Дорн тьмы: Ноктюрн (гет)

* * *

"Одна из его голов, казалось, получила смертельный удар, но ее смертельная рана была исцелена. В изумлении вся земля последовала за чудовищем.."

* * *

~Мемориальная больница Эйслера, 19:15, 07.04.2001.~

Я всегда верила в сакральность числа 7.

— Доктор Тенма, экстренный случай! Пациентку зовут Лиз Харпер, 27 лет, в Дюссельдорфе проездом, — она из Праги. Пока мы располагаем только информацией с ее водительского удостоверения.

Семь чудес света, семь дней в неделе, семь князей тьмы и семь архангелов, семь смертных грехов и семь добродетелей, семь цветов в радуге, семь периодов таблицы Менделеева, семь нот в музыке, семь чувств восприятия...

— В каком она состоянии?

— Давление 72 на 50. Пульс — 137.

Мы живем в мире, который по самой своей природе семеричен. И именно семеричное его (и его частей) деление лучше всего описывает его природу.

— Что случилось? Насколько масштабны повреждения?

— ДТП. Судя по всему, затронута аорта, по стетоскопу слышны шумы — биение неравномерное. Это могло привести к аритмии. И еще... — глубокая колотая рана в левом боку, внутренних органов не задето. Множество царапин от стекла разного диаметра по всему телу. По дороге до больницы нам удалось выяснить группу и резус — I+, антигена нет.

— Срочно на КТ и рентгенографию, подготовьте инфузионный пакет и 2 единицы I+.

— Есть!

Когда мне было 7, меня отобрали для участия в одном проекте. — Это были чтения детских книжек с картинками в особняке Красной розы. Нас водили туда каждую пятницу в 15:00.

— Доктор Тенма, нам удалось дислоцировать поврежденный сосуд.

— Ясно, готовьте операционную.

Нас приводили туда, чтобы «учить новому», но я никогда не понимала, зачем туда хожу и чему должна учиться...

— Начнем с небольшого надреза, затем проведем эндоваскулярную операцию и зажмем поврежденный сосуд. Действовать надо быстро, жду от всех полной отдачи!

Наша группа была последней, в ней было 7 человек, но в какой-то момент нас осталось лишь трое.

— Давление 120 на 80, пульс — 92, пациент в норме.

— Отлично, начинаем операцию!

Я не могла вспомнить лица детей, с которыми посещала занятия. На то было две причины, — нас никогда не представляли друг другу, и как только начинался семинар по чтению, — мы словно впадали в транс, а дальше все как в тумане.

— Скальпель.

Мы занимались там вплоть до 1981-го, пока чтения не прекратили после скверного инцидента. Никто из нас полностью не освоил программу, так как ранее она была рассчитана на 2 года.

— Зажим.

(Делаю надрез.)

Я помню, как мужчина в белом лабораторном халате показывал мне рисунки, напоминающие пятна Роршаха.

(Приступаю к введению катетера через плечевую артерию.)

Черный и белый цвет — они двигались, меняя форму, симметрично отзеркаливаясь вдоль воображаемого меридиана. Всегда непредсказуемо и очень красиво.

(Провожу балонную ангиопластику артерии.)

Этот лаборант любил цитировать стихи Аль Квотиона — Словоточие: "Жизнь — это зал зеркал, амальгама, ты видишь в ней только то, что внутри тебя".

(Извлекаю катетер.)

(Внутренняя оболочка не повреждена.)

(Пережимаю поврежденный сосуд.)

(Начинаю зашивать разорванную артерию.)

(Пинцет.)

Что внутри меня?

— Внутреннее кровотечение остановлено. Однако рано расслабляться, нам еще нужно укрепить поврежденный сосуд. Подготовить паралин!

"Система клеток, связанных внутри, — в едином стебле"..

— Доктор Тенма, давление падает!

Меня как-то спросили, — что я думаю о судном дне..

— Последствия аритмии, полагаю.

У меня каждый день такой с тех пор, как умерла мама. Я была с ней до самого конца, сжимала ее уже ослабевшую руку так сильно, что побелели костяшки пальцев. Мало просто знать, что человек умер, — нужно видеть как он умирает.

— Пульса нет. Остановка сердца!

Когда я заглянула в ее пустые глаза, — в них отразилась безмолвная глубокая синева, — так одновременно красиво и жутко.

— Подготовьте дефибриллятор!

Думаю, она была рада облегчению, не сразу, — нет, лишь в последний миг, впервые осознав как же легко покончить со страхом. Она увидела в последнюю долю секунды, — кем была, увидела, что она сама разыграла всю эту драму, которая была всего лишь жалкой смесью высокомерия и безразличия. Но этому пришел конец..

~(РАЗРЯД)~

Стоило ли так цепляться за жизнь? Сознавая, что все, что делало тебя — тобой, — все это одно и то же, все это — один сон. Сон, который ты видел в замкнутой комнате, сон о том, что ты был... — человеком.

~(РАЗРЯД)~

И как во многих снах, — в нем затаилось чудовище..

— Пульс появился! Давление растет.

На самом деле никто никогда не умирает.

— Приступаю к наложению швов.

Все мы сотканы из энергии, которую нельзя ни создать, ни уничтожить.

(Операция прошла успешно. Переключите ее на ИВЛ.)

Она лишь переходит из одной формы в другую.

Фокус в том, что нам не дано повлиять на эти превращения.

В этом и заключается абсурд бытия.

* * *

Я пролежала в реанимации неделю. Никогда не замечала за собой такой живучести. А, точно, я обязана этим своей маленькой армии из мириадов клеток, уж они-то меня точно не бросят, — мы с ними на одном корабле. Верно, так было всегда, — сдавшийся человек умирает, если же человек не сдается, — только тогда его можно назвать настоящим человеком. Даже умирая, не сдавайся, можно придумать тысячи причин жить, в этом так много гордости. Это всегда было нечто большим, чем инстинкт самосохранения. Порой, если ты ходишь по краю, — это единственное, что имеет значение, особенно в стремительном приближении к последней черте.

Так я была на волосок от жизни? Я совершенно перестала жить, страшась неизбежности. Ну что за нелепая истина..

Теряя сознание и пробуждаясь вновь, я заблудилась во времени. Врачи приходили и уходили, меняли капельницы и повязки, записывали показания приборов. Я не спала толком, но толком и не бодрствовала. Убивая время, — рисовала взглядом восьмерки в воздухе. При этом все становилось нереальным, — маячило где-то вдали. Я оказалась в незнакомой больнице, меня было некому навещать, а даже если бы и было кому, — ко мне никого не пускали.

Вам приходилось когда-нибудь вслушиваться в тишину? Она по-настоящему оглушает, словно вакуум, закладывающий уши при перепаде барометрического давления на взлете и при посадке. Из-за вечно пикающих приборов, — в ушах стоял оглушительный звон. Я находила отраду лишь в забытье, — это было маленькое окно напускной литургии, когда я могла не думать о боли, — ничего не чувствовать. Это было моим избавлением, — осознанные сновидения, сонный паралич, — я применяла все методики, которые накопила за годы работы психиатром. Фантазия — простой способ дать миру смысл.

Мне была до омерзения противна собственная беспомощность, — я не могла себя такой видеть... Порой, на меня находило немое отчаяние. О да, — оно было по-настоящему немым, потому что мне хотелось плакать, а сердце трепетало и билось так часто, словно у колибри, но у меня не было сил даже на это. В прежние времена я бывало испытывала эту безысходность от непрекращающегося самообмана, — тщетных попыток имитации контроля хоть над чем-то в своей жизни... Мне было настолько невыносимо существовать в моменты утраты контроля, что я делала что угодно вопреки тому, что должна была, чтобы поддержать эту иллюзию выбора. Я ненавидела весь мир в такие дни, — от той ярости и бури противоречивых эмоций, меня переполнявших, — я все больше дичала, становясь неуправляемой. Но этот бунт был выхлопом в никуда, — тщетой и расточительством. Эти 7 дней тянулись невыносимо долго...

Лив говорила, что когда что-то плохое случается в ее жизни, — она хочет на время забыть об этом. Может, поэтому она стала наркоманкой? У меня было время об этом подумать, было время переосмыслить многое, раз уж я вернулась с того света... Там ничего не было, — полное самозабвение, — тьма, тишина, — бесконечная бездонная пропасть, никакого самосознания или самоидентичности, — никакого тебе света в конце тоннеля. На устах крутилось другое слово — полноценность. Вновь обретенная свобода — есть утрата всяческих надежд...

Все-таки, сдается мне, что я вцепилась в эту жизнь мертвой хваткой из нежелания признавать, что умру в полном одиночестве, глядя в белый потолок больничной палаты, рисуя взглядом бесконечность в потолке, прожигая насквозь все это ненавистное мне чистилище. Больница — это последнее место на Земле, где я хотела бы оказаться. И будь я неизлечимо больна, находись на пороге гибели, — я бы не стала довольствоваться милостью тех сраных "пары дней", так любезно предоставляемых мне больницей, которые я бы провела в агонии и полном беспамятстве, чтобы отсрочить неизбежное, чтобы потешить эго людей в белых халатах, слишком увлекшихся "игрой в Бога". Нет уж, я бы сделала это на своих условиях! Никаких компромиссов, даже перед лицом армагеддона!

* * *

~Мемориальная больница Эйслера, 12:00, 14.04.2001.~

Медсестра меняла мне очередную капельницу, когда я впервые полностью раскрыла глаза. Меня словно выдернуло из оцепенения чьей-то неуловимой беспощадной рукой. Это было похоже на пробуждение от непрекращающегося кошмара, от того самого треклятого сна, который так и вертится у тебя на кончике языка, но в момент пробуждения ты уже умудрился его забыть, хотя все твое существо трепещет от саспенса пережитого ужаса. За последние дни мое бессознательное устроило мне целый парк кровавых аттракционов. Что ж, было весьма увлекательно.

Погруженная в свои мысли от окончательного и бесповоротного "прихода в себя", я совершенно не заметила обеспокоенности суетливой медсестры по имени Карла. Она застыла как вкопанная, словно призрака увидела, хлопая своими длинными черными ресницами, и как-то виновато-изумленно глядя на меня.

— Ой, вы должно быть очнулись, мисс Харпер. П-прошу меня извинить, — я сейчас же позову вашего лечащего врача, — пролепетала с глазами на выкате эта Карла.

— Хватит постоянно извиняться, — за все подряд. Так ты превращаешься в пустое место. Просто делай что должно, Карла, — это ведь твоя работа, — сказала я каким-то хрипло-осипшим голосом, раздавшимся откуда-то издалека, словно он был не моим. Н-да, столько дней молчания дали о себе знать. Вдруг я почувствовала ужасную жажду, какую испытываешь, заплутай ты в Сахаре без воды на пару дней. Сушняк душил жуткий, поэтому я, собравшись с силами, крикнула ей вдогонку:

— Будьте так любезны, захватите стаканчик воды.., — только успела я закончить, как к горлу подступил жуткий порыв кашля. Получилось, конечно, так себе. Но я хотя бы попыталась.

Карла вняла моей просьбе и принесла целый графин живительной влаги. Оо, — я была счастлива! И смаковала каждую каплю, пока не осушила его содержимое до дна.

Благо пунктуальный доктор, спасший мне жизнь, не заставил себя долго ждать:

— Здравствуйте, Лиз, меня зовут доктор Тенма. Я ваш лечащий врач. Как вы себя чувствуете?

— Спасибо, доктор, гораздо лучше, — все благодаря вам.

— Не стоит, — это моя работа.

Я ответила ему слабой улыбкой. Все еще тяжело было натягивать мышцы.

— Вы помните что случилось, Лиз?

— Я.. , — тут у меня запульсировало в висках с такой отдачей, что, казалось, голова сейчас взорвется, — я машинально схватилась за голову, пытаясь унять эту боль.

Доктор Тенма опустился на кресло рядом со мной и отправил Карлу за обезболивающем.

Не помню сколько это длилось, но я подобно статуе застыла в этой агонии, и просидела так, — скрючившись, пока не вернулась Карла.

Запив лекарство, — боль стала медленно рассеиваться, но ее точечное воздействие продолжало пронизывать мой воспаленный мозг.

— Вам лучше?

— Да, я..

— Ничего, я понимаю. Не заставляйте себя проходить через это снова. Вспоминать всегда тяжело, вы еще очень слабы.

— Доктор Тенма, я.. Я ничего не помню! — сорвалась я на крик,

— Совсем ничего.., — добавила почти шепотом.

Доктор дотронулся до моих трясущихся рук и сжал их в своих.

— Что именно вы не помните, Хизер? Само происшествие или события до него?

— Само происшествие.

— В таком случае, что вы помните последним?

— Я помню, что была не одна. Друзей у меня не много, так что не сложно догадаться, что это была Лив. Мы направлялись в ее родовое поместье в Кельне. Она сидела за рулем, а я на месте возле водителя. Мы проехали уже около 400 миль, — до Кельна было рукой подать, а нам подвернулся свободный участок на горной дороге, встречных машин не было. О, как она любила прокатиться в управляемом заносе на поворотах. Она была опытным водителем и мастером дрифта, участвовала в уличных гонках в свое время. Я в ней не сомневалась, даже была пару раз ее штурманом. На самом деле, нас обеих захватил этот драйв, — адреналин струился по венам, сердце трепыхало. Только в такие моменты мы с Лив могли хоть что-то почувствовать. Скорость постепенно нарастала, уже был слышен сигнал тахометра, но останавливаться мы не собирались, а дорога все еще была свободна. А потом кто-то резко выехал на встречную полосу, и.. — вспышка.

— Понятно, значит вы помните почти все, за исключением самой трагедии...

— Трагедии? Постойте, я должна знать что произошло. Расскажите мне. Почему вы сказали — трагедии? — тут меня осенило, доктор Тенма начал было говорить, но я боялась услышать. Это был закономерный логический вывод, — интуиция, если хотите, но какая-то часть меня до последнего цеплялась за эту мнимую надежду, которая разбилась подобно стеклу в тот же момент, как доктор Тенма произнес:

— Мне очень жаль, — и сердце екнуло. Весь спектр эмоций, что я испытала в этот микро-миг после его слов, — был неописуем. Мне стало трудно дышать, но кислорода было так много, что он обжигал мне легкие. Я хотела закричать, но не могла издать и звука. Я словно бы отшатнулась от него, отвернув голову. Если бы я не сидела на койке, — мои ноги бы подкосились, потому что в этот миг земля ушла бы у меня из-под ног. Или у меня так сильно кружилась голова? В один момент вся моя жизнь перевернулась с ног на голову. Сотрясаясь и содрагаясь под тяжестью накатившего озарения, — она трещала по швам, и была готова разлететься на части. Я всегда выбирала горькую правду, вместо сладкой лжи, — и сейчас делать исключений не собиралась. Если и сгорать, то сгорать до конца, чтобы ничего не осталось...

Не смотря на минутное помешательство, — я смогла произнести эти два слова, ограждающие меня от правды, — эти два слова, разбивающие меня на части и выворачивающие наизнанку, — мне никогда не было так тяжело говорить:

— Расскажите... все..., — слова звенели у меня в ушах, повиснув в воздухе мертвым грузом.

Доктор Тенма сглотнул, и продолжил:

— Мне очень жаль, — повторил он в начале, немного запнувшись, но, собравшись с силами, продолжил: — внезапно я задумалась часто ли ему приходится говорить о таком, ему не менее тяжело, чем мне, не менее досадно от этого бессилия, — он не меньше ненавидит это чувство безысходности.

— Вы попали в ДТП. Как вы и сказали, тот грузовик, выехавший на встречную полосу, перекрыл вам дорогу и вы врезались в рельс безопасности, однако грузовик продолжил движение и скинул вас в обрыв. Ваша подруга, Лив, — скончалась на месте. Она не чувствовала боли, уверяю вас. Все случилось быстро. Она впала в кому, а потом из того мрака погрузилась в другой, — более глубокий... — он замолчал, может, подумал, что мне нужно время все это переварить. Было заметно, что он очень тщательно подбирал слова, может, — это и к лучшему.

Все прошлые проблемы одномоментно куда-то улетучились, показались слишком мелочными по сравнению с ее потерей.

Доктор Тенма тупо уставился на меня, когда я внезапно, даже для себя самой, произнесла:

— Хорошая смерть, правда? Безболезненная... Ей было 33 года и она жила на полную, не собиралась останавливаться. Проблема более поздней смерти в том, что вред уже нанесен, — уже слишком поздно для многого. Так говорила моя мать.., — я подняла глаза на доктора и продолжила:

— Сколько нужно спеси, чтобы выдернуть душу из небытия сюда, — сделать куском мяса... бросить жизнь в эту молотилку? — от услышанного глаза Тенмы округлились, он хотел было что-то сказать, но не смог произнести и слова. Я продолжала:

— Вам... мне хочется верить, что я так на самом деле не думаю, что это всего лишь минутная слабость, но в глубине души... — в глубине души я знаю наверняка, — так оно и есть.

Тенма склонил голову и сжал руки в замок, тогда я взяла его руки в свои, и, приблизившись, прошептала:

— Отведите меня к ней, я должна ее увидеть, — эти слова были столь оглушительны для меня, что, казалось, воздух наполнился металлическим скрежетом напряжения, исходящего от гудящих ламп и электричества, пронизывающего всю эту треклятую палату.

— 7 дней уже прошло, мы позаботились о том, чтобы подготовить ее к встрече с вами, — глядя куда-то вдаль проговорил Тенма.

— Однако, вы не сможете навестить ее, пока мы не переведем вас в отделение интенсивной терапии. Возможно, мои слова прозвучат грубо, но скажу ,как есть. Вас-то еще можно спасти, Хизер. Я не могу отвести вас к подруге, пока не удостоверюсь в стабильности вашего текущего состояния. Она уже никуда не денется..,- он хотел было добавить что-то еще, но я перехватила инициативу:

— В таком случае, доктор, сделайте все необходимое, чтобы я как можно быстрее смогла увидеть Лив. Прошу вас.., — к глазам моим подступали слезы, и я подняла голову чуть вверх и быстро заморгала, чтобы смахнуть их ресницами.

— В таком случае, позволите провести пару тестов?

— Я обязана вам гораздо большим, чем парой тестов, док. Я сделаю все, что попросите. Мне не выразить своей признательности.., — доктор Тенма утвердительно кивнул и приступил к работе:

— Итак, Хизер, для начала я проверю ваш зрачковый рефлекс. Следите, пожалуйста, за светом фонарика.

В момент, когда зрачки Лиз инстинктивно сузились, — в ее воспаленном мозгу, всплыло далекое воспоминание:

Ослепительный свет заполнил церковь, скрыв от взора алтарь. Люди исчезли, своды исчезли, крыша исчезла. Я подняла свои ослепшие глаза к бездонному сиянию и увидела черные звезды, стоящие в небесах, и влажные ветры озера Хали охладили мое лицо.., — это был образ, рисуемый чьим-то бархатным голосом, из далекого прошлого, словно ей читали сказку на ночь.. Но чей это был голос?

~ Что это вообще, черт возьми, было? ~ подумала Лиз.

Доктор Тенма же, будучи осведомленным о том, что пресловутая чёрная точка человеческого зрачка является не поверхностью, а отверстием, внимательно подмечал все его сужения и расширения. Отраженный свет, попадая внутрь, освещал часть глазного дна, отчего тусклый свет со стороны окна отражался в зрачках Хизер, и они приобретали необычное красноватое свечение, исходящее откуда-то изнутри. Эта процедура особенно завораживала как доктора Тенму, так и, казалось, ассистировавшую ему Карлу. Когда резкая вспышка фонарика, попадала в расширенный в темноте зрачок, она освещала капиляры, сетчатку и сосуды внутри глаза.

Окончив внимательное изучение реакции зрачков Лиз на свет, и не найдя каких бы то ни было отклонений, доктор Тенма сделал пометку в мед. карте, и перешел к следующему тесту, — теперь уже на проверку ее рефлексов, предварительно дав Лиз возможность проморгаться и закапав глаза каплями для устранения излишней сухости.

— Отлично, теперь проверим ваши базовые рефлексы для оценки состояния нервной системы. Попытайтесь сесть, Хизер.

Ноги словно одеревенели, но все 7 чувств будто обострились, — так, что она могла чувствовать, как густым потоком по ее венам струится кровь. Лиз постепенно справилась с этой задачей. Когда ее ноги дотронулись пола, — она отчетливо ощутила, что ей понадобится время, чтобы снова научиться ходить. Она будто бы училась жить заново...

Доктор Тенма, не теряя времени, достал молоточек и стал проверять коленный, ахиллов, трицепсовый, бицепсовый рефлексы.

Общая чувствительность была в порядке, — зрачковый и двигательные рефлексы в пределах нормы. Однако, было необходимо проверить координацию.

— Теперь я попрошу вас встать, Хизер, закрыть глаза и дотронуться левым указательным пальцем до кончика носа. Карла будет поддерживать вас для страховки.

Лиз старалась подняться плавно, чтобы у нее не закружилась сильно голова и не потемнело в глазах, — она была гипотоником, — еще одно наследственное заболевание от мамы. Карла пришлась как раз кстати и поддерживала Лиз за талию. Тогда Лиз сделала глубокий вдох и закрыла глаза, — в тот же момент на нее накатилось ужасное вертиго, — у нее было стойкое ощущение, словно она пьяный матрос на корабле, который опасно накренился на левый бок и сейчас вот-вот перевернется; — головокружение, казалось, было нескончаемым, — таким, что она лишь сильнее вцепилась в Карлу, словно в спасательный круг.. К горлу подступила неприятная тошнота, как если бы она заработала себе сотрясение. Лиз вытянула левую руку с отведенным в сторону указательным пальцем вперед перед собой и дотронулась трясущейся конечностью до кончика носа. Все ее тело, казалось, дрожало, но Хизер старательно не подавала виду, стараясь изо всех сил контролировать хотя бы собственные реакции.

— Вы хорошо справляетесь, Лиз. Теперь проведем тот же тест с вашей правой рукой.

И на этот раз у нее все получилось, — не без трясучки, разумеется.

— Спасибо, Хизер. Теперь садитесь. Вы отлично справились. Вижу, вы идете на поправку. Чуть позже Карла отвезет вас на КТ, ЭЭГ, сделает общий анализ крови, а также другие исследования, которые могут понадобиться нам позднее. Неврологическое обследование патологий не выявило. Можете быть покойны. Отдыхайте, набирайтесь сил, завтра мы переведем вас в интенсивную терапию.

— И тогда я увижу Хейзел? — с надеждой протянула Лиз.

— И тогда вы ее увидите, первым делом, я обещаю вам, — успокоил ее Тенма.

Тенма уже было собирался уходить, но Лиз окрикнула его:

— Подождите, доктор.

— Мм? — Тенма остановился в двери больничной палаты.

— Полиции удалось установить кто был за рулем того внедорожника и почему случилось то, что случилось? Может, — это не была случайность? — Лиз потребовалось все ее самообладание, чтобы не сорваться на крик и не разрыдаться на всю больницу, но она знала, что ее истерика ничего не изменит, однако боролась с внутренним желанием, чтобы страдали все, чтобы все прочувствовали ее боль.

— Детали пока выясняются, за расследование уже взялось BKA. Кстати говоря, на днях нам звонили следователи, — они хотели задать вам пару вопросов..

— Кто бы сомневался, — съязвила Лиз. У нее было своеобразное отношение к полиции.

— И тем не менее, — вы единственный выживший свидетель произошедшего. Я отказал им в посещениях пока вы не поправитесь, — так что под мою ответственность. Кроме того, у вас, судя по всему, — диссоциативная амнезия. Когда вы будете готовы, я могу связаться со своим коллегой психологом-криминалистом Руди Гилленом. Если я правильно помню, можно применить методику гипноза для восстановления потерянных воспоминаний..

— Правильно, — отрезала Лиз, — Я, знаете ли, сама психиатр, а с Руди Гилленом и подавно знакома лично, — он весьма успешно работал с преступниками, пока я еще обучалась в академии, проводил у нас семинары...

— Что ж, я не знал. Приятно удивлен, мисс Харпер, — сказал Тенма, сделав слегка глуповатый вид и почесав правой рукой затылок.

— И я прекрасно знаю что будет дальше, — стоит мне вспомнить что произошло, у меня может развиться птср, — это первые его симптомы, — плохие воспоминания подавляются подсознанием, как защитный механизм от травмы. Если это и правда случится, — я никогда больше не сяду ни то, что за руль, даже в машину. Я не знаю как дальше жить, доктор, — ничего уже не будет как прежде, — никогда. Потому что я уже никогда не буду прежней...

— Вы со всем справитесь, Лиз, уверен. Я.. я не знаю что еще сказать.., — какое-то отчаяние звучало в голосе доктора.

— Только не приносите соболезнования, — ответила Лиз, шмыгнув носом, — Лучше уж искреннее незнание, чем наигранное беспокойство..

— Договорились, — сказал доктор Тенма, похлопав Лиз по плечу.

— Вы очень учтивы, доктор, спасибо, — сказала Лиз, и, опустив лицо между рук на колени, погрузилась в грузное молчание.

Она выглядела как человек, на которого свалилось столько потрясений за один день, что он просто нуждался в пребывании в одиночестве. Слишком невыносимо было оставлять ее здесь одну, но и невыносимо наблюдать за ней дальше. Тенма еще раз виновато улыбнулся, сказав напоследок:

— Скорее поправляйтесь, Лиз. Всего доброго, — вышел он из палаты, помахав рукой.

Карла поспешила за доктором, лишь добавив:

— Если что-то понадобится, нажмите на кнопку, — уведомление прейдет мне на пейджер, и я сразу примчусь к вам. К тому же, — я сегодня дежурная, можете на меня рассчитывать. До свидания! — отвесив небольшой поклон, сказала Карла и удалилась.

Лиз так и не сказала ни слова. Погруженная в свои мысли, — она просидела в этой сокрушенной позе, казалось, вечность, пока абсолютную тишину больничной палаты не наполнили ее тихие всхлипы...

* * *

И в этой беспробудной тьме, заживо погребенном немом отчаянье, — появился Он. Сначала я спутала его с врачом, потому что не могла представить, чтобы ко мне пришел посетитель. Я не слышала как он вошел, совершенно не следила за временем. Я словно впала в оцепенение, погрузившись внутрь себя, изолировавшись от внешнего мира. Это чувство было сродни трансу, — полное опустошение, отчуждение, ясность.

Взглянув на него в тот миг, — я совершенно четко осознала, что этот человек не мог быть врачом. Он был похож на падшего ангела, сорвавшегося с небес. Довольно странная ассоциация, но было в нем что-то сломленное, но в то же время и божественное, — смертоносное... Я в жизни не встречала настолько исключительных людей, — короткие волосы цвета платины со средним пробором, светло-голубые глаза, бледная кожа. Настоящий ариец.. А его стройное телосложение и тонкие черты лица, пожалуй, он смог бы сойти за женщину... Я была настолько поглощена его видом, что совершенно не заметила как невежливо и откровенно пялюсь, тогда я быстро отвела взгляд, хоть это было и не просто..

— Кто ты? Ты не похож на врача. Мы знакомы? — раздался мой неуверенный, дрожащий голос, ибо все мое естество трепетало перед внутренней харизмой этого человека.

Он лишь фальшиво улыбнулся, игнорируя мои вопросы, и наблюдая за тем, как солнце клонилось к закату, и ровным бархатным голосом, очень похожим на тот, что почудился мне в воспоминаниях о далеком прошлом, произнес:

— Ты знаешь почему ты здесь?

Я вовсе не хотела отвечать, но повинуясь какому-то необузданному порыву, пролепетала:

— Я попала в ДТП, и, кажется, впала в коматоз, на неделю...

— Я спросил не об этом, — и снова эта его фальшивая улыбка из вежливости. На меня смотрел человек, который, кажется, вообще ничего не чувствовал, как будто он и не был цельным, как будто у него не было самоидентичности.

— А что бы ты хотел от меня услышать? — с неким раздражением ответила я.

— А ты всегда говоришь то, что хотят слышать другие? — словно передразнивая, подначивал он меня.

— Нет, раз уж на то пошло, — предпочитаю терпкую правду сладкой лжи.

— Так прааавду, значит, — протянул он, — И в чем же заключается эта правда? Какова твоя истина?

— Истина моя прежде всего в том, что только, когда у тебя действительно происходит трагедия в жизни, — окружающие действительно тебя слушают, а не только лишь ждут своей очереди заговорить. Все вдруг внезапно перестают молчать о том, что важно, — претворяться, что им все равно.., — почему-то идея исповеди перед загадочным незнакомцем не казалась уже такой дикой.

— Так что с тобой произошло? — продолжал он настаивать.

— Я... я не знаю.., — сквозь слезы бормотала я.

— Маленькая смерть.

— Что, прости? — в недоумении впилась я в него своими красными воспаленными глазами.

— С нами происходят маленькие смерти,

Каждый день, пока мы живем.

Это не ощущаемо, но однажды, -

Ты просыпаешься от мнимого удушья,

И боишься заснуть от того, что можешь не проснуться.

Ты говоришь, что боишься смерти, -

Но на деле страшишься жизни.

Все мы боимся когда-то исчезнуть, -

Смерть служит стимулом для наших попыток жить;

Смерть как процесс — есть жизнь.

На самом деле, это единственное, что имеет значение.

— Эти стихи.. кажутся знакомыми... Но, в то же время, — я ничего о них не помню.., — с какой-то скорбью в голосе, отозвалась я.

— На самом деле, — люди не хотят знать о твоих неудачах, — они не хотят слышать ни о чем из твоей жизни в негативном ключе. Они боятся этого и сознательно избегают. Ответ "нормально" на обстоятельства твоей частной жизни их вполне бы удовлетворил. И ты знаешь это, не так ли? — как-будто бы с издевкой заметил он.

— Да, — они всячески избегают этих тем, потому что думают, что тебе тяжело об этом говорить, но тебе это необходимо. Ты просишь просто выслушать и только, — они могут даже ничего не говорить, но в ответ они лишь шарахаются от тебя, как от прокаженного. Можно представить, что по их малодушной логике, я передам им эту боль, заражу их этим ресентиментом. Они просто слишком мелочны и трусливы, чтобы посмотреть смерти в лицо. Но на самом деле, — да, я хочу, чтобы они прониклись этой болью, чтобы они страдали вместе со мной, чтобы я смогла, наконец, опустошиться...

— И чтобы весь мир огнем горел, — закончил он за мной, словно улыбаясь собственным мыслям.

— В тебе столько ярости, невыказанной обиды, — восхитительно! — на ходу подметил он.

— Что тебе нужно? Зачем ты пришел? — инстинктивно слетело с моих губ.

— Я пришел направить твою ярость. — спокойно заключил он, и продолжил:

— Признаюсь, я направлялся к давнему знакомому, но, не смог пройти мимо, увидев позу, в которой ты сидишь. — «Демон сидящий» — картина русского художника Михаила Врубеля, написанная в 1890 году. Демон словно погружён в тяжкие думы, скорбь или воспоминания. Позади в горах догорает яркий закат. Ты словно сошла с картины, доктор Харпер Лиз.

Произнесенное им имя заставило меня нервничать. Как он его узнал? Мед. карта же у медсестры. Стоп, может, он вообще оказался здесь не случайно. Да что ему нужно?

Но тут мои лихорадочные размышления прервал его проникновенный голос:

— У меня есть кое-что для тебя, — сказал он, доставая из-за спины алую розу.

— Пфф, красная роза? Серьезно? Что может быть пошлее этого избитого клише? — закипала я от полученного "подарка".

— Вот видишь, — улыбнулся он, — у меня уже прекрасно получается.

— Получается что? — недоуменно вздернула бровь я.

— Направлять твою ярость, конечно, — промолвил он как ни в чем не бывало, пожав плечами.

— Я не знаю кто ты, я не могу принять подарок.

— Зато.., — сказал он задумчиво, — я знаю кто ты. Я наблюдал за тобой все это время, — и твое время пришло.

— Время для чего?

— Платить по счетам, доктор Харпер, платить по счетам. Ты для меня кое-что сделаешь.., — отрезал он, подойдя непростительно близко, что я смогла заметить не сразу, ибо словно застыла в исступлении. Казалось, этот человек способен на все, — на любые изуверства. А человек ли он вообще? Я замерла, дрожа в каком-то первобытном страхе. Он вглядывался в мои побагровевшие глаза и словно видел меня насквозь. Я никогда не чувствовала себя такой обезоруженной, такой "голой". Мне хотелось отвернуться, закрыться, спрятаться, провалиться сквозь землю, но и этого я не могла. Он сумел напугать человека, который забыл что такое страх, который давно распрощался с этим чувством.

Пытка гляделками, на мое счастье, длилась недолго, он как-то грустно улыбнулся, поправил мне подушку, и, отойдя к дверному проему, сказал:

— Очень жаль, что ты меня боишься.

Его слова эхом разлетелись по комнате. Я была уверенна, что он ушел, пока не услышала щелчок от поворота ключа в замочной скважине моей палаты. Я надеялась, что меня заперли с той стороны, но моей вере в лучшее настал конец, когда я распознала знакомую тень неизвестного с ингаляционной маской и шлангом в руках. Он начал медленно подходить ко мне.

Я попыталась было встать, но все ещë была слаба, и пока не отошла от шока. Тогда я, еле шевеля, окоченевшими пальцами пыталась в полной темноте нащупать, а затем нажать на кнопку вызова медперсонала, но незамысловатое устройство выскользнуло из моих рук, потерявшись где-то в недрах кровати.

И вот, когда бежать было уже некуда, он надел на мое лицо ингаляционную маску, и включил подачу наркоза. Сначала я задержала дыхание, но через какое-то время уже не могла сдерживаться, и вдохнула убаюкивающие пары. Тогда незнакомец сказал:

— К отлету души приготовиться, — и начал обратный отчет:

— Десять, девять, восемь, семь...

Тело медленно тяжелело, веки заваливались, а сознание стремительно погружалось в сон, — в последнее пристанище для моей заблудшей души, — забытье...