Jована (джен)

14 декабря 1944

Марьям прямо ожила: попросила с утра газеты. Ей принесли их целый ворох. Она читала их с упоением, а в номере за 20 октября поставила даже отметку. Она сквозь слёзы прошептала: «победа». Хотя до победы ещё далеко, ой далеко… Не стерпела и спросила меня:

— Где сейчас русские?

Вроде, под Будапештом. Мадьярам недолго осталось. Немцам — тоже. Скоро и усташей придавим.

Марьям оживает прямо на глазах. Да, сердце её разбито, но она знает: за стеной есть жизнь. Впервые я вижу в ней живую девушку. Господи, как же хорошо, что Сретен приехал! Хороший он всё-таки человек. Хотя, мне кажется, тот ещё бабник: не иначе, в тайне от своей невесты приехал. А невеста-то… Та самая Мара, что над всеми насмехалась.

Я не ошиблась: он — всё-таки козёл. Не такой, чтоб прям видно было, но есть в нём такое.

23 декабря 1944

Марьям получила карандаши и бумагу. Теперь она рисует — убивает время. То своего напарника нарисовала — Бошковича, то себя рядом с ним, то подругу свою с дочкой на руках — она говорит, что примерно представила, как выглядела бы Еванджелина.

Она сейчас этим спасается. И нас спасает. Лишь бы опять не начала закрашивать свои рисунки.

24 декабря 1944

Для Марьям принесли письмо. Это её подруги — тут на восемь листов растянулось. И фото не забыли вложить — вот Цыган рядом с русскими, а вот и подруги с наградами. Мары только не хватает — она в госпитале лежит. И правда какое-то чудо — под пулемёт полезла, и жива осталась!

Искала на войне смерти, бедняжка… Но не нашла. Мне уже её жаль.

Я сама теряла детей… Как вспомню, сразу в слёзы…

27 декабря 1944

Я уеду отсюда. Я не могу больше оставаться в Косово — слишком много дурных воспоминаний осталось здесь.

Пятнадцатый год. Вся округа в панике — сюда идут болгары, а соседнее село на днях разорили шиптары. Я, тогда ещё маленькая, плакала и спрашивала маму, за что они нас так ненавидят. Многого я ещё не понимала…

А потом и до нас докатилось… Рванули разбитые части. Оборванные, голодные и обозлённые солдаты. Женщины отдавали им своих детей, просили спасти хотя бы их. И меня тоже мама отдала тому офицеру. Я плакала и просила маму не уходить, а она сама сквозь слёзы крестила меня и умоляла солдат поберечь меня.

Я никогда не забуду этот ад — путь через Албанию. Горы, ливни, снежные бури и постоянные набеги этих разбойников. Офицер, несший меня, сперва был груб, кричал «заткнись», да так, что я боялась от страха даже пикнуть. Потом, вроде как, подобрел. Говорил со мной уже ласковее, делился припасами.

— Зря нос воротишь, малышка, — говорил он мне. — подкрепись — путь не близкий.

Его звали Владан. Сегодня я его вспоминаю с благодарностью. ему я обязана жизнью. если бы не он, я бы разделила судьбу своей бедной мамы. Усадьбу нашу разграбили, а маму убили…

Отец где-то под Колубарой погиб…

Волей-неволей поверишь в судьбу. Говорят, проклятие действует до седьмого колена. Неужели и мне не суждено больше увидеть своего сыночка? Он — последнее, что у меня осталось. Господи, ответь мне: жив ли он? если ты решишь забрать его, пусть лучше это буду я!

31 декабря 1944

Этот новый год я встречаю с надеждой. Скоро закончится война, я уеду из Косово и увижу, наконец, сыночка!

Вернутся домой солдаты (пусть и не все), сотни тысяч женщин увидят, наконец, своих мужей, сыновей, отцов и братьев. Мы выстояли! Наша земля свободна!

Да здравствует свободная Югославия! Да здравствует товарищ Тито!

И русские… Сколько же им пришлось вынести, чтобы сломать хребет фашизму! Это ещё не победа, но до неё осталось недолго. Я надеюсь, что этот год принесёт мир нашей стране, и что наконец-то закончится этот кошмар.

Храни Господь всех погибших и тех, кто ещё жив!