Гибель отложим на завтра (джен)

Всю ночь в захваченном замке горел свет — пировала военная знать. Звучала музыка, доносился громкий смех, раздавались бранные песни и грустные баллады. Длинный стол заставили яствами — жареной дичью, и фаршированными утками, и запеченной рыбой, и яблоками в меду, — вино лилось рекой, извивались в танце гибкие танцовщицы, бросая призывные взгляды тем, кто казался им покрасивее и побогаче. Кто-то пил мало, кто-то много. Некоторые покачивались, глядели вокруг осоловевшими глазами, из последних сил сохраняя зыбкое равновесие.

Во главе стола восседал великий кхан, рядом с ним — советник Таркхин и военачальник Ирионг. За спиной правителя, держа руку на мече, стоял предводитель телохранителей — Видальд. Эти четверо почти не пили: присутствие кхана на пиру было данью уважения воинам, они это заслужили, взяв Антурин. Элимер давно хотел заполучить город-крепость, который преграждал путь к Иллирину и был союзником этого государства.

Сначала провели мощный штурм, затем последовала изнурительная осада, а после среди осажденных нашелся предатель — он и открыл ворота. Войско ворвалось в Антурин и овладело им почти бескровно.

Об Антурине, небольшом древнем государстве, ходило много легенд. Рассказывали, будто основатели замуровали сотни людей в стенах, а потому разрушить их, согласно преданию, невозможно.

Еще говорили, будто раньше на этих землях жили дикие племена, которые поклонялись жестоким кровавым богам, а вождей хоронили, возводя над ними курганы. Потом племена ушли, а курганы остались, наводя на людей ужас. Никто не решался строить в этих местах дома: слишком много странных и страшных историй ходило о проклятой долине. Но пришел в эти края колдун-изгнанник Антурин и снял с земли проклятие — тогда и родился город, названный в честь основателя. Скоро он разросся, завоевывая или принимая под покровительство окрестные селения, и превратился в империю.

С тех пор пролетели века, большинство из когда-то принадлежащих Антурину земель откололись, а правители погрязли в спорах за власть и борьбе с мятежами. Вот и стало ослабевшее государство легкой добычей Отерхейна.

В разгар веселья, когда вино лилось мимо ртов, песни утратили стройность, а подвыпившие танцовщицы перестали танцевать, кхан поднялся из-за стола и подал знак Ирионгу и Таркхину. Все трое двинулись к выходу, Видальд последовал за ними.

— Ты сделал, как я велел? — спросил кхан военачальника, стоило им оказаться за дверью.

— Да, повелитель. Везде стража, воины следят за улицами. Я приказал Гоменху, он проследит, чтобы к дозорным не попало ни единого бочонка вина. Все-таки мы не у себя дома, а Антурин еще не Отерхейн.

Кхан кивнул.

— Осторожность не помешает. Надеюсь, дозорные не возмущаются, что их лишили отдыха?

— Что ты, мой кхан, они не смеют. Их возглавляют опытные десятники, волноваться не о чем.

— Хорошо. Прикажи Гоменху, пусть проследит, чтобы эти десятники, если все будет спокойно, получили вознаграждение.

— Все будет исполнено.

— Надеюсь. Видальд, — Элимер обернулся к мужчине с мрачным лицом, полускрытым черными волосами.

— Слушаю, кхан, — голос прозвучал вальяжно.

Этот человек не проявлял излишней, на его взгляд, почтительности. Элимер тщетно ему внушал, что нужно соблюдать Придворное уложение. Упрямый горец на словах соглашался, но не признавал себя всецело подвластным правителю, утверждая, будто служит по собственному желанию. Отчасти так оно и было.

Об истории, связанной с Видальдом, знали только сам Элимер и отряд его телохранителей, другие подданные понятия не имели, как и откуда Видальд с отрядом появился в войске кхана.

А история вышла презабавная...

В тот день, когда Элимер расспрашивал главаря разбойников об Аданэе, ему в голову закралась необычная мысль, и вместо того, чтобы отдать приказ о казни головорезов, он продолжил расспросы:

— Как тебя зовут? Откуда ты? Почему стал разбойником?

— Эй, не слишком ли много вопросов? — ухмыльнулся черноволосый, но, заметив, как сошлись на переносице брови собеседника, сказал: — Ну ладно-ладно, не злись. Ради моих ребят, раз уж эти олухи теперь у тебя в плену. А ты за это отпусти нас.

— Ты не в том положении, чтобы ставить условия.

— Верно подмечено, — нахально подмигнул главарь. — Видальд-Ворон я. Горец с Высоких Холмов. А разбойником стал… Хм, давно то было… С отчимом не поладил, сбежал, да прибился к одной шайке. Сначала мальчиком на побегушках был, а как вошел в возраст, так помощником главного. Где только ни побывали, от моря до моря прошли,покав Райхане нас не накрыли. Я и еще несколько из наших сбежали, разделились. Я в Отерхейн двинул, к столице, думал, в войско возьмут, мечом-то я неплохо машу. Да куда там! Не взяли. Сказали: чужеземец и рожа грабительская. Я еще пошатался по Отерхейну, даже батраком малость поработал, да понял, что вольная жизнь хоть опасна, да вольна. Вот и набрал свою шайку. Мы уж к независимым княжествам думали двинуть, там нашему брату вольготнее, да тут вы нас скрутили. Вот и вся история. Ну что? Отпускаешь?

— Я еще не все спросил.

— И отчего некоторые так любопытны? — с шутовской усмешкой бросил головорез. — Хей, а может, ты к нам прибиться хочешь? Это завсегда пожалуйста, дерешься ты недурно, — Видальд расхохотался, затем добавил: — Ладно, молчу. Спрашивай уж.

— А что, если тебе и твоим людям предложат стать воинами Отерхейна?

Взгляд разбойника стал сосредоточенным, на лице промелькнуло подозрение.

— Кто же нам такое предложит?

— Я.

— Понятия не имею, кто ты, — фыркнул главарь.

— Имя мне Элимер, я властитель этой страны.

Если Видальд и удивился, то виду не подал. Приподнял одну бровь и, почесывая затылок, протянул:

— Зачем кхану вербовать разбойников? Больно это странно.

— Допустим, кханом я стал недавно, и большинство моих подданных служили еще моему отцу. Не всем из них я доверяю достаточно, ведь кое-кто предпочел бы видеть на троне другого. А мне нужны свои люди.

— У нас хоть выбор-то есть?

— Конечно. Либо вступаете в мое войско, либо…

— Либо ты нас убьешь, — со смехом закончил фразу Видальд. — Какой же это выбор?! Это...

— Я не договорил, — оборвал его Элимер. — Либо ты поклянешься кровью Горы, что уведешь из Отерхейна своих людей, и вы никогда сюда не вернетесь.

— А ты неплохо знаком с обычаями горцев, если требуешь этой клятвы... Но с чего такое великодушие?

— Никакого великодушия. Просто мне не нужны рабы, согласные на все, лишь бы сохранить свои жизни. Мне нужны воины, верные по собственной воле, поэтому я и предоставляю выбор. Я достаточно знаю народ горцев, чтобы понять: если поклянешься, токлятвунепредашь.

— Ты молод, но неглуп. В общем-то, я не прочь стать воином, но не могу отвечать за моих ребят.

— Ты их главарь — спроси! Если откажутся, пусть убираются из Отерхейна, никто их не тронет.

Остальные разбойники оказались не столь хладнокровны, как их главарь, а потому не удержались от удивленных возгласов и вопросов.

— Молчать, сукины дети! — прикрикнул Видальд, и ватага умолкла.

Отказались от предложения Элимера лишь несколько молодых парней, которым по юности или глупости разбойничья жизнь все еще казалась привлекательной. Они двинулись к границе, а остальные составили отдельный отряд.

Бывшие разбойники показали себя сильными воинами, верными кхану, и через год Элимер приблизил их к себе, а после и вовсе сделал телохранителями. Однако никто не должен был узнать, чем они занимались в прошлом: в народе слишком велика ненависть к искателям легкой наживы.

— Его надежно заперли? — спросил кхан телохранителя.

— А то! Он наверху, комната охраняется.

— Сколько ему пообещали?

— Полсотни злат.

— Немалые запросы… Ладно, посмотрим, — глаза Элимера сверкнули. — Не понимаю, зачем он открыл нам ворота? Думаю, ему недурно жилось при антуринских правителях.

— Он говорил, духи предсказали, будто Антурин падет, а его убьют захватчики. Вот и решил подружиться с нами и спастись, — усмехнулся Ирионг.

— Необязательно отдавать деньги, — вставил Видальд. — Пусть радуется, если ноги дадут унести. Мерзкий тип. Знаешь, как говорят у нас в холмах? Предавший предателя — не предатель.

— Замолчи, — поморщился Элимер. — У вас на холмах говорят еще и «кто обещание не держит, того боги не берегут». Так что я выполню сказанное. И потом: что такое полсотни злат за взятый Антурин?

За разговором четверо приблизились к невзрачному проходу в стене. Там начиналась крутая узкая лестница, сейчас погруженная в темноту, а у нижней ступени лежали заранее приготовленные факелы.

— Не стоит идти всем, — обратился кхан к подданным. — Я отправлюсь с Видальдом, вы же ступайте и отдохните перед утренним советом.

Лестница привела в тесный коридор, где находилась лишь одна дверь, возле которой скучали стражники. Завидев правителя, они приосанились и вскинули копья в знак приветствия. Один из воинов отворил дверь большим проржавелым ключом, и Элимер вошел в комнатушку.

В жаровне у стены тлели угли, на низком столе коптил масляный светильник, высвечивая короткую скамью и узкий диван, на котором и лежал антуринец. Поняв, что к нему явились отнюдь не стражники, он вскочил и грохнулся на колени.

— Приветствую тебя, великий император. Я, твой покорный раб, молюсь, чтобы боги благоволили тебе, страна твоя процветала, а потомки твои…

— Молчи, — прервал его Элимер, — хватит восхвалений. И поднимись.

Смущенный антуринец поднялся с колен и опустил голову. Некоторое время Элимер рассматривал его: седой, невысокий, тело рыхлое, на лбу глубокие морщины. Глаза бегают, что говорит не то о лживости, не то о трусости, а может, и о том, и о другом. Прав Видальд — и впрямь неприятный тип.

— Ты провидец, верно? — нарушил молчание кхан.

— Да, мой повелитель.

— И ты хочешь получить полсотни злат и стать моим личным прорицателем?

— О, если это будет угодно великому властителю, я буду безмерно счастлив и восхвалю богов за дарованные мне блага!

— Ты всегда столь учтив? — заметив, что провидец снова собирается что-то сказать, Элимер одернул его: — Неважно. Золото ты получишь. Видальд!

Телохранитель отвязал от пояса кожаный мешочек и подал кхану. Тот бросил его на стол.

— Бери!

Прорицатель с опаской глянул на правителя, потом протянул руку и схватил кошель. Элимер продолжил:

— А теперь поговорим. Насчет второй твоей просьбы: как я понял, ты хочешь быть при мне... Но я не знаю, насколько ты хорош. Предскажи мне судьбу. Сейчас.

— О да, мой повелитель. — Прорицатель хотел снова упасть на колени, но, уловив раздражение кхана, передумал. — Мой повелитель, твоему верному рабу духи уже давно про тебя рассказывают.

— Неужели? — Элимер приподнял брови.

— О да, очень давно! Они сказали, что ты — великий завоеватель. Пройдет немного времени, все народы падут ниц перед твоим величием, ты завоюешь Иллирин и Эхаскию, потом тебе покорятся и заморские страны. У тебя будет много жен и славных потомков, твое имя воспоют в легендах...

— Достаточно. А как насчет бед и неудач? Есть что-то плохое?

— Только то, с чем ты сможешь справиться, мой повелитель. Опасайся людей, что были близки с твоим братом.

— Что тебе известно о моем брате?

— Только то, что рассказали духи. Твой брат был завистливым и подлым человеком, он ненавидел тебя и мечтал убить. Но боги благоволили тебе — не ему. Ты поразил его в поединке, и теперь его слабый дух в царстве мертвых, ибо никто не способен встать на пути такого властителя, как ты.

В глазах Элимера полыхнула злость.

— Хватит, — процедил он. — Ты льстишь мне, и льстишь неумело. Неужели твои правители были настолько глупы, чтобы доверять твоим предсказаниям?

Лицо провидца исказилось, но через несколько мгновений вновь приняло угодливое выражение.

— Их разум, конечно, не сравнится с мудростью властелина Отерхейна, — пропел он.

— Что ж, я всегда стараюсь выполнять обещанное. Выполню и сейчас. Золото уже у тебя, и только что ты выдал первое предсказание. Значит, и второе мое обещание исполнено. Но ты забыл о главном — ты не просил сохранить тебе жизнь.

Прорицатель побледнел и, отступив на несколько шагов, промямлил трясущимися губами:

— З-за что?

— Ты попросил слишком много, а я не желаю держать при себе лжецов и глупцов.

— Я… я больше ничего не прошу! И деньги отдам, позволь только уйти!

— Увы, ты слишком поздно об этом подумал.

Кхан краем глаза посмотрел на Видальда: бывший разбойник с полувзгляда понимал желания правителя.

Шаг вперед, взмах изогнутого меча — и голова провидца покатилась по каменному полу. Тело рухнуло следом. Элимер провел рукой по лицу, вытирая попавшие на него брызги крови.

«Не зря духи предсказывали ему гибель»,- пронеслась мысль.

Видальд вытер меч, вложил в ножны и вслед за кханом двинулся к выходу. Элимер прошел мимо стражников, не оглядываясь, телохранитель же обернулся к ним и бросил:

— Там тело. Уберите, пусть его похоронят, сожгут, или что они там делают по местным обрядам. Только деньги, что при нем, не трогайте: прокляты они. — Воины кивнули, а Видальд, усмехнувшись, пробормотал: — Порой Пересмешник выдает злые шутки…

Шаги кхана и его телохранителя затихли вдали, а стражники вошли в комнату и склонились над телом.

— Ну, что делать будем? А, Ларун?

— Что-что… Сказали же: тело убрать.

— А деньги?

— А что деньги? Ведь сказано тебе — прокляты они! Ты как хошь, Бридо, а я к ним не притронусь. Я, знаешь ли, во все эти штуки колдовские еще как верю.

— И то правда. Слушай, может, в покрывало его замотаем? — Бридо указал на покрытый толстым сукном диван.

— Давай. Внизу отдадим местным, пусть сами хоронят.

Воины сдернули покрывало и расстелили на полу. Сверху уложили тело и голову провидца и, не переставая болтать, принялись заворачивать в сукно.

— Мы-то с тобой куда потом, а? — спросил Ларун.

— Да кто ж его знает куда? Не здесь же пустую комнату охранять. А нового приказа не было.

— Может, к десятнику? Он скажет.

— Он-то скажет, да только нам это надо, что ли? Может, лучше того, на пир? Никто и не заметит. Ты как?

— Не-а, — покачал головой Ларун. — Нельзя. Это ночью не вспомнят, а как с утра пьяный валяться будешь, так мигом. Не, давай лучше к десятнику.

— Ну, к десятнику, так к десятнику, — вздохнул Бридо.

Стражники несли тяжелый сверток, ухватив его с двух концов, а из него сочилась кровь, оставляя на камнях липкие темные пятна.

Выйдя во двор, воины тут же поймали двух слуг и избавились от ноши. Те положили труп в двухколесную тачку, сами впряглись в нее и повезли за ворота, стражники же неторопливо шли следом, поддерживая праздную беседу.

— О чем этот жуткий Ворон-то говорил? Ты понял? О каком-то пересмешнике...

— Э, Бридо, вот сразу ясно, что родом ты не из наших краев. Пересмешником Ханке-плута называют.

— Ханке?

— Ну да. Вот, слушай. Мне дед рассказывал, когда еще жив был, а ему — его дед…

Первых богов было девять. Младший среди них — Ханке.

Разделили боги меж собой власть над миром, но не нашлось дела для Ханке — пока его братья и сестры мир делили, он с водяными девами на дне реки играл. Вот и остался ни с чем. Разозлился тогда Ханке. Как же так, — думает — всем богам люди жертвы приносят да восхваления поют, а про меня и не вспоминают. И задумал он тогда людей с богами рассорить, чтобы самому главным сделаться.

Собрал богов на совет и так сказал:

— Побывал я, братья и сестры, на земле. Насмотрелся, наслушался. Слишком добры вы к людям стали. Перестали они богов уважать: жалуются, негодуют. Надоело им оружие ковать и воевать, солнце им слишком жарко светит, дожди сыростью кости ломят. Не хотят женщины ткать и прясть, проклинают они Наннэ, ремесло подарившую. За скотом ухаживать перестали, на судьбу треклятую жалуются, а на смерть и того более.

Возмутились боги и так решили: лишить неблагодарных людей даров своих.

Тогда исчезло с земли солнце, прекратились дожди. Деревья и травы засыхали, скот худел, оружие из рук воинов выпадало, а у ткачих и нить рвалась, и ткань расползалась. Не понимали люди, за что же их боги карают. Уже начали о конце мира поговаривать, когда явился к ним Ханке-рыжий бог и так сказал:

— Потому у вас, люди, жизнь плохая пошла, что не тем богам вы поклоняетесь. Это я — Ханке Великий — всем в мире заправляю. Долго я ваше непотребство терпел! Костров не видел, песнопений не слышал. Иссякло мое терпение, потому и вам жизни не стало — страшен я в гневе. Но простить вас готов, ибо слабы вы умом и не ваша в том вина. Знайте теперь, кому хваления возносить, почитайте меня, Ханке, более других богов, и благодать к вам вернется.

Пали люди ниц, протянули в мольбе руки к Ханке, а тот исчез и был таков.

Исчез Ханке с земли, на небо перенесся, да сразу совет созвал. И сказал богам:

— Побывал я, братья и сестры, на земле. Насмотрелся, наслушался. Опомнились глупые люди, осознали вину. Жрецы их круглые сутки в бубны бьют — во славу вашу, костры возжигают — во славу вашу. Детям своим о деяниях ваших рассказывают — во славу вашу! Жалко мне людей стало, ведь недолговечен срок их земной, а потому ума и не нажили. Простить бы их надобно.

Посовещались боги и сделали так, как Ханке советовал.

Вернулось солнце на землю, дожди благодатные прошли, леса зазеленели, скот пожирнел, и никогда еще не ковалось столь крепкого оружия и не ткалось столько прекрасных тканей, как в это время. Дети здоровыми рождались, болезни исчезли — второй золотой век настал. Живут люди, не нарадуются, Великого Ханке благословляют, ему костры возжигают.

Благословляют люди Ханке, да только прочие боги заметили: что-то не так пошло. Они людям милость свою вернули, но ни дыма костров, ни песен к ним с земли не возносится, зато Ханке довольный бродит, сытый да румяный, улыбка хитренькая с губ не сходит.

Догадался тогда Гхарт сам на землю глянуть.

Взглянул — и поразился! Видит он, что люди Ханке костры возжигают, а о прочих богах не вспоминают. Понял тогда Гхарт хитрость младшего брата, и гнев обуял его.

Собрал он богов на совет, и на совете том раскрыл обман Ханке. Зашумели боги, затрясли кулаками, окружили обманщика.

Испугался Ханке, холодным потом покрылся, да виду не подал. И так говорит:

— Подождите ругать меня, братья и сестры. Я ж все только для вас и придумал. Такая задумка моя была: показать людям, как важно богов чтить, ибо коротка человеческая жизнь, забыть могут. А вам, братья и сестры, доказать хотел, что приглядывать за людьми надо, ведь слабы они умом, как бы чего не натворили... А о собственной славе и не помышлял, на том и стою.

Посовещались боги, и сказал тогда Ястре — повелитель небес:

— Это ты, младший брат, хорошо придумал.

Остальные покивали и разошлись. Один Гхарт остался и высказал:

— Хитрец ты, Ханке — и нас, и людей провел. За находчивость твою не стану изгонять тебя навсегда, но на глаза мне три века не показывайся! — и сбросил Ханке на землю.

А там его уже люди поджидают — толпа целая — кто с топором и вилами, а кто и с мечом.

— Подлец! — кричат. — Обманул ты нас! Не жить тебе более!

Испугался Ханке, потом холодным покрылся, да виду не подал. И так говорит:

— Подождите ругать меня, люди. Я ж это только для вас и придумал! Такая задумка моя была, чтобы показать вам, как жить можно. Вот вы трудитесь, трудом своим пищу добывая, а я ничего не делал, а столько времени дары от вас принимал. И вы так можете. Я вам, люди, хитрость подарил, обману и ловкости научил, показал, как без труда жить хорошо. И за то вы и мне теперь костры возжигайте.

Сказал так хитрец и улизнул.

С тех пор повелось, что призывают люди Ханке, когда нужно соседа вокруг пальца обвести, либо воровство с разбоем учинить. Да и честные люди нет-нет, да подкинут Ханке подношение. Так, на всякий случай.

Вот как обрел Ханке дело свое. Прозвали его после этого Ханке-плут или Ханке-двуликий. А еще — Пересмешник. Потому что больно любит он над людьми да богами пошутить и поглумиться.

Завсегда Ханке опасаться надо, а если сам человек кого обмануть пытался, да не вышло, так еще сильнее. Не нравится Ханке, когда его дары пропадают. Тогда он сам так над тобою посмеется, что берегись! Можешь и головы не снести, вот как этот несчастный.

Ларун кивнул в сторону свертка, который слуги уже снимали с повозки.

— Да, вот как этот несчастный, — повторил он.

— Забавная легенда.

— Да, про Ханке все такие, — хохотнул Ларун.

Они надолго замолчали.

Сверху, из замка, доносился шум пира и слова незатейливой баллады о морском царе, которого русалка на дно заманила.

… Но вот надоело тому царю

Любиться с девицей в подводном краю.

Скучая по суше, по битвам и небу,

Столетья спустя он вышел на землю,

Вот сделал два шага — и все, его нет.

Лишь горсточка праха лежит на песке.

Ведь не живут сотни лет на земле…

* * *

Элимер снова, как в детстве, оказался в Долине Ветров. Он стоял у подножия гор, на лугу, усыпанном крокусами и купальницами. От земли парило.

«Будет гроза», — подумал он и понял, что хочет ощутить ее силу, ведь гроза очищает.

На открытую ладонь упали первые капли.

Одна, вторая.

Они чисты и прозрачны. Словно слезы. И так приятно холодят разгоряченное тело.

Третья, четвертая.

Они стали теплыми и липкими, они окрасились в багряный. Это кровь, это ее запах. Такой странный — отвратительный и одновременно манящий.

Кровь — шепчет дождь.

Кровь — шелестят травы.

Кровь — ударяются камни друг от друга.

Элимер поднял голову — и не увидел неба. Вместо него возвышалась бесконечно высокая гора, и камни ползли по ней… вверх. Перестукивались и переваливались, как живые. Запачканные кровью, они казались ранеными и словно сами источали ее.

«Куда они ползут?» — только подумал Элимер и вмиг увидел.

Там, на вершине бесконечно высокой горы, стоял Аданэй. Он был огромен, а вместо лица у него зияла сплошная рана — ни носа, ни глаз, ни рта — одна кровавая дыра.

Так вот откуда лилась кровь, понял Элимер.

— Гроза очищает! — крикнул Аданэй отсутствующим ртом, и воздел руки вверх, повелевая камнями.

Элимер откуда-то знал, что они его послушают.

В то же мгновение огромные булыжники и мелкие острые камни, которые до сих пор медленно ползли вверх, всей своей массой рухнули вниз, на Элимера. Он поднял руки над головой, словно это могло остановить убийственный поток.

— Этого уже не остановить! Это началось! — услышал он брата, а потом камни сложились над ним курганом, похоронив под собой.

Элимер с криком подпрыгнул на ложе и распахнул глаза. Голова раскалывалась, словно ее и впрямь ударило булыжником или сдавило железным обручем, дыхание было тяжелым и частым, по лбу струился пот.

Кхан опустил босые ступни на холодный каменный пол, встал с кровати, и боль усилилась, хотя казалось, что сильнее некуда. Прижимая пальцы к вискам, Элимер посмотрел в открытое окно. Серые утренние лучи проникали в покои, прокладывая светлую дорожку к сундуку у прикрытой гобеленом стены. Воздух нес прохладу и сырость — ночью прошел дождь.

«О, боги, как в моем сне».

Элимер глянул на небо, словно ожидал увидеть вместо него гору, но увидел только густые молочно-белые облака. Раздался осторожный стук в дверь.

— Войди, — отозвался Элимер.

На пороге появился Таркхин, вошел и закрыл за собой дверь. Несколько мгновений смотрел на Элимера, затем приблизился к нему.

— Что случилось? Ты сам не свой. Все уже собрались на совет, ждут тебя.

— Совет? — кхан нахмурился, затем хлопнул себя по лбу. — Проклятье! Сколько времени?

— Совет должен был начаться с полчаса назад.

— Так почему ты не пришел раньше?

— Что с тобой? — еще раз спросил Таркхин.

— Ничего. Дурной сон приснился, и голова болит. Но это ничего. Ступай, я скоро подойду. Скажи там, чтобы не расходились.

— Опять эти сны?

— Нет, — проворчал Элимер, — всего лишь глупый кошмар.

Таркхин приложил пальцы к его вискам: с рук старика сорвалась и потекла прохлада, и боль ушла, словно ее никогда не было.

— Спасибо, — прошептал Элимер.

— Мы ждем тебя на совете.

* * *

В приемной зале бывших правителей, большой и гулкой, собрались только доверенные люди великого кхана. Два советника — Таркхин и Варда, военачальник Ирионг и дейлар восточных земель Диэль Райханский.

Должны были начать с вопросов, которые нужно решить побыстрее: назначить наместника в Антурин, определиться, сколько воинов оставить здесь на первое время и как обустроить жизнь в новой провинции. Однако кхан начал с другого:

— Ирионг. Карту.

Военачальник не без удивления подчинился и развернул на длинном дубовом столе пожелтевший от времени пергамент с нанесенными на него границами государств.

Элимер пододвинул карту, с удовольствием отметив, что пора бы ее переделать, ведь границы империи изрядно раздвинулись. Антурин превратился в провинцию, а южные степи вошли в состав Отерхейна еще несколько месяцев назад: остатки немногочисленных степных племен сбежали в Дейнорские леса, к своим лесным сородичам, а разбойники, кто выжил, подались в соседние страны и в Отерхейнские города — там их еще предстояло отловить.

На юго-востоке находилась провинция Райхан, на западе — мелкие княжества-данники. С севера Отерхейн защищали горы и ледяные земли, а с юга — дальше южных степей, — безжизненные пустыни. В лесах на северо-западе обитали дикие племена. Их нападения, подобные комариным укусам, были не опасны, но раздражали изрядно. На востоке же находился Иллирин — и вожделенный выход к морю. Торговые и военные корабли сделали бы Отерхейн процветающим и непобедимым, но Иллирин — сильное государство, жители которого считали себя избранным народом, а большую часть соседей отсталыми варварами, — не спешил пропускать к морю другие государства. Впрочем, эта богатейшая страна и сама по себе была интересна. Реки, леса, плодородные земли и золотые прииски. Элимер жаждал ее покорить.

— Странно, что иллиринцы не помогли Антурину, — пробормотал он. — Государство-крепость прикрывало их с запада...

— Не так уж и странно, — пожал плечами Таркхин. — В этом случае войны с нами было бы не избежать, а они к ней не готовы.

— Как и мы, — усмехнулся кхан. — Остается скалить друг на друга зубы. Но рано или поздно война будет. Думаю, иллиринцы понимают это не хуже нашего. Поэтому я хотел поговорить о дикарях. — Увидев озадаченные взгляды, кхан пояснил: — Да, пока племена ничем не угрожают, но если начнется война с Иллирином, то большая часть нашего воинства уйдет из Отерхейна. Дикари тут же повылезают из нор, пойдут грабить и жечь. Лучше заранее от них избавиться... Нужно придумать, как выманить их из лесов. Сейчас. Потом будет не до того. И выманить их желательно не разрозненными группами, а всех сразу. Думаю, это вопрос к тебе, Варда, ты хорошо знаком с их повадками.

Варда из племени тогов появился в Отерхейне в возрасте восьми лет вместе с отцом: того изгнали из племени, и мальчик отправился с ним. С тех пор Отерхейн стал для Варды родиной, здесь он научился читать и писать, освоил математику, историю и другие науки. Проявив недюжинные способности, к пятидесяти годам стал советником кхана Сеудира, а после оказался достаточно умен и осторожен, чтобы не потерять должность и при Элимере.

— Ты прав, мой кхан. Пойдем на Иллирин — племена пойдут на нас. И, наверное, объединятся.

— Потому я и хочу выманить их раньше. Есть мысли?

Варда задумался на несколько мгновений, потом ответил:

— Дикие люди осторожны, но все-таки обмануть их не так сложно. Можно отправить несколько воинских отрядов к лесным границам, пусть ведут себя как можно громче и враждебнее. Дикари решат, что на них напали, и, вероятнее всего, атакуют в ответ. Мы же устелем их путь легкими победами, пусть уверятся в своих силах.

— Не слишком ли много это потребует крови наших людей? Во-первых, отряды. Во-вторых, селения и города. Ведь таким образом дикари могут дойти и до них.

— Постараемся не заманивать их слишком глубоко, завлечем туда, где селений не так много. Хотя бы в Болотную долину.

— Мысль неплохая. Остановимся пока на ней, только нужно хорошо все обдумать и спланировать. Займитесь этим вместе с Ирионгом, времени у вас до середины лета, более чем достаточно. Теперь об Антурине. Нужно выдать жителям зерно из хранилищ. Думаю, так они не станут слишком уж страдать из-за бывших правителей, и мы избежим мятежей. Диэль, сделай это сегодня же. И еще надо решить, какую часть войска оставить здесь на первое время. Тут, Ирионг, полагаюсь на тебя. Через два дня выдвигаемся обратно, до этого времени нужно назначить сюда дейлара. Таркхин считает, что им должен стать Арист...

Когда совет закончился, и подданные разошлись, Элимер, полагая, будто никто его не видит, упал на деревянное кресло в торце стола и уронил голову на руки. Несмотря на чары Таркхина, он все еще чувствовал себя неважно, хотя голова уже и не болела.

Через несколько минут кхан ощутил, что не один в помещении. Оказалось, это Таркхин вернулся, умудрившись неслышно открыть дверь. Теперь старик пристальным взглядом смотрел на воспитанника.

— Элимер, твой сон... Он опять был о брате? Об Аданэе?

— Не произноси это имя, — прошипел кхан, но все же ответил: — Да. Только это неважно...

— Не уверен. — Таркхин опустился на скамью рядом с креслом, в котором сидел воспитанник, и положил руку на подлокотник. — Ты говорил, что подобные сны начались после того, как мы тогда увидели его мертвым. Или ты все еще сомневаешься, что это был он?

— Нет… вроде нет. — Элимер потер пальцами виски. — Не знаю. Наверное, это потому, что он погиб не от моей руки, поэтому у меня такое чувство… какой-то незавершенности, что ли. Я по-прежнему его ненавижу, даже после смерти, и мысли о нем отравляют мои дни.

— Такое бывает, в этом нет ничего странного, со временем это чувство оставит тебя, вот увидишь.

Успокаивая воспитанника, сам Таркхин чувствовал сосущую тревогу. И в отличие от Элимера прекрасно сознавал ее происхождение: чародею было ведомо, что Аданэй жив. Он понял это в ту самую минуту, когда вместе с кханом стоял над ямой, где лежали трупы стражника и незнакомца с изуродованным лицом. И он же использовал всю силу убеждения, чтобы заставить Элимера поверить в обратное. Он не любил и не хотел лгать воспитаннику, но никаким иным образом не смог бы предотвратить угрозу, открывшуюся ему во время ворожбы. Страшно подумать, что до того, как заглянул за пределы явного мира, он чуть было сам не подтолкнул Элимера к убийству брата.

В ту ночь Таркхин по просьбе кхана и веря собственным предчувствиям отправился в свой шатер, где ворожил до рассвета. Проникнув в иные пределы, чародей отыскал нити жизней Элимера и Аданэя, и ему открылось, насколько плотно переплетены они друг с другом и с тканью бытия. Он увидел, как что-то (порождения хаоса?) натягивает нити, и они становятся подобны напряженной тетиве, и одна вот-вот перережет другую, и ткань сущего начнет расползаться. От Таркхина осталась сокрытой первопричина этого, и он понятия не имел, как избежать неизбежного, но сознавал одно: нельзя допустить, чтобы один из братьев убил другого, хоть своей рукой, хоть чужой. А значит, надо было удерживать их от этого любыми способами как можно дольше, по крайней мере, до тех пор, пока он не выяснит больше.

Прибегнув к колдовскому зрению, Таркхин проследил путь Аданэя до каменоломни и понял, что у того, к счастью, нескоро появится возможность навредить Элимеру. Чародей был бы рад, если бы старший кханади вообще там и сгинул, это враз устранило бы опасность, но он не слишком-то надеялся на такое везение: неведомые ему силы как будто хранили братьев от случайной гибели. Элимер же, если б выяснил, что Аданэй жив, тут же бросился бы искать его и рано или поздно нашел. Вот почему кхан должен был думать, что его брат уже мертв — это давало чародею время, чтобы узнать, как справиться с угрозой сущему.

— А ведь ты можешь избавить меня от этих снов и этих мыслей, Таркхин, — сказал кхан, заставив советника вернуться в настоящее. — Может, есть какие-нибудь чары?

— Я уже говорил тебе однажды, что не стану их использовать, — проворчал советник. — Вторжение в разум без очень веской причины может привести к неприятным последствиям, в первую очередь для тебя же.

— Не понимаю я этого, — вздохнул Элимер. — Всю жизнь учиться, на протяжении десятилетий отказывая себе во многом, чтобы потом пользоваться способностями лишь изредка?

— Когда по-настоящему овладеваешь колдовскими знаниями, — вздохнул чародей, — то границы дозволенного не расширяются, а скорее сужаются. Мы, посвященные, всего лишь храним то, что создано, и позволяем уйти тому, что отжило свое. Стараемся сдерживать свои человеческие порывы и не пытаться изменить мир. Тем более что мы не всегда можем предугадать, как переплетение сил отразится на вселенной. Порою, когда мир стоит на перепутье, даже ребенок может безвозвратно его изменить, что уж говорить о наделенных силой?

— Я кхан, но даже мне непросто менять даже собственную страну. А ты говоришь, что ребенок способен изменить мир.

— Неосознанно, — Таркхин улыбнулся. — И только на перепутье истории. Как крохотный камень, потревоженный ветром, может вызвать обвал. И когда это начинается, этого уже не остановить.

Элимер вздрогнул, вспомнив окончание своего сна, и это не ускользнуло от Таркхина.

— Что такое? — спросил чародей.

— Нет-нет, ничего, — помотал головой кхан. — Так, снова пришел на ум этот сон.

— Так ты расскажешь, что именно снилось?

— Нет. Знаю, что ты видишь дальше меня, но не хочу обсуждать сны. Идем. У нас еще много дел.

С этими словами уже не воспитанник Элимер, а великий кхан поднялся и, не оборачиваясь, двинулся к двери.