Мартуся (гет)

Не доходя до поворота на их улицу, напротив того места, где они встретились вчера, Платон вдруг притормозил, пробормотал как бы себе под нос: "Пойдём-ка мы лучше огородами..." и увлёк её в подворотню. Они оказались в проходном дворе, потом ещё в одном, потом зачем-то спустились в сапожную мастерскую, где её спутник перебросился парой слов и обменялся рукопожатием с пожилым сапожником-грузином, после чего вывел её через чёрный ход в какой-то переулок. Здесь они свернули направо, потом, кажется, два раза налево, и в конце концов Мартуся вообще перестала понимать, где они находятся. Она уже чувствовала, что настроение его изменилось. Казалось, только что он шутил и поддразнивал её, говорил обо всём и ни о чём, а сейчас вдруг замолчал и подобрался внутренне и внешне. И шли они теперь намного быстрее. Лицо его стало сосредоточенным и строгим. Эта метаморфоза смутила Мартусю, такому ему она говорить "ты" ни за что не решилась бы.

— Подождите, пожалуйста! — попросила она. — Вы думаете, там впереди опять засада?

— Это возможно, да, — отозвался он отрывисто. А потом вдруг остановился и наклонился к ней, положив руки ей на плечи: — Марта, я надеюсь, что мы сейчас, пусть и непривычным маршрутом, просто дойдём до твоего дома, где ты запрёшься и будешь ждать тётю, но... на случай, если мы их всё-таки встретим, ты должна пообещать мне, что будешь слушаться меня во всём. Не рассуждать и не спорить, а просто слушаться, молча и быстро. Обещаешь?

И она кивнула, не посмела возразить, хотя мысли в голове теснились всякие-разные. Лучше бы он всё ей объяснил как следует, чтобы она знала, что он собирается делать, когда отведёт её домой. Тогда бы, наверное, ей не было бы так страшно за него. Ох, лучше бы она вчера сразу согласилась пойти с ним к участковому, и тогда не было бы этой истории с мусорным баком, из-за которой, как она чувствовала, Платон окончательно решил разобраться с Тихвиным сам.

Наконец они свернули на какую-то широкую улицу, и Марта с огромным удивлением поняла, что они подходят уже к её дому, вот только с противоположной стороны. Она даже головой помотала от удивления.

— Что, запутал я тебя? — поинтересовался Платон с каким-то насмешливым удовлетворением, и сразу стал похож на себя прежнего. — А это всё потому, что у тебя собаки нет. Вот была бы у тебя собака, ты бы тоже тут все закоулки изучила, чтобы не ходить два раза в день по одному и тому же маршруту...

Она уже открыла рот, чтобы сказать, как ужасно ей хочется завести собаку, как вдруг Цезарь, до этого совершенно благодушный, издал какой-то низкий угрожающий утробный звук, тихий, но в то же время гулкий.

— Спокойно, приятель, — отозвался Платон, и наклонившись, положил руку на собачью холку. — Я тоже уже их вижу.

Теперь и Марта заметила двоих Тихвиновских прихвостней, во что-то игравших прямо на земле под деревом напротив арки, ведущей в Мартусин двор.

— А они нас не видят, — тихо сказала Марта. — Тоже мне, караульщики нашлись...

— Они тебя с другой стороны ждут. И в карты, по-моему, режутся. Очень кстати.

— А остальные где?

— Прямо во дворе, скорее всего.

— У мусорных баков, — прошептала Марта и тут же почувствовала, как ей на плечо легла тёплая рука.

— Вот это вряд ли. У Тихвина после вчерашнего об этом месте не самые приятные воспоминания остались. Думаю, они прямо возле подъезда или даже в подъезде, Тихвин же там живёт, так что его присутствие никого не удивит. Похоже, что эти двое должны были сначала пропустить тебя во двор, а потом перехватить, если, заметив Тихвина, ты опять попробуешь убежать.

— Они на меня прям по всем правилам охотятся.

— Последний раз, Марта, я тебе обещаю. Ты сейчас останешься здесь с Цезарем, а я пойду поговорю с этими двумя.

— Но...

— Ты обещала слушаться! — прервал её Платон довольно резко. — Цезарь, охраняй!

Она смотрела ему в спину и злилась: на себя за то, что пообещала, на него за то, что он принял её обещание как должное, и даже на Цезаря, который как-то укоризненно смотрел на неё снизу вверх. Не имеющий представления о буре в её душе Платон тем временем тихо подошёл к сидящим на земле подросткам и был замечен ими только в самый последний момент. Один из них немедленно вскочил, второй тоже попытался, но был пойман Платоном за шкирку. С того места, где осталась Марта, слышать их разговор она не могла. По сути, говорил только Платон, и не более нескольких фраз, после чего он вздёрнул пойманного за воротник мальчишку на ноги и пихнул его вперёд вдоль улицы. Подростки коротко переглянулись и бросились бежать со всех ног. Когда их и след простыл, Платон обернулся к ней и махнул рукой. Мартуся побежала к нему, но Цезарь всё равно её обогнал, конечно же. Буквально в двух шагах от него она споткнулась и была тут же подхвачена под локоть, иначе непременно налетела бы на Платона, и может быть, даже обняла бы его.

— Что ты такое им сказал? — выдохнула она, вернув себе равновесие.

— Что сейчас приедет милиция и чтобы они улепётывали, пока я добрый.

— Серьёзно?! — она даже растерялась от такой наглости. Он пожал плечами.

— Они меня боятся, Марта, я старше и сильнее. Это когда они все вместе, то на кураже, и есть какой-то риск, а вдвоём им мне нечего противопоставить.

— А теперь что?

— Ты останешься здесь с Цезарем, а я пойду во двор.

— Тихвина ты тоже будешь милицией пугать?

Она уже почти кричала, а вот Платон говорил удивительно спокойно. Его голос, обычно такой богатый на интонации, звучал сейчас ровно и сухо, и выглядел он при этом очень сосредоточенным и взрослым.

— Нет, Тихвина напугать будет мало, во всяком случае, так. Он старше, чем эти, и намного подлее. Вся вина на нём.

— Что ты собираешься делать?!

— Не знаю пока. Как пойдёт...

— Возьми с собой Цезаря!

— Нет, пусть будет с тобой. Маловероятно, но вдруг эти двое решат вернуться... Жди здесь!

Последние два слова прозвучали как команда, то ли ей, то ли Цезарю. Во всяком случае, на месте остались они оба.

Следующие пять минут показались Мартусе вечностью. Изнутри нарастало какое-то болезненное напряжение, она даже вся вытянулась в струнку, то и дело приподнимаясь на носочки и до рези в глазах пытаясь рассмотреть хоть что-нибудь во дворе за аркой. Но никого в проходе видно не было, и никаких звуков, кроме обычных весенних из глубины двора не доносилось. Впрочем, сердце так заполошно колотилось где-то у неё в горле, что она кроме его ритма и шума собственной крови в ушах почти ничего не слышала. Она даже было шагнула с тротуара на проезжую часть, но Цезарь тут же загородил ей дорогу. Она всхипнула, отступила назад и присела, обняла собаку. Однако короткое объятие, из которого пёс вежливо, но уверенно высвободился, никакого успокоения ей не принесло. Напротив, она почувствовала, что собака тоже нервничает. Ещё минуту она просидела на корточках, обняв коленки, а потом вдруг взвилась, ухватив Цезаря за ошейник. Собака негромко зарычала, пока не угрожающе, но предупреждая от резких движений.

— Цезарь, миленький! — взмолилась Марта. — Нам нельзя здесь больше ждать. Я чувствую, нам надо туда, тебе надо, понимаешь?! Там что-то нехорошее сейчас происходит!

Она отпустила собачий ошейник и снова шагнула на дорогу с поребрика. Пёс последовал за ней, вновь издав утробный, похожий на рычание звук, но дорогу загораживать не стал. На секунду Марте показалось, что сейчас он ухватит её зубами за подол школьной формы, но, кажется, её и это уже не остановило бы. В несколько шагов она пересекла пустующую проезжую часть, когда со стороны двора вдруг донёсся короткий вскрик, и тут же справа от неё стремительно промелькнула чёрно-коричневая собачья тень.

Пробегая через арку, она услышала злой окрик Платона: "Стой, где стоишь!", и, выскочив во двор, буквально споткнулась о Цезаря, застывшего по команде хозяина. Голос Платона доносился откуда-то сбоку, она огляделась и, не веря ещё до конца, пошла в сторону мусорных контейнеров. Платон стоял к ней спиной, отчасти загораживая собой выход из закутка, а в глубине, у самых мусорных баков, почти уперевшись в них спиной, стоял Олежа Тихвин с красным и перекошенным лицом и с длинным ножом в правой руке. Платон же зажимал себе левой ладонью правое плечо, и рукав его рубашки ниже ладони постепенно бурел. Чтобы не закричать от ужаса, Марта зажала себе рукой рот. Теперь она поняла, что команда Платона относилась не к Цезарю, собаку и её саму он видеть никак не мог, а сказано это было по-шакальи ощерившемуся Тихвину-младшему.

— Что, самбист, сдрейфил? — Олежа шипел и плевался, и в горле у него при этом как-то странно клокотало. — Не поможет тебе ни самбо твоё, ни собака, ни папаша-генерал. Нету у тебя приёма против батиного ножа! — При последних словах он как-то нелепо взмахнул рукой, описав ножом неправильный круг.

— Смотри, не вырони, — тихо сказал Платон.

— Не боись, не выроню. И до тебя доберусь, не сомневайся даже. Не пырну, так метну...

— Не промахнёшься? — Голос Платона звучал очень спокойно, и от этого было ещё страшнее. — А то ведь без ножа я тебя в мусорный бак за твоей спиной запихну и продержу так до приезда милиции...

— Ты сейчас, гнида, кишки себе назад в живот будешь запихивать! — заорал Тихвин, и дёрнулся в сторону Платона.

После этого всё произошло очень быстро, почти одновременно. Марта не знала, где именно сейчас Цезарь, не знала, послушается ли собака её команды, если думает, что Платон приказал ей прямо противоположное, была совершенно не уверена, что скомандует правильно, но и просто стоять и смотреть она была больше не в состоянии. Поэтому она крикнула, пронзительно и резко: "Цезарь, фас!!!". Сама она при этом отшатнулась вправо, Платон, отреагировавший на её голос, влево, Цезарь прыгнул, Тихвин, нелепо взмахнув руками, выпустил нож за долю секунды до того, как на его запястье сомкнулись собачьи челюсти. Нож отчётливо звякнул по металлу, человек дико и тонко взвыл и рухнул, сбитый стремительным звериным наскоком. А потом вдруг стало тихо. Совсем.

— Марта, ты меня слышишь? Ну, что с тобой, девочка?

Голос Платона доносился словно через вату. Она вдруг поняла, что уже некоторое время сидит на корточках, изо всех сил зажав уши руками, поэтому он и не может до неё докричаться. Господи, он же ранен... Она вскочила так резко, что её даже качнуло в сторону, впрочем, в правильную сторону, как раз к сидевшему на земле Платону. Добравшись до него, она на всякий случай сразу присела рядом с ним на землю, потому что голова покруживалась и ноги переставлялись как-то не слишком уверенно.

— Ты чего, малыш? — тихо спросил Платон и попытался ей улыбнуться. — Взрыва не было, а тебя будто контузило...

— Да ну, какая ещё контузия! Что с твоей рукой?!

— Ничего страшного, просто порез.

— А почему крови так много?

— Не знаю, место такое, наверное. И её уже меньше, кажется...

— Кажется?!

— Не кричи, пожалуйста.

— Надо врача вызвать... — Она поняла, что действительно кричит, и теперь старалась говорить тише.

— Вызвать нужно милицию. Но сначала мы помотрим, что там с этим... — Платон устало кивнул в сторону распростёртого на земле Тихвина. — А то боюсь, от Цезаря мы никакой ценной информации не добьёмся.

Марта оглянулась. Цезарь в самом деле сидел прямо рядом с лежащим на земле человеком. Странно как-то сидел, угрюмо. От этого ей сделалось очень не по себе. Но Платону сейчас вставать точно незачем.

— Я сама посмотрю, — сказала она вслух, и даже слушать никаких возражений не стала.

Однако пара шагов до тела дались ей совсем нелегко, во-первых, перед глазами слегка плыло, во-вторых, было страшно. Ведь это она натравила Цезаря на человека, а что, если... В этот момент тело издало какой-то странный звук, потом ещё один, и ещё...

— Храпит он, что ли? — удивлённо спросил Платон у неё за спиной.

Ответом ему было сонное бормотание. Марта прошла последние несколько метров и остановилась возле Цезаря. Олежа Тихвин лежал на земле навзничь, раскинув руки и совершенно точно спал. Обычно весьма прилично одетый, сейчас он выглядел, как последний бродяга, был растрёпан, расхристан, и от него отчётливо пахло пивом и ... мочой.

— Марта, что ты там застыла? — В голосе Платона звучала беспокойство. — Спит, потому что пьяный был, кроме всего прочего. Не на что тебе там любоваться, девочка. Иди сюда, и прихвати с собой Цезаря.

Мартуся, мужественно сражающаяся с подступившей тошнотой, медленно наклонилась и взяла Цезаря за всё ещё пристёгнутый к ошейнику короткий поводок. Собака пошла с ней, не сопротивляясь, но явно без охоты. Добредя до Платона, Мартуся опустилась на землю рядом с ним, подумала, да и уткнулась лбом в его целое плечо, а потом ещё и обхватила обеими руками за предплечье.

— Ну, будет тебе.

— Хорошо, что он живой... Это ведь я собаку на него науськала, и если бы вдруг...

— Не говори глупостей, Марта. Как это ты могла командовать моей собакой?

Она не поверила своим ушам. Подняла голову, посмотрела ему в глаза и поняла.

— Ты что, выгораживаешь меня? Но зачем?

— Марта, это МОЯ собака, и она могла послушаться только МОЕЙ команды, — сказал он с нажимом.

Возразить она не успела.