Рождённый под странной луной (джен)

Первые недели в доме Аддамсов для маленького Гаррета стали чередой открытий. В свои год и три месяца он ещё не понимал, чем его новая семья отличается от обычных, и с любопытством принимал всё, что происходило вокруг.

В первую ночь, оставшись в детской, Гаррет плакал, не прекращая. Тогда Мортиша велела Ларчу перенести сделанную из костей врагов рода колыбель из детской в их с Гомесом спальню. После этого мальчик заснул под тихий низкий напев Мортиши, отказываясь отпускать её до последнего. Гомес с восторгом наблюдал за супругой, которая заботилась об их сыне. Дождавшись, когда она положит мальчика в колыбель, Гомес, не в силах сдержать восторг, подошёл ближе. Он обнял супругу за талию и прижался губами к её шее, словно к священной реликвии. Его голос был низким и горячим, полным безумного обожания:

— О, cara mia⁽¹⁾, когда баюкаешь нашего сына, ты прекрасна, словно богиня Атаэкина, что хранит жизнь и смерть в своих ладонях. С самой первой встречи моя жизнь — тоже в твоих руках. Ты можешь одним взглядом даровать мне блаженство или же обратить в пепел, и я был бы счастлив при любом исходе, если на то будет твоя воля.

Гомес взял её руку и прижал к своему сердцу, будто подтверждая сказанное.

Мортиша чуть склонила голову, её губы изогнулись в тонкой улыбке — в ней смешались и нежность, и обещание, и тень опасности.

— Ах, Гомес… — произнесла она почти шёпотом, — и именно поэтому я люблю тебя.

Затем Гомес склонился над ребёнком, аккуратно касаясь чёрных волос, и нежно прошептал:

— Ты дома, mi pequeño⁽²⁾. Позволь нам позаботиться о тебе.

Гаррет зашевелился, будто откликнувшись на его голос, и крепче сжал пальцы Мортиши, не желая отпускать. В глазах Гомеса загорелось безумное счастье — как будто сын уже понял самое главное: быть Аддамсом значит быть среди тех, кто принимает тебя, и ради тебя готов и жить, и умереть.

Каждое утро, когда Гаррет открывал глаза, он первым делом видел Мортишу и Гомеса, и с улыбкой протягивал к ним руки. Иногда он просыпался под гулкие шаги Ларча, проходящего по коридору: тяжёлые, как удары сердца, шаги не пугали, а наоборот, успокаивали.

Вскоре он привык и к Вещи. Сначала Гаррет с недоумением следил за тем, как отрубленная рука ползёт по покрывалу, но быстро научился смеяться, когда пальцы щекотали его щёку. Вещь отвечала взаимностью: приносила малышу погремушку, подталкивала кубик или осторожно поправляла одеяло. Гаррет постоянно попытался поймать Вещь, и вся семья встречала это смехом.

Мортиша с тихой радостью наблюдала за тем, как мальчик с каждым днём становился всё более уверенным, привыкая к полумраку, мягкому свету свечей и шорохам старого дома, которые другим детям показались бы жуткими. Для Гаррета же они становились частью привычного мира: скрип половиц под ногами Ларча звучал как колыбельная, гул ветра в башнях был похож на песню, а капли дождя, барабанящие по витражам, напоминали ему о ласковом голосе Мортиши. Даже шелест крыльев летучих мышей под чердаком убаюкивал мальчика, и он засыпал под их писк так же спокойно, как другие дети под щебетание птиц.

Через несколько недель, Мортиша впервые отнесла Гаррета в оранжерею. Теплица, утопающая в полумраке и влажном воздухе, была её гордостью: там росли редкие и ядовитые растения, каждое из которых отзывалось на её голос.

Гаррет, устроившись у неё на руках, с интересом озирался, широко раскрывая глаза. Его привлекали тёмно-зелёные листья, блестящие от капель влаги, и алые бутоны с чёрной каймой, похожие на капли крови. Он тянулся к ним крошечными пальцами, словно хотел потрогать каждое.

— Видишь, ma lune⁽³⁾, — мягко сказала Мортиша, проводя рукой по шипастой лиане, которая ожила от её прикосновения, — эти растения красивы, но опасны. Я ухаживаю за ними, делюсь силой и кровью, а они отвечают мне преданностью. Когда-нибудь и ты сможешь так же.

Словно подтверждая её слова, одна из лиан осторожно потянулась к мальчику и едва коснулась его запястья. Гаррет не испугался, а тихо захихикал, зажмурившись от щекочущего касания. Мортиша удовлетворённо улыбнулась:

— Ты уже знаешь, что опасность не враг, если смотреть на неё глазами Аддамса.

Она прижала сына ближе, позволяя ему ещё раз коснуться гибких стеблей, и тихо напевала что-то, пока растения склонялись к ним, словно признавая мальчика своим.

Затем она прошла вглубь оранжереи, туда, где в отдельном помещении притаилась её любимица.

— А теперь, Гаррет, пора познакомить тебя с Клеопатрой.

Стоило им подойти к двери, как та открылась, а из проёма к ним потянулось несколько гибких стеблей, словно приглашая их войти. Гаррет громко охнул и широко распахнул глаза, видя, как стебли медленно, будто бы танцуя, тянутся к Мортише. Растение было огромным: его толстый корень погружался глубоко в землю, от него отходили десятки тонких лиан, которые двигались и извивались вокруг, как живые. Огромные листья дрожали, алые цветы раскрылись, источая сладковато-гнилой аромат. Клеопатра, завидев Мортишу, зашипела тихо, словно зверь.

— Вот и она — наша Клеопатра. Она не причинит тебе вреда, — произнесла Мортиша, подходя ближе. — Клеопатра — моя преданная подруга и часть нашей семьи уже много лет.

Мортиша стала тихо объяснять сыну, что Клеопатра — плотоядное растение, которое она выращивала долгие годы. Она была не просто растением, а её любимым питомцем, который отвечал на каждое прикосновение Мортиши и понимал её слова, мягко шевеля листьями и издавая тихие, шипящие звуки, которыми она показывала свою привязанность.

Она ласково погладила тянущийся к ней лист и произнесла:

— Сегодня я хочу познакомить тебя с Гарретом. Он Аддамс, так что будь к нему приветлива, моя милая Клеопатра.

Клеопатра, будто понимая слова хозяйки, вытянула один из гибких стеблей к ребёнку. Гаррет, широко раскрыв глаза, потянулся навстречу, и Мортиша позволила ему коснуться прохладной поверхности. Стебель на мгновение обвил его маленькую ладонь, сжал запястье и осторожно отпустил, словно поприветствовав нового Аддамса. Мальчик захихикал и захлопал в ладоши, а Клеопатра издала звук, похожий на урчащее довольство.

— Клео! — воскликнул он, сверкая улыбкой.

— Верно, ma lune, — Мортиша тихо рассмеялась, с гордостью и нежностью глядя на сына.

В этот момент в оранжерею шагнул Ларч, чтобы позвать хозяйку на обед. Лианы тут же напряглись, зашипели, а цветы раскрылись шире, источая резкий сладковато-гнилой аромат.

— Тише, моя красавица, — спокойно произнесла Мортиша, касаясь ближайшего стебля. — Ларч — друг.

Клеопатра будто неохотно подчинилась, но всё же свернула лианы обратно, лишь слегка качнувшись, как кошка, недовольно втянувшая когти. Гаррет же радостно загукал, протянув руки к растению, и его смех мгновенно смягчил напряжение. Ларч же лишь громко удручённо вздохнул: они с Клеопатрой никогда не ладили, и он предпочитал не заходить в оранжерею без веского повода.

Мортиша сдержанно улыбнулась, глядя на сына, и спросила дворецкого:

— Пора обедать, Ларч?

Тот молча кивнул и бросил косой взгляд на шевелящиеся лианы, которые медленно скользили по стенам теплицы в его направлении. Клеопатра проводила его шипением, отчего Ларч издал свой характерный гулкий стон, словно камень упал на камень.

Гаррет же, крепко прижимаясь к матери, всё ещё тянул ручки к растению, повторяя своё «Клео» с радостным лепетом. Мортиша прижала его ближе и тихо произнесла:

— Ты понравился ей, ma lune.

Вскоре они вошли в столовую. Тяжёлые чёрные шторы были задернуты, в воздухе висел сладковато-горький аромат бабулиных яств. На длинном столе уже исходили паром блюда: жареные тарантулы с корицей, суп из летучих мышей, ещё шевелящийся салат с зубастыми листьями и пирог, из-под корки которого то и дело пробивалось что-то явно живое.

Мортиша села во главе стола, усадив Гаррета к себе на колени. Все взгляды сразу обратились на неё.

— Сегодня я впервые взяла Гаррета в оранжерею. И Клеопатра признала его.

За столом воцарилась оживлённая тишина: Уэнсдей слегка приподняла бровь, Пагсли выронил таракана, с которым забавлялся, а Бабуля довольно хмыкнула.

— О, cara mia! — Гомес всплеснул руками, глаза его сверкали. — Я и не сомневался, что так и будет!

— Он же Аддамс, — усмехнулась Бабуля. — Жду не дождусь, когда он вырастет.

После обеда Гомес, полный необычайного вдохновения, повёл Гаррета в свою игровую комнату.

Игровая Гомеса больше походила на смесь музея редкостей и лаборатории сумасшедшего инженера. Посреди комнаты стояла гордость Гомеса — железная дорога с миниатюрными поездами, мостами и станциями. Рельсы местами исчезали в туннелях, а среди декораций можно было заметить крошечное кладбище с аккуратными крестами, полуразрушенный замок и даже миниатюрную виселица, на которой болталась кукольная фигурка.

— Смотри, mi pequeño! — с пылом воскликнул Гомес, усаживая сына перед дорожным полотном. — Вот здесь начинается настоящее приключение!

Он запустил два поезда одновременно и заставил их нестись навстречу друг другу. Гаррет, широко раскрыв глаза, следил за движущимися огоньками и захохотал, когда составы на полном ходу столкнулись, взметнув в воздух искры и пламя.

— Да! Прекрасно! — Гомес вскочил, схватил сына и высоко подбросил. — Видел, сын мой? Вот она, красота столкновения! Миг, в котором рождается хаос и жизнь становится ярче!

Гаррет хлопал в ладоши и лепетал что-то восторженное, тянув ручки к дымящимся обломкам миниатюрных вагонов.

— Cara mia! — закричал Гомес, когда в дверях появилась Мортиша. — Ты только взгляни: у него твой вкус к разрушению и моя страсть к игре!

Мортиша, слегка склонив голову, улыбнулась.

— Как трогательно, Гомес.

Гомес, сияя, поцеловал Гаррета в макушку и направился к шкафу со стеклянными дверцами.

— А теперь позволь показать тебе мою другую гордость!

Внутри, за мутным стеклом, теснились десятки фигурок — крошечные рыцари в доспехах, алхимики с книгами, правители с коронами и кинжалами. Их лица были вылеплены так тщательно, что казалось, вот-вот оживут и заговорят.

Гомес открыл шкаф и, перехватив сына поудобнее, достал фигурку в плаще с красным крестом на коне.

— Смотри, mi pequeño, это Это — Родриго Диас де Вивар! Самый великий рыцарь Испании. Его боялись и мавры, и христиане, ибо он сражался ради славы и судьбы, а не ради милости королей. Даже после смерти его враги дрожали: говорят, он выехал в последний бой верхом на коне уже мёртвым… и всё равно победил!

Гаррет широко раскрыл глаза и требовательно протянул ручки к фигурке. Его пальчики коснулись плаща, и он засмеялся.

— Ах, вот это взгляд! — восторженно произнёс Гомес. — Тянешься к испанским корням, да? В твоих жилах течёт кровь, что знает цену доблести и смерти!

Он поставил Эль Сида на место и взял другую фигурку.

Гаррет, всматриваясь в холодный блеск доспеха и меча, замер, а Гомес продолжил:

— А вот он — Ланселот, рыцарь Круглого стола, покоритель женских сердец и раб любви. Как сладка была его участь, но как горек конец! Он был отважен в сражениях, но пал перед силой куда более беспощадной, чем враги на поле боя, — перед страстью. Любовь, сын мой, так же коварна, как и наш друг Боль.

Гомес театрально вздохнул, словно разделяя трагедию рыцаря, и, довольный вниманием сына, перевёл взгляд на другую полку, где теснились люди в роскошных одеждах.

— А вот здесь, — сказал он с оттенком таинственности, — великие и зловещие Медичи, властители и отравители, покровители искусств и мастера интриг. — Он поднял фигурку Лоренцо Медичи. — Лоренцо Великолепный, вдохновитель художников и, не побоюсь сказать, соблазнитель душ. Он возвысил Флоренцию, но многие его ненавидели за это! На него покушались даже в храме, но он выжил, доказав: истинная сила не всегда скрыта в мечах.

Гаррет коснулся статуэтки, и Гомес засиял от гордости, будто ребёнок уже разделял его страсть к истории.

Затем он перешёл к другой полке, где стояли самые необычные фигурки.

— И тут, — произнёс он, делая голос завораживающе-таинственным, — мои любимцы: маги и алхимики, стражи древней мудрости. Этот маленький человечек со свитком — Николас Фламель. Говорят, он нашёл философский камень и тайну бессмертия!

Гомес прижал руку ко лбу, словно от избытка чувств.

— Представь, мой дорогой мальчик, жить вечно, наблюдая за тем, как мир становится всё мрачнее и полнится тайнами. Ах, я бы многое отдал за это!

С тех пор можно было часто заметить, как Гомес с Гарретом играли фигурками, разыгрывая миниатюрные битвы и интриги, а Мортиша наблюдала с мягкой, почти незаметной улыбкой. Но настоящим сюрпризом для всех стала Уэнсдей.

Она не проявляла восторга ни к поездам, ни к рыцарям, однако неожиданно заинтересовалась братом. Однажды она принесла в игровую свою любимую гильотину для кукол и поставила её рядом с братом.

— Если он настоящий Аддамс, он не испугается, — произнесла девочка уверенным голосом.

Гаррет, с интересом следивший за ней, протянул пухлую ручку к игрушечной гильотине и радостно захихикал, когда лезвие со звонким щелчком упало, обезглавив куклу.

Уэнсдей впервые позволила себе что-то похожее на довольную улыбку.

— Он наш, — заключила она спокойно и, отдав обезглавленную куклу брату, добавила: — Пусть это будет твоим талисманом.

С того дня Уэнсдей стала по-своему заботиться о малыше. Она показывала ему своих пауков, сажая их на край колыбели, и наблюдала, как Гаррет с восторгом тянется к блестящим лапкам. Иногда она шептала ему страшные сказки о призраках и палачах, а он заинтересованно слушал.

Гаррет привык к сестре и, завидев её мрачный силуэт в дверях, радостно тянул к ней руки. Уэнсдей отвечала по-своему: она никогда не брала его на руки, но всегда оставляла рядом «подарок» — то паука, то кусочек свечного воска в форме черепа, то обгорелую спичку.

Мортиша, заметив это, лишь одобрительно кивнула:

— Какая трогательная нежность, достойная истинной Аддамс.

Через несколько дней после «теста с гильотиной» в детскую заглянул Пагсли. Уэнсдей молча следовала за ним.

— Пора испытать его по-настоящему, — произнёс мальчик, прижимая к груди банку.

Внутри копошились жуки-могильщики, их гладкие панцири блестели в тусклом свете свечи. Глаза Гаррета тут же загорелись, и он потянулся к банке с радостным лепетом.

— Видишь? Он уже понимает, что такое красота, — удовлетворённо сказала Уэнсдей, скрестив руки на груди.

Пагсли открыл банку и осторожно высыпал парочку жуков прямо в колыбель. Насекомые зашевелились, скребя лапками по простыне. Гаррет радостно расхохотался, хлопая в ладоши, и несколько жуков, поползли прямо к нему. Мальчик аккуратно коснулся одного из насекомых пальцем, и оно замерло. Но в этот миг из заготовленного сундука выползла тонкая чёрная змея. Она сердито шипела, подбираясь к жукам. Уэнсдей с интересом наблюдала, не делая ни малейшей попытки остановить её.

И тут Гаррет, вместо испуга, издал тонкое, удивительно чистое шипение. Змея замерла, резко вскинув голову, и ответила ему таким же протяжным шипением.

Жуки кинулись врассыпную, а Гаррет продолжал шипеть. Змея свернулась кольцом у его ножек и покорно позволяла ребёнку гладить себя.

Пагсли уставился на брата, рот его приоткрылся.

— Ты видела?! Она слушается его!

— Удивительно, — сухо произнесла Уэнсдей, и в её голосе зазвучали уважительные нотки. — Насколько я помню, никто из Аддамсов не разговаривал со змеями.

Она наклонилась чуть ближе, наблюдая за тем, как её брат гладит опасное существо. Змея подняла голову, зашипела и снова отозвалась на лепет Гаррета, словно вела с ним беседу. Мальчик хихикал и отвечал ей тем же — протяжными звуками, похожими на игру ветра в щелях.

За ужином Мортиша, которой дети всё рассказали, объявила, поднимая бокал с густым вином:

— Сегодня у Гаррета появился первый друг.

— Змея! — выкрикнул Пагсли, подпрыгивая на месте.

— Прекрасный выбор, — кивнула Уэнсдей, отрезая кусочек пирога с чем-то живым внутри. — Змеи приятнее людей.

— Чудесно! — Гомес всплеснул руками, словно речь шла о самом великом событии. — Мой дедушка мог разговаривать с воронами, и те приносили ему секреты со всего мира. А моя прабабушка видела в зеркалах события, которые ещё не произошли. Но никто не мог разговаривать со змеями!

Бабуля хмыкнула, размешивая в миске похлёбку.

— Если Гаррет сможет уговаривать змей не кусаться и делиться со мной ядом, то я сделаю его своим учеником.

— За Гаррета, — произнесла Мортиша.

— За Гаррета! — откликнулась вся семья, и в этот момент из-за приоткрытого окна в зал влетела пара летучих мышей, кружась над столом, словно поднимая свой собственный тост.

1) (ит.) — моя дорогая, моя любимая

Вернуться к тексту

2) (исп.) — мой мальчик, мой малыш

Вернуться к тексту

3) (фр.) — моя луна

Вернуться к тексту