сыворотки имелись значительные побочные эффекты. Среди симптомов самыми распространёнными были — головокружение, головная боль, тошнота, звон в ушах, однако у некоторых наблюдались и более серьёзные отклонения..

— Какого рода? — перебила я старика.

— Эпилепсия, кататония или галлюцинации, — зрачки мои расширились, а пазл, наконец, сложился:

— Может ли это означать, что чтения в Доме Красных роз являлись триггером к развитию подобных осложнений у детей, ранее подвергавшихся применению препарата?

— Да, однако у некоторых испытуемых наблюдался обратный эффект. Как например, у тебя, Хизер. Ты была относительно устойчива к препарату, поэтому тебя распределили в особую группу...

— Что ж.., — мрачно улыбнулась я , — теперь хотя бы понятно чем было обусловлено моё физическое состояние все эти годы. А впрочем.. и установлена прямая связь между моим попаданием в вашу «особую» группу и тем, что меня держали в странной на ощупь комнате в Особняке Красных роз.

— Искусственно стимулируя развитие одной зоны мозга, угнетается другая, — так организм уравновешивает затрачиваемые ресурсы. Мы могли лишь ненадолго купировать некоторые симптомы этих состояний, но не устранить их окончательно. В результате длительное воздействие препарата приводило к уменьшению срока жизни у испытуемых — вдвое, как минимум...

Я нервно рассмеялась:

— И это жалкое плацебо — всё, что вы могли нам предложить? Вам мало было обычной евгеники, — всё обстояло куда серьёзнее. Детей без врождённых способностей можно было превратить в идеальное оружие. Вот только это оружие необходимо было как-то контролировать. И вы решили разработать таблетки, временно купирующие симптоматику препарата, чтобы дети, на которых применялась сыворотка, стали от них зависимыми? Сначала вы отобрали у них всё, а затем подсадили на наркотик надежды? Препараты временно снимали боль, но организм со временем продолжал брать своё, и постепенно она только нарастала. Пока не приводила к отказу иммунитета. Вот почему они умирали через год, — в муках, — разгадка чудовищного плана правления оказалась куда очевиднее, чем я думала:

— Как проходил отбор? И что ждало нас после этого?

— По результатам отбора детей делили на группы. Программой предусматривались 4 основных группы: политические и религиозные лидеры; преступники, наёмники и террористы; шпионы; гении и учёные, определяющие наш век. Но были индивидуумы, выходящие за рамки программы. Для таких детей была создана отдельная — пятая группа, — это были дети, совместимые с разрабатываемым препаратом, — и ты была в их числе. Вас готовили для того, чтобы возглавить каждую из этих четырёх групп. Вы должны были контролировать их, повелевать ими, сплотить их, заставить работать вместе над общей целью.

— Да? — расплылась я в презрительной улыбке, — И как вы тогда планировали контролировать нас?

— С помощью электросудорожной терапии, — глаза мои округлились, старик продолжал объяснять, но я не слышала его слов, — всё заполнил один нескончаемый вакуумный звон, и я схватилась за голову в бесполезной попытке унять боль. Йохан, всё это время внимательно следивший за ходом нашей увлекательной беседы, направился ко мне и протянул таблетку лития. Приняв «лекарство», я подняла свой тяжёлый взгляд на Фридриха Вайнса, но теперь он казался мне совершенно чужим человеком, самой что ни на есть биологической марионеткой, — пешкой, которая не в силах ослушаться приказа, противостоять программированию. Слова Йохана с нашего последнего разговора теперь отчётливо отзывались во мне, находя отклик, формируя теперь уже совершенно иной мыслеобраз. Теперь мне понятны были закономерности, о которых он говорил. Казалось, всё вновь вернуло свой первозданный смысл.

— ЭСТ значит.., — отчеканила я сквозь зубы, — Теперь всё встало на свои места! Понятно тогда, почему я ничего не помню. У всего ведь есть свои побочные эффекты, не так ли доктор? — старик поднял на меня свои замутнённые глаза, — и в них не было ни капли раскаяния, — и побочный эффект ЭСТ — кратковременная потеря памяти на события, предшествующие тому, что было до отключения. При этом способность к запоминанию новых явлений, как правило, сохраняется. А спутанность сознания, нарушение сердечного ритма, тошнота, головокружения, мигрени, боли в мышцах, эпилепсия и кататония — отнюдь не последствия введения препарата, а самые что ни на есть последствия применения ЭСТ на ещё неокрепшей психике. Получается, что единственным побочным эффектом препарата являлись галлюцинации, а также общее закрепляющее воздействие побочного действия предшествующей процедуры ЭСТ. Значит, ваши эксперименты носили разовый характер? Мы исполняли то, что нам было велено под действием препарата, но прежде, чем мы успевали приспособиться и использовать это против вас, вы погружали нас в сон, кратковременно лишая памяти. Наверняка, время, проведённое нами в таком сне, использовалось для того, чтобы по-новой прокапать нас этой дрянью. Вот почему мне казалось, что я вижу сквозь веки, вот почему я подумала, что всё это было во сне... И вы делали это с нами на протяжении 4-х лет каждый день. Поистине изуверски, — расплылась я в сардонической ухмылке, — Хотя, что более интересно, — так это возрастные рамки. Ваш препарат не подходил детям старше 7 лет, в то же время ЭСТ не применяется к детям младше 11 лет, но вы нарушили и это правило. Вам нужно было как-то упразднить эту четырёхлетнюю разницу, чтобы наше состояние оставалось стабильным. Так как же вы поддерживали в нас жизнь, Фридрих? Как ещё издевались над нашим разумом и телами? Ну же, Фридрих, поведай мне — Сколько же ещё было таких, как я? Кто-то ещё вообще смог выжить?

— Помимо тебя в той группе было ещё 6 детей, но эксперимент не был окончен ни с кем из них, а после пожара в 1985 году никто не выжил. Тогда эксперименты были прекращены, а все документы либо сгорели вместе со зданием, либо были уничтожены правительством Восточной Германии. В этой суматохе я... — закашлялся старик, — Когда началось расследование, я... просто всё оставил, я не знаю кто мог выжить в том пожаре.. По одному его слову, — посмотрел он с ужасом и восхищением на Йохана, не шевельнув и пальцем, — он заставил 50 человек убить друг друга... Восседая в кресле на вершине главной лестницы, Он наблюдал как разворачивается резня. Директора и инструкторы, жившие в 511 году своей собственной жизнью, начали ссориться друг с другом из-за того, кто станет преемником тех, кто умер. Всё погрузилось в хаос, — неадекватное поведение детей стало невозможно контролировать. В конце концов, все обезумели и начали убивать друг друга...

— Ну надо же.., — с ноткой садистского наслаждения протянула я, — и как тебе удалось? — обратилась я к Йохану.

Он улыбнулся мне в ответ:

— Там был мальчик, которого всегда держали под действием снотворного. Из-за того, что он знал слова, которые могли уничтожить любого человека, учителя считали его монстром и держали взаперти под землёй. Они испытывали такой ужас перед ним, что клялись, будто видят десять рогов и семь голов. Но однажды мальчик выработал устойчивость к лекарствам и проснулся. Он обманул своих тюремщиков и вернулся к ученикам. Но мальчики не знали, кто он такой.., потому что никто из них не знал имён друг друга и их прошлого. Мальчик ненавидел всё, что было связано с этим местом, поэтому он начал тайно замышлять, как заставить всех убить друг друга. Сначала он украл бы все их воспоминания, чтобы они не могли вспомнить даже свои имена, а затем предложил бы им путь к смерти через мучения... Но мальчики даже не подозревали, что ими управляют. Они впервые задумались — «Может быть, кто-то пытается нами манипулировать?». И вот этот невероятный пыл пронесся по приюту. Я рассказал сказку о мальчике, который принимал снотворное, из-за чего дети в 511-м детдоме взбесились. Я сказал им использовать приёмы, которым их научили, и мальчики смогли заставить инструкторов ненавидеть директоров.

— Поистине гениальный план, — скверно заметила я, вновь переведя внимание на «деда»:

— Как вы обращались там с остальными детьми, что были из прочих 4 групп?

— Мероприятия, проводимые в приюте, нарушали более половины из позднее ратифицированных ЮНИСЕФ прав детей. С ними обращались похлеще, чем в колонии строгого режима для несовершеннолетних. С помощью психологического вмешательства, называемого десенсибилизацией, широко известного как «промывание мозгов», гипноза для достижения катарсиса (а также для подавления любых проявлений эмоций в будущем) и других методов оперантного обусловливания для облегчения программирования людей, детей собрали вместе и стали наблюдать за ними. Руководители и инструкторы следили за тем, как дети сначала стали эгоистичными и напуганными, а затем начали ненавидеть и драться друг с другом, и с помощью методов изоляции и группирования лишили их врождённого чувства уважения и любви к другим людям. Воспитателям строжайше воспрещалось проявлять привязанность к подопечным, воспитанникам же вменялось то же самое, — от привязанности только боль. Именно боль стала нашим главным рычагом. Чтобы создать людей без эмоций, мы лишали их чувствительности с помощью отрицательного подкрепления, когда они избегали неприятных ситуаций (жестоких побоев), не реагируя на насилие по отношению к другим. Чтобы дети полностью находились под контролем воспитателей, им не разрешалось использовать свои имена. Вместо этого им присваивались порядковые номера, по которым их с тех пор и называли.

— И какой же у меня был номер, «дедуля»? — продолжала я медленно потрошить старика.

— Ты была номером семь, — «Seven», — так к тебе обращались.

— Я помню, что нам тогда сказали: «Имя — подарок, означающий любовь, но для брошенных любви не существует. Подобные лживые символы надлежит уничтожить..», — цитировала я свои воспоминания, — Самое большое преступление, которое можно совершить, — это лишить другого имени! Так просто стать Монстром.., — сокрушённо заметила я, и, презрительно окинув Фридриха взглядом, после всей услышанной мерзкой правды, задала последний, — самый трудный для меня вопрос:

— Скажи, Фридрих.., — Кто я для тебя? Кем я была для тебя все эти годы?! Всего лишь экспериментом?! Объектом исследований?! Просто очередной подопытной?! Твоим собственным научным проектом?! Или особо ценным экземпляром?! Всё, что было между нами, — ложь? Даже твоя «забота» — фальшивая? На самом деле ты никогда не испытывал ко мне привязанности, так ведь? — старик молчал, — Отвечай!!! — заорала я, — Отвечай, мерзавец!

— Один мой коллега, рассуждая о том, что же такое образование, как-то сказал: «Разве образование не предназначено для создания человека, соответствующего обществу? Каким образованием нужно управлять, чтобы создать человека, отвечающего требованиям общества? Образование — это эксперимент!». Когда человек воспринимается не как личность, а как объект, моральные барьеры против насилия снижаются. Манипулируя мышлением детей, им говорили, что они неспособны выжить, поэтому, если они хотят стать сильными, — им нужно следовать правилам выживания, которые им преподают. Страшные вещи будут всегда, поэтому детям внушалось, что они, как можно скорее, должны стать взрослыми. Слабых же в стенах этого приюта ждала только смерть. Ты не была слабой, Лиз.., — ты была..

— Не смей произносить моё имя! — закричала я на Фридриха, — Ты этого права давно лишился!

Йохан вмешался:

— Поглощение страха, отвращение к себе и чужим авторитетам — катарсис, — вот как они подчиняли нас, — Его нарратив поглощает их страхи, поэтому он эффективен ровно настолько, насколько уверенно может говорить. Конформизм и групповое давление, отстранение от моральной оценки своих действий посредством перекладывания ответственности на вышестоящих по званию — тщетная попытка снять с себя ответственность за совершенные зверства, постепенная эскалация насилия, растождествление и отстранение от себя, других и своих действий.. — Он сам был экспериментом, Хизер, как и все те учёные...

— Те, кто в прошлом столетии отдавали людей в Освенцим, — говорили также! Вы отбирали детские жизни ради собственных амбиций! И таким жалким образом ты теперь пытаешь оправдаться?! Каждый человек несет ответственность за свои поступки, независимо от внешних обстоятельств! Дело не в том, что ты был не в силах ослушаться приказа, а в том, что ты не хотел его ослушиваться, не хотел заканчивать эксперимент... Ты руководствовался сухим расчётом, — тебе это нравилось! Ты чувствовал, что стоишь на пороге чего-то великого. В своей никчёмной жизни ты приносил лишь страдания и боль всем, кто тебя окружал! Цель для тебя, — сощурила я глаза, сфокусировавшись на Фридрихе, — всегда оправдывала средства! — Вот только в итоге ты сам стал той биомассой, в которую всё это время пытался превратить нас...

— И что ты испытываешь, Лиза, зная, что твоя жизнь с самого начала тебе не принадлежала, что ты сама была лишь чьим-то экспериментом, с самого детства лишённым проявления естественных человеческих чувств? — нагнетал Йохан.

— Что испытываю? Да ты, мать твою, издеваешься?!? Вся моя жизнь была ложью! Да я просто в ярости!!! Ведь без семьи кто мы, блять, такие? Знаешь, когда-то ради тебя я могла сделать что угодно, — перевела я глаза на «деда», — Но тебе этого было мало! Те, кто мне дорог, исподтишка бьют каждый раз! Сначала мать, а потом и ты, — лживый ты кусок дерьма! Все думают только о себе, всегда говорят: «Лиза, кого ты выберешь? Себя или нас? Нас или себя, блять?». Как будто мне, блять, ещё надо выбирать, сука!... А когда мне нужна помощь, когда я и правда в отчаянии, — «Что делаете вы?». — Дарите мнимую надежду, а потом в один момент лишаете меня и этого! Мне давно стоило бы от неё отказаться, каждый раз от этого только боль.., — на глаза навернулись слёзы, — Люди говорят всё время: «Семья бесценна, семья бесценна»... Не-не-не, хватит нести херню! «Семья — якорь, когда ты ебучий Титаник»! В конце концов кто я без того места? Кем я была все эти годы? ..Та, кем я была, — та, кем должна была стать... — Как мне следует поступить? — с ненавистью посмотрела я на Фридриха, — Я ведь всегда свято верила в то, что люди имеют ценность лишь тогда, когда действуют по собственной воле. Но и здесь мне нужен кто-то, кто скажет мне, — как жить эту жизнь. Может, мне просто не хватает решимости на что-то большее?? — перевела я на Йохана свой блуждающий взгляд в поиске поддержки.

— Идеальное самоубийство — такова была моя последняя цель. После разговора со своим вторым Я, после нашего долгожданного воссоединения, я, наконец, понял откуда пришёл и куда мне следует направляться... Я хотел исчезнуть из этого мира и для этого должен избавиться от всех, кто знает меня и моё прошлое. Тогда я хотел, чтобы последним, кто бы узнал о моей личности, — был я сам, прежде чем покончить с собой. Меня можно было убить, только полностью стерев. Я совершил «отцеубийство», подобно Эдипу, убив того, кто разбудил во мне Монстра.

— Следует ли мне сделать то же самое? Как считаешь, Йохан? Я уже доказала себе, что способна на это, — каждый способен. Но кем я стану, стоит мне сделать это ещё раз? Чем буду тогда от него отличаться? Каждый раз мне будет всё легче... И в конечном счёте.. — это «скользкая тропа». В итоге я потеряю себя раньше, чем вновь успею обрести..

— Важен не выбор как таковой, а тот факт, — «решишься ли ты его сделать?». Рационализируя, можно прийти только к нигилизму. Жизнь часто ставит нас в положение, когда правильного выбора просто нет. Последствия выбора, совершенного мной давным-давно, привели меня к тому, что я начал сам себе противоречить. Я так яро верил в то, что человек безволен, — убедил себя в том, что у меня никогда не было имени. Я продолжал взращивать Монстра в себе, — сам того не осознавая, продолжал быть их экспериментом. Когда человек сталкивается со страхом, его душа проходит испытание. Он узнаёт, — что ему суждено найти и чего достичь... В этот момент проступает его истинная сущность, — скептически произнёс Он, — Я помогу тебе покончить со страхом, помогу избавиться от клейма прошлого, — И.., — он взял меня за подбородок, — Я помогу тебе, Лиза, помогу тебе освободиться. Ты — это я. Я — это ты. Прими меня в своё сердце! Прими меня как своего спасителя! Пригвозди меня к кресту и позволь мне возродиться! Подобно тому, как я воскресил похороненное в тебе.. Ты ведь уже знаешь, — улыбнулся Он, — как достигнуть катарсиса..

Я отстранилась:

— Правда в том, что все хотят очиститься, все хотят достигнуть катарсиса, особенно виновные.. но виновны-то — все!

— Тебе следует дать униженному человеку какой-то способ искупить свою вину, хотя бы в его собственных глазах, иначе он рискует оказаться втянутым во тьму, как Германия после первой мировой.

— Тогда почему? Почему я должна жить прошлым? Да я же вообще не хочу ничего знать! Когда-нибудь всё это повторится вновь, тогда я снова окажусь в той запертой комнате Особняка красных роз, в том тёмном коридоре 511 Kinderheim, и мне никто не поможет.. — схватилась я за голову от новой волны подступающей боли.

— Люди живут только потому, что могут забывать прошлое. Но есть вещи, которые нужно помнить всегда.., — внимал мне Йохан.

— Совсем не смешно! — схватилась за голову я, — Сколько себя помню, мне нигде не было места.. Я так хотела, чтобы кто-нибудь забрал меня из этого мира. Да, это были наивные детские мечты... — Мечта может стать поддержкой или источником страданий.. — Словно бы по одному моему зову кто-то примчится и спасёт меня.. — Как наивно и глупо! У меня не было никого! Но я свято верила в это, грезила, молилась этому мёртвому Богу, чтобы Он наконец меня услышал. Чтобы я себе ни воображала, чем бы ни жертвовала, — молчание — мой приговор. А когда появился Он.., — я думала Он меня спас, но.. и Он предал меня! Так откуда мне знать, что ты не предашь меня, Йохан? Кому теперь вообще можно верить?

— Когда я уже начал терять веру в человечество, произошло кое-что прекрасное. Человеческая сущность полна загадок. В день моей смерти я узрел величие человеческой души..

— Ты говоришь о докторе Тенме? — уточнила я.

Йохан кивнул:

— Мы все одиноки, Хизер. И мы все пусты. Людям больше никто не нужен. Любому таланту можно найти замену. Любые отношения можно заменить. Как думаешь, Лиза... Ты сможешь найти мне замену?

— Хочешь сказать, что у меня нет выбора? Кому верить, а кому нет.. Остаётся лишь рискнуть, проявив немного избирательности, так?

— Действуй, Лиза. Теперь ты знаешь всё, — тебе решать, как разделаться с прошлым, — и с этими словами Йохан покинул комнату.

— Скажи мне, Фридрих, скольких ты убил? Ты думаешь, что знаешь, что это такое — убивать? Отнять жизнь — это не пустяк, но всё живое убивает для выживания. Даже деревья, — большие душат те, что поменьше. Убийство — это то, чем занимаются все божьи твари на этой планете, — это то, что нас объединяет. От старости не умирает никто, — всех кто-нибудь убивает, Фридрих. Я освобожу твою отравленную ядом сраную душу, ублюдок ты больной!

* * *

~ Крыша отель Аластор, Кёльн, 24.04.2001

Я поднялась на крышу, застав Йохана безалаберно гуляющим по парапету. Это забавляло его, — играть со смертью, в каждом его жесте выказывалось полное пренебрежение к жизни и ко всему, что может называться живым. Его статная фигура тонула в багряных лучах заката, возвышаясь, казалось, над всем этим бренным миром, а у ног лежал мёртвый ворон...

Заметив меня, Он сказал:

— С возвращением, Хизер. Поднимайся, отсюда лучше вид...

Я направилась к нему:

— И правда очень-ОЧЕНЬ красиво, — город внизу расплывался в мягком свете заката, превращаясь в море огней, мерцающих в сумеречной дымке, — Йохан, я хотела тебе кое-что сказать. — Мы росли во тьме коридоров того объекта, и мы не знали своих родителей. У нас не было ничего, даже имени.. — Мы были всегда одни, никому не нужные... — до этого момента. Я рада, что встретила тебя, Йохан. Спасибо тебе, — с благодарностью посмотрела на него я, — Благодаря тебе.. — теперь я знаю куда должна идти и что мне следует делать. Перед смертью, старик помог мне вспомнить ещё кое-что.. — Мой биологический отец, — Он жив, и.., — это Он был тем мужчиной в чёрном одеянии, что читал другим детям «Жёлтого Короля» в Доме Красных роз, это Он запирал меня на ключ в той тёмной комнате. Он — евангелист по прозвищу Екклесиаст в церкви, недалеко от Особняка Красных роз. Я собираюсь встретиться с ним.. Ему точно найдётся что рассказать мне о Жёлтом Короле...

— Так ты всё ещё намерена мстить? — я кивнула.

— Для жителей этой страны — смерть — это окончание одного из циклов перерождений. А у христиан смерть — это искупление греха. Злые духи — есть прошлое. Из будущих событий, духи не возникают. Ты желаешь мести, — значит ты выбрала жизнь ради умерших. Ты существуешь, чтобы убить Жёлтого Короля во имя отмщения за смерть твоей подруги?

— Да.

— Жить под гнетом мертвеца — то же самое что быть одержимым духом. Ты и сама не заметила, как умерла, заблудилась в мире живых и попала на поле битвы в свой собственный ад. Неужели ты теперь и есть — этот злой дух?

— Не все события прошлого несут зло, Йохан.

— Ты права, Хизер, — кивнул Он.

— Поэтому, духом я не стану!

— Не волнуйся, Лиз, — обнял меня Йохан, притянув за руку, — У меня есть хороший план, — успокаивал Он, — Скоро всё это закончится, — отстранился Он, приглашая, — Ты подаришь мне этот танец? — и я кивнула.

Мы танцевали под бездонным куполом неба. Он — с чертами античного бога, само воплощение звёздного света, и я — его рефлексивная тень. Музыка лилась откуда-то сверху, невесомая и призрачная, как сама ночь. Теперь я отчётливо знала чего хочу — «Быть за кулисами рядом с сильным человеком, — вести его к величию».

Наш танец больше напоминал — дуэль, импровизированный диалог двух израненных тел, сплетение пальцев, страсти и нежности. Взгляды, полные огня, не отрывались друг от друга, словно между ними протянулись невидимые нити, делающие нас единым целым.

Ветер играл с моими волосами, развевая их, как темный шёлк, а его дыхание обжигало кожу. Каждый поворот, каждое прикосновение — это был безмолвный рассказ о чувствах, слишком глубоких и необузданных для слов..

Мы кружились в медленном вальсе по острию ножа, то приближаясь друг к другу почти вплотную, то отдаляясь в призрачном вихре. Его движения были плавными и мощными, как морские волны, мои — легкими и воздушными, как полёт бабочки. Время остановилось, — мир сузился до размеров этой крыши, этого танца и наших тел, потерянных в своем собственном мире, где были только мы. А под нами, словно в аду, полыхало неистовое пламя, во всю охватившее уже нижние этажи архаичного отеля:

— Что ж, догорай, огарок, — сардонически улыбнулась я, — Жизнь — только тень минутная...

— Пламя поглотит всё, — вторил мне Йохан.

---

1) Строки стихотворения Уолта Уитмена «О теле электрическом я пою»

Вернуться к тексту

2) предместье

Вернуться к тексту

3) (чехословацкая тайная полиция)

Вернуться к тексту