Тень длиннее совести (гет)

Мужчина, чьё лицо было изрезано морщинами, словно старинная карта, тяжело опустился в кресло. Его тень, подобно чёрному демону, металась по стене, подчиняясь трепету каминного пламени. За окном выл ветер, будто оплакивая нечто давно утраченное. Напротив, скрестив ноги на персидском ковре, сидел мальчик лет девяти — худощавый, с всклокоченными волосами цвета воронова крыла и глазами, ярко-зелёными, как яд акромантула. Его пальцы нервно мяли подол рубашки, вышитой серебряными звёздами.

— Это было давно... Очень давно, — голос наставника прозвучал, словно скрип старых страниц. Рука с синеватыми венами скользнула по резной рукояти кресла. — Когда магия не пряталась в безделушках, а лилась из мечей, выкованных драконами. Когда волшебники правили не из кабинетов, а с высоты замков, чьи шпили пронзали облака.

Мальчик приподнял бровь, и в его взгляде вспыхнул огонёк любопытства:

— Но ты говорил, их заклинания были... сильнее? Как молнии?

— Сильнее? Нет. Ярче, — мужчина усмехнулся, обнажив кривые зубы. — Они пели магию, как барды баллады, а не бормотали её, как мы. Но песни требуют времени... — он щёлкнул пальцами, и пламя в камине вздрогнуло, — а время — роскошь, которую редко кто может себе позволить.

Мальчик наклонился вперёд, уперев подбородок в сжатые кулаки, словно пытаясь удержать поток вопросов:

— Но если они были такими... великими, почему исчезли?

— Потому что песни не побеждают войну, — голос наставника стал резким, как удар хлыста. — Гоблины режут глотки, а не слушают стихи. — Он смягчился, и в его взгляде мелькнула тень грусти: — Но Певереллы... наш род... они научились шептать так, чтобы их услышали боги.

Он провёл пальцем по обложке фолианта, и пыль заплясала в луче света:

— В XII веке гоблины под предводительством Горга Кровожадного превратили Лондон в пепел. Маги тонули в собственной крови... Но твой предок, Георг Патриций, собрал армию из тех, кого даже смерть боялась. Вурдалаков, чьи клыки рвали сталь. Оборотней, чей вой сводил с ума. Вампиров, пировавших на поле боя.

— И... они победили? — Корвус выдохнул, его зрачки расширились, словно впитав пламя камина.

— Разорвали гоблинов на клочья, — наставник щёлкнул пальцами, и тень за его спиной превратилась в гигантского ворона с горящими глазами. — Георг взял их святыню — меч «Мира». Но где он сейчас... — мужчина наклонился вперёд, и его дыхание пахнуло мятой и тайной, — знают только вороны.

Корвус потянулся к татуировке на его руке — ворону, впившемуся когтями в череп, — но наставник грубо одёрнул рукав:

— Не спеши, птенец. Орден Чёрного Ворона ждёт не мальчика, а главу рода. Твоя воля... — он впился взглядом в Корвуса, — станет молотом, который разобьёт этот прогнивший мир.

За окном каркнул ворон. Мужчина откинулся в кресло, и тень поглотила его лицо, оставив лишь блеск глаз — холодных, как лезвие.

Лагерь на краю леса напоминал раненого зверя: палатки походили на сломанные крылья, а костёр чадил, будто задыхаясь от боли. У огня, закутанный в чёрную куртку из драконьей кожи, сидел Корвус Певерелл. Его лицо, бледное и угловатое, словно у готического святого, освещалось пламенем, а в глазах — чёрных, как бездонные колодцы, — мерцало нечто нечеловеческое. На пальце сверкал перстень с рунами, будто сплетёнными из лунного света.

Марта, белокурая девушка с лицом нимфы и языком гремучей змеи, тыкала палкой в угли:

— Антип — старый гиппогриф! Из-за его мании к дисциплине я трясусь от холода, вместо того чтобы спать в палатке!

— Ты в кадетах месяц, а уже воображаешь себя королевой? — Виктор, русый гигант с шрамами вместо бровей, хрипло рассмеялся. Его голос звучал, как скрип двери в заброшенном замке. — Через час начнутся учения. Уснёшь прямо в грязи, как щенок.

— Корвус, он опять меня троллит! — Марта бросила на Корвуса взгляд, полный театральной обиды, но он лишь вертел палочку между пальцами, будто то был кинжал.

— Кощей сам выбрал дежурство, — Корвус произнёс это монотонно, словно читал заклинание. — Он не боится ни холода, ни тьмы. — В конце он не выдержал и улыбнулся.

— Он и в четырнадцать был чудовищем! — Марта скривила алые губы. — Учитель его обожает, как пустоголовая девица — портрет в журнале.

Корвус встал, и его тень, длинная и колючая, накрыла костёр:

— Проверю кадетов. Если они не спят — заставлю чистить сапоги до рассвета.

Когда он скрылся, Марта повернулась к Виктору, игриво подкручивая локон:

— Скажи, почему его зовут Кощей? Из-за этой мрачной рожи?

— Потому что он бессмертен, — Виктор выплюнул в огонь жвачку из драконьей смолы. — В Балканском походе на него напали пять воргенов. Он вернулся с их головами и шрамом, который даже кровь боялась лизать.

— А я-то думала, ты здесь за ум, — Марта фыркнула, доставая зеркальце. — Хотя с твоей внешностью...

Корвус вернулся бесшумно, как призрак. В его руке дрожала палочка, словно пойманная фея.

— Кадеты спят. Слишком тихо, — он уставился на Марту, и в его глазах мелькнул жёлтый отсвет, словно у хищника. — Осмотри периметр.

— Опять я?! — Марта вскочила, топая сапогом с каблуком-стилетом. — Ты, Виктор, иди! А то я тебе волосы в супе найду!

— Лучше волосы, чем твой язык, — Виктор скрылся в темноте, оставив за собой шлейф проклятий.

Марта повернулась к Корвусу, игриво подбоченившись:

— С тобой скучно, как на лекции по зельеварению. Хоть бы поспорили... — Её голос оборвался. Глаза сузились, заметив алую полоску на его рукаве:

— Ты истекаешь, Кощей. Или это не твоя кровь?

Она схватила его руку, и Корвус вспомнил, как те же пальцы, нежные и быстрые, зашивали ему рану месяц назад. *«Будешь дёргаться — задену сердце»,* — смеялась она тогда, а теперь её ладонь дрожала, словно птица в силке.

— Неужели учитель снова швырнул тебя в ту проклятую пещеру? — её голос стал резким, как стекло. — Или ты наконец нашёл того, кто сильнее тебя?

Ответом стал удар каблука в переносицу. Хруст кости слился с её хриплым вскриком. Корвус, движимый инстинктами, впился пальцами в её горло, выворачивая тело так, как учил Виктор в ту ночь, когда они дрались в подземелье Мерлина. *«Сломай шею, прежде чем она сломает тебя»,* — звучал в голове голос наставника.

Клинок Марты блеснул в темноте, пронзив его ладонь. Боль ударила в висок, но Корвус уже занёс нож, чувствуя под лезвием пульс её яремной вены. *Почему она не убежала?* — мелькнула мысль, но рука уже рванула вперёд. Тёплая кровь брызнула на его лицо, смешавшись с дождём.

— Безумная... — прошептал он, глядя, как её пальцы сжимают траву, словно последнюю надежду.

Шаги Виктора заглушил гром. Корвус швырнул окровавленный нож, и лезвие впилось в плечо друга.

— Предатель! — Виктор рухнул на колено, но его пальцы уже чертили в воздухе руны — древние, как сама магия.

— Прости... — Корвус навалился на него, чувствуя, как дрожит его собственное тело. *Этот человек когда-то нёс его на спине через поле, усеянное трупами.*

Нож вошёл в горло с тихим хлюпаньем. Виктор захрипел, и его пальцы впились в плечи Корвуса, оставляя кровавые полосы.

Учитель спал в своей палатке, укрывшись плащом с гербом Певереллов. Корвус встал над ним, и тень его была похожа на ворона, готового к пиршеству.

— Это для отца, — он вонзил клинок под рёбра, туда, где когда-то был его собственный шрам. — Ты называл это «уроком».

— Магия... проклянёт... — учитель захлебнулся кровью.

— Я уже в аду, — холодно проговорил Корвус. — *Conjuro ut putrefias!* — Заклятье расплавило тело наставника в грязную однородную субстанцию.

Бежать. Бежать, пока ноги не превратились в свинец, а сердце не взорвалось. Корвус прыгнул в овраг, цепляясь за корни, похожие на кости великанов. Лес вокруг шептал: «Убийца... Предатель...»

— Люмос! — его палочка лишь слабо мигнула, словно насмехаясь. Магия умерла вместе с учителем. «Ничего, магический откат обратим. Через неделю магия начнёт возвращаться», — подумал он.

— Не убежишь, Корвус! — крикнул женский голос. Анна, с лицом ангела и душой инквизитора, появилась из тумана.

— Кощей! — её голос прозвучал сладко и ядовито, как мёд с цикутой. — Ты же знаешь — я люблю охоту больше, чем убийство!

Корвус рванул влево. Синий луч прожёг воздух у виска.

— Ань, ты всегда цеплялась за мои пятки, как голодная гончая! — он выхватил гранату, оскалившись в гримасе, похожей на улыбку. — Но я не буду трофеем в твоей коллекции!

«Пора переходить к плану "Б"»

Он рванул в чащу, петляя между стволов. Заклинания взрывали землю под ногами, осыпая корой. «Портал… Ещё триста шагов»

Старый поваленный дуб впереди казался спасением. Под ним, заваленный листьями, лежал «подарок» из прошлой жизни — АК-47. Оружие смертных, переделанное магами в портал. «Ирония… — Корвус схватил автомат. — Учитель смеялся, называя его "палкой недоразумения"».

Первая очередь прошила ближайший силуэт. Кругом замерцали полупрозрачные щиты — «щиты Бёрка», отражающие пули, но не магию. «Жаль, магии у меня нет»

Корвус отступал, меняя позиции, не давая врагам опустить защиту. «Пять минут до активации… Тянуть время»

Из клубов дыма вывалился Женек, его лицо перекошено яростью:

— Сдохнешь, как твой папаша! — рёв заглушал треск ломающихся веток. — Орден тебя выкормил, а ты…

— Орден отравил! — Корвус выстрелил в щит. Пули отскочили, осыпая искрами. — Вы все знали, как учитель убил его! Вы молчали!

Анна вынырнула справа, её палочка взвыла, выпуская шипящий поток магии:

— Он был предателем!

— А вы — трусы! — Корвус отскочил к поваленному дубу, ударив ногой по стволу. — Спроси Антипа, чью кровь он пил, когда я резал ему глотку!

Женек зарычал, щит дрогнул от ярости:

— Он верил в тебя! Мы все верили!

— Верили? — Корвус выронил пустой магазин. — Вы верили только в свой страх!

Из чащи выскочил Джерт, его тщедушная фигура дрожала:

— Ты убил детей… Они даже не успели…

— А ты думал, война — это игра? — Корвус швырнул автомат, лезвие ножа блеснуло в его руке. — Учитель научил: слабость пахнет кровью. Вы все это знали!

Портал загудел, заливая поляну багровым светом. Анна бросилась вперёд, её пальцы впились в его рукав:

— Ты не уйдёшь! Мы вырвем душу даже из твоего трупа!

— Душу? — он резко дёрнулся, и ткань с треском порвалась. — Её забрал ещё тот ворон на твоём плече, Ань.

Портал сомкнулся, оставив после себя лишь запах серы и алую ленту крови на траве.

* * *

У костра, где ещё вчера смеялись, пятеро выживших молчали. Тринадцать тел под полотнами палаток напоминали о ночном кошмаре. Антип, обмотанный окровавленными бинтами, тыкал палкой в пепел.

— Как это случилось? — молодая новичок Лина сжала кулаки, её ногти впились в ладони. — Он же был одним из нас…

— Это долгая история, — Евгений, высокий брюнет, уставился в пепел. — Он пришёл в Орден раньше тебя. Мы думали, он смирился…

— Смирился с чем? — девушка вскинула голову.

— С тем, что его отец — предатель, — резко встрял Антип, теребя окровавленную повязку на плече. — Учитель лично отрубил ему голову. В принципе, нам повезло — могло быть хуже.

Джерт, щуплый белокурый немец, вскочил, сбивая стул:

— Повезло?! Учитель мёртв! Марте свернули шею, Виктору — голову! Девять новичков… — его голос сорвался. — Он резал их, как скот! А ты говоришь — «повезло»!

— Он всё спланировал, — Антип избегал взглядов. — На палатках были заглушающие чары… Я проснулся от тишины, и поднял тревогу, а ведь он мог и нас перерезать.

«Ему хватило сил активировать портал только потому, что откат временный, — Антип мрачно усмехнулся. — Через неделю магия вернётся. И тогда…»

— Ты хочешь сказать, мы должны найти его до этого?! — перебила Анна.

Все замолчали, вглядываясь в кровавое месиво у костра. От тела наставника осталось лишь пятно смрадной жижи.

— Совет решит, как быть, — Евгений поднялся, заслоняя солнце. — А теперь — соберите павших. Он ещё вернётся.

Джерт что-то прошипел, но замолчал, заметив тень ворона на соседнем дереве. Птица каркнула и взмыла в небо, унося с собой обещание мести.

Тем временем Корвус не собирался возвращаться. Портал вышвырнул его в сибирскую тайгу — туда, где сосны вздымались к небу, словно ледяные копья, а ветер выл, как загнанный в ловушку вурдалак. Он шагал по хрустящему снегу, каждый вдох обжигал лёгкие. *Магия спит*, — напоминало тело, отказываясь подчиняться. Рука пульсировала болью — Марта метко угодила клинком между костей. Каждый шаг отдавался в виске, будто кто-то бил молотом по наковальне изнутри. В кармане ждала последняя золотая монета Певереллов, холодная, как взгляд учителя в ту ночь.

Деревня Сосновка притаилась среди сугробов, словно стыдясь своего существования. Избы покосились, дым из труб стелился низко, будто пытался сбежать. Корвус остановился у края леса, наблюдая, как старуха в платке выносит ведро помоек к замёрзшей реке. Её тень, кривая и прерывистая, тянулась за ней, будто второе существо. *Не все тени безобидны*, — вспомнил он слова наставника.

Встречный мужик в тулупе, пахнущем дегтем и водкой, махнул в сторону леса:

— Елисей на отшибе. Только он тебе не обрадуется — чужаков не любит.

— А я не чужак, — Корвус щёлкнул золотой монетой с профилем Певерелла-основателя. — Я — неприятность.

Мужик фыркнул, сверкнув жёлтым зубом:

— Тогда тебе к нему. Он с неприятностями на короткой ноге.

--

Изба Елисея напоминала сторожевую башню: брёвна почернели от времени, но стояли нерушимо. На крыльце висели лисьи шкурки — их пустые глазницы следили за Корвусом, пока он стучал в дверь. За спиной завыл ветер, и на мгновение ему почудилось, что в нём смеялись голоса — знакомые, проклятые.

— Хозяин! — голос Корвуса прозвучал хрипло, будто горло засыпали пеплом.

Дверь распахнулась, и его встретил не старик, а седой медведь в человечьей шкуре. Елисей — два метра ростом, руки, словно корни векового дуба, глаза холодные, как лезвие топора. Шрам пересекал его лицо от виска до подбородка, будто кто-то пытался расписать его кожу руной смерти.

— Беглец? — проскрипел он, вглядываясь в лицо Корвуса. — У меня вороньё дохнет от тоски. Не хватало ещё трупа на пороге.

— Кладоискатель, — Корвус вложил монету в его ладонь, чувствуя шрамы от пуль на коже старика. — Ищу то, что потерял.

— Потерянных душ здесь хватает, — Елисей сжал монету, и вдруг его взгляд метнулся к шраму на шее Корвуса — тонкому, как след от удара хлыста. — Комната слева. Кровь смой, а то медведи почуют.

--

Дом пах дымом, сушёной морошкой и... бадьяном. Корвус замер. *Маг? Нет, не может быть.* В аптечке, среди ржавых бинтов и пузырьков с йодом, он нашёл баночку с зельем — густая жидкость мерцала изумрудными искрами. *Экстракт бадьяна. Старик знает.* Рана затянулась, оставив на ладони розовый шрам — словно Марта провела пальцем по его коже.

Он осмотрел комнату. На стене висела икона Николы Угодника, но вместо лика святого было пустое место — краска облупилась, оставив жёлтый оскал дерева. В углу валялась связка засохших трав, обмотанная волчьей шкурой. Корвус прикоснулся к ним — пальцы заныли, будто коснулись льда. *Защита от сглаза. Или от чего похуже.*

За ужином Елисей разлил самогон, пахнущий смолой и грехом.

— Родители? — спросил он, разламывая чёрный хлеб.

— Сожраны временем, — Корвус пригубил жидкость, обжигающую горло. — Как и всё остальное.

Старик хрипло рассмеялся:

— Время — не волк, оно стервятник. Кружит, пока не останешься голым.

Они ели молча. Щи были густыми, с плавающими жирными кружками сала. Корвус ловил на себе взгляд Елисея — тот изучал его, как зверь добычу.

— А ты почему один? — спросил Корвус, ковыряя ложкой в миске.

— Жена сгинула. Слухи говорят — ушла к лешему. Внучка осталась. — Он ткнул вилкой в стену, где висела фотография: девчонка лет пятнадцати с косами и глазами, как у самого Елисея — холодными, но живыми. — Учится в городе. Приедет завтра.

--

Ночью Корвус проснулся от крика. Нечеловеческого, протяжного, будто рвали металл. Он схватился за нож под подушкой, но вокруг была тишина. Луна светила в окно, очерчивая силуэты сучьев — они шевелились, словно пальцы великана. Из-под двери тянулся холодок.

Он вышел в коридор. Елисей стоял у печи, раскуривая трубку. Дым клубился вокруг него, образуя фигуры — то ли оленей, то ли людей с рогами.

— Слышал? — спросил Корвус.

— Таёжный дух блуждает, — старик плюнул в огонь. — Ищет тех, кто не молится.

— Вы верите в духов?

— Верю в то, что кусается. — Елисей достал из-под лавки бутыль. — Выпьешь?

Они пили, сидя на полу у печи. Старик рассказывал о войне с «хозяином тайги» — медведем-оборотнем, который двадцать лет назад резал охотников.

— Пули не брали. Нож тупился. А он смеялся, человечьим голосом. — Елисей провёл пальцем по шраму. — Оставил на память.

— Как убили?

— Не убили. Закопали в болоте с осиновым колом. Но иногда слышу, как орёт.

Корвус почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Где-то вдали завыл ветер, и в этом вое явственно проступил смех.

--

Утром они отправились на охоту. Елисей вёл его через чащу, где деревья стояли так плотно, что небо превращалось в сизую щель. Снег хрустел, как раздавленные рёбра.

— Вон там, — старик указал на следы — огромные, с когтями. — Росомаха. Дух её злой. Если убьёшь — семь лет неудачи.

— А если не убьёшь?

— Сожрёт.

Корвус прицелился. Сердце билось ровно, как в те ночи, когда он подкрадывался к спящим кадетам. Выстрел грохнул, эхом раскатившись по лесу. Росомаха рухнула, обагрив снег.

— Дурак, — проворчал Елисей. — Теперь до весны беды не оберёшься.

На обратном пути они наткнулись на камень, покрытый рунами. Корвус замер — знаки напоминали те, что были выгравированы на мече «Мира».

— Что это?

— Могила, — Елисей пнул камень сапогом. — Говорят, здесь девку заживо закопали за колдовство. По ночам плачет.

Корвус прикоснулся к руне. Камень дрогнул, и на миг ему почудился шёпот: *«Певерелл...»*

--

Вечером приехала внучка — Катя. Худенькая, с лицом, как у иконы, и взглядом, прожигающим насквозь. Она изучала Корвуса, словно читала книгу с кровавыми страницами.

— Ты не похож на кладоискателя, — сказала она за чаем.

— А на кого похож?

— На того, кто потерял больше, чем ищет.

Ночью Корвусу приснился отец. Он стоял у камина в поместье Певереллов, с головой в руках. *«Они солгали, — говорил он, и кровь сочилась сквозь пальцы. — Меч не потерян. Он в тебе.»*

Катя присела на краешек деревянной лавки, поправляя платок, сползающий с плеч. Печь потрескивала, бросая оранжевые блики на стены, увешанные шкурами. Елисей чистил нож, его пальцы, грубые и покрытые шрамами, двигались методично, будто затачивали не лезвие, а собственную ярость. В углу, под иконой с осыпавшимся ликом святого, валялся медный подсвечник — семейная реликвия, которую дед называл «свидетелем».

— Дед, — начала Катя, глядя на его спину. — Ты же видишь, что он не кладоискатель.

— А ты видишь, что он? — Елисей не обернулся, лишь сильнее надавил на точильный камень. Лезвие завыло, словно зверь в капкане.

— Глаза у него... как у того медведя, что тебя покалечил. Пустые.

Старик фыркнул, и шрам на его щеке дёрнулся, как живой:

— Медведь хотя бы честен. Он рвёт, потому что голоден. А этот... — Нож звякнул о стол, оставив царапину на древесине. — Он рвёт, потому что научили. У Певереллов это в крови.

Катя подошла к окну. За стеклом метель выла, засыпая следы Корвуса, ушедшего на рассвете «проверить ловушки». Её пальцы вцепились в подоконник, оставляя полумесяцы на инее.

— Почему ты его пустил? Монету показал — и всё?

Елисей молча сдернул со стены шкуру медведя, открыв тайник. В нише лежала кость с рунами, чёрная от запёкшейся крови.

— Это не монета, внучка. Это контракт. — Он повертел ребро в руках, и Катя заметила трещины, расходящиеся от центра. — Наши предки сковали навий костями мамонтов, но печать треснула. Каждые десять лет мы отдаём им ребёнка, чтобы духи не вырвались. Твой брат... был последним.

Катя побледнела:

— Ваня... Ты сказал, он утонул!

— Ложь слаще правды. — Елисей швырнул кость на стол. — Но Певерелл может всё изменить. Некромант способен переписать договор. Его кровь — чернила, наши души — пергамент.

Катя задрожала, глядя на чёрную кость в руках деда:

— Ваня... Ты отдал его *им*? Как мясо псам?!

— Не псам, — Елисей повертел артефакт, и трещины на кости засветились синим. — Навии — не звери. Они как ржавчина: точат мир изнутри, пока не останется прах. Без жертв Сосновка пала бы ещё при моём деде.

— А теперь ты хочешь отдать *его*? — Катя указала на дверь, за которой скрипели половицы.

— Нет. — Старик прищурился. — Он сам станет жертвой. Или ключом.

Тень за окном забилась в конвульсиях, принимая форму ребёнка. Катя отвернулась, но Елисей грубо схватил её за подбородок:

— Видишь? Они уже учатся принимать облик того, чего мы боимся. Корвус — единственный, кто может их сжечь.

Он бросил кость в печь. Пламя взорвалось зелёным светом, и в дыму проступили силуэты — десятки детей, тянущих руки к Кате.

Катя дотронулась до иконы. Краска осыпалась, как память, обнажив сухое дерево.

— И ты ему поверил? Он же убийца!

— Убийца? — Старик усмехнулся. — Мы все убийцы здесь.

Она сжала край стола, пока суставы не побелели. В горле запершило.

— Ты думаешь, он согласится помочь?

— Ему не нужно соглашаться. — Елисей встал, и его тень накрыла Катю целиком. — Навии уже чуют его. Они будут гнать его сюда, как волка в ловушку. А мы... — Он провёл пальцем по лезвию ножа. — Поднесём нож к горлу петли.

Катя отшатнулась. За окном мелькнул чёрный силуэт — ворон сел на забор, его клюв блестел, будто покрытый смолой.

— Что-то поменялось после его появления... — прошептала она.

— Они уже близко. — Елисей разорвал карту тайги, бросив обрывки в печь. — Чувствуешь? Воздух густой, как перед грозой. Это не метель воет — это они.

Катя обняла себя. Холодок, ползущий от порога, пахнул сыростью подземелья и тлением костей. Где-то в сенях послышался скрежет — будто лопата скользила по камню.

— И что... он их остановит?

— Он их разбудил. — Елисей налил себе самогон, но пить не стал. Жидкость забурлила, превратившись в чёрный дым. — Теперь либо он разорвёт петлю, либо они сожрут всех. Нас, его, деревню...

Молчание повисло, как петля на виселице. Катя подошла к деду, впервые замечая, как его руки дрожат.

— А если он откажется?

— Тогда я вгоню эту кость ему в сердце. — Елисей поднял чёрное ребро, и трещины на нём засветились алым. — И отдам навиям новую жертву. — Его взгляд упал на Катю. — Выбор за тобой.

Тень ворона за окном взмахнула крыльями. Гул под полом нарастал, словно тысячи ногтей скребли по дереву.

— Они уже здесь... — Катя прошептала, чувствуя, как холодеет кожа.

Елисей потушил свечу. В темноте его голос прозвучал жёстко:

— Беги, если хочешь. Но если останешься — смотри в глаза правде.

Дверь в сени скрипнула. Что-то тяжёлое упало в снег, и вой метели внезапно стих.

Корвус шёл сквозь метель, снег хрустел под сапогами, словно кости. Ловушки? Их не проверить — даже собственные следы заметало за минуты. Ветер выл, как раненый зверь, а видимость была нулевой. Всё в этой метели казалось чужеродным: воздух пропитался сладковатой гнильцой, от которой пульсировали виски. Некроманты черпали силу из смерти, но эта вонь не давала энергии — лишь тошноту.

Он перехватил двустволку Елисея, сжимая приклад так, будто это якорь в бушующем море. *«Если сейчас выскочит хоть один голодный волк — зароюсь в сугроб и засну»*, — подумал Корвус, но знал: сдаваться не станет. Даже если придётся стрелять в себя в последний момент.

Прислонившись к сосне, он закрыл глаза. Перед ними встало лицо Марты — её смех, когда она зашивала ему рану, и холодный взгляд в ту ночь, когда отказалась бежать. *«Предательство за предательство»*, — мысль гвоздём засела в мозгу.

Внезапно воздух разрезали тяжёлые взмахи крыльев. Корвус вскинул ружьё, но вместо твари на ветку сел ворон размером с ястреба.

— Тяжело же тебя найти, забрался чёрт знает куда, — прокаркал Велес, фамильяр, чьё оперение сливалось с ночью.

— Велес, курица ты драная! — Корвус опустил стволы, но улыбнулся. — Я же тебя чуть не подстрелил.

— Не дрейфь, птенчик. Если бы хотел — давно бы клюнул тебя в темечко, — ворон похабно щёлкнул клювом. — Ты вообще понял, где мы?

— В аду, судя по погоде. — Корвус плюхнулся на снег, прислонившись к стволу. — Как ты меня нашёл?

— Я ж не просто птица. Я — твоя совесть с крыльями. — Велес перелетел на его колени. — А ещё тут пахнет смертью. Настоящей. Не твоей пока, но...

— Обойдётся. — Корвус достал флягу, но она была пуста. — Что с Орденом?

— Скучают. Рвут волосы и клянутся тебя найти. Анна даже слезу пустила — правда, от смеха.

Корвус хрипло рассмеялся. Велес всегда умел разрядить обстановку.

— Ладно, как выбраться?

— Ты же некромант. Спроси у деревьев.

— Очень смешно. — Корвус пнул снег. — Магия на нуле. Чувствую только эту... вонь.

Ворон наклонил голову, его глаз-бусина блеснул:

— А ты уверен, что это не *она* тебя ведёт?

Корвус не ответил. Метель вдруг стихла, и в тишине он услышал шепот — тысячи голосов, зовущих его имя.

— Пошли, — вскочил он, сдирая с ветки наледь. — Мне тут уже мерещатся голоса.

Велес взмыл вверх, растворяясь в снежной пелене. Корвус зашагал за ним, не зная, ведёт ли его птица... или что-то другое.

Корвус зашагал за Велесом, снег хлестал по лицу, но сквозь вой ветра вдруг пробился знакомый звук — карканье, точь-в-точь как в тот день, когда отец вручил ему комок чёрного пуха.

**Флешбек:**

Пять лет. Заснеженная поляна у Чёрных скал — древнего капища, где столетиями хоронили шаманов. Отец, высокий и строгий, стоит под каменной аркой, увешанной лоскутами с рунами. В его руках — слепой воронёнок, завернутый в волчью шкуру.*

— **Он будет твоей тенью, — говорит отец, вкладывая дрожащего птенца в детские ладони. — И голосом, когда ты забудешь слова.* * *

Воронёнок щиплет Корвуса за палец до крови. Отец рисует руну на их соединённых руках, и магия жжёт кожу запахом полыни и палёной кости. Вокруг них завывает ветер, раскачивая костяные подвески на арке.*

— **Теперь вы связаны. Даже смерть не разорвёт эту нить.

**Возвращение в реальность:**

— ...Эй, оглох? — Голос Велеса выдернул Корвуса из прошлого. Ворон кружил над ним, сбрасывая снег с крыльев. — Или вспомнил, как я тебя вытащил из реки в семь лет?

Корвус потёр шрам на ладони — след от укуса воронёнка.

— Ты тогда чуть не утонул сам, — буркнул он, но усмехнулся.

— Врёшь, — Велес спикировал ниже, его глаз блеснул. — Я же бессмертный. Как и ты.

Метель снова усилилась, поглотив последние следы тепла. Голоса в снежном хаосе завывали уже яснее: *«Певерелл... Певерелл...»*

— Пошли, — Корвус нажал на курок, проверяя заряд. — Пока эти призраки не решили, что мы тут на пикник.

Ворон каркнул в ответ, и его крик слился с вихрем. Где-то в глубине души Корвус знал: отец ошибался. *Смерть разрывает все нити... кроме одной.*

Брели они долго и молча. Велес, черный призрак в белой круговерти, прокладывал путь, взлетая на обледенелые ветви и каркая предостережения о скрытых оврагах. Корвус шел следом, продираясь сквозь снежную толщу, что намерзала между елями, словно вата мертвеца. Воздух гудел от немого давления. Голоса, что начались шепотком, теперь завывали полным хором. Сквозь вой метели пробивались крики детей — душераздирающие, полные поддельного ужаса: «Помогите! Холодно! Не оставляйте!» И под этим — неразборчивый, мерзкий шепот, скрежещущий по нервам, зовущий его *по имени*. Он сжимал приклад двустволки Елисея так, что пальцы немели, пытаясь заглушить ледяную дрожь, что шла не от мороза, а изнутри.

— Ты тоже слышишь эту мерзость? — Велес уселся на ближней суковатой ветке, стряхнув с нее ком снега. Его черное оперение сливалось с тенями, только глаза-бусины сверкали тревожно.

— Да, — Корвус остановился, переводя дух. Пар вырывался клубами, тут же разрываемый ветром. — И это мне... категорически не нравится. Этот лес занят. Кем-то очень голодным и очень мертвым. Духи? Навии, как называет старик? Они не планируют нас отпускать. И их тут... тьма. — Он ткнул пальцем в грудь, под куртку. — Чувствую пустоту. Холодную и тягучую. Как будто кто-то высасывает остатки тепла.

— Ну, планируют они отпускать или нет, мы *пришли*, малый, — ворон каркнул с натужной бодростью. — Вон, видишь просвет? Тридцать шагов — и граница. А там — твоя резиденция. Хижина тестя.

— *Его* хижина, — поправил Корвус, всматриваясь в серую пелену впереди. Очертания избы действительно угадывались. — И тот старик... он что-то знает. Знает слишком много. Про монету. Про Певереллов. Про этот... бардак. — Он жестом обвел метель, голоса, невидимую тяжесть воздуха.

— Та-ак, — протянул Велес, перепорхнув ближе, на плечо Корвуса. Когти впились в драконью кожу. — А теперь, дорогой мой трупоед, расскажи подробности, пока я, бедная птица, продиралась к тебе сквозь пол-России. Что стряслось после того, как ты швырнул этот свой смертоносный огрызок в друзей?

Корвус со вздохом, прерываемым порывами ледяного ветра, принялся пересказывать последние дни: портал, тайгу, встречу с мужиком, Елисея, избу, странный ужин, ночные крики, охоту, рунический камень, Катю... Голоса навий на время стихали, будто прислушиваясь, а потом накатывали с новой силой, вплетая в детские крики шепот: *«Предатель... Убийца... Твой черед...»* Велес слушал, склонив голову набок, изредка вставляя едкое замечание («Старик самогонку варит? Респект! Хоть одно светлое пятно!») или хриплый вскрик («Кость с рунами?! Под иконой?! Да ты в логово шамана угодил, дурак!»).

— Значит, ты дал ему монету Певереллов, — подвел итог Велес, когда Корвус закончил. Глаз ворона сузился. — И думаешь, он понял *что* она значит?

— Однозначно, — Корвус вытер лицо рукавом. Снег намерзал на ресницы. — Он знает. Не только про волшебный мир — он *чувствует* его. Знает *древние* вещи. Возможно, из Колдворца... Или от кого постарше. Единственная магическая школа в России — это еще не все корни.

— Это конечно все замечательно, — язвительно прокаркал Велес. — Но старик, по твоему рассказу, действительно темнее ночи в подземелье и пахнет подвохом за версту. И опасен. С медвежьей силой, шаманскими штучками и костью, от которой мурашки бегут. И внучка-то его не просто так тебя изучала, как жертву на заклание. — Ворон клюнул Корвуса в ухо, больно. — Так что, гений тактики? Каков план? Сидеть в избушке, жевать сало и ждать, пока старик тебя не принесет в жертву своим костяным друзьям? Или Катя шею свернет, пока спишь?

Корвус закрыл глаза на мгновение. В ушах стоял гул — смесь ветра, голосов и собственной усталости. Образ Марты мелькнул — ее последний взгляд. Виктор... Учитель... *Отец.* Потом — холодная ясность.

— План? — он открыл глаза. Взгляд был пустым и острым, как лезвие ножа, спрятанного за пазухой. — План простой. Выжить до рассвета. В этой метели — смерть. Хижина — единственные стены. Даже если за ними сидит медведь-людоед. Узнать правду. О навиях. О договоре. О *его* роли в этом. Елисей — источник. Нужно заставить его говорить. Намеками. Угрозами. Игрой на страхе Кати. На чем угодно. Дождаться магии. Она вернется. Скоро. Это его единственный козырь. Нужно продержаться. Отдохнуть. Залечить раны. Бдительность. Спать урывками. Пищу — только после него. Следить за руками. За его "реликвиями". Особенно за той костью. Катя. Она боится деда. Сомневается. Возможно... точка давления. Или слабое звено. Надо попробовать поговорить. Осторожно. Велес. Ты — мои глаза. Следи за ним, когда он выходит. Следи за метелью. За тем... что в ней *движется*. И если увидишь, что он достает что-то похожее на черное ребро... — Корвус не договорил, но взгляд был красноречив.

Велес задумался, распушив перья против ветра.

— План как план... Для мешка с костями — сойдет. Будем надеяться, старик сегодня не в жертвенном настроении. — Он взмыл вверх, черным клинком рассекая снежную пелену. — Я покружусь, проверю периметр твоей "крепости". А ты, птенец, не зевай. И помни — если эти шептуны в твоей башке совсем допекут... выключи свет. Лучше слепота, чем быть их куклой.

Корвус не ответил. Он сделал последние шаги, выходя из-под сенистых, шепчущих когтей леса на открытое, выметенное до голого льда пространство перед избой. Окно слева тускло светилось багровым отблеском печи — как разгоряченный глаз. За ним, ему почудилось, мелькнула тень — высокая, сгорбленная. Ждали.

Он поправил воротник, впился пальцами в холодный металл приклада и шагнул вперед, навстречу хижине, где пахло дымом, морошкой, бадьяном и старой, как сама тайга, тайной. И кровью.

*Игра началась,* — промелькнуло в голове, холодно и четко.

Сцена: Подземелье Хогвартса. Занятие по Окклюменции. Поздний вечер.

Свечи в железных подсвечниках коптили, отбрасывая на сырые каменные стены прыгающие тени, похожие на искаженные фигуры пляшущих демонов. Воздух был густым от запаха консервированных слизней, сушеной мумии и чего-то остро-горького — настойки, которую Северус Снейп, казалось, впитывал через кожу. Он стоял у своего массивного дубового стола, заваленного склянками с мутными жидкостями и фолиантами в потрепанных переплетах, напоминающих кожу старых грешников.

Перед ним, на неудобном деревянном табурете, сидел Гарри Поттер. Пустые табуреты по бокам лишь подчеркивали его одиночество в этом сыром каменном мешке. Гарри съежился под тяжелым, оценивающим взглядом профессора. Уроки Окклюменции всегда были пыткой, но сегодня Снейп казался особенно... острым. Как отточенный клинок, готовый вонзиться в самое слабое место.

— Вечно ноешь, — голос Снейпа прозвучал низко, вибрируя в тишине подземелья, словно скользящий по мрамору нож. Он медленно прошелся перед Гарри, его черные одежды сливались с тенями. — О сиротстве. О несправедливости мира лично к тебе. — Он остановился прямо перед мальчиком. Его черные глаза, холодные и бездонные, как колодцы в заброшенном замке, впились в него. — Подними голову, Поттер. Или ты надеешься, что жалость к себе станет твоим щитом против Темного Лорда?

Гарри с усилием поднял подбородок, чувствуя, как жар стыда и гнева разливается по щекам. Он ненавидел эти уроки. Ненавидел необходимость впускать Снейпа в свою голову, ненавидел его презрительный тон.

— Я не ною, профессор, — сквозь зубы процедил он.

— Нет? — Бровь Снейпа едва заметно приподнялась. — А что это, по-твоему, было в понедельник, когда ты в очередной раз провалил простейший барьер? Или в среду, когда твои инфантильные воспоминания о первом полете на метле прорвались сквозь твои жалкие потуги на защиту, как нож сквозь масло? — Он снова зашагал. Каждый его шаг отдавался гулким эхом в почти пустом подземелье. — Ты жаждешь справедливости? Ждешь, что мир согнется под твои детские представления о добре и зле? Поздравляю. Ты только что описал идеальный рецепт для самоубийства.

Он резко развернулся к доске, где мелом были начертаны сложные рунические схемы защиты разума.

— Окклюменция — это не волшебная палочка, которая по мановению руки создаст для тебя уютный мирок, где все справедливо и правильно. — Он ударил указкой по схеме, сбив облачко меловой пыли. — Это холодная сталь. Бетонная стена. Глухая броня, которую ты должен выковать *внутри себя* из своей воли, своего разума и своего… — он сделал паузу, и слово прозвучало как плевок, — *страха*. Страха перед тем, что войдет в твою голову, если ты ослабишь хватку на мгновение.

Он подошел к Гарри вплотную. От него пахло полынью и чем-то металлическим.

— Мир, Поттер, — прошипел он так тихо, что, казалось, слова ввинчивались прямо в кости, — сам по себе несправедлив. Он режет горло без предупреждения. Ломает кости за неверный шаг. Отнимает то, что дорого, просто потому что *может*. Он не злой. Он *равнодушный*. Как камень. Как смерть. Твои сопливые обиды и крики "почему я?" для него — не более чем назойливый писк мыши под сапогом.

Гарри сжал кулаки так, что ногти впились в ладони. Он хотел крикнуть, что знает о несправедливости мира не понаслышке! Что он видел смерть! Что потерял родителей! Что носит шрам от самого Волан-де-Морта! Но слова застряли в горле комом под ледяным взглядом Снейпа.

— Твоя задача, — Снейп отступил на шаг, его голос снова стал гладким и ядовитым, как масло, — не жалеть себя. Не искать виноватых. Твоя задача — *выжить*. А для этого нужен щит. Невидимый, несгибаемый щит твоего разума. Искусство Окклюменции — это искусство выживания в мире, которому наплевать на твои слезы. Сосредоточься! Легилименс!

Палочка Снейпа взметнулась. Гарри напряг все силы, пытаясь воздвигнуть в уме хоть что-то, хоть слабый частокол из воспоминаний о Ханиале, о Сириусе, о полетах на Баксике... Но лезвие чужого разума Снейпа, холодное и безжалостное, легко пронзило его защиту, как шило пергамент.

В мозгу вспыхнула адская боль. Он увидел Сириуса, падающего за завесу... Услышал ледяной смех Беллатрисы... Почувствовал леденящий ужас в Тайной комнате перед Василиском... Снейп копался в его самых болезненных воспоминаниях, небрежно, как мясник в потрохах.

— Слабо! — шипел голос Снейпа прямо в его сознании, сливаясь с криками воспоминаний. — Где твой щит, Поттер? Где твоя сталь? Ты — открытая книга, написанная кровью и глупостью! Любой дурак прочтет тебя как бульварную газетенку! Контролируй! Или ты хочешь, чтобы Тот-Кого-Нельзя-Называть прочитал *всё*? Узнал каждый твой страх, каждую слабость? Чтобы он нашел их и использовал против тех, кого ты так наивно любишь?

Боль достигла апогея. Гарри вскрикнул, сгибаясь пополам. Он упал с табурета на холодный каменный пол, чувствуя, как слезы жгут глаза. Его голова раскалывалась.

— Па... прекратите... — выдохнул он.

— Прекратить? — Снейп стоял над ним, глядя сверху вниз. Его лицо в прыгающих тенях свечей казалось маской из желтого воска. — Мир не прекращает, Поттер. Волан-де-Морт не прекратит. Боль не прекратится только потому, что ты устал или тебе больно. Встать. Или ты уже сдался? Готов лежать и ждать, пока мир растопчет тебя окончательно?

Гарри, стиснув зубы до хруста, поднялся на дрожащих ногах. Мир плыл перед глазами. Боль пульсировала в висках. Где-то в глубине души клокотала ярость. Ярость на Снейпа. На Волан-де-Морта. На этот несправедливый, жестокий мир. Эта ярость была единственным, что согревало его изнутри.

— Снова, — скомандовал Снейп, поднимая палочку. В его глазах не было ни капли сострадания. Только холодная, безжалостная необходимость. — И на этот раз попытайся думать не о своих обидах, а о том, что будет, если проиграешь. Представь этот мир. Я уверен, картина вдохновит тебя на большие усилия. Легилименс!

Параллель (Мысленный мост):

Пока лезвие разума Снейпа снова вонзалось в сознание Гарри, где-то за тысячи миль, в сибирской тайге, завывавшей, как раненый зверь, Корвус Певерелл шагнул на порог избы Елисея. Холод избного сенца, пахнущего дегтем, снегом и старой кровью, обжег его лицо. Внутри, в багровом отсвете печи, его ждали не уроки выживания, а сама бездна несправедливого мира, о которой так язвительно говорил Снейп. Мира, который не просто равнодушен, а активно стремился его сожрать. И его единственным щитом был нож за поясом и ледяная воля, выкованная в аду предательства. Никаких жалоб. Только выживание. Или смерть.

Коридоры Хогвартса. Сразу после урока Окклюменции.

Каменные стены Хогвартса, обычно такие надежные и уютные, сегодня казались Гарри Поттеру тесными, давящими. Каждый шаг отдавался пульсирующей болью в висках — глухим эхом от ментального штурма Снейпа. Воздух в подземелье все еще стоял у него в ноздрях — запах горьких трав, пыли и… чего-то неуловимого, что всегда витало вокруг профессора зельеварения, чего-то холодного и безжалостного, как его слова.

Гарри шел, почти не видя дороги. Перед глазами все еще мелькали обрывки насильно вытащенных воспоминаний: искаженное лицо Беллатрисы, падающий Сириус, зеленый свет… А поверх них — ледяное, презрительное лицо Снейпа: *«Вы как маленькие дети… Мир сам по себе несправедлив…»*

*Несправедлив.* Слово жгло, как раскаленный уголь. Да, он знал! Знает лучше многих! Но от этого не становилось легче. От этого не исчезала боль в голове и комок ярости в горле. Снейп был прав? Возможно. Но эта «правда» не давала защиты. Она лишь обнажала нервы, делая каждое напоминание о потери еще острее. *Щит.* Где его щит? Он чувствовал себя не новичком в бою, а щенком, загнанным в угол стаей, сломленным после первой же схватки.

Он свернул в более узкий, редко используемый коридор, ведущий в сторону библиотеки, надеясь на тишину. Здесь факелы горели тусклее, отбрасывая длинные, пляшущие тени. Холодный сквозняк гулял по камням, завывая в щелях, как отголосок голосов из его кошмаров. Гарри прислонился к прохладной стене, закрыл глаза, пытаясь загнать обратно нахлынувшие образы, построить хоть какую-то преграду в разуме. Но вместо привычных стен Хаффлпаффа или полетов на Баксике…

…Перед его внутренним взором мелькнуло что-то чуждое, резкое. *Холод.* Не хогвартский сырой холод подземелья, а *пронзительный*, леденящий до костей, вырывающий дыхание. *Белый мрак.* Снег, хлещущий в лицо, как тысячи иголок. И сквозь эту метель — силуэт. Высокий, худой, движущийся с неестественной, звериной целеустремленностью сквозь чащу черных, как уголь, стволов. Лица не разглядеть, но Гарри *почувствовал* — отчаяние, ярость, усталость, глухую боль, и… пустоту. Пустоту холоднее окружающего снега. А потом — хижина. Мрачная, покосившаяся, с единственным окном, светящимся тусклым, *недобрым* багровым светом, как глаз спящего хищника. Силуэт замер на пороге. Рука сжимала что-то длинное, металлическое… ружье? И ощущение… ощущение *чужой*, древней, костяной магии, враждебной и голодной, обволакивающей это место. Магии, которая хотела его сожрать.

Гарри дернулся, открыв глаза. Он стоял в коридоре Хогвартса, но ледяной привкус метели и тот немой ужас все еще висели в воздухе. *Что это было? Видение? Осколок чужого кошмара, зацепившийся за его незащищенный разум после атаки Снейпа?* Сердце бешено колотилось, холодный пот выступил на спине под мантией. Это было не похоже на связь с Волан-де-Мортом. Это было… иное. Дикое. Первобытное. И бесконечно далекое.

— Пытаетесь медитировать, Поттер? Или просто решили украсить стену своим присутствием?

Голос был холодным, четким, как удар хрустального колокольчика. Гарри резко обернулся.

Из тени ниши, где стояла мраморная статуя какого-то забытого волшебника, вышла Дафна Гринграсс. Она шла с безупречной осанкой, ее платиновые волосы, уложенные в строгую косу, казались единственным источником света в полумраке коридора. Ее синие глаза, обычно такие спокойные и оценивающие, сейчас смотрели на Гарри с легким, едва уловимым оттенком… любопытства? Или это была насмешка? Ее мантия сидела безупречно, без единой складки, резко контрастируя с его помятой одеждой и, вероятно, заплаканными (от боли, только от боли!) глазами.

— Гринграсс, — буркнул Гарри, отталкиваясь от стены и стараясь придать лицу нейтральное выражение. Голова раскалывалась, видение снега и хижины все еще плясало перед глазами. — Просто… перевел дух.

— После урока профессора Снейпа? — Она остановилась в шаге от него. От нее пахло чем-то дорогим, холодным и цветочным — полной противоположностью терпкому, травяному запаху подземелья. Ее взгляд скользнул по его лицу, задержавшись на висках, где, Гарри знал, проступили капельки пота. — Представляю. Окклюменция — не для слабонервных. Особенно когда разум… шумит. Как пустой чердак на ветру.

Ее слова были шипом, аккуратно вонзенным в самое больное место. Гарри почувствовал, как ярость, едва притушенная видением, снова закипает.

— Мой разум не пустой чердак, — сквозь зубы процедил он. — И не шумит. Он… болит.

Дафна слегка наклонила голову, будто изучая редкий, но не особо ценный экспонат.

— Боль — признак сопротивления. Бесполезного, но все же. Профессор Снейп, при всей его… изысканной манере преподавания, — губы ее тронул едва заметный, холодный полунамек на улыбку, — прав в главном. Мир не внемлет стонам. Он ломает тех, кто не умеет *не* стонать. Или не умеет прятать боль так, чтобы она не мешала видеть врага.

Ее слова эхом отозвались в голове Гарри. *«Мир режет горло без предупреждения… Ваши сопливые обиды… назойливый писк мыши под сапогом…»* Снейп и Гринграсс. Две стороны одной медали холодного прагматизма. Но если Снейп бил кувалдой, то Дафна резала тонким, отточенным скальпелем.

— А ты умеешь? Прятать? — спросил Гарри с вызовом. Его собственные слова прозвучали грубее, чем он хотел.

Дафна не моргнула.

— Мою семью учили этому поколениями, Поттер. Искусство сохранять лицо — первое правило выживания в обществе, которое всегда ищет слабину. Особенно в такие… нестабильные времена. — Она сделала паузу, ее взгляд снова стал проницательным, изучающим. — Вы выглядите так, будто видели призрака. Или нечто похуже. Неужели профессор Снейп вытащил на свет божий что-то особенно пикантное?

*Холод. Метель. Хижина. Чужая ярость. Костяная магия.* Образы снова нахлынули. Гарри сжал кулаки, пытаясь отогнать их, построить хоть что-то вроде щита. Получалось плохо.

— Просто… головная боль, — буркнул он, отводя взгляд. Он не собирался делиться видениями со Гринграсс. Особенно такими смутными и пугающими. Кто знает, какую выгоду она из этого извлечет.

Дафна проследила за его взглядом, ее собственные глаза сузились на долю секунды. Казалось, она что-то *почувствовала*. Не само видение, но… его отголосок? Энергию? Напряжение?

— Головная боль, — повторила она медленно, с легкой ноткой сомнения. — Да. После Легилименс это обычное дело. Советую отвар мяты и платана. И… постарайтесь не бродить в одиночестве по темным коридорам, Поттер. Не все тени безобидны. Особенно когда разум ослаблен.

Она кивнула ему с ледяной вежливостью, которая была хуже любого презрения, и пошла дальше по коридору, ее мантия шелестела по камням, как змеиная кожа. Ее прямая спина и безупречная осанка казались живым воплощением того самого «щита», о котором говорил Снейп. Щита из холодного достоинства, семейных традиций и железного самоконтроля.

Гарри смотрел ей вслед, пока она не растворилась в полумраке. Боль в висках пульсировала в такт его мыслям. Видение снега и хижины не отпускало. Кто был тот человек? Откуда этот ужас, эта древняя, костяная ненависть? И при чем тут он? Связь с Волан-де-Мортом была проклятием, но знакомым. Это… это было что-то новое. Чужое. Опасное.

И слова Гринграсс… *«Не все тени безобидны… когда разум ослаблен»*. Она что-то знала? Или просто угадала? Могла ли она… почувствовать эхо того видения? Чужая боль, чужая ярость в его незащищенном разуме?

Он сжал виски пальцами, пытаясь выдавить боль и навязчивые образы. Щит. Ему нужен был щит. Не для справедливости. Для выживания. Чтобы следующий удар Снейпа не сломал его окончательно. Чтобы чужие кошмары не просачивались в его голову. Чтобы мир, который был «равнодушен, как камень», не растоптал его, пока он ноет о несправедливости.

Где-то далеко, за стенами замка, за границами страны, в снежном аду, Корвус Певерелл, стиснув зубы, переступал порог избы Елисея, встречая взгляд старика — взгляд хищника, оценивающего добычу. Его «щит» был сделан не из ментальных барьеров или семейных традиций. Он был выкован из ненависти, предательства и ледяной решимости убить, прежде чем убьют его. И вопрос о справедливости мира казался ему смехотворным.

*Какая разница?* — пронеслось в измученной голове Гарри, откликаясь на ледяное равнодушие Дафны и стальную необходимость Снейпа. *Щит или нож… Главное — выжить.* И он пошел прочь от холодной стены, навстречу тусклому свету факелов, каждый шаг отдаваясь болью — в висках и где-то глубже, в той части души, что все еще верила в свет

Вой ветра в трубах замка сменился уютным потрескиванием камина. Теплый, живой огонь отбрасывал оранжевые блики на стены, увешанные гобеленами и старыми портретами сонно зевающих волшебников. Воздух пах горячим какао, печеньем и воском свечей — запах безопасности, дома. Гарри переступил порог, и волна этого тепла на мгновение окутала его, как одеяло. Но ледяное эхо коридоров, голос Снейпа и пронзительный холод сибирской метели из видения не отпускали. Они сидели в нем, как заноза.

Рон и Гермиона сидели на диване у камина. Рон увлеченно строил башню из печенья «Корочки», явно проигрывая битву гравитации, а Гермиона, уткнувшись носом в объемистый фолиант «Неочевидные аспекты трансфигурации сложных органических структур», что-то быстро помечала на пергаменте. Оба выглядели спокойными, погруженными в свои мирки. Контраст с его собственным состоянием был почти болезненным.

— Ну что, герой? — Рон не отрываясь от своей шаткой конструкции, сунул ему кружку с дымящимся какао. — Выжил после вечерни у Князя Ужасов? Лицо у тебя, как у призрака Бледной Леди, только зеленее.

Гарри ухватился за кружку, как за якорь. Горячий пар обжег губы, но тепло не проникало глубже кожи.

— Живой, — буркнул он, плюхнувшись в свободное кресло напротив. Оно мягко обняло его, но комфорта не принесло. Голова все еще гудела, виски сжимал невидимый обруч. Образы из подземелья — боль, насмешки Снейпа — смешивались с белым мраком метели и багровым глазом хижины. *Кто он?*

Гермиона отложила книгу, ее взгляд мгновенно стал внимательным и оценивающим, как у целителя.

— Гарри, с тобой все в порядке? Ты действительно выглядишь… нездорово. Снейп был особенно… рьяным сегодня? — Ее голос был мягким, но в нем звучала тревога.

Гарри сделал глоток какао. Сладость показалась приторной, почти тошнотворной.

— Обычный Снейп, — отмахнулся он, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Травил про несправедливость мира, слабость и то, что мои мозги — решето для любой ментальной атаки. Стандарт. — Он попытался улыбнуться, но получилось криво.

— Он же просто сволочь! — Рон наконец бросил печенье, которое рухнуло с жалким хрустом. — Вот честно, Гарри, не понимаю, зачем Дамблдор заставляет тебя это терпеть! Найди бы он хоть одного ученика, кто после его «уроков» не чувствует себя вывернутым наизнанку!

— Потому что Волан-де-Морт не будет церемониться, Рон, — тихо, но твердо сказала Гермиона. Ее глаза не отпускали Гарри. — Профессор Снейп… он жесток, но он прав в одном. Окклюменция жизненно необходима. Особенно тебе. — Она сделала паузу. — Но что-то случилось. После урока. Ты встретил кого-то?

Гарри вздрогнул. Острый ум Гермионы был иногда пугающ.

— Гринграсс, — выдохнул он, снова глядя в огонь. Пламя камина казалось таким маленьким, таким беззащитным перед тем леденящим холодом, который он ощущал на уровне костей. — В коридоре. Она… тоже проходила мимо.

— Гринграсс? — Рон поморщился, как от кислого лимона. — Ну и что ядовитого нашептала Змея Слизерина сегодня? Напомнила, что ты позоришь волшебный мир своим существованием?

— Не совсем, — Гарри покачал головой. Боль отозвалась тупым ударом. — Она… говорила почти то же, что и Снейп. Только другими словами. Что мир ломает тех, кто ноет. Что надо прятать боль. Сохранять лицо. Что ее семью этому учили веками. — Он усмехнулся беззвучно. — Как будто у меня есть это самое «лицо», которое можно сохранить, когда в голове все горит и разрывается.

— Циничная карга, — проворчал Рон. — Вечно они, Слизеринцы, с их «традициями» и «достоинством». Как будто войну можно выиграть, просто красиво кланяясь!

— Она не просто цинична, Рон, — возразила Гермиона, нахмурившись. — Она умна. И опасна именно этим. Ее слова… они перекликаются с тем, что говорит Снейп, но с другим уклоном. Это не просто жестокость. Это… стратегия выживания определенного круга. Стратегия, которая, возможно, работает. — Она снова посмотрела на Гарри. — Но ты что-то не договариваешь. Она тебя задела? Или… произошло что-то еще? После встречи с ней ты выглядишь еще хуже.

Гарри замер. Багровый глаз хижины в снегу снова вспыхнул перед его внутренним взором. Чужая ярость. Костяная пустота. *Кто он?*

— Я… — он замялся, не зная, как объяснить необъяснимое. — После Снейпа… пока я стоял в коридоре… у меня было… видение. Или галлюцинация. Не знаю.

— Видение? — Рон насторожился. — Как связь с… *ним*?

— Нет! — Гарри резко покачал головой. — Не его. Совсем другое. Холод. Дикий, леденящий. Метель. Тайга, наверное. И… человек. Шел сквозь снег. К хижине. Старой, мрачной. В окне светился огонь… но не теплый. Багровый. Зловещий. И я… почувствовал его. Отчаяние. Ярость. Усталость до смерти. И… пустоту. Такую холодную. И еще… магию. Древнюю. Костяную. Враждебную. Она хотела его сожрать. А он шел прямо в эту пасть.

Он замолчал, переводя дух. Описать это словами было почти невозможно. Это было ощущение, а не картинка.

Рон и Гермиона переглянулись. На лице Рона было написано недоумение и легкая тревога. Гермиона выглядела глубоко задумавшейся.

— Тайга? Костяная магия? — переспросила Гермиона. — Гарри, ты уверен, что это не просто… последствия Легилименс? Перегрузка? Твоя психика могла сгенерировать образы, символизирующие ту боль и давление, которые ты испытал?

— Я знаю, как это — связь с Волан-де-Мортом, — твердо сказал Гарри. — Это было не так. Это было… *чужое*. Совершенно чужое. И очень… реальное. Как будто я на секунду стал им. Понял его ужас. Его решимость, несмотря ни на что. — Он сжал кружку так, что костяшки пальцев побелели. — А потом появилась Гринграсс. И она… словно почуяла что-то. Спросила, не видел ли я призрака. Сказала, что не все тени безобидны, особенно когда разум ослаблен. Как будто… она знала. Или чувствовала эхо этого.

— Гринграсс? — Рон фыркнул. — Да она просто змеиным чутьем унюхала, что ты не в себе, и решила ткнуть носом! Не накручивай себя, Гарри!

— Возможно, — не убежденно сказала Гермиона. — Но ее семья… Гринграссы стары, могущественны и связаны с темными искусствами куда теснее, чем признают. Они могут знать о редких формах ментальной связи или… восприимчивости. Особенно после травмирующего ментального воздействия. — Она нахмурилась сильнее. — А описание этой «костяной» магии… Оно тревожное. Похоже на некромантию, но какую-то… первобытную. Древнее того, что практикуют последователи Волан-де-Морта.

— Значит, помимо Волан-де-Морта, у меня теперь еще и сибирские костяные призраки в голове? — Гарри с горечью поставил кружку. Какао остыло. — Отлично. Просто отлично.

— Гарри, — Гермиона протянула руку, но не дотронулась, словно боялась спугнуть или причинить боль. — Тебе нужно отдыхать. Сейчас. Твой разум перегружен. Сначала Снейп, потом это видение, потом Гринграсс… Ты как открытая рана. Тебе нужен покой, чтобы восстановить хоть какие-то барьеры.

— Она права, — Рон встал, его лицо стало серьезным. — Забей на уроки на завтра. Скажем, что тебя тошнит. МакГонагалл поймет. А я сгоняю на кухню, выпрошу у домовых эльфов их мега-успокоительный чай. Тот, что с ромашкой и чем-то жутко вонючим. Он тебя вырубит на ура.

Гарри хотел возразить, что он не ребенок, что может справиться. Но усталость накатила волной, тяжелой и липкой. Голова гудела. Образ хижины в снегу стоял перед глазами. Голос Снейпа: «Щит или смерть». Голос Гринграсс: «Не все тени безобидны».

Он кивнул, не в силах говорить. Покой. Щит. Хотя бы на время. Чтобы это чуждое видение, эта чужая боль и ярость, не свели его с ума.

Рон уже мчался к портрету жирной леди. Гермиона накрыла его пледом, который висел на спинке кресла. Тепло шерсти было приятным, но поверхностным. Настоящий холод сидел глубже.

Он закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться на треске огня, на знакомых голосах друзей, на запахе какао. Но сквозь эту завесу уюта пробивался вой ветра. И в этом вое слышался немой крик того незнакомца, шагающего навстречу багровому свету хижины в снежной пустыне. Мир был огромен, жесток и полон теней, о которых он даже не подозревал. И его собственные битвы, его собственная боль, казались вдруг маленькими и невероятно далекими от той первобытной борьбы за жизнь, что разворачивалась где-то за краем света.

Сон нашел на него сразу, как только голова коснулась подушки, тяжелый и безжалостный, как черная вода.

Сначала он шел по знакомому коридору Хогвартса, но что-то было не так. Камни стен сочились темной, липкой субстанцией, похожей на нефть. Воздух был густым и сладковато-прогорклым, как в склепе. Вместо факелов горели бледные, холодные шары, отбрасывающие искаженные, слишком длинные тени. Где-то вдалеке слышался хриплый, насмешливый каркающий звук.

Он оказался на мостике перед кабинетом Дамблдора. Фигура в багровых мантиях стояла спиной. Снейп? Но когда фигура обернулась, это было пустое место под капюшоном, лишь два уголька глаз, пылающих холодным, нечеловеческим огнем. Фигура подняла палочку — не для заклинания, а как ритуальный кинжал.

Не плавно. Как удар топора по льду. Мир взорвался.

* * *

ХОЛОД.* * *

Не хогвартский. Дикий, звериный, впивающийся в кости, вырывающий дыхание. Гарри (Корвус?) задрожал всем телом. Он стоял у края леса. Перед ним — не лагерь Ордена. Бойня.

Палатки, похожие на сломанные крылья раненных птиц. Костёр, чадящий, как умирающий зверь. И снег. Не белый. Красный. Алый, липкий, тающий от тепла еще не остывших тел. Запах. Медный, сладковато-тошнотворный запах крови. И гари. И страха.

«Проверю кадетов…» — мысль промелькнула чужая, но ясная, как его собственная. Голос Корвуса. Монотонный. Мёртвый. Гарри (он?) пошел. Сапоги хлюпали по кровавой каше. Его рука (длинные, сильные пальцы, не его!) сжимала рукоять ножа. Того самого ножа. Он чувствовал его вес. Его баланс. Его… желание резать.

Он откинул полог первой палатки. Внутри — трое. Мальчишки. Лет по шестнадцать. Спят. Или спали. Один открыл глаза. Глаза — широкие, испуганные, детские. Увидели его. Увидели нож.

— Кощ… — шепот оборвался.

Нож вошёл в горло. Легко. Как в теплую воду. Хлюп. Хрип. Тёплая струя брызнула на руку. На лицо. Гарри почувствовал эту теплоту. Эту липкость. Отвращение вспыхнуло в нём — его, Гарри! — но его тут же захлестнула чужая, ледяная пустота Корвуса. «Слабость пахнет кровью. Учитель научил».

Он вышел. Не оглядываясь. Крики? Их не было. Только чавканье сапог по кровавой грязи. Только вой ветра. И гул в его собственной голове. Голодный. Приближающийся.

Следующая палатка. Двое. Девочка с косичками. Парень, обнявший её во сне. Нож. Два быстрых удара. В шею. В сердце. Меньше сопротивления. Больше крови. На сапогах. На брюках. Гарри чувствовал, как ярость Корвуса растёт. Становится всепоглощающей. Очищающей. Как огонь. Эта ярость была его щитом. От ужаса. От сомнений. От памяти об отце.

«Корвус, он опять меня троллит!» — знакомый девичий голос. Марта. Она вышла из-за палатки. Увидела его. Увидела кровь на его рукаве. Ее лицо — милое, с хитринкой — исказилось страхом. Потом пониманием.

— Ты истекаешь, Кощей. Или это не твоя кровь?

Она схватила его руку. Ее пальцы — нежные, быстрые — дрожали. «Будешь дёргаться — задену сердце», — эхом прозвучало в его памяти. Ее память? Его? Корвуса?

— Неужели учитель снова швырнул тебя в ту проклятую пещеру? — ее голос стал резким. — Или ты наконец нашёл того, кто сильнее тебя?

Ярость. Чистая, белая, как сибирский снег. Нога сама взметнулась. Каблук-стилет в переносицу. Хруст. Дикий, животный вопль Марты. Его (их?) пальцы впились в её горло. «Сломай шею, прежде чем она сломает тебя», — голос наставника в голове. Клинок Марты блеснул. Боль! Острая, жгучая в ладони. Нож в его руке уже занёсся. Пульс под лезвием. Её пульс. Почему она не убежала?! — его мысль? Его отчаяние? Рука рванула вперёд. Теплота. Море теплоты на лице. Смешанное с дождем? Со снегом? Со слезами? Марта захрипела, пальцы вцепились в траву. «Безумная…» — его шепот. Ее глаза. Зеленые. Потухающие. Как у Лили Поттер в его самых страшных снах.

Шаги. Тяжелые. Виктор. Его друг. Человек, который носил его на спине через поле смерти. Его лицо — доброе, глуповатое — искажено ужасом и яростью.

— Предатель! — рев. Гарри (Корвус?) швырнул окровавленный нож. Лезвие впилось в плечо Виктора. Тот рухнул на колено. Но его пальцы чертили руны в воздухе. Древние. Сильные. Любимые руны Виктора. Защита. Огненная стена. Гарри почувствовал их тепло. Их угрозу.

— Прости… — его голос. Хриплый. Чужой. Искренний? Он навалился на Виктора. Чувствуя дрожь собственного тела. Дрожь страха? Или ярости? Его нож вошел в горло друга. С тихим хлюпаньем. Пальцы Виктора впились в его плечи, оставляя кровавые полосы. Хрип. Последний взгляд. Упрек? Прощение? Пустота.

Он пошел к палатке учителя. Его тень — длинная, колючая — как крыло ворона. Учитель спал. Плащ с гербом Певереллов. Его герб. «Это для отца, — мысль пронзила Гарри-Корвуса как нож. — Ты называл это «уроком». Он вонзил клинок под ребра. Там, где был его собственный шрам. Тот самый шрам.

— Магия… проклянёт… — учитель захлебнулся кровью.

— Я уже в аду, — голос Корвуса был спокоен. Ледяной спокоен. «Conjuro ut putrefias!» Заклятье. Тело наставника начало пузыриться, плавиться, превращаясь в грязную, зловонную жижу. Запах. Невыносимый запах гниющей плоти и серы . Гарри почувствовал, как его тошнит. По-настоящему. Но Корвус стоял неподвижно. Смотрел. Его пустота поглощала все. Даже отвращение.

И тогда он почувствовал «их». По-настоящему. Не гул. А «ХОЛОД.»

Абсолютный. Пронизывающий душу. Он шел не от метели. Он шел из земли. Из крови. Из расплавленных останков учителя. Они проснулись. Они пришли. Они лизали кровавый снег. Они тянулись к нему, к его пустоте, к его ярости. Голодные. Он повернулся и побежал. Бежать. Бежать! Не от Ордена. От них. От этого леденящего душу присутствия Смерти, которая была больше чем смерть.

Гарри вскинулся на кровати, задыхаясь. Простыни были мокрыми от пота, но его бил леденящий, проникающий до костей холод. В ушах звенело, и в этом звоне все еще слышалось то карканье. Перед глазами стоял мертвый, всевидящий взгляд из сна. Взгляд Кощея. Сердце колотилось, готовое вырваться из груди.

Это был не просто кошмар. Это было откровение. Предупреждение из самой глубины тьмы. Кто-то там, во мраке, платил кровью. И он, Гарри, только что увидел самый исток этой бесконечной, голодной тени.