Сквозь тернии к … (1.1) (гет)

Тем временем Корвус не собирался возвращаться. Портал вышвырнул его в сибирскую тайгу — туда, где сосны вздымались к небу, словно ледяные копья, а ветер выл, как загнанный в ловушку вурдалак. Он шагал по хрустящему снегу, каждый вдох обжигал лёгкие. *Магия спит*, — напоминало тело, отказываясь подчиняться. Рука пульсировала болью — Марта метко угодила клинком между костей. Каждый шаг отдавался в виске, будто кто-то бил молотом по наковальне изнутри. В кармане ждала последняя золотая монета Певереллов, холодная, как взгляд учителя в ту ночь.

Деревня Сосновка притаилась среди сугробов, словно стыдясь своего существования. Избы покосились, дым из труб стелился низко, будто пытался сбежать. Корвус остановился у края леса, наблюдая, как старуха в платке выносит ведро помоек к замёрзшей реке. Её тень, кривая и прерывистая, тянулась за ней, будто второе существо. *Не все тени безобидны*, — вспомнил он слова наставника.

Встречный мужик в тулупе, пахнущем дегтем и водкой, махнул в сторону леса:

— Елисей на отшибе. Только он тебе не обрадуется — чужаков не любит.

— А я не чужак, — Корвус щёлкнул золотой монетой с профилем Певерелла-основателя. — Я — неприятность.

Мужик фыркнул, сверкнув жёлтым зубом:

— Тогда тебе к нему. Он с неприятностями на короткой ноге.

--

Изба Елисея напоминала сторожевую башню: брёвна почернели от времени, но стояли нерушимо. На крыльце висели лисьи шкурки — их пустые глазницы следили за Корвусом, пока он стучал в дверь. За спиной завыл ветер, и на мгновение ему почудилось, что в нём смеялись голоса — знакомые, проклятые.

— Хозяин! — голос Корвуса прозвучал хрипло, будто горло засыпали пеплом.

Дверь распахнулась, и его встретил не старик, а седой медведь в человечьей шкуре. Елисей — два метра ростом, руки, словно корни векового дуба, глаза холодные, как лезвие топора. Шрам пересекал его лицо от виска до подбородка, будто кто-то пытался расписать его кожу руной смерти.

— Беглец? — проскрипел он, вглядываясь в лицо Корвуса. — У меня вороньё дохнет от тоски. Не хватало ещё трупа на пороге.

— Кладоискатель, — Корвус вложил монету в его ладонь, чувствуя шрамы от пуль на коже старика. — Ищу то, что потерял.

— Потерянных душ здесь хватает, — Елисей сжал монету, и вдруг его взгляд метнулся к шраму на шее Корвуса — тонкому, как след от удара хлыста. — Комната слева. Кровь смой, а то медведи почуют.

--

Дом пах дымом, сушёной морошкой и... бадьяном. Корвус замер. *Маг? Нет, не может быть.* В аптечке, среди ржавых бинтов и пузырьков с йодом, он нашёл баночку с зельем — густая жидкость мерцала изумрудными искрами. *Экстракт бадьяна. Старик знает.* Рана затянулась, оставив на ладони розовый шрам — словно Марта провела пальцем по его коже.

Он осмотрел комнату. На стене висела икона Николы Угодника, но вместо лика святого было пустое место — краска облупилась, оставив жёлтый оскал дерева. В углу валялась связка засохших трав, обмотанная волчьей шкурой. Корвус прикоснулся к ним — пальцы заныли, будто коснулись льда. *Защита от сглаза. Или от чего похуже.*

За ужином Елисей разлил самогон, пахнущий смолой и грехом.

— Родители? — спросил он, разламывая чёрный хлеб.

— Сожраны временем, — Корвус пригубил жидкость, обжигающую горло. — Как и всё остальное.

Старик хрипло рассмеялся:

— Время — не волк, оно стервятник. Кружит, пока не останешься голым.

Они ели молча. Щи были густыми, с плавающими жирными кружками сала. Корвус ловил на себе взгляд Елисея — тот изучал его, как зверь добычу.

— А ты почему один? — спросил Корвус, ковыряя ложкой в миске.

— Жена сгинула. Слухи говорят — ушла к лешему. Внучка осталась. — Он ткнул вилкой в стену, где висела фотография: девчонка лет пятнадцати с косами и глазами, как у самого Елисея — холодными, но живыми. — Учится в городе. Приедет завтра.

--

Ночью Корвус проснулся от крика. Нечеловеческого, протяжного, будто рвали металл. Он схватился за нож под подушкой, но вокруг была тишина. Луна светила в окно, очерчивая силуэты сучьев — они шевелились, словно пальцы великана. Из-под двери тянулся холодок.

Он вышел в коридор. Елисей стоял у печи, раскуривая трубку. Дым клубился вокруг него, образуя фигуры — то ли оленей, то ли людей с рогами.

— Слышал? — спросил Корвус.

— Таёжный дух блуждает, — старик плюнул в огонь. — Ищет тех, кто не молится.

— Вы верите в духов?

— Верю в то, что кусается. — Елисей достал из-под лавки бутыль. — Выпьешь?

Они пили, сидя на полу у печи. Старик рассказывал о войне с «хозяином тайги» — медведем-оборотнем, который двадцать лет назад резал охотников.

— Пули не брали. Нож тупился. А он смеялся, человечьим голосом. — Елисей провёл пальцем по шраму. — Оставил на память.

— Как убили?

— Не убили. Закопали в болоте с осиновым колом. Но иногда слышу, как орёт.

Корвус почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Где-то вдали завыл ветер, и в этом вое явственно проступил смех.

--

Утром они отправились на охоту. Елисей вёл его через чащу, где деревья стояли так плотно, что небо превращалось в сизую щель. Снег хрустел, как раздавленные рёбра.

— Вон там, — старик указал на следы — огромные, с когтями. — Росомаха. Дух её злой. Если убьёшь — семь лет неудачи.

— А если не убьёшь?

— Сожрёт.

Корвус прицелился. Сердце билось ровно, как в те ночи, когда он подкрадывался к спящим кадетам. Выстрел грохнул, эхом раскатившись по лесу. Росомаха рухнула, обагрив снег.

— Дурак, — проворчал Елисей. — Теперь до весны беды не оберёшься.

На обратном пути они наткнулись на камень, покрытый рунами. Корвус замер — знаки напоминали те, что были выгравированы на мече «Мира».

— Что это?

— Могила, — Елисей пнул камень сапогом. — Говорят, здесь девку заживо закопали за колдовство. По ночам плачет.

Корвус прикоснулся к руне. Камень дрогнул, и на миг ему почудился шёпот: *«Певерелл...»*

--

Вечером приехала внучка — Катя. Худенькая, с лицом, как у иконы, и взглядом, прожигающим насквозь. Она изучала Корвуса, словно читала книгу с кровавыми страницами.

— Ты не похож на кладоискателя, — сказала она за чаем.

— А на кого похож?

— На того, кто потерял больше, чем ищет.

Ночью Корвусу приснился отец. Он стоял у камина в поместье Певереллов, с головой в руках. *«Они солгали, — говорил он, и кровь сочилась сквозь пальцы. — Меч не потерян. Он в тебе.»*