Призрак, диггер, катакомбы... (джен)

В библиотеке я пробыла совсем недолго. Сама не знаю, почему, но идея сидеть за столом с книгой в руках казалась какой-то дурацкой. Уж лучше с той же книгой, да в кровати, да с какой-нибудь вкусняшкой…

Сама не знаю, почему внутренний голос предложил поискать нычку с вкусняшками в шкафу с одеждой. Но вместо вкусняшек я нашла кое-что другое. Письма Кристины Дайе.

Уже с первой страницы стало понятно, что это писала… не я. Кто-то другой. И почерк совершенно не мой. Откуда я это знаю? Вот знаю, и все тут. Не мой, не мой, не мой… не мои слова, не мои перескоки с мысли на мысль. Если я собираюсь что-то писать, то делаю это обдуманно и осознанно, а не излагаю свои мысли на бумаге абы-как. Думать могу хаотично, особенно когда ситуация из ряда вон, то есть не опасность какая-то, а просто что-то странное происходит. А вот когда пишешь… Нет, там все четко, по существу и кратко. А тут роман на несколько десятков страниц, в ходе прочтения которой мною была почерпнуто не так уж много информации.

Первое — Кристина Дайе была певицей в оперном театре. Второе — она умудрилась наладить контакт с ангелом музыки, который на поверку оказался человеком, живущим в подвале и называющим себя «Призрак Оперы». Третье — этот самый Призрак был известным шантажистом и, вдобавок — убийцей. Четвертое — ему понравилась Кристина и он утащил ее к себе в подвалы. Пятое — Кристину пришел спасать Рауль и угодил в ловушку Эрика. Описание ловушки и ужас, который натерпелась бедная девушка ясно дал мне понять одно: пора сваливать. Причем тихо и незаметно от гостеприимного хозяина. Потому что я, кажется, вляпалась в какое-то дерьмо. Интересно, а не сей ли господин треснул меня по головушке, отшибив последние мозги?

Дура ты, не-Кристина, дура… Поверила на слово первому встречному левому хую, еще тут обнимаешь его, выхаживаешь, жрать ему готовишь… А он в итоге оказывается чертовым маньячиной… И, судя по тому, что письма Кристины обрываются на том замечательном моменте, где она соглашается выйти замуж за Эрика, лишь бы он не взрывал тут все нахер и не убивал ни в чем не повинных людей, история заканчивается не шибко хорошо для нее.

— Пипец… Вот это я влипла… Пипец… — тихо прошептала я, гулко сглатывая слюну. Надо полагать, что труп Кристины Дайе уже тихо догнивает в какой-нибудь сточной канаве, а сейчас добрый милый Эрик нашел себе другую игрушку. Кристина была блондинкой с голубыми глазами. Я — блондинка с голубыми глазами. А серийники часто выбирают жертв по какой-то общей детали. В данном случае внешность… Откуда я это знаю?

Впрочем… Другой вопрос встает. Почему он не внушил мне сразу, что я его жена? Нет, ну а что… Как-то странно было обставлено мое пробуждение. И как-то странно все то, что происходило в дальнейшем. Он словно… действительно принял меня за Кристину. Умолчал про все: от событий месяц назад и до своих чувств (я сама догадалась, что у него к Кристине какие-то романтические позывы наблюдаются). Да и его реакция на попытку снять маску… Кристина очень уж проникновенно описывала этот момент и на два листа расписала ужасы внешности данного субъекта. Прямо хотелось посмотреть, что там за Крюгер такой. Хм, а кто такой Крюгер? Ладно, об этом потом.

В письмах Кристины проскальзывала странная смесь ужаса и… сочувствия? Нет, я знаю про стокгольмский синдром, но до этого момента я не чувствовала себя пленницей Эрика, и все же тоже испытывала по отношению к нему что-то похожее на сострадание.

На бумагу упала капля. Еще одна. Кто-то плачет. Этот кто-то — не я. Почувствовав, как душонка ушла в пятки, поднимаю голову. Так и есть за моей спиной абсолютно незаметно встал Эрик. И, судя по тому, как он дрожит, обхватив себя за плечи руками — прочитал как минимум последних страниц пять вместе со мной. Если вообще не стоял с самого начала за спиной.

— У всех свой ящик Пандоры, не так ли? Кристина сорвала с меня маску, вы нашли ее письма…

Судя по глазам, он улыбнулся.

— И я теперь повторю ее судьбу, да? — рука против воли сжалась в кулак. А потом взгляд внезапно упал на дверь за спиной Эрика. Ванная. Отлично. Толкну его в комнату, закрою дверь и тогда смогу выбраться из этого дома. Ключ он, скорей всего, носит с собой, но почему-то я была уверена, что смогу справиться с входной дверью.

— Как ни жаль… — Призрак Оперы глубоко вздохнул. — Мне придется вас отпустить. Смешно, правда? Второй раз… Сначала я отпустил ее с виконтом, теперь отпускаю вас… Но у вас нет виконта. Мы вообще не знаем, есть ли у вас какие-то родственники и нужны ли вы кому-то там, за пределами моего дома. А здесь вы нужны Эрику. Я знаю, что после прочтения ее писем вы считаете меня чудовищем, я знаю, что вы презираете и, возможно, ненавидите меня, но…

Пошатнувшись, Эрик медленно опустился на пол, приваливаясь спиной к двери ванной.

— Ну и за каким чертом тебе я сдалась? — вырвалось у меня.

Нет, ну правда — зачем? Потрахаться можно и в борделе найти. Пообщаться… Ну, тут сложней, наверное, но все равно — зачем ему оставлять меня здесь?

— Знаете, когда я встретил ее, Кристину… Когда она жила у меня… Мне впервые в жизни было, куда возвращаться. Рядом кто-то был, пусть даже она от меня все время пыталась спрятаться и боялась, как огня… Знаете, тогда… Она согласилась. Согласилась выйти за меня замуж, согласилась стать моей живой женой. Она поцеловала меня в лоб и не умерла от отвращения, а я… Я… Я понял, что не могу. Что нельзя так, что это… Все неправильно… — речь Эрика сбилась, он обхватил себя руками, чтобы унять дрожь. Уже было собравшись воспользоваться моментом и выскочить из комнаты, подобралась. Но в этот момент он повернулся ко мне и продолжил говорить.

— Я отпустил ее. Знаете, я так надеялся, так мечтал, что она решится… Что она останется сама. Пусть из жалости, но останется, и я не буду один. У меня никогда никого не было, никого, совсем… Если бы она только вернулась, если бы… Мне так плохо без нее. Очень плохо, постоянно. Я умираю, и я знаю это… Я так хотел еще раз увидеть ее… а потом… Потом я увидел вас, в этом тоннеле и… Я подумал, что это она. Что она вернулась, что она… Что она меня не бросит, теперь, а это… Я ведь… Если вы уйдете, если вы меня теперь… Вы ведь были ко мне так добры. Я уже подумал… Что вы… Что можно будет… Что если вы не увидите моего лица, то… Не уходите, умоляю. Не оставляйте… Я умру, я умираю… Я…

Бессвязная тирада Эрика сначала разозлила. Не знаю, почему, но внутренний голос хотел отвесить ему оплеуху со словами «нехер тут сопли размазывать». В начале истерики мне хотелось рассмеяться, мол, какими дешевыми театральными способами он привлекает к себе внимание. Но в момент, когда из-под маски вдруг капнуло на пол что-то темное, я кинулась к нему. В какой-то момент до меня дошло: это не игра. Не истерика. Ему действительно плохо. Психика просто не в состоянии справиться с нагрузкой на нее.

Бормотание сменилось воем. Мужчину снова затрясло. А мне стало страшно.

Успокоительные в таком состоянии заливать бесполезно. Разве что мощные транквилизаторы вроде тех, которыми пользуются психиатры. Стоп, лекарства… Если такое не в первый раз, то должно же быть в доме что-то…

Пока в голове крутятся эти мысли, я успеваю сесть рядом и взять Эрика за руку. Мелькнула мысль обнять, но он снова начал задыхаться.

— Эрик.

Он поднял на меня взгляд. Судорожно всхлипнул и, посмотрев на свою руку, удерживаемую моей, подался ближе.

— Эрик, чем тебе можно помочь? Есть какие-то лекарства, или…

— Можно… посижу… с вами… Так легче…

Он протянул вторую ладонь к моей, но замер в нерешительности. Чуть кивнув, пододвигаюсь так, чтобы мы оказались вплотную друг к другу и осторожно притягиваю мужчину к себе. С тихим всхлипом он утыкается маской мне в плечо. Свободной рукой провожу по его спине. Он крепче стискивает мою руку. Обнять в ответ не решается. И успокаивается в этот раз намного дольше — минут десять. Радует, что в этот раз не начинает извиняться. Но отстраняется довольно быстро и тихо произносит:

— Спасибо.

— Я останусь, — произношу я прежде, чем он успевает сказать что-то еще.

Нет, ну а что еще делать? Не бросать же в таком состоянии человека. В конце концов, он мне помог, должно же быть хоть какое-то понятие о благодарности. Конечно, из дневников Кристины можно было сделать вывод, что Эрик пипец какой жуткий, но во-первых, лично мое впечатление было совершенно другим, а во-вторых… Как-то нехорошо получается верить в глаза не виденной девчонке вместо человека, которого хоть немного, да знаешь. И которому тоже неплохо было бы дать шанс высказаться по поводу ситуации. Но не сейчас. Кажется, в ближайшие несколько дней про Кристину вообще лучше не напоминать.

— Я лишь могу надеяться, что ваше решение не обусловлено страхом, — тихо прошептал Эрик и со стоном запрокинул голову.

Я вспомнила, что меня испугало. Кровь из-под маски. Губу прикусил, или из носа пошла? Судя по тому, что в глазах капилляры полопались нафиг — скорей всего, из носа. Осторожно начинаю развязывать ленты маски на затылке.

— Не надо… — Эрик пытается остановить меня, но руки плохо его слушаются.

— Я все равно уже знаю, как ты выглядишь. А кровь остановить надо.

— Но…

— Не бойся. Все хорошо, — пожав его руку, осторожно приподнимаю край маски. На руку капает что-то теплое и липкое. Передернувшись, снимаю маску и откладываю в сторону.

— Твою ж мать… — выдыхаю я, когда вижу практически залитое кровью лицо. Эрик от моих слов вздрагивает, как от удара. Понимаю, что интерпретировать мою фразу можно в нескольких смыслах. — Чувак, все в норме. Голову не запрокидывай, я сейчас. И постарайся не срываться опять, хорошо?

Порадовавшись, что за время наших посиделок Эрик немного сдвинулся и сейчас не загораживал проход в ванную, я метнулась туда в поисках тряпок, миски, воды… Ну и нашла сразу, конечно. Вернувшись со всем этим добром к Эрику, принимаюсь осторожно смывать кровь.

— Не задирай голову, — одну руку опускаю ему на макушку, чтобы не запрокидывал лицо вверх. Он жмурится и все время пытается отвернуться, словно боится смотреть на меня. — Эрик, пожалуйста, успокойся. Все в порядке. Я уже говорила, что мне наплевать, как ты выглядишь…

Наши взгляды встречаются. Эрик чуть дергает уголком рта и пытается снова опустить лицо вниз.

— Чувак, я же сказала: не дергайся. Слушай, с тобой часто вообще такое дерьмо? Нет, я знаю откуда-то, что у некоторых со психу может носом кровь пойти, но в таких количествах — это как-то ненормально.

— Я разве похож на нормального? Эрик монстр, он живой труп…

— Слушай, не лечи мне мозг метафорами, ладно? Ну, в смысле, попонятней изъясняйся, окей? У нас в колхозе таких слов не знают, мы люди простые, лаптем щи хлебаем, так что и с нами давай как-то по-простому, да?

Наконец-то кровь удалось остановить. Беру еще один кусок ткани и тащу чистую воду, сливаю окровавленную. Чувствую, что от металлического запаха меня немного мутит. Словно с этим запахом связано что-то нехорошее.

Пока я ходила, Эрик успел пересесть в кресло. От осознания, что он уже может двигаться сам, мне стало чуть легче. От вида бледного лица, которое сейчас хорошо освещалось из-за близости к лампе — страшней. Это цвет кожи такой, или все плохо?

— Ну-ка улыбнись, — сев на подлокотник кресла, опускаю свои руки ему на плечи.

— Эрик не умеет смеяться. Да и разве вам хочется смотреть на гримасы такого урода? — последняя фраза прозвучала зло. Я почувствовала, как напряглись чужие мышцы под моими руками.

— Ладно, просто сощурь глаза и разведи в стороны и вверх уголки губ. Вот так. Повторишь? Это для дела надо.

Он снова смотрит на меня, задерживая взгляд на глазах. Глубоко вздыхает и скалится. Видимо, специально старается сделать гримасу пострашней, снова вызвав мое фырканье.

— Симметрия лица соблюдается, мышцы на обеих его половинах функционируют, зрачки одинаковые по размеру, значит — поражение сосудов головного мозга можно исключить. Поздравляю, — возвращаю Эрику его оскаленную гримасу. Натыкаюсь на свирепый взгляд. — А чего? Тебе можно, а мне нельзя, что ли? Корчить рожи — это уровень детского сада, тут сложно чем-то удивить.

— Вам… Боже, неужели вам действительно не противно. Эрик ведь уродлив, как сама смерть, он же…

Резко сжимаю руки. Стараюсь остановить хоть как-то прежде, чем он скатится на новый виток истерики.

— Чувак, у тебя нехилые пробелы в понимании терминов, ты в курсе? Урод — это когда ты тащишь кого-то в кусты насиловать. Или убиваешь ради забавы. Или мучаешь животных. Или стоишь и на камеру подобное снимаешь вместо того, чтобы полицию звать и самому пытаться что-то сделать. Вот это уроды. А у тебя просто носа нет, ну и пропорции лица не вписываются в какие-то там принятые в обществе стандарты.

* * *

«Просто»… Для нее его уродство, то, что повергало в ужас даже психически устойчивых людей — это «просто». Нет носа и пропорции не вписываются в какие-то там принятые в обществе стандарты…

Эрик попытался встать, но голова закружилась и он едва не упал на пол. Девушка вовремя подхватила его и что-то сказала. На всякий случай Эрик согласился. И сам не заметил, как его уложили на кровать, подоткнули одеяло, положили на лоб холодный компресс и погасили свет.

Но он не мог заснуть. Снова и снова вставали перед глазами сцены, в которых фигурировали Кристина и это… Это непонятное создание, которое внушало совсем разный спектр чувств — от обожания и до суеверного ужаса. Кристина боялась его. Лже-Кристина — считала другом. И той и другой он помог, надеясь на… Господи, боже, да хотя бы на понимание! На принятие! Чтобы его не унижали из-за внешности, чтобы помогали жить, чтобы не отталкивали… Не отталкивали, даже узнав, что скрывает маска. Ведь он человек. И даже себя не удалось убедить в том, что он так уж сильно отличается от людей наверху. Ему нужно было то же, что и тем, нормальным… Поддержка, помощь, теплые руки на плечах, слова утешения и вечерний разговор о дневных событиях. Непринужденная беседа в кресле у камина, а не вынужденное времяпровождение с чудовищем под влиянием страха и жалости.

— Тише-тише-тише… Это просто сон. Все хорошо, все хорошо, — тихо повторяет над ним женский голос. Только сейчас Эрик понимает, что снова дал волю слезам. Она сейчас считает, что он спит. А значит — просто не может притворяться. Ведь зачем притворяться, если никто этого не увидит? — Я здесь, рядом, тебе просто снится всякая дрянь… Ешки-поварешки, что же с тобой случилось, чувак…

Влажным полотенцем промакивает его лицо, меняет компресс на лбу, после чего гладит его по спине и голове. Снова. В груди ворочается тяжелый ком. Эрик знает, что если откроет глаза, то рядом с ним будет словно Кристина. Но в то же время — абсолютно другой человек. И было очень странно, что при мысли об этом человеке ком, мешающий дышать, пропадает, а на душе становится очень спокойно.

Ночью он почти не спит. Мечется по постели, пытаясь найти мало-мальски удобное положение тела, при котором все кости и мышцы не будут так сильно болеть. И постоянно чувствует, что кто-то пытается ему помочь. На лбу постоянно меняют холодные компрессы, сбившееся одеяло вдруг само расправляется и укутывает его тело, а подушка то и дело оказывается под его головой. В какой-то момент к губам подносят кружку. Не открывая глаз, Эрик послушно делает первый глоток и только сейчас понимает, как хочется пить. Вот как она догадалась? И главное, как поняла, что он не спит?

— Еще хочешь? — спрашивают, когда кружка опустевает. Чуть мотнув головой и тут же поморщившись от боли в ней, Эрик поворачивается на правый бок и сворачивается в клубок. — Есть еще одно одеяло где-нибудь?

— Да, там… В шкафу посмотрите, — слабо бормочет он, не представляя, зачем ей это понадобилось. Понимание приходит в момент, когда на плечи опускается приятная и теплая тяжесть. А в следующий момент под боком тоже оказывается тепло. Но приятное и живое.

Дыхание на мгновение сбивается. Что она делает? В конце концов, это же просто неприлично! Конечно, у нее отсутствует память, а значит — какие-либо представления о нормах взаимоотношений между людьми… Или нет? За прошедшее с момента пробуждения девушки время он успел убедиться в том, что она… Да, отличается от других людей, особенно от женщин. Но назвать ее поведение нелогичным и неадекватным он не мог. Это было бы нечестно.

— Это… Точно не сон? — робко спрашивает он, когда его дрожащее от ломоты в костях тело прижимают к себе.

— Сон. Спи давай. Так ведь лучше, верно?

— Так… Тепло, — вздыхает он.

Слабость и жар делают свое дело — он все-таки засыпает, прижавшись к чужому теплому боку и спрятав лицо на плече у этой странной девушки. А может быть, это действительно сон?

Когда он просыпается, неизвестной рядом нет. В момент, когда Эрик собирается ее позвать, вспоминается, что у девушки, по сути, нет имени.

— Где же вы… — тихо спрашивает он у пустой комнаты. На мгновение сердце стискивает страх, но потом Эрик вспоминает, что в доме еще есть кухня, библиотека, в конце концов — ванная. Именно в этот момент дверь последней открывается и на пороге комнаты появляется Не-Кристина.

— Добрутр, чувак, — взмах руки, после чего девчонка в прыжке приземляется на кровать рядом с ним. Чужая прохладная ладонь касается его лба. — У-у-у…

Прикрыв глаза, он прижимается лбом к ладони. Судя по ощущениям, он горит. Не так сильно, как вчера, но чертова лихорадка никак не проходит.

— Кстати, мне тут пришла в голову одна идея. Ты при мне ничего не находил? Вроде куртка такая должна была быть, которая пятнистая, как и штаны.

Эрик кивнул. Куртка была. Ее он с девушки снял в первый вечер и бросил где-то здесь, в комнате.

— Зачем она вам? — тихо спрашивает он. Спрашивает и знает ответ, боится его.

— Не знаю. Я просто вчера, когда дневник Кристины нашла, подумала… Может, и у меня что-то с собой было? Хоть что-нибудь. Не знаю, записная книжка, ключи… Хоть что-нибудь, что натолкнет на хоть какие-то воспоминания. Знаешь, иногда, когда мы с тобой разговариваем, я чувствую, что происходит что-то знакомое. Например, помнишь ты с кровати чуть не упал? Я уже кого-то ловила так, за руки. Это было… нет, не страшно, но опасно почему-то. А вчера, когда сливала воду с кровью, меня чуть не вывернуло от жути из-за запаха. Словно с этим запахом связаны какие-то неприятные воспоминания. То есть, это было не вот это вот «ой, я крови баюууусь», как у некоторых фифочек при перспективе разделывания куриной тушки, а… Вот я и подумала, что может, если в вещах что-то обнаружится, то хоть что-то вспомню. А то с отшибленными мозгами жить как-то совсем стремно. Ну, то есть, с одной стороны, отсутствие памяти — это отсутствие проблем, обязательств, воспоминаний о пережитом дерьме, буде таковое имелось, но в то же время моя память — это часть меня. И когда у тебя словно нет какой-то части, когда ты не можешь объяснить логично свои действия, поступки и мышление, когда нет четкой взаимосвязи образов и ассоциаций с реальным миром… Это просто жутко. Нашла! Она?

Не-Кристина продемонстрировала ему свою грязную куртку, которая отыскалась в дальнем углу комнаты вод ворохом грязных вещей.

— Бля, чувак, ну у тебя тут и бардак. Надо будет привести все в порядок. Нет, я понимаю, что только идиоты нуждаются в порядке, а гении должны господствовать над хаосом, но когда «хаос» превращается в полную антисанитарию — это уже не дело от слова «совсем»…

Куртка была кое-как отряхнута, вывернута наизнанку.

— Есть! — девушка показала ему небольшой ярлычок, который был пришит к внутренней стороне куртки. — Майд ин Осло… Осло, ну и название, пф…

— Можно? — Эрик принялся со своей стороны изучать куртку. Может, он заметит что-то нужное и важное, ведь ему так хотелось помочь этой странной девушке. А может быть… — Скажите, а… когда вы вспомните все, вы ведь… Если у вас вдруг есть семья, друзья, вы ведь… Уйдете, да?

Он сглотнул подступивший к горлу ком, после чего посмотрел на нее.

Неизвестная села на край кровати, после чего протянула руку вперед и осторожно погладила Эрика по голове. Повернувшись немного, мужчина прижался щекой к ее ладони, ожидая ее слов, как приговора.

— Нет. Я ведь пообещала тебя не бросать, верно? Ну и потом… Сомневаюсь, что у меня там есть дети, больные родственники на руках или какая-то живность, которая от меня зависит. А у тебя, похоже, никого.

— Никого… Кроме вас, — он вздыхает. Страх уходит. Вместо него остается чувство сродни брезгливости по отношению к самому себе. Он снова проходит с ней через те же самые этапы, что и с Кристиной. Давит на жалость, спекулирует на добродетели этой удивительной девушки. Почему он не может по-другому?! Почему он не может вызывать у них какие-то другие чувства, кроме жалости? И почему у него не хватает ни сил, не гордости эту жалость оттолкнуть… Но ему ведь так плохо сейчас. Пусть хотя бы жалость… Хотя бы так. Лишь бы не одному.

— Что это? — он только сейчас замечает по края куртки странные металлические нашивки.

— Молния, — не задумываясь, отвечает девушка. После чего, видимо, в целях демонстрации, набрасывает куртку на себя, потом в нижней ее части проводит какую-то манипуляцию с небольшим замочком и, дернув его вверх, заставляет металлические края мгновенно соединиться друг с другом. После чего, видимо, вспомнив о чем-то, хлопает себя по бокам.

— Карманы! -вскрикивает она, после чего приподнимает небольшие тканевые накладки, которые Эрик раньше не заметил. Под этими накладками оказываются еще «молнии». Расстегнув их, девушка достает плоскую прямоугольную коробку, связку маленьких ключей, которые непохожи на привычные ему. Следом за ключами и коробкой появляется небольшой прямоугольник. Из железа? Нет, это какой-то другой материал, ни один металл не обладает такой гибкостью…

— Вот мы идиоты, — вздыхает девушка. — Слушай, ну ладно я, у меня мозги отбитые, но ты-то куда смотрел? Не врубился карманы проверить, что ли?

— Не имею привычки обыскивать чужие вещи. К тому же, женские. Мало ли, что у вас там в карманах… — обиженно отозвался Эрик. Огрызался он больше по привычке, ведь действительно — какого же дурака свалял! Все ответы были у него на ладони, только надо было открыть этот карман раньше и понять, что девушка перед ним вовсе не Кристина, а… А кто же?

Взяв в руки прямоугольник, Эрик остолбенел. На нем была фотография. Маленькая, удивительно четкая и… цветная? Да, цветная. На ней девушка, стоящая перед ним, была изображена так отчетливо и точно, как… Непонятно, какая техника способна на подобное.

Только рассмотрев фотографию, мужчина принялся вчитываться в печатные французские буквы. Смысл содержимого прямоугольника дошел до него не сразу и как сквозь вату. Слишком невероятным было подобное. Слишком…

— Это невозможно, — пробормотал он.

Казалось шуткой, розыгрышем, издевательством все прочитанное.

Ведь если верить этому прямоугольнику, то девушку звали Виктория Ламберт. И родилась она почти полтора столетия спустя. А этот прямоугольник она получила в две тысячи шестнадцатом году.

— Это невозможно, — снова повторил он, пока Виктория читала содержимое карточки.

— Это медицинская страховка. Мне ее оформили, когда я только приехала… В Марсель, да. Мы там работали, — девушка отложила в сторону прямоугольник и внимательно посмотрела на него. — Что-то не так?

— Это невозможно! Этого… Этого не бывает, — совсем тихо произнес он.

После чего снова взял в руку прямоугольник. Принялся внимательно вчитываться снова и снова в эти странные буквы, всматриваться в настоящее цветное фото, необычно четкое и яркое.

— Чувак, да чего не бывает? — возмутилась Виктория. Про себя Эрик решил пока что называть эту девушку Викторией, ведь «не-Кристина» — это было как-то обидно и глупо.

— Сейчас тысяча восемьсот восемьдесят первый, — тихо произнес он.