Не принятые миром (гет)

Как бы Эрика ни хотела уезжать не попрощавшись, но появиться в доме все же нужно было. И пусть она чувствовала тяжелый разговор и упреки, которые посыпятся на нее дождем. Эрика все восстановит силы и придет домой.

Она вернулась домой два дня спустя. И то потому, что о ней трезвонил весь город.

Прием, на который они явились всей семьей, стал для Эрики первым и решающим в вопросе об отъезде из этого города.

До этого она еще сомневалась и надеялась, что все уляжется, однако после единственное, о чем она мечтала, — это уехать из города.

* * *

— Хайц, скажи, неужели мы действительно должны пойти на прием моих родителей? Это будет самоубийство для меня, — восклицала Эрика, ворвавшись в комнату к Хайцу.

— С чего ты так решила? — Мужчина искренне не понимал причин отказа. Он принял приглашения. И к тому же нельзя было что-то менять.

— Потому что я не хочу сталкиваться с родными, ты знаешь, что я вообще не хочу туда возвращаться. — Эрика встала в проеме, сверля Хайца взглядом.

— Вы пойдете вместе со всеми нами, — Мужчина встал, нависая над ней. — И это будет последний прием, на который мы с вами пойдем. После мы уедем из города, это решено! — Эрика не успела открыть рот, но не нашла, что ответить, молча развернулась и вышла из комнаты.

Проходя мимо гостиной, Эрика увидела Отто, беседовавшего с Вольфгангом. Заметив ее, Отто пригласил присоединиться к ним и отведать выпечки с чаем.

— Тебя что-то беспокоит? — Отто наблюдал за Эрикой, пока та мешала ложкой в чашке.

— Меня — совершенно нет! Просто скажи, Хайц всегда вами командовал? — Вольфганг отложил чашку, взяв в руку булочку и начав жевать, произнес:

— Ну, я думаю, что да. Но мы привыкли.

— Вольфганг, пожалуйста, не говори с полным ртом. Эрика, что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду то, что он всегда решал, куда вы пойдете или что вы будете делать? — Отто быстро сообразил, про что она говорит.

— Он заставил тебя идти на прием в дом к твоим родителям? — Эрика покачала головой. Отто лишь усмехнулся. — Сколько я себя помню, эту черту он унаследовал от отца. Который тоже после развода с матерью командовал нами как только мог. Мы и не сопротивлялись. Смысла не было. Хайц всегда за старшего, и если уж он решает, что нам нужно пойти на этот бал, значит, нужно. Посмотри на это с другой стороны.

— С какой? Все стороны у этого вопроса плохи.

— Ты боишься? Эрика — мотнула головой. С чего бы ей бояться Хотя в ней говорила неуверенность. И то, что она не хотела быть пристыженной родными.

— Как будто бы ты не боялся этого.

— Тут смотря чего бояться. Осуждения людей родных, что ты не оправдала их воспитания и затраченных сил на тебя или что ты поступила так, как им хотелось бы в глубине души, но они никогда не решались так сделать. А ты поступила, и оттого что ты смогла, они будут осуждать тебя. Ведь им ничего другого не останется. Или ты боишься, что общество будет осуждать именно не тебя, а твою семью. Тогда я могу сказать тебе следующее: тетя Фрида плевать хотела на это мнение, да и бабушка тоже. Что до твоих сестер, так они и так всегда завидовали тебе вместе с твоей матушкой. А твой отец не сможет сказать и слова про ситуацию. Ему просто нечего. И нет, это не потому, что он глупый, а потому, что у него нет своего мнения.

Эрике было нечего ответить, оставалось только ждать.

Наступил вечер приема. Собираясь на прием, Эрика стояла посреди комнаты, наполненной тишиной, единственное, что нарушало ее, — это шуршание платья и затягивание корсета. Перешептывание прислуги.

Эрике было скучно. Ей было в тягость идти на этот прием, но нужно было. Девушка смотрела в зеркало и на платье, что одолжила ей Люси. Вкусы у женщины были своеобразные. У нее были и брючные костюмы, и платье. Но по большей части платья не выглядели скромно. Скорее открыто.

Накатывал вечер. Темные зимние облака медленно и неспешно тянулись по небу длинными хвостами, ветер шевелил ветки деревьев, раскачивая их. Где-то вдалеке проезжали кибитки, слышалось ржание лошадей и смех под окном людей, проходивших мимо. Первые фонари зажигались.

Эрика, надев платье, взглянула на себя. Темно-синее платье, отделанное золотыми нитями и оборками коричневой ткани по краям.

Высоко заколов волосы и надев украшения, девушка спустилась вниз. Где ее поджидали все остальные, о чем-то в спешке говоря с друг другом…

— Вы сегодня великолепно выглядите, — Густав сделал комплимент, который Эрика приняла как за должное и мягко кивнула в ответ. Очередной банкет. Очередные три часа, проведенные впустую. Когда все, что она так любила, стало ей скучно?

Девушка никогда не думала, что балы могу быть такими утомительными. Помня тот летний вечер, где она впервые познакомилась с Хайцем, в ее глазах мгновенно вспыхивал огонь. Теперь же ей нужно было, как и предписано правилами, сидеть за одним столом с мужем, и только лишь на час — полтора ей разрешалось садиться с другими важными дамами и пить чай, пока джентльмены обсуждают свои дела.

Сидя в машине, девушка невольно вспоминала о той прошлой жизни. В ее сознании мелькали картинки. Как она сидела с братьями Шилинбергами. Как братья спорили перед своим отъездом в Германию на учебу. И как солнце заходило за горизонт. Теперь все ей казалось другим. Наполненным каким-то детством и счастьем. Эрика поймала себя на мысли, что ей мал этот город. Эти улочки, что все здесь теперь ей казалось пустым и серым. Теперь же единственным ее развлечением является чтение книг. К которому девушка пристрастилась в первые недели. Она брала у Вольфганга книги, и они вместе обсуждали их. Часто они проделывали это с Хайцем. Но вкусы у них разнились. Поэтому часто их дискуссии переходили в то, что он принимал ее сторону.

Пока мужчина разбирался с делами, она сидела у себя в комнате и поглощала все, что попадется ей под руку. От романов до экономики.

Выйдя вместе с мужем она поприветствовала хозяев дома, ее родителей, которые стояли и на автомате улыбались Эрике, стоило немало усилий сделать свою улыбку более естественной, чем ей хотелось бы.

— Мистер Вальдегрейв, как я рад вас видеть. — Йозеф пожал ему руку. — А это ваша прелестная жена, — мужчина поприветствовал Эрику, и те пошли к столу, накрытому для гостей.

Мягкие диваны, обитые плюшем, и яркий свет делали помещение маленьким и совершенно в контрастах. В главном зале, где они расположились, было уже полным-полно гостей. Ничего не поменялось с ее последнего тут пребывания.

Эрика прошла с мужем на их места и присела. Девушка тяжело выдохнула, поняв, что тут за публика и что ей придется сидеть снова в окружении замужних дам сорока лет. Они с Люси были самые молодые тут. Разговоры, в которые ее обычно пытались вовлечь, были скучны и глупы. Дамы рассуждали совершенно не о том, что казалось Эрике интересным. И обычно отвлекалась, рассматривала интерьер. Подмечая про себя вкус хозяев дома.

— Ты тоже помираешь от скуки тут? — шепнула Люси ей.

— А что, это так заметно? — Эрика вздохнула. Она наблюдала за Хайцем, который смотрел на нее все время и улыбался ей, пытаясь подбодрить.

— Дорогая миссис Вальдегрейв, — обращалась к ней Эдит — женщина тридцати пяти лет. Муж которой владел плантациями кукурузы и пшеницы. Мягко сложила руки на колени и затуманенным взглядом прошлась по ее наряду. Все знали, что Эдит была несчастливой женщиной. Ее бил муж. И хоть об этом не принято было говорить, а те, кому она жаловалась, только и делали, что приводили аргументы наподобие «Дорогая, это он вам так показывает, что не надо так развратно одеваться» или «Дорогая, вы, конечно, зря поехали без него на пикник».

Конечно, были далеко не правы. Эрике было искренне жаль эту женщину. Почему миссис Эдит, женщина в полном расцвете сил и красоты, должна быть прикована к мужу? Да и почему человек, которому ничего не интересно, должен решать, куда ехать ей или не ехать?

— Да, что такое, миссис Эдит? — Эрика слегка наклонилась к ней.

— Скажите, как вы себя чувствуете?

— Отлично, а что, должно быть как-то по-другому? — Либермант взяла бокал с шампанским.

— Нет, ну что вы, — женщина прищурила глаза, — ваша матушка, когда сегодня беседовала с нами, сказала, что вы плохо себя чувствуете и что вы останетесь дома. Но я рада, что вы поправились! — Эрика мягко улыбнулась в ответ. И, извинившись, встала с кресла.

Она плыла между группками людей, что собрались в душной, как ей казалось, зале. Для обсуждения совершенно неинтересных тем. Увидев Жозефину, которая в это время хихикала, развлекая разговорами незамужних девушек, она, плавно подкравшись, как кошка, оказалась позади нее и тихо позвала.

— Эрика, скажи, зачем ты так меня пугаешь? — Женщина посмотрел на дам. Дамы на Эрику, и та стояла на месте. — Дамы, я приду позже, мне нужно поговорить со своей дочкой. — По матери было видно, что она в шоке от дочери. Которая явилась еще и в таком откровенном наряде.

Произнеся это, девушки вмиг растворились. Где-то в толпе.

— Так зачем ты пришла? — мать сегодня была особенно раздражительна.

— Я пришла у тебя спросить. Почему ты сказала миссис Эдит, что я не приду и плохо себя чувствую? — Эрика прищурилась и глядела на то, как мать меняется в лице. Видно, она явно не ожидала, что женщина проговорится, и теперь ей нужно было придумывать этому оправдание.

— Эрика, давай обсудим это дома. — попыталась смягчить ситуацию.

— Ты дашь мне ответ здесь и сейчас, — холодным тоном произнесла Эрика.

— Или что? Что ты мне сделаешь? — Жозефина переходила на угрожающий шепот.

— Или я действительно больше не появлюсь в доме. И тогда тебе придется объясняться не только с миссис Эдит. И чем больше будет отказов, тем больше будет вопросов и косых взглядов. А ты так сильно хватаешься за свою репутацию. Которая не стоит и йоты. — Мать набрала воздуха в грудь, но поняла, что ей нечего ответить, и выдохнула. Эрика права. Она зря сказала тогда миссис Эдит.

— Я сказала миссис Эдит, что ты не придешь, потому что на кануне ты сбежала с этим Хайцем и мы понятия не имели, где тебя искать. Мы приходили к ним домой, но там сказали, что тебя нет. Тогда мы решили, что ты уехала. Поэтому я предположила, что сказать о твоем возможном отсутствии будет самым правильным решением. И вообще, я не обязана отчитываться перед тобой! — с этими слова она прошла мимо нее дальше. А Эрика так и продолжала стоять посреди толпы. Скучающих людей. Ее не так пугала ложь, как что так легко вычеркнула ее и так легко о ней забыла.

Эрика не могла даже подумать о другом исходе. Выпрямившись, девушка собралась и легкой поступью отправилась на распахнутый балкон. Который отворили, чтобы пустить в помещение свежий воздух.

Оперевшись на балкон, в ее памяти стали мелькать много похожих балов. И все они были похожи друг на друга. Тишина ночи расслабляла и давала покой. Который она так любила. Обращая свой взор на город, Эрика, скользя взглядом по верхушкам зданий, думала, что, если бы она родилась в другой сфере. Что, если бы она и ее сестры не родились бы в такой уж роскоши? На что тогда были бы похожи ее дни?

Продолжая смотреть на здания, не замечает за углом свет. Там, где кончается улица и начинается другая. Она видит свет из дверей. И видит, как оттуда выходят мужчины, напившись и хохоча во все горло. Бредут непонятно куда. Входят следующие, и снова выходят люди. Эрика подмечает для себя одну вещь. Люди приходят грустные, но выходят совершенно иные. Живые и способные снова бороться и жить в этом мире.

Сравнивая с тем, как заканчиваются вечера в ее обществе, она не примечает для себя, что то же самое происходит с ней.

Она продолжает смотреть на это действие, отмечая для себя, что многие посетители, что заходят, разного контингента. Одни одеты бедно, другие чуть получше, это видно по пальто и нижним юбкам. Которые иногда проскальзывают, когда дамы, ступая на ступеньку, приподнимают платье.

Она не желает отрываться от зрелища, но кто-то дотрагивается до ее плеча, и, вздрогнув, Эрика видит перед собой Хайца.

— Пойдем, мы едем домой, — девушка поворачивается и, последний раз оглянувшись, видит входивших гостей.

После этого случая город вспыхнул сплетнями и додумками.

Каждый истолковывал ее поведение по-разному — кто-то не хотел приукрашивать и говорил, что она сбежала с Хайцем, потому что родители выдают ее замуж, что, конечно же, было неправдой.

Кто-то, что она опозорила семью и родители ее выгнали. Эрике было наплевать на это глубоко. Она желала ни года не оставаться тут. Хайц, видя ее состояние, тоже сошелся во мнении с братьями и Люси, что нужно уезжать и как можно скорее.

Наступала зима, и конец ноября выдался поистине холодным. Снег валил не переставая, отчего местные службы не справлялись и на дорогах были постоянные пробки.

В один из зимних вечеров Эрика собралась домой забрать свои вещи. Ответа на ее письма не было. В которых она просила родителей прислать ей вещи. И девушка решила, что ей нужно самой забрать их.

Приближаясь с тяжелым сердцем, Эрика мысленно поддерживала себя. Не успела Эрика переступить порог дома, как на нее обрушилась критика и вопросы.

— Нет, вы только посмотрите на нее! — прикрикнула Жозефина, выходя из гостиной. — Сбежала от родителей и радуется. Эрика, я вообще с кем говорю? — Мать буквально срывалась на крик. — Ты хотя бы подумала о том, что будет с нами. Ты вообще ни о ком, кроме себя, не думаешь! Йозеф, что ты молчишь? Почему я должна только разговаривать с дочерью? — Все сидели и грелись у камина. Алина и Мари сразу заострили слух. И встали возле матери, как две самые преданные дочери.

— Да, действительно, Эрика, ты подорвала нашу репутацию. О чем ты думала, черт возьми, в этот момент? — Отец тоже решил внести лепту. Эрика не останавливаясь шла к лестнице, а оттуда на второй этаж.

— Отстаньте вы от нее! — тетя Фрида вмешалась. — Ни о чем она не думала! Она думала о себе и правильно делала.

— А что же еще ей делать? — с изумлением сказала Жозефина. — Она наследница нашей семьи, она должна прежде всего думать о семье. О нашем положении.

— Да ты что?! — возмутилась Фрида. — Может, тебе надо было думать о семье. Когда ты начала устраивать тут правила. Эрика сбежала не потому, что она не думала о своей семье. А потому, что она хотела свободы. Она и так слишком часто думает о семье. Мало того что вы, — показывая на Йозефа и Жозефину, — прежде чем верить всяким слухам и, того хуже, делать выводы, лучше бы не бросались бы с упреками и вопросами на Эрику, а сами бы все уточнили!

— Фрида, — Жозефина стояла напротив женщины, — не нужно лишних обвинений.

— Ты вообще молчи. Я так и знала, что вы так поступите с ней.

— Скажи мне, Йозеф, почему ты не вступился за Эрику? В этом нет ничего катастрофического, — Вильгельмина вмешалась.

— Я? — Йозеф скорчил удивленное лицо, но бабушка плюнула, махнула рукой и приказала везти ее в ее комнату, которая была расположена рядом с оранжереей.

— Матушка, вы правильно сделали, что выгнали эту неблагодарную из дома, — Алина прокричала уже в конце.

Бабушка была зла на всех членов семьи, она знала, что это такое — быть осужденной семьей. Знала по молодости. И тетя Фрида это знала. Эрика незаметно для всех проскользнула в свою комнату и принялась паковать вещи. Первое, что она взяла, — это камеру, машинку, листки бумаги. Девушка четко знала, что она больше ни минуты не останется здесь. Она не видела особого смысла. Да и толк в этом?

Девушка остановилась только тогда, когда в двери показалось чье-то лицо.

— Тетя Фрида! — вскликнула девушка. — Ты решила меня проводить?

— Нет, дорогая, я пришла сказать, что я еду с тобой.

— А как же бабушка? — воскликнула Эрика.

— Не переживай за нее. Она поживет у своей сестры в Вене.

Ты уезжаешь тоже, потому что не хочешь тут больше оставаться? — Фрида кивнула. Она хотела присоединиться к Эрике и Хайцу, тем самым воссоединиться с Хемсом. Пусть и так поздно, но она сделает правильный выбор.

— Хорошо, тетя, давай уйдем сейчас же!

Собрав вещи, они вышли.

— Дорогая сестра, — Эрика, подойдя к Алине, посмотрела в ее пустые глаза. — Дать тебе совет? Ты всегда будешь такой. И я не неблагодарная, я просто другая. Желаю тебе удачи в твоем прекрасном замужестве и дальнейшем подчинении семье и служении во благо ее. Я не хочу жить такой жизнью. Поэтому я уезжаю навсегда из этого города. Не вернусь сюда я больше никогда. Вы действительно, — обращаясь ко всем, она уже говорила это, — меня можете клеймить позором, мне все равно. По правде сказать, теперь я понимаю, что я все сделала правильно. Когда сбежала от вас с того бала. Я не ищу ни вашего одобрения, ни вашего осуждения. Для меня оно ничего не значит. Вы останетесь тут и будете жить такой жизнью, как приписывают вам правила. Я буду жить по-другому. Поэтому прошу, Алина, не распинайся на лишние слова. До моих ушей они все равно не дойдут.

— Эрика, не имеешь права так плевать на наше мнение, мы слишком много в тебя вложили! — возмутилась мать.

— Ну и что? Какая разница, сколько вы в меня вложили, если в конечном итоге я вам не должна. Вы надеялись, что я всегда буду тут рядом с вами. И ваше мнение всегда будет для меня значимо? Что я всегда буду брать пример. И жить так, как живете вы? Верно. А зачем мне жить так, как вы, если для меня это не жизнь, а кошмар?

— Дорогая, ты должна думать.

— Я не должна. И я не буду думать. Я буду жить.

* * *

Снег падал на него, засыпая макушку. Проносясь мимо от встречного ветра, снежинки целовали его лицо, оставляя на его лице красноту. Хайц подходил к дому. Стоял декабрь. И такой сильной зимы в Париже, как сейчас, он не помнил. Он шмыгнул носом и, вступив на ступеньку, стал тихо и аккуратно взбираться по обледеневшей лестнице. Попутно отмечая, что нужно приказать дворнику отчистить их. Еще не хватало, чтоб Вольфганг поскользнулся и расквасил себе нос. Дела шли в гору, и Хайц теперь мог ничего не контролировать. Эрика вместе с Люси и ее тетей, переехав к ним, готовились к поездке. Продавали старые вещи, и Хайц сегодня ждал покупателя дома.

Жизнь слишком быстро поменялась, что теперь и Хайц тоже ощущал, как мал для него этот город. Стены этих домов, раскрашенные в коричневую краску, Лениво тянулись прохожие, и дворники убирали снег с неохотой. Жизнь замерла в надежде на небольшой передых.

Мужчина выдохнул, как только дверь в главный зал закрылась и ветер остался на улице.

Он снял пальто, прошел в гостиную и устроившись в кресле, стал курить сигареты.

— Что ты загрустил? — Только что вошедший Густав заставил Хайца вздрогнуть.

— Ничего я не грущу. Я думаю, — мужчина покосился на ружья, что сейчас покоились на коленях хозяина. Густав весьма удачно развил бизнес по продаже оружия.

— О чем? Последний раз ты сидел с таким лицом, когда приехал с похорон матери. В том месяце, — брат почесал затылок.

— Да, матери. Нет, я теперь не думаю о ней. Я не думаю ни о тех подставных убийствах, что замышляла она, ни о чем вообще я не думаю. Я думаю о предстоящей поездке, — машинально ответил брат. В его памяти проплывали воспоминания похорон, воспоминания того дождливого дня. И кладбища. Никто не пошел, кроме него. У всех была причина. Да и никто не хотел видеть мать. После похорон. Хайц не успел оглянуться, как вещи были уже собраны и половина продана. Густав продавал свои ружья, собирая деньги на поездку. Отто — кроликов. Люси и Эрика вместе с тетей думали, как лучше организовать поездку. Впервые Хайцу не нужно было ничем заниматься. Такое непривычное положение вещей, когда тяжесть с его плеч взяла на себя вся семья, было приятно для него.

— Так ты все же думал о ней?! — с восторгом проговорил Густав.

— Густав, перестань, а то я высыплю на тебя пепел. — Брат начинал злиться. Его покою помешали, еще и так грубо. В такие моменты он был похож на злого кота.

— Ладно, ладно, — сказал Густав и удалился из гостиной.

Хайц мирно продолжал сидеть в гостиной, думая, куда попутно сегодня поехать. Дома было слишком спокойно. Хайцу становилось не по себе в такие моменты. Наступал вечер, и он думал сегодня встретиться с Люси, переговорить про билеты, которые они завтра поедут покупать, а можно и самому посидеть.

Хайц в последнее время был в задумчивости. И часто стал философствовать.

Густав, наблюдавший за братом из-за угла, отметил, что с приходом зимы брат резко изменился. Обычно он не был таким домоседом. Да и нельзя сказать, что он страшился морозов. Он стал спокойнее, и на его лице больше не отражалась злость. Он часто беседовал с Эрикой, и они чаще стали собираться с братьями. Что не могло не радовать Густава.

Мужчина положил ружья и постучал в соседнюю от его комнаты к Отто.

— Брат, ты в комнате? — как можно громче сказал Густав, за дверью послышались шорохи и скрипы, и вышел брат.

— Густав! — мягко поприветствовал его Отто. Старший выглядел измученным.

— Ты не слишком хорошо выглядишь, — брат улыбнулся.

— Прости, ты же знаешь, я много нынче работаю. Чтобы успеть к выставке. И переезду. Ты знаешь ведь, что я люблю своих животных.

— Знаю, — он подсел к брату, чуть обнимая его, — но прошу тебя, не пренебрегай здоровьем. Мне нужен брат, а не кролик, — в шутку сказал Густав, и Отто улыбнулся.

— Так что ты хотел? — Брат откинулся от кресла и посмотрел на брата.

— Я? — он изогнул бровь, показывая пальцем на себя. — Разве чтобы прийти к старшему брату, нужен повод? — Отто вздохнул. — Ладно, я хотел спросить, что происходит с Хайцем.

— А что с ним случилось? По-моему, это его обыкновенное состояние души.

— Ты уверен? — Густав покосился на брата.

— Конечно. Не переживай так, возможно, они поссорились с Люси, однако я думаю, что все образумится. Мы ведь все сейчас немного не в себе.

— Возможно. А куда ты собираешься? — Густав удивленно взглянул на брата. Обычно тот не выходит после заката солнца. Но сегодня он слишком шикарно был одет для дома. Коричневый пиджак, отделанный бархатом на воротничке.

— Я? — мужчина удивленно посмотрел на брата. — Я не успел переодеться с последней встречи.

— Ты заметил. Он больше стал обращать на нас внимание. Раньше такого в помине не было.

— Ты прав. А еще Хайц стал молчаливым и мягким, он почти не приказывает и не возмущается, если ты отказываешь ему.

Братья сидели в задумчивости, каждый думал о своем. Позже к ним присоединился и Вольфганг.

Густав посадил его на стул рядом. И они вместе стали рассказывать ему про поезда и путешествия.

Раздался звонок в дверь. Оба старших мгновенно взглянули на часы. Десять вечера.

Не лучшее время для прихода гостей, все были дома.

— Ты думаешь о том же, что и я? — Отто подскочил к двери и тихонько отворил ее. Густав подошел и стал слушать вместе с братом.

Послышались короткие шаги, кто-то входил в их дом неуверенным и зыбким шагом. Послышался голос Хайца.

«Мистер Либермант, входите увереннее. Что вы замялись на пороге?» — брат по голосу приободрился.

— Это кто еще такой? — Густав уже хотел спуститься вниз и посмотреть на гостя. Но Отто его остановил.

— Это Георг Либермант. Помнишь, мы в том месяце ходили на прием к нему? — Густав хлопал глазами. По правде сказать, он смутно помнил тот вечер. Хайц напился до беспамятства, и единственным воспоминанием с того вечера было именно то, как Густав тащил вместе с Отто его до дома.

— И что он делает в нашем доме?

— Пока не знаю, как и ты. Мы все расспросим у брата, когда он уйдет. Может, он по поводу продажи дома. Хайц все ходил смурной, потому что никак не находился покупатель. — Братья посмотрели друг на друга. И стали слушать, о чем шла речь внизу.

Хайц, расположившись в своем кресле возле камина, приказал принести выпивку. Обращая внимание на Георга, на его чуть растопыренные волосы и небрежный вид. Он откуда-то возвращался. Но откуда. Либермант не был особым гулякой, и это знали все. Да и к его семье Хайц не сказал бы, что Либермант относился хорошо. Он, как и все в городе, смотрел с опаской на них.

— Мистер Либермант, — Хайц откупоривал бутылку. — Скажите, откуда вы? Пожаловали в таком виде к нам? — Георг, сидящий с уголка, поднял глаза и второпях начал что-то бормотать.

— Видите ли, я приехал к вам сразу с поезда — из Венгрии, где очень удачно продал вазы. Последнее, что у меня осталось от Люси. Я намеревался посмотреть на дом. Хочу переехать сюда. — Хайц удивился. Георг был человеком, заботившимся о своей репутации. Но покупая дом у них, он обязательно ставит себя под угрозу.

— Ах да. Об этом. Конечно, однако могу ли я узнать причину вашего крайнего любопытства к дому? Раньше вас никак не интересовал он. Однако сейчас вы все больше и больше им интересуетесь.

— Это не для меня. А для моей жены. Уж очень ей нравится ваш район. К тому же я решил жениться на одной из дочерей дома Фюрстенберг. — Хайц подумал, что он обязан сказать это Эрике, чтобы повеселить ее. Напоследок.

— Ах, вот как. Тогда не сомневайтесь, я сейчас же прикажу принести документацию. Дом вы уже обходили несколько раз, — произнеся это, Хайц медленно поднес ко рту стакан. И медленно начал пить.

Георг взял стакан, быстро выпил содержимое и попросил прислугу налить еще.

Через минут пятнадцать у Георга были документы в руках, которые он рассматривал с необычайной придирчивостью.

— Мистер Хайц, — Георг наклонился к нему и показал на вазе скол.

— Скажите, а то, что крыша у вас немного протекает на третьем этаже, — это так и было? — Георг был изрядно придирчив. Этот мелкий скупердяй выводил Хайца из себя, потому что он все прекрасно знал и видел собственными глазами, зачем было нужно еще раз задавать такие глупые вопросы.

— Нет, это так и было. Продавец, у которого я покупал, продал мне дом именно в таком виде. Поэтому на третьем этаже никто не живет, все мы расположились на втором, — съязвил Хайц. Он не мог разговаривать с этим человеком так спокойно.

— Хорошо, я понял. Тогда давайте подпишем сейчас. Это будет на руку и мне, и вам.

С этими словами он передал документы сначала Хайцу, в которых он поставил подпись, а потом подписал и сам. У Хайца спал с души камень. Теперь им действительно нечего делать в этом городе.

Сам Георг, попрощавшись с Хайцем, медленно пошел к машине, которая стояла у ворот, ожидая своего хозяина.

После захлопывания двери Отто и Густав слетели вниз по лестнице.

— Неужели ты его продал! Ура, как же я рад! Мы сможем покинуть этот город как можно скорее, ура! — радовался как ребенок Густав.

— Брат, когда мы окончательно съезжаем? — Отто это вопрос волновал больше всего.

— Так, стоп! Покинуть мы этот город и дом должны не позднее первого числа следующего месяца. Мы все успеем сделать. Не переживайте так.

— Мы переезжаем? — Люси встала вслед за братом и тоже радовалась, сообщая эту новость, крича вверх, где сидели Эрика и Фрида.

Обе девушки отложили сбор вещей, спустились вниз.

— Скажи, с чего вдруг Либермант решил сюда переехать? — Люси, переведя дух, произнесла.

— Точной причиной является то, что он решил взять в жены сестру Эрики, и я предполагаю, что старшую.

— Бедняжка, — только и смогла сказать Люси.

— Так ей и надо. Поделом, — Эрика громко разошлась хохотом. Ей было откровенно плевать на сестру. Она послужит во благо семье.

* * *

Утро Эрики началось с тишины и покоя. Девушка после пробуждения еще полчаса лежала в постели и, не желая двигаться, прислушивалась к звукам вокруг нее. Садовник стриг деревья у нее под окном. Ходила прислуга в доме. Жизнь, несомненно, шла в доме.

Но тишина длилась недолго, в дверь постучали. И девушка выдохнула и разрешила войти.

— Эрика, мы сегодня уезжаем, у тебя все готово? — Только Густав мог так рано войти к ней.

— Да, конечно, все готово. Ты можешь сказать прислуге, что они могут собирать чемоданы.

— Отлично. Хайц поехал за деньгами из банка. Он просил передать тебе, что поезд в шесть. И ближе к шести все мы должны быть собраны.

— Хорошо, я поняла тебя.

Мужчина вышел, улыбнулся, а Эрика, решив не созерцать жизнь, пошла принимать ванну. Такой легкости на душе она не испытывала давно.

Легкая дремота накинулась на нее, когда она сидела за завтраком. Рядом с ней сидела Люси, рассказывая ей о том, что их ждет и куда они поедут сначала.

— Люси, можно помедленнее, я не успеваю за тобой. — Эрика жевала кашу.

— Дорогая, ты сегодня какая-то несобранная, что ли. Скажи, что случилось?

— Да ничего, просто легкость в душе, вот и все. Хочется сидеть смотреть на мир. На его суматоху. На то, как ты уезжаешь из этого города полного правил и отказов людей. Мне кажется или мы действительно стали отказываться от жизни?

— Это только часть правды. Мы стали не отказываться от жизни, а перестали ее воспринимать такой, какая она есть. Желание переделать все что можно, подчинить ее себе и поставить в узду погубит нас, если мы продолжим так же делать.

— Слишком суматошной она стала. Что ли. Казалось бы, куда спешить. Но люди всегда находят способ это делать. Мы не живем, а несемся, как будто за нами кто-то бежит.

— Знаешь, когда я представляю себе будущее и представляю, что в будущем люди будут бежать еще быстрее. Мне становится страшно, — отозвалась Люси.

— Почему тебе страшно?

— Ну представь, тебя будут осуждать только за то, что ты ничего не делаешь. И больше того, тебя будут заставлять что-то делать ежеминутно, ежесекундно. И каждый день будут писать вещи в газетах, что будут пугать тебя. До ужаса. Ты перестанешь быть уверенной в том, что ты живешь. И ты перестанешь думать, вручая свою жизнь людям, которых ты никогда не видела и не увидишь.

— Ужас. Надеюсь, я не доживу до этих времен. Порой я так радуюсь, что родилась в это время. Во время, когда еще ценишься ты сам и твоя составляющая. Ценится твой мир и то, как ты смотришь на вещи. А не то, какое на тебе надето платье. И порой мне кажется, что наш мир не такой уж и плохой.

— Да, ты права, Эрика. Еще ценимся мы сами, а не какие платья и какой у тебя дом. Еще ценится наш смех, наши глаза, наша натура и мы сами. А не материальная составляющая.

Они просидели так до обеда, а когда приехал Хайц, Люси удалилась.

Мужчина выглядел потрепанно и уставшим.

— Что случилось? Все хорошо?

— О да, на улице погано, — констатировал факт мужчина. И правда, моросил снег, застывшая грязь и лужи не придавали этому пейзажу красоты.

— Ты думаешь, правильно мы поступили, что уезжаем отсюда? — Эрика лежала на диване в доме. Думая о том, что будет происходит с ними в ближайшее время. В полупустом доме света было куда больше и пространства тоже. Она уже грезила о путешествии и о корабле.

— Конечно, дорогая, нам нужно как можно скорее уезжать, а иначе нас засосет вместе со всеми, мой друг говорит, что сейчас нужно уезжать. Самое время, — Хайц курил трубку, мысли летали у него в голове.

Эрика же думала о доме, что она оставляет тут. Интересно будет узнать, как развиваются жизни Мари и Алины.

— Хайц, ты тоже за них переживаешь? — Мужчина присел на соседнее кресло с женой. — Конечно, я больше переживаю за нас всех. Несмотря на то что мы уедем, мы можем когда-нибудь вернуться, но во что мы вернемся. Будет ли это та самая улица, которая есть сейчас?

— Точно так же, как и ты. — Эрика смотрела на потухающий камин, и в глазах ее отражалось едва потухшее пламя. Тревога нарастала, а вместе с ней и паника, и невозможность соображать, что будет дальше, как и невозможность найти выход. Ее беспокоила не жизнь, а то, как стремительно меняется жизнь, и то, как стремительно меняется само понимание жизни. Порой даже не замечаешь то, как люди меняются. Мода, дела, компании — за последние месяцы ее жизнь поменялась с ног на голову.

Она встала и пошла в верхнюю комнату, приказав приготовить спальню ко сну. Ей жутко хотелось спать и во сне побыть свободной от оков этого мира, коснуться прекрасной реки снов. Окунутся в те времена, когда она была молодой и живой. Без оков нравственности и правил. Замужество с Хайцем решило ее дальнейшую судьбу, и Эрика была только рада. Эрика всегда была не похожа на всех. Этим она бесила других людей и была не похожа на них. Среди тысяч глаз ее глаза были видны сразу. Они были живыми.

Хайц же подошел к телефонному аппарату и набрал Отто. Он беспокоился за братьев.

— Как вы? — голос его звучал хрипло и грустно.

— Нормально, Хайц. Собираем последние вещи. С перрона Вольфганг уже в поезде сидит и вертится. Вместе с Люси и Фридой. Как Густав? Когда будешь выдвигаться ты? — Отто, и не только он, переживал.

— Уже тоже в пути Густав, он поедет прямо к вам. Мы с Эрикой будем через час.

— Хорошо, Хайц, не опоздай, ты знаешь, что сейчас вагоны переполнены. — Он положил трубку и прислонился к стене. Люси, Вольфганг и тетя Фрида поехали на вокзал покупать билеты. Густав поехал продавать последнее ружье. А они с Эрикой должны были через час быть на вокзале. Темно-густые облака тянулись, моросил снег, слякотные лужи возле дома не прибавляли настроения. Хайц выдохнул и оглядел дом. Он чувствовал легкость и уверенность, которой не было у него давно и к которой он пока что еще не привык. Но с каждым днем ее становилось все больше и больше.

Он вспоминал, с каким тяжелым сердцем он приезжал в этот дом. Как тяжело ему дался переезд. И как тяжело было признавать, что им действительно он был нужен.

Мысли мужчины летали от одного края до другого. Толкая его то на одни крайности, то на другие. Потом взглянул в окно. Этот город был ему обязан многим. Но пора двигаться дальше. И мысленно сказал: «Прощай, Париж, прощай».