Те же и Платон: Крым (гет)

... Несколько дней назад его в очередной раз контузило и он совершенно оглох на правое ухо. После этой контузии у него сперва онемела вся правая часть лица, но теперь чувствительность понемногу возвращалась. Когда-нибудь, наверное, восстановится и слух, если оно, конечно, будет, это самое когда-нибудь. С четверть часа назад вдруг стихла канонада, поэтому он отчётливо слышал, что сипло шептал ему в левое ухо Сашка. Сашке было совсем плохо: к осколочным ранениям обеих ног добавился бронхит, а может, и воспаление лёгких, так что кричать он не смог бы. Повезло, что у фрицев случился перекур.

— Они сейчас попрут, Андрюха. Они уже поняли, что нас тут не осталось почти и отвечать нам нечем, и скоро явятся добивать. Это ничего, главное, мы дело своё сделали, достаточно долго им головы морочили, чтобы наши смогли выбраться. Я фрицам не дамся, гранату приберёг одну напоследок, а тебе надо уходить.

— Некуда мне уже уходить, Сань, а гранаты и одной на двоих хватит...

— Нет! — Сашка дышал тяжело, хрипел и булькал, выплёвывая слова по одному. — Я знаю, что ты из-за меня остался, хотя мог бы уйти, ноги-то тебя держат.

— Остался, потому что кто-то должен был.

— Уже нет. Приказ был — держаться, отвлекать внимание врага, пока десант не покинет плацдарм, и мы его выполнили. Наши прорвались, а до фрицев уже дошло, что окопы почти пустые... Ты столько раз меня спасал, я со счёта уже сбился, но в этот раз вдвоём нам точно не выбраться. А вот у тебя одного ещё может получиться.

— Как?!

— Вплавь. До Тамани не так уж далеко, а ты же местный, это твоё море. Плаваешь ты, как рыба, и везучий, как чёрт. Попробуй, Андрюха, терять тебе всё равно нечего. Ради меня, ради девчонки-малечи своей попробуй...

Да, он был местный, из Эльтингена. Учился в той самой школе, в полуразрушенный подвал которой он оттащил Сашку, прежде чем уйти. Там было ещё несколько тяжелораненых, некоторые без сознания. Уходить от них не хотелось, но Сашка повторял упрямо: "Ты должен попробовать, ты должен..." Значит, он попробует.

В отличие от друга Андрей знал, что шансов у него нет. Он вырос у моря, плавать научился чуть ли не раньше, чем ходить, но до Тамани по прямой было около пятнадцати километров. Летом, в хорошую погоду, в нормальной физической форме у него, наверное, получилось бы. Но в стылой декабрьской воде ему столько не проплыть. Впрочем, терять действительно нечего, поэтому он попробует.

До пляжа он добирался ползком, но в воду входил уже в полный рост. Просто выпрямиться было наслаждением. Большую часть времени на плацдарме они провели, зарывшись в землю. Земля укрывала от смерти, кто знает, сколько они её перекопали. Но иногда сидеть по щелям становилось невыносимо, это было труднее коротких яростных атак.

Пошёл дождь, так что даже получилось немного утолить жажду. Ну что ж, пора. Он вошёл в воду по горло, минуты три постоял, пытаясь наладить дыхание. Сердце гулко колотилось, виски стиснуло. Впрочем, головная боль после контузии была его постоянной спутницей, так что он почти перестал обращать на неё внимание. Он оттолкнулся ото дна и поплыл. Сколько он сможет продержаться? Полчаса, час? Появилась дрожь, потом пропала. Он знал, что в какой-то момент ему должно стать тепло и всё безразлично. Это будет началом конца. Не такого уж плохого конца, если подумать. Его море его примет. И убаюкает.

Мысли стали путаться, он снова и снова на несколько секунд вываливался из реальности. Перед глазами одна за другой вспыхивали яркие картинки из прошлого. Вот медсестричка Нелли, хрупкая и белокурая, плачет, потому что приходится оставлять на плацдарме тяжелораненых. Да они сами вызвались, что уж там. Не плачь, милая, шутит Сашка, найдешь себе жениха получше. В конце концов Нелли уводит её подруга. Имени подруги Андрей не помнит. Вот они с Сашкой ползут за не слишком удачно сброшенными с самолёта мешками с провизией, а немцы кроют артиллерией без остановки. Вытащить эти мешки из-под огня не проще, чем взять языка. И не менее важно, потому что из-за вражеской блокады с моря десантники голодают уже третью неделю. Вот старшина Елизаров, командующий их мотоботом, швыряет шинель на протянутую вдоль берега колючую проволоку и орёт во всю силу своих лёгких: "Шагай в Крым!" ...Будто кто-то отматывает назад ленту воспоминаний. Тамань... Малая Земля... Донбасс... И снова Эльтинген, первые дни войны. Он запретил Оксанке провожать его на фронт, сказал: "Не надо, реветь будешь", но она всё равно здесь. Стоит, грызёт кончик косы, но глаза сухие. Характер! Губы неслышно шевелятся — шепчет что-то, так он и не смог отучить её молиться... А это года за два до войны где-то. Они с малечей выбрались на Тобечикское озеро, где-то на полпути она подвернула ногу и до места он дотащил её на закорках. Им повезло, озеро сегодня какого-то совершенно невообразимого цвета, как будто кто-то вчерашний красный закат в воду опрокинул. Оксанка смотрит потрясённо, даже головой трясёт, и говорит — громко, так что эхо над озером: "Дурак ты, Андрейка! Говоришь, Бога нет? А кто же ещё создал всю эту красоту?!" И смеётся, ликуя.

Он моргнул, и сияющий летний день сменился беспросветной декабрьской ночью. Сколько он уже так плывёт? В ту ли сторону? И плывёт ли вообще, или, может, уже тонет, и эта ночь и студёная вода — всего лишь одно из воспоминаний, проносящихся перед ним. Нет, кажется, жив пока, и всё ещё барахтается, почти не чувствуя при этом ни рук, ни ног, ни холода, ни со страхом ожидаемого последнего тепла. Хотя нет, неправда, тепло он чувствует. Под сердцем. Только оно не имеет никакого отношения к безразличию и смерти...

Резкий яркий свет больно ударил по глазам... и Римма проснулась. Вскинулась с мучительным всхлипом, ловя ртом воздух. Лето, утро, занавеска на окне их флигелька чуть колышется. А она по-прежнему чувствовала ледяную воду, отчего всё тело сводило мучительной дрожью.

— Риммочка, ты чего? — Мартуся стояла в дверях босиком. — Приснилось что-то?

Она поняла, что сказать сейчас внятного ничего не сможет, просто с голосом не совладает, поэтому просто кивнула. Девочка немедленно подошла, присела рядом, потянулась обнять. Римма подалась ей навстречу, прижалась щекой к пушистой тёплой макушке, глубоко вздохнула, ещё раз, и ещё.

— Кошмар? — спросила племянница совсем тихо.

— Не знаю, — с трудом выдавила женщина. — Про войну что-то.

Марта отодвинулась и с тревогой посмотрела ей в лицо:

— Может, водички тебе?

— Хорошо бы...

Дрожь почти унялась, и холода Римма больше не чувствовала, но принесённый девочкой стакан воды выпила жадно, залпом, словно... это ей самой несколько недель приходилось довольствоваться дождевой водой или рассасывать лёд. Да что это за сон такой, в конце концов?!

— Ты ложись опять, моя хорошая, — пробормотала она. — Ещё рано совсем...

— Уже почти четыре. Платон скоро придёт, ты забыла? Я сейчас умываться пойду.

Она действительно забыла. А вот свой кошмар — кошмар ли? — помнила детально, с ошеломляющей отчётливостью: запах, цвет, звук. Солёный привкус морской воды на потрескавшихся губах, нутряной, отбирающий силы холод, отступающий при воспоминании о маленькой кареглазой девочке, жующей кончик косы. Оксанка, малеча, так он её звал. А его звали Андрей...

— Мамочки, — прошептала Римма, прижимая к щекам ладони. — Ой, мамочки...

"Тише, сестрёнка, — прошелестел в голове голос брата. — Ребёнка напугаешь".

Мартуся вернулась через несколько минут, уже в сарафане и с заплетёнными косами.

— Ты как? — спросила она озабоченно.

— Нормально, — проговорила Римма глухо, и не удержалась, спросила: — Мартуся, а ты знаешь, что было в Героевке во время войны? Я помню, что Керчь — город-герой, что его дважды оккупировали и почти полностью разрушили, про партизан в каменоломнях... Но что было именно здесь, в Героевке? Ведь такое название у посёлка, наверное, не просто так?

— Платон рассказывал, что здесь был Эльтингенский десант в сорок третьем году. Эльтинген — это старое название этого места.

Римма сглотнула:

— Десант? На мотоботах?

— Да. Вот ты знаешь, а я от Платона про такие корабли первый раз услышала. Один такой мотобот в прошлом октябре как раз и подняли со дна. Теперь его восстанавливают ребята-комсомольцы с судостроительного завода. Платон познакомился с ними на турбазе и собирается на следующей неделе вместе со своими мальчишками на завод, посмотреть и помочь.

— А ты не хочешь с ними поехать? — Римма сама не понимала, зачем спрашивает.

— Ох, ну... — Мартуся вздохнула. — Я не могу же всё время ему навязываться. А он меня пока не звал... Риммочка, ты что-то бледная. Хочешь, я сейчас не пойду никуда? Платону калитку открою и сразу к тебе вернусь.

— Ну, вот ещё! — Возмущение получилось вполне натуральным. — Всё со мной в полном порядке, я подремлю ещё, а ты иди умываться...

Мартуся унеслась, а Римма обняла колени и задумалась. Эльтинген, мотоботы, озеро Тобечик... Об озере с красноватой из-за каких-то минералов водой упоминал Платон, но разве она запомнила название? Откуда взялось всё остальное? И что ей со всем этим делать? Поехать на завод с Платоном, чтобы убедиться в том, что этот мотобот похож на тот, что ей приснился? Спросить у Оксаны Петровны, была ли у неё в детстве привычка покусывать кончик косы и молиться? Реакцию женщины на это даже представить сложно. Зачем был этот сон? В том, что это было проявлением её так называемого дара, Римма почему-то почти не сомневалась. Зинаида Ивановна сказала ей, что она медиум, то есть человек, разговаривающий с духами умерших. Прежде она слышала только погибшего брата и ещё, кажется, маму непосредственно в день её смерти. А теперь получается, что этот Андрей, чужой человек, о котором она знала по сути только то, что он был и много значил в жизни Оксаны Петровны, показал ей последние часы своей жизни, да так, что ей вряд ли удастся когда-нибудь это забыть. Римма покрепче обхватила колени и прижалась к ним лбом. А ведь так и свихнуться недолго, на самом деле. Хоть бы до этого успеть Мартусю замуж выдать...

Тут как раз вернулась племянница. Вошла она до странного тихо и быстро, плотно прикрыла за собой дверь, даже крючок накинула. Обернулась и сказала, глядя на Римму широко распахнутыми испуганными глазами:

— Риммочка, там... какой-то человек на заднем дворе. Трезора гладит! Я к туалету шла, а он там... Трезор к нему ластится, как щенок совсем. Со спины он немного на Платона похож. То есть мужчина похож, не Трезор. Кудрявый, широкоплечий... Но я только в первую секунду ошиблась, рот открыла, чтоб позвать, но потом поняла, не он это, и почему-то испугалась. Как он вообще туда попал?! Калитка-то ведь закрыта ещё.

— Точно закрыта?

— Во всяком случае, я её не открывала!

Римма подхватилась с кровати, быстро накинула халат и обулась. Мартуся напряженно за ней наблюдала:

— Ты хочешь туда пойти? Тогда я с тобой!

— Так ты же испугалась!

— Ну и что? Одну я тебя не отпущу...

Они вышли тихо, почти на цыпочках. Римма сперва оглядела пустой двор и летнюю кухню, вместе с Мартусей они дошли до калитки, которая действительно оказалась закрыта. Спросонья рявкнул Шарик, заставив их чуть ли не подпрыгнуть. Вернулись назад, по дорожке мимо хозяйского дома, вдоль длинного ряда кроличьих клеток, мимо аккуратных овощных грядок и парника вышли на задний двор. Здесь тоже было тихо и пусто. Трезор лежал перед своей будкой, в их сторону он, как обычно, и головы не повернул, только ухо дрогнуло, подтверждая, что их появление замечено.

— Никого нет, — констатировала Мартуся у неё за плечом с некоторым изумлением. — И куда он делся? Как пришёл, так и ушёл, через закрытую калитку?!

— Ребёнок, — обернулась Римма. — А ты его точно видела? Может, тебе показалось?

— Ты что, Риммочка? Как мне мог показаться мужчина, который гладил Трезора?

— Ну, ты же сказала, что он похож на Платона, так что я не исключала бы...

Со стороны улицы раздался радостный лай Шарика.

— Вот и он, — сказала Марта. — Лёгок на помине.

За калиткой действительно обнаружился Платон с пляжным полотенцем через плечо.

— Доброе утро. А вы зачем встали, Римма Михайловна? Не стоило беспокоится.

— Привет, — Римма пропустила парня во двор. — Пришлось встать, потому что у нас тут видения с привидениями.

— Ничего подобного, — запальчиво возразила Мартуся. — Я десять минут назад видела на заднем дворе мужчину, который гладил Трезора. А Риммочка теперь считает, что я всё придумала и что просто это ты мне везде мерещишься.

— Почему я? — Платон как всегда выразительно поднял левую бровь.

— Да потому что этот пришелец вроде бы на тебя был похож.

— И никакой не пришелец, а человек, со спины на тебя похожий. А лица я не видела, так что не знаю. И ничегошеньки я не придумывала, зачем мне это?

— А я и не говорила, что ты придумала, я говорила, что тебе показалось...

— Так, дорогие дамы, — Платон примирительно улыбнулся. — Пришельцев мы сразу исключаем. А если человек был, то он мог оставить следы. Пойдемте, посмотрим.

На заднем дворе Платон пошёл по дорожке в сторону Трезоровой будки. Когда он приблизился, собака лениво поднялась и издала какое-то низкое, горловое рычание. На парня это, однако, как будто не произвело никакого впечатления. Он внимательно осмотрелся, прошёл чуть дальше, вдруг присел, спустя минуту выпрямился и вернулся к ним.

— Кто-то здесь был, — сказал он задумчиво. — Там везде почти сухая земля, только в одном месте какая-то непросохшая лужа. И возле неё мужской след, похоже, от кеда, довольно отчётливый, размер где-то 41-42, точно меньше моего.

— А как он сюда попал? — спросила Римма оторопело. Как-то не ожидала она подтверждения Мартусиной истории. Хотя почему, собственно? Девочка никогда не врала и попусту не фантазировала. — Калитка-то закрыта была вплоть до твоего прихода, мы специально проверили.

— Ну, это не сложно как раз. Там за огородом ещё одна калитка есть, на соседний участок. И потом, высокий забор у Оксаны Петровны только в сторону улицы генерала Косоногова, а со стороны соседей и на параллельную улицу — живая изгородь, густая, но не очень высокая. Я бы, к примеру, перемахнул в случае необходимости.

— А откуда ты знаешь? — удивилась Мартуся. — Мы тут живём и понятия не имеем, а ты...

— Я в первый же день всё осмотрел, — пожал плечами Платон. — Отец так учил: Где бы и сколько бы ты не жил, должен знать все ходы и выходы.

— Я всё равно не понимаю, зачем кому-то перелезать через забор в такую рань, чтобы погладить собаку, — сказала Римма почти раздражённо.

— Наверняка не только за этим. Первое и, увы, нехорошее, что приходит мне в голову, это что кто-то прикормил Трезора, чтобы обокрасть дом.

— Но ты же сам слышал, как Оксана Петровна рассказывала, что Трезор опасен.

— Римма Михайловна, — возразил Платон, — поверьте, если задаться целью и иметь определённые навыки, то приручить можно любую собаку, если она не бешеная, конечно.

— Платон, ну... — Ей всё это очень не нравилось. — Может, у тебя есть ещё другие версии? Некриминальные?

— Теоретически, — вздохнул Платон, — это мог быть муж Оксаны Петровны или её сын.

— А у Оксаны Петровны есть муж? — заинтересовалась Мартуся.

— Есть, — повеселела Римма, — и она с ним в ссоре. Так что он и правда мог прийти за чем-нибудь так, чтобы она его не видела, ну и собаку заодно приласкать.

— Это мне кажется маловероятным, — покачал головой парень. — Мужу проще было бы прийти не в воскресенье в четыре утра, а когда Оксана Петровна на работе. И через забор ему лезть незачем, у него должны быть ключи от ворот...

— Платон, давай не будем гадать, — прервала его Римма, — Проще спросить у Оксаны Петровны, как выглядит её муж. А вам пора на пляж с Шариком, а то народ просыпаться начнёт. Вы сами-то купаться собираетесь или только Шарика купать?

— У нас не получится его выкупать так, чтобы самим сухими остаться, — усмехнулся Платон.

— ... Ох, Риммочка, ты не представляешь, какая это была операция "Ы"! — рассказывала, хохоча, Мартуся за очень ранним завтраком где-то час спустя. — На пляже сразу стало ясно, что Платону придётся с Шариком плыть, потому что он в воду рвётся, а поводок недостаточно длинный. А раздеваться ему как? Брюки ещё как-то снял, не знаю, я не подглядывала, а футболку никак! Он же не может поводок мне отдать, я-то этого обормота никак не удержу. В общем, в футболке пришлось. — Мокрая Платонова футболка была разложена рядом на скамейке, а на плечи парень просто накинул полотенце. — Пока плавали, Шарик вроде успокоился, вышли на мелководье, и начали мы его мыть с хозяйственным мылом, которое с собой взяли. А он вроде и не против, не сопротивляется, но чуть что — отряхивается, и каждый раз в нас три литра воды летит. Красота! Мы изнемогли уже совсем, от смеха по большей части, хорошо хоть на пляже больше никого не было. И вот мы уже почти закончили, и тут он вдруг как взлаял, оглушительно прямо, и опять в море рванул. И вырвал-таки свой поводок у Платона! Мы от неожиданности даже растерялись — с чего это он вдруг? — а потом увидели, что там дельфин!

— Некрупный, молодой совсем, — продолжил, улыбаясь, Платон. — Очень близко к берегу подошёл. Им вообще-то опасно на таком мелководье, могут и не выбраться потом. Вот прямо играл с собакой, надо же! Шарик его пытается поймать, а я Шарика. Марта визжит.

— Ничего я не...

— Визжала-визжала, громче Шарика. В общем, не "Операция Ы" это была, а "Пёс Барбос и необычный кросс". Ныряю за поводком и думаю, что это мне за мою самонадеянность. Потом поймал, а толку? Пока дельфин надо мной не сжалился и не уплыл по своим делам, Шарика я на берег извлечь не мог. Вы только Оксане Петровне об этом позоре не рассказывайте, пожалуйста.

— Мы-то промолчим, — фыркнула Мартуся. — А вдруг Шарик сам проболтается?

— Не проболтается, — возразила Римма. — Мы ему в этот раз потуже перевязку сделаем, примотаем нижнюю челюсть к верхней, по заветам Оксаны Петровны...

— Риммочка, а можно мы после перевязки с Платоном пойдем поплаваем?

— Не накупались?

— Римма Михайловна, Марта ведь не плавала, ни вчера, ни только что.

— Да идите, конечно. Только далеко не заплывайте.

— Я ещё обещал сегодня с вами на воскресный рынок сходить...

— Не сможешь, что ли?

— Смогу, конечно. Только давайте встретимся прямо на площади часов в одиннадцать. Мне до этого надо будет ещё на турбазу вернуться. А вечером сегодня у археологов на городище Нимфей большой костёр. Можно будет Марте со мной пойти?

— Большой, говоришь?

— Да, с печёной картошкой и песнями под гитару, как водится.

— А также с играми и алкоголем?

— Обещаю, что сам пить не буду и за Мартой присмотрю и что уйдём мы сразу после фантов и до того, как начнут крутить бутылочку.

— Ну вот, — закатила глаза Мартуся. — А я-то надеялась!

На турбазу Платон вернулся около девяти часов. Несмотря на предстоящий малоприятный разговор с Самсоновым, настроение было прекрасным. Марта и Шарик позаботились. Насколько приключение с купанием собаки получилось дурацким, настолько и жизнеутверждающим. И запоминающимся. Можно было бы по возвращении рассказать эту историю родителям, если бы только мама... М-да. А потом они ещё всласть с Мартой поплавали, с час, наверное, из воды не вылезали, тем более, что Риммы Михайловны с ними не было и никто напряжённо не наблюдал за ними с берега. Когда он планировал эту поездку, то почему-то считал, что плавать девочка толком не умеет, раз не была раньше ни в Крыму, ни на Кавказе. Но Марта в очередной раз его удивила. В своём закрытом, похожем на гимнастический купальнике она напоминала сегодняшнего дельфина и плавала немногим хуже. Оказалось, что научил её этому отец и что в прежние времена она регулярно отдыхала с родителями на Балтийском море. А ещё, искупавшись, она сегодня распустила волосы и высушила их на солнце, и это зрелище оказалось для него ещё одним, совершенно отдельным удовольствием.

Борька Самсонов ещё был в домике, сидел на своей койке и довольно умело штопал носок, натянув его, похоже, на яблоко. В углу у окна ещё дрых Лёшка Кириленко, самый большой из всех соня, остальные уже, видимо, ушли купаться, а то и на завтрак, который заканчивался в десять. Это было кстати. Платон поздоровался и сел на соседнюю с Борькиной кровать. Самсонов тяжело вздохнул, с некоторым остервенением вогнал иголку в яблоко и посмотрел на старшего товарища исподлобья:

— Я знаю всё, что ты мне хочешь сказать, — проворчал он. Впрочем, прозвучало это скорее устало, чем агрессивно.

— Уверен? — поинтересовался Платон.

— Что у Наташи это не всерьёз, а просто от скуки, потому что лучше кавалера на сегодняшний день не нашлось. Так я это понимаю, не совсем же я идиот. Она вон какая... прям царевна-лебедь, а я кто рядом с ней?

Сравнение показалось Платону просто диким, ничего царственного или волшебного он в Наталье не видел в упор, но говорить об этом было нельзя. Он сказал, что мог, всё равно чувствуя себя не в своей тарелке:

— Она с тобой играет.

— Так я же не против!

— Как кошка с мышкой или вообще... с клубком.

— Вот зачем ты... Ведь не знаешь же ничего! Но даже если так, то и пусть! Она мне... очень нравится, можешь ты это понять? Вот сколько удастся мне внимания её урвать, пусть столько и будет.

— А что потом?

— Посмотрим. Топиться не пойду, не волнуйся! Слушай, ну... ты что, никогда глупостей не делал?

— Делал, — признался Платон. — Жалел потом.

— Вот и я хочу, чтобы было, о чём жалеть! А вы с Шуркой хотите, чтоб я жалел о том, что ничего не было...

Шурка обнаружился на том же бревне у входа в домик, что и вчера. Сидел, понурившись, и что-то чертил прутиком на песке между босых ног. Когда Платон присел рядом с ним, сказал:

— Так я и знал, что он тебя не послушает. Чтоб твои доводы услышать, надо головой думать, а не другим каким местом.

— Это не всегда получается. Мы не можем помешать Борьке набивать собственные шишки, можем только присмотреть, чтоб совсем лоб не расшиб... Где Наталья сейчас, не знаешь?

— К тётке в посёлок усвистала. Выходная она сегодня и завтра...

— Это хорошо. Чем её здесь будет меньше, тем лучше.

— Ничего хорошего, потому что она всё равно на костёр к археологам вечером заявится.

— На костре народу много разного будет, — сказал Платон задумчиво. — Наталье наверняка будет, на кого отвлечься. Вот хоть на этого её... ночного гостя.

— Хорошо бы, — немного оживился Шурка, — чтоб Борька их вместе увидел и убедился, что ничего я ему не врал, а просто предупредить хотел.

— Шурка, вот ты его за меня принял. Что, прямо настолько похож?

— Да я думал уже, как меня угораздило. Со спины смотрел: кудрявый, высокий, широкоплечий, но если подумать, то всё-таки не такой высокий, покоренастее тебя, в холке пошире. Но это я сейчас такой умный, а тогда... Да и темно там было.

На рынке Римма с Мартусей управились довольно быстро, удивительным образом благодаря Платону. В начале парень предупредил их со смущённой улыбкой, что толку от него будет немного, потому что выбирать продукты, а тем более торговаться он не умеет, но безропотно всё донесёт. Римма кивнула, ухватила за локоток племянницу, у которой совершенно глаза разбежались, и двинулась вдоль прилавков. Но четверть часа спустя, когда они собрались покупать ароматные персики у говорливой грудастой тётки, умело нахваливающей свой товар, Платон вдруг подошёл, снял с Мартусиных волос упитанную божью коровку и сказал тихо, одними губами: "Не берите у неё ничего, Римма Михайловна. Движения суетливые, глаза бегают, так что или обсчитывает, или обвешивает, или ещё что-нибудь..." Она сильно удивилась, но послушалась. Чуть позже, пока они выбирали овощи, Платон в стороне разговорился с немолодой исчерна-загорелой женщимой в светлой косынке. К ним он вернулся, как раз когда Римма закончила собирать полный борщевой набор, и помог сложить покупки в сумку. Мартусе, полюбопытствовавшей, кто его знакомая, он ответил: "Это тётя Лиза, Елизавета Петровна Руденко, к которой вы чуть не переехали. Она объяснила мне, у кого лучше брать рыбу и курицу. Пойдемте, я покажу". И наконец, уже на самом выходе с рынка, он вдруг попросил её присмотреть за сумками и поманил Мартусю к одному из прилавков. Вернулись они через пять минут с тремя полулитровыми банками — с майским медом, вареньем из лепестков роз и топлёным маслом. "Три баночки счастья", — сказала девочка мечтательно. Так она и несла эти банки до самого дома Оксаны Петровны, осторожно прижимая к груди.

А дома их ожидал сюрприз: в летней кухне с Оксаной Петровной сидел гость. Мужчину Римма увидела сначала со спины и даже подумала сперва, что это может быть Мартусин пришелец. Но человек на Платона со спины никак не походил, а походил он...

— Дядя Володя? — удивлённо и немного настороженно произнёс у неё за спиной парень.

Да, это действительно был капитан Сальников. Обрадованная Мартуся побежала здороваться. Римма пропустила вперёд Платона с сумками, а потом пошла за ним не торопясь, пытаясь справиться с некоторым смятением, которого от себя самой не ожидала. Подошла к столу, поприветствовала его, присела возле Оксаны Петровны.

— Вот, старого знакомого и бывшего постояльца развлекаю, — сказала та и покосилась на Римму как-то многозначительно.

— Владимир Сергеевич у вас останавливался? — удивилась она. Говорить почему-то было трудно.

— Было такое, — улыбнулся Сальников. — Лет десять назад.

— Одиннадцать, — уточнил Платон. — В шестьдесят седьмом.

— Да, ты прав, — подтвердил задумчиво Сальников. — Машино семнадцатилетие здесь отмечали. Помните, Оксана Петровна?

— День рождения помню, шашлыки и горилку, и как вы СашкА моего напоили, — фыркнула Оксана Петровна. — А сколько лет прошло, не помню, и помнить не хочу.

— Почему? — спросила недоумённо Мартуся.

— Да чтоб старой себя не чувствовать, девча, — усмехнулась хозяйка и обратилась к Сальникову: — Так что, Владимир Сергеевич, может, всё-таки посмотрите комнату сына?

— Спасибо вам, но нет, — сердечно, но решительно отказался мужчина. — Не буду я стеснять ни вас, ни Римму Михайловну с Мартой. Другое жильё поищу. В гости зайду ещё, если не возражаете.

— Ну, если шашлыки пожарить обещаете...

— Это сколько угодно.

— ...тогда с меня горилка.

— А с нас картошка и салаты, — добавила Мартуся и посмотрела на тётю. Посмотрела, потому что это она, Римма, должна была бы давать подобные обещания. Оставалось только поспешно кивнуть.

— Значит, договорились, — Оксана Петровна повернулась к Платону: — Ну, а тебе дёготь ещё нужен? Или, может, пусть его, раз воскресенье и гости?

— Обязательно нужен, Оксана Петровна, — серьёзно ответил Платон. — Да там и дел-то на полчаса, не больше, так что я никому не помешаю, и все планы на воскресенье в силе останутся.

— Тогда жди, будет тебе дёготь.

Хозяйка попрощалась и ушла, а Сальников спросил с любопытством:

— Дёготь? А к дёгтю что, перья? Кого валять будем?

— Никого, — хихикнула Мартуся. — У нас к дёгтю — собачья будка. Её Платон обмазать хочет, чтобы мух отвадить, а то они хозяйскую собаку заели совсем.

— Интересно время проводите, — хмыкнул капитан. — Платон, что ты так на меня смотришь безрадостно? Думаешь, как половчее спросить, не случилось ли чего? Так нет, не случилось. С отцом твоим говорил на днях, он сейчас с матерью в Ярославле, как и собирался, а дело, по которому я был к вам вроде как прикомандирован, закончено. Ещё вопросы есть?

— У меня, — подняла руку Мартуся, и все как-то облегчённо засмеялись. — Вы надолго к нам?

— Думал до среды или четверга, если не прогоните.

— Не прогоним, — наконец отмерев, сказала Римма, потому что он ждал именно её ответа.

Примечания:

Историю поднятия мотобота со дня Керченского пролива в октябре 1977 г. можно прочитать здесь:

http://pantikapei.ru/motobot-v-geroevke-istoriya-pamyatnika.html