Осколки (джен)

— Лёх, ты чего лыбишься? — Макс нахмурился, глядя на товарища. Тот, держа перед собой старую диванную подушку в клетку, стоял и улыбался. Эта подушка бог весть сколько уже была в этой квартире, старая и местами затертая — Макс никогда не обращал на неё внимания. Есть и есть. Так, переложит, если разместиться на диване мешала. Ну или если Светка, сестра, своих детей приводила посидеть. Те, бывало, строили убежище за диваном, тревожа пыль в его холостяцкой берлоге: вот тогда все имевшиеся диванные подушки и шли в дело, включая ту, на которую со счастливой физиономией пялился Лёха. Товарищ отозвался не сразу, пребывая в каких-то своих мыслях.

— Ты чего? — настойчивей повторил Макс, наконец обратив на себя внимание. — Вроде пиво ещё даже не открыли, а ты уже залип.

— Да просто у меня в деревне такая же была. — Макс перебивать не стал, лишь подумал, что в те годы у половины города, если не страны, диваны с одинаковой обивкой были. И подушки, стало быть, тоже. — Вроде, родители как раз тогда новый диван купили, а подушки от старого отправились к бабушке с дедушкой за город, — Лёха вновь улыбнулся. — Хорошее тогда времечко было. Беззаботное.

— И то верно... — Макс вздохнул, подумав о своём детстве. О лете в деревне.

— Бывало мчишь на велике, ветер в лицо, солнце припекает, и, кажется, вся жизнь впереди. Только тебе ничего больше и не надо, кроме этого момента. Или вот ещё, пойдешь на речку, карасей ловить. Снасти перепортишь, сам раз другой едва не искупаешься, — Лёха рассмеялся, — а улова пара жалких рыбешек. Коту Ваське и тому на один зуб. Кот сидит потом, глазищами своими смотрит, мол, ну ты Лёха и дурак, чего мне принёс? А дед только головой качает.

— А я вот как-то тоже удочку дедовскую взял, закинул так, что кусты на крючок поймал. Пока лазил, весь окрапивился, — Макс невольно подхватил настроение и тоже улыбнулся. И Лёха стоит смеётся, словно всё вместе вытворяли, и он сам был свидетелем этих историй. Вот только товарищ всего лет пять как переехал в этот город, а раньше жил за сотни километров. Да и пара лет разницы: в те годы, что Макс портил дедовское имущество, Лёха ну никак не мог быть его другом — с чего бы Максу возиться с мелюзгой? А вот сейчас говорили, и всё так живо представлялось, будто и в самом деле он видел Лёхиных пятирублевых карасиков, как блестела их чешуя на солнце, как осуждающе смотрел кот — и вот уже точно он и сам знал этого Ваську, мог сказать какая у него шерсть на ощупь, где свалялась колтунами. Был в его детстве и свой Васька. Рыжий бандит — всех котов в округе в страхе держал. Дрался так часто, что рваные края ушей едва успевали зарастать: кое-где так до конца и не срослись, а в получившиеся дырочки можно было травинку просунуть — совсем как девчачьи серьги. От этих воспоминаний Макс улыбнулся сильней, а на душе стало так тепло-тепло... и грустно. Рыжего кота уже давным-давно не было, да и их старый дом весь покосился. Стоял пустой и заколоченный.

— Ну а подушка-то что?

— Не знаю, — Лёха пожал плечами и тоже сник, опуская причину воспоминаний на место, — наверно, так и лежит в доме, если мыши не съели. Как бабушку после смерти деда в город забрали жить, я в деревне толком и не бывал.

"Да и уже не то будет", — закончил за товарища Макс, но промолчал. А перед глазами так и стоял собственный дом: ещё совсем крепкий, только-только покрашенный зелёной краской. Дед нашёл в сарае старую банку, и они вместе красили поверх облупившейся. Тогда Макс заляпал любимую кепку — так потом и ходил с засохшими зелёными каплями на козырьке несколько лет. И ещё солнце в тот день было необычайно яркое. Висело над головой в чистом, без единого облачка, голубом небе. А Васька, после очередной победы, лениво потягивался на крыльце, вытянув вперед лапы. Так ясно представилось, будто старый дом взаправду всё еще жил, а время текло по-летнему неспешно.