Вайолет Старк (гет)

Свет раннего утреннего солнца, преломлённый в хрустальной люстре, играл на фольге от шампанского и стопке идеально свёрнутых атласных лент. Тринадцатый день рождения Вайолет начинался не с суматохи, а со стратегической операции, и генералом в ней была её мать — Айлин.

— Не двигай головой, милая, — её голос, привычный командовать на кастингах, звучал ровно, но без привычной резкости. Ласковые слова вплетались в команды, только потому, что обращены к Вайолет. Кончики её пальцев, быстрые и точные, вплетали последнюю нить жемчуга в сложную голландскую косу дочери. — Твои волосы держат объём, но им не хватает дисциплины. Как у всех бунтарей.

Айлин, владелица модельного агентства «Éclat», выкроила в своём расписании «окно» с 10:00 до 15:00. Не час, а целых пять. Это был королевский подарок, и Вайолет чувствовала это каждой клеточкой напряжённой спины. Мать пахла не домашней выпечкой, а холодным цветочным парфюмом и степлером для портфолио.

— Стой так, солнышко, — скомандовала Айлин, отступая на шаг, чтобы оценить работу. Её собственный образ — твидовый жакет и узкие брюки — был безупречен. — Ты не просто ждёшь гостей. Ты принимаешь их. Улыбка, — она легонько коснулась указательным пальцем уголка губ Вайолет. — Лёгкая. Не наигранная. Ты рада их видеть, но твои мысли уже в будущем. Тринадцать — это первый шаг в большой мир.

Большой мир Вайолет на данный момент сводился к экрану телефона, лежавшему на туалетном столике. Ни новых сообщений, ни звонков. От отца не было никаких вестей.

— Он обязательно придёт, — сказала Айлин, следуя за её взглядом. В её голосе прозвучала знакомая, отточенная годами деловых переговоров нота. Она не сомневалась, она констатировала. Но между бровей залегла едва заметная складка раздражения. — Он обещал тебе. Хотя, дай Боже, знать его график… Демонстрация образцов в каком-то нелепом месте в неуместное время.

Она говорила это не Вайолет, а в пространство, уже мысленно составляя список претензий бывшему мужу. За то, что снова ставит работу выше семьи. За то, что заставляет её, Айлин, быть единственным взрослым на этом празднике. За то, что рискует омрачить их дочери тот самый «первый шаг».

К полудню платье — тёмно-синий бархат с крошечными звёздами из страз на рукавах — было их совместной победой. Айлин отвергла первые три варианта («дешёвый шифон», «старит», «слишком детское»), но это одобрила кивком арбитра. Теперь она поправляла складки на талии.

— Осанка, Ви. Позвоночник — это стержень. Не дай платью носить тебя.

Вайолет взглянула на себя в зеркало. Девочка с серьёзным лицом и королевской причёской смотрела на неё. Истинная Старк. Да, работа мамы была безупречна.

К трём гостиная превратилась в подобие арт-инсталляции: низкие диваны, драпировки из струящегося шифона, десятки свечей в стеклянных колбах.

«Огонь — лучший фильтр, скрывает недостатки планировки», — заметила Айлин.

Торт на отдельном столике был похож на космический объект — матовая черная глазурь, золотая крапинка, одинокая серебряная свеча «13».

Первые гости — две подруги из школы — замерли на пороге, впечатлённые. Айлин встретила их той самой «лёгкой улыбкой», взмахом руки направляя к столу с лимонадом в изящных бокалах. Она была в своей стихии: хозяйка, режиссёр, создатель атмосферы.

Вайолет улыбалась, кивала, принимала подарки. Но её внимание было раздвоено. Каждые пять минут взгляд падал на массивные дубовые двери. Каждые десять — на молчащий телефон.

— Он наверняка в пробке. Или его рейс задержали, — сказала одна из подруг.

— Да, конечно, — машинально ответила Вайолет.

Айлин, подливая лимонад, поймала её взгляд. Её собственное лицо на мгновение стало маской, за которой клокотало то самое раздражение. Но для дочери она нашла лишь ободряющий, твёрдый кивок. «Придётся его подождать».

Она сама в это верила. Пока — верила. И в этой вере, смешанной с нарастающей досадой на непутевого Тони, была горькая ирония будущего. Они обе, мать и дочь, стояли на пороге праздника, ещё не зная, что ждут человека, который уже не сможет прийти — ни сейчас, ни через час, ни через два. Их надежда была последним подарком того дня, который ещё не успел превратиться в кошмар.

В 16:30, когда Айлин пришлось уйти по делам, и так задержавшись дольше планируемого, а Энтони так и не появился, их дочери стало труднее поддерживать праздничную атмосферу на своих хрупких плечах.

«Сам ведь уговорил меня отмечать!» — думала Вайолет, с трудом скрывая злость. Ей пришлось задуть свечи. Её беззаботная улыбка стала настоящей маской. Ненужный праздник окончательно лишился смысла. Она даже не стала загадывать желание. А когда одноклассница спросила, что она загадала, Вайолет ответила, загадочно улыбаясь:

— Если расскажу, не сбудется.

Вайолет отступила в тень тяжёлых балконных штор. За спиной гудел сдержанный смех, звенели бокалы — идеальный фон, который только подчёркивал её одиночество. Она сжала холодные перила, вглядываясь в темноту сада. Где-то там должен был появиться свет фар машины отца. Должен был.

— Он не придёт, Ви, — голос прозвучал так тихо и так близко, что она вздрогнула. Она не слышала шагов.

Обадайя Стейн стоял в полуметре от неё, прислонившись к каменному парапету. Его фигура, в безупречном тёмно-сером костюме, казалась продолжением ночи. Он не смотрел на неё, а изучал огни города на горизонте, будто деликатно давая ей время прийти в себя от испуга.

— Извини, — его голос был низким, бархатистым, без намёка на ту фальшивую бодрость, что звучала из гостиной. — Я не хотел пугать. Просто... заметил, что ты ищешь его уже больше часа. Тяжело. Когда ждёшь того, кто дал слово.

Вайолет молчала. Глотала ком в горле. Говорить с ним — с партнёром отца, с этим тихим, всевидящим человеком — было страшно. Но он был единственным, кто произнёс вслух её тайную мысль. Не стал говорить о пробках и задержках рейсов, а признал её ожидания бессмысленными.

— Не надо делать такое лицо, — мягко продолжил Обадайя, наконец, повернув к ней голову. — Обижаться — это право ребёнка. Но ты уже не ребёнок, верно? Сегодняшний день это доказывает. Ты вела себя как королева, пока другие... были заняты своими делами.

Он сделал паузу, давая словам осесть. Его палец медленно водил по гладкому камню перил.

— Энтони... твой отец — гениальный человек. Он видит красоту там, где другие видят просто ткань. Но у гениев есть слабость. Они верят, что мир будет ждать. Что люди... понимают. — Он наклонился чуть ближе, и теперь Вайолет уловила лёгкий запах дорогого одеколона и старой бумаги. — Они не понимают, Вайолет. Они не понимают, каково это — ждать. Чувствовать себя второстепенным в чьём-то списке дел. Знаешь, откуда я это знаю?

Он не ждал ответа. Он сам был ответом. Его присутствие здесь, на этом холодном балконе, а не в шумной гостиной, говорило красноречивее слов: «Я тоже знаю, каково это. Я вижу тебя, когда другие не замечают».

— Ты не одинока в этом чувстве, — сказал он, наконец, и в его голосе впервые прозвучала нота чего-то, что можно было принять за искреннюю боль. — И от этого, поверь, не становится легче. Но даёт выбор. Можно стоять здесь и смотреть в пустоту, надеясь, что она тебе что-то вернёт. А можно... начать смотреть по сторонам. Видеть тех, кто не опаздывает.

Он сделал шаг вперёд, на его лицо упал косой свет из гостиной. В его взгляде не было жалости. Лишь признание.

— Мир устроен так, что самые важные для нас люди иногда причиняют самую сильную боль. Не со зла. Просто... потому что могут. А мы остаёмся ждать. И главный вопрос — не «почему он это сделал?», а «что теперь делать тем, кто остался ждать?». — Он помолчал. — Одни злятся. Другие — замыкаются в себе. А третьи... ищут тех, кто не боится остаться с ними в этой тишине.

Он достал из внутреннего кармана пиджака тонкий серебряный футляр и извлёк визитную карточку. Не протягивая, а просто положил её на перила между ними — предложение, а не навязывание.

— Я знаю, что ты чувствуешь себя ненужной. Это неправда. Просто нужда тебя ещё не нашла. Если захочешь поговорить... с кем-то, кто не будет разбрасываться пустыми обещаниями и утешениями... — он кивнул на карточку. — Мой мобильный. Я отвечаю. Даже в неуместное время.

И, прежде чем она успела что-то сказать, Обадайя Стейн так же бесшумно, как и появился, отступил в тень и растворился в гостиной. Он оставил её наедине с карточкой, холодом и страхом перед жгучей правдой: для советника отца она имеет большее значение, чем для собственных родителей и друзей.

Так или иначе, когда день подошёл к концу, Вайолет засыпала с мыслью: «Ну ладно, папа. Ты мне больше не нужен».