И вновь цветёт сирень... (гет)

Говорю честно — я не собиралась плакать. Для меня слёзы всю жизнь были неприемлемы, являясь показателем слабости и жалости к себе. Вот и сейчас я до последнего наступала себе на горло, чувствуя эту опасную подступающую волну эмоций. Но, как я ни крепилась, а сдержаться так и не смогла — соленый водопад так и хлынул из глаз. Что сказать, легко храбриться и строить разумные планы, когда ещё имеешь хоть малейшую надежду на то, что твои самые худшие подозрения не оправдаются.

Это же ужас — оказаться в прошлом! Где нет ни дома, ни семьи, ни друзей, ни знакомых. Где ты получаешь целый набор «прелестей»; антисанитарию, эпидемии, притеснение своего пола, смертные казни, войны и прочее, и прочее, и прочее… А главное — непонятно, как из этого выбраться!

— Эй, девица, ты чего это разревелась, а? — я почувствовала, что кто-то трясёт меня за плечо. — Полно лить слезы, причина-то для них какая? Не гонится уже никто за тобой…

Я утираюсь плечом и поворачиваю голову на голос. Это был тот самый мужчина, который был здесь, когда я нагло ворвалась в его комнату — нет, всё-таки, если говорить точнее, в лабораторию. Да, причин моего горя на самом деле и не видно, да разве скажешь напрямую всю правду?

— Вам не понять… — вот и всё, что я прошептала в ответ.

В это время к нам зашли те трое парней, которых я едва не сбила с ног, и обступили меня. Смотрят напряжённо, изучающе… Подумать только, а ведь для меня они все уже давно мертвы, а я для них ещё не существую. А они стоят передо мной, молодые, румяные, живые, а я сижу на полу и жую сопли… Нет, всё, пора брать себя в руки.

— Спасибо большое, что помогли, — говорю я с улыбкой, утерев последние две покатившиеся по щеке слезы.

— Представляете, ворвалась сюда, как к себе домой, объявила, что от вас, Никита Григорьевич, и что я должен молчать… А потом взяла и разревелась тут ни с того ни с сего! — всплеснул руками мужчина.

— Я на самом деле послал её сюда, — сказал тот, что был выше всех.

Понятно, значит его зовут Никита. Не сложно запомнить…

— Почему за вами гнались патрульные? — спросил меня кудрявый парень. — Впрочем, можете не отвечать; при вашей одежде, если её так можно назвать…

— Да что вы все заладили одно и то же? — не выдержала я. — Сперва блудницей обозвали, потом вообще полуголой, а теперь ещё вы намёки делаете…

— Я ни на что не намекал, — спокойно ответил парень. — Тут и без намёков всё на виду.

— Какой сейчас год? — уже не слушая его задала я главный волнующий меня вопрос.

— Вот те на! — воскликнул мужик. — Что значит, какой сейчас год? Ладно бы число спросила, но забыть год!..

— Гаврила, помолчи, — велел Никита.

Что ж, вот и второе имя узнала… А ему подходит.

— Да уведите же вы её отсюда, барин, ради бога! — взмолился Гаврила. — Я же работать не могу! Ко мне клиент скоро придёт, а я ещё не сделал ничего.

— Да кто ж тебе сейчас мешает работать, Гаврила? Между прочим, она как нельзя лучше соответствует этой комнате.

— Какой сейчас год? — громче повторила я свой вопрос.

— Вот прилипла… Тысяча семьсот сорок второй, вот какой год, — недовольно сказал Гаврила, уже отойдя к полкам с какими-то банками.

— Восемнадцатый век! — с упавшим сердцем прошептала я. — Две тысячи восемнадцать минус тысяча семьсот сорок два… Я слетела на двести семьдесят шесть лет назад!..

— Чего? — переспросили меня все четверо.

— Да так, математику практикую… — пробормотала я.

— Слушайте, а звать-то вас как? Да и вообще, кто вы такая? — поинтересовался светловолосый парень.

Так… Вот как мне быть? Рассказать всю правду? Чего доброго, ещё в какую-нибудь психушку этого времени отправят. В дрожь бросает только от одной мысли об уровне их медицины и методик… Хорошо, а что же тогда говорить? Вон они, стоят и смотрят на меня во все глаза, ответа ждут… Странно, почему мне их лица знакомы? Будто уже видела их где-то. Может, стоит довериться им? Да и как мне по-другому добиться хоть какой-нибудь помощи? Нет, все же не стоит…

К моему несказанному счастью раздался громкий стук в двери, избавивший меня от необходимости отвечать. Гаврила, закончивший к этому времени сыпать какие-то порошки на весы, весь побледнел в свете огня.

— Батюшки мои! Это наверняка от княгини Анисимовой за пудрой пришли! А я только порции отмерил…

— Ничего страшного, подождёт, — сказал Никита, взяв меня за руку и подняв с пола. — Слушайте, не знаю, как вас зовут, но вам больше не стоит в таком виде гулять по городу. Я прикажу, чтобы вам подали нормальную одежду. Пойдёмте.

С этими словами он повёл меня к ещё одним дверям в этой комнате, находящимся в конце левой стены от первого входа. Видимо; то был чёрный ход, а сейчас мы пошли к дверям, ведущим в дом. Так и оказалось. Причудливый у них здесь дизайн; всё какое-то узорчатое, резное, словно старый барский терем, с элементами дворянского дома.

— Много у вас тут лестниц, — заметила я, проходя уже пятую по счёту.

— Знаю, но к счастью, это только съемный дом, — ответил Никита.

Остальные ребята остались с Гаврилой.

— Почему вы мне помогаете? — не удержалась я от вопроса.

— Но вы же нуждаетесь в помощи, я прав? А тогда почему бы и нет? Не просто же так вы ни с того ни с сего разрыдались у Гаврилы.

Как он при этом смотрит на меня! Просто сверлит взглядом! За такие глаза в средневековье сожгли бы как колдуна, к тому же они ещё и зелёные. Видно, что вроде и реально помочь хочет, но слишком уж много вопросов накопилось.

— Если я сейчас начну рассказывать вам всё, что со мной случилось…

— Зачем вам это делать? Я же ни о чём не спрашивал, да и не моё это дело.

— Но вам же любопытно, наверное?

— Признаюсь, да, очень. Вот и первая гостевая комната, — сказал он, остановившись у небольшой открытой двери. — Ждите здесь, я сейчас пришлю вам людей.

Я зашла в комнату, закрыв за собой двери. Места здесь было не очень много, но довольно уютно. Большая мягкая кровать занимала собой большую часть пространства. Помимо неё, были стол со стулом, подсвечники с частично подплавленными свечами, полка с несколькими книгами и ящик. В углу висели иконы. Напротив входа располагалось окно, выходящее на цветущий запущенный сад.

— Что ж, довольно мило, — сказала я вслух, сбросив с плеча рюкзачок на кровать. — И вроде чисто.

Усевшись с краю, я расстегнула рюкзак и извлекла из него историю. Не самое подходящее время для чтения, но мне сейчас было просто необходимо освежить в памяти старые знания.

Никита погорячился, когда сказал, что сейчас пришлёт ко мне кого-то. Я уже до конца проследила за закатом солнца, двадцать раз перечитала необходимые мне моменты из истории, а до сих пор даже шума за дверьми не услышала. Только по саду кто-то пару раз прошёлся с хрустом. Может, зря я так слепо доверилась первым встречным, отнёсшимся ко мне более-менее нормально? С чего вдруг они стали мне помогать? Проверяю дверь — не заперта, выход открыт. Значит я свободна в своём перемещении. Да тут и из окна можно спокойно вылезти в крайнем случае.

— Неплохо было бы свет зажечь, — сказала я самой себе, потянувшись к маленьким кармашкам рюкзака, где я всегда на всякий случай держала зажигалку, но в последний момент остановилась.

Нет, подожду ещё немного. Тут в прошлом, насколько я помню, свет — это не самое дешевое удовольствие. Невежливо получится по отношению к хозяевам.

Прошло ещё немного времени, и я уже всерьёз начала задумываться о том, что неплохо было бы дать дёру, как ко мне в комнату, сразу вслед за стуком, вошла немолодая полная женщина со свечой в руках, в пышном платье желтого цвета с изобилием кружев и бантов на лифе, с рядами цветков на юбке. Прищурившись, она вдруг заголосила радостно:

— Вот вы где, голубушка вы наша! А мы-то уж извелись все, места не находили от тревоги за вас. Слава богу, привёл вас прямо к сыну крестного вашего. Ну, все позади, девонька, все позади. Сейчас переоденем вас, да домой поедем. Княгиня ой как рада будет, ой как рада!

Во время этих слащавых речей в комнату невидимкой зашла и вышла ещё одна женщина, оставив на кровати рядом со мной какой-то свёрток.

— А я-то за румянами для княгини к баринскому лекарю-то пришла, да они не готовы ещё, просит подождать. Да я не спешу, но велели нести немедля. Вот сижу и говорю: «Горе-то какое нас посетило, ой горе! Марьюшка наша, зорька ясная, пропала!» «Как пропала?» — спросил Гаврила. «Вот так!» — говорю ему. «Неделю назад верхом погулять отправилась, да и сгинула, бедная. Одного коня и нашли, да и то сам прискакал домой. А девица, княжна наша, матушка, пропала!» Ой горя, было, княжна, ой горя! Видели бы вы барыню, как днями не выходила из покоев своих. «А у барина в доме сегодня девица одна схоронилась», — говорит Гаврила. «Высокая, стройная как березка, волосья как ночка летняя, очи аки небесный свод, ланиты румяные. Уж не ваша-ли?» Я-то не слушала сперва. Думаю, бредит окаянный, надышался паров своих бесовских. А он все своё: «Да хоть взгляните на неё. У девицы этой беда с одежкой вышла, сидит в горнице с видами садовыми, платья ждёт. У окошка-то и разглядите хорошенько». Ну я и пошла. А вдруг, думаю, и в самом деле вы? Чего ему, иначе, настаивать так? А садик-то у них запущен, ох как запущен! Чуть сама без платья не осталась. Да что до того, ведь сразу разглядела вас, матушка, за один взгляд признала. «Она! Она, родимая!» — ликую в себе, и давай бегом к барыне. А по-пути на милого князя нашего, Никиту Григорьевича, налетаю. Вот голубчик обрадовался, узнав, кто вы такая! А он так и не смог понять до конца, вы-ли, аль нет, ведь целых пять годов не виделись. Ну что вы так печальны, душенька вы наша? Шишку-то какую посадили, бедняжка! Никак зверь этот проклятый все же сбросил вас? Но ничего, дома примочку сделаем, уж завтра только в памяти останется. Только, в целости-ли память эта после удара такого? Долго ведь до дома не добирались…

Я стою перед этой ряженой бабой, слушаю ее речи с поминутными взвизгиваниями, а мысли в голове скачут подобно пьяным лягушкам — то шатаясь в ледяную воду плюхаются, то как бешеные, скачут по кочкам, чтобы снова в воду сигануть, то вообще сидят на месте, икают в шоковом состоянии и глазками по кругу вертят.

— Ну что вы замерли, Марья Петровна? Одежку-то эту только в огне и жечь, а не княжне носить! Где взяли-то такую поганую?

— Какая Марья? Меня Агния зовут, — в растерянности говорю я, отшатнувшись от ее протянутых рук. — Какую ещё поганую?

— Что вы, барышня, неужто и вправду повредили память? Давайте-ка, пособите мне немного, я ж так до рассвета не управлюсь, а вам отдыхать надлежит.

Ловко избавившись от упаковки, она разложила на кровати большое бирюзовое платье. Ленты, золотая тесьма блестела на лифе, украшенные бантами складки на юбке, кружева на рукавах и неглубоком вырезе… Я почти и не заметила, как все это великолепие оказалось на мне, только процесс затягивания корсета отрезвил меня.

— Задушите! — воскликнула я дёрнувшись вперёд, но тем самым только сама себя утянула ещё сильнее.

— Что вы, барышня, да разве так туго? Я ж и не затягиваю ещё толком.

— Вот и не надо.

— А как же? Талию девице выделять следует.

— Я что сказала? Подтяни слегка, раз так надо, но на этом всё.

Говорю, а сама всё разжевываю информацию. Раз она все это время говорит мне «барышня», да «княжна», значит, меня приняли за кого-то? Как она там говорила вначале? Вроде у них пропала какая-то девушка? Где же она? Неужели я оказалась на её месте? Похоже на то. Какая-то молодая княжна… Очень молодая, ведь мне же всего восемнадцать. Интересно, и почему это она вдруг пропала во время верховой прогулки? Странно всё это, очень странно. Но, как бы там ни было, а я должна воспользоваться столь удачно сложившейся ситуацией.

— Волосики уложить следует, а то что вы, простоволосая разгуливаете.

— Отдай сюда, — говорю я, забрав у неё свою резинку, которую она уже стянула с моего хвоста. — Это моя счастливая резинка.

— Чего? — переспросила она, уже что-то сооружая у меня на голове. — Какая ещё резинка? Где вы вообще раздобыли такие диковинки? Отродясь не видала подобного.

— В лесу нашла и себе забрала вместо неисправимо испорченного платья, — отвечаю ей, пряча резинку и одежду в рюкзак.

— Куда же вы суёте это? — воскликнула женщина. — Никак разбойничье тряпьё! На что оно вам нужно? В огонь это надо…

— На память хочу сберечь. Не смей прикасаться к нему! Это приказ.

Баба только руками всплеснула, проохав что-то в очередной раз. Интересно, а как её зовут? Стоит ли показывать ей, что я понятия ни о чём не имею? Разведывать всё очень аккуратно, дабы не нарваться на новые неприятности? Три имени я уже знаю — Гаврила и Никита, у которого отца зовут Григорий. Да имя той, за которую меня приняли — Марья Петровна. А вот тут самая главная загвоздка… Чую желудком, — а он у меня никогда не ошибается, — что нечистое тут было дело. С чего эта баба так не по-доброму подглядывает, когда думает, что я её не вижу? Почему так дергает волосы, словно не в силах сдержать рвущееся наружу раздражение? Может, от греха подальше, стоит закосить, что ничего не помню? Вдруг пропажа молодой княжны была не совсем неожиданной? И почему она говорила ещё об одной «княгине»? Если бы это была мать пропавшей, то она бы говорила «ваша матушка», разве нет? Что же это за женщина?..

— Туфельки-то чего не надеваете? — снова заговорила эта пышная женщина.

— Не хочу носить старые, новые хочу.

Но уж нет, я ни за что не надену обувь, носимую до этого кем-то ещё. Одежду я ещё стерплю, но обувь — это уже перебор!

— Да какие вам новые? Дорого стоят же!

— Я — княжна, имею право.

Наконец процесс переодевания завершился. Платье было красивое, но очень неудобное! Тяжёлое, тугое, объёмное… Как они здесь такое носят? Ужас же! Смотрю в протянутое небольшое карманное зеркальце на своё отражение — волосы какими-то кудрями уложены в высокую замысловатую причёску, украшенную маленькими розочками.

Что ж, пора отправляться… куда-то. Вроде как домой. Пройдя в полутьме полосу препятствий, называемую лестницами, мы оказываемся у выхода, где нас встречают Никита и двое остальных ребят. Вот чьи имена ещё можно выведать прямо сейчас.

— Вы чудесно выглядите, Марья Петровна, — сказал мне Никита.

— Благодарю, Никита Григорьевич. Право странно, спустя пять лет, встретиться подобным образом, не так ли?

Нет, я просто самой себе удивляюсь! И когда я успела научиться так притворяться?

— Вы правы, это было весьма неожиданно, — согласился юноша.

— Мы рады, что ваша беда так благополучно завершилась, — сказал кудрявый парень.

Странно, то ли сказывается моё плохое зрение, то ли он на самом деле немного похож на моего отца в молодости?

— Благодарю… Но мы, кажется, не были ещё знакомы?

— Да, вы не были знакомы. Александр Белов, — кудрявый поклонился. — Алексей Корсак, — то же действие, — мои лучшие друзья, — представил обоих Никита.

Забавно, ещё и тёзку отца повстречала. У меня ведь полное имя — Агния Александровна Белова.

— Очень… приятно. Я — Марья, Петровна…

— Княжна Анисимова, — закончил за меня Никита. — Дочь покойного друга моего отца, а также его крестная дочь. Главная наследница всех земель Анисимова и его состояния. Простите, Марья Петровна, вам, наверное, неприятно, что я за вас заговорил?

— Нет-нет, что вы… Очень интересно послушать про себя.

Чёрт, что я несу?

— В благодарность за помощь я приглашаю вас к себе на обед, — поспешно добавила я первое, что пришло на ум.

Что ж, это уже вполне нормальная фраза и логично вытекающая из всех предыдущих событий. Только над ухом у меня почему-то раздалось недовольное покашливание моей возрастной камеристки, на которое я не обратила никакого внимания.

— Но только не прямо завтра. За одну ночь я ещё не успею прийти в себя. Послезавтра вас устроит?

— Мы с огромным удовольствием принимаем ваше приглашение, княжна, — с легким поклоном произнес Никита.

Послышался стук копыт и грохот колёс по каменной дороге: это Гаврила подогнал к нам карету, запряженную двумя серыми в пятнах конями.

— Думаю, вам будет гораздо удобнее добраться до дома в ней, чем пешком, — сказал Никита, отворяя скрипучую дверцу. — Мой камердинер послужит вам сегодня кучером.

— Благодарю вас за всё, — я воспользовалась его протянутой рукой и по ступенькам зашла внутрь кареты. — До свидания, Никита Григорьевич. Александр Белов, Алексей Корсак.

Сыграв по-очереди в китайского болванчика — то-есть покивав друг другу, — Никита велел Гавриле трогаться в путь.

— Ну, матушка княжна, вмиг домчу вас до дома! — объявил тот, щёлкнув поводьями.

— Барышня, да вы рассудка лишились! Да какие у нас гости? Княгиня не терпит посторонних в доме! — шепнула мне ряженная женщина, когда мы сели в карету.

— Княгиня… А на что я сама княжна? Не мне ли решать, кому кого придётся терпеть?

— Последите за языком, барышня! Совсем уже потеряли уважение к Анне Николаевне? Она-то вам быстро память вправит…

— Да кто она мне такая, эта Анна? С какой это стати память она мне вправлять будет?

— А с такой, что не вам всё наследство отцовское надлежало загрести! Ишь ты, при батюшке тихо сидела, а как помер бедный барин, да наследство всё ей оставил, сына родного нищим сделав, так совсем весь стыд потеряла! Вот уже добегалась — раздетая из лесу вернулась! Позорище рода! Вот как осерчает сейчас Анна Николаевна, как возьмётся за вас, дуру…

Всё, моё терпение лопнуло — я вам не забитая сирота ваших времён, я девушка из двадцать первого века! Припомнив отцовские уроки бокса, изворачиваюсь и резко обрываю эти мерзкие речи ударом в нос. Баба завыла так, что у меня аж уши заложило!

— Т-р-р… Что у вас там случилось? — обеспокоенно крикнул Гаврила, остановив карету.

— Всё в порядке, езжай спокойно, дела обыденные. Уму-разуму я тебя быстро обучу, — прибавила я потише. — Научу, как общаться со мной.

— Ах, ты, бесовская девка! Блудница бесстыжая! Всё княгине расскажу, всё…

— Я тебе рот раскрою — вслед за носом отправлю и челюсть. На цыпочках у меня забегаешь, поняла?

Она не ответила, отсев от меня подальше и со стоном удерживая у носа платок. Что ж, всё-таки до крови его разбила… Но ничего — не в первый и, думаю, не в последний раз. И тут я понимаю, что при мне нет моего рюкзака. Чёрт, да я его оставила там, в доме Никиты! Ладно, надеюсь, никто из них не станет совать нос во внутрь… А, впрочем, может эта потеря и к лучшему — где мне его здесь пришлось бы прятать? А ребята они вроде неплохие, не должны причинить ему вреда. Надо только по прибытии передать Гавриле, чтобы Никита нашёл для моего рюкзачка надежное укрытие…