Тишина, полная боли (джен)

Ночь наступила быстро, почти мгновенно, как и вся эта жизнь, что казалась Алексом бесконечной серой тенью, не имеющей ни конца, ни начала. Его мать всё ещё сидела рядом, на краю его кровати, её лицо было размыто слезами, но глаза были пустыми, словно зеркало, в котором отражается всё, чего нет. В её груди не было сердца, а в её голосе не было сил. Она казалась заблудившейся душой, стоящей на краю пропасти, готовой упасть, но не в силах сделать ни шага.

Она долго не могла говорить, её руки бессильно сжимали край его простыни, как будто это могло вернуть ей хоть каплю контроля над тем, что происходило. И хотя Алекс не мог двинуться, его душа кричала от боли, от этого зловещего молчания, которое их сковывало. Он чувствовал, как её боль перетекала в его собственную, сжигала его сердце, заставляя его страдать в каждой клетке тела.

— Ты знаешь, почему я так? — её голос был едва слышен, почти невидим, как тень, что скользит по стенам в темноте. Она прижала ладонь к его груди, не осознавая, что уже давно не ощущала тепла живого тела. — Потому что я тебя не люблю, Алекс. И никогда не любила.

Эти слова, как кинжалы, вошли в его душу. Он слышал их, чувствовал их, хотя не мог ничем ответить. Он был проклятым, живым мёртвым, и его мать, даже в своей слабости и боли, не могла вырваться из этого заколдованного круга. Она была пленницей, как и он.

Алекс чувствовал, как эта тирания разрушает её. Он знал, что каждый её взгляд на него — это не просто ненависть, это отчаяние. Это не было злостью. Это было состояние пустоты, где не было больше места ни для любви, ни для ненависти. Она была мертва, но не могла умереть.

— Ты — моё проклятие, — её шепот был тяжёлым, как туман, который заполняет пространство. — Ты просто проклятие. И я должна с этим жить. Но разве это жизнь?

Алекс не мог ответить. Он не мог сказать, что его существование — это не жизнь. Но и не смерть. Это было нечто другое. Он был жив, но не был человеком. Его тело не слушалось, его слова оставались беззвучными, но его ум был полон страха, боли и одиночества.

Но вдруг, среди этой бездны, случилось нечто, что заставило её замолчать. И он почувствовал это, как электрический ток, пронзающий его кожу. Это было нечто невероятное, страшное и жестокое. Мать замерла, её лицо побледнело, и она выдохнула, как будто поняв что-то, что не могла понять все эти годы.

— Ты знаешь, Алекс, — её голос стал тихим, как отклик из далёкого прошлого, — ты и есть моя смерть.

Слова эти были как приговор. Алекс почувствовал, как в воздухе повисла тяжесть, которая поглотила всё: свет, звук, мысли. Он ощутил это давление, эту невыносимую тяжесть, как будто вся комната сжалась в одну точку, и не было никакого выхода.

Её руки вновь обвили его, но теперь не было ни слёз, ни отчаяния. Было лишь молчание — страшное молчание, которое не могло быть прервано. Она не могла больше вынести того, что происходило внутри неё. Она не могла больше быть той, кто оберегает. Она стала тем, кто разрушает.

И вот тогда, в этот момент, Алекс почувствовал, как её руки начинают отпускать его. Её тень больше не сжимала его душу. Она встала с кровати, и этот жест был прощанием. Прощанием, которое он не мог принять, не мог понять. Но он почувствовал, что она уходит.

Мать не вернулась.

Она ушла в ночную темноту, не оглянувшись, и оставила его в пустой комнате, где царил лишь холод.

И в этот момент Алекс понял, что она наконец-то сделала свой выбор. И, возможно, это был её последний шаг к свободе.

Он оставался там, в своём мёртвом теле, в том, что осталось от его жизни. И не было больше ни ненависти, ни любви. Было лишь холодное понимание, что, возможно, он никогда не был живым.

С каждым мгновением его существование становилось всё более бесплотным, как дым, который растворяется в воздухе, исчезая, не оставляя следа.