Осколки (джен)

Примечания:

Бета — Paul_Stoppable

Влад устало потёр переносицу и, прежде чем снова слепо уставиться на монитор компьютера, на несколько секунд зажмурился: время было настолько позднее, что рассвет должен был вот-вот забрезжить. Все цифры кода сливались в одну бессмысленную массу, а работа едва двигалась. Проект отнимал все силы, и даже литры вливаемого кофе уже не помогали. Тяжело вздохнув, Влад ещё раз посмотрел на мерцавшую полоску в начале строки, ничего так и не добавил и просто закрыл программу. Никакого толка всё равно сейчас уже не выйдет — только ошибок понаделает.

Пролистав страницы старомодного отрывного календаря висевшего у самого стола (с таким время казалось реальней), Влад убедился, что дней до даты, старательно обведенной красным кружочком, было предостаточно. Оторвав сегодняшний лист, он отошел от затихшего компьютера.

Не раздеваясь, Влад рухнул на кровать. Крохотная комнатка, в которой для него сосредоточились и работа, и дом, — вот и весь его мирок в окружении выцветших обоев, а за окном одни и те же крыши. Несмотря на ужасную усталость, сон никак не шёл, и Влад продолжал таращиться на узоры обоев. В детстве он находил это занимательным — видел лица и зверей. Теперь Влад ни черта не видел, кроме набивших оскомину загогулин.

Тень, засевшая в углу невесомой дымкой, украдкой посматривала на него, прикрываясь занавеской.

Влад не помнил, как провалился в сон, а очнулся далеко за полдень — солнце неторопливо ползло к крышам соседних домов. Плотнее задернув шторы, Влад добрался до кухни и, разбрызгивая воду, на автопилоте приготовил себе кофе — такой же безвкусный и не бодрящий, как и все последние разы. Подавив зевок, он сел за работу, а дальше всё повторилось. Календарь говорил, что время в запасе было — после чего ещё один день был оторван.

Тень в углу становилась плотнее и чуточку смелей.

— Чего тебе? — буркнул Влад, заворачиваясь в кокон из одеяла.

Выбравшись из него после пробуждения, он не стал бабочкой. Солнце всё так же лениво стремилось к крышам, кофе не помогал, цифры, словно издеваясь, казались бессмысленными.

Только тень больше не пряталась.

Задев локтем пустой бокал, Влад дежурно выругался, когда услышал звон бьющегося стекла, — на самом деле было как-то всё равно. Пролистав календарь вперёд, он выдохнул — ещё только завтра.

Солнце сидело на самых крышах, а тень опустилась на стену возле компьютера. Битый час Влад смотрел на уже откровенно потешавшиеся над ним цифры. Привычно пролистав дни, он не нашёл заветной даты. Хмурясь, Влад суетливо перебрал стопку оборванных листов. Нужная дата наконец выглянула красным кружочком из-под вороха других, затеяв с ним игру в гляделки. Сдавшись, Влад смахнул ненужные листы на пол к осколкам — их бы давно выкинуть.

Обречённо вздохнув, он откинулся на спинку стула и запустил пальцы в спутанные волосы:

— Чтоб тебя... — Хрипло рассмеявшись, Влад обратился к тени, безмолвно зависшей совсем рядом. — Приятель, похоже, мои дни уходят дважды...

Тень наклонила уже совсем плотную голову, внимательно слушая.

Люди давно — сантиметр за сантиметром — отобрали земли у леса, вытеснив на самую окраину. И теперь в местах, где некогда шумели кронами деревья, высились конструкции из бетона и стекла. Голоса птиц тонули в грохоте дорог, а редкие цветы совсем не источали аромата за пеленой смога.

Лес всё помнил.

Лес умел ждать.

А разбросанные семена рано или поздно давали всходы...

Жизнь Хизер не отличалась от жизни сотен других людей. Ничем не примечательная журналистка в пригородной газетёнке. Как и все, она вставала утром на работу. Как и все, часами простаивала в пробках, по дороге за очередной свежей новостью, которую забудут уже к обеду. А позже, как и все, коротала вечер, уставившись в мерцающий экран. Украдкой Хизер годами наблюдала, как город жил своей жизнью, заполняя прогрессом и удобством каждый незанятый сантиметр, вытесняя первобытность. В легких становилось всё меньше воздуха, всё больше яда; а люди, как муравьи, сновали по своему бетонному чудищу, которое становилось громадней и ненасытней день ото дня.

Когда по всем СМИ молнией пронеслась новость о загадочных смертях, Хизер ничуть не удивилась. Растения убивали людей, пускали корни в их тела, оплетали внутренности и пробивались на свет. Отправленная за подробностями, сенсацией, Хизер увидела неподдельную эстетику отвратительного: последние секунды агонии, явившие торжество природы. Жизнь и смерть всегда шли рука об руку, а на крови расцветали прекрасные цветы, и от этой картины её губ коснулась тень улыбки.

Лес умел ждать, а Хизер научилась быть, как все. Скрываясь на виду у людей, копируя их поведение, она всегда помнила, что в груди у неё сердце вереска, а по жилам уже сотни лет бежала зелёная кровь. Дети леса даровали ей и другим избранным новую жизнь, сделав своими защитниками. Они долго ждали, и, наконец, время пришло... Разбросанные семена пробудились ото сна, а чудище будет повержено: муравейник не сможет жить без своих муравьев, пустой — он станет совсем беспомощным, падет под грузом собственной конструкции. А на обломках бетона и стекла возродится лес. На это уйдут годы. Пусть. Лес умел ждать.

Примечания:

Хизер — распространённое английское женское имя. Происходит от названия растения вереск

Лиза была особенной. Не такой, как другие девушки на их курсе. Она не была красавицей. Нет, дело было вовсе не во внешности, но Артёму ужасно нравилось за ней наблюдать. Только так, чтобы никто не заметил. Не хватало еще чтобы парни решили, что Лиза ему нравилась. Или, чем паче, прослыть чудаком. Совсем как Лиза. Её не понимали и сторонились. Что, как казалось, саму Лизу ничуть не задевало.

"Должно быть, привыкла со школы, — думал Артём. — Дети злые"

Он это знал не понаслышке. Успел в своё время хлебнуть и насмешек, и унижений. В университете же началась новая жизнь. Здесь он был "нормальным" — никто не помнил, да и не знал, его пухляшом с ежедневным набором контейнеров с едой от бабушки. А ему так хотелось весной, когда пришло майское солнце, вдыхать полной грудью запах близящейся свободы, а на большой перемене со всеми вместе мчаться по улице до ближайшего ларька. Но Артёма не звали. Это у всех остальных были запретные чипсы, он же сидел с "правильной" едой, приготовленной на пару. Даже когда он подрос, вытянулся, и перестал сидеть на диете, издевки не прекратились. Казалось, эти призрачные контейнеры так изо дня в день и ходили с ним школу до самого последнего звонка.

Новая жизнь нравилась Артёму куда больше. Здесь с ним не просто разговаривали, но даже могли куда-то позвать. И он предпочёл бы, чтобы всё так и оставалось. Но Лиза... Слишком уж любопытно было наблюдать за ней, подмечать, что и как она делала. Так Артём знал, что в столовой она всегда выкладывала гарнир не просто кучкой, а по часовой стрелке, а мясо к нему непременно лежало ровно по середине тарелки. Наверно, никто даже не обращал внимания на это, но он знал наверняка. Раз, второй, третий — и это уже статистика. А еще Лиза выкладывала канцелярские принадлежности строго по размеру от больших к маленьким. И накручивала прядь волос на палец, когда что-то увлеченно читала. Артём оправдывал себя — это исключительно научный, если можно было так выразиться, интерес. Он просто пытался понять, как она мыслила, увидеть логику в этих странностях. Не более.

У нормальных людей тоже были свои особенности, маленькие ритуальчики. Вениамин Вячеславович, один из их преподавателей, например, влетая в аудиторию, всегда приглаживал волосы на затылке. А его, Артёма, одногруппник Женя всегда рисовал на полях кружочки внутри каждой клетки, когда начинал скучать на паре. Но за всеми ними наблюдать было не так интересно, как за Лизой. Она даже смотрела как-то по-особенному. Бывало, заставала на месте и долго внимательно смотрела на предмет своего интереса. Еще и глазищи у неё такие большущие и небесно голубые. Какие-то по-детски любопытные. Артёма, конечно же, интересовала её манера смотреть. Как и на кого. Научный интерес и только.

Заметив как-то у речки силуэт Лизы (а это точно была она — слишком долго он наблюдал за ней), Артём удивился. Но быстро сообразил, что, во-первых, это место было совсем рядом от университета, а во-вторых, городишко у них был не такой уж большой, а здесь стараниями волонтеров, выносивших по весне мусор мешками, было очень даже хорошо: тенисто и свежо в жару, а еще тихо и уединённо. Так что, в общем-то, и не стоило удивляться, как приободрил себя сам Артём. Бегло осмотревшись по сторонам и никого знакомого больше не заметив, он рискнул подойти ближе. Лиза сидела на выступавшем у самой воды корне исполинского дерева, склонившись над рекой. Подойдя еще ближе, Артём понял, что девушка держала в руках кисть и плавно выводила замысловатые узоры на воде.

— Ты что делаешь? — не выдержав, спросил он. И звук собственного голоса показался Артёму раскатом грома. Даже притаившиеся в ветвях птицы затихли. Он не был уверен, что раньше хотя бы раз говорил с Лизой, но та даже не вздрогнула, лишь слегка повернула голову в его сторону.

— Рисую, — тихо ответила Лиза таким тоном, как если бы это было очевидно.

Артём невольно покраснел, будто и в самом деле сморозил глупость. Слишком уж уверенно она говорила. И её голос. Такой спокойный и в то же время переливистый. "Подходит этому месту, — подумал он про себя, — как ручей, или шелест листьев на ветру".

— Но... — Артём сделал ещё шаг ближе.

Лиза улыбнулась, словно он совсем ребёнок, и Артём было решил, что сейчас она скажет "глупенький" — до того по-доброму снисходительной была эта улыбка.

— Просто мне нравится рисовать время.

А ведь и правда. И отчего-то Артём улыбнулся в ответ.

— Лёх, ты чего лыбишься? — Макс нахмурился, глядя на товарища. Тот, держа перед собой старую диванную подушку в клетку, стоял и улыбался. Эта подушка бог весть сколько уже была в этой квартире, старая и местами затертая — Макс никогда не обращал на неё внимания. Есть и есть. Так, переложит, если разместиться на диване мешала. Ну или если Светка, сестра, своих детей приводила посидеть. Те, бывало, строили убежище за диваном, тревожа пыль в его холостяцкой берлоге: вот тогда все имевшиеся диванные подушки и шли в дело, включая ту, на которую со счастливой физиономией пялился Лёха. Товарищ отозвался не сразу, пребывая в каких-то своих мыслях.

— Ты чего? — настойчивей повторил Макс, наконец обратив на себя внимание. — Вроде пиво ещё даже не открыли, а ты уже залип.

— Да просто у меня в деревне такая же была. — Макс перебивать не стал, лишь подумал, что в те годы у половины города, если не страны, диваны с одинаковой обивкой были. И подушки, стало быть, тоже. — Вроде, родители как раз тогда новый диван купили, а подушки от старого отправились к бабушке с дедушкой за город, — Лёха вновь улыбнулся. — Хорошее тогда времечко было. Беззаботное.

— И то верно... — Макс вздохнул, подумав о своём детстве. О лете в деревне.

— Бывало мчишь на велике, ветер в лицо, солнце припекает, и, кажется, вся жизнь впереди. Только тебе ничего больше и не надо, кроме этого момента. Или вот ещё, пойдешь на речку, карасей ловить. Снасти перепортишь, сам раз другой едва не искупаешься, — Лёха рассмеялся, — а улова пара жалких рыбешек. Коту Ваське и тому на один зуб. Кот сидит потом, глазищами своими смотрит, мол, ну ты Лёха и дурак, чего мне принёс? А дед только головой качает.

— А я вот как-то тоже удочку дедовскую взял, закинул так, что кусты на крючок поймал. Пока лазил, весь окрапивился, — Макс невольно подхватил настроение и тоже улыбнулся. И Лёха стоит смеётся, словно всё вместе вытворяли, и он сам был свидетелем этих историй. Вот только товарищ всего лет пять как переехал в этот город, а раньше жил за сотни километров. Да и пара лет разницы: в те годы, что Макс портил дедовское имущество, Лёха ну никак не мог быть его другом — с чего бы Максу возиться с мелюзгой? А вот сейчас говорили, и всё так живо представлялось, будто и в самом деле он видел Лёхиных пятирублевых карасиков, как блестела их чешуя на солнце, как осуждающе смотрел кот — и вот уже точно он и сам знал этого Ваську, мог сказать какая у него шерсть на ощупь, где свалялась колтунами. Был в его детстве и свой Васька. Рыжий бандит — всех котов в округе в страхе держал. Дрался так часто, что рваные края ушей едва успевали зарастать: кое-где так до конца и не срослись, а в получившиеся дырочки можно было травинку просунуть — совсем как девчачьи серьги. От этих воспоминаний Макс улыбнулся сильней, а на душе стало так тепло-тепло... и грустно. Рыжего кота уже давным-давно не было, да и их старый дом весь покосился. Стоял пустой и заколоченный.

— Ну а подушка-то что?

— Не знаю, — Лёха пожал плечами и тоже сник, опуская причину воспоминаний на место, — наверно, так и лежит в доме, если мыши не съели. Как бабушку после смерти деда в город забрали жить, я в деревне толком и не бывал.

"Да и уже не то будет", — закончил за товарища Макс, но промолчал. А перед глазами так и стоял собственный дом: ещё совсем крепкий, только-только покрашенный зелёной краской. Дед нашёл в сарае старую банку, и они вместе красили поверх облупившейся. Тогда Макс заляпал любимую кепку — так потом и ходил с засохшими зелёными каплями на козырьке несколько лет. И ещё солнце в тот день было необычайно яркое. Висело над головой в чистом, без единого облачка, голубом небе. А Васька, после очередной победы, лениво потягивался на крыльце, вытянув вперед лапы. Так ясно представилось, будто старый дом взаправду всё еще жил, а время текло по-летнему неспешно.

Калеб был вором. Лучшим в своём деле. Мелкие неурядицы случались, как и у всех, Калеб молчал о них — репутация была дороже, да и выход он находил всегда. Кто-то и вовсе поговаривал, что удача, а с ней и масса других лестных слов — его второе имя. Но именно сегодня, когда Рангрим из клана Огненной Бороды, нанял его для дела, сулившего солидный куш, что-то пошло не так...

Делов-то: скрытно прогуляться с дварфом до одного места, любезно удружив ему с замками и ловушками, забрать одну вещицу — между прочим, принадлежавшую клану Огненной Бороды — значит то и не воровство вовсе! — и по домам. Плёвое дело. Калеб проворачивал и не такое, но именно в этот самый день даже не что-то, а буквально всё пошло не так.

То Калеб споткнулся едва ли ни на ровном месте, выдав себя.

То сторожевой пес сорвался с цепи.

То отмычка сломалась при работе с простейшим замком. С таким справился бы даже ребёнок. Самый безнадёжный "криворукий" ребёнок. Знавал Калеб парочку таких в юности: обычно они оставались голодными или были пойманы. Ему не нравилось ни первое, ни второе — пришлось учиться.

Словом, всё шло совсем не по плану, а хвалёная удача, должно быть, если и не покинула Калеба, то взяла выходной. Поначалу он подумал на Рангрима — ну не любил Калеб ходить на дело с дварфами, и всё тут! Этот же был ещё и особенно коренастый, в тяжёлых, лязгающих на каждом шагу латах. Рангрим был способен выдать их присутствие за версту. Тяжело сопя и безумно вращая глазами, загоревшись от внезапных идей, он делал буквально всё, что не следовало. Начать напевать? Запросто. Перекусить на ходу? Почему бы и нет.

"Дварфы..." — лишь вздыхал Калеб про себя.

Что удивительно, происходило это всё необъяснимым образом незаметно для всех остальных. По логике вещей и многолетнему опыту Калеб был уверен, что вот сейчас, ещё чуть-чуть и их поймают... Но через драконий зад всё шло только у него.

— Неудачный день, — громогласно басил Рангрим, хлопая его по плечу.

Калеб до скрипа стискивал зубы и молчал. Пока сам дварф продолжал ходить пыхтящей горой под носом у стражи совершенно незамеченным. Словно и не он говорил во весь голос, окликая Калеба. Рангрим наступал на ловушки, которые просто не могли не сработать под его весом — и снова ничего не происходило.

Неудачный день…

"Скорее бы он закончился..." — думал Калеб.

А тем временем на одном из планов существования Вася непечатно взвыл. Снова критический провал. Облизнув жирные от чипсов пальцы, сидевший напротив него Коля вздохнул:

— Ты просто кидать не умеешь, — украдкой он обтёр руку об штанину, чтобы уж наверняка, и взял кубики. — Смотри и учись!

— Двадцатка?! Да какого хера снова двадцать?!

Устрашающе гремя латами, Рангрим с грацией юной эльфийской девы прошёл по подвесному мосту.

Примечания:

"Споснсор" истории — Tempest, в которую я играю вечерами :)

Названия локаций не оттуда, поэтому фанфиком это не назвать, но отрицать откуда навеяло тему не стала бы.

Переносила из-за поджимающих сроков поздно ночью. Поэтому опечаток и прочих фелов может быть больше, чем всегда. Отметки в ПБ всегда приветствуются ?

Рэндалл Роджерс был суровым, но справедливым капитаном: наказывал за дело, а добычу делил по заслугам. Нрав у Рэндалла был крутой, но в то же время капитан легко отходил и даже мог извиниться, если вспылил почем зря. Даже перед совсем-совсем салагами. За это его и уважала команда. И как у многих уважаемых пиратских капитанов в Штормовых водах, у Рэндалла был попугай.

По первости всем хотелось поглазеть на птицу — новое веяние, таких совсем недавно начали привозить откуда-то из-за Южных морей. И посмотреть было на что: здоровенный, зелёный с роскошными пёстрым "ожерельем" на груди. А уж когда обнаружилось, что чудо-природы ещё и говорить могло — что тут началось! Каждому хотелось внести свою лепту в обучение нового члена экипажа. Птица слушала со всем вниманием, глядя не то с интересом, не то с презрением — кто ж их этих пернатых разберёт? — на распинавшихся перед ней пиратов. Первым делом попугай начал требовать налить ром. Научился он и подгонять салаг, и ругаться. За пару словечек даже пришлось получить нагоняй от капитана. Вот только сам попугай, казалось, был иного мнения на этот счёт — сквернословить выходило лучше всего. Никто не знал наверняка, понимал ли он, что говорил, но выходило смешно и каждый раз в тему.

— Крысы сухопутные! — задорно вопил зелёный, глядя с плеча хозяина на идущий ко дну корабль противника.

Рэндалл усмехался в густую рыжую бороду и ласково поглаживал попугая по пёстрой груди. Капитан относился к птице с удивительной теплотой. Балуя лучшими лакомствами, которые можно было найти в Штормовых водах, при этом не перекармливая — "чтоб не разжирел". Так сказал какой-то заумный докторишка, которого капитан нашёл в порту. Порой команде даже казалось, что пернатый питался лучше них. Оно и ясно. С ними-то что сделается? Ром всё сделает лучше. Что до зелёного, тот хоть по ругательствам уже и мог дать фору матерым пиратам — существо нежное, заморское. Но было и такое, чего все в команде в упор не понимали... Рэндалл переложил на своего любимца ответственность за нагоняй команде. И всякий раз, выслушав поток брани от зарвавшегося зелёного, ласково называл птицу — болтливый ворон. Пираты никак не могли взять в толк: то ж и не ворон вовсе. Неужто Рэндалл не знал? А ведь поумнее (на то и капитан) многих на борту. Говаривали даже, что в прошлом, ещё до пиратства, образование получил. Вот тебе и академии! И чему там только учили... Одно название. Но поправлять Рэндалла никто не спешил. Ворон так ворон. А болтливый — так он и в самом деле такой. Не поспоришь.

Так и привыкли. Тоже вороном стали называть. Уже и внимания не обращали. Пока один юнец, недавно принятый на борт, ещё даже не доросший, чтоб его салагой звали, не открыл рот при капитане.

— Это же попугай, никакой не ворон, — прозвучало в гробовой тишине.

Команда замерла, затаив дыхание: вот попали! Рэндалл смотрел на наглеца с таким видом, будто тот сморозил несусветную глупость. Сам "ворон" склонил голову набок, уничтожая наглеца гневным взглядом. Его зрачок то расширялся, то сужался, фокусируясь на юнце, который наивно хлопая глазами смотрел на капитана в ожидании ответа. Казалось, даже волны не бились о борт, и чайки (вот уж кто мог заткнуть в крикливости любого попугая за пояс!) умолкли.

Придя в себя, Рэндалл наконец ответил, едва ли пытаясь скрыть недоумение:

— Конечно попугай, — он обвёл команду растерянным взглядом, — а вы что, всё это время думали, что ворон?!

Команда молчала, уставившись себе под ноги — затёртая до блеска палуба внезапно показалась особенно интересной.

— Балбесы! — выкрикнул зелёный. В ответ где-то вдали разразились смехом чайки.

— Но... — подал голос ещё один салага.

— Ворон, — ответил Рэндалл спокойно, — Ворон — это его имя. Смешно же, разве нет?

Словно в ответ на его слова, попугай каркнул, наклонился к самой щеке своего хозяина и, прикрыв глаза, потерся о неё головой. Точно кошка, подумалось команде — только не мурлычет.

— А-а-а, — нестройным хором пронеслось по палубе, стоило им понять свою оплошность.

Ну имя, так имя. Капитан ведь образованный — ему видней. А они, глядишь, и мурлыкать Ворона научат. Вот то будет диво так диво!

Марк и не помнил, в какой момент и как именно в их компании появилась идея лазить по заброшкам. Может, по приколу. А, может, на слабо. Страшновато же: пусть и средь бела дня, но мало ли, что там внутри. А вдруг бдительные соседи из еще не расселённых домишек, доживающих свой век, решат вызвать полицию? Или, что вероятней, какие-нибудь бомжи или наркоманы заняли это место раньше.

Но в то же время жуть как любопытно. И вроде как уже и ничейное. Главное не попадаться. Да и они ведь не хулиганы какие-то: так, одним глазочком глянут и всё — назад к обычной жизни. Где школа, висящие на носу несомненно-очень-важные экзамены и общение по большей части в интернете. Может, в этом и был ответ — оставленные под снос дома были словно глотком свободы. Маленьким приключением, вырывающим из рутины. А это предвкушение в смеси с любопытством и страхом! Воображение, порой, рисовало столь яркие картины, разгоняя шестерёнки в голове уж точно получше дурацких школьных сочинений. Марк же в тайне лелеял ощущение маленького бунта — мама, поднимавшая его одна, точно не одобрила бы, отругала и ещё полвечера причитала бы, как это это опасно. А по завершению непременно взяла бы слово, что больше Марк никогда ничего подобного делать не будет — он же "хороший" мальчик. А "хорошие" мальчики после школы сразу идут домой, делать уроки. "Плохой" Марк помалкивал — расстраивать маму не хотелось. Заниматься уроками, впрочем, тоже.

Компания, если подумать, у них вся была из таких же "плохишей" как и сам Марк. От того они никогда не забирались далеко — так, предназначенные под снос старые деревянные дома, спрятавшиеся почти в самом центре города. Вот если бы им с настоящими сталкерами полазить — вот это было бы круто! Пока же только робкие, вороватые попытки. Боялись все, как один. И чаще всего внутри они ничего не находили: обшарпанные обои и запах запустения и сырости (всё лучше стихийного общественного туалета). Но воображение Марка уже было не остановить. Кем были прежние жильцы дома? Как они жили? Любили ли собираться всей семьей на ужин за одним столом или здесь жил человек, о котором все давно позабыли? И он словно наяву видел истории — целая жизнь со своими радостями и горестями в мгновения проносилась в его голове. А этот запах старого брошенного дома почему-то вызывал в груди щемящую тоску. Это же и в самом деле очень грустно: еще недавно здесь кипела жизнь. А что теперь? Дом медленно "доживал" свои дни в полном одиночестве, словно его сердце вырвали, оставив лишь оболочку.

Какова же была радость Марка, если внутри что-то да попадалось. Замусоленный медвежонок с торчащими по швам нитками, ваза перед окном, заколоченным досками. Они ничего не трогали, но разговоров потом было ещё на неделю вперёд. А истории в голове Марка обрастали деталями. Живыми, настоящими, как если бы на голых костях снова появилось мясо. Марку уже казалось, что он в самом деле знал и лично видел всех этих людей. Одинокая старушка, всё ещё ждущая любимого с фронта. Когда-то она была настоящей красавицей. Теперь же всё, что осталось от её красоты — пара пожелтевших от времени снимков, оставленных вместе с одним единственным фото, коротко подписанным: "Марусе на долгую память. Весна, 1943". Была ещё семья Петровых. Дружные и шумные. А как иначе, когда в семье четверо детей. Вот все они — прямо на обоях. Карандашными отметками у дверного косяка значилось: "Маша — 120см, 01.05.1996, Вова — 130см". Два других имени почти стерлись, но уверенно догоняли старших. А ещё был ворчливый старик со своим котом, похожим на грозовую тучу с приплюснутой мордой и цепкими жёлтыми глазами. Его миску, к недовольству хозяина, забыли при переезде в углу.

Так в один из дней всей компанией, оставив самого боязливого на стрёме, они залезли в очередной домишко, осторожно пробираясь по скрипучей лестнице. Дверей в квартирки и между комнат, как это часто бывало, уже не было. Вновь пыль и тот самый запах тоски.

И вдруг музыка.

Едва различимая. Должно быть, в этот раз им не повезло — в доме уже кто-то ютился. Но в комнатах никого не было. Радиоприёмник нашелся в одной из коморок на втором этаже. Марк не сразу понял, что не так. И только щёлкнув пару раз выключателем осознал, что света не было — каким-то чудом целая лампочка так и не зажглась. Повертев в руках приёмник, стало ясно, что батареек в нём также не было, а музыка ни в какую не выключалась. Они храбрились, но несмотря на шутки и осторожный — чтобы не выдать своё присутствие — гогот стало не по себе.

Денёк другой в их компании ещё ходили страшные байки про загадочный дом, в котором постоянно слышна музыка. А потом все словно и забыли о случившемся (должно быть, выключатель был неисправен — вот лампочка и не горела!). Забыли все, кроме Марка. Тихая музыка словно преследовала его. Мешала сосредоточиться на делах. Он даже пару раз словил двойки, что было совсем не похоже на "хорошего" маминого сына. Набравшись смелости Марк отправился в тот дом один — полно, сейчас он и сам увидит, что глупое радио затихло! Может, то и вовсе была чья-то шутка. Просто розыгрыш. Но музыка всё ещё струилась вокруг, проползая холодком по позвоночнику. Ему даже показалось, что он слышал женский голос. Совсем юный, откуда-то издалека. Вытащив ручку и тетрадь из рюкзака, Марк наспех записал частоту и поспешил домой.

Туда, где было тепло и пахло свежей выпечкой, а предстоящая подготовка к контрольной виделась не такой уж нудной.

Туда, где, справившись с волнением, он нашёл нужную частоту.

Только помехи. Быть может, дело в ноутбуке? Отыскав дедов старый приёмник, Марк повторил попытку. Ничего кроме ужасно разозлившего шипения.

Как завороженный, он стал навещать старый дом уже один. Таинственная радиоволна и всё та же чарующая музыка, которую Марк уже знал наизусть. И этот голос. День за днём он становился всё громче. А потом в одночасье всё смолкло. Даже старые ступени, казалось, стали скрипеть тише. Наваждение ушло, и дом стал самым обычным, а мысли о нём всё сильнее терялись в череде дел.

Пока, проснувшись посреди ночи от зыбкого ощущения чужого присутствия, Марк не открыл глаза. Склонившись над ним, стояла простоволосая девушка в старомодном белом платье в пол. Он не мог сказать сколько той было лет. Едва ли многим старше него самого. Вот только её взгляд был какой-то рыбий. Казалось, незнакомка видела его насквозь, словно вморозив в постель.

— Здравствуй, — наконец сказала она почти ласково.

Марк лишь моргнул. Он бы и хотел пошевелиться, но не мог — это был тот самый голос. Внезапно включившийся ноутбук выхватил кусок комнаты из темноты, очертив хрупкий силуэт старой знакомой.

...послышался тихий звук нарастающей музыки.