Losing My Religion (гет)

Мир вокруг плыл в бесцветном мареве. Справа, слева, снизу — отовсюду раздавались чьи-то голоса. Одни казались смутно знакомыми, других Гермиона не узнавала вовсе, и звук шёл откуда-то издалека, будто она оказалась в телескопическом колодце. Она на пробу открыла рот, но из него не донеслось даже шёпота. Крикнула в пустоту, но та ей не ответила, и не было никакого эха — только бесконечные мутные перемещения неизвестного вещества, скрывающего реальность. Было ли это реальностью вообще?

Невнятные разговоры сменились белым шумом, едва слышным плеском воды, шёпотом прибоя, а следом пришло ощущение покачивания, будто волна несла её от берега куда-то вдаль за горизонт. Тепло обволакивало, дарило уют, и Гермиона утомлённо прикрыла глаза. Она умела прикрывать глаза? Не помнить таких вещей было странно, но вроде как да — умела. Почему же тогда она не заметила разницы? Пелена никуда не исчезла, напротив — стала плотнее, и за этой завесой уже ничего не получалось различить.

Гермиона не знала, сколько пребывала в этом блаженном состоянии, которое, наверное, бывает лишь у младенцев в утробе. Когда-то она забыла, что такое умиротворение, что такое спокойствие и безмятежность, а сейчас словно впервые ощутила весь спектр удовольствия, вызванного тем, что никто больше — никто в целом мире — ничего от неё не хочет. Она дрейфовала в этом непонятном пространстве, купаясь в чистом, первобытном счастье, в эйфории, недоступной в реальной жизни, и желала, чтобы это никогда не заканчивалось. Мерлин милосердный, она ведь заслужила капельку отдыха?..

Воздух вокруг — воздух ведь? — был плотнее, чем обычно, и она могла в нём плыть, если хотела, взмывать выше (был ли здесь «верх»?) или свободно падать, а потом чувствовать, как невидимая подушка, мягко охватывая и защищая, ловит её, будто бы потерявшую все кости. Она хотела этой защиты, хотела сбросить с плеч весь груз, который тащила на себе во время войны и четыре года после. Разве она много просила?..

Залитое светом пространство откуда-то извне разрезало тёмным лучом, словно ножницами, против всех законов магловской физики, которую Гермиона по привычке продолжала изучать на каникулах и после школы. А затем пришла боль… Мало ли боли она вынесла? Эта мучительная, кошмарная пульсация, отчего-то напоминающая ей биение сердца (что такое «сердце»?), охватывала тело («тело»?..) постепенно, от рук перебираясь на туловище, от кожи углубляясь в мышцы и выворачивая их изнутри. Из груди рвался крик, но звука не было, и это пугало сильнее любого первобытного, животного страха. Когда она могла такое испытывать? Гермиона не помнила.

Светлая перламутровая завеса истончилась и лопнула, перенеся её на жёсткий холодный пол, укрытый задубевшим от какой-то жидкости ковром. Она чувствовала мерзкий солоновато-тухлый запах, от которого выворачивало внутренности, но не могла пошевелиться, а сверху маячил силуэт, то и дело закрывая её от едва ощущаемого света. Память отказывалась даже намекнуть, что происходит и почему щеку царапает застаревшая кровь, почему все нервы воспалены, почему ей так сильно, так невыносимо больно и почему пульсирует правая рука… Должна же левая?

Её затрясло на вдохе, и Гермиона пожалела, что пришла в сознание. Откуда-то сверху послышался голос, и нервы вновь оказались под действием невидимого напалма. Не то чтобы она старалась открыть глаза — напротив. Из желудка поднялась удушливая волна, заставившая слёзы накатить на глаза, а её саму перевернуться на живот, несмотря на похожую на агонию боль, приподняться и согнуться, практически припадая лбом к чёртовому ковру и содрогаясь в бесплодных попытках исторгнуть из себя внутренности.

Это… это было слишком. Познать рай, а затем быть выдернутой в глубины ада, не помнящей, не понимающей, кто она и что. Позволять таскать себя за спутавшиеся кудри… Господь всемогущий, у неё были кудри? Потом снова падать на грязный пол, слышать сквозь несуществующие беруши визгливые интонации, часто сдавленно глотать в попытке предотвратить рвоту, которая практически гарантированно закупорила бы ей гортань, и она умерла бы… умерла… Или она уже?

Ещё одного приступа, похожего на прикосновение к высоковольтному проводу, Гермиона не вынесла, но теперь вместо молочного мерцания вокруг была темнота без единой звезды. Ни проблеска света, ни звука, ни вздоха — ничего. Так выглядит смерть?.. Тогда почему она всё ещё чувствует этот мерзкий комок в горле? Почему во рту копится вязкая противная слюна, почему её трясёт? Почему горит огнём всё тело, почему она судорожно цедит воздух сквозь зубы? Почему она мерно покачивается, почему в лёгких затхлость подземелий мешается со свежестью бриза? Кто она и где?

Размеренные движения убаюкивают её, и Гермиона, будучи не в силах бороться с накатывающими волнами бессилия, засыпает, уже наверняка зная, что жива, а с остальным разберётся потом, как и всегда. Она со всём разбиралась — и этот случай не станет исключением.

* * *

Гермиона любила утро: вся природа просыпалась, из-за горизонта в ярких алых и розовых лучах поднималось солнце, и едва ли не на физическом уровне чувствовалось, как весь мир наполняется какой-то невероятной силой, которая каждый день заставляет людей подниматься с постелей и идти по своим делам — иногда делать мир лучше, иногда наоборот. Она часто сидела на рассвете на столешнице в кухне своей маленькой квартирки и смотрела в окно, грея руки о чашку кофе или охлаждая стаканом с соком. Смотрела, как стена соседнего таунхауса расцвечивается всеми тонами пастели, слушала, как начинают шуметь малиновки в ветвях яблоневых деревьев на бульваре, как оживает её небольшой домишко — всего на четыре квартиры — и раздаётся плеск воды в ванной по диагонали этажом ниже.

Это утро предсказуемо таким не было. Реальность выплывала из небытия постепенно: сначала пришло ощущение свинцовой тяжести на всех конечностях, которое после продолжительного анализа оказалось принадлежащим её уставшим мышцам, придавленным тёплым пуховым одеялом. Затем по коже прошёлся прохладный ветерок из приоткрытого окна, послышался шорох занавесок и скрип закрываемой рамы. На лицо упал по-весеннему тёплый луч солнца, пощекотал скулу, висок и замер. Гермиона попробовала приподнять веки, но глаза не выдержали интенсивности красок и закрылись снова. Понемногу восстанавливалась память — кажется, вчера проводили древний ритуал на крови, который должен был обеспечить… А вот теперь пришло ощущение вкуса, и Гермиона чуть не захлебнулась желчью, внезапно поднявшейся из-за омерзительной горечи на корне языка. Мерлин милосердный, она же года два уже не пила кроветворку… Всё пошло не по плану?

Её прерывистый вздох не остался без внимания, и со стороны окна послышался чей-то незнакомый голос:

— О, прейли Грейнджер, вы очнулись, хвала Маре…

Она невольно зажмурилась до белых пятен, чтобы с трудом отвернуть голову от окна и снова попытаться открыть глаза. Это больше невозможно переносить. Что произошло, что по ощущениям её будто затоптало стадо кентавров?

— Сколько… — прохрипела Гермиона, пытаясь сфокусировать взгляд на стене перед собой. Благая Цирцея, она готова душу продать за глоток воды, лишь бы смыть этот отвратительный вкус зелья, которое, очевидно, вливали в неё галлонами.

— Вы были без сознания чуть больше суток, — поспешно ответил ей целитель. Послышался шорох ткани, и на стене блеснули отсветы диагностических чар. Почему же её так крепко приложило?..

Гермиона чётко помнила, как произносит запрос на покровительство, как рассекает запястье и прикасается ладонью к гладкому тёплому корню. А дальше… пустота. Зыбкое марево воспоминаний: безграничное чувство покоя, после — незабываемое страдание, которое она переживала лишь однажды. Затем спасительная чернота, запах моря и почвы, прелых листьев — и вот она здесь. Где Малфой? Где она сама?

Это место напоминало одну из спален коттеджа на втором этаже, которую она приметила при первом и единственном визите, но отсутствие двери как таковой — через портал, обрамлённый деревянной резьбой, виднеется чей-то рабочий стол, а за ним у стены бликует на солнце стеклянный шкаф с флакончиками зелий — наталкивало на мысль, что она в местном подобии больничного крыла.

— Гермиона, вы меня слышите? — обеспокоенно спрашивает её целитель, появляясь в поле зрения и загораживая несомненно любопытный вид. Гермиона насухо сглатывает, снова борясь с подступающей тошнотой.

— Воды, прошу, — шепчет она на грани слышимости, стараясь быть внятной.

Мужчина, конечно, спохватывается, не глядя трансфигурирует флакончик из-под зелья в гладкий небольшой стакан и наполняет его Агуаменти. Она краем уплывающего сознания восхищается той непринуждённостью, с которой целитель уже через секунду подносит стакан к её губам, наклоняя, чтобы она могла получить вожделённую влагу.

— Простите, прейли Грейнджер, после кроветворного вам, вероятно, будет дурно ещё около получаса. Как вы себя чувствуете? Хотите, я помогу вам сесть?

Напившись, она легко кивает, стараясь не делать резких движений и не провоцировать ежесекундно напоминающую о себе головную боль. Её аккуратно подхватывают под лопатками и медленно подтягивают наверх, придерживая и левитируя под спину ещё несколько подушек — она теперь видит — с кровати напротив. Там никого. Пустует и кресло у окна.

— Где Малфой? — сразу же спрашивает она ещё немного хрипло. — Я в Дурмстранге?

Её собеседник недолго молчит, наполняя стакан водой снова. Затем всё-таки решается открыть рот:

— Я не видел герра Малфоя с позапрошлой ночи. Вы, вероятно, не помните, хотя мельком приходили в сознание — он передал вас мне у границы барьера, я еле уговорил его переночевать здесь. Уж не знаю, как герра Малфой умудрился выйти к нам навстречу, но это нельзя назвать иначе как чудом. Вы были на грани агонии, прейли Грейнджер. И оба в крови…

Она похолодела. А потом её рука в паническом жесте сквозь боль метнулась к бедру, где не было не то что кобуры — даже брюк. Голая кожа под сорочкой. И дрожащая от нахлынувшего ужаса ладонь.

— Где моя палочка? — О, а это уже мракоборческие инстинкты включились. Поздновато, Гермиона, шарить в поисках древка. Ты сутки провалялась на больничной койке, а Малфоя, скорее всего, уже нет в этой части Европы.

Целитель кивнул на тумбочку ближе к окну, на которой лежали свёрнутые ремни портупеи вместе с кобурой и древком.

— Так и подумал, что вы спросите. Не волнуйтесь, пожалуйста, я сейчас пошлю за ним, если хотите.

Мерлин, это был грандиозный провал. Пойти на сомнительный ритуал, основанный на магии крови века четырнадцатого, если не древнее, потерять сознание, оказаться на грани смерти, упустить Малфоя из поля зрения, переехать на больничную койку — и всё в первые сутки командировки. Пятьдесят очков Гриффиндору, Грейнджер! Нет, сто! Можешь по возвращении паковать вещички в своём уютном кабинете группы восстановления тёмных артефактов.

Она прижала трясущуюся холодную и влажную от пота ладонь ко лбу.

Нужно было проглотить свою гордость, сделать ручкой зарубежным коллегам, взять Малфоя в охапку и валить в Министерство. Отправили бы вместо неё Гарри, на крайний случай вызвали бы Билла из Гринготтса, официальный запрос — не проблема. А как теперь разгребать это всё…

Не вязалось только то… как сказал целитель? «Передал вас мне»? Малфой, выносящий её на своём горбу из грота, хотя вообще-то очень легко мог там бросить, совершенно не вписывался во всю эту картину. А ещё она в Дурмстранге — целитель не опроверг это, так что можно было смело считать, что она всё-таки попала внутрь. Это значит что? Правильно, она теперь под его «патронажем». Нимуэ и Цирцея, это просто унизительно! Если раньше Гермиона могла хотя бы тешить себя иллюзией равенства, то теперь она определённо не избавится от насмешек чистокровного сноба. И пусть только попробует начать ей помыкать!..

В коридоре за кабинетом целителя послышалось какое-то копошение, а через мгновение за перегородкой хлопнула дверь, и перед ней предстал источник всех её проблем.

— Что, очнулись, мисс Грейнджер? — он одарил её непроницаемым холодным взглядом, а затем переключился на колдомедика: — И вы считаете это весомым поводом отрывать меня от дел, целитель Дараньи?

Гермиона подавилась вдохом от возмущения. В груди заклокотала ярость, но говорить много она пока не могла. Пришлось торопливо глотнуть воды из дрожащего вместе с рукой стакана, прежде чем начать свою тираду.

— Да вы!.. Вы же меня и подставили! Ещё скажите, что ничего не знали, Малфой! Вы просто хотели убить меня, желательно ещё и не своими руками! Как удобно, вас бы отсюда не экстрадировали — везде же найдёте связи! А потом ищи…

Малфой взглянул на неё как на умалишённую.

— В таком случае почему я ещё не на Лазурном берегу, мисс Грейнджер? И почему вы живы? Северус говорил, ваших мозгов хватало на всё «золотое трио». В аврорате так помотало, что ум вышел весь?

Гермиона насупилась и шумно выдохнула через нос. Ей и самой хотелось бы знать почему, но задавать этот вопрос теперь, когда Малфой явно дал понять, что она неверно истолковала его мотивы, было просто глупо. Хотя куда уж глупее — она и так опозорилась по полной.

Целитель деликатно кашлянул, наблюдая за их ссорой.

— Герра Малфой, прейли Грейнджер показан покой ещё в течение дня или двух, пока мы разбираемся с последствиями такой массивной кровопотери. Благодарю, что откликнулись так быстро. Если не возражаете, я бы хотел осмотреть и вас ещё раз, чтобы убедиться в отсутствии осложнений.

Малфой молча кивнул, развернулся и широким шагом покинул палату. Дараньи вышел за ним следом, наложив на пустой дверной проём незнакомое заклинание, от которого воздух подёрнулся пеленой.

Гермиона осталась одна и с куда большим количеством вопросов, чем ответов.

* * *

Бездействовать было… странно? Лёжа на вполне мягкой больничной постели и наблюдая, как тусклое солнце едва заметно перемещается за густыми облаками, Гермиона чувствовала себя на редкость некомфортно. Её всё ещё одолевала кошмарная слабость, и дотянуться до тумбочки, чтобы поставить стакан и вытащить из кобуры палочку, было верхом текущих возможностей. Ноги, руки, да и в целом всё тело покалывало, как это бывает, когда отсидишь себе что-нибудь, а в голове мутилось. Она, не отрывая обессиленных рук от постели, лениво вертела в ладонях древко, то поглаживая виноградные листья, обвивающие рукоять, то тыкая кончиком палочки в пальцы. Нервничала.

Вся ситуация как-то мгновенно вышла из-под контроля, и Гермионе, буквально помешанной на нём, происходящее казалось катастрофой, которая пережуёт её и выплюнет. Такими темпами после возвращения на родину ей грозит показательное взыскание с последующим увольнением. Она действительно засиделась на скамейке запасных, запершись в своей книжной обители и выползая только в Отдел тайн или к начальству. В рейды Гарри не выпускал её уже почти год, с тех пор как ушёл Рон, и «золотое трио» фактически распалось, воссоединяясь на редкие воскресные завтраки в «Дырявом» или на Гриммо. Роль отца и заместителя главы аврората пошла Гарри на пользу, снизила ежедневные дозы адреналина, к которым тот привык с самого начала обучения в Хогвартсе. Сама Гермиона тоже не жаловалась — распутывать проклятия оказалось довольно занимательно, хотя ей иногда, конечно, не хватало приключений. Пожиратели были в массе своей отправлены в места не столь отдалённые, их хранилища в Гринготтсе — проверены (и, к сожалению, не её силами, потому что, ну, кто доверит стажёрке без роду и племени наследие тех же Малфоев?), а больше ничего масштабного толком и не происходило. Потихоньку разгребали барахло из Лютного, которому не посчастливилось засветиться, да и всё.

В общем, её размеренная, степенная и даже несколько скучная жизнь совершенно не предусматривала ни Малфоя-старшего, ни Дурмстранг, и хотя она искренне хотела попасть сюда, такое стечение событий не могло её устраивать.

Мысли шли по спирали, затягивая всё глубже и глубже. Сначала вспомнились суды, на которые Гермиона ходила вполне добровольно, особенно после того как Гарри рассказал им с Роном о произошедшем в Запретном лесу и роли Нарциссы Малфой в исходе войны. Они тогда ночевали все втроём на Гриммо, не в силах отпустить друг друга, потому как кошмары у них были тоже одни на троих. Гермионе с месяц снилось, как мелодичный с прохладцей голос миссис Малфой произносит: «Он жив, мой Лорд…»

Потом снился вкрадчивый шёпот мистера Малфоя, отражающийся от мраморных колонн в фойе поместья: «Если мы сейчас же вызовем Тёмного Лорда, нам всё простят, нас возвысят…»

Беллатриса взвизгивала: «Это девчонка постаралась!»

Ребят тащили в подземелья, а она оказывалась лежащей на пропитанном кровью ковре, и… Гермиона вздрогнула, будто вновь ощущая огонь Круциатуса, выкручивающего жилы, тошнотворную, непереносимую боль, боль из вчерашнего-сегодняшнего сна. Почему это всплыло?

Целитель сказал, что она приходила в себя, но Гермиона не помнила, да и не мудрено было. Дараньи не уточнил, сколько крови она потеряла, но по словам про агонию Гермиона поняла, что не меньше пары литров. Мерлин, какая же она дура и как же она теперь обязана Малфою… снова. И хорошо, если здесь не возникло Долга жизни — древней магии, до того не исследованной, что про неё практически ничего не говорилось даже в архивах Министерства.

Задумалась: когда могла очнуться так, чтобы это было заметно, и единственное, что пришло в голову, это то ощущение ветра на коже, сменяющего душное тепло подземелья и запах гниющей под снегом листвы. Она помнила облегчение, которое ей принесло падение во тьму, обволакивающее тепло… чужой магии? Поступок Малфоя не поддавался логическому объяснению, и она просто не могла взять в толк, что должна думать по этому поводу — это выбивало из колеи даже похлеще нахождения в палате, буквально прикованной к постели. Испытывала ли благодарность? Сомнительно — внутри всё ещё горела злость на его молчание, но в то же время она вполне понимала, что Малфой ничего не сказал бы в любом случае. Это же такой аттракцион — наблюдать, как Грейнджер барахтается на своём первом выездном задании без подстраховки. Как она ошибается, рискует, ошибается снова… Было трудно не настраивать себя заранее на череду провалов — а это она ещё в глаза не видела тех артефактов, с которыми предстоит поработать.

И всё же он вынес её на руках. Не то чтобы Гермиона прямо очень хорошо знала, как чувствует себя женщина в таком положении, но это было определённо не бесцеремонное закидывание на плечо, которое она могла бы ожидать. И точно не левитация, хотя он мог бы… Или не мог? Гермиона знала о выданной палочке из архива улик, но сомневалась, что с ней Малфой был способен даже на простейшую школьную магию. Даже Люмос в гроте грозился заискрить в любой момент, а ведь лоза была с Гермионой с самого первого курса и разлучали их лишь однажды. Что вообще произошло после того, как начали ритуал? Откуда взялась эта эйфория? Как дошло до такой кровопотери, ведь Раудис обещал, что всё пройдёт быстро, а Дараньи встретил их только в ночи…

Почему… почему, чёрт его дери, Люциус Малфой не бросил её там?

Не бросил — и хорошо, радуйся, Гермиона, что ж у тебя даже после почти смертельной заварушки не затыкается думалка?

Зачем тебе понимать Малфоя, а, Гермиона?

А Раудис! Тоже хорош: «Заклинаю, ничего не копируйте, вечером у вас будет вся библиотека!» Как же она была зла… Очень хотелось записать в эту пожирательскую шайку и Мяги, но, к несчастью, Гермиона знала наверняка, что Мяги, этот прогрессивный молодой мужчина, совершенно бесхитростен — настолько же, насколько сведущ в магии крови. Мерлин, ну как можно было поверить Малфою и его подельнику? Расслабилась, обмякла, забыла, что прошла войну.

Её самобичевание прервал целитель, появившийся из-за завесы вместе с припозднившимся обедом. От насыщенного аромата бульона и хлеба в животе заурчало.

— Прейли Грейнджер, простите, что так поздно. У нас нет домовиков, которые помогали бы по хозяйству, как в Хогвартсе, всё своими силами. Проголодались?

Он походя трансфигурировал левитирующий за ним поднос в небольшой деревянный столик, чтобы Гермиона могла спокойно поесть, не вставая с постели.

— Вы даже не представляете как, — через силу улыбнулась она, не желая выдавать свои метания. — Спасибо вам, целитель Дараньи. Могу попросить вас ещё кое о чём?

— Конечно, — пожилой маг остановился у изножья кровати, снова вызывая диагностические чары.

Из того, что она могла прочитать со своими базовыми знаниями колдомедицины, в общем и целом она легко отделалась, практически как родилась в рубашке. Магический фон был ощутимо истощён, а показатели крови так и не пришли в норму, несмотря на несколько порций кроветворного, но она определённо шла на поправку. Дараньи удовлетворённо кивнул самому себе и приманил кресло из угла рядом с окном, чтобы присесть напротив пациентки.

— Вы можете подробнее рассказать о той ночи?

Благослови Мерлин её любопытство и полное отсутствие тормозов на пути к знаниям.

— Гермиона, — целитель перешёл на доверительный тон, который обычно не предвещал ничего хорошего, — вы уверены, что хотите погружаться в это сейчас? Признаюсь, я давно не видел подобного в наших краях и сам был шокирован в первые минуты.

— Уверена, — отчеканила она.

Дараньи вздохнул.

— Давайте вы поедите, а потом я буду весь к вашим услугам.

Ей ничего не оставалось, кроме как согласно кивнуть и приняться за обед.

* * *

Рассказ целителя снова оставлял больше пробелов, чем прояснял ситуацию. У Гермионы складывалось абсолютно отчётливое ощущение, что её водят за нос — и, надо признать, весьма успешно. Малфой с ней на руках появился на границе барьера ближе к половине первого, но Мяги, которого Малфой буквально выгнал из грота, был в Дурмстранге уже около одиннадцати. Дараньи прождал их возле дуба с полчаса… Но в тоннель их четвёрка зашла в районе семи вечера, уже по темноте. И где всё это время был Раудис, о котором не сказали ни слова?

Кровь была её. Пропитывала мракоборческую мантию — вероятно, в утиль теперь, с таким ни одно очищающее не справится — и одежду Малфоя (а вот он явно не обеднеет). Раны долго не хотели закрываться, как если бы в них всё ещё проникали корни, копошась внутри и разрывая нежные образующиеся ткани. Дараньи рассказал, что выглядел Малфой — краше в гроб кладут. Мертвенно бледный, как и сама Гермиона, в свете растущей луны, он представал абсолютно инфернальным созданием, нашедшим свою жертву. Его тяжёлые шаги по камням тоннеля едва не заставили целителя покинуть свой пост под дубом, но, вместо того чтобы поддаться ужасу, тот, едва заметив слабое подрагивание грудной клетки пациентки, кинулся к ним, на ходу накладывая все подряд известные чары стазиса. Счёт шёл на минуты.

Они провели ещё около получаса на холоде, стабилизируя её состояние кроветворным и укрепляющими, пытались привести в сознание, но безуспешно. В Дурмстранг она прибыла на носилках уже под покровом ночи, так что обитатели замка не были осведомлены об иностранных гостях — и к лучшему. Кроме, конечно, Раудиса — тот заглянул в районе двух пополуночи, когда Малфой наконец смог побороть вновь и вновь открывающееся кровотечение из вены на запястье и заснул мёртвым сном вон в той кровати напротив. Обеспокоился состоянием новоприбывших, поцокал языком, мол, предупреждал же, что стоит быть внимательнее, и ушёл тоже спать.

Мерлин, этого действительно было многовато для одного дня… Как теперь Гермиона могла быть уверена, что вся эта миссия — не попытка угробить Малфоя? Или что не попытаются убить её саму? Опять оказалась меж двух огней, но теперь совершенно одна, без связи и без союзников. И как профессор Снейп выживал так годами? Ей это было не по плечу.

Невесёлые мысли, захватившие Гермиону после вечернего осмотра Дараньи и новой порции кроветворного, измотали её окончательно, и она отключилась лицом к окну, наблюдая, как в иссиня-чёрном небе плывёт единственное белёсое облачко.