Фрагменты войны (джен)

Солнце, Нева, апрель…

Солнечные блики на темно-серой воде. Скоро она станет синей, летней, со множеством белых барашков от проходящих туда-сюда прогулочных катеров. Но это будет там, чуть дальше по течению, за мостом. Сюда катера заходят редко. Вся эта бурная, летняя, праздная жизнь будет там, а здесь все останется как прежде. Здесь, у Крестов, всегда все неизменно.

Где-то там, на противоположном берегу стоит машина со снайпером. Бордовая «девятка», как сообщил Паша, уже с полчаса контролирующий набережную. Они решили, что Джокер будет именно там — больше стрелять неоткуда. Навигация уже открыта, но никаких судов и суденышек по близости нет, а ничего более подходящего здесь не найти. На крышу Крестов попасть — себе дороже.

Наверно, и не зная точно, он чувствовал бы на себе этот взгляд. Но сейчас Роме не до него — пока еще есть время.

В свежем, как всегда холодном, ветре чувствуется примесь будущей весны. Зима уже отступила, солнце греет все сильнее, тянет совсем не зимней сыростью и, если сильно захотеть, в воздухе почудится запах близкой корюшки, неизменного символа питерской весны. Скоро сойдет снег, может, еще пройдут пара снегопадов, но зима уже отступила. День ощутимо длиннее и светлее, город постепенно оживает.

Новый порыв ветра швыряет в лицо смесь запахов — выхлопных газов и чего-то болотного.

А Рома все никак не может сделать вдох.

Началось с Герасимова. Все он уже понял — еще по дороге. Знал, что не успеет. Знал, что снова будет как с Юлькой — он догадался слишком поздно. Он вновь догадался слишком поздно. Вновь ошибся.

Перед мысленным взором вновь пронеслась все та же картина. Белая дверь палаты, белые стены, белая простыня, белая футболка на генерале, алые пятна крови и алая струйка по побелевшему лбу. И до ужаса привычная боль.

Ты снова опоздал, Шилов. Ты снова потерял.

А потом Марина. Знакомое, пугающе знакомое чувство неотвратимости очередного «не успел» появилось сразу, как только они с Пашкой стартовали из кафе. И вроде бы не так далеко до Маринкиного дома, а все равно он уже знал, что они опоздают.

В ее квартире пахло кровью и предательством. Нет, не физически, но Рома как будто бы наяву видел случившееся — просто потому что не впервые. И реальный отпечаток крови на двери вовсе не стал неожиданностью.

И даже убить тут же на месте притворно-озабоченного исчезновением Марины Громова Роме не захотелось.

Начал привыкать?..

К потерям… К предательствам…

Что-то сжалось внутри, и к запущенному с момента гибели генерала внутреннему счетчику добавился еще один — отсчитывающий время для мести за Марину. Без эмоций. Трезво. Не взять им сейчас Громова, не на чем, да и подтверждение нужно, и обдумать надо, что дальше делать.

— Ты как-то страшно спокоен…

— Найдем, убьем… поплачем.

А к невозможности вдохнуть после смерти генерала добивалось еще и это. Воздух будто застрял где-то в легких — не вдохнуть, не выдохнуть.

Нашел, убил, а плакать пока рано. И смерть Громова не принесла облегчения ни на грамм.

Рома достал очередную сигарету и посмотрел в сторону ушедшего к метро Джексона. Шагает наверно по набережной, радуется теплому солнышку — после камеры самое то. А может, уже дошел до вождя мирового пролетариата, идет мимо и привычно ему ухмыляется.

Вот и славно, Жека, вот и топай дальше. Хорошо, что не понял, что он, Рома, здесь, рядом… Незачем тебе знать…

А Барканов что-то не торопится. И взгляд в спину, со стороны противоположной набережной, все настойчивее. Там тоже, видать, волнуются.

А он, Рома, волнуется?.. Он и сам уже не знает.

Одно знает точно: брать Барканова нет смысла. Доказать что-либо сложно, но даже если и получится, те, кто за ним стоит, могут сильно помешать. И выйдет Валерий Михайлович сухим и чистеньким аки младенец из всей этой истории.

Нет, у Ромы на него планы другие.

Прибыл Валерий Михайлович на ведомственной машине с мигалкой. Благо, хоть выключенной. И когда он вышел, Рома почти физически ощутил напряжение по ту сторону Невы.

Разговор получился скомканным и ни о чем. Ну, правда, о чем говорить двум людям, собравшимся друг друга убить?.. Пусть и в тайне друг от друга. Расставлять точки над i вроде как и нет необходимости. Но показать Барканову, что он, Рома, все знает и все понял, — пусть некоторое и слишком поздно! — ему все же хотелось. Да и от машин во время разговора как бы невзначай надо было отойти. Интересно, подумал ли об этом Барканов? Кто его знает, этого снайпера, промахнется, попадет в бензобак… Да и просто по стеклам — все равно потом возись еще с ремонтом…

— Да пошел ты… — лениво отмахивается от его сдержанных обвинений Валерий Михайлович.

— Действительно, пора прощаться… — произносит Рома, выбрасывает окурок и поворачивается к противоположной набережной. Искать взглядом бордовую «девятку» смысла нет, за парапетом плохо видно. Но стрелок там, Рома отлично это чувствует.

Рука к брови — условный жест, которым Барканов собирался подать сигнал киллеру. И подал бы, если бы Рома сейчас его не опередил.

Одна секунда, две, три…

Кто его знает, этого снайпера, промахнется… Триста метров, сильный ветер…

Дурак ты, Шилов. Эта светлая мысль приходит в голову одновременно с пулей в голову Барканова. Пытаться рассмотреть что-то на том берегу нет смысла — не видно, да и Паша сделает свое дело как надо.

Снова достал сигарету: те были «ожидательные», нервные, эта — в качестве разрядки. Чтобы наконец-то перевести дух.

У моста показался прогулочный катер. На верхней, открытой палубе никого не было — еще бы, рано еще нежиться под невским солнышком, — но с катера доносились обрывки музыки. Легкая мелодия — на манер Фрэнка Синатры, как показалось Роме, — сильно диссонировала и с «Крестами», и с тем, что сейчас происходило, и… вообще со всем.

Закурить он не спешил. Прислушивался к ощущениям.

Что это?.. Знак того, что жизнь продолжается? Что в ней, жизни, есть место музыке, веселью, легкости?..

Рома посмотрел на зажигалку в руке. В металлическом корпусе блеснуло отраженное солнце.

Нет, дышать нормально все равно не получается, и сигареты не помогут. Не привык он. Не привык терять. Не привык так много ошибаться. Не привык опаздывать.

Жизнь продолжается?.. Может быть.

Но что он знает гораздо лучше — продолжается война.