Da capo con amore (джен)

Пальцев стук звучит негромко плачем бубна под дождём,

Словно песня-похоронка о любви, что тщетно ждём,

О сердцах, задетых стужей, обо всём, что не сбылось...**

Джинкс точно знала, что всё получится, потому что последнее, что она увидела перед тем, как её тело всосало в воронку и растянуло в бесформенную ленту — темную фигуру Экко, распадающуюся на частицы прозрачной пыли вместе с мастерской.

Это было хорошо. Это значило, что прежняя линия времени стерлась.

— Тупешествия во времени не лвияют на могз, так ты рагавил, Кээко?

Шатаясь из стороны в сторону, Джинкс пыталась занять стабильное место в пространстве. Или — хотя бы его определить. Но перед глазами почему-то упорно мелькали обидные воспоминания о том, как Архимаг-хрономант ленивым взмахом рук снова и снова возвращал к исходной своих учеников. И, сколько бы жизней она не отнимала — ему хватало мгновения, чтобы отмотать обратно отдельные точки пространства.

Джинкс нещадно тошнило. Возможно, от обиды на высокомерного старого упыря, пояснявшего незваной гостье, что ей «не дано». И, сколько бы стараний она не приложила, это ничего не изменит.

Магия в крови — она либо есть, либо её нет.

Точка. 

Над головой кружился турбинный винт, измазанный цветной краской. То есть, Джинкс была уверена, что он неподвижен, но ничего не могла поделать с тем, что тот танцевал у неё над головой и гулко шумел.

— Это должно пройти! — Напомнила себе она. Экко обещал.

Сдавшись, Джинкс прекратила попытки распутаться из нелепого комка и определить, где руки, а где ноги. И почему ноги — возле головы.

Она просто решила надеяться, что при обратной сборке эти части тела не перепутались местами. Оно, наверное, выглядело бы интригующе, но на практике оказалось бы нихера не удобно.

* * *

Джинкс не знала, сколько пролежала вот так.

Год? День? Час? Всё могло быть.

Осторожно усаживаясь на пол и растирая затёкшие конечности, девушка огляделась. И, вдруг перестав замечать головокружение, облегченно прикрыла глаза.

Это точно её мастерская. Цветастая и обжитая. А это значит, что портал сработал в верном направлении, а она — не умерла по дороге. Впрочем, об этом Джинкс даже не беспокоилась, и вовсе не потому, что не ценила свою жизнь: ещё во время запуска она убедилась в успехе, наблюдая рассыпающуюся картинку будущего, которого не должно состояться.

Она смогла вернуться, даже никого не убив и лишь старательно подражая манере уговоров, не единожды слышанной в кабинете «Капли».

Возможно, у Экко, с его целеустремленностью и верой в лучшее, действительно лучше могло бы получиться исправить прошлое: он бы применял логику, стратегический подход и рано или поздно, но своего добился бы, потому что Джинкс откровенно ему солгала, заявив, что в это время безвылазно сидела в мастерской.

Так что он бы гарантированно смог добраться до того маленького йордла, и… Вот только Джинкс справедливо сомневалась, что в планах Экко нашлось бы место для здравия Ока Зауна.

Да, в этом всё дело.

Экко хотел спасти всех. А Джинкс — только одного.

И ей было за это ни капельки не стыдно, тем более теперь, когда она позволила себе уверовать в успех своего предприятия.

Следующий вопрос повестки: не где она, а когда именно.

Правильно ли сработал их портал, или выплюнул её ближе к середине отрезка, засбоив? Если так — то всё напрасно.

Не для всех, разумеется. Только для неё.

Джинкс принялась вглядываться в окружающие предметы внимательнее, героически преодолевая муть и расфокусировку зрения.

Детали. Ей нужно было найти детали, которые…

Багряная мужская рубашка всё ещё висела на спинке барного стула. Плоская железка, выполнявшая роль палитры, всё ещё лежала поверх записей возле зеркала, и всё ещё хранила следы темной однотонной визажной краски.

Жестяная пепельница на широкой ручке неуместно массивного кресла, граммофон, несколько невообразимо скучных (на вкус Джинкс) пластинок, кофейная пыль…

Девушка тоненько взвизгнула.

У здешней Джинкс еще не было поводов избавиться от всего этого. Здешняя Джинкс еще не решила, что убийца не имеет права на символы доверия со стороны убитого.

Получилось, получилось, получилось…

Кровь приливала к голове. Шум нарастал. И вдруг… С оглушительным треском лопнул её личный вакуум — кокон застарелой серой пустоты, адская тишина без права возвратного момента. Все это рухнуло под напором осознания произошедшего.

Уже много лет она слушала гнетущую тишину без голосов. Тех самых, своих. Он забрал их с собой. Он обещал, что поможет с ними разобраться, и сдержал слово. Но она никогда не хотела, чтобы он сдержал его так.

Он унёс её вину перед прошлым с собой, туда, откуда не возвращаются. Но оставил вместо этого скорбь, и она оказалась в разы хуже прежних обвиняющих теней, корящих её за ошибки Паудер, потому что была всюду, и заполняла пустотой изнутри и снаружи.

Джинкс была прощена им, но — им же и наказана безграничным одиночеством, обреченная до самой смерти по ночам бессонно лежать в темноте и слушать ничего.

Вряд ли он этого хотел. Но оно — случилось. И она впервые поняла, как ощущают утрату другие люди: их кара — больше никогда не видеть и не слышать тех, кого они потеряли.

Кровь, его кровь, у неё на руках, на лице, груди. Это случайность, она не хотела, не хотела, никогда бы не помыслила…

Каждое отражение окровавлено, из каждой зеркальной поверхности смотрит на неё с укором синеглазая девушка, у которой Джинкс выдрала из груди сердце и бросила в реку.

Этой девушки не существует, ведь Джинкс точно знает, что её глаза теперь навсегда испорчены шиммером.

Она жила в этом тихом тусклом мире без целей и смысла долгие годы, и лишь однажды, в день, когда миротворцы забрали у неё Ишу, паника накрыла её настолько, что отголоски прежней истерии замельтешили на грани сознания, спутывая рассудок и выкрикивая ей в голову дрянные визгливые обвинения в негодности и бесполезности. И лишь единожды он пришёл к ней сам. Его тень, которую она уже устала бессильно звать, появилась возле камеры, принося в дар понимание, прогорклое и отвратительное, выжимающее из тела кислотные слезы.

Именно это осознание уничтожило её окончательно, а не взбесившийся Варвик, лишивший жизни Ишу.

Голубой глаз бездушно стекленеет, гаснет оранжевая буря посреди черноты, и когда это происходит, Джинкс видит разницу.

Она понимает, как на самом деле он всегда на неё смотрел. Даже сейчас.

Прежние тени: Майло и Клеггор, Вай и Вандер, они могли бы и в реальности говорить все те ужасные вещи, которые она им приписывала, а Джинкс — могла достоверно верить, что они способны поступить с ней подобным образом. Но он… В тот вечер, через силу сглатывая густой вязкий багрянец, он не оставил ей ни единого шанса обвинять себя от его имени. Он… он её простил. И, как и все остальные, он был мертв, а этот образ — просто очередное порождение её больных фантазий. Её, воплощенное в иллюзию, отчаяние.

Иллюзия эта, подобно прежним её выдумкам, могла говорить и действовать только в пределах того, что Джинкссама была способна себе вообразить — но не более. И все эти призраки всегда были бессмысленны и фальшивы, потому что никогда по-настоящему не существовали.

Его не было возле камеры.

Он ушёл — она его отправила — туда, куда сама не решилась пойти вместе с тем, что осталось от Вандера — хотя Варвик мог бы стать достойным спутником. Но…

В итоге Джинкс оказалась лишённой даже такого извращённого, ранее привычного ей способа встретиться с теми, кто ей дорог; после ни один голос не спасал её от безмолвия.

Джинкс осталась. Слушать пустоту и не различать ярких красок. Осталась искать магию, чтобы затоптать робкие ростки надежды на чудо, когда — найдёт.

Вакуум лопнул, впуская живой звук. Серый мутный кокон рассыпался, обнажая яркие краски мира вокруг.

Она обнаружила магию там, где меньше всего ожидала её найти — и именно тогда, когда уже перестала искать.

Сердце робко наращивало ритм, ещё не до конца веря в произошедшее.

Как же она скучала.

Медленными, осторожными шагами Джинкс подходила к рупору.

Это устройство насчитывалось третьим, позаимствованным из кабинета хозяина «Последней капли». Первое она сломала случайно, из второго — соорудила громкоговоритель. А этот… пока держался, не был разобран на детали и иногда — даже использовался по назначению.

Игнорируя мелкую дрожь в руках и тошноту, Джинкс осторожно стряхнула пыль с бумажной упаковки пластинки. Той самой, скучной. Не своей.

Граммофон кашлянул всего лишь раз, а после — минорный мотив поплыл по комнате.

— Ты сказал, что разлучиться нам придется навсегда.

Лето кончилось, и птица улетела из гнезда.

Инструменты, непривычные для Зауна, гортанный язык, чуждый Валорану, текст, который владелец пластинки ей переводил.

— На песке следы размыла набежавшая волна,

Я теперь брожу уныло, за столом сижу — одна.

Подражая танцующим на балах в Пилтовере дамам, девушка восторженно кружилась по захламленному помещению. Касаясь перил, легко перепрыгивая на узкие железные лесенки, вдруг находя неизъяснимую прелесть в мелодии, которая нравилась не ей.

Шум.

— Будет раскоординация. То есть, я не уверен, но у меня она в прошлый раз была.

Шум заглушал слова иноязычной песни, но она помнила их наизусть, хотя на то, чтобы выучить их по памяти, ей понадобилось время.

Долгое время в могильной тишине.

Она почти не слышала музыки, но это не мешало ей угадывать такты. Может быть, она даже что-то выкрикивала, раскачиваясь на веревках, свисающих с потолка.

Поехавшая сука Силко.

Они могли теперь говорить о ней всё, что их душе угодно. Джинкс больше не будет спорить, не станет доказывать им, что принадлежит лишь себе и чего-то стоит в отдельности от Ока Зауна.

Она смогла это доказать годом позднее. После того, как его не стало нигде.

Люди рисовали её лицо на стенах, люди красили волосы синей краской, люди выкрикивали её имя… и будто бы забыли, кто именно из них двоих годами отстаивал независимость Зауна, а кому — было откровенно на неё наплевать.

Её даже сделали героем в Пилтовере после «смерти». Но это — не сделало её счастливой.

Чокнутая шлюха химбарона.

Пусть эти слова будут правдой. Пусть все начнется сначала.

Вдруг застыв на месте, Джинкс пошатнулась, глядя прямо перед собой. Зрачки расширились до предела, губы задрожали, а на лбу выступила испарина.

Отражение в мутном зеркале глупо моргало в ответ, глядя на неё испуганными глазами.

Синимиглазами.

— Мне надо подумать… — Дрожащий голос звучал жалко — Все будет по плану, и я его почти придумала… слабая, бесполезная Джинкс — это плохо, очень плохо!

Ей нужно было Мерцание. Гребаное Мерцание в огромных количествах, текущее в ней вместо крови. Иначе она не ручается ни за единый благополучный исход, или что там Экко имел ввиду про мир во всём мире.

А уж гарантировать безопасность хотя бы себе, а не то, что кому-то ещё — и вовсе очень спорно.

**

Синджед хоронится на задворках темного города, в самых лютых ебенях, что ведомы Джинкс, не считая нижних шахт и катакомб.

Девушка скользит по темноте, на ощупь снимая панели с пушки и на ходу пытаясь закоротить контакты в обратную сторону.

Никто и не говорил, что будет легко.

Дождавшись, пока согбенный силуэт одного из крысенышей, пораженных Мерцанием и иногда бродивших поблизости, покажется на горизонте, Джинкс нажала на курок.

Боль прошила живот. Жар потек по ногам, в нос ударил запах железа.

Кровь. Её кровь.

Алые следы ботинок на грязной земле, багровые отпечатки рук на щербатой стене. Они тоже её.

Быстрые удаляющиеся шаги. Крысы всегда докладывают первыми в надежде на дозу. Оно и хорошо: в этом путешествии в один конец никто не будет страдать, кроме неё самой. Никто не будет виноват, и никто не будет безвинно наказан.

Джинкс вышибает дверь с ноги, не удерживая равновесия и падая внутрь помещения, заходясь в кровавом кашле. И ей очень везёт, что Синджед — на месте, а не ушел бродить по пещерам.

Док смотрит на неё не то, чтобы удивленно, а скорее, с холодным исследовательским интересом. А Джинкс очень не хочется стать очередным объектом и ненароком оказаться в аквариуме.

И потому, преодолевая желание выблевать желудок, девушка поспешно решает уточнить, что ей от местного гения понадобилось:

— Мне нужен шиммер. Весь, что у тебя есть. В меня.

— Сомнительное предложение. — Тянет фразу Синджед, задумчиво наблюдая, как одна из девчонок его работодателя давится спазмами и сплевывает розоватую пену на его пол.

— Ты хочешь завтра обсудить… с Силко… почему я умерла у тебя на пороге?

Этот аргумент становится решающим. По крайней мере, Джинкс думает так, когда горизонт заваливается на бок, а Док раздваивается.

Примечания:

Les moulins de mon cœur — Claude François