Аладдин и Тайны Древних (джен)

Где-то в глубинах бескрайних песков.

Процес прихождения в себя был долгим и мучительным — Аладдин несколько раз с трудом приоткрывал глаза, пытаясь понять, где он находится, и что вообще случилось, но каждый раз его встречали муть перед глазами, дикая слабость и угасающее вновь сознание. Единственным, что он успевал понять, было ощущение жёсткого холодного пола под собой и встревоженные визги Абу, скакавшего где-то неподалёку. Так бы он и подох в этой пещере, если бы по камням вокруг него не прокатилась пробирающая до самых костей дрожь, а затем не раздался гулкий, совершенно нечеловеческий голос, раздающийся словно бы со всех сторон разом:

— Не желание призвало меня, но лишь руки!.. Но я слушаю и повинуюсь!

А затем пришло ощущение изучающего пристального взгляда. Он почувствовал, словно бы кто-то… или что-то прозрело насквозь всё его естество, проникнув в самые глубины его души, разъяв его суть на составляющие, взвесив и оценив каждый поступок его жизни, каждое желание или порыв, которым он следовал, и… Осталось довольно увиденным? Неведомая сила словно подняла его с каменного пола — Аладдин почувствовал себя лежащим на чём-то нематериальном, одновременно мягком и твёрдом, источающем нестерпимый жар и овевающем приятной прохладой, а затем… он открыл глаза. Боль прошла без следа, словно не было всего того ужаса, через который он прошёл в последние часы, не было побега из султановых казематов, не было поиска мистической Пещеры Чудес, и в самом деле полной чудесами, как карманы богатого купца звонкими монетами. Осторожно, опасаясь, что боль вернётся, Аладдин открыл глаза и…

— Аллах всемогущий!!!

От увиденного юноша резко дёрнулся, принявшись отползать спиной вперёд — он лежал на огромной ладони, сотканной из голубоватого дыма, а прямо перед его лицом было гротескное, лишь отдалённо напоминающее человеческое, лицо с двумя пылающими ярким голубым светом глазами, смотревшими на него с пристальным интересом, полным требовательного ожидания.

— Нет нужды бояться, дитя глины! — прогремело по пещере. — Я не причиню тебе вреда.

— Д-дитя глины? Кто ты? Что произошло? И где я? Где Абу?!

— Абу? Твоя обезьяна? — лицо неизвестного существа нахмурилось, а затем оно… он кивнул, чуть наклонив ладонь и демонстрируя настороженно замершую за одним из камней мартышку.

— Абу! — дёрнулся Аладдин, быстро, впрочем, сообразив, что он по-прежнему находится на довольно большой высоте над полом. — А… Эм… А не мог бы ты меня опустить вниз… Пожалуйста?..

Рука плавно пошла вниз, и уже через пару мгновений Аладдин ступил на каменный пол, опасливо отойдя на несколько шагов в сторону. Только теперь он смог в полной мере оценить своего… спасителя, вероятно? Грубая человекоподобная фигура, сотканная из потоков струящегося голубоватого дыма, постоянно меняющего свои очертания и форму. Лицо, глядя издалека, походило на человеческое куда больше, чем казалось вблизи, и лишь сияющие глаза вызывали желание передёрнуть плечами от несуществующих мурашек — даже при полном отсутствии зрачков, юноша явственно чувствовал направление взгляда существа… Изучающего и пристального взгляда, словно бы пытающегося что-то разглядеть внутри него. Или уже разглядевшего, но теперь ждущего подтверждения? Но больше всего в глаза юноше бросались грубые браслеты, надетые на обе руки существа. Не украшение, а скорее оковы, настолько чужеродно они смотрелись на общем фоне. И материалом поразительно напоминали… ту самую лампу, из-за которой он вообще вляпался во всё это… верблюжье дерьмо!

Под пристальным взглядом светящихся глаз Аладдин подбежал к всё ещё настороженной и испуганной обезьянке, только теперь заметив, что Абу крепко вцепился как раз в ту самую лампу, которую юноша поминал про себя «добрым словом». При виде друга и хозяина мартышка возмущённо взвизгнула, отбросила звякнувший «предмет интерьера» и буквально взлетела на плечо Аладдина, принявшись ощупывать того ловкими пальцами, убеждаясь, что юноша не пострадал.

— Да живой я, живой… Ну всё, перестань Абу! Абу! Перестань, кому говорю! Ай! Ты мне так ухо оторвёшь!

— Как долго я по этому скучал… — раздалось сверху, и по пещере прокатился рокочущий звук — странное существо… смеялось.

— Скучал? — Аладдин озадаченно переводил взгляд между дымной громадиной, лампой на полу и камнями вокруг, пытаясь понять, что вообще, Аллах вразуми, происходит. — Кто ты?

— Я Джинн, дитя глины, — растянул губы в улыбке его собеседник. — Джинн лампы, из которой меня выпустили шаловливые лапы твоего неразумного спутника. Но поведай же мне, где мы?

Джинн? Кажется, он слышал это слово… Что-то из легенд и баек, которые любят травить старики на базаре? Из тех же, к которым относились шайтаны, гули и прочие «демоны пустыни», которыми ещё пугают непослушных детей? И вот, один из них сейчас прямо перед ним… А миг назад он считал странным тот голос с потолка и Пещеру Чудес, полную золота и драгоценностей… а, быть может, он просто умер и это его личный ад? На рай с гуриями он уж точно рассчитывать не мог, не с таким образом жизни… Но джинн явно ждал ответа на свой вопрос, буравя его светящимися глазами, а потому:

— Эм-м-м… Мы в пещере…

— И где эта пещера?.. — наклонил голову на бок джинн.

— Эм… В пустыне… А… неподалёку от города Аграба! — поспешно закончил Аладдин, заметив тень недовольства на нечеловеческом лице.

— Аграба… — эхом повторил джинн. — Да… я помню Аграбу… Как давно я её не видел — десять тысяч лет в лампе…

— Д… кхе! Десять тысяч лет?

Он, несомненно, умел считать, что было уже достижением для уличного воришки, да и читать, пусть и не слишком хорошо, — тоже, а потому вполне предполагал, что числа не ограничиваются той скромной сотней, которой он владел, но… десять тысяч? Это уже выходило за грань его понимания. Аладдин просто представить себе не мог, как кто-то мог не то что прожить такой срок, но и вообще, как охватить такую бездну лет простым человеческим разумом! Хотя… перед ним-то как раз был не человек…

— Для вас это великий срок, — джинн склонился над юношей, скривив дымные губы в улыбке, — но для нас, созданий бездымного пламени, это лишь миг в среде бесконеч… О!

Пафосная речь оказалась внезапно прервана выражением удивления на лице джинна, и тот, неуловимым движением ужавшись в размерах почти до роста Алладина, перелетел вперёд, к одному из массивных камней, лежавших на полу. Резкий и наполненный повеления жест руки заставил камень с грохотом удариться о противоположную стену пещеры, а под ним юноша с удивлением заметил тот самый летающий ковёр, благодаря которому он вообще всё ещё был жив и сравнительно здоров. Джинн смотрел на волшебную вещицу, как на давно и хорошо знакомый предмет. Новый жест, и потрёпанная ткань, как по волшебству (впрочем, именно «по волшебству»!) пришла в полный порядок — исчезли потёртости, разрывы, а через мгновение ковёр-самолёт дёрнулся и поднялся в воздух, словно «придя в себя».

— Приятно видеть что-то знакомое после столь долгого времени, — глухо произнёс джинн.

Ковёр, зависнув в воздухе, изобразил нечто вроде низкого поклона.

— И… раз ты уцелел, и всё ещё здесь, рядом с лампой… — он перевёл светящийся взгляд на Алладина, заставив того почувствовать себя весьма неуютно. — Поведай мне, дитя глины, что привело тебя в… Пещеру Чудес?

— А… Ну… Это долгая история… — озадаченно почесал в затылке Аладдин.

— Мне спешить некуда, — прищурился джинн.

Под внимательным взглядом Аладдину не оставалось ничего, кроме как и в самом деле начать рассказывать — в любом случае, из той задницы, в которой они оказались по его собственной глупости, шансов выбраться было исчезающе малое количество (и один из них находился как раз перед ним), а потому… Почему бы и не скоротать время за беседой, надеясь, что это поможет ему привести мысли в порядок и придумать, как спасти себя и друга в этот раз… И он начал говорить. О том, как жил в Аграбе, занимаясь воровством для пропитания, о том, как встретил дочь султана, скрывавшуюся под обычной одеждой простолюдинки, как попал в неприятности и был пойман стражей, как… Словом — рассказал обо всём. Джинн слушал, не перебивая, лишь чуть щуря глаза на отдельных деталях, и в такие моменты Аладдин почему-то начинал чувствовать себя ещё более неуютно, словно джинн всё ещё изучает его и пока не принял окончательного решения, как с ним поступить…

— … последнее, что я помню, — закончил Аладдин, — как мы пытаемся спастись из рушащейся Пещеры Чудес на летающем ковре, — ковёр-самолёт помахал джинну одной из кистей, — но в нас попадает огромный камень. Кажется, тот самый, — юноша указал на отброшенный ранее джинном булыжник. — И дальше — темнота… И, я думал, что умру тут…

— Твой маленький друг спас тебя, — после недолгого молчания произнёс джинн.

— Абу?.. — озадаченно посмотрел на мартышку Аладдин. — Но как?! Не желание призвало меня… но лишь руки… — прошептал юноша, вспомнив первую услышанную фразу.

— Верно, дитя глины, — кивнул джинн, — потерев лампу, обезьяна выпустила меня на волю…

— Перестань меня так называть! Что это вообще значит?!

— И как же мне называть тебя?

— Я Аладдин!

— Хорошо, Аладдин… — в голосе джинна, всё таком же рокочущем и в чём-то пугающем даже после того, как тот заметно ужался в размерах, Аладдину послышались весёлые нотки.

— Спасибо… — юноша нахмурился. — Но это не устраняет главной проблемы… Как нам отсюда выбраться?

Вздохнув, он принялся внимательно оглядывать окружение. Пещера, в которой он пришёл в себя, оказалась достаточно небольшой каверной, когда-то явно бывшей частью той самой Пещеры Чудес. По крайней мере, Аладдину показалось, что часть окружавших его сталагмитов была весьма похожа на виденное им раньше. Или это была просто игра воображения? В любом случае, выхода он не видел… Единственной достопримечательностью, привлекающей внимание, был слабый красноватый свет, льющийся из-за спины джинна и сопровождаемый потоками явственно тёплого воздуха. Обойдя последнего по широкой, насколько это позволяли размеры пещеры, дуге, Аладдин увидел и источник этого света… Глубокая расщелина в полу, на дне которой негромко булькала самая настоящая лава. Именно она и источала жар и свет, докатывавшиеся до юноши. Это уж точно нельзя было назвать выходом… Только если на тот свет… А туда Аладдин никак не торопился!

— Ну что, Абу, — грустно повернул он голову к мартышке, всё так же сидевшей на его плече, — кажется, в этот раз мы влипли по крупному?

Абу издал тоскливый протяжный звук, явно чувствуя эмоции человека, и принялся озираться, словно бы…

— Слушаю и повинуюсь! — пророкотал джинн, пристально глядя на обезьяну, а в следующий миг пещеру вокруг заволокло наполненным серебристыми искрами дымом, и…

Зажмурившийся на мгновение Аладдин внезапно осознал себя стоящим на горячем, почти обжигающем босые ноги песке. Сверху навалился жар солнца, почти поднявшегося до зенита, а вокруг… они оказались на краю совершенно незнакомого юноше оазиса — где-то впереди сверкало небольшое озерцо, наполняемое одним из редких в окрестностях Аграбы подземных источников, вокруг обильно росла пышная зелень, а над головами нависали раскидистые финиковые пальмы, обещающие тень и прохладу даже в самый жаркий день. Абу восторженно взвизгнул и, соскочив с плеча друга, взлетел на одно из деревьев, принявшись набивать пасть спелыми плодами.

— Ч… что?.. — только и сумел выдавить Аладдин, не веря своим глазам.

Но и джинн, обнаружившийся в паре метров от него рядом с собственной лампой, выглядел удивлённым не менее, а как бы и не более, чем юный воришка. Светящиеся глаза мифического создания обводили пустыню вокруг, а сам джинн молчал, лишь еле заметно покачиваясь на жарком ветру. Он поднял голову к небу, нисколько не страдая от палящего солнца, и долго стоял, глядя наверх, словно видел там что-то, доступное только его взору.

— Как всё изменилось… — донеслось, наконец, до Аладдина. — Скажи, дитя глины, помнят ли ещё люди о собственном величии? О том, что когда-то им подчиня… — джинн досадливо мотнул головой, оборвав себя на полуслове.

— Я… не понимаю, — помотал головой Аладдин. — Какое величие? Ты про султана? О чём я должен помнить?

Джинн внимательно посмотрел на юношу, как-то грустно покачал головой, опустив плечи, и вздохнул:

— Что же пошло не так… Слушай же, дитя глины… Слушай, неогранённый алмаз…

— Да что это вообще значит?!

— Эти земли не всегда были безжизненной пустыней… Когда-то, больше десяти тысяч лет назад, здесь, — он обвёл оазис дымной рукой, — были леса и поля, полные жизни, были богатые города и поселения… Человек правил всем, что ты видишь перед собой, и тем, о чём не имеешь даже малейшего представления. И эта власть, это могущество, как часто бывает, привели к совершенно непредсказуемым последствиям… К катастрофе…

— Катастрофе? — эхом повторил за джинном юноша.

— Далёкие предки твоих далёких предков, дитя глины, — прозвучало мрачное, — не могли предотвратить предначертанное… Они могли лишь спрятаться, укрыться в надёжных убежищах глубоко под этими песками, уснуть на многие и многие годы, тысячи лет… — джинн ещё раз обвёл взглядом пустыню вокруг. — Уснуть с надеждой, что когда-нибудь родится тот, в чьих руках…

Джинн умолк, наклонившись и подняв с песка ту самую лампу, внезапно протянув её Аладдину.

— Я — джинн, существо, обладающее безграничными, непредставимыми мощью и могуществом… В моей власти сотворить любое чудо! Я могу вырастить цветущий сад на голых безжизненных камнях, заставить целые государства пасть или возродиться из пепла... Я могу гасить и зажигать звёзды на небосводе! — в голосе джинна слышалась странная смесь гнева и тоски. — И одновременно я не могу ничего, связанный древним договором, законом, что требует от меня выполнить… — он снова оборвал себя на середине фразы, внимательно посмотрев на юношу. — Ты — неогранённый алмаз, тот, чьё рождение было предсказано тысячи лет назад… Тот, на чью помощь возлагали несбыточные надежды… Ты был в Пещере Чудес… Хранитель говорил с тобой…

— Хранитель… Тот голос из ниоткуда? — чувствуя, словно в следующий миг просто грохнется без чувств, Аладдин кивнул. — Он говорил что-то про надежду… про наследие…

— Наследие… да, — джинн кивнул. — Последняя надежда человечества на выживание и возвращение былого величия.

— Не понимаю… Чушь какая-то… — простонал Аладдин, вцепившись пальцами в собственные волосы, словно это могло помочь. — Какое выживание? Какое величие?! Какие чудеса?!

— Мне повторить? — усмехнулся джинн, а Аладдин вдруг поймал себя на странной мысли, что после удара каменной глыбой голова у него болела как-то… поменьше.