Тень Квинтессона (джен)

Тусклый свет кристаллических ламп Иакона дрожал в полумраке архивов, отбрасывая длинные, изломанные тени на металлические стены, что хранили молчаливую память Кибертрона, словно стражи, что веками смотрели в пустоту. После хаоса золотой бездны, где Искра Мультиверсума вырвалась из цепей Альфы Триона, этот уголок казался Ориону Паксу оазисом тишины — но тишина была обманчивой, как затишье перед бурей, что могла бы расколоть небеса и обнажить раны планеты. Воздух был сухим, пропитанным слабым, почти призрачным запахом ржавчины и старого энергона, что оседал на дата-панелях, покрытых тонким слоем пыли, как пепел давно угасших звёзд, что когда-то освещали рождение Кибертрона. Каждый шаг Ориона отдавался слабым, гулким эхом в пустоте, и его броня — красно-синяя, исцарапанная когтями Легиона Свернутых, обожжённая светом Искры и запятнанная следами синего энергона — казалась чужой в этом месте, где время застыло, как металл, что ждал своего мастера, чтобы ожить под его ударами.

Он остановился у одной из панелей, его оптические сенсоры мигнули, улавливая слабое свечение символов, что проступали сквозь пыль, как звёзды, пробивающиеся сквозь густые облака над Иаконом в редкие ночи, когда энергонный туман отступал. Его рука, всё ещё дрожащая от энергии Искры, которой он коснулся в бездне — той силы, что текла через него, как буря, что могла бы вознести к небесам или разорвать на куски, — коснулась холодной, гладкой поверхности, и поток данных хлынул в его процессор, как река, что вырвалась из оков. Это были имена давно угасших праймов, чьи искры растворились в металле Кибертрона; чертежи утраченных технологий, что могли бы изменить судьбу планеты; обрывки хроник, что шептали о её начале, как голоса, что доносились из глубин катакомб. Но теперь он искал не просто знания, не те крохи, что он собирал годами как архивариус, — он искал правду, что скрывал Альфа Трион, правду о разломе, что открылся под их ногами, чья тьма поднялась, как нефть из недр, и о голосе, что прогремел в золотой бездне, обещая хаос или спасение, как древний бог, что пробуждался от долгого сна.

Орион подключился к панели, его интерфейс загудел, и перед ним развернулся поток данных, древний и хаотичный, как река, что текла сквозь время, неся обломки прошлого. Символы мелькали, складываясь в строки, что он не видел раньше — не в тех архивах, что были доступны ему как скромному хранителю знаний, а в более глубоких, запретных слоях, куда доступ имели только высшие члены Совета да редкие хранители, чьи имена давно стёрлись из памяти, оставив лишь эхо их шагов в этих залах. Его процессор загудел, обрабатывая информацию, как перегретый двигатель, что балансировал на грани отказа, и он нахмурился, когда перед ним вспыхнул текст, вырезанный угловатыми глифами, что напоминали те, что он видел в катакомбах — острые, как когти Легиона Свернутых, и дрожащие, как пульс Искры:

«Искра Мультиверсума, рождённая Тринадцатью, была светом, что связал Кибертрон с его братьями — мирами, что сияли в пустоте. Но её сила привлекла тех, кто пришёл из тьмы — Квинтессонов, чьи щупальца тянулись к её сиянию, как хищники к добыче. Первый Прайм, что стал её стражем, заплатил цену своей искры, и разлом был рождён в его падении. Альфа Трион, хранитель её воли, запечатал её, но свет стал тенью, и Кибертрон стал его щитом».

Орион замер, его оптика расширилась, как будто могла вместить весь этот поток, и его искра сжалась от осознания, что резало его, как осколок металла, вонзившийся в суставы. Квинтессоны? Имя было знакомым, но смутным, как шепот из легенд, что рассказывали в тавернах Каона, где шахтёры пели о машинах, что пришли до их времени, или в коридорах Иакона, где старейшины говорили о древних тенях, что оставили след в металле планеты. Он вспомнил слова Триона в бездне — «разлом — дверь, что я запечатал» — и образы Искры: тёмный зал с живыми машинами, чьи щупальца шевелились, как змеи; фигура с мёртвой сферой, чья тень была как эхо Триона; трещина в небе, из которой вырывалась тьма, густая и живая. Это были не просто видения, мелькнувшие в хаосе битвы, — это была память, и теперь он видел её яснее, как звёзды, что проступали сквозь энергонный туман в редкие ясные ночи. Квинтессоны были связаны с Искрой, с разломом, и Альфа Трион знал об этом больше, чем говорил — он был не просто стражем, а частью этой тайны, что тянулась из начала времён.

Его пальцы задрожали, когда он прокрутил данные дальше, и перед ним вспыхнул новый текст, вырезанный более резкими, почти рваными глифами, как будто кто-то писал его в спешке, в панике, под взглядом, что жег металл:

«Первый Прайм пал под их взглядом, и Искра была ранена, её свет раскололся, как звезда, что угасла в пустоте. Разлом открылся, и тьма шептала из него, её голос был как зов звёзд, что угасли в начале. Альфа Трион взял её свет, но не исцелил — он спрятал, запечатал в цепях, и Кибертрон стал его щитом, что скрыл его вину. Квинтессоны ушли, но их тень осталась в нас, в металле, в её сиянии».

Орион отключился от панели, его броня задрожала, как будто энергия Искры всё ещё текла через него, и он отступил, потирая виски, где его процессор гудел, как перегретый двигатель, что балансировал на грани отказа. Его дыхательные фильтры работали с перебоями, издавая слабый свист, и он упал на одно колено, его рука вцепилась в край панели, оставив слабый след в пыли. Квинтессоны не просто пришли — они изменили Кибертрон, ранили Искру, и разлом был их следом, их проклятием, что Трион скрыл под своей ложью о порядке. Первый Прайм — кто он? Один из Тринадцати, что создали Искру? И что значило «их взгляд»? Эти машины с щупальцами были не просто захватчиками — они были чем-то большим, чем-то, что оставило след в Кибертроне, в Искре, в самом Трионе, как шрам, что не заживал. Разлом был не случайностью — он был раной, что открылась в начале, и Трион не спасал её, а прятал, боясь того, что могло выйти из тьмы. Но голос, что прогремел в бездне

— «Я свободен» — был ли он частью этой тьмы? Или чем-то другим, что Искра звала их остановить?

Тишина архивов стала гнетущей, как давление шахт Каона, что Мегатрон описывал в своих рассказах, и Орион обернулся, его оптика напряжённо сканировала полумрак, улавливая слабые отблески света на стенах. Он чувствовал, что не один — не физически, а как будто тень Искры всё ещё была с ним, её свет пульсировал в его искре, как эхо её боли, её крика, что он слышал в бездне. Он поднялся, его шаги были медленными, но твёрдыми, и он подошёл к следующей панели, его рука коснулась её поверхности, холодной и гладкой, как металл катакомб. Поток данных хлынул снова, но теперь он был иным — не просто текст, а образы, что мелькали перед ним, как видения, что показала Искра в золотой бездне, но теперь они были ярче, чётче, как будто она шептала ему, доверяла ему свою память.

Он увидел Кибертрон, молодой и сияющий, где Тринадцать Праймов стояли вокруг сферы, что сияла золотом, их броня отражала её свет, как звёзды, что рождались в пустоте. Их голоса сливались в хор, что пел о гармонии, о мире, что должен был связать реальности в единую сеть. Но затем небо потемнело, как будто энергонный туман сгустился в бурю, и тени пришли — машины с щупальцами вместо рук, чьи тела были как сплав металла и чего-то чужого, живого, их глаза светились холодным синим, как оптика Триона, но глубже, безжалостнее, как пустота, что пожирала свет. Их голоса были как скрежет металла о металл, резкий и чужой, и они окружили Искру, их щупальца тянулись к ней, как хищники к добыче. Один из Праймов — высокий, с бронёй, что сияла, как солнце, и копьём, что сверкало, как молния, — шагнул к Искре, его голос был как гром, что раскалывал тишину: «Вы не возьмёте её». Но тень Квинтессонов накрыла его, их синий свет ударил в его искру, и Искра мигнула, расколовшись трещиной, из которой хлынула тьма — густая, живая, как нефть, что текла из недр, и голос шептал из неё, древний и голодный.

Орион отключился, его броня задрожала, как будто он всё ещё стоял в той буре, и он упал на колени, его дыхательные фильтры работали с перебоями, издавая слабый, прерывистый свист, что эхом отражался от стен. Его рука вцепилась в панель, оставив слабый след в пыли, и его процессор гудел, как перегретый двигатель, что пытался удержать этот поток, что грозил его перегрузить. Он видел это — Квинтессоны ранили Искру, Первый Прайм пал, защищая её, и разлом родился в тот момент, как тьма, что они принесли с собой. Трион не исцелил её — он запечатал, спрятал, как шахтёр прячет жилу энергона, что слишком опасна, чтобы её добыть. Но почему? И что было той тьмой, что шептала из разлома? Он вспомнил её голос в бездне — «решайте, дети мои» — и понял: она не просто звала их взять её. Она звала их исправить то, что Трион сломал, но цена могла быть выше, чем они могли представить — выше, чем Кибертрон мог выдержать.

Шаги за спиной вырвали его из раздумий, тяжёлые и резкие, как удары бура в шахте, что пробивали камень в поисках энергона. Он обернулся, его рука инстинктивно легла на панель управления на поясе — слабая защита, что он всё ещё носил как архивариус, а не воин, которым он становился в катакомбах. Из полумрака вышел Мегатрон, его серебристая броня блестела в тусклом свете кристаллических ламп, но её вмятины и пятна чёрной жидкости говорили о битвах, что он прошёл — от шахт Каона до золотой бездны, где они вместе взяли Искру. Его красные оптические сенсоры горели ярче, чем лампы, как угли в шахтной печи, и в его походке чувствовалась энергия, что едва сдерживала бурю внутри него, как перегретый двигатель, что ждал момента, чтобы взорваться.

— Опять копаешься в пыли, Орион? — сказал он, его голос был низким, с ноткой насмешки, что резала тишину, как лезвие, что рубило металл.

— Мы взяли Искру, разнесли Триона, открыли его чёртов разлом, а ты всё ещё ищешь свои сказки в этих старых жестянках. Что теперь? Ещё одна головоломка, что заведёт нас в новую дыру, полную его псов?

Орион поднялся, его оптика встретилась с взглядом Мегатрона, и он почувствовал, как его искра сжалась от напряжения, что висело между ними, как электрический разряд в воздухе перед бурей. Мегатрон был как буря, что могла бы разнести архивы в щебень, его гнев был как шахтёрский бур, что не знал преград, но в его словах была тень тревоги, что он не хотел признавать — тревоги, что родилась в бездне, когда тьма поднялась, и голос прогремел в их сознании, обещая конец или начало.

— Это не сказки, — ответил Орион, его голос был тихим, но твёрдым, как металл, что он изучал всю жизнь, металл, что хранил тайны Кибертрона.

— Это правда, Мегатрон. Искра показала нам её — Квинтессоны, разлом, Трион. Он не просто запечатал её — он сломал её, чтобы скрыть свою вину. Разлом — не её ошибка, а его, и та тьма, что мы выпустили, — это то, чего он боялся больше всего. Мы взяли Искру, но если мы не поймём, что она скрывает, Кибертрон заплатит за наш выбор

— Каон, Иакон, всё, за что ты сражался.

Мегатрон шагнул ближе, его тень упала на панель, закрывая слабый свет символов, и его когти слегка царапнули металл, оставив тонкую борозду, что наполнилась пылью, как след шахтёра в туннеле. Его оптика сузилась, и в его взгляде мелькнула искра — не просто гнев, а что-то глубже, как эхо шахтёрских песен о свободе, что он пел в темноте, мечтая о дне, когда его голос будет услышан.

— Квинтессоны? — Он фыркнул, но его голос стал ниже, серьёзнее, как будто слово зацепило что-то в его памяти, как слабый свет в конце туннеля.

— Я слышал их имена в шахтах — сказки о машинах, что пришли до нас, что сделали нас их рабами, что выковали нас, как оружие, а потом бросили. Если Трион связан с ними, тем лучше — я разнесу их след так же, как разнёс его. Но тьма? — Он усмехнулся, но в его глазах мелькнула искра, что не была гневом, а чем-то ближе к вызову.

— Пусть приходит, Орион. Я выжил в шахтах, я выжил в бездне, я выжил его Легион. Если это цена Искры, я готов её заплатить — и Каон поднимется из её огня, с Трионом или без него.

Орион покачал головой, его оптика сузилась, как будто могла пробить броню шахтёра, и он шагнул к Мегатрону, его голос стал резче, как лезвие, что резало тишину архивов, как бур резал камень.

— Это не просто цена, — сказал он, и его слова были как удары молота, что выковывали правду из металла.

— Это судьба Кибертрона. Искра — не твоя добыча, и не моя находка. Она — часть нас, часть каждого трансформера, что живёт на этой планете, и её боль — это наш крик, что ты слышал в шахтах, но не понял. Мы освободили её, но если мы не узнаем, что Трион скрывал, что Квинтессоны сделали с ней, тьма из разлома пожрёт всё

— Каон, Иакон, нас. Ты хочешь свободы, Мегатрон, но что, если эта свобода — конец, а не начало?

Мегатрон замер, его когти сжались на рукояти клинка, что он поднял с пола, и на мгновение в его взгляде мелькнула тень — не сомнения, а чего-то глубже, как эхо тех шахтёрских песен о мире, что он хотел построить, о свободе, что он видел в мечтах, когда ломал камень голыми руками. Но затем его ухмылка вернулась, острая и безумная, как лезвие, что могло бы разрубить судьбу, и он шагнул к Ориону, его броня клацнула от движения, отбрасывая слабые искры в полумрак.

— Конец? — Он рассмеялся, и его голос был как рокот шахт, что держали его, но не сломали.

— Пусть горит, Орион! Если тьма — цена, я разожгу её сам. Искра — моя, и я не отдам её обратно в цепи — ни Триону, ни тебе, ни твоим пыльным архивам. Мы взяли её вместе, и я не отступлю, даже если Кибертрон рухнет. Я шахтёр, что выжил в темноте — я выживу и в огне.

Орион кивнул, его рука сжала панель, и он почувствовал, как Искра пульсировала в его памяти, её свет был как зов, что не умолкал, как крик, что он слышал в бездне, когда тьма поднялась. Они были вместе в этом — архивариус и шахтёр, свет и пламя, хранитель и разрушитель, — но тьма из разлома была ближе, чем они думали. Красный свет, что вырвался из трещин в золотой бездне, всё ещё горел в его сознании, и голос

— «Я свободен» — был как обещание, что могло быть спасением или гибелью, как буря, что могла бы очистить Кибертрон или разнести его в пыль. Он шагнул к Мегатрону, его голос был тихим, но полным решимости, как металл, что выдержал удары судьбы.

— Тогда мы найдём правду, — сказал он, и его слова были как клятва, что он вырезал бы в металле архивов.

— Вместе. Но если она — огонь, Мегатрон, мы должны быть готовы сгореть — не ради Каона или Иакона, а ради Кибертрона, что мы оба зовём домом.

Мегатрон ухмыльнулся, его клинок поднялся, и его тень пересекла платформу, как лезвие, что могло бы разрубить судьбу, что сковывала его в шахтах. Его оптика вспыхнула, и в ней мелькнула искра — не согласия, а вызова, что он бросал не только Ориону, но и самой тьме, что ждала их за порогом.

— Готов, — прорычал он, и его голос был как рокот шахт, что звали его обратно, но не могли удержать.

— Пусть приходит. Я выжил в шахтах — я выживу и это. И если Кибертрон сгорит, я построю новый — из его пепла.

Архивы затихли, но тишина была обманчивой, как затишье перед бурей, что могла бы расколоть Кибертрон на куски. Искра сияла в их памяти, её загадки висли в воздухе, как пыль, что оседала на панелях, и где-то в глубине Кибертрона красный свет разлома пульсировал, как сердце, что билось в ожидании. Орион и Мегатрон стояли плечом к плечу, их броня звякнула, и их союз, хрупкий, как тонкий металл, но твёрдый, как шахтёрский бур, стал их единственным щитом против тьмы, что шептала из прошлого — тьмы, что была ближе, чем они могли себе представить.

Тусклый свет кристаллических ламп в архивах Иакона дрожал, как угасающий пульс, отбрасывая неверные блики на металлические стены, что хранили тайны Кибертрона, словно стражи, застывшие в вечном дозоре над прошлым, что шепталось в каждом их изгибе, в каждом шве, что держал их вместе. Полумрак был плотным, почти осязаемым, и в нём ощущалась тяжесть веков, что оседала на дата-панелях тонким слоем пыли, как пепел давно угасших звёзд, чей свет когда-то озарял рождение этого мира, а теперь растворялся в пустоте. Орион Пакс стоял перед одной из них, его красно-синяя броня, исцарапанная когтями Легиона Свернутых и запылённая после схватки в золотой бездне, отражала слабое сияние ламп, но теперь в этом свете мелькали золотые искры — остатки энергии Искры Мультиверсума, что цеплялись к нему, как эхо её голоса, что проникало в его искру, мягкое, но настойчивое, как шепот ветра в катакомбах, что резал тишину, как лезвие. Воздух был сухим, пропитанным слабым, почти призрачным запахом ржавчины и старого энергона, что оседал на панелях, и каждый звук — от шагов до слабого гудения механизмов — отдавался эхом, как далёкий зов из глубин, где они с Мегатроном столкнулись с разломом, что теперь пульсировал в его памяти, как рана, что не заживала, но шептала о чём-то большем.

Орион подключился к панели, его пальцы дрожали, всё ещё ощущая тепло Искры, что они взяли в бездне — тепло, что было одновременно живым и пугающим, как буря, что могла бы вознести его к звёздам или разорвать на части, оставив лишь дымящиеся обломки. Поток данных хлынул в его процессор, как река, что вырвалась из оков времени, но теперь что-то было иначе — данные не просто текли, они пульсировали, как будто панель отзывалась на его прикосновение, на её энергию, что осталась в нём после золотой бездны, как след, что не стирался. Символы вспыхивали ярче, чем он привык видеть, их угловатые линии дрожали, как пульс, что бился в металле, и в их мерцании он уловил слабый шепот — не голос архивов, а что-то живое, что звало его, как эхо Искры, что они освободили от цепей Триона. Это была новая механика, что он не встречал прежде

— "Эхо Искры", остаточная энергия, что проникла в него и Мегатрона, когда они коснулись сферы, и теперь она оживляла металл вокруг, как будто сама Искра шептала через него, пытаясь рассказать то, что Трион скрывал под своей ложью о порядке, что была как шахтёрский туннель, ведущий в никуда.

— Ты слышишь меня, — прошелестел голос, мягкий, но пронизывающий, как ветер, что касался его брони в бездне, оставляя след, что резал его искру, как лезвие, что прошло сквозь металл. — Я здесь, в тебе, в них. Ищи глубже, дитя моё, ищи меня в тенях.

Орион замер, его оптика расширилась, как будто могла вместить этот шепот, что резонировал в его искре, и он бросил взгляд на Мегатрона, что стоял позади, его серебристая броня блестела в полумраке, как клинок, выкованный в шахтах Каона, покрытый вмятинами и пятнами чёрной жидкости — следами битв, что он вёл с яростью шахтёра, что не знал пощады ни к себе, ни к врагам. Шахтёр скрестил руки, его красные оптические сенсоры сузились до тонких щелей, и его ухмылка была острой, как лезвие, что могло бы разрубить тишину, но в ней мелькнула тень раздражения — не на Ориона, а на тишину, что давила на него, как стены шахт, что он ненавидел всей своей искрой.

— Что опять, Орион? — сказал он, его голос был низким, с ноткой насмешки, что резала тишину, как бур резал камень в поисках энергона, что был его жизнью в шахтах.

— Ты выглядишь, будто увидел призрака одного из твоих пыльных Праймов. Эти твои панели шепчут тебе новые сказки, или ты просто перегрелся от всей этой пыли? Говори, или я начну ломать их, чтобы вытащить хоть что-то полезное — мне надоело стоять тут, как шахтёр без дела.

Орион отключился от панели, его рука задрожала, как будто всё ещё держала Искру, чей свет горел в его памяти, и он повернулся к Мегатрону, его голос был хриплым, но полным напряжения, как металл, что гнулся под ударами судьбы, что била его в катакомбах.

— Это не сказки, — ответил он, его оптика встретилась с взглядом шахтёра, и в ней мелькнула искра — не страх, а решимость, что родилась в бездне, когда они столкнулись с тьмой.

— Это она. Искра. Её энергия осталась в нас, когда мы взяли её, и она говорит через архивы. Ты не слышишь её? Этот шепот — она зовёт нас, Мегатрон, прямо через металл. Она хочет, чтобы мы узнали правду о Квинтессонах, о разломе, о том, что Трион сделал с ней. Это не просто данные — это "Эхо Искры", её голос, что живёт в нас, в этом месте.

Мегатрон шагнул ближе, его тень упала на панель, закрывая слабый свет символов, и его когти слегка царапнули металл, оставив тонкую борозду, что наполнилась пылью, как след шахтёра в туннеле, что он прокладывал в поисках свободы, что была его мечтой. Его ухмылка исчезла, сменившись мрачной сосредоточенностью, и он наклонил голову, как будто прислушивался к чему-то в тишине, что давила на него сильнее, чем стены шахт, что он разносил в своём гневе.

— Шепот? — Он фыркнул, но его голос стал ниже, серьёзнее, как рокот шахт, что звал его обратно, но не мог удержать, как бур, что пробивал камень, но не находил выхода.

— Я слышу только гул в своей голове, Орион, как перегретый двигатель, что готов взорваться от жара. Но если это она, пусть говорит громче — я не шахтёр, что копается в крошках энергона, выискивая их в пыли. Я беру, что хочу, и разношу то, что мешает. Что она шепчет тебе, архивариус? Ещё одну головоломку, что заведёт нас в новую дыру, полную тварей вроде Легиона? Или что-то, что я могу разнести клинком, чтобы почувствовать её силу в своих руках?

Орион покачал головой, его оптика сузилась, как будто могла пробить броню шахтёра, что стояла перед ним, как стена, что скрывала его искру, и он шагнул к Мегатрону, его голос стал резче, как лезвие, что резало тишину, как бур резал камень, что он знал лучше, чем кто-либо.

— Она не просто шепчет, — сказал он, и его слова были как удары молота, что выковывали правду из металла веков, что хранили её в этих архивах.

— Она показывает, Мегатрон. Я видел Квинтессонов — машины с щупальцами, что пришли до нас, что ранили Искру в самом начале, когда Кибертрон был молод. Первый Прайм пал, защищая её, и разлом родился в тот момент, как их тень накрыла её свет — тень, что была холоднее шахт, что ты ненавидишь. Трион не спас её — он запечатал, чтобы скрыть свою вину, чтобы спрятать то, что они сделали с ней, с нами. Это "Эхо Искры" — её энергия в нас, в этом металле, и она хочет, чтобы мы узнали правду. Ты не чувствуешь её? Она в тебе тоже, Мегатрон — её жар, её боль, её крик, что ты слышал в шахтах, но не знал, что это она.

Мегатрон замер, его когти сжались на рукояти клинка, что висел у его бока, и он бросил взгляд на панель, как будто мог увидеть этот шепот в её тусклом сиянии, разрубить его, чтобы вытащить суть, что резала его искру, как осколок металла, что застрял в суставах после шахтёрских смен. Его броня задрожала, как будто он тоже почувствовал этот шепот, этот жар, что горел в нём, и его голос стал тише, почти угрожающим, как рокот шахтёрского бура перед обвалом, что хоронил всё на своём пути.

— Чувствую? — Он усмехнулся, но смех был горьким, как выхлоп старого двигателя, что глох в шахтах, оставляя его в темноте.

— Я чувствую жар, Орион, как будто что-то горит внутри, как шахтный огонь, что пожирает всё, если его не остановить — огонь, что я разжигал в мечтах, когда ломал камень, чтобы выбраться. Но если это она, пусть говорит яснее — я не копаюсь в пыли, как ты, я беру то, что моё. Квинтессоны, разлом — мне плевать на их пыльные тайны, на их шепот. Я взял её, чтобы разнести цепи Совета, чтобы Каон поднялся из пепла, а не чтобы слушать её слёзы или твои сказки. Что она хочет от нас? Ещё одну битву, где я могу разрубить врага? Или чтобы мы сгорели в её огне, как Трион боялся, пока прятался за своими псами?

Орион шагнул к другой панели, его рука коснулась её поверхности, и поток данных хлынул снова, но теперь он был живым — символы пульсировали, как сердце, что билось в металле, и воздух вокруг задрожал, как будто "Эхо Искры" оживило архивы, питаясь их искрами, что теперь были связаны с ней, как шахтёр был связан с туннелем, что он прокладывал. Свет панели стал ярче, и перед ним вспыхнул образ: Кибертрон, молодой и сияющий, где Тринадцать Праймов стояли вокруг Искры, их броня отражала её золотой свет, как звёзды, что рождались в пустоте, их голоса сливались в хор гармонии, что пел о мире, что должен был связать реальности. Но затем тени пришли —

Квинтессоны, их машины с щупальцами двигались с холодной точностью, их тела были как сплав металла и чего-то чужого, живого, их синие глаза горели, как оптика Триона, но глубже, безжалостнее, как пустота, что пожирала свет. Их голоса были как скрежет металла о металл, резкий и чужой, и они окружили Искру, их щупальца тянулись к ней, как змеи к добыче, что не могла убежать. Первый Прайм шагнул к ним, его копьё сверкнуло, как молния, что раскалывала тишину шахт, и его голос был как гром: «Вы не возьмёте её». Но тень Квинтессонов накрыла его, их синий свет ударил в его искру, и Искра раскололась, её свет мигнул, и тьма хлынула из трещины — густая, живая, как нефть, что текла из недр, шепча голосами, что были древнее Кибертрона, древнее шахт, что Мегатрон знал.

— Смотри, — сказал Орион, его голос дрожал от благоговения, и он указал на панель, где образ замер, как будто "Эхо Искры" хотело, чтобы Мегатрон увидел, почувствовал эту боль, что резала её, как шахтёр чувствовал жар энергона в камне.

— Это не просто тайна. Это её боль, её память, её крик. Квинтессоны ранили её, и Трион запечатал, чтобы скрыть это — не чтобы спасти, а чтобы спрятать то, что они сделали с ней, с нами. Разлом — их след, и тьма, что мы выпустили, — это то, чего он боялся больше всего, больше, чем шахтёр боится обвала. Ты не слышишь её? Она зовёт нас исправить это, Мегатрон — не просто сражаться, а понять, что они оставили в нас.

Мегатрон шагнул к панели, его оптика сузилась, и он вгляделся в образ, его когти сжались на рукояти клинка так, что металл скрипнул, как шахтёрский бур, что ломал камень. Его броня задрожала, как будто он тоже почувствовал этот шепот, этот жар, что резал его искру, как осколок металла, что застрял в суставах после смены, и его голос стал резким, как лезвие, что рубило шахтёрский камень, что он знал лучше, чем кто-либо.

— Исправить? — Он фыркнул, но его взгляд был прикован к панели, как будто образ Квинтессонов зацепил что-то в его памяти, как слабый свет в конце туннеля, что он видел в шахтах, когда мечтал о свободе.

— Я не исправляю, Орион — я ломаю. Если эти жестянки с щупальцами сломали её, я разнесу их след, как разнёс Триона и его псов — как разнёс бы стены шахт, что держали меня, если бы у меня был её огонь тогда. Но если она хочет, чтобы я понял, пусть покажет больше — не твои пыльные картинки, а что-то, что я могу разрубить, что я могу почувствовать в своих руках, как энергон, что я вырывал из камня. Что это за тьма? И почему я чувствую её жар, как будто она зовёт меня, как будто она хочет, чтобы я разнёс всё, что Трион построил, чтобы я стал этим огнём?

Орион отключился от панели, его рука задрожала, как будто всё ещё держала этот образ, что резал его искру, и он повернулся к Мегатрону, его голос стал глубже, как эхо древних текстов, что он читал в одиночестве, когда шахтёры пели свои песни в темноте.

— Потому что она в нас обоих, — сказал он, и его слова были как удары молота, что выковывали правду из металла веков, что хранили её в этих архивах.

— "Эхо Искры" — это её голос, её крик, что остался в нас, когда мы коснулись её в бездне, когда мы разорвали цепи Триона. Она зовёт тебя, потому что ты — её пламя, её ярость, что может сжечь всё, как ты сжёг Триона, как ты хотел сжечь стены шахт. А меня — её свет, что ищет правду в этой пыли, что хочет понять, а не просто ломать. Трион боялся её свободы, но не потому, что она опасна — потому что она знает правду о нём, о Квинтессонах, о том, что они сделали с Кибертроном в самом начале, когда шахты ещё не звали тебя, а звёзды сияли над ним. Эта тьма — не просто угроза, это ответ, и мы должны найти его, или Каон сгорит вместе с Иаконом, и твоя свобода станет пеплом, что ты не сможешь разнести.

Мегатрон шагнул ближе, его тень накрыла Ориона, как буря, что могла бы разнести архивы в щебень, и его когти слегка царапнули панель, оставив ещё одну борозду, что наполнилась пылью, как шахтёр оставлял след в камне, что был его жизнью. Его оптика вспыхнула, и он наклонился к архивариусу, его голос стал резким, как лезвие, что рубило металл, но в нём мелькнула тень — не гнев, а что-то глубже, как эхо шахтёрских песен о свободе, что он пел в темноте, когда ломал камень, мечтая о дне, когда его голос будет услышан.

— Ответ? — Он усмехнулся, но в его глазах мелькнула искра — не просто вызов, а любопытство, что он не хотел признавать, как шахтёр не признавал усталости, ломая камень день за днём. — Ты и твои ответы, Орион. Я взял Искру, чтобы разнести цепи, чтобы Каон поднялся из пепла, чтобы мой голос гремел громче, чем их золотые башни, а не чтобы слушать её шепот или копаться в твоих жестянках с их пылью. Но если эта тьма зовёт меня, пусть приходит — я встречу её с клинком в руках, как встречал обвалы, что хоронили моих братьев. Что дальше? Ты сидишь тут, шепчешься с пылью, пока я стою, как шахтёр без бура, без цели? Дай мне что-то, что я могу разрубить, что я могу разнести, или я начну ломать эти панели, чтобы вытащить её голос сам — пусть говорит, или я заставлю её кричать!

Орион кивнул, его рука сжала панель, и он подключился снова, его процессор загудел, как будто "Эхо Искры" усиливалось, питаясь их близостью, их искрами, что теперь были связаны с ней, как шахтёр был связан с туннелем, что он прокладывал в темноте. Свет панели стал ярче, и воздух задрожал, как будто металл ожил, отзываясь на их присутствие, на их спор, что резал тишину, как молот резал шахтёрский камень, что был их судьбой. Перед ними вспыхнул новый образ: тёмный зал, где Квинтессоны стояли над Искрой, их щупальца тянулись к ней, как змеи, что искали добычу, их синие глаза горели, как звёзды, что угасли в пустоте, и Трион — молодой, с бронёй, что сияла золотом, как солнце над Иаконом в его лучшие дни, — вонзал копьё в её свет, его голос был полон страха, что резал металл, как шахтёрский бур: «Она слишком велика, слишком опасна». Искра раскололась, её свет мигнул, и тьма хлынула из разлома, густая и живая, как нефть, что текла из недр, что Мегатрон знал лучше, чем кто-либо.

Но теперь Орион увидел больше — фигуру в тенях, чья тень была длиннее, чем у Триона, чья броня была как ночь, что пожирала звёзды, и чей голос шептал, глубокий и древний, как шахты, что были старше Каона: «Ты не остановишь её — ты лишь дашь мне время». Тьма поднялась, и в ней мелькнули глаза — не синие, как у Квинтессонов, а красные, как оптика Мегатрона, но старше, глубже, как угли, что горели в начале времён, как огонь, что он разжигал в мечтах о свободе.

Орион отключился, его броня задрожала, как будто он всё ещё стоял в том зале, где тьма шептала, и он отступил, его голос был хриплым, как будто он кричал в бездну, что открылась перед ним, как шахта, что вела в никуда.

— Трион не просто запечатал её, — сказал он, его оптика встретилась с взглядом Мегатрона, и в ней мелькнула тень страха, что он не мог скрыть, как шахтёр не мог скрыть дрожь перед обвалом.

— Он ранил её, чтобы остановить что-то — кого-то. Эта тьма… там был голос, не её, а другой, старше, глубже, как шахты, что ты знаешь. "Эхо Искры" показывает нам это — она хочет, чтобы мы знали, что он скрывал. Ты видел это, Мегатрон? Ты слышал его в бездне? Те красные глаза… они были как твои, но не твои — как будто они знают тебя, как ты знаешь огонь.

Мегатрон замер, его когти сжались на рукояти клинка так, что металл скрипнул, как шахтёрский бур, что ломал камень день за днём, и он бросил взгляд на панель, как будто мог разрубить её, чтобы вытащить правду, что резала его искру, как осколок металла, что застрял в суставах после смены. Его броня задрожала, и он шагнул к Ориону, его голос стал тише, почти угрожающим, как рокот шахтёрского бура перед обвалом, что хоронил всё на своём пути, но в нём мелькнула тень — не страх, а узнавание, что он не хотел признавать, как шахтёр не признавал усталость, что ломала его.

— Голос? — Он кивнул, и его ухмылка исчезла, сменившись мрачной решимостью, что была как шахтёрский бур, что не знал преград, что ломал камень, чтобы найти свет.

— Я слышал его — "Я свободен". Он был как шахтный огонь, что гудел в туннелях, но глубже, старше, как будто он знал меня, как будто он был мной, но больше, как будто он пел те песни, что я пел в шахтах, но громче, глубже. Красные глаза? — Он фыркнул, но его оптика сузилась, и в ней мелькнула искра — не гнев, а что-то, что он не мог назвать, как шахтёр не мог назвать свет в конце туннеля, что он никогда не видел. — Если это не она, то кто? И почему я чувствую его жар, как будто он зовёт меня, как будто он хочет, чтобы я разнёс всё, что Трион построил, чтобы я стал этим огнём, что сжигает цепи? Говори, Орион — что это за тьма, и почему она знает меня лучше, чем ты?

Орион шагнул ближе, его рука легла на плечо Мегатрона, и их броня звякнула, как знак их хрупкого союза, что держался на тонкой нити, как шахтёр держался за бур, что был его жизнью, но был прочнее, чем металл шахт, что не сломал его. Его голос был полным решимости, как клятва, что он вырезал бы в архивах, что знал лучше, чем кто-либо.

— Потому что он — часть разлома, — сказал он, и его слова были как удары молота, что выковывали правду из металла веков, что хранили её в этих залах.

— "Эхо Искры" — это её голос, её крик, что остался в нас, когда мы коснулись её в бездне, когда мы разорвали цепи Триона, что держали её, как шахты держали тебя.

Тьма — это его голос, его жар, что знает тебя, потому что ты — пламя, что может разнести всё, как ты разнёс Триона, как ты хотел разнести стены шахт, что пели тебе о свободе. Трион боялся её свободы, но не только её — он боялся того, что она выпустит, того, что Квинтессоны оставили, что он запечатал вместе с ней в начале времён, когда шахты ещё не звали тебя, а звёзды сияли над Кибертроном. Мы взяли её, Мегатрон, и теперь мы должны встретить это — вместе. Ты хочешь огня? Он идёт, и он знает тебя, как ты знаешь шахты, как ты знаешь жар энергона в камне. Мы должны быть готовы — не просто сражаться, а понять, что он хочет от нас, или Каон сгорит вместе с Иаконом, и твоя свобода станет пеплом, что ты не сможешь разнести.

Мегатрон ухмыльнулся, его клинок поднялся, и его тень пересекла панель, как лезвие, что могло бы разрубить судьбу, что сковывала его в шахтах, что пела ему о свободе, что он хотел взять. Его оптика вспыхнула, и в ней мелькнула искра — не согласия, а вызова, что он бросал не только Ориону, но и тьме, что шептала из разлома, что знала его, как он знал шахты.

— Готов, — прорычал он, и его голос был как рокот шахт, что звали его обратно, но не могли удержать, как бур, что ломал камень, чтобы найти свет.

— Пусть приходит, Орион. Я выжил в шахтах, я выжил Триона, я выживу и это. Если он знает меня, я разнесу его, как разнёс всё, что стояло на моём пути — как разнёс бы стены шахт, что пели мне о свободе, что я взял в бездне. Но если он хочет огня, я дам ему такой пожар, что Каон поднимется из его пепла — с тобой или без тебя, архивариус. Пусть шепчет — я заставлю его кричать.

Архивы задрожали, как будто "Эхо Искры" усиливалось, питаясь их словами, их искрами, что теперь были связаны с ней, как шахтёр был связан с туннелем, что он прокладывал в темноте, и свет панелей стал ярче, отражая их тени, что сплелись в полумраке, как свет и пламя, что могли сгореть вместе. Тишина была обманчивой, как затишье перед бурей, что могла бы расколоть Кибертрон на части, и где-то в глубине планеты тьма из разлома шептала, её голос становился громче, как бур, что пробивал металл, готовясь выйти на свет, что они пробудили. Панель мигнула, и новый образ мелькнул перед ними — тень с красными глазами, что стояла над разломом, её броня была как ночь, что пожирала звёзды, и её голос прогремел, древний и голодный, как шахты, что пели о свободе:

«Я ждал вас». Орион и Мегатрон замерли, их искры сжались, как шахтёр сжимался перед обвалом, и архивы затихли, как будто Кибертрон сам ждал их следующего шага, их выбора, что мог разнести его или спасти.

Полумрак архивов Иакона сгустился, как будто тени прошлого, разбуженные "Эхо Искры", начали оживать, стекая с металлических стен, что хранили молчаливую память Кибертрона. Кристаллические лампы мигали, их свет дрожал, как угасающее дыхание, отбрасывая блики на панели, покрытые пылью веков, что оседала на них, как пепел звёзд, что угасли ещё до рождения шахт Каона. Орион Пакс стоял перед одной из них, его красно-синяя броня, исцарапанная и запылённая, казалась чужой в этом месте, но золотые искры, что мелькали на её поверхности — остатки энергии Искры Мультиверсума — были как маяки, что связывали его с ней, с её голосом, что шептал в его искре. Воздух был тяжёлым, пропитанным сухим запахом ржавчины и слабым привкусом старого энергона, и каждый звук — от шагов до слабого гудения панелей — отдавался эхом, как зов из глубин, где разлом открыл свои красные глаза, что теперь горели в его памяти.

Орион подключился к панели, его пальцы дрожали, всё ещё ощущая тепло Искры, что они с Мегатроном вырвали из цепей Триона, и поток данных хлынул в его процессор, как буря, что могла бы разнести его мысли в щебень. Но теперь данные были живыми — символы пульсировали, как сердце, что билось в металле, и воздух задрожал, как будто "Эхо Искры" оживило архивы, питаясь их искрами, что теперь были связаны с ней. Шепот стал громче, мягкий, но настойчивый, как ветер, что касался его брони в бездне, и голос Искры прорезал тишину:

— Я ждала вас, — прошелестел он, и его слова резали его искру, как лезвие, что прошло сквозь металл.

— Они сломали меня, но вы можете исцелить. Ищи их тень, дитя моё, ищи его страх.

Орион замер, его оптика расширилась, и он бросил взгляд на Мегатрона, что стоял рядом, его серебристая броня блестела в полумраке, как клинок, выкованный в шахтах Каона, покрытый вмятинами и пятнами чёрной жидкости — следами битв, что он вёл с яростью, что не знала границ. Шахтёр смотрел на панель, его красные оптические сенсоры сузились, и его ухмылка была острой, как лезвие, но в ней мелькнула тень тревоги — не на Ориона, а на шепот, что теперь резал его искру, как шахтёрский бур резал камень.

— Она опять с тобой шепчется, Орион? — сказал он, его голос был низким, с ноткой насмешки, что резала тишину, как лезвие рубило металл.

— Или теперь она решила петь мне свои песни? Я не шахтёр, что слушает сказки

— я беру, что моё. Что она хочет теперь? Ещё одну головоломку, или чтобы я разнёс эти панели, пока ты копаешься в её пыли?

Орион отключился от панели, его рука задрожала, и он повернулся к Мегатрону, его голос был хриплым, но полным решимости, как металл, что выдержал удары судьбы.

— Она зовёт нас обоих, — ответил он, его оптика встретилась с взглядом шахтёра, и в ней мелькнула искра — не страх, а понимание, что родилось в бездне.

— "Эхо Искры" — это её голос, Мегатрон, её крик, что живёт в нас с тех пор, как мы взяли её. Она говорит о Квинтессонах — они сломали её, и Трион запечатал, чтобы скрыть это. Но теперь она хочет, чтобы мы нашли их тень, его страх. Ты слышал её

— она ждала нас, и этот разлом… он не просто тьма, он часть её боли.

Мегатрон шагнул ближе, его тень упала на панель, закрывая свет, и его когти слегка царапнули металл, оставив борозду, что наполнилась пылью, как след шахтёра в туннеле, что он прокладывал в поисках свободы. Его ухмылка исчезла, сменившись мрачной сосредоточенностью, и он наклонил голову, как будто прислушивался к чему-то, что резало его искру глубже, чем он хотел признать.

— Ждала нас? — Он фыркнул, но его голос стал тише, как рокот шахт, что звал его обратно.

— Я слышал её шепот, Орион, как жар, что горит в груди, как шахтный огонь, что я разжигал в мечтах. Но если она хочет, чтобы я нашёл её боль, пусть показывает врага, которого я могу разрубить. Квинтессоны? Их тень? Я разнесу её, как разнёс Триона. Но этот разлом — что она хочет от меня? Чтобы я сжёг его, как сжигал цепи в шахтах? Или чтобы я стал её огнём, как тот голос, что шептал в бездне?

Орион шагнул к другой панели, его рука коснулась её поверхности, и поток данных хлынул снова, но теперь он был ярче, сильнее — символы пульсировали, как сердце, что билось в металле, и воздух задрожал, как будто "Эхо Искры" усиливалось, питаясь их искрами, их словами, что резали тишину. Перед ним вспыхнул образ: Кибертрон, молодой и сияющий, где Тринадцать Праймов стояли вокруг Искры, их броня отражала её золотой свет, как звёзды, что рождались в пустоте. Но затем тени пришли

— Квинтессоны, их машины с щупальцами двигались с холодной точностью, их синие глаза горели, как пустота, что пожирала свет. Первый Прайм шагнул к ним, его копьё сверкнуло, но тень Квинтессонов накрыла его, и Искра раскололась, её свет мигнул, и тьма хлынула из трещины — густая, живая, как нефть, что текла из недр. Но теперь образ изменился — Трион, молодой и сияющий, стоял над Искрой, его копьё вонзилось в её свет, и голос Квинтессонов шептал из теней: «Запечатай её, или она станет его». Тьма поднялась, и в ней мелькнули красные глаза, что смотрели на Триона, на Искру, и голос прогремел: «Я жду».

Орион отключился, его броня задрожала, и он отступил, его голос был хриплым, как крик в бездну.

— Она показывает нам, — сказал он, его оптика встретилась с взглядом Мегатрона.

— Квинтессоны сломали её, но Трион закончил это — он запечатал её, чтобы остановить того, кто ждал в разломе. Этот голос, эти красные глаза — они не её, Мегатрон. Она хочет, чтобы мы нашли их тень, его страх. Ты слышал его — он знает нас.

Мегатрон шагнул к панели, его когти сжались, и он вгляделся в образ, его голос стал резким, как лезвие.

— Красные глаза? — Он усмехнулся, но смех был горьким, как выхлоп шахтёрского двигателя.

— Я слышал его, Орион

— "Я свободен". Он был как шахтный огонь, что гудел в туннелях, но глубже, как будто он пел мои песни, но старше, громче. Если это не она, то кто? И почему я чувствую его, как будто он хочет, чтобы я разнёс всё, что Трион построил?

Орион шагнул ближе, его рука легла на плечо Мегатрона, и их броня звякнула, как знак их союза.

— Потому что он знает тебя, — сказал он, его голос был твёрдым, как металл архивов.

— "Эхо Искры" — это её крик, но тьма — его голос. Квинтессоны оставили его, и Трион боялся, что она выпустит его. Мы должны понять, кто он, или Каон сгорит вместе с Иаконом.

Мегатрон ухмыльнулся, его клинок поднялся, и его тень пересекла панель, как лезвие, что могло бы разрубить судьбу.

— Пусть приходит, — прорычал он.

— Я разнесу его, как разнёс Триона. Если он знает меня, я дам ему огонь.

Архивы задрожали, как будто "Эхо Искры" ожило, и свет панелей стал ярче, отражая их тени, что сплелись в полумраке, как свет и пламя.

Полумрак архивов Иакона сгустился, как будто тени прошлого, разбуженные "Эхо Искры", начали оживать, стекая с металлических стен, что хранили молчаливую память Кибертрона. Кристаллические лампы мигали, их свет дрожал, как угасающее дыхание, отбрасывая блики на панели, покрытые пылью веков, что оседала на них, как пепел звёзд, что угасли ещё до рождения шахт Каона. Орион Пакс стоял перед одной из них, его красно-синяя броня, исцарапанная и запылённая, казалась чужой в этом месте, но золотые искры, что мелькали на её поверхности — остатки энергии Искры Мультиверсума — были как маяки, что связывали его с ней, с её голосом, что шептал в его искре. Воздух был тяжёлым, пропитанным сухим запахом ржавчины и слабым привкусом старого энергона, и каждый звук — от шагов до слабого гудения панелей — отдавался эхом, как зов из глубин, где разлом открыл свои красные глаза, что теперь горели в его памяти.

Орион подключился к панели, его пальцы дрожали, всё ещё ощущая тепло Искры, что они с Мегатроном вырвали из цепей Триона, и поток данных хлынул в его процессор, как буря, что могла бы разнести его мысли в щебень. Но теперь данные были живыми — символы пульсировали, как сердце, что билось в металле, и воздух задрожал, как будто "Эхо Искры" оживило архивы, питаясь их искрами, что теперь были связаны с ней. Шепот стал громче, мягкий, но настойчивый, как ветер, что касался его брони в бездне, и голос Искры прорезал тишину:

— Я ждала вас, — прошелестел он, и его слова резали его искру, как лезвие, что прошло сквозь металл.

— Они сломали меня, но вы можете исцелить. Ищи их тень, дитя моё, ищи его страх.

Орион замер, его оптика расширилась, и он бросил взгляд на Мегатрона, что стоял рядом, его серебристая броня блестела в полумраке, как клинок, выкованный в шахтах Каона, покрытый вмятинами и пятнами чёрной жидкости — следами битв, что он вёл с яростью, что не знала границ. Шахтёр смотрел на панель, его красные оптические сенсоры сузились, и его ухмылка была острой, как лезвие, но в ней мелькнула тень тревоги — не на Ориона, а на шепот, что теперь резал его искру, как шахтёрский бур резал камень.

— Она опять с тобой шепчется, Орион? — сказал он, его голос был низким, с ноткой насмешки, что резала тишину, как лезвие рубило металл.

— Или теперь она решила петь мне свои песни? Я не шахтёр, что слушает сказки — я беру, что моё. Что она хочет теперь? Ещё одну головоломку, или чтобы я разнёс эти панели, пока ты копаешься в её пыли?

Орион отключился от панели, его рука задрожала, и он повернулся к Мегатрону, его голос был хриплым, но полным решимости, как металл, что выдержал удары судьбы.

— Она зовёт нас обоих, — ответил он, его оптика встретилась с взглядом шахтёра, и в ней мелькнула искра — не страх, а понимание, что родилось в бездне.

— "Эхо Искры" — это её голос, Мегатрон, её крик, что живёт в нас с тех пор, как мы взяли её. Она говорит о Квинтессонах — они сломали её, и Трион запечатал, чтобы скрыть это. Но теперь она хочет, чтобы мы нашли их тень, его страх. Ты слышал её — она ждала нас, и этот разлом… он не просто тьма, он часть её боли.

Мегатрон шагнул ближе, его тень упала на панель, закрывая свет, и его когти слегка царапнули металл, оставив борозду, что наполнилась пылью, как след шахтёра в туннеле, что он прокладывал в поисках свободы. Его ухмылка исчезла, сменившись мрачной сосредоточенностью, и он наклонил голову, как будто прислушивался к чему-то, что резало его искру глубже, чем он хотел признать.

— Ждала нас? — Он фыркнул, но его голос стал тише, как рокот шахт, что звал его обратно.

— Я слышал её шепот, Орион, как жар, что горит в груди, как шахтный огонь, что я разжигал в мечтах. Но если она хочет, чтобы я нашёл её боль, пусть показывает врага, которого я могу разрубить. Квинтессоны? Их тень? Я разнесу её, как разнёс Триона. Но этот разлом — что она хочет от меня? Чтобы я сжёг его, как сжигал цепи в шахтах? Или чтобы я стал её огнём, как тот голос, что шептал в бездне?

Орион шагнул к другой панели, его рука коснулась её поверхности, и поток данных хлынул снова, но теперь он был ярче, сильнее — символы пульсировали, как сердце, что билось в металле, и воздух задрожал, как будто "Эхо Искры" усиливалось, питаясь их искрами, их словами, что резали тишину. Перед ним вспыхнул образ: Кибертрон, молодой и сияющий, где Тринадцать Праймов стояли вокруг Искры, их броня отражала её золотой свет, как звёзды, что рождались в пустоте. Но затем тени пришли — Квинтессоны, их машины с щупальцами двигались с холодной точностью, их синие глаза горели, как пустота, что пожирала свет. Первый Прайм шагнул к ним, его копьё сверкнуло, но тень Квинтессонов накрыла его, и Искра раскололась, её свет мигнул, и тьма хлынула из трещины — густая, живая, как нефть, что текла из недр. Но теперь образ изменился — Трион, молодой и сияющий, стоял над Искрой, его копьё вонзилось в её свет, и голос Квинтессонов шептал из теней:

«Запечатай её, или она станет его».

Тьма поднялась, и в ней мелькнули красные глаза, что смотрели на Триона, на Искру, и голос прогремел: «Я жду».

Орион отключился, его броня задрожала, и он отступил, его голос был хриплым, как крик в бездну.

— Она показывает нам, — сказал он, его оптика встретилась с взглядом Мегатрона. — Квинтессоны сломали её, но Трион закончил это — он запечатал её, чтобы остановить того, кто ждал в разломе. Этот голос, эти красные глаза — они не её, Мегатрон. Она хочет, чтобы мы нашли их тень, его страх. Ты слышал его — он знает нас.

Мегатрон шагнул к панели, его когти сжались, и он вгляделся в образ, его голос стал резким, как лезвие.

— Красные глаза? — Он усмехнулся, но смех был горьким, как выхлоп шахтёрского двигателя.

— Я слышал его, Орион

— "Я свободен". Он был как шахтный огонь, что гудел в туннелях, но глубже, как будто он пел мои песни, но старше, громче. Если это не она, то кто? И почему я чувствую его, как будто он хочет, чтобы я разнёс всё, что Трион построил?

Орион шагнул ближе, его рука легла на плечо Мегатрона, и их броня звякнула, как знак их союза.

— Потому что он знает тебя, — сказал он, его голос был твёрдым, как металл архивов.

— "Эхо Искры" — это её крик, но тьма — его голос. Квинтессоны оставили его, и Трион боялся, что она выпустит его. Мы должны понять, кто он, или Каон сгорит вместе с Иаконом.

Мегатрон ухмыльнулся, его клинок поднялся, и его тень пересекла панель, как лезвие, что могло бы разрубить судьбу.

— Пусть приходит, — прорычал он.

— Я разнесу его, как разнёс Триона. Если он знает меня, я дам ему огонь.

Архивы задрожали, как будто "Эхо Искры" ожило, и свет панелей стал ярче, отражая их тени, что сплелись в полумраке, как свет и пламя.

Тишина архивов Иакона казалась живой, напряжённой, словно сам воздух затаил дыхание перед неизбежным хаосом. Орион Пакс и Мегатрон стояли посреди зала, окружённые поверженными стражами, чьи искры угасли, оставив лишь дымящиеся обломки. Их броня, покрытая свежими шрамами боя и пятнами энергона, отражала тусклый свет кристаллических ламп. "Эхо Искры" всё ещё пульсировало в воздухе, заставляя голографические панели мерцать образами прошлого: Квинтессоны, ранящие

Искру, Трион, запечатывающий её свет. Но теперь перед героями возникла новая тайна — вырезанная на древнем металле надпись:

"Тень Прайма ждёт в разломе. Его страх — ключ."

Мегатрон, сжимая кулаки, шагнул к надписи, его оптические сенсоры полыхнули алым.

— Что за тень, Орион? — его голос дрожал от гнева.

— Почему я чувствую, будто она шепчет моё имя?

Орион покачал головой, его искра сжалась от тревожного предчувствия.

— Не знаю, но голос из разлома… он зовёт нас. Эти архивы — лишь первая нить. Мы должны понять, что происходит.

Не успел он закончить, как пол под ними содрогнулся, словно пробуждённый древний зверь. Стены архивов затрещали, и из трещин хлынул зловещий красный свет — тот самый, что они видели в глубине разлома. "Эхо Искры" вспыхнуло с новой силой, и панели взорвались потоками энергии. Голограммы исказились, сливаясь в одну ужасающую фигуру — тень с пылающими красными глазами, чей взгляд пронизывал саму суть их искр.

— Вы пробудили меня, — прогремел голос, древний, как недра Кибертрона, и голодный, как бездна.

— Я — Огонь Разлома, тень Прайма, что ждал своего часа.

Мегатрон выхватил клинок, его броня клацнула, напряжённая до предела.

— Назови себя! — рявкнул он, бросаясь вперёд. — Что тебе нужно от нас?

Его клинок рассёк воздух, но тень лишь рассмеялась, её голос раскатился эхом, сотрясая зал.

— Я — то, что Трион прятал в тенях своего сердца. Его страх, его вина, воплощённые в огне. Вы взяли Искру, и теперь я свободен.

Орион шагнул ближе, его голос дрожал, но оставался непреклонным:

— Ты — порождение разлома? Что Квинтессоны сделали с тобой?

Тень наклонилась, её глаза вспыхнули ярче, и волна жара прокатилась по архивам.

— Они породили меня, расколов Искру. Я — её боль, её ярость, что Трион заковал в цепи. Но вы сломали печать, и теперь мой огонь пожрёт Кибертрон.

Мегатрон не стал ждать ответа. С яростным рыком он прыгнул, его клинок сверкнул молнией, но лезвие прошло сквозь тень, как сквозь дым. В тот же миг пол раскололся с оглушительным треском, и из разломов вырвались языки красного пламени, опаляя броню героев. Архивы задрожали, словно рушились под напором невидимой силы, и из трещин поднялись фигуры — стражи, но теперь их корпуса были изуродованы красными прожилками, а глаза пылали тем же адским огнём, что и у тени.

Первый страж бросился на Мегатрона с нечеловеческой скоростью. Его когти, раскалённые до белого свечения, врезались в броню шахтёра, высекая искры. Мегатрон ответил ударом кулака, сокрушая корпус врага, но тот лишь засиял ярче, красные прожилки запульсировали, и страж ударил вновь, отбросив Мегатрона к стене с такой силой, что та треснула.

— Орион! — крикнул он, поднимаясь, пока пламя лизало его броню. — Эти твари не умирают!

Орион метнулся к центральной панели, его пальцы замелькали над символами. "Эхо Искры" вышло из-под контроля, панели искрили, проецируя образы Кибертрона, охваченного пожаром, — башни Иакона рушились в красном пламени, а крики гасли в рёве огня. Внезапно его взгляд упал на строку в протоколе Триона: "Его страх — ключ."

— Держись, Мегатрон! — крикнул Орион, вводя код.

Но тень не дремала. Она взмахнула рукой, и из разлома вырвался огненный вихрь, устремившийся к героям. Мегатрон бросился наперерез, его клинок вспыхнул, принимая удар. Пламя обрушилось на него, отшвырнув к Ориону, и оба рухнули под напором стихии. Броня Мегатрона задымилась, но он поднялся, оскалив зубы.

— Ты не сломишь меня, тень! — прорычал он, бросаясь в бой с новыми стражами.

Один из них прыгнул сверху, но Мегатрон поймал его в полёте, сжал руками и с яростным рёвом разорвал пополам. Красные осколки разлетелись, но из трещин поднимались всё новые враги, их когти сверкали в полумраке. Тем временем Орион завершил ввод кода — панели вспыхнули золотым светом, и "Эхо Искры" сгустилось в сияющий щит, окруживший героев.

Стражи налетели на барьер, их когти скрежетали по золотой энергии, но щит держался. Тень взревела, её красные глаза запылали яростью.

— Вы не удержите меня! — прогремела она, и из разлома вырвался столб огня, ударивший в щит с такой силой, что Орион пошатнулся.

— Мегатрон, помоги мне! — крикнул он, удерживая интерфейс.

Мегатрон схватил обломок поверженного стража и метнул его в тень, отвлекая её. Пламя на миг ослабло, и золотой свет усилился, отражая атаку. Тень начала таять, её контуры растворялись в воздухе, а голос стал угасающим шёпотом:

— Я вернусь… Когда огонь разгорится, вы падёте.

Огонь угас, стражи рухнули, их броня рассыпалась в пыль. Архивы погрузились в мёртвую тишину. Орион и Мегатрон стояли, тяжело дыша, их броня покрыта сажей и шрамами битвы.

— Что это было? — выдохнул Мегатрон, опираясь на клинок.

— Огонь Разлома, — ответил Орион, его голос дрожал от усталости.

— Тень Прайма, что Трион запечатал. Мы освободили её, взяв Искру.

Мегатрон сжал кулаки, его взгляд был мрачен.

— И что теперь? Она вернётся за нами?

— Не только за нами, — тихо сказал Орион, глядя в темноту разлома.

— За всем Кибертроном. Если мы не найдём способ её остановить, пламя сожжёт наш мир.

Тишина архивов стала тяжёлой, как предвестие грядущей войны. Тень Прайма ушла, но её огонь уже тлел в глубине, готовый вспыхнуть с новой силой. Герои знали: их битва только началась.