Те же и Платон: Август (гет)

Слушать Римму Сальникову было очень интересно. В Крыму она о себе говорить не торопилась и поощряла его рассказывать, а тут они, получается, поменялись ролями. В свой рассказ о Флоринской она вынуждена была вплести кусочки собственной биографии, так что Владимир Сергеевич за час узнал о женщине больше, чем за все время знакомства. И по делу Римма дала столько полезной информации, что он едва успевал в блокнот записывать. Работы опять намечалось невпроворот, и про выходные можно было забыть окончательно. Хорошо, хоть Римма успеет накормить его до того, как Яков по делам следствия ушлёт.

Где-то уже к середине разговора по кухне поплыл аппетитный запах жареного теста, а минут двадцать спустя, как раз когда у Якова закончились вопросы, Римма просто поставила перед ними по тарелке с блинами. Спрашивать их со Штольманом, хотят ли они есть, она не стала. Это было правильно, потому что иначе Яков почти наверняка отказался бы, а теперь отказываться было неудобно и глупо, оставалось только поблагодарить. Владимиру Сергеевичу это напомнило тётю Настю, которая тоже никогда не спрашивала у набившихся на Штольмановскую кухню оперативников, голодны ли они, она их просто кормила.

Блины были... ммм, как хороши.

— Римма, — сказал он с полным ртом. Женщина посмотрела вопросительно. Он всё-таки дожевал, прежде чем продолжить : — Это просто изумительно вкусно, но на оду блинам меня сегодня не хватит.

— Я понимаю, — кивнула она. — Может, как-нибудь в другой раз...

Слышать про "другой раз" было очень приятно. Напротив негромко кашлянул Штольман. Да, Яков Платонович, у нас тут не только детектив, у нас тут... много чего ещё, но вы лучше на сыне и его избраннице сосредоточьтесь.

Платон с Мартой появились как раз к концу обеда.

— Мы только что Борю Самсонова встретили, — выпалила девочка с порога. — Он сказал, что видел Глашу, помощницу Ирины Владимировны, в сапожной мастерской у дяди Вахтанга. Она там помогает иногда и вот, отсиживается теперь. Решила с чего-то, что её непременно арестуют.

Владимир Сергеевич отодвинул тарелку и встал:

— Значит, пора поговорить с девушкой, успокоить.

— Там Борька у подъезда дожидается, — сказал Платон. — Он вас проводит, чтобы вы не блуждали по подворотням.

Сальников со Штольманом поблагодарили хозяйку и вышли на лестничную площадку.

— Володя, я экспертов, когда они закончат, с машиной отпущу, а потом Лепешева вызвоню, — сказал Штольман. — Возьмёшь его и съездите ещё раз на квартиру к сестре Флоринской. С ней и её мужем было бы очень желательно сегодня пообщаться. А я пока у Марты ещё кое-что выясню, а потом допрошу Орлова в местном отделении. Решу, что с ним делать.

— Ещё таксиста, который Флоринскую возил, надо будет найти, — напомнил Сальников.

— Вот вернётесь в управление, и обзванивайте таксопарки. А ещё на вас этот Кудрявцев, неудачливый поклонник Риммы Михайловны. Его надо найти и на понедельник пригласить для беседы. Я же возьму у Риммы Михайловны номер телефона Печалина и попробую дозвонится до него в Минске. Хорошо бы, он действительно мог нам что-нибудь о коллекции рассказать.

— Алиби Риммы с Мартой проверять?

— Да.

— Тогда надо уточнить адрес тётушек в Красносельском районе.

— Я уточню, когда буду с Мартой разговаривать, а ты иди работай, не отвлекайся.

Яков смотрел без улыбки, но насмешливо.

— У меня дежурство заканчивается в восемь вечера, а после этого я имею право на отдых, предусмотренное Конституцией, — ответил Сальников. — Прошу иметь в виду, что сегодня я намерен этим правом воспользоваться.

Говорить такое было наглостью, потому что у Якова сегодня вообще был выходной, и Августа Генриховна много чего могла бы про право мужа на отдых и на труд рассказать. Но Штольман и бровью не повёл:

— Хорошо, я предупрежу Римму Михайловну, чтобы раньше восьми она тебя не ждала...

Римма только усадила детей обедать и сама с ними присела, когда вернулся Штольман-старший.

— Прошу прощения, Римма Михайловна, — сказал Яков Платонович, когда она открыла ему дверь, — но нам необходим номер телефона Алексея Ильича Печалина и адрес ваших тётушек для проверки алиби, чтобы сразу закрыть эту тему. А ещё мне всё-таки хотелось бы задать Марте несколько вопросов, если позволите.

— Телефон и адрес я вам сейчас запишу, — кивнула Римма, — а вопросы...

— Я задам их, безусловно, в вашем присутствии, и даже, если это поможет, в присутствии Платона, — сказал мужчина. В этом месте он должен был бы улыбнуться, но не улыбнулся. Видимо, в рабочее время он этого не делал. Римма вздохнула и отступила в сторону, пропуская Штольмана в квартиру:

— Хорошо, Яков Платонович, проходите на кухню.

Она вошла в комнату, оторвала листок со вчерашним числом от календаря и на обратной стороне записала карандашом адрес тёти Миры с тётей Фирой. В поисках телефона Алексея Ильича она открыла записную книжку на букве "П" и в этот момент в комнате вдруг стало гораздо светлее, а на улице темнее...

... — Я всегда считала тебя просто безобидной серой мышью, невеликого ума, но порядочной и преданной, а теперь...

— Ира...

— Да какая я тебе после этого Ира? Только Ирина Владимировна, на "Вы" и шёпотом! Как ты могла?! Да нет, как ты посмела?! Ты тридцать лет при мне, и работала, и жила на всём готовом, а до этого твоя мать сколько лет! Я делами вашей семьи как своими занималась! Твоей матери комнату выбивала, путевки в санаторий доставала, хоронила её, а твоего брата, считай, от тюрьмы спасла!

— Его Алексей Ильич спас.

— Молчи! Алексей Ильич тогда и пальцем бы без моей просьбы для тебя не пошевилил!

— Ира, всё, что ты для меня, для нас сделала, я всегда очень ценила и ценю и благодарна тебе от души, но...

— Благодарна?! Это теперь так называется? Значит, из благодарности ты увела у меня мужчину, последнего, кто что-то значил в моей жизни? С кем я забывала, что превратилась в старую развалину?

— Что значил, Ира? Алексей дважды делал тебе предложение, последний раз шесть лет назад, и оба раза ты ему отказывала. Так разве он не имеет права?

— Он, может, и имеет, а вот ты — нет! Нет! И если бы в тебе было хоть на грамм порядочности, ты бы это понимала. Сколько это уже длится? Когда началось? Сколько вы уже за моей спиной, говори, ну?!

— С лета.

— С лета? С дачи, ну конечно! Какая прелесть... какая мерзость. Дурная, пошлая пьеса. Героиня сидит в кресле-качалке на веранде, а хозяин дома с прислугой милуются в кустах. Или где там, под сенью сосен? На берегу Щучьего озера?

— Ира, прекрати. Не нагнетай, ты только давление себе нагонишь.

— Подумать только, она вспомнила о моём давлении. Ничего, переживу. Придёт Римма и сделает мне укол. И вообще, моё давление больше не твоя забота, потому что ноги твоей в моём доме больше не будет. Вон!..

— ... Ну, что с тобой, Олюшка? Ты сама не своя просто второй день. Всё оттого, что Ирина так и не почтила нас своим присутствием?

— Не надо иронизировать, Алёша, я прекрасно знаю, что тебя тоже огорчило то, что она не приехала.

— Так ведь я и не отрицаю, огорчило, и весьма. Но ведь этого можно было ожидать. Она ведь так нам твёрдо ничего и не пообещала. Сказала, что нас к себе не ждёт, а приедет — если приедет — в пятницу сама. А если не приедет, значит, так тому и быть.

— Я помню, что она сказала, Алёша. Но ведь это же неправильно! Как она там... одна?

— Она не одна. Там Римма и Марта рядом совсем, да и Вероника есть, в конце концов. А если бы она нуждалась в нас, нуждалась в тебе, то никогда не выставила бы тебя зимним вечером на мороз, ты не ночевала бы на вокзале и не добиралась бы ко мне в Минск на перекладных.

— Алёша, тебе давно пора её простить. Мы её обидели, обманули, а она... очень гордая.

— Все её беды и одиночество, Олюшка, от этой самой гордости. Жизнь Ирина прожила, шишек набила — и себе, и другим — немеряно, а смирять эту гордыню так и не научилась. Если б научилась, то приехала бы, мы бы поспорили от души, а потом бы помирились, потому что делить нам нечего. А на нет и суда нет...

— Платоша, может, скорую вызовем? Сколько времени уже прошло?

— Не больше пяти минут... Не паникуй, пожалуйста, малыш. Такое ведь уже бывало.

— Когда? Я не помню.

— В Крыму.

— В Крыму?

— Марта, сделай-ка своей тёте крепкого сладкого чаю, он ей понадобится сейчас. Шоколада нет у вас?

— Нет. Ириски есть. А зачем?

— Малыш, Римма Михайловна в себя приходит...

— Лежи, лежи, Риммочка, всё в порядке.

Нет, в порядке не было абсолютно ничего. Её опять накрыло, в горле стоял комок, чужие сильные чувства — горечь, вина, смятение, беспокойство — ощущались как свои. Хотелось плакать. Хотелось объяснять и доказывать. Доказывать своё право на позднее, внезапное и такое сильное, всеобъемлющее чувство. Римма открыла глаза. Она лежала в комнате на диване, над ней склонились Мартуся с Платоном, а прямо напротив у стола стоял старший Штольман и смотрел на неё с каким-то непонятным выражением. Женщина невольно снова зажмурилась.

— Что ты говоришь, Риммочка?

— Чаю... и правда... хорошо было бы.

Марта немедленно умчалась на кухню, а Платон помог ей приподняться и подсунуть под спину ещё одну подушку.

— Как вы, Римма Михайловна? — спросил обеспокоенно парень.

— Ниче...го, — Она старалась говорить твёрже, но голос пока не слушался. — Это ты меня... поднял?

Платон отрицательно качнул головой. Этого ещё не хватало!

— Отец услышал, как вы упали. И стул упал.

— Стул?

Мужчины совершенно синхронно кивнули. В комнате не видно было никакой упавшей мебели. Видимо, всё уже было поднято, как и она сама. Лучше бы Володя здесь был. Хотя нет, ничем не лучше... Римма снова встретилась взглядом со старшим Штольманом. Всё-таки он смотрел на неё странно. Изучающе. Вроде бы до этого, пока они разговаривали на кухне, ничего подобного не было. Хотя она тогда обед готовила, двигалась и на следователя смотрела не слишком часто.

— Я буду на кухне, — сказал вдруг Яков Платонович. — Приходите в себя, Римма Михайловна.

И вышел. Они с Платоном проводили его глазами. А мог бы и совсем уйти, подумала Римма, ведь видит же, что ей плохо. Или что это за вопросы, которые так необходимо задать Мартусе именно сейчас?

— Вы что-то видели? — очень тихо, одними губами, спросил Платон. Она согласно кивнула. — Не вовремя, — вздохнул парень.

На самом деле, как раз вовремя. Следствию нужен Алексей Ильич, следователь собирался звонить ему в Минск. Но в Минске Печалина нет, он где-то поблизости, раз Ирина Владимировна собиралась вчера к нему в гости. К нему и Ольге Петровне, вот как получается.

— Платон, — сказала она тоже шёпотом, — ты иди, пожалуйста, тоже на кухню. И Марту там... удержи. Не надо сюда чай нести, я сама приду минут через десять.

— Вам бы полежать...

— Незачем. В Крыму гораздо хуже было, и ничего. Мне надо с отцом твоим поговорить. То, что мне показали, это для него, вообще-то. По делу Ирины Владимировны.

— А как вы ему объясните?

— Не знаю. Подумаю.

— Римма Михайловна, ему нельзя... лгать. Он поймёт.

— Ему нельзя лгать, потому что это твой отец. Нельзя, чтобы он счёл меня лгуньей... Пожалуйста, Платон, мне нужно побыть одной.

Платон ушёл, аккуратно прикрыв за собой дверь. Римма осталась сидеть, прикрыв глаза. "Держись, сестрёнка," — прошелестел сочувственно брат. Почему всё так? Мало того, что знакомство со Штольманом-старшим состоялось не за праздничным столом, как предполагалось, а чуть ли не на месте преступления, так теперь ещё и это. Что делать? Проще всего просто отдать номер телефона и промолчать в надежде, что Яков Платонович с Володей найдут Печалина сами. Они хорошие сыщики, да и в Минске наверняка есть кто-нибудь, кто знает, куда поехал Алексей Ильич. Вот пусть и... Римма вздохнула. Нет, так нельзя. Зачем она только услала Платона? Он мог бы помочь ей придумать, как передать информацию, не объясняя, как она получена. Он на её стороне... На её стороне против собственного отца? Не будет этого.

Кто-то позвонил во входную дверь. Сначала послышался как будто голос Мартуси, потом Якова Платоновича. Хоть бы его вызвали сейчас по делу, ей бы даже лишние полчаса, чтобы собраться с мыслями, не помешали. Хотя... как говорила мама, перед смертью не надышишься. Римма медленно встала и подошла к шкафу с зеркальной дверцей. Просто красавица, ничего не скажешь. Платье измяла, но не переодеваться же теперь. Почти как ведьма из "Вия", только волосы короткие и веночка не хватает. Всё-таки хорошо, что Володи сейчас здесь нет. Впрочем, в Крыму, когда искали Мартусю, он её и не такой видел. И не испугался, это она испугалась и ничего ему не объяснила, отговорилась комплиментами. А теперь, выходит, придётся рассказать Штольману. С одной стороны, это проще, потому что он знает, что так бывает, а с другой... Чужой суровый человек, не враг, конечно, но и не друг. Римма потёрла ладонями щёки, провела рукой по волосам.

Так ничего и не решив, она вышла в коридор. Входная дверь стояла приоткрытой, с лестничной площадки доносились голоса. Она тихо прошла на кухню, по дороге чуть о Гиту не споткнулась. Заметив её, тотчас подскочила со своего места Мартуся и ринулась обнимать. Сразу стало теплее и легче. "Я тоже люблю тебя, ребёнок", — шепнула Римма в пушистую макушку.

— Тут твой чай, Риммочка, — потянула её к столу племянница. — Он уже остыл, как ты любишь. И блинчик с вареньем съешь. Яков Платонович сказал, что после обморока тебе сладкое нужно.

— Ну, если Яков Платонович сказал... — протянула Римма, присаживаясь. — А где он, кстати?

— Эксперты закончили работу в квартире Флоринской, — объяснил Платон. — Отец сказал, он всё закроет, опечатает дверь и вернётся.

Значит, отсрочка, но небольшая. Ну, что ж, и на том спасибо.

— Что вы хотите ему рассказать, Римма Михайловна? — спросил парень через несколько минут, когда она допила чай.

— Всё, — сказала Римма, и только сейчас поняла, что именно это она и собирается сделать. — Я собираюсь рассказать твоему отцу всё.

— Я вас внимательно слушаю, Римма Михайловна, — донеслось из-за спины. Римма вздрогнула и обернулась.

Яков Платонович уже снова был в квартире. Щёлкнул замок, мужчина вошёл в кухню и остановился в дверях. Мартуся тихонечко пододвинула в его сторону свободную табуретку, но он отрицательно покачал головой, отошёл к окну и остался стоять там, оперевшись на подоконник. Сказал задумчиво:

— Давно я этого не видел. Полвека почти.

— Чего? — спросила недоумённо Мартуся.

— Подобных обмороков, — ответил мужчина задумчиво и продолжил после паузы:

— Я правильно понимаю, Римма Михайловна, что это для вас Платон просил разрешения взять "Книгу о духах" Кардека и дневники моего деда?

— Да, — ответила Римма без колебаний. Значит, вот как он догадался.

— И только что к вам явилась Флоринская, чтобы поведать о чём-то, относящемся к её убийству? — Голос следователя звучал ровно, но не заметить иронии было невозможно. Мартуся обиженно засопела, Платон нахмурился.

— Нет, — сказала Римма.

— Нет? — Мужчина знакомо поднял левую бровь. Как же они с Платоном всё-таки похожи, это ей даже как-то мешало сейчас.

— Пап, у Риммы Михайловны это работает по-другому, — вступил парень, пока она собиралась с мыслями, но Римма немедленно прервала его:

— Подожди, Платон, не нужно, — Парень посмотрел на неё недоумённо. — Я должна сама. И вообще, Мартуся, Платон, хорошие мои, идите в комнату, пожалуйста. Нам с Яковом Платоновичем лучше поговорить один на один.

Ей показалось, Штольман-старший такому её решению удивился. А Марта выглядела сейчас такой несчастной, что её снова обнять и погладить по голове захотелось. Если б не Платон, решительно взявший девочку за руку, то вполне возможно, она вообще отказалась бы уходить. Когда Римма закрыла за детьми дверь кухни, Яков Платонович уже сидел за столом напротив. Как-то он совершенно неслышно туда переместился. Один раз разведчик, всю жизнь разведчик. Римма тоже села, и тут же в ноги ей ткнулась собачья мордочка. Вставать и выпускать Гиту она не стала, наоборот, взяла собачку на колени. Гита была тёплым, пушистым, добрейшим существом — как раз то, что сейчас нужно.

— А я думал, группа поддержки вам не нужна, — сказал Штольман, с иронией рассматривая собаку у неё на руках, и тут же добавил, видимо, чтобы она не расслаблялась. — Платон и Марта не всё знают, ведь так?

— Так, — пробормотала Римма в изумлении. — У вас самого дара нет, случайно?

— Дара нет, двадцатипятилетний опыт сыскной работы есть. Римма Михайловна, давайте сразу к делу. Вы, безусловно, интересный собеседник, но я здесь на работе.

— Тогда помогите мне, — попросила она неожиданно для себя. — А то я просто не знаю, с чего начать.

— С того, что имеет отношение к делу Флоринской.

— Печалин не в Минске, — сказала Римма. — Он где-то поблизости. И не один, а с Ольгой Петровной Лялиной. У них... роман, отношения? Не знаю, как это правильно назвать.

— Значит, ссора Флоринской с её компаньонкой случилась из-за Печалина?

— Да. Но они пытались помирится с Ириной Владимировной, наверное, созванивались, я не уверена. Вчера она должна была ехать именно к ним, но не появилась.

— И они не забеспокоились? Не стали её разыскивать?

— А она им твёрдо ничего не обещала. То ли приедет, то ли нет. Оставила в подвешенном состоянии.

— Понятно. И где же они?

— Я не знаю. В моём видении они просто сидели в каком-то помещении за столом и разговаривали. Там самовар был и коврики на стульях плетёные. Ольга Петровна была очень расстроена, а Алексей Ильич её утешал. А до этого мне показали часть ссоры Ирины Владимировны с Ольгой Петровной. Это было... тяжело.

— Понятно. Конкретики в видениях, как водится, мало. Самовар с ковриками нам вряд ли помогут. Будем сами искать.

— И как?

— Через таксиста, о котором вы нам рассказали, Римма Михайловна. При заказе такси обычно указывается адрес. Но я почти уверен, что они на той же даче в Комарово, что и в прошлом году. Именно о Комарово у этой пары должны были сохранится романтические воспоминания.

— А как вы... поняли, что всё началось в Комарово?

— Просто, Римма Михайловна. Лялина жила у Флоринской, Печалин — в другом городе. Только на даче они провели достаточно времени вместе, а больше им просто нЕгде и нЕкогда было. В этом возрасте мимолётных взглядов, как правило, уже недостаточно... А что вы увидели в квартире Флоринской, когда вам в первый раз сделалось нехорошо?

— Мне показали утюг в газетном коконе, — вздохнула Римма, уже уставшая удивляться. Это было немного похоже на разговор с тётей Зиной: она открыла Штольману свой Дар, и теперь он демонстрировал ей свой.

— Хорошо, пойдём дальше: что значит "мне показали"? Кто показал, если Флоринская вам не являлась?

— Я это видела как бы глазами Ольги Петровны и, наверное, кого-то из милиционеров. И чувствовала в этот момент то же, что и они.

— Так вы не духовидица? Зачем же вам Кардек?

— Я действительно не разу не видела... духа, — Римма поёжилась, — и честно говоря, очень этому рада. Но о смерти своей матери и о гибели брата с женой я узнала прямо в тот момент, когда это произошло. Брат с невесткой в семьдесят втором в авиакатастрофе погибли. Я тогда в аэропорту истерику устроила, так что меня чуть не арестовали. Эту историю я в поезде Марте с Платоном подробно рассказала, так что можете его расспросить... А не знают они того, что я уже шесть лет слышу своего брата. Его голос, его интонации, его шуточки... — Римма глубоко вздохнула.

Лицо Штольмана неуловимо изменилось.

— Слышите вашего брата, Римма Михайловна? Голос в голове?

— Вы думаете, я не знаю, как это звучит? — горько усмехнулась Римма. — Яков Платонович, за последний месяц я не раз и не два думала, что схожу с ума. Страшно очень, потому что Марте я пока совершенно необходима. Своим рассказом об Анне Викторовне Платон меня как-то... обнадёжил, что ли. Поэтому я бы очень хотела прочитать дневники вашего деда. А Кардек... может и вовсе не пригодится. Но взглянуть, наверное, надо бы.

— Брата вы слышите уже шесть лет, но беспокоиться о состоянии своего рассудка начали только сейчас?

— Я скучала по нему очень... И потом, долгое время я слышала Женьку редко, в основном накануне годовщины его смерти, или если с Мартой происходило что-то нехорошее. В общем, списывала на альтер эго, и всё. Но то, что стало происходить в последнее время, уже даже на безумие не очень-то спишешь. В Крыму у меня было три очень ярких и чётких видения. Один раз, когда похитили Марту... Вы же знаете об этом?

— Да.

— Так вот, я увидела, где она. Её глазами увидела. Какая-то пещера или погреб, свет из проёма, ступени, лица на стене... Не поняла ничего, конечно, только что с моей девочкой беда и надо спасать. А Платон догадался, что это может быть одна из катакомб некрополя на Нимфеевом городище. Мы там накануне были на костре у археологов и нам про "аллею склепов" рассказывали. И там, где мы её нашли, были те самые барельефы на стене, что я видела и описала — Афина, Пан, Силен. И как это объяснить? Голосом крови? Я не знаю. Но и это не всё. Была ещё одна история, совершенно невероятная. Хозяйка, у которой мы жили в Героевке под Керчью, Оксана Петровна — вы можете её помнить, в один из ваших приездов в Героевку у неё Владимир Сергеевич с дочерью останавливались — как-то рассказала нам с Мартусей о своём друге детства, погибшем где-то в Крыму в сорок третьем году. И в ту же ночь я увидела, что он участвовал в Керченско-Эльтингенской десантной операции, остался на плацдарме с группой прикрытия, когда основная часть десанта ушла в прорыв, а потом, когда приказ был выполнен, попытался добраться до Тамани вплавь. В декабре. В общем, сначала я решила, что он зачем-то показал мне последние часы своей жизни, но... Несколько дней спустя мне было ещё одно видение: о том, что его спасли какие-то моряки, он попал в госпиталь в тяжёлом состоянии, был почти парализован и не захотел возвращаться, чтобы никого собой не обременять. Долго восстанавливался, учился, работал и...

— И вы рассказали об этом Оксане Петровне? Вы смелая женщина, Римма Михайловна, — сказал Штольман, и непонятно было, сколько в этих словах иронии, а сколько уважения. Римма только головой тряхнула:

— Она и правда на меня чуть с кулаками не набросилась. Вот только всё оказалось правдой. В моём видении, кроме всего прочего, были письма, которые он все эти годы писал в Героевку, справляясь об Оксане и её матери, и мы с Оксаной нашли человека, которому он эти письма адресовал. Когда мы уезжали из Крыма две недели назад, Оксана собиралась к своему Андрею в Таганрог... После этой истории Платон и рассказал нам с Мартусей об Анне Викторовне. Спасибо ему, это мне очень помогло.

После этих слов в разговоре возникла длинная пауза. Римме просто нужно было передохнуть, хотелось прислониться к стене и подремать, как Мартуся сегодня утром. А Штольман, казалось, о чём-то глубоко задумался.

— Римма Михайловна, разговор этот важный, но продолжим мы его в другой раз, — сказал он совершенно неожиданно. — А сейчас я должен вернуться к работе и задать Марте несколько вопросов. Будьте добры, позовите её.

— Хорошо, — проговорила Римма растерянно. Такой внезапности она совсем не ожидала.

"А чего ты ожидала, Риммуль? Чтобы он посочувствовал твоей тяжкой доле? Или чтобы сказал, что верит каждому твоему слову?" — поинтересовался брат. Нет, сочувствия от Штольмана она не ждала и не хотела. А доверие и вправду было важно. Не только для неё самой, но и для Мартуси с Платоном.

Девчонка, что пристроилась перед капитаном Сальниковым на табуретке в обувной мастерской, вид имела потерянный и жалкий. Ладони между колен зажала и тряслась. Куропатка и есть, очень точно её Римма описала. И как её, такую, допрашивать?

— Вы меня заарестуете?

— А есть за что? — поинтересовался Сальников, как мог беззлобно. Куропатка отчаянно замотала головой. — Тогда не стану пока. Но это будет от твоего поведения зависеть.

— Это как? — хлюпнула носом девчонка.

— Ну, если расскажешь мне всё, как на духу, то пойдёшь домой, как ни в чём не бывало. А если не расскажешь, тогда не обессудь...

— Да что вам надо-то?

— Сначала скажи, как тебя зовут.

— Так Глаша я.

— А по паспорту?

— Резникова ГлафирТимофевна.

— Вот и расскажи мне, Глафира Тимофеевна, всё, что знаешь: когда ты свою хозяйку в последний раз видела, в каких была с ней отношениях, что знала о её планах, не замечала ли за ней и вокруг неё каких-нибудь странностей...

— Ой, вы только не частите, а то мне ни за что не запомнить! Работала я в среду, тогда ИринВладимирну и видела. Ходила она за мной, пока я убиралась, смотрела, чтоб всё блестело. И на кухне сидела, пока я обед готовила.

— Придирчивая, выходит, хозяйка была? Вредная?

— Ой да, до ужаса вредная. Но не злая.

— А это как? — удивился Сальников.

— Ну, как... Ворчала-ругалась из-за ерунды, если не по её чего, по новой переделывать заставляла. Но платила хорошо. Где я теперь столько заработаю-у-у, — запричитала девчонка, потом испуганно глянула на него и продолжила: — Утюг я в понедельник спалила, так она меня отчитала — страсть как, а денег за утюг требовать не стала. Ещё в начале лета отдала мне целый узел своих платьев, я едва за раз унесла. Она РимМихалне их предлагала, та отказалась, нет и всё, а я взяла. Там такие ткани, ни за что ж не купишь, и много — с одного длинного платья моя сеструха два пошила — и себе, и мне. На танцы пойти не стыдно.

— А чего же Римма Михайловна не взяла?

— Так больно гордая, чтоб с барского плеча носить. На всё у неё всегда один ответ: "Спасибо, нам всего хватает". Ну, может, и правда хватает, не бедствуют они. У Марты платья хорошие есть, ткани попроще, но ладненько сидят. Ребята заглядываются...

— Так-таки заглядываютя?

— А то! Ясно, заглядываются. Думают, что она знатная краля, раз с генеральским сыном дружит.

— Только поэтому?

— Не только. Славница она: и поможет, и улыбнётся, и не задаётся совсем. А чего это мы о Марте? Вы ж про другое хотели?

Он хотел про другое, но и о Римме с Мартусей было интересно, да и куропатка Глаша, начав сплетничать, заметно повеселела. Пожалуй, можно и к делу вернуться.

— Тебя хозяйка в среду к соседу Орлову насчёт утюга посылала?

— Было такое, сбегала я.

— Застала?

— Ага. Сказал, на днях зайдёт.

— Зашёл?

— А мне почём знать? Я у ИринВладимирны больше не была, сегодня собиралась, так Антоша, сеструхин муж, с утра пришёл и сказал, что убили её, — Девчонка опять заметно пригорюнилась. — Кто это содеял-то, а?

— Это ты мне скажи, я ведь твою хозяйку не знал совсем. Может, подозреваешь кого-то?

— Кого мне подозревать-то?

— Кого-нибудь, с кем она ссорилась в последнее время.

— Так неужто сестра её убила? Да ну-у...

— А что, Флоринская ссорилась со своей сестрой?

— Ещё как! Да вот, в понедельник как раз. Так разошлись, что ой! Я оттого и утюг спалила, что на их ругань отвлеклась.

— Подслушивала?

— Чтоб не подслушивать, надо было уши ватой заткнуть, и то, небось, не помогло бы.

— И из-за чего был весь сыр-бор?

— Из-за мужа, то бишь зятя, и из-за денег ему на машину. ИринВладимирна сказала, что денег на машину даст только после развода, если будет уверена, что этот муж на ней уедет в лес за шишками...

— За шишками?

— Это как раз понятно, он же Белкин. Непонятно, почему она его Альфредом назвала, если он Виктор.

— Альфредом?

— Ага. Когда сестра поняла, что денег ей не видать, то расплакалась и сказала, что ИринВладимирна это всё из ревности или зависти говорит, потому что у неё нет мужа, а у сестры есть. А хозяйка рассмеялась даже, обидно так: чему, говорит, завидовать? Тому, что твой Альфред на твои средства живёт да ещё и из меня деньги тянет?

— Может, тогда не Альфред, а Альфонс?

— Может, а какая разница?

— И правда, никакой, — Не заржать в голос у Сальникова получилось с большим трудом. — Что дальше-то было?

— Дальше совсем странно вышло. Сестра хозяйкина вдруг плакать перестала и сказала злобно так: "Нравится тебе мой муж или нет, но я его люблю и ни за что не брошу, а ты со своим сначала развелась, а потом в лагерь его отправила на восемь лет".

А вот тут не до смеха стало. Это было что-то совсем новое, о чём Римма им ничего не рассказывала. Просто не знала, видимо. Скелет в шкафу?

— Давай-ка тут поподробнее, — попросил он.

— Не полу-учится, — протянула Глаша жалобно. — Потому что тут как раз я заметила, что у меня утюг дымится, и с перепугу за шнур дёрнула. Он как пыхнет у розетки, как долбанёт мне в руку, я чуть совсем не того.

— Не того?

— Ага, очнулась под столом. Ощупывала себя потом, всё ли на месте.

— И больше ничего не слышала?

— Только самый конец. ИринВладимирна сказала: "От кого угодно ожидала, только не от тебя. Никогда тебе этого не прощу. Уходи". И вроде спокойно сказала, а на всю квартиру слыхать. Аж мороз по коже...

— И всё?

— Ну да. Дверь входная хлопнула, а потом хозяйка ко мне пришла, и... пошли клочки по закоулочкам.

— Это ты мне важное сейчас рассказала, Глафира Тимофеевна, — сказал задумчиво Сальников.- Спасибо тебе.

— Так что, отпустите меня? — встрепенулась девчонка.

— Отпущу, но чуть погодя. Давай-ка, напрягись, может, ещё чего полезное для следствия вспомнишь.

— Вам только ссоры полезные?

— Не только, но ссоры в первую очередь.

— А если месяц назад было, тоже рассказывать?

— Конечно, рассказывай, не томи, — Девчонка, похоже, совсем успокоилась, и уже чуть ли не кокетничала с ним. Смешная...

— Тут ещё этот ходил к ИринВладимирне вроде как ученик бывший, АнатольПетрович. Ручки целовал, букеты-конфеты носил, не знал, видать, что у хозяйки диабет. Он обычно как придёт, так до ночи засидится, и чаю три раза попьют, и сыграют в четыре руки, и споют... я уж и на стуле в кухне закемарю. А тут в субботу, на Иванов день как раз, что-то не заладилось у них: вроде минут сорок только, как пришёл, много час, а уже ИринВладимирна его выпроваживает. Он перед ней лебезит, мелким бесом стелется, а она ему: "Запомните, наконец, Анатоль, если не хотите отношения со мной испортить: я сама решу, когда продавать коллекцию, и продавать ли вообще. Ваша настойчивость меня только раздражает". А он ей: "Ирина Владимировна, дорогая моя, я бы и не заикался даже, но уж больно серьёзные деньги предлагают". А она в ответ: "Довольно. Я от вас устала. Идите с Богом, вечер всё равно испорчен". Вот так. Это ссорой считается?

— Очень даже.

Мартуся просто влетела в кухню, стоило Римме позвать, будто распрямилась сжатая пружина. На Штольмана глянула почти сердито. Села рядом с Риммой, вытянувшись в струнку, видно было, как крылья носа подрагивают. Платона девочка опередила секунд на десять. Парень вошёл, но садиться не стал, остался стоять у них за спиной. На их стороне. Римма не сомневалась, что Штольман-старший мизансцену оценил, хотя внешне остался абсолютно невозмутим.

— Дети, вы чего? — спросила она.

Сжала Мартусину ладошку, с иронией оглянулась на Платона. Тот ответил привычной кривоватой улыбкой с изрядной долей смущения, пододвинул табуретку в торец стола и сел наконец. Так-то лучше, подумала Римма.

— Мы волновались, — вздохнула Мартуся, расслабляясь.

Штольман понимающе кивнул и не стал терять времени:

— Марта, ты сказала сегодня утром лейтенанту Обухову, что дверь в квартиру Ирины Владимировны была открыта. Открыта или не заперта?

— Не заперта, — тут же ответила Мартуся. — Я позвонила несколько раз, подождала, а потом ручку опустила — дверь подалась...

— И тебя это не насторожило?

— Нет. Такое бывало уже. Если Ирине Владимировне нездоровилось, и она ждала кого-то, то могла оставить дверь незапертой, чтобы не вставать лишний раз. — Римма кивнула, подтверждая. — Насторожилась я только, когда дверь открыла, — продолжила девочка, — позвала несколько раз и никто мне не ответил. Испугалась, что ей плохо стало. Вошла и увидела её в кухне на полу... — Последние слова Марта произнесла как-то замедленно, так что Римма поудобней перехватила её ладошку. — А потом как в тумане всё. Помню, что я пульс у Ирины Владимировны щупала, хотя понятно было, что это бессмысленно... Помню, что в милицию и скорую звонила, но что говорила, не помню...

— Шок, — констатировал Штольман. — И тем не менее дежурному ты всё толково объяснила и на все вопросы ответила. Большего самообладания в такой ситуации от тебя никто ожидать не мог.

— Да какое там... самообладание, — нахмурилась Марта. — Так ревела, что втроём утешали.

— В такой ситуации плакать не стыдно, — сказал Платон убеждённо и тепло, и получил в ответ от племянницы такой взгляд, что предпочёл немедленно вернуться к делу. — Пап, а следы взлома есть?

— Никаких, — ответил Штольман-старший. — Флоринская либо впустила своего убийцу сама, либо у убийцы был ключ, либо дверь была оставлена открытой для кого-то другого, а убийца этим воспользовался. Последнее, впрочем, маловероятно, поскольку слишком рискованно. Поэтому начнём с ключей. У кого были запасные ключи, Римма Михайловна?

— Насколько мне известно, ни у кого, — ответила, немного подумав, Римма. — У Глаши точно нет, она в отсутствие Ирины Владимировны в квартире не бывала. У Ольги Петровны была своя связка, когда она жила здесь. Нам прошлым летом Флоринская оставляла ключи на несколько недель, пока жила на даче, чтобы мы цветы поливали, но потом попросила вернуть.

— А у сестры?

— Вряд ли. Оставить ключи Веронике значило бы оставить их Белкину...

— Понятно, — кивнул Штольман и неожиданно поднялся. — Что ж, пока вопросов к вам больше нет. Спасибо за помощь.

И опять Римма несколько оторопела от подобной внезапности. "Привыкай, сестрёнка, — фыркнул Женька. — Этот человек, похоже, не признаёт вообще никаких церемоний, когда делом занимается".

— Пап, а что в этом деле лишнее? И чего не хватает? — спросил не слишком понятно Платон. Но для его отца тут явно никакой загадки не было:

— Лишнего много пока, мы же только начали. Для начала, разгром в квартире совершенно лишний. Если приходили за содержимым сейфа, а на первый взгляд это так, то зачем перерыли всё остальное? Что искали в цветочных горшках и за фотографиями на стенах?

— А может, это Орлов искал. Хоть что-нибудь... — пробормотала Римма.

— Это вряд ли, Римма Михайловна, — покачал головой следователь. — Орлов взял — если взял, потому что это пока просто версия — то, что ему при беглом осмотре квартиры в глаза бросилось. Магнитофон на виду был, гарнитур, который Флоринская часто носила, мог на прикроватной тумбочке лежать или на трюмо. А вот убийца, похоже, провозился в квартире долго... Впрочем, всё это ещё проверять надо.

— А не хватает чего? — тихонько переспросила Мартуся.

— Одной гирьки от часов, — ответил Яков Платонович, и девочка растерянно заморгала. — Я специально попросил поискать, но при обыске её не обнаружили.

— Орудие убийства? — спросил Платон, нахмурившись.

— Годная версия, — кивнул Штольман-старший. — Будем ждать результатов экспертизы... Платон, скажешь матери, пусть к ужину не ждёт меня, я задержусь скорее всего. И можешь не беспокоиться: дневники деда и "Книгу о духах" я занесу Римме Михайловне сам.

— Это хорошо, Римма Михайловна, — сказал Платон, когда за его отцом закрылась дверь. — Даже замечательно...