Тень Квинтессона (джен)

Тусклый свет кристаллических ламп отражался от металлических стен, заливая архивы Иакона мягким сиянием. Здесь, в сердце Кибертрона, время словно застыло: ряды дата-панелей, покрытых тонким слоем пыли, хранили миллионы лет истории. Орион Пакс стоял у одной из них, его оптические сенсоры мерцали, пока он водил пальцем по выщербленной поверхности. Ему нравился этот тихий уголок — место, где можно было укрыться от гудящих улиц и бесконечных споров Совета. Здесь он чувствовал себя дома, среди молчаливых свидетелей прошлого.

Орион был невысок для трансформера — чуть ниже среднего стандарта рабочих каст, — но его массивные плечи и крепкие руки выдавали силу, скрытую под скромной броней архивариуса. Его красно-синяя окраска поблекла от времени, а на правом предплечье виднелся старый шрам — память о погрузчике, рухнувшем на него в юности, когда он ещё работал в порту Иакона. Он редко говорил об этом. Да и кому было интересно? Орион Пакс не был героем легенд. Пока.

Он подключил свой интерфейс к панели, и перед ним развернулся поток данных: имена давно угасших праймов, чертежи утраченных технологий, обрывки хроник. Обычная рутина. Но сегодня что-то было иначе. Среди строк мелькнул символ — странный, угловатый, не похожий на привычные глифы кибертронского языка. Орион нахмурился, увеличив изображение. Символ пульсировал, будто живой, его линии дрожали, словно на грани распада.

— Что ты такое? — пробормотал он, наклоняясь ближе.Панель коротко мигнула, и поток данных сменился текстом. Древним. Слова складывались в предложения, которых он не видел ни в одном архиве:

«Искра Мультиверсума, созданная Тринадцатью, открывает пути к Свернутым Реальностям. Но сила её — проклятие. Один мир возвышает, другой — обращает в прах».

Орион замер. Искра Мультиверсума? Он слышал легенды о Первых Праймах — Тринадцати, что сформировали Кибертрон из хаоса, — но это было нечто большее, чем мифы, которыми их кормили в академии. Его процессор загудел, обрабатывая информацию. Свернутые Реальности? Параллельные миры? Он попытался прокрутить текст дальше, но панель зависла, издав низкий гул, от которого по его броне пробежала вибрация. Орион отключился и отступил, потирая виски. Сердце его — или то, что трансформеры называли искрой, — билось чуть быстрее, чем обычно.

Иакон был старше большинства городов Кибертрона. Его шпили пронзали облака энергонного тумана, а подземелья уходили так глубоко, что никто не знал их истинной глубины. Архивы, где работал Орион, считались лишь верхушкой этого лабиринта. Он часто гадал, что скрывается ниже — в катакомбах, куда доступ имели только высшие члены Совета да редкие ремонтные дроны. Может, там и лежали ответы? Или что-то, что Совет хотел забыть?

— Орион! Ты опять разговариваешь с пылью? — голос раздался из-за стеллажей, резкий и насмешливый, выдернув его из раздумий.

Он обернулся. Из полумрака вышел Мегатрон — высокий, угловатый, с серебристой броней, покрытой царапинами от шахт Каона. Его красные оптические сенсоры горели ярче обычного, а в походке чувствовалась энергия, которую он едва сдерживал.

Мегатрон был шахтером, но не простым — его имя уже шепталось в тавернах Каона, где он говорил о равенстве и конце кастового гнета. В последние циклы он все чаще появлялся в Иаконе, делясь с Орионом своими идеями. Они были странной парой: тихий архивариус и громогласный бунтарь. Но что-то их связывало — может, общая вера в то, что Кибертрон мог быть лучше.

— Я не разговариваю с пылью, — Орион улыбнулся, скрестив руки.

— Я нашел кое-что. Древний текст. Ты слышал об Искре Мультиверсума?

Мегатрон прищурился, шагнув ближе. Его тень упала на панель, закрывая свет, и в воздухе запахло озоном — слабый след его перегретых систем.

— Искра чего? Звучит как очередная сказка Совета, чтобы держать нас в узде. — Он постучал пальцем по панели, и та мигнула, оживая, словно от его грубой силы.

— Что там написано?

Орион наклонился, повторно подключившись. Текст появился снова, но теперь сопровождался схемой: сложная сеть линий, пересекающихся в одной точке. В центре — тот же пульсирующий символ, теперь более четкий, будто панель адаптировалась к его запросу.

«Это не сказка», — Орион сжал панель так, что треснул экран. Его голос впервые зазвучал как у Прайма.

— Здесь говорится о мирах… других Кибертронах. Реальностях, где все пошло иначе. И эта Искра, похоже, могла их связывать.

Мегатрон фыркнул, но в его взгляде мелькнуло любопытство. Он скрестил руки, его броня слегка скрипнула.

— Другие Кибертроны? Где Совет ещё хуже, чем наш? Или где шахтеры вроде меня не гнут спину ради энергонных крошек? — Он усмехнулся, но смех вышел горьким, как выхлоп старого двигателя.

— Если это правда, я бы хотел туда заглянуть. Может, там найдется мир, где нас не считают расходным материалом.

Орион кивнул, не отрывая глаз от схемы. Линии на ней напоминали карту — или паутину, сплетенную безумным архитектором. Он задумался: что, если эти миры реальны? Что, если Кибертрон — лишь один из множества, и где-то там его братья живут иначе?

— А если кто-то уже заглянул? — сказал он тихо, почти себе самому.

— И не просто смотрел, а пытался… изменить?

Мегатрон замолчал, его процессор явно заработал быстрее. Он не был глупцом, хоть и любил казаться простым бойцом. Орион видел это в нем — острый ум, скрытый под броней гнева и усталости от шахт.

— Ты думаешь, это связано с Первыми Праймами? — спросил Мегатрон наконец, его голос стал ниже, серьёзнее. — Или с тем, что Совет так тщательно скрывает под своими золотыми башнями?

— Не знаю, — признался Орион, отсоединяясь от панели. — Но текст обрывается. Тут сказано, что Искра была уничтожена… или спрятана. И этот символ… он не из нашего языка. Я проверял все архивы — ничего похожего.

Мегатрон наклонился к панели, изучая схему. Его когти слегка царапнули металл, оставив тонкую борозду.

— Если она спрятана, то где-то здесь, на Кибертроне, — сказал он, выпрямляясь. — И если она открывает миры… — Его оптика вспыхнула ярче.

— Это может быть оружие. Или ключ к чему-то большему. К свободе, о которой я говорю.

Орион хотел возразить — он думал не о войне, а о знаниях, о прошлом, которое могло бы научить их строить будущее. Но что-то в словах Мегатрона его зацепило. Ключ. Да, это слово подходило. Он снова взглянул на панель, но в этот момент помещение сотряс слабый гул. Пол под ногами дрогнул, и где-то вдали послышался скрежет металла — низкий, протяжный, будто что-то огромное шевельнулось в глубине.

— Что это? — Мегатрон резко обернулся, его рука инстинктивно легла на скрытый в броне энергонный клинок. Пальцы сжались, готовые выхватить оружие.

Орион отключился от панели и прислушался. Гул нарастал, доносясь из глубин Иакона

— из катакомб, куда он никогда не спускался. Звук был живым, механическим, но с какой-то странной, почти органической нотой. Он встретился взглядом с Мегатроном, чья оптика сузилась до тонких красных щелей.

— Не знаю, — сказал Орион, шагнув к выходу из зала.

— Но думаю, нам стоит проверить. Если это связано с Искрой…

Мегатрон ухмыльнулся, его броня клацнула, когда он двинулся следом.

— Веди, архивариус. Посмотрим, какие тайны прячет твой пыльный дом. Только не жди, что я буду вытирать тебе пыль с брони, если там что-то рухнет.

Орион коротко кивнул, и они направились к узкому проходу в дальнем углу архива. Пыль оседала за ними, а символ на панели продолжал слабо пульсировать, будто ждал своего часа. Гул становился громче, и с каждым шагом Орион чувствовал, как его искра отзывается на этот зов — слабый, но настойчивый.

Они миновали арку, ведущую к лестнице вниз. Металлические ступени уходили в темноту, покрытые ржавчиной и следами старых ремонтных дронов. Орион остановился, бросив взгляд на Мегатрона. Воздух здесь был холоднее, пропитанный запахом старого энергонного масла и чего-то ещё — едкого, почти живого, как дыхание давно забытой машины.

— Ты уверен, что хочешь идти? — спросил он, его голос эхом отразился от стен.

— Это может быть опасно.

Мегатрон рассмеялся — коротко, но с вызовом, его броня загудела от движения.

— Опасно? Я живу в шахтах, Орион. Там каждый цикл — игра со смертью. Если там внизу что-то есть, я хочу это увидеть. И, может, забрать себе.

— Он сделал шаг вперед, его когти слегка царапнули перила.

— Или ты боишься испачкать свою архивную броню?

Орион покачал головой, скрывая улыбку. Мегатрон всегда был таким — дерзким, готовым броситься в пропасть ради ответа. Но в этом и была его сила. И, возможно, слабость.

— Тогда держись рядом, — сказал Орион, начиная спуск.

— Если это ловушка, я не хочу объяснять Совету, почему шахтер из Каона пропал в моих архивах.

Мегатрон хмыкнул, следуя за ним.

— Пусть попробуют спросить. Я сам им объясню — с клинком у горла.

Ступени скрипели под их весом, а темнота сомкнулась над ними, словно живая. Гул превратился в ритмичный пульс, от которого дрожали стены, и где-то внизу мелькнул слабый отблеск света — неестественно синий, холодный, словно отблеск чего-то нездешнего.

Орион сжал кулаки, чувствуя, как его искра ускоряет ритм. Катакомбы были старше даже архивов — их стены, покрытые трещинами, хранили следы древних механизмов, чьи очертания едва угадывались в полумраке. Здесь когда-то работали машины Первых Праймов, шептались слухи, но никто не знал правды. Или не хотел знать.

Они спускались всё глубже, и воздух становился тяжелее, насыщенным металлической пылью. Орион заметил на одной из стен выцветший символ — не тот, что был на панели, но похожий, с острыми углами и странной симметрией. Он замедлил шаг, коснувшись его пальцами. Металл был холодным, но под рукой ощущалось слабое тепло — как будто стена жила своей жизнью.

— Ты видишь это? — спросил он, обернувшись к Мегатрону.

Тот остановился, склонив голову. Его оптика пробежалась по символу, и на мгновение в его взгляде мелькнуло что-то похожее на узнавание.

— Похоже на метки из шахт, — сказал он, нахмурившись.

— Старые, ещё до моего времени. Мы находили такие в глубоких туннелях Каона. Никто не знал, что они значат.

Орион кивнул, его мысли закружились быстрее. Если эти символы связаны с Искрой

Мультиверсума, то катакомбы могли быть не просто заброшенным хранилищем. Это была карта — или ловушка. Он сделал ещё шаг, и тут гул резко усилился, сотрясая лестницу. Снизу донесся звук — не скрежет, а низкий, вибрирующий вой, будто что-то пробуждалось. Синий свет стал ярче, заливая нижние ступени холодным сиянием.

— Что бы это ни было, — сказал Мегатрон, его голос стал тише, но твёрже, — оно знает, что мы здесь.

Орион сглотнул, его рука легла на панель управления на поясе — слабая защита, но лучше, чем ничего. Что бы ни ждало их внизу, отступать было поздно.

Ступени под ногами Ориона скрипели всё громче, пока он и Мегатрон спускались глубже в катакомбы Иакона. Металл лестницы, покрытый ржавчиной и следами времени, дрожал под их весом, издавая низкий, скрежещущий звук, который эхом отражался от стен. Темнота вокруг казалась плотнее, чем в верхних залах архивов, словно воздух здесь был пропитан чем-то тяжёлым, почти осязаемым.

Синий свет, что мерцал внизу, теперь пульсировал в такт гулу, который пронизывал всё вокруг. Это был не просто звук — он ощущался в броне, в суставах, в самой искре, как зов, от которого нельзя было отвернуться. Орион чувствовал, как его системы напрягаются, пытаясь адаптироваться к этому давлению, но что-то в этом ритме было знакомым, почти родным, будто часть его самого отзывалась на этот пульс.

Его процессор пытался найти объяснение, но каждая попытка заканчивалась одной мыслью: это место живое, и оно знает, что они здесь.

Орион шёл первым, его оптические сенсоры напряжённо сканировали пространство.

Катакомбы были лабиринтом — коридоры, вырезанные в металле Кибертрона, уходили в разные стороны, пересекаемые трубами и остатками древних механизмов. Здесь не было кристаллических ламп, как в архивах; свет исходил только от того странного сияния впереди, отражаясь от стен и создавая длинные, изломанные тени, которые двигались, словно живые.

Воздух был густым, пропитанным запахом перегретого металла и чего-то ещё — едкого, почти кислотного, что заставляло его фильтры работать на пределе. Он заметил, как мелкие частицы пыли кружились в лучах света, будто подчиняясь невидимому течению, и это зрелище вызывало у него странное чувство — словно катакомбы дышали.

Стены были покрыты трещинами, из которых торчали обрывки проводов и труб, покрытых коркой застывшего энергона, словно это была кровь давно умершего механизма.

Мегатрон шагал позади, его тяжелые шаги эхом отдавались в пустоте. Он молчал, но Орион чувствовал его присутствие — напряжённое, готовое к действию. Шахтёр из Каона не привык к тишине; его жизнь была полна грохота шахт, криков рабочих и свиста падающих буров. Здесь же тишина казалась живой, наблюдающей, и Орион поймал себя на мысли, что Мегатрон, возможно, чувствует это острее, чем он сам. Его друг — или союзник? — всегда был чуток к опасностям, как зверь, выживший в самых тёмных уголках Кибертрона.

Орион заметил, как Мегатрон время от времени касался стен, проверяя их когтями, словно ожидая, что металл оживёт под его пальцами.

— Ты уверен, что знаешь, куда идёшь? — голос Мегатрона разорвал молчание, резкий, но с привычной насмешкой.

— Или мы просто бродим в темноте, пока что-то не решит нас сожрать?

Орион бросил взгляд через плечо, его оптика слабо мигнула в полумраке.

— Я бывал в катакомбах раньше, — ответил он, стараясь звучать увереннее, чем чувствовал.

— Но не так глубоко. Эти уровни закрыты для архивариусов. Совет говорит, что здесь только старые энергонные шахты, давно истощённые.

Мегатрон фыркнул, его когти слегка царапнули стену, оставив искры, которые тут же погасли в холодном воздухе.

— Совет говорит много чего. Например, что мы все равны. — Он сделал паузу, его голос стал ниже, с ноткой горечи.

— Если это шахты, то почему я чую что-то… живое? Ты чувствуешь этот запах? Это не просто ржавчина. Это как… гниль.

Орион замедлил шаг. Мегатрон был прав — запах в воздухе не походил на обычный энергонный осадок. Он был слишком резким, слишком… активным. Как будто что-то разлагалось и одновременно росло, смешивая смерть и жизнь в странный коктейль.

Орион коснулся стены, где виднелся ещё один символ — похожий на тот, что был выше, но с добавленной линией, пересекающей центр. Металл под пальцами был тёплым, почти горячим, и Орион отдёрнул руку, ощутив слабую вибрацию, пробежавшую по его сенсорам. Символы казались живыми, пульсирующими в такт гулу, и это пугало его больше, чем он хотел признать.

— Эти метки… — начал он, но слова оборвал внезапный всплеск звука.

Гул усилился, превратившись в низкий, вибрирующий вой. Пол под ногами дрогнул, и с потолка посыпалась металлическая крошка, звеня о броню. Орион инстинктивно пригнулся, а Мегатрон выхватил энергонный клинок — короткое, грубо выкованное оружие, чьё лезвие засветилось тусклым красным, отбрасывая кровавые отблески на стены. Его броня клацнула, когда он принял боевую стойку, готовый к схватке.

— Что-то идёт, — прорычал Мегатрон, его оптика сузилась до тонких алых щелей.

— Готовься, архивариус. Пора показать, на что ты способен.

Орион кивнул, активируя панель управления на поясе. Это был не боевой инструмент — скорее устройство для анализа данных, — но в крайнем случае могло выдать слабый импульс. Он не был бойцом, как Мегатрон, но отступать не собирался. Не теперь, когда тайна Искры Мультиверсума манила его всё сильнее. Он сжал кулаки, чувствуя, как энергия в его искре пульсирует в унисон с машиной впереди.

Они двинулись дальше, следуя за синим светом. Коридор сузился, стены покрылись трещинами, из которых торчали обрывки проводов и труб, покрытых коркой застывшего энергона. Впереди открылся зал — огромный, с высоким потолком, теряющимся в темноте. Посреди зала возвышалась конструкция: массивный цилиндр из чёрного металла, опутанный кабелями, которые пульсировали тем же синим светом. На его поверхности виднелись угловатые символы, складывающиеся в узор — звезда с разорванными лучами, окружённая кольцом мелких глифов. Орион замер, его процессор пытался осмыслить увиденное.

Машина была древней, но её энергия была живой, мощной, и она звала его.

— Это не шахта, — тихо сказал он, его голос дрожал от смеси страха и восторга.

— Это… машина. Древняя. И она работает.

Мегатрон шагнул ближе, его клинок всё ещё был наготове.

— Машина? Похоже на генератор. Или на что-то, что давно должно было заржаветь. — Он наклонился, изучая кабели, которые слегка шевелились, как живые.

— Но она работает. Чувствуешь? Энергия идёт откуда-то снизу. Мощная, но… неправильная. Как будто она не из нашего мира.

Орион кивнул, подойдя к цилиндру. Его сенсоры уловили слабый поток данных, исходящий от машины. Он подключился к ближайшему кабелю, и его процессор тут же затопила волна информации — обрывки кодов, координаты, слова на незнакомом языке.

Среди хаоса мелькнула фраза: «Искра зовёт. Реальности ждут. Выбор сделан». Он отключился, его оптика расширилась от осознания, а искра в груди забилась быстрее.

— Это связано с Искрой Мультиверсума, — сказал он, голос стал твёрже.

— Эта штука… она как маяк. Или портал. Она живая, Мегатрон. И она знает, что мы здесь.

Мегатрон выпрямился, его взгляд стал острым, как лезвие его клинка.

— Портал? Куда? В твои «другие Кибертроны»? — Он постучал клинком по цилиндру, и металл отозвался низким гудением, от которого по полу пробежала дрожь.

— Тогда почему она спрятана здесь, под носом у Совета? Это их игрушка?

— Может, они не знают, — предположил Орион, обходя машину.

— Или знают, но скрывают. Если Искра может открывать реальности, это сила, которую нельзя контролировать. Даже Совету.

— Он замолчал, прислушиваясь. Гул стал глубже, ритмичнее, как биение сердца гигантского зверя.

Внезапно вой, что звучал раньше, вернулся — громче, ближе, теперь с оттенком скрежета, будто металл терзал металл. Из дальнего конца зала послышался шум, и тени на стенах задвигались, удлиняясь и изгибаясь. Орион повернулся, его сенсоры уловили движение — быстрое, хаотичное. Что-то приближалось, и оно было не одно. Его искра сжалась от предчувствия опасности.

— Готовься, — повторил Мегатрон, становясь в боевую стойку, его броня клацнула от напряжения.

— Кажется, мы разбудили хозяина.

Из темноты вынырнула фигура — не трансформер, но что-то похожее. Металлическое тело, покрытое ржавчиной и странными наростами, двигалось на шести тонких ногах, как паук. Его оптика представляла собой два тусклых синих огонька, а из спины торчали обрывки кабелей, шевелящиеся, словно щупальца. Оно выглядело как ремонтный дрон, но искажённый, изуродованный чем-то, что не поддавалось логике.

За ним мелькнула вторая тень, чуть меньше, но такая же уродливая, а за ней — третья. Их движение было синхронным, как у стаи хищников, почуявших добычу.

— Что за ржавчина это такое? — выдохнул Мегатрон, поднимая клинок, его голос стал тише, но твёрже.

— Они… заражены чем-то.

Существо издало низкий визг, и все три твари бросились на них одновременно, их ноги застучали по полу с пугающей скоростью. Мегатрон среагировал первым, метнувшись вперёд и рубанув по одной из конечностей лидера. Лезвие врезалось в металл с фонтаном искр, отсекая ногу, но тварь даже не замедлилась. Она развернулась, щупальца хлестнули по воздуху, и одно из них ударило Мегатрона в плечо, отбрасывая его к стене с глухим ударом. Каменная крошка посыпалась сверху, а вторая тварь рванулась к Ориону, её щупальца извивались, как змеи. Третья тварь обошла их сбоку, пытаясь зайти с фланга.

— Орион! — рявкнул Мегатрон, поднимаясь, его голос перекрыл визг тварей. — Делай что-нибудь! Я не могу драться с тремя сразу!

Орион активировал импульс своей панели, направив его на первую тварь. Разряд ударил в центр её корпуса, и она замерла, её огоньки мигнули, словно в замешательстве. Но это длилось лишь мгновение — она снова двинулась, теперь на него. Орион отступил, споткнувшись о кабель, и упал на спину, его броня звякнула о пол. Щупальце взметнулось над ним, острое, как копьё, но Мегатрон прыгнул вперёд, вонзив клинок прямо в голову твари. Металл треснул с громким хрустом, синий свет погас, и существо рухнуло, дёрнувшись напоследок.

Вторая тварь набросилась на Мегатрона, её щупальца обвили его руку, пытаясь вырвать клинок. Он рявкнул, активируя скрытый в броне шип, и ударил им в бок твари, пробив её корпус. Маслянистая жидкость брызнула на пол, шипя и пузырясь, а тварь взвизгнула, отшатнувшись. Орион, поднявшись, направил ещё один импульс на третью тварь, которая пыталась зайти ему за спину. Разряд попал в её ногу, и она споткнулась, дав ему время увернуться.

Мегатрон, освободив руку, рубанул по щупальцам второй твари, отсекая их одно за другим. Она издала предсмертный визг и рухнула, её огоньки погасли. Третья тварь, хромая, бросилась на Ориона, но он встретил её ударом ноги, отбросив к машине. Её тело ударилось о цилиндр, и кабели на машине задрожали, словно от боли. Орион активировал последний импульс, и разряд окончательно вырубил тварь, её корпус задымился.

Тишина вернулась, но гул машины стал громче, почти оглушающим. Мегатрон протянул руку Ориону, помогая ему встать, его броня была покрыта царапинами и тёмными пятнами от жидкости тварей, но он выглядел скорее довольным, чем встревоженным.

— Это был не дрон, — сказал Орион, переводя дыхание, его голос дрожал от напряжения.

— Они… изменённые. Как будто что-то заразило их. Видел эту жидкость? Это не энергон. Это что-то… чужое.

Мегатрон кивнул, глядя на обломки с мрачной усмешкой.

— Что-то вроде твоей Искры? — Он повернулся к цилиндру, чьи кабели теперь дрожали сильнее, а синий свет пульсировал неровно.

— Если эта штука её часть, то мы вляпались глубже, чем я думал. И мне это нравится.

Это значит, что здесь есть сила, которую можно использовать.

Орион встал, его взгляд метнулся к машине. Кабели на ней задрожали, и синий свет стал ярче, заливая зал холодным сиянием.

Где-то в глубине катакомб послышался новый звук — не вой, а шаги.

Много шагов, тяжёлых и синхронных, как марш целой армии. Пол задрожал под их ритмом, и Орион почувствовал, как его искра сжимается от страха.

— Нам нужно идти, — сказал он, сжимая кулаки, его голос стал тише, но решительнее.

— Это только начало. Что бы ни было внизу, оно проснулось, и оно идёт за нами.

Мегатрон ухмыльнулся, вытирая клинок о броню, оставляя на ней тёмный след.

— Тогда веди, архивариус. Но теперь я точно не уйду без добычи. Если это портал, я хочу знать, что за ним. И если придётся драться с целой армией, чтобы это узнать — что ж, я готов.

Они двинулись к выходу из зала, но Орион чувствовал, как машина смотрит им вслед — и что-то ещё, скрытое в тенях, уже знало их имена. Шаги приближались, и тьма за их спиной начала оживать, наполняясь новыми тенями, которые двигались с пугающей целеустремлённостью.

Шаги в темноте нарастали, их ритм отдавался в стенах катакомб, как барабанный бой, предвещающий бурю. Орион и Мегатрон двигались быстро, их броня звенела от спешки, металл скрежетал о металл, а синий свет машины, что осталась позади, отбрасывал длинные, извивающиеся тени, которые плясали на полу, словно призраки, пробуждённые их присутствием. Воздух стал густым, почти осязаемым, пропитанным электрическим гудением и едким запахом, напоминавшим Ориону горелый металл, смешанный с чем-то живым — как будто Кибертрон истекал кровью, чёрной и чужеродной, из своих древних недр. Его сенсоры работали на пределе, улавливая каждый шорох, каждый слабый импульс энергии, что пульсировал в глубине. Этот пульс проникал в его броню, в его суставы, в самую искру, и Орион чувствовал, как она отзывается — не страхом, а странным, почти болезненным узнаванием. Что-то в этом месте знало его, и он знал его, хотя не мог понять, откуда.

— Они близко, — сказал Мегатрон, его голос был низким, хриплым от напряжения, но в нём сквозила искренняя радость, почти ликование бойца, нашедшего достойного противника. Он сжимал клинок, покрытый пятнами маслянистой жидкости от предыдущих тварей, и его оптика горела ярким красным, как угли в шахтной печи Каона, где он провёл большую часть своей жизни. Его серебристая броня, покрытая вмятинами и царапинами, блестела в пульсирующем свете, и каждая отметина казалась медалью, выкованной в битвах за выживание. — Что бы это ни было, оно не даст нам уйти с пустыми руками. И я не собираюсь отдавать добычу без боя, Орион. Ты со мной или будешь прятаться за своими архивами?

Орион кивнул, но его разум был далеко. Машина в зале позади них — она была не просто маяком, не просто механизмом из прошлого. Она была связана с Искрой Мультиверсума, и чем глубже они спускались, тем сильнее он ощущал её зов. Это чувство было больше, чем любопытство архивариуса, что годами копался в пыльных дата-панелях Иакона. Это была потребность, почти инстинкт, как будто его искра была выкована с единственной целью — найти эту силу, прикоснуться к ней, понять её. Он взглянул на стены, покрытые трещинами и ржавчиной: символы появлялись всё чаще, их угловатые линии светились слабым голубым, словно вены, пронизывающие металл Кибертрона. Они пульсировали в такт гулу, как живое сердце, и Орион заметил, как их свет усиливается с каждым их шагом, будто указывая путь. Эти знаки были картой, путеводной нитью в лабиринте катакомб, и он знал, что должен следовать за ними, даже если это вело к пропасти, из которой нет возврата.

Коридор резко повернул, и перед ними открылась новая камера — огромная, величественная, как храм давно забытых праймов. Потолок был усеян сталактитами из сплавленного металла, что свисали, как клыки древнего зверя, застывшего в вечном ожидании. Их острые края блестели в синем свете, отражая его в сотнях крошечных вспышек, словно звёзды, упавшие с небес Кибертрона и застрявшие в этом подземном мире. Пол был гладким, отполированным временем, но испещрённым глубокими трещинами, из которых вырывались тонкие струйки пара, шипящие и растворяющиеся в воздухе, оставляя за собой слабый запах озона. Стены зала возвышались, как утёсы, их поверхность покрыта выцветшими барельефами — силуэтами трансформеров, чьи формы были незнакомы, но внушали трепет. Некоторые держали оружие, другие — сферы, подобные той, что он видел в текстах, и все они смотрели вниз, на центр камеры, где стояла платформа.

Платформа была окружена кольцом пульсирующих синих кристаллов, чей свет отражался в полированных стенах, создавая иллюзию звёздного неба, раскинувшегося над ними. Кристаллы были неровными, их грани испещрены мелкими трещинами, но внутри каждого горел огонь — яркий, живой, как сердце планеты, бьющееся в унисон с их шагами. Они стояли в идеальном кругу, как стражи, охраняющие святыню, и их свет дрожал, словно в ответ на приближение чужаков.

В центре платформы лежал осколок — небольшой, размером с кулак, но сияющий так ярко, что Орион невольно прищурился, прикрывая оптику рукой. Это был не просто кристалл — это была энергия в чистом виде, заключённая в металлическую оболочку, покрытую теми же угловатыми символами, что он видел на машине и стенах. Его поверхность переливалась, как жидкий металл, то и дело меняя оттенки от глубокого синего до ослепительного белого, и каждый луч света, исходящий от него, казался живым, танцующим в воздухе, как дыхание звезды. Орион шагнул ближе, его сенсоры уловили мощный сигнал, исходящий от осколка, и в голове вспыхнули слова из древнего текста: «Искра зовёт». Голос был не его — он эхом отдавался в его сознании, мягкий, но настойчивый, как шепот давно угасшего прайма, чья воля осталась в этом мире.

— Это оно, — выдохнул он, его голос дрожал от благоговения, смешанного с трепетом.

— Осколок Искры Мультиверсума. Я чувствую его… он живой.

Мегатрон остановился рядом, его клинок опустился, но

рука осталась напряжённой, когти сжаты, готовые к удару. Он смотрел на осколок,

и в его красной оптике отразился его свет, придавая шахтёру почти мистический

вид. Его серебристая броня, покрытая пылью и следами битвы — царапинами,

вмятинами, пятнами чёрной жидкости — казалась грубой на фоне этого

совершенства, но в его позе чувствовалась сила, непреклонность, что делала его

равным этому артефакту. Он наклонил голову, изучая осколок, и в его движениях было

что-то хищное, как у зверя, почуявшего добычу.

— Красивая штука, — сказал он, его голос звучал почти благоговейно, что было редкостью для шахтёра из Каона, чья жизнь была пропитана грубостью шахт и криками рабочих. — И опасная. Чувствуешь, какая от неё мощь? Это не просто энергон, Орион. Это… больше. Это сила, которая может разорвать Кибертрон на куски — или собрать его заново. И я хочу знать, как её взять.

Орион кивнул, протягивая руку к осколку. Его пальцы дрожали, но не от страха — от предвкушения, от того, что он стоял на пороге чего-то большего, чем его тихая жизнь в архивах Иакона. Когда он коснулся его, по его броне пробежала волна энергии, горячая и холодная одновременно, как прикосновение звезды, упавшей с небес. Его системы загудели, суставы напряглись, а перед глазами замелькали образы, яркие и пугающие: разрушенный Кибертрон, окутанный тьмой, где башни Иакона лежали в руинах, а небо пылало красным, как кровавый закат; города, где правили машины с щупальцами вместо рук, их голоса сливались в механический хор, от которого дрожал воздух; и другой мир, где он сам стоял в золотой броне, окружённый воинами, чьи лица были знакомы, но искажены временем, их оптика светилась верой в него.

Он видел Мегатрона — другого Мегатрона, чья броня была чёрной, а клинок сиял, как молния, и его армия маршировала под знаменем, которого Орион не узнавал. Видения исчезли так же быстро, как появились, оставив его с гудящим процессором и учащённым пульсом искры, что билась в груди, как пойманная птица, рвущаяся на свободу.

— Это не просто ключ, — сказал он, сжимая осколок в руке. Его тепло проникало через броню, успокаивая и пугая одновременно, как голос матери, зовущий издалека.

— Это память. Она показывает… другие реальности. Миры, где всё пошло иначе. Я видел нас, Мегатрон — нас обоих, но других.

Мегатрон прищурился, его взгляд метнулся от осколка к

Ориону, и в его оптике мелькнула тень сомнения, смешанная с жадностью, что

вспыхнула, как искра в шахте перед взрывом.

— Показывает? — переспросил он, шагнув ближе, его броня клацнула от движения.

— И что ты видел? Себя в роли героя, размахивающего этим светлячком перед Советом, пока они кланяются тебе? Или меня в роли тирана, сжигающего их золотые башни до основания? — Он усмехнулся, но смех вышел горьким, почти злым, и в его голосе прозвучала нотка вызова.

— Если эта штука может менять миры, я хочу её. Мы могли бы переписать всё — касты, Совет, шахты. Никаких больше цепей, Орион. Только сила. Представь: Каон, свободный от их гнёта, и мы — те, кто это сделал.

Орион покачал головой, его оптика встретилась с красным взглядом Мегатрона. В этом взгляде он увидел не только друга, но и тень того, кем Мегатрон мог стать — воина, чья жажда свободы могла превратиться в жажду власти. Это заставило его искру сжаться, как от холода, пробравшегося в его системы.

— Это не для войны, — сказал он тихо, но твёрдо, его голос эхом отразился от стен, усиливая его слова. — Это для понимания. Мы могли бы узнать, почему Кибертрон стал таким — разделённым, сломленным, умирающим под гнётом каст. И как его спасти. Не разрушить, а исцелить. Разве не этого ты хочешь, Мегатрон? Не свободы через огонь, а мира, где шахтёрам не придётся ломать спины ради крошек энергона?

Мегатрон открыл рот, чтобы возразить, его когти сжались на рукояти клинка так сильно, что металл скрипнул, но его слова утонули в новом звуке — тяжёлом, механическом топоте, который сотряс зал с такой силой, что сталактиты на потолке задрожали, осыпая пол мелкими осколками, что звенели, как стекло. Кристаллы на платформе задрожали, их свет стал неровным, прерывистым, как дыхание умирающего, а тени на стенах ожили, растягиваясь и извиваясь, как будто камера пробуждалась от долгого сна. Из бокового прохода начали выходить фигуры — десятки, сотни, их силуэты вырастали из темноты, как кошмар, воплощённый в металле. Это были не те паукообразные твари, что они встретили раньше.

Эти существа были выше, массивнее, их броня покрыта чёрными наростами, похожими на обугленный металл, что трескался и крошился при каждом движении. Вместо оптики у них были пустые глазницы, из которых вырывались тонкие струи синего света, как дым от погасшего костра, а их руки заканчивались длинными когтями, острыми, как лезвия, что сверкали в свете кристаллов. Они двигались чётко, синхронно, как солдаты, подчиняющиеся единому разуму, окружая зал, перекрывая выходы, их шаги звучали в унисон, как единый механизм, и каждый звук отзывался дрожью в теле Ориона, пробирая его до искры.

— Легион, — прошептал Орион, отступая к платформе, его

голос едва пробился сквозь гул, что наполнил зал.

— Они охраняют её. Это не просто стражи — это её воля, её руки. Они рождены из Искры.

Мегатрон поднял клинок, его ухмылка стала шире, почти

безумной, и в его глазах загорелся огонь, которого Орион не видел раньше —

огонь шахтёра, что выжил в самых тёмных туннелях и теперь нашёл битву,

достойную его ярости.

— Охраняют? Отлично. Значит, мы на верном пути. — Он бросился вперёд, не дожидаясь команды, и врезался в ближайшего стража с такой силой, что металл столкнулся с металлом, породив оглушительный звон, что эхом разнёсся по залу. Его клинок рассёк воздух, врезавшись в броню твари с фонтаном искр, но страж даже не дрогнул — он схватил Мегатрона за руку и швырнул его через зал, как игрушку. Шахтёр ударился о стену, оставив вмятину в форме своего тела, и сталактит над ним треснул, рухнув вниз с оглушительным грохотом. Пыль поднялась столбом, но Мегатрон вскочил, его смех эхом разнёсся по камере, дикий и полный вызова, как крик зверя, что бросает вызов судьбе.

— Это всё, что у вас есть? — крикнул он, бросаясь обратно в бой. Его клинок мелькал, как красная молния, отсекающая куски брони и когти, но стражи наступали, их число росло с каждой секундой, как волна, что поглощает всё на своём пути.

Орион сжал осколок сильнее, его разум лихорадочно искал выход. Он направил импульс своей панели на ближайшего стража, и разряд ударил в его грудь, заставив тварь замереть на мгновение, её синие огоньки мигнули, как свечи на ветру. Но их было слишком много — они двигались как единое целое, их когти вырывали куски пола, оставляя глубокие борозды, а синий свет из глазниц становился ярче, словно они питались энергией осколка, что он держал в руке. Один из стражей прыгнул на него, и Орион едва успел увернуться, упав на колени. Когти твари прошли в миллиметре от его шлема, оставив длинную царапину на броне, и он почувствовал, как металл нагрелся от её прикосновения. Другой страж бросился сзади, его когти вонзились в пол там, где Орион только что стоял, и чёрная жидкость брызнула из-под его ног, шипя и растворяя металл.

— Мегатрон, держи их! — крикнул Орион, бросаясь к платформе. Его голос дрожал, но в нём была решимость, что росла с каждым ударом его искры. Он заметил панель управления, встроенную в основание платформы, покрытую пылью и символами, что светились слабым голубым, как звёзды, ведущие его к ответам. Подключившись к ней, он почувствовал, как поток данных хлынул в его системы — хаотичный, но знакомый, как голос старого друга, что звал его из прошлого. Это была карта, схема катакомб, и в центре — точка, обозначенная как «Ядро».

Осколок был лишь частью чего-то большего, скрытого глубже, в сердце Кибертрона, и эта платформа была ключом к нему. Он видел линии, ведущие вниз, в недра планеты, и образы — порталы, миры, сливающиеся в один бесконечный цикл, где время ломалось и переплеталось, как нити в безумном узоре.

Мегатрон сражался яростно, его клинок мелькал в воздухе, отсекая когти и куски брони врагов. Он был окружён, но не сдавался — каждый удар сопровождался рычанием, каждый промах — насмешкой, брошенной в лица безмолвных стражей. Один из них схватил его за плечо, вонзив когти в броню, и кровь энергона — яркая, синяя — брызнула на пол, но Мегатрон вывернулся, ударив шипом из предплечья прямо в грудь твари. Чёрная жидкость хлынула из раны, шипя и растворяя металл вокруг, и страж рухнул, его огоньки погасли. Двое других набросились на него с боков, их когти сомкнулись на его ногах, но Мегатрон рывком освободился, рубанув клинком по их головам одновременно. Обломки посыпались на пол с глухим стуком, но новые стражи уже занимали их место, их шаги звучали как гром, что приближался к своей кульминации.

— Орион, поторопись! — рявкнул он, отбиваясь от трёх стражей сразу. Его голос был хриплым от напряжения, но в нём всё ещё звучал вызов, как будто он наслаждался этой битвой.

— Я не собираюсь умирать в этой дыре за твою игрушку! Докажи, что ты не просто книжный червь, что копается в пыли!

Орион кивнул, его пальцы летали по панели, вводя

команды наугад. Он нашёл строку — активацию — среди хаоса данных, что текли

через его системы. Не зная, что она сделает, он запустил её, и платформа

задрожала с такой силой, что кристаллы вокруг завибрировали, издавая высокий,

пронзительный звон, что резал слух, как крик металла под давлением. Их свет

стал ослепительным, заливая зал белым сиянием, и воздух наполнился

электрическим напряжением, от которого волосы на шее Ориона встали бы дыбом,

будь он органиком. Стражи замерли, их синие огоньки мигнули, и они начали

отступать, словно подчиняясь невидимому приказу, их шаги затихли в унисон,

оставляя за собой лишь эхо.

Но затем зал содрогнулся сильнее, как будто само

сердце Кибертрона ударило в ответ. Пол под ногами треснул, и из щелей хлынул

синий свет, поднимая столбы пыли, что кружились в воздухе, как призраки,

пробуждённые из древнего сна. Осколок в руке Ориона задрожал, его сияние стало

почти невыносимым, и он услышал голос — не через сенсоры, а прямо в своём

сознании, глубокий и древний, как голос Первых Праймов: «Выбор сделан. Реальности ждут. Путь открыт». Видения вернулись, сильнее, чем прежде, заполняя его разум яркими красками и звуками: Кибертрон в огне, где башни Иакона пылали, а небо было затянуто чёрным дымом, в котором мелькали тени крылатых машин;

Мегатрон с армией за спиной, его клинок обагрён кровью врагов, а лицо искажено гневом и триумфом; он сам, держащий светящуюся сферу, окружённый тенями, что шептались на незнакомом языке, их голоса сливались в хор, что звал его вперёд. А затем — тьма, и силуэт огромного существа, чьи глаза горели, как звёзды, а голос гремел, как раскат грома: «Всё будет едино». Этот голос был не просто звуком — он был силой, что пронизывала

его, заставляя искру дрожать от ужаса и восторга.

Звон стих, и свет погас, оставив только слабое сияние

осколка в руке Ориона. Стражи исчезли, растворившись в тенях, словно их никогда

не было, а платформа затихла, её кристаллы потускнели, став серыми, как угли

после пожара, что догорел до конца. Орион рухнул на колени, его броня покрылась

потом конденсата, а дыхательные фильтры работали с перебоями, издавая слабый

свист. Его рука дрожала, сжимая осколок, и он чувствовал, как его тепло

пульсирует в такт его искре, как будто они стали единым целым. Мегатрон подошёл,

тяжело дыша, его клинок был опущен, но в глазах горел триумф, смешанный с

чем-то тёмным, что Орион не мог разгадать — жаждой, что росла с каждой

секундой.

— Что ты сделал? — спросил Мегатрон, его голос был хриплым, но в нём чувствовалась сила, что не угасала даже после битвы. Он кивнул на осколок, что всё ещё светился в руке Ориона, как упавшая звезда.

Орион поднял взгляд, его оптика мигнула, но в его голосе появилась новая решимость, что родилась из видений и зова Искры.

— Я активировал его, — сказал он, поднимаясь на ноги, его движения были медленными, но твёрдыми.

— Это не просто осколок. Это карта… к самой Искре. Она где-то здесь, внизу, в ядре Кибертрона. И она зовёт нас. Но это не просто сила, Мегатрон. Это судьба — наша и всех миров, что я видел. Мы можем открыть их, понять их, но мы должны быть достойны этого.

Мегатрон протянул руку, помогая ему встать. Его ухмылка вернулась, но теперь в ней было что-то новое — голод, что Орион заметил впервые, и он не был уверен, нравится ли ему это. Его друг смотрел на осколок, как шахтёр на жилу энергона, что могла бы изменить его жизнь.

— Тогда идём за ней, — сказал Мегатрон, его голос стал ниже, почти угрожающим, как рокот далёкого взрыва в шахте. — Но если это сила, способная переписать Кибертрон, я не отдам её Совету. Она будет моей. Мы перевернём этот мир, Орион — вместе или поодиночке. Ты видел меня там, в этих твоих видениях, не так ли? Скажи правду.

Орион сжал осколок, чувствуя его тепло, что проникало в его броню, как живое существо, что шептало ему о будущем. Он не ответил сразу, его взгляд скользнул по залу — по трещинам в полу, по потускневшим кристаллам, по теням, что всё ещё дрожали в углах. Он видел Мегатрона в видениях — не того, кто стоял перед ним, а другого, чья сила стала проклятием. Но он видел и себя — и это пугало его больше.

— Я видел многое, — сказал он наконец, его голос был тихим, но тяжёлым, как металл, что выдержал века.

— И я не знаю, что это значит. Но если мы пойдём дальше, мы должны идти вместе. Не ради силы, а ради того, чтобы понять, кто мы есть.

Мегатрон кивнул, но в его оптике мелькнула искра — не согласия, а вызова. Они вышли из зала, шаги эхом отдавались в тишине, а где-то в глубине катакомб пробудилось что-то ещё — огромное, древнее и голодное, чей взгляд уже следил за ними из тьмы. Пол под их ногами дрожал, как будто Кибертрон сам чувствовал, что его судьба изменилась. Осколок в руке Ориона светился, как звезда, упавшая в их руки, и его свет обещал как спасение, так и хаос, что ждал впереди. Первая глава их пути началась, и Кибертрон уже никогда не будет прежним.

Пол под ногами Ориона и Мегатрона дрожал, как живое существо, пробуждённое их шагами. Каждый удар металла о металл отзывался в катакомбах низким гулом, что проникал в их броню и заставлял искры в груди биться быстрее. Осколок Искры Мультиверсума, зажатый в руке Ориона, светился ярче, чем прежде, его сияние отражалось от стен, покрытых трещинами и выцветшими символами, создавая иллюзию, будто они идут внутри звезды, чей свет был холодным и чужим. Воздух стал тяжелее, пропитанный электрическим напряжением и слабым запахом гари, как будто где-то в глубине Кибертрона тлел древний пожар, не угасший за миллионы циклов. Тени, что следовали за ними, двигались неестественно — слишком быстро, слишком плавно, словно не просто отражения их тел, а что-то живое, наблюдающее из углов, куда не доставал свет.

Орион шагал впереди, его оптические сенсоры напряжённо сканировали коридор. Карта, которую он извлёк из платформы, всё ещё пульсировала в его процессоре — хаотичная сеть линий, ведущих к «Ядру», месту, где, возможно, скрывалась сама Искра. Но чем глубже они спускались, тем сильнее его терзало чувство, что они не просто ищут артефакт — артефакт ищет их. Осколок в его руке был тёплым, почти горячим, и с каждым шагом его тепло проникало глубже, как будто он пытался слиться с его искрой. Это пугало Ориона, но в то же время завораживало — как архивариус, он привык к тайнам, спрятанным в пыли дата-панелей, но эта тайна была живой, и она говорила с ним.

— Ты уверен, что знаешь, куда нас ведёшь? — голос Мегатрона разрезал тишину, резкий и хриплый, как скрежет бура в шахте. Он шёл позади, его тяжёлые шаги эхом отдавались от стен, а энергонный клинок, всё ещё покрытый пятнами чёрной жидкости от стражей, был опущен, но готов к бою. Его серебристая броня блестела в свете осколка, но царапины и вмятины от битвы делали его похожим на воина, вышедшего из легенд Каона — шахтёра, что выстоял там, где другие ломались.

Орион бросил взгляд через плечо, его оптика слабо мигнула.

— Карта указывает вниз, к центру Кибертрона, — ответил он, стараясь звучать увереннее, чем чувствовал.

— Но она… нечёткая. Линии пересекаются, исчезают, появляются снова. Это не просто путь — это как головоломка. И я думаю, осколок помогает её разгадать.

Мегатрон фыркнул, его красные оптические сенсоры сузились.

— Головоломка? — Он постучал когтем по стене, оставив тонкую царапину на металле, и искры мелькнули в полумраке.

— Мне не нужны загадки, Орион. Мне нужна сила, что лежит внизу. Если эта твоя карта нас заведёт в тупик, я сам проложу дорогу — через металл, камень или что там ещё встанет на пути.

Орион кивнул, но его мысли были заняты другим. Он чувствовал Мегатрона — не только его присутствие, но и ту тьму, что начала расти в нём после битвы с Легионом Свернутых. Шахтёр говорил о свободе, о переписывании мира, но в его голосе звучала не только надежда — там был голод, острый и опасный, как лезвие его клинка. Орион вспомнил видение: Мегатрон с чёрной бронёй, окружённый армией, чьи шаги сотрясали землю. Это был не тот Мегатрон, что шёл рядом с ним сейчас, но тень того Мегатрона уже жила в его словах, в его взгляде. И это пугало Ориона больше, чем твари в катакомбах.

Коридор сузился, стены приблизились, и воздух стал ещё гуще, пропитанный металлической пылью и слабым шипением, что доносилось из трещин. Орион заметил новый символ на стене — больше предыдущих, с острыми углами и пересекающимися линиями, похожими на звезду, разорванную надвое. Он остановился, коснувшись его пальцами. Металл был горячим, и под рукой ощущалась слабая вибрация, как будто стена дышала. Символ засветился ярче, его голубое сияние слилось с осколком в руке Ориона, и перед его глазами мелькнул образ: тёмный зал, полный машин, чьи кабели шевелились, как щупальца, а в центре — сфера, сияющая так ярко, что её свет резал оптику. Видение исчезло, оставив лишь эхо голоса — того же, что звучал в его сознании раньше: «Путь открыт».

— Что опять? — Мегатрон подошёл ближе, его тень упала на стену, закрывая свет.

— Ты выглядишь, будто увидел призрака одного из тех Праймов, о которых ты вечно читаешь.

— Это не призрак, — тихо сказал Орион, отводя руку от символа.

— Это… подсказка. Осколок показывает мне путь. Я видел место — глубже, чем мы сейчас. Там что-то огромное, Мегатрон. И оно ждёт нас.

Мегатрон прищурился, его когти слегка царапнули броню на груди, оставив слабый след.

— Ждёт? — Он усмехнулся, но смех вышел горьким, как выхлоп старого двигателя. — Тогда оно дождётся моего клинка. Если эта штука такая умная, пусть попробует остановить меня.

Орион не ответил. Он чувствовал, что Мегатрон недооценивает то, с чем они столкнулись. Это была не просто сила, которую можно взять и использовать, как энергон из шахты. Это было что-то древнее, разумное, и оно знало их намерения. Но спорить с шахтёром сейчас было бесполезно — Мегатрон видел в Искре оружие, а Орион — ключ к ответам. Их цели пересекались, но Орион боялся, что скоро они разойдутся.

Они двинулись дальше, и коридор начал расширяться, открывая новый зал — меньше, чем предыдущий, но не менее внушительный. Потолок был низким, усеянным остатками древних механизмов, чьи шестерни и валы торчали из металла, как кости давно умершего зверя. Пол был покрыт тонким слоем ржавчины, которая хрустела под их шагами, а стены испещрены следами когтей — длинными, глубокими, словно кто-то огромный пытался выбраться отсюда. В центре зала стояла ещё одна машина — не такая массивная, как предыдущая, но более изящная, с тонкими кабелями, что сплетались в сложный узор, напоминая паутину. Её поверхность была покрыта символами, которые слабо пульсировали синим светом, а в центре виднелось углубление — пустое, но идеально подходящее по форме для осколка в руке Ориона.

— Ещё одна игрушка твоих Праймов? — Мегатрон шагнул ближе, его клинок слегка звякнул о броню.

— Похоже на замок. И у тебя, похоже, есть ключ.

Орион кивнул, его процессор загудел, обрабатывая возможности. Он подошёл к машине, чувствуя, как осколок в его руке дрожит сильнее, словно рвётся к своему месту. Воздух вокруг машины был насыщен энергией — слабые искры мелькали между кабелями, и низкий гул, что сопровождал их с самого начала, стал глубже, ритмичнее, как биение сердца. Орион протянул руку, поднося осколок к углублению. Его пальцы дрожали, но не от страха — от предвкушения. Он знал, что это может открыть путь к Ядру, но что-то подсказывало ему: это также разбудит то, что ждёт внизу.

— Подожди, — Мегатрон схватил его за плечо, его когти слегка вдавились в броню. — Ты уверен, что это не ловушка? Эти твари, что напали на нас, — они были её частью. А теперь ты хочешь дать ей ещё больше силы?

Орион встретился с его взглядом. Красные оптические сенсоры Мегатрона горели ярче обычного, и в них было не только сомнение, но и что-то похожее на тревогу — редкое чувство для шахтёра, привыкшего к риску.

— Это не ловушка, — сказал Орион, стараясь звучать убедительно.

— Это шаг вперёд. Если мы хотим понять, что такое Искра, нам нужно идти дальше. Отступить сейчас — значит оставить все вопросы без ответа. Ты ведь не для того спустился сюда, чтобы уйти с пустыми руками?

Мегатрон отпустил его плечо, но его рука осталась напряжённой.

— Я не боюсь ответов, — прорычал он.

— Я боюсь, что эта штука превратит нас в таких же уродов, как те пауки. Но делай, что хочешь, архивариус. Только не жди, что я буду вытаскивать тебя из ямы, если ты ошибешься.

Орион кивнул и вставил осколок в углубление. Металл машины дрогнул, кабели ожили, зашевелившись, как змеи, а синий свет стал ярче, заливая зал холодным сиянием. Гул превратился в низкий вой, от которого стены задрожали, и пол под ногами треснул, выпуская тонкие струи пара, что шипели в воздухе. Орион отступил, его сенсоры уловили поток данных, хлынувший из машины — координаты, схемы, обрывки кодов, что складывались в карту, более чёткую, чем раньше. Она вела вниз, к Ядру, но теперь он видел и преграды: туннели, полные механизмов, и огромные залы, где двигались тени, слишком большие, чтобы быть просто стражами.

Но затем машина издала резкий звук — высокий, пронзительный, как крик разрываемого металла. Кабели напряглись, и из углубления, где лежал осколок, вырвался луч света, ударивший в потолок. Камень треснул, осыпая их мелкими осколками, и из трещины хлынул поток энергии — не синий, а белый, ослепительный, как взрыв звезды. Орион прикрыл оптику рукой, а Мегатрон выругался, отступая назад.

— Что ты натворил?! — крикнул он, перекрикивая вой машины.

Орион не успел ответить. Свет сгустился, формируя перед ними образ — голограмму, дрожащую, как мираж. Это был трансформер, высокий и массивный, чья броня была покрыта золотыми пластинами, потемневшими от времени. Его оптика светилась белым, а голос, что зазвучал из голограммы, был глубоким и древним, как эхо Первых Праймов.

— Вы нашли осколок, — сказал он, его слова отдавались в стенах, усиливая гул.

— Но путь к Искре Мультиверсума не для слабых. Я — Альфа Трион, хранитель её воли. Вы стоите на грани Свернутых Реальностей, и каждый ваш шаг будет испытанием.

Остановитесь, и Кибертрон останется таким, как есть — сломленным, разделённым, умирающим. Идите вперёд, и вы либо спасёте его, либо уничтожите всё, что он значит.

Голограмма мигнула, и образ Альфы Триона исказился, показав другой лик — холодный, с острыми чертами и оптикой, горящей синим. Его голос стал ниже, угрожающим.

— Я слежу за вами, — добавил он.

— И я не позволю хаосу мультивселенной поглотить порядок, что я строю. Докажите свою ценность, или станете пылью под моими ногами.

Изображение исчезло, свет погас, и машина затихла, оставив лишь слабое сияние осколка, что теперь казался тусклее. Орион и Мегатрон стояли в тишине, их броня покрылась конденсатом от напряжения энергии. Пол под ногами всё ещё дрожал, а где-то в глубине послышался новый звук — не шаги, а низкий, протяжный скрежет, как будто что-то огромное шевелилось в недрах.

— Альфа Трион, — прошептал Орион, его голос дрожал от смеси страха и восторга. — Он жив. И он знает, что мы здесь.

Мегатрон сжал клинок, его оптика вспыхнула ярче.

— Жив или нет, он мне не указ, — прорычал он.

— Если он думает, что может пугать нас своими речами, пусть попробует остановить меня лицом к лицу. Я не пыль, Орион. Я шахтёр, что ломал камень голыми руками. И я заберу эту Искру, хочет он того или нет.

Орион кивнул, но его разум лихорадочно работал. Альфа Трион — не мудрый наставник из легенд, а страж, одержимый контролем. Это меняло всё. Если он охраняет Искру, то

Легион Свернутых — его армия, а катакомбы — его крепость. Но почему он не уничтожил Искру? Что он имел в виду под «порядком»? Орион взглянул на машину, чьи кабели теперь неподвижно свисали, как мёртвые змеи. Осколок в углублении слабо пульсировал, и Орион чувствовал его тепло даже на расстоянии — слабое, но настойчивое, как зов, что проникал в его искру. Он вспомнил архивы Иакона, где читал о Трионе как о созидателе, что помогал Первым Праймам формировать Кибертрон. Неужели тот Трион стал этим — тенью, что угрожает им из глубин?

— Он не просто хранитель, — сказал Орион тихо, почти себе самому.

— Он боится чего-то. Хаоса мультивселенной… или того, что мы можем сделать с Искрой. Это значит, она сильнее, чем он сам.

Мегатрон шагнул ближе, его броня клацнула от движения, и тень от его массивной фигуры упала на машину.

— Боится? — Он усмехнулся, но в его голосе была нотка интереса, острая, как лезвие.

— Тогда он слабак. Если эта Искра такая мощная, что пугает даже его, тем лучше для нас. Представь, Орион: сила, что заставляет дрожать даже Праймов. С ней я разнесу золотые башни Совета в щебень, и никто не посмеет назвать шахтёров расходным материалом.

Орион покачал головой, его оптика встретилась с взглядом Мегатрона.

— Это не только сила, — сказал он, стараясь донести мысль, что жгла его изнутри. — Это ответственность. Если Трион прав, и мы не справимся, Кибертрон может исчезнуть. Не просто измениться — исчезнуть. Я видел миры в видениях, Мегатрон. Миры, где ничего не осталось — только тьма и пепел. Мы не можем просто взять её и использовать, как оружие.

Мегатрон фыркнул, его когти сжались на рукояти клинка так, что металл скрипнул.

— Ответственность? — Он сплюнул слово, как будто оно жгло ему язык. — Я устал от слов, Орион. Совет веками кормил нас «ответственностью», пока мы гнили в шахтах. Если эта штука может дать нам шанс — настоящий шанс — я не буду сидеть и размышлять, достоин ли я. Я возьму её и использую. А ты решай, будешь ли ты со мной или останешься копаться в своих архивах, пока другие переписывают мир.

Орион замолчал, чувствуя, как слова Мегатрона врезаются в него, как осколки металла.

Он понимал его гнев — сам видел, как касты ломали Кибертрон, как шахтёры вроде Мегатрона гибли ради энергонных крошек, пока Совет купался в роскоши Иакона. Но он видел и другое: Искра не была просто инструментом. Она была живой, разумной, и её выбор мог изменить не только их судьбу, но и судьбу всех реальностей. Он сжал кулаки, чувствуя, как его искра бьётся в такт пульсации осколка. Он хотел возразить, но что-то в глубине катакомб — тот скрежет, что становился громче — заставило его замереть.

Воздух сгустился, и стены зала начали дрожать, как будто Кибертрон сам чувствовал их спор. С потолка посыпалась мелкая пыль, а из трещин в полу вырвались тонкие струйки пара, шипящие и растворяющиеся в воздухе. Скрежет перерос в низкий, вибрирующий гул, от которого у Ориона загудели суставы, а Мегатрон инстинктивно поднял клинок, его оптика сузилась до тонких красных щелей.

— Что-то идёт, — сказал он, его голос стал тише, но твёрже.

— И оно большое.

Орион кивнул, отступая к машине. Его сенсоры уловили движение — не шаги стражей, а что-то более тяжёлое, медленное, но неотвратимое, как обвал в шахте. Он подключился к машине через панель на поясе, надеясь извлечь больше данных, но поток информации был хаотичным: обрывки кодов, координаты, и образ — огромная тень, чьи очертания напоминали трансформера, но искажённого, с конечностями, что извивались, как кабели. Это было не видение Искры, а предупреждение — или угроза.

— Нам нужно идти, — сказал Орион, сжимая кулаки. — Карта ясна. Ядро впереди. Но теперь мы знаем, что нас ждёт не только Искра. Это война, Мегатрон. И я не уверен, готовы ли мы к ней.

Мегатрон ухмыльнулся, его броня клацнула от движения.

— Война? — Он шагнул вперёд, его клинок сверкнул в тусклом свете. — Я родился в шахтах, Орион. Война — это моя жизнь. Веди, архивариус. Посмотрим, чья искра выдержит этот путь.

Они двинулись дальше, вглубь катакомб, где тьма становилась гуще, а скрежет в недрах — громче. Осколок в машине слабо пульсировал, как маяк, указывающий путь, но Орион чувствовал взгляд Альфы Триона — невидимый, но тяжёлый, как тень, что следовала за ними. Кибертрон дрожал под их ногами, и с каждым шагом становилось ясно: они не просто искатели — они пешки в игре, чьи правила ещё не разгаданы. А внизу, в сердце планеты, что-то огромное и древнее шевелилось, и его голод был сильнее, чем они могли себе представить.

Тьма катакомб сгущалась с каждым шагом, обволакивая Ориона и Мегатрона, как живое существо, чьё дыхание ощущалось в холоде металла и едком запахе ржавчины. Гул, что сопровождал их с самого начала, теперь пульсировал в стенах, как сердце Кибертрона, пробуждённое их присутствием. Орион шёл впереди, его оптические сенсоры напряжённо сканировали узкий коридор, освещённый лишь слабым сиянием осколка, оставленного в машине позади. Карта в его процессоре вела их к Ядру, но линии становились всё более запутанными, переплетаясь в хаотичный узор, который он едва мог осмыслить. Его искра билась быстрее, отзываясь на зов, что становился громче — не голос, а чувство, глубокое и древнее, как будто сама планета шептала ему о своём прошлом.

Мегатрон шагал следом, его тяжёлые шаги звенели о металлический пол, оставляя слабые вмятины в ржавой корке. Его клинок, покрытый засохшими пятнами чёрной жидкости, слегка покачивался в руке, готовый к удару. Его серебристая броня, исцарапанная и покрытая пылью, отражала тусклый свет, и в каждом движении чувствовалась энергия шахтёра, привыкшего ломать преграды. Но в его молчании было что-то новое — не просто напряжение перед боем, а тень раздумий, что Орион заметил впервые. Слова Альфы Триона задели его, хоть он и не признавал этого. Орион чувствовал: Мегатрон видит в Искре не только силу, но и вызов, который может либо возвысить его, либо сломать.

Коридор резко повернул, и перед ними открылся новый зал — огромный, с высоким потолком, теряющимся в тенях. Стены были покрыты трещинами, из которых торчали обрывки кабелей и труб, пульсирующих слабым синим светом, как вены умирающего гиганта. Пол был усеян обломками — кусками брони, шестернями, остатками механизмов, что хрустели под ногами, как кости давно забытых воинов. В центре зала возвышалась конструкция: массивный столб из чёрного металла, опутанный кабелями, что шевелились, как живые. На его вершине горел синий огонь — неестественно яркий, с оттенком белого, что резал оптику. Символы, вырезанные на столбе, пульсировали в такт огню, и Орион узнал их — те же угловатые линии, что он видел на стенах, но теперь они складывались в слова, которые он не мог прочесть.

— Это что, ещё один маяк? — Мегатрон остановился рядом, его голос был низким, с ноткой насмешки.

— Твои Праймы любили строить игрушки, Орион. Но эта выглядит так, будто готова нас спалить.

Орион шагнул ближе, его сенсоры уловили поток энергии, исходящий от столба. Это была не просто машина — это был узел, точка пересечения, и карта в его процессоре подтверждала: они приближались к Ядру. Но энергия была неправильной, хаотичной, как будто что-то внутри столба боролось само с собой. Он коснулся одного из кабелей, и по его броне пробежала слабая искра, заставив его отдёрнуть руку.

— Это не маяк, — сказал он, его голос стал тише, но твёрже.

— Это… барьер. Или фильтр. Он пропускает энергию Искры, но что-то сдерживает её. Я чувствую это — она близко, Мегатрон. Очень близко.

Мегатрон прищурился, его оптика пробежалась по столбу, и в его взгляде мелькнула искра интереса.

— Сдерживает? — Он шагнул вперёд, постучав клинком по металлу. Столб отозвался низким гудением, и огонь на вершине вспыхнул ярче, осыпая их мелкими искрами.

— Тогда давай сломаем его. Если Искра за этим, я не собираюсь ждать, пока она сама к нам выйдет.

Орион хотел возразить, но его слова утонули в новом звуке — резком, металлическом скрежете, что эхом разнёсся по залу. Пол под ногами дрогнул, и из теней начали выступать фигуры — не паукообразные твари, как раньше, а что-то большее, массивнее. Это были трансформеры, но искажённые, их броня покрыта чёрными наростами, что трескались и крошились при каждом шаге. Их оптика представляла собой пустые глазницы, из которых вырывались тонкие струи синего света, как дым от погасшего костра. Руки заканчивались длинными когтями, острыми, как лезвия, а движения были чёткими, синхронными, как у солдат, подчиняющихся единому разуму. Легион Свернутых — стражи Альфы Триона.

— Кажется, твой Трион не хочет, чтобы мы трогали его игрушку, — прорычал Мегатрон, поднимая клинок. Его броня клацнула, когда он принял боевую стойку, и в его голосе прозвучала смесь гнева и ликования. — Отлично. Я давно хотел проверить, из чего сделаны его псы.

Орион отступил, активируя панель управления на поясе. Его импульс был слабым оружием против таких врагов, но он мог выиграть время. Стражи двинулись вперёд, их когти вырывали куски пола, оставляя глубокие борозды. Первый бросился на Мегатрона, его когти сверкнули в свете огня, но шахтёр встретил его ударом клинка, разрубив руку твари с фонтаном искр. Чёрная жидкость брызнула на пол, шипя и растворяя металл, но страж не остановился — он схватил Мегатрона за плечо и швырнул его к стене с глухим ударом. Обломки посыпались сверху, но Мегатрон вскочил, его смех эхом разнёсся по залу.

— Это всё? — крикнул он, бросаясь обратно в бой. Его клинок мелькал, как красная молния, отсекающая куски брони и когти, но стражей становилось больше — десятки, их шаги звучали как гром.

Орион направил импульс на ближайшего стража, и разряд ударил в его грудь, заставив тварь замереть на мгновение. Но второй прыгнул на него, и Орион едва успел увернуться, упав на колени. Когти прошли в миллиметре от его шлема, оставив царапину на броне, и он почувствовал, как металл нагрелся от их прикосновения. Он поднялся, направив ещё один импульс, но стражи наступали, их синий свет становился ярче, как будто они питались энергией столба.

— Мегатрон, держи их! — крикнул Орион, бросаясь к столбу. Он заметил панель у основания, покрытую символами, что светились слабым голубым. Подключившись к ней, он почувствовал поток данных — хаотичный, но знакомый. Это была система управления, и столб действительно был барьером, сдерживающим Искру. Но там было что-то ещё — предупреждение: «Сила Ядра нестабильна. Разрушение барьера откроет путь, но пробудит стража».

Мегатрон сражался яростно, окружённый стражами. Его клинок рассёк одного пополам, но другой вонзил когти в его ногу, и синий энергон брызнул на пол. Он рявкнул, ударив шипом из предплечья в грудь твари, и чёрная жидкость хлынула из раны, шипя на металле. Двое других набросились с боков, но Мегатрон отбился, рубанув клинком по их головам. Обломки посыпались, но новые стражи уже занимали их место.

— Орион, поторопись! — крикнул он, его голос был хриплым от напряжения.

— Я не собираюсь драться с ними вечно!

Орион кивнул, его пальцы летали по панели. Он нашёл команду — деактивацию барьера — и запустил её. Столб задрожал, огонь на вершине вспыхнул ослепительно белым, и кабели начали лопаться, осыпая зал искрами. Пол треснул, и из щелей хлынул синий свет, поднимая столбы пыли. Стражи замерли, их синие огоньки мигнули, и они начали отступать, растворяясь в тенях, как призраки.

Но затем зал содрогнулся сильнее, и гул перерос в оглушительный рёв. Пол под ногами раскололся, и из трещины поднялась фигура — огромная, выше любого трансформера, которого Орион видел. Её броня была чёрной, покрытой трещинами, из которых вырывались струи синего пламени. Оптика горела белым, как у Альфы Триона, но тело было искажено: одна рука заканчивалась массивным когтем, другая — пушкой, чей ствол дрожал от энергии. Это был не страж Легиона, а нечто большее — страж Ядра, пробуждённый их действиями.

— Вы осмелились, — прогремел его голос, глубокий и раскатистый, как гром в шахтах Каона.

— Я — Триптикон, воля Искры. Вы не достойны её силы.

Мегатрон выпрямился, вытирая энергон с брони, и его ухмылка стала шире.

— Триптикон? — Он рассмеялся, поднимая клинок.

— Большая мишень. Давай проверим, из чего ты сделан.

Орион отступил, его искра сжалась от страха. Триптикон — имя из легенд, но не титан, как в хрониках, а разумное существо, рождённое Искрой. Его пушка загудела, и луч энергии ударил в пол перед Мегатроном, оставив дымящуюся воронку. Шахтёр увернулся, бросившись вперёд, и рубанул клинком по ноге Триптикона. Лезвие врезалось в броню с фонтаном искр, но тварь даже не дрогнула — она ударила когтем, отбросив Мегатрона к стене с оглушительным грохотом.

— Орион, делай что-нибудь! — крикнул он, поднимаясь, его броня покрылась новыми вмятинами.

Орион бросился к панели, но она была мертва — энергия столба иссякла. Он взглянул на Триптикона, чья пушка снова загудела, и понял: барьер сдерживал не только Искру, но и его. Теперь путь к Ядру был открыт, но цена могла оказаться слишком высокой.

Триптикон шагнул вперёд, его когти вонзились в пол, и зал затрясся. Его оптика

сузилась, фиксируясь на Орионе.

— Ты слышишь её зов, — сказал он, его голос стал ниже, почти шепотом.

— Но она не твоя. Уходи, или я раздавлю вас обоих.

Орион сжал кулаки, чувствуя, как его искра отзывается на слова Триптикона. Он слышал зов Искры — сильнее, чем раньше, — и знал: отступить нельзя. Но как победить стража, чья сила превосходила их обоих?

Мегатрон поднялся, его смех эхом разнёсся по залу.

— Раздавить? — Он бросился на Триптикона, его клинок сверкнул в полумраке.

— Попробуй, жестянка. Я выжил в шахтах. Ты — просто ещё один камень на моём пути!

Битва началась, и катакомбы задрожали, как будто сам Кибертрон чувствовал, что его судьба висит на волоске.

Зал сотрясался от каждого шага Триптикона, его массивная фигура возвышалась над Орионом и Мегатроном, как воплощение древней мощи Кибертрона. Металлический пол трескался под его когтями, и из щелей вырывались струи синего пламени, шипящие в воздухе, как дыхание планеты, разбуженной их дерзостью. Его броня, чёрная и покрытая трещинами, отражала тусклый свет огня на столбе, а белая оптика горела с холодной яростью, пронизывая полумрак. Пушка на его правой руке гудела, накапливая энергию, а когти левой оставляли глубокие борозды в металле, словно он вырезал границы своей территории. Гул, что наполнял катакомбы, теперь исходил от него — низкий, вибрирующий, как рокот машины, что не знала покоя миллионы циклов.

Мегатрон бросился вперёд, его клинок сверкнул в полумраке, как красная молния. Он двигался с яростью шахтёра, привыкшего ломать неподатливый камень, и каждый его удар был пропитан вызовом. Лезвие врезалось в ногу Триптикона, высекает фонтан искр, но броня стража лишь слегка треснула, не поддавшись. Триптикон ответил мгновенно — его коготь мелькнул в воздухе, быстрый и точный, как удар молота, и

Мегатрон отлетел назад, врезавшись в стену с грохотом, от которого обломки посыпались с потолка. Его серебристая броня покрылась новыми вмятинами, но он поднялся, его смех эхом разнёсся по залу — дикий, полный ярости и триумфа.

— Это всё, что у тебя есть, жестянка? — крикнул он, вытирая синий энергон с плеча.

Его красные оптические сенсоры горели ярче, чем огонь на столбе, и в его голосе звучала не только насмешка, но и что-то глубже — жажда доказать, что он сильнее судьбы, что сковывала его в шахтах Каона. — Я ломал камни тяжелее тебя!

Орион стоял у разрушенного столба, его процессор лихорадочно искал выход. Панель была мертва, энергия иссякла, и всё, что у него осталось, — это слабый импульс от панели на поясе да собственная решимость. Он смотрел на Триптикона, чувствуя, как его искра отзывается на зов Искры Мультиверсума — он был так близко, что её пульс проникал в его броню, в его суставы, в самую суть его существа. Но между ним и Ядром стоял этот страж — не просто машина, а воплощение воли, что охраняла древнюю силу.

Орион вспомнил слова Триптикона: «Вы не достойны её силы». Это было не просто угрозой — это был вызов, и Орион знал, что отступить сейчас значит потерять всё, ради чего он спустился в катакомбы.

Триптикон повернулся к Мегатрону, его пушка загудела громче, и из ствола вырвался луч энергии — ослепительно белый, с прожилками синего, как разряд молнии. Мегатрон увернулся в последний момент, прыгнув в сторону, и луч ударил в пол, оставив дымящуюся воронку, чьи края оплавились, как воск. Шахтёр рванулся вперёд, используя обломки как укрытие, и рубанул клинком по кабелям, что свисали с брони Триптикона. Лезвие разрезало их, и чёрная жидкость брызнула на пол, шипя и растворяя металл, но страж даже не дрогнул — его коготь хлестнул по воздуху, задев плечо Мегатрона и оставив глубокую царапину, из которой потёк энергон.

— Орион! — рявкнул Мегатрон, отступая под напором Триптикона. Его голос был хриплым, но в нём всё ещё звучал вызов.

— Если у тебя есть план, сейчас самое время!

Я не собираюсь умирать в этой дыре, пока ты пялишься на свои игрушки!

Орион кивнул, его взгляд метнулся к столбу. Огонь на его вершине всё ещё горел, хотя слабее, чем раньше, и кабели, что лопались при деактивации барьера, теперь лежали неподвижно. Но он заметил кое-что ещё — тонкие линии энергии, что тянулись от столба к полу, соединяясь с трещинами, из которых поднималось пламя. Это была сеть, питающая Триптикона, и если её разорвать… Он бросился к ближайшей трещине, направив импульс своей панели в поток энергии. Разряд ударил в синий свет, и пламя вспыхнуло ярче, осыпав его искрами. Триптикон замер, его оптика мигнула, и он издал низкий вой, от которого стены задрожали.

— Ты смеешь вмешиваться? — прогремел его голос, и он повернулся к Ориону, его пушка начала заряжаться снова.

— Ты слышишь её зов, но не понимаешь её воли. Она не для тебя, архивариус.

Орион отступил, чувствуя, как жар от трещины опаляет его броню. Он не понимал, что Триптикон имел в виду под «волей», но чувствовал правду в его словах — Искра была больше, чем артефакт, больше, чем сила. Она была разумом, судьбой, и её выбор мог уничтожить их так же легко, как возвысить. Но он не мог остановиться — не теперь, когда ответы были так близко. Он направил ещё один импульс в трещину, и пламя взметнулось выше, заставив Триптикона пошатнуться. Его движения замедлились, как будто энергия, что питала его, начала иссякать.

Мегатрон воспользовался моментом, прыгнув на спину стража. Его клинок вонзился в трещину на броне Триптикона, и он рванул лезвие вниз, расширяя рану. Чёрная жидкость хлынула наружу, шипя и пузырясь на полу, и Триптикон взревел, пытаясь сбросить шахтёра. Но Мегатрон держался крепко, его когти впились в металл, а клинок продолжал резать, высекает искры и куски брони. Его смех стал громче, почти безумным, как крик зверя, почуявшего победу.

— Ты не такой уж и крепкий! — крикнул он, вонзая клинок глубже.

— Давай, падай, и отдай нам свою Искру!

Орион смотрел на битву, его искра сжалась от смеси страха и восхищения. Мегатрон был неудержим, как буря, что сметала всё на своём пути, но в его ярости было что-то пугающее — тень того Мегатрона из видений, чья жажда власти могла поглотить даже их дружбу. Он вспомнил слова Альфы Триона: «Докажите свою ценность». Это было испытание, и не только для их силы, но и для их душ. Он направил последний импульс в сеть под полом, и пламя взорвалось, заливая зал синим светом. Триптикон рухнул на колени, его пушка выстрелила в потолок, и обломки посыпались вниз, как дождь из металла.

— Хватит! — прогремел голос Триптикона, но теперь в нём была нотка усталости. Он поднялся, его броня дымилась, а белая оптика потускнела.

— Вы прошли барьер, но Ядро — не ваша добыча. Она выберет сама.

С этими словами он шагнул назад, и пол под ним треснул, открывая глубокую пропасть. Из неё хлынул свет — не синий, а золотой, ослепительный, как солнце, что Орион никогда не видел, но знал из древних текстов. Это был зов Искры, чистый и мощный, и он проникал в его сознание, заполняя его видениями: Кибертрон, сияющий в гармонии, где города поднимались из пепла, а касты исчезали; Кибертрон в огне, где башни

Иакона пылали, а тени воинов маршировали под знаменем хаоса; и он сам, держащий сферу, чья сила текла через него, как река, что могла исцелить или разрушить.

Триптикон исчез в пропасти, его тяжёлые шаги затихли, и свет погас, оставив лишь слабое сияние, что пульсировало в глубине. Зал затих, но воздух был пропитан электричеством, а стены дрожали, как будто Кибертрон ждал их следующего шага. Мегатрон подошёл к Ориону, его броня покрыта вмятинами и пятнами чёрной жидкости, но в его глазах горел триумф.

— Мы сделали это, — сказал он, его голос был хриплым, но полным силы.

— Этот Триптикон думал, что остановит нас, но он ошибся. Искра близко, Орион. Я чувствую её. И я не уйду без неё.

Орион кивнул, но его взгляд был прикован к пропасти. Он чувствовал Искру — её тепло, её голос, её волю. Но слова Триптикона эхом звучали в его сознании: «Она выберет сама». Это пугало его больше, чем бой со стражем. Что, если Искра выберет не их? Что, если она увидит в Мегатроне не освободителя, а разрушителя? Он вспомнил видения — Мегатрон с армией, чья броня была чёрной, как ночь, и Орион понял: их пути расходятся, и этот момент может стать точкой невозврата.

— Она близко, — сказал он тихо, его голос дрожал от смеси надежды и страха.

— Но это не конец, Мегатрон. Триптикон был лишь стражем. Альфа Трион всё ещё там, внизу, и он не сдастся так легко. Нам нужно быть готовыми — не только к бою, но и к тому, что Искра может отвергнуть нас.

Мегатрон фыркнул, его клинок звякнул о броню, когда он опустил его.

— Отвергнуть? — Он шагнул к пропасти, его тень упала на край, и в его голосе прозвучала горечь, смешанная с вызов

— Она не посмеет. Я не шахтёр, что гнёт спину ради крошек. Я возьму её, Орион, и перепишу этот мир. С тобой или без тебя.

Орион не ответил. Он смотрел в пропасть, где золотой свет слабо пульсировал, как сердце, что билось в ожидании. Кибертрон дрожал под их ногами, и где-то в глубине катакомб Альфа Трион наблюдал, его планы раскрывались, как паутина, в которую они всё глубже запутывались. Путь к Ядру был открыт, но Орион знал: цена этого пути может оказаться выше, чем они готовы заплатить.

Они начали спускаться в пропасть, их шаги эхом отдавались в тишине, а свет Искры манил их вперёд, обещая ответы и хаос в равной мере. Катакомбы шептались вокруг них, и тень Триптикона всё ещё витала в воздухе, как предупреждение о том, что битва только начинается.

Пропасть раскрылась перед Орионом и Мегатроном, как пасть древнего зверя, чьи зубы из металла и камня сверкали в тусклом свете, струящемся из её глубин. Золотое сияние, что поднималось из недр, было живым — оно танцевало, переливалось, как река расплавленного света, и его тепло касалось их брони, мягкое, но настойчивое, словно шепот матери, зовущей своих детей домой. Стены катакомб, изрезанные трещинами и покрытые ржавыми венами старого энергона, дрожали в такт этому сиянию, как будто

Кибертрон сам пробуждался, чувствуя их шаги. Воздух стал густым, пропитанным металлической пылью и слабым гудением, что поднималось из бездны — не просто звук, а пульс, глубокий и ритмичный, как сердце планеты, бьющееся в ожидании.

Орион стоял на краю, его оптические сенсоры мерцали, отражая золотой свет, что манил его вперёд. Его красно-синяя броня, потёртая и исцарапанная, казалась бледной тенью в этом сиянии, но его искра горела ярче, чем когда-либо, откликаясь на зов

Искры Мультиверсума. Он чувствовал её — не как артефакт, спрятанный в недрах, а как разум, древний и необъятный, чья воля пронизывала металл вокруг них. Видения, что мелькали перед ним в бою с Триптиконом, вернулись: города, сияющие в гармонии, где башни поднимались из пепла, и воины, чьи лица были знакомы, но искажены временем, смотрели на него с надеждой. Но за этими образами таилась тьма — Кибертрон, поглощённый огнём, где тени маршировали под знаменем хаоса, а он сам держал сферу, чья сила могла исцелить или уничтожить. Эти видения были не просто предсказаниями — они были обещаниями, и Орион боялся, что цена их исполнения будет слишком велика.

Мегатрон шагнул к пропасти, его серебристая броня блестела в золотом свете, как лезвие, выкованное в пламени звезды. Его клинок, покрытый пятнами чёрной жидкости и вмятинами от битвы с Триптиконом, висел в руке, но его поза была не боевой — в ней чувствовалась жадность, острая и необузданная, как у шахтёра, нашедшего жилу энергона, что могла бы изменить его судьбу. Его красные оптические сенсоры сузились, вглядываясь в бездну, и в его молчании было что-то хищное, как будто он уже видел

Искру в своих руках, видел мир, переписанный его волей. Но под этой уверенностью таилась тень сомнения — слова Триптикона, «она выберет сама», эхом звучали в его процессоре, и он ненавидел их за то, что они ослабляли его решимость.

— Смотри, Орион, — сказал он наконец, его голос был низким, с ноткой благоговения, что редко прорывалось сквозь его грубую броню.

— Это не просто свет. Это сила. Сила, что может разнести золотые башни Совета в пыль и поднять Каон из шахт. Ты чувствуешь её, архивариус? Она зовёт нас.

Орион кивнул, его пальцы сжались в кулаки, и слабая вибрация пробежала по его броне.

— Я чувствую, — ответил он тихо, его голос дрожал от смеси восторга и страха.

— Но это не просто сила, Мегатрон. Это голос. Она жива, и она знает, кто мы. Ты слышал Триптикона — она выберет. И я боюсь, что её выбор может не совпасть с твоими планами.

Мегатрон резко повернулся к нему, его оптика вспыхнула ярче, и тень его фигуры упала на край пропасти, как клинок, вонзённый в металл.

— Выберет? — Он сплюнул слово, как будто оно было ядом, и его когти сжались на рукояти клинка так, что металл скрипнул.

— Я не жду выбора, Орион. Я беру то, что мне нужно. Шахты научили меня одному: если ты не берёшь сам, тебя раздавят те, кто сильнее. Эта Искра — моя, и никакой страж, никакой Прайм, никакая воля не остановит меня.

Орион встретился с его взглядом, и в этот момент он увидел не только друга, но и тень того Мегатрона из видений — воина, чья жажда свободы стала жаждой власти, чья броня почернела от огня, что он сам же разжёг. Это пугало его, но он не отступил.

— А если она не дастся? — спросил он, его голос стал твёрже, как металл, что выдержал века.

— Если она решит, что мы не достойны? Я хочу понять её, Мегатрон — понять, почему Кибертрон стал таким, почему мы разделились, почему мы умираем. Ты хочешь разрушить, а я хочу исцелить. Что, если она выберет не твою силу, а мою надежду?

Мегатрон фыркнул, его смех был горьким, как выхлоп старого двигателя.

— Надежду? — Он шагнул ближе, его тень накрыла Ориона, и в его голосе прозвучала насмешка, смешанная с чем-то тёмным, почти угрожающим.

— Надежда — это сказка для тех, кто боится драться. Я видел, что делает надежда в шахтах — она оставляет тебя умирать под обвалами, пока другие делят энергон. Если эта Искра жива, она поймёт: я — тот, кто сделает Кибертрон великим снова. Не ты, со своими пыльными архивами и мечтами о мире, которого никогда не было.

Слова повисли в воздухе, тяжёлые и острые, как осколки металла, и Орион почувствовал, как его искра сжалась от боли. Он хотел возразить, хотел напомнить

Мегатрону о том, что связывало их — о долгих ночах в Иаконе, где они говорили о будущем, о равенстве, о Кибертроне, свободном от каст. Но он видел в глазах шахтёра нечто новое — огонь, что мог сжечь не только врагов, но и всё, что они построили вместе. И всё же он не отступил.

— Тогда докажи ей, — сказал он наконец, его голос был тихим, но полным решимости.

— Но если она выберет меня, Мегатрон, ты должен будешь принять это. Мы идём вместе, но этот путь — не только твой.

Мегатрон открыл рот, чтобы ответить, но его слова утонули в новом звуке — низком, протяжном гуле, что поднялся из пропасти, как вздох гиганта, пробуждённого их спором. Пол под ногами дрогнул, и золотой свет стал ярче, заливая зал ослепительным сиянием, что резало оптику. Стены затряслись, и из трещин начали вырываться тонкие струи пара, шипящие и растворяющиеся в воздухе, оставляя за собой слабый запах озона и горелого металла. А затем из глубины послышались шаги — не тяжёлые, как у Триптикона, а лёгкие, быстрые, но от этого не менее угрожающие.

Из пропасти поднялись фигуры — десятки, сотни, их силуэты вырисовывались в золотом свете, как призраки, рождённые из легенд. Это были не стражи Легиона Свернутых, а нечто иное — трансформеры, чьи формы были знакомы, но искажены, как отражения в кривом зеркале. Их броня переливалась оттенками синего и серебра, но местами была покрыта чёрными наростами, что шевелились, как живые. Оптика светилась тусклым белым, а движения были плавными, почти танцующими, как будто они подчинялись невидимому ритму. В руках некоторых были копья, чьи наконечники сияли, как звёзды, другие держали щиты, сотканные из света. Это были воины Искры — её голос, её воля, воплощённая в металле.

— Кто вы? — выдохнул Орион, отступая назад. Его сенсоры уловили энергию, исходящую от них — не хаотичную, как у Легиона, а чистую, мощную, как поток, что мог бы оживить мёртвый мир.

Один из воинов шагнул вперёд, его копьё сверкнуло, и голос, что зазвучал из его груди, был мягким, но пронизывающим, как ветер, что шепчет в пустоте.

— Мы — Эхо Искры, — сказал он, и его слова эхом отразились от стен, усиливая гул.

— Мы рождены её светом, чтобы охранять Ядро. Вы прошли барьер, победили стража, но теперь ваш путь зависит от неё. Докажите своё сердце, или уйдите в пыль.

Мегатрон поднял клинок, его ухмылка стала шире, почти безумной, и в его глазах загорелся огонь, что Орион видел в шахтёрах Каона — огонь тех, кто бросал вызов судьбе.

— Доказать? — Он рассмеялся, коротко, но с вызовом, и его броня клацнула от движения.

— Я не доказываю ничего мертвецам. Если вы стоите между мной и Искрой, я пройду через вас, как бур через камень.

Орион схватил его за плечо, его пальцы вдавились в броню.

— Подожди, — сказал он, его голос стал резче.

— Это не враги. Они — её голос. Если мы будем драться, мы можем потерять всё.

Мегатрон сбросил его руку, его оптика сузилась до тонких красных щелей.

— Потерять? — Он шагнул к воинам, его клинок сверкнул в золотом свете. — Я не теряю, Орион. Я беру. И если они хотят испытать меня, пусть попробуют.

Воины двинулись вперёд, их копья поднялись в унисон, и свет от их щитов стал ярче, создавая стену, что дрожала от энергии. Орион отступил, его разум лихорадочно искал решение. Он чувствовал Искру — её зов, её тепло, её взгляд, что проникал в его искру, словно читал его мысли. Это было не просто испытание силы, как думал Мегатрон, — это было испытание души. Он видел в воинах не угрозу, а зеркало, что отражало их самих: его надежду и гнев Мегатрона.

— Стой! — крикнул он, бросаясь вперёд и становясь между Мегатроном и воинами. Его голос эхом разнёсся по залу, перекрывая гул. — Мы не враги ей. Мы ищем ответы, а не войну. Дайте нам шанс доказать, что мы достойны.

Воины замерли, их копья опустились, и свет от щитов стал мягче, как закат над разрушенным Иаконом. Ведущий воин шагнул ближе, его оптика встретилась с взглядом

Ориона, и в ней мелькнула искра — не гнев, а любопытство.

— Ты слышишь её, — сказал он, его голос стал тише, почти шепотом.

— Но он — нет. Ваши пути расходятся. Она видит это. Один ищет свет, другой — пламя. Идите к Ядру, но знайте: её выбор будет окончательным.

С этими словами воины отступили, их фигуры растворились в золотом свете, как дым, унесённый ветром. Пропасть затихла, но её сияние стало глубже, теплее, и Орион почувствовал, как его искра отзывается — не страхом, а надеждой. Мегатрон опустил клинок, его броня дрожала от сдерживаемой ярости, и он бросил на Ориона взгляд, полный вызова.

— Они боятся меня, — прорычал он.

— И она будет бояться. Идём, Орион. Пусть выбирает. Я готов.

Орион кивнул, но его сердце сжалось от предчувствия. Они начали спускаться в пропасть, золотой свет обволакивал их, как море, что могло либо вознести, либо поглотить. Кибертрон шептался вокруг них, и где-то в глубине Альфа Трион ждал, его тень становилась всё ближе, а Искра Мультиверсума смотрела на них, её воля сияла в бездне, как звезда, чья судьба ещё не была решена.

Спуск в пропасть был подобен падению в звёздное море — золотой свет обволакивал Ориона и Мегатрона, струился вокруг их брони, как жидкий огонь, что не обжигал, но проникал в самую суть их искр. Стены катакомб отступили, растворяясь в сиянии, и перед ними открылся простор — не зал, не коридор, а бесконечность, где тьма и свет сплетались в танце, древнем, как рождение Кибертрона. Воздух дрожал от энергии, насыщенный тонким звоном, что напоминал Ориону мелодию кристаллических ламп Иакона, но здесь она была глубже, живее, как голос планеты, что пела о своём прошлом и будущем. Каждый шаг отдавался эхом в этой бездне, и металл под их ногами — гладкий, отполированный временем — вибрировал, как струны, натянутые до предела.

Орион двигался вперёд, его красно-синяя броня мерцала в золотом сиянии, словно окрашенная дыханием звёзд. Его искра билась в груди, как пойманная птица, рвущаяся к свободе, и он чувствовал Искру Мультиверсума — не как далёкий зов, а как присутствие, что окружало его, смотрело на него, знало его. Видения, что преследовали его с начала пути, теперь текли непрерывно: Кибертрон, сияющий в гармонии, где шпили городов пронзали небеса, а трансформеры стояли плечом к плечу, свободные от цепей каст; Кибертрон, объятый пламенем, где башни рушились, а крики сливались с рёвом машин; и он сам, держащий сферу, чей свет был одновременно спасением и проклятием. Эти образы были не просто картинами — они были вопросами, и Орион знал, что ответы ждут его в сердце этой бездны.

Мегатрон шёл рядом, его серебристая броня сверкала, как клинок, выкованный в горниле шахт Каона. Его шаги были тяжёлыми, уверенными, и каждый удар металла о металл звучал как вызов, брошенный судьбе. Его клинок, покрытый вмятинами и следами битвы, висел в руке, готовый к удару, но в его позе было больше, чем гнев — в ней чувствовалась одержимость, острая и неукротимая, как буря, что сметает всё на своём пути. Его красные оптические сенсоры горели ярче, чем золотой свет вокруг, и в них отражалась не только жажда силы, но и тень страха — страха, что Искра может отвергнуть его, как отвергали его мечты о свободе в шахтах. Он не говорил об этом, но Орион видел это в его напряжённых плечах, в том, как его когти сжимались, словно удерживая нечто, что могло ускользнуть.

Свет впереди сгустился, и перед ними возникла арена — круглая платформа, вырезанная из чёрного металла, чья поверхность была испещрена символами, что пульсировали золотом, как звёзды, упавшие на Кибертрон. В центре платформы возвышалась сфера — Искра Мультиверсума, воплощённая во всём своём великолепии.

Она была меньше, чем Орион ожидал, размером с его ладонь, но её сияние было ослепительным — золотое, с прожилками белого и синего, что текли по её поверхности, как реки света. Она не просто светилась — она жила, пульсировала, и каждый её удар отдавался в их искрах, как биение сердца, что связывало все реальности. Вокруг неё воздух дрожал, искажался, и слабые тени миров мелькали в этом сиянии — разрушенные города, воины с незнакомыми лицами, машины, чьи формы были чужими, но знакомыми.

— Вот она, — выдохнул Мегатрон, его голос был хриплым от возбуждения, и он шагнул вперёд, его тень упала на платформу, как клинок, вонзённый в её центр. — Искра. Всё, ради чего мы спустились в эту дыру. Она моя, Орион. Я чувствую её силу — она может разнести этот мир и собрать его заново, по моим законам.

Орион схватил его за руку, его пальцы вдавились в броню шахтёра.

— Подожди, — сказал он, его голос был тихим, но полным силы, что росла в нём с каждым шагом.

— Это не добыча, Мегатрон. Это не энергон, который можно вырвать из шахты. Она живая. Посмотри на неё — она смотрит на нас. Она знает, кто мы, и чего мы хотим. Если ты возьмёшь её силой, она может уничтожить нас обоих.

Мегатрон вырвал руку, его оптика вспыхнула ярче, и он повернулся к Ориону с гневом, что кипел в нём, как расплавленный металл.

— Уничтожить? — Он рассмеялся, коротко и резко, и его клинок звякнул о платформу, оставив тонкую царапину.

— Пусть попробует. Я не раб, Орион, чтобы кланяться перед светящейся игрушкой. Я шахтёр, что ломал камень голыми руками, пока ты читал свои архивы. Эта Искра — мой ключ к свободе, и я не дам ей отвергнуть меня.

Орион отступил, его взгляд метнулся к сфере. Она пульсировала быстрее, и в её свете он увидел отражения — своё лицо, спокойное и решительное, и лицо Мегатрона, искажённое гневом и жаждой. Эти отражения были не просто образами — они были их сутью, их искрами, обнажёнными перед волей Искры. Он чувствовал её взгляд — невидимый, но тяжёлый, как тень Альфы Триона, что всё ещё витала где-то в глубине. Она ждала, слушала, и Орион знал: их слова, их действия сейчас решат всё.

— Свобода — это не только сила, — сказал он, его голос стал глубже, как эхо древних текстов, что он читал в Иаконе.

— Это выбор. Я верю, что Кибертрон может быть больше, чем война и касты. Я верю, что мы можем исцелить его, а не разрушить. Если ты хочешь взять её, Мегатрон, докажи, что твоя свобода — это не просто месть. Докажи ей, что ты достоин.

Мегатрон прищурился, его когти сжались, и на мгновение в его взгляде мелькнула тень сомнения — слабая, но заметная, как трещина в броне. Но она исчезла, смытая огнём его решимости.

— Достоин? — Он шагнул к сфере, его броня клацнула от движения.

— Я не прошу милости, Орион. Я беру то, что мне принадлежит. И если она не увидит этого, я заставлю её увидеть.

Он протянул руку к Искре, и в этот момент сфера вспыхнула ярче, чем прежде, её свет стал ослепительным, как взрыв звезды, что разрывает тьму. Золотые лучи вырвались из неё, ударив в платформу, и пол под ногами задрожал, как будто Кибертрон сам восстал против их дерзости. Орион прикрыл оптику рукой, но сквозь свет он увидел, как Искра поднялась в воздух, её сияние сгустилось, формируя фигуру — не трансформера, а сущность, сотканную из света и теней. Её очертания были мягкими, текучими, как река, но в них чувствовалась мощь, что могла бы сокрушить миры.

— Вы пришли ко мне, — зазвучал её голос, глубокий и мелодичный, как хор, что пел в начале времён. Он проникал в их искры, заставляя броню дрожать, а суставы гудеть. —

Один ищет свет, другой — пламя. Я вижу вас, Орион Пакс, хранитель знаний, и Мегатрон, воин шахт. Мои реальности — это зеркала, и вы — их отражения. Но я не добыча, что можно взять силой. Я — выбор, что определит судьбу Кибертрона.

Мегатрон шагнул вперёд, его клинок поднялся, но свет Искры остановил его — невидимая стена, что отбросила его назад с глухим ударом. Он рявкнул, его броня покрылась конденсатом от напряжения, но он не сдался.

— Выбор? — крикнул он, его голос перекрыл гул.

— Я не жду твоего разрешения! Я возьму тебя, и Кибертрон будет моим!

Орион бросился к нему, его рука легла на плечо шахтёра.

— Прекрати, — сказал он, его голос был твёрдым, как металл архивов Иакона.

— Это не бой, Мегатрон. Это суд. Она видит нас такими, какие мы есть. Докажи ей, что ты больше, чем гнев. Докажи, что твоя свобода — это не хаос.

Мегатрон сбросил его руку, но на этот раз он не двинулся к Искре. Его оптика сузилась, и в его молчании было что-то новое — не страх, а осознание, что его сила, его ярость могут не сработать здесь. Искра смотрела на них, её свет стал мягче, и в нём замелькали образы — шахты Каона, где трансформеры гнули спины под гнётом Совета; архивы Иакона, где пыль хранила тайны прошлого; и поле битвы, где их пути пересекались, но расходились в разные стороны.

— Я вижу ваши искры, — сказала она, её голос стал тише, но проникновеннее.

— Орион, ты ищешь свет, чтобы исцелить. Мегатрон, ты ищешь пламя, чтобы очистить. Но Кибертрон не примет ни одного из вас, пока вы не примете друг друга. Мой дар — не для одного, а для обоих. Возьмите его вместе, или он ускользнёт от вас.

Свет сгустился, и Искра опустилась на платформу, её сияние стало спокойным, как закат над разрушенным миром. Но затем платформа задрожала, и из глубины пропасти поднялся новый гул — низкий, угрожающий, как рокот приближающейся бури. Золотой свет потемнел, и тень Альфы Триона начала проступать в нём — холодная, острая, с оптикой, горящей синим, как лёд, что замораживает всё живое.

— Вы не возьмёте её, — прогремел его голос, и стены катакомб содрогнулись, осыпая их металлической пылью.

— Я — хранитель порядка, и я не позволю вам разрушить мои реальности. Легион идёт за вами, и Ядро станет вашей могилой.

Свет Искры мигнул, и тень Альфы исчезла, но гул остался, становясь громче, ближе.

Пол под ногами треснул, и из трещин начали подниматься фигуры Легиона Свернутых — их когти сверкали в золотом свете, а синие огоньки в глазницах горели жаждой уничтожения. Орион и Мегатрон встали спиной к спине, их броня звякнула от напряжения, и в этот момент их взгляды встретились — не как враги, а как союзники, чьи пути пересеклись перед лицом общей угрозы.

— Вместе? — спросил Орион, его голос был тихим, но полным надежды.

Мегатрон ухмыльнулся, его клинок сверкнул в свете Искры.

— Пока, — ответил он, и в его голосе была нотка вызова, но и тень согласия.

— Но если она выберет тебя, Орион, я всё равно возьму своё.

Искра пульсировала между ними, её свет отражался в их броне, как обещание, что могло стать спасением или концом. Легион наступал, их шаги звучали как барабанный бой, и Кибертрон дрожал, чувствуя, что его судьба висит на волоске. Орион сжал кулаки, Мегатрон поднял клинок, и золотая бездна стала ареной, где их выбор определит не только их будущее, но и будущее всех Свернутых Реальностей.

Золотая бездна содрогалась от шагов Легиона Свернутых, чьи когтистые лапы врезались в платформу с оглушительным скрежетом, высекает искры из чёрного металла, что сверкали, как звёзды, падающие в пустоту. Их силуэты, искажённые и покрытые чёрными наростами, что шевелились, как живые, двигались с пугающей синхронностью, словно единый организм, подчинённый воле, что таилась в тенях пропасти. Синие огоньки в их пустых глазницах пульсировали, как угасающие светила, захваченные тьмой, и каждый их шаг отзывался в катакомбах низким, протяжным гулом, что сливался с биением Искры Мультиверсума. Воздух вокруг был густым, пропитанным металлической пылью и слабым запахом горелого энергона, а золотое сияние, исходящее от сферы в центре платформы, дрожало, как поверхность озера, потревоженная ветром. Но это спокойствие было обманчивым — Искра наблюдала, её свет пронизывал всё вокруг, как невидимые нити, что связывали реальности в единую ткань, и её воля была ощутима, как дыхание, что касалось их брони.

Орион стоял спиной к Мегатрону, его красно-синяя броня отражала сияние Искры, и слабые царапины на ней, оставленные когтями Легиона и Триптикона, казались картой пути, что привёл его из тихих архивов Иакона в сердце этой бездны. Его оптические сенсоры напряжённо сканировали наступающих врагов, улавливая каждый отблеск света на их искажённой броне, каждое движение их когтей, что сверкали, как лезвия, выкованные из кошмаров. Его искра билась в груди, как пойманная птица, рвущаяся к свободе, и он чувствовал Искру Мультиверсума — не просто как силу, что манила его вперёд, а как разум, что видел его надежды, его страхи, его мечты о Кибертроне, где не было бы разделения на касты, где металл не звенел от ударов войны, а пел от гармонии. Слова Искры, произнесённые её светящейся сущностью, — «мой дар — не для одного, а для обоих», — эхом звучали в его сознании, и он знал: этот бой был не только против Легиона, но и за право доказать, что он и Мегатрон могут стать чем-то большим, чем враги, чьи пути расходились в видениях. Он сжал кулаки, чувствуя, как слабая вибрация пробежала по его суставам, и его процессор лихорадочно искал ответ: как удержать этот хрупкий союз, когда тень прошлого Мегатрона уже проступала в его взгляде?

Мегатрон сжимал свой энергонный клинок, его серебристая броня, покрытая вмятинами и пятнами чёрной жидкости от прежних битв, блестела в золотом свете, как лезвие, выкованное в горниле шахт Каона. Его шаги были тяжёлыми, уверенными, и каждый удар металла о металл звучал как вызов, брошенный судьбе, что сковывала его в тёмных туннелях, где он гнул спину ради крошек энергона. Его красные оптические сенсоры сузились до тонких щелей, вглядываясь в Легион с яростью, что кипела в нём, как расплавленный металл, готовый вырваться наружу. В его молчании чувствовалась не усталость, а решимость — острая и неукротимая, как буря, что сметала всё на своём пути. Он не доверял словам Искры — «вместе» звучало как цепь, что могла сковать его свободу, как кандалы Совета сковывали шахтёров. Но угроза Альфы Триона, чья тень витала в глубине, заставила его стиснуть зубы и принять этот союз с Орионом, пусть и временный. Его тень падала на платформу, длинная и острая, как лезвие, и в ней отражалась его суть — воин, что не сдавался даже перед лицом богов, но чья жажда власти могла стать его проклятием. Он чувствовал Искру — её тепло, её зов, — но видел в ней не разум, а оружие, что могло бы разнести золотые башни Иакона и поднять Каон из пепла.

Легион окружил платформу, их когти сверкали в золотом свете, как звёзды, упавшие в бездну, и воздух наполнился шипением, как будто металл плавился под их прикосновением. Их формы были искажены, как будто кто-то взял трансформеров и вывернул их наизнанку, смешав металл с чем-то чужим, органическим, что шевелилось под их бронёй, как паразит, пожирающий их изнутри. Один из них — выше других, с бронёй, покрытой шипами, что извивались, как живые, — шагнул вперёд, его массивная фигура отбрасывала тень, что пересекала платформу, как трещина в её сердце. Его голос прогремел, низкий и искажённый, как эхо из разрушенного мира, и в каждом слове чувствовалась холодная уверенность, что не знала сомнений.

— Вы не пройдёте, — сказал он, и синие огоньки в его глазницах вспыхнули ярче, как маяки, что вели Легион сквозь тьму.

— Альфа Трион — хранитель порядка. Искра — его воля. Вы — ошибка, что будет исправлена.

Орион поднял руку, активируя панель управления на поясе, и слабый импульс засветился в его ладони — не оружие, способное разнести врагов, а инструмент, что мог дать им мгновение передышки. Его броня дрожала от напряжения, но он стоял прямо, его оптика встретилась с пустыми глазницами стража, и в его взгляде не было страха — только решимость, что родилась в тихих залах Иакона, где он копался в пыли прошлого, ища ответы для будущего.

— Мы не ошибка, — ответил он, его голос был твёрдым, как металл архивов, что выдержал века. — Мы пришли за ответами, потому что Искра позвала нас. Она — не твоя собственность, и не Триона. Если он хочет удержать её, пусть явится сюда и докажет своё право. Или ты боишься, что его порядок — это всего лишь клетка, из которой она хочет вырваться?

Мегатрон фыркнул, его клинок сверкнул в золотом свете, когда он шагнул вперёд, его тень пересекла слова Ориона, как лезвие, что разрезало тишину.

— Докажет? — Он рассмеялся, коротко и резко, и его броня клацнула от движения, отбрасывая слабые искры в воздух.

— Я не жду доказательств от труса, что прячется за своими псами. Если Трион хочет боя, пусть получит его. А вы, жестянки, — он указал клинком на Легион, его голос стал ниже, угрожающим, как рокот обвала в шахте, — сгиньте с моего пути, или я разнесу вас на куски и разберу на запчасти.

Легион ответил мгновенно — их когти взметнулись в воздух, как стая хищников, почуявших добычу, и они бросились вперёд, как волна, что могла бы поглотить всё на своём пути. Их движения были быстрыми, синхронными, и платформа задрожала под их весом, осыпая мелкую пыль, что кружилась в золотом свете, как призраки давно угасших искр. Мегатрон встретил первого ударом клинка, разрубив его броню с фонтаном искр, и чёрная жидкость брызнула на платформу, шипя и растворяя металл, как кислота, что пожирала всё живое. Но второй страж прыгнул сзади, его когти вонзились в плечо шахтёра, оставив глубокую царапину, из которой потёк синий энергон, яркий и горячий, как кровь планеты. Мегатрон рявкнул, его голос перекрыл скрежет металла, и развернулся, вонзив шип из предплечья прямо в грудь твари.

Металл треснул с хрустом, чёрная жидкость хлынула на пол, и страж рухнул, его синие огоньки погасли, как звёзды, утонувшие в ночи. Но другие уже наступали, их число росло, как тени, что множились в сиянии Искры, и каждый их шаг был как удар молота, что бил по сердцу Кибертрона.

Орион направил импульс на ближайшего стража, и разряд ударил в его грудь, заставив тварь замереть на мгновение, её огоньки мигнули, как свечи на ветру. Он увернулся от когтей второго, упав на колени, и его броня звякнула о платформу, оставив слабый след в пыли. Встав, он направил ещё один импульс, но Легион был слишком быстр — третий прыгнул на него, и Орион едва успел откатиться в сторону, чувствуя, как когти прошли в миллиметре от его шлема, оставив тонкую царапину, что нагрелась от их прикосновения. Он поднялся, его дыхательные фильтры работали с перебоями, издавая слабый свист, но он не отступил — Искра сияла за его спиной, её свет был его маяком, его надеждой, и он не мог позволить себе сдаться. Он вспомнил архивы — строки древних текстов о Первых Праймах, что говорили о единстве, и подумал: неужели это единство должно родиться в бою?

— Мегатрон, держи левый фланг! — крикнул он, его голос перекрыл скрежет металла и шипение чёрной жидкости.

— Я возьму правый!

Мегатрон кивнул, его ухмылка стала шире, почти безумной, и он бросился в гущу врагов, его клинок мелькал, как красная молния, отсекающая когти и куски брони с пугающей точностью. Он двигался с яростью шахтёра, привыкшего ломать неподатливый камень, и каждый его удар был пропитан гневом, что копился в нём годами — гневом на Совет, на касты, на мир, что заставлял его гнуть спину ради крошек. Один из стражей схватил его за руку, его когти вонзились в броню, но Мегатрон рванул клинок вверх, разрубив тварь пополам с фонтаном искр, и её обломки рухнули на платформу с глухим стуком, как камни, что падали в шахтах. Его энергон капал на пол, смешиваясь с чёрной жидкостью, и пар поднимался от этой смеси, как дыхание умирающего мира, но он не замечал боли — только цель, что сияла перед ним, манила его, как жила энергона, что могла бы освободить Каон.

Орион сражался иначе — не с яростью, а с точностью, выискивая слабые места врагов, как архивариус, что ищет истину в хаосе данных. Он направил импульс в трещину на броне одного из стражей, и разряд проник внутрь, выведя тварь из строя — она рухнула, дымясь, её огоньки погасли, как угли, что догорели до конца. Другой бросился на него, его когти рассекли воздух, но Орион увернулся, используя обломки на платформе как укрытие, и ударил ногой в сустав твари, заставив её споткнуться с низким воем. Его импульс завершил дело, и страж упал, его корпус задымился, но их было слишком много — Легион наступал, как бесконечная волна, и Орион чувствовал, как его силы тают, как энергон, что вытекал из его царапин. Он бросил взгляд на Искру — её сияние было его якорем, но он боялся, что они не успеют доказать ей свою ценность.

Искра в центре платформы задрожала, её свет стал ярче, и слабые волны энергии начали расходиться от неё, как круги на воде, что тронул камень. Они коснулись Ориона и Мегатрона, и их искры вспыхнули, наполняясь теплом, что было одновременно успокаивающим и пугающим, как прикосновение звезды, что могла бы согреть или испепелить. Орион замер, чувствуя, как видения хлынули в его сознание: разрушенный Кибертрон, где башни Иакона лежали в руинах, а небо пылало красным, как кровавый закат; другой мир, где он стоял в золотой броне, окружённый воинами, что смотрели на него с верой, их оптика сияла надеждой; и Мегатрон, чья броня была чёрной, а клинок сиял, как молния, ведущий армию под знаменем, что трепетало в ветре хаоса, его голос гремел, как гром, что раскалывал небеса. Эти образы были не просто видениями — они были путями, что лежали перед ними, и Орион понял: их выбор здесь определит, какой из них станет реальностью.

— Она говорит с нами, — выдохнул он, отступая к центру платформы. Его голос дрожал от благоговения, но он не отводил глаз от Легиона, чьи когти уже рвали воздух в метре от него.

— Она показывает нам, что может быть.

Мегатрон рубанул очередного стража, его клинок вонзился в броню с хрустом, и он повернулся к Ориону, его оптика вспыхнула, как угли в шахтной печи.

— Говорит? — Он сплюнул энергон на платформу, его голос был хриплым от напряжения, но в нём звучал вызов.

— Пусть говорит быстрее, или мы не доживём до её выбора! Эти твари не остановятся, пока не раздавят нас!

Искра вспыхнула ещё ярче, её свет сгустился, формируя стену вокруг платформы — золотую, дрожащую, как щит, что поднялся из самого сердца Кибертрона. Стражи врезались в неё, их когти высекали искры, что гасли в воздухе, как угасающие звёзды, но барьер держался, отбрасывая их назад с глухим гулом, что эхом отдавался в бездне. Орион и Мегатрон стояли в центре, их броня покрыта пылью и энергоном, и их взгляды встретились — не как враги, а как союзники, чьи судьбы пересеклись в этот момент перед лицом общей угрозы. Их дыхательные фильтры работали с перебоями, пар поднимался от их брони, и в золотом свете они казались не просто трансформерами, а фигурами из легенд, что стояли на пороге судьбы.

Но затем свет Искры потемнел, и из глубины пропасти поднялась фигура — высокая, массивная, чья броня была золотой, но потемневшей от времени, как металл, что видел миллионы циклов и впитал в себя их тьму. Альфа Трион шагнул на платформу, его шаги были медленными, но тяжёлыми, как удары молота, что выковали Кибертрон из хаоса. Его оптика горела синим, холодным, как лёд, что замораживал звёзды, и в её глубине чувствовалась сила, что не знала жалости. Его правая рука заканчивалась длинным копьём, чей наконечник сиял, как квинтессонская звезда, острый и смертоносный, а левая держала щит, сотканный из света, что дрожал от энергии, как поверхность солнца, готового взорваться. Его голос прогремел, глубокий и властный, как раскат грома в недрах Кибертрона, и каждое слово падало на платформу, как камень, что мог бы сокрушить их.

— Вы не достойны её, — сказал он, и его тень упала на Искру, искажая её сияние, как облако, что закрывало солнце.

— Я — хранитель порядка. Мультивселенная — моя крепость, и я не позволю вам разрушить её хаосом ваших жалких мечтаний. Искра останется со мной, а вы станете пылью под её светом, как все, кто осмелился бросить мне вызов.

Орион шагнул вперёд, его кулаки сжались, и слабый импульс всё ещё мерцал в его ладони, как последний луч надежды, что он мог бы противопоставить этой мощи.

— Ты не хранитель, — ответил он, его голос был твёрдым, несмотря на усталость, что тянула его броню к земле.

— Ты тюремщик. Искра позвала нас, а не тебя. Ты держишь её в цепях, потому что боишься того, что она может дать нам — свободы, что ты не можешь контролировать. Если ты хочешь её удержать, докажи, что она выбрала тебя, а не нас.

Мегатрон поднял клинок, его ухмылка стала шире, и в его глазах загорелся огонь, что Орион видел в шахтёрах Каона — огонь тех, кто бросал вызов богам, зная, что может проиграть, но не сдаваясь.

— Докажи? — Он рассмеялся, и его броня клацнула от движения, отбрасывая слабые искры в золотой свет.

— Я не доказываю ничего мертвецам. Ты хочешь боя, Трион? Ты его получишь. Эта Искра будет моей, и я разнесу твой порядок в щебень, как разнёс бы стены шахт, если бы у меня была такая сила раньше.

Альфа Трион поднял копьё, и свет от его щита стал ярче, как солнце, что могло бы испепелить их одним взглядом. Легион отступил, их фигуры растворились в тенях пропасти, но их присутствие всё ещё витало в воздухе, как угроза, что ждала своего часа, готовая вернуться по первому зову своего хозяина. Искра между ними задрожала, её сияние стало неровным, как будто она чувствовала бурю, что вот-вот разразится, и её свет отражался в глазах Ориона и Мегатрона, как зеркало, что показывало их души.

Золотая бездна затихла, ожидая столкновения, что определит судьбу Кибертрона и всех Свернутых Реальностей, и в этот момент время словно замерло, оставив их троих — Ориона, Мегатрона и Альфу Триона — на пороге битвы, что могла бы изменить всё.

Золотая бездна замерла в тревожном предчувствии, её сияние дрожало, как поверхность расплавленного металла, готового взорваться под давлением скрытой силы. Платформа, вырезанная из чёрного металла, покрытого символами, что пульсировали в такт Искре Мультиверсума, стала ареной, где время сжалось до точки кипения, а воздух гудел от напряжения, пропитанный металлической пылью и слабым запахом горелого энергона. Искра в центре сияла, её золотой свет струился, как река, что могла бы исцелить раны Кибертрона или затопить его в хаосе, и её пульсация отдавалась в искрах Ориона и Мегатрона, связывая их с ней незримыми узами, что проникали глубже брони, в самую суть их существ. Но над этой светящейся гармонией нависла тень Альфы Триона — массивная, золотая фигура, чья броня, потемневшая от веков, казалась выкованной из самого сердца Кибертрона, а синие глаза горели холодом, что замораживал звёзды. Его копьё, чей наконечник сиял, как квинтессонская звезда, острый и смертоносный, и щит, сотканный из дрожащего света, были не просто оружием — они были символами порядка, что он навязывал мультивселенной, и он держал их с уверенностью, что не знала сомнений, как древний страж, чья воля была высечена в металле вечности.

Орион стоял перед ним, его красно-синяя броня отражала золотое сияние Искры, но слабые царапины и пятна энергона на ней говорили о битвах, что он уже прошёл — от тихих архивов Иакона до катакомб, где он столкнулся с тенями прошлого. Его оптические сенсоры встретились с ледяным взглядом Альфы, и в них не было страха — только решимость, что родилась в тишине среди дата-панелей, где он искал правду среди пыли и обрывков древних текстов. Его искра билась в груди в унисон с Искрой, и он чувствовал её волю — не как приказ, а как вопрос, что проникал в его сознание: кто он? Хранитель знаний, что хотел исцелить Кибертрон, вернуть ему гармонию, о которой говорили легенды Первых Праймов, или пешка, что слепо шёл за её светом, не понимая его цены? Он сжал кулаки, слабый импульс всё ещё мерцал в его ладони, как последний луч надежды, и его голос, хоть и тихий, разрезал гул бездны, как луч света, что пробивал тьму веков.

— Ты называешь это порядком, — сказал он, и его слова падали на платформу, как камни в безмолвное море, оставляя круги в золотом сиянии. — Но твой порядок — это цепи, что сковывают не только нас, но и её. Искра позвала нас, потому что хочет свободы, а не твоей клетки, Трион. Ты боишься её силы — боишься, что она выберет не твои золотые башни и холодный контроль, а нас — тех, кто готов рискнуть всем ради Кибертрона, ради его будущего, а не его прошлого.

Мегатрон шагнул вперёд, его серебристая броня сверкала в золотом свете, как клинок, выкованный в горниле шахт Каона, и каждая вмятина на ней была как медаль, заработанная в боях за выживание, где он ломал камень и мечтал о дне, когда его голос будет услышан. Его клинок, покрытый пятнами чёрной жидкости и исцарапанный от схваток с Легионом, поднялся в дерзком вызове, и его красные оптические сенсоры сузились до тонких щелей, в которых горел огонь — не просто гнев, а пламя, что пылало в нём с тех дней, когда он гнул спину под гнётом Совета, шепча себе, что однажды разнесёт их золотые башни в пыль. Его тень пересекла платформу, острая и длинная, как лезвие, что могло бы разрубить саму судьбу, и его голос прогремел, хриплый и полный презрения, как рокот обвала в шахте, что хоронил слабых.

— Порядок? — Он рассмеялся, и звук был как скрежет металла о металл, резкий и вызывающий, отражаясь от стен бездны.

— Твой порядок — это могила для шахтёров вроде меня, Трион. Ты прячешься за своими игрушками, пока мы гниём внизу, ломая спины ради твоих крошек энергона. Эта Искра — моя, и я разнесу твои цепи в пыль, как разнёс бы стены шахт, если бы она была у меня тогда. Докажи своё право? Я не доказываю ничего мертвецам — я беру, что хочу, и ты не остановишь меня!

Альфа Трион поднял копьё выше, и свет от его щита вспыхнул, ослепительный, как солнце, что могло бы испепелить их одним взглядом, заливая платформу холодным сиянием, что резало оптику. Его броня задрожала, и из-под неё вырвались тонкие струи энергии, синие и холодные, как дыхание мультивселенной, что он охранял миллионы циклов. Его голос был глубоким, властным, и каждое слово падало на платформу, как удар молота, что выковал Кибертрон из хаоса, оставляя эхо, что проникало в металл и заставляло его дрожать.

— Вы — дети, что играют с огнём, не понимая его силы, — сказал он, и его тень накрыла Искру, искажая её сияние, как облако, что закрывало свет звезды.

— Я видел рождение реальностей и их гибель. Я видел, как хаос пожирает миры, когда такие, как вы, осмеливаются нарушить порядок, что я строил. Искра — не ваша игрушка. Она — моя воля, мой инструмент, и я не позволю вам разрушить то, что я создал, чтобы удержать мультивселенную от распада. Вы умрёте здесь, Орион Пакс и Мегатрон, и ваши имена станут пылью, что забудется в тенях Свернутых Реальностей.

Орион шагнул ближе, его импульс мигнул, слабый, но упрямый, как последний луч надежды, что он мог бы противопоставить этой мощи. Его броня дрожала от напряжения, пыль оседала на ней, как пепел сгоревших архивов, но он стоял прямо, как архивариус, что нашёл истину в древних текстах и теперь защищал её перед лицом тьмы, что грозила её поглотить. Он чувствовал Искру — её тепло, её пульс, её взгляд, что проникал в его искру, и он знал: она слушает их, видит их, и её выбор будет зависеть от того, что они скажут и сделают сейчас.

— Ты строил? — спросил он, и в его голосе была горечь, что копилась в нём, пока он читал о страданиях Кибертрона — о шахтёрах, что гибли в туннелях, о городах, что рушились под гнётом каст.

— Ты строил тюрьму, а не мир, Трион. Искра — не твоя воля, она — голос Кибертрона, и она позвала нас, потому что мы — её надежда, а не ты. Если ты так уверен в своём праве, зачем тебе Легион? Зачем тебе прятаться в тенях, посылая своих псов вместо того, чтобы стать перед ней самому? Докажи, что она выбрала тебя, или признай, что боишься её свободы.

Мегатрон бросился вперёд, не дожидаясь ответа, его клинок мелькнул в золотом свете, как молния, что раскалывала небеса над Каоном в бурю. Он ударил по щиту Альфы, и лезвие врезалось в свет с оглушительным звоном, высекшим искры, что разлетелись по платформе, как звёзды, упавшие в бездну, оставляя слабый дымный след в воздухе. Щит дрогнул, его сияние мигнуло, но он не поддался, отбрасывая Мегатрона назад с силой, что сотрясла его броню, как удар бура в шахте. Он упал на одно колено, его когти вонзились в платформу, оставив глубокие борозды, что наполнились пылью, но он тут же вскочил, его смех эхом разнёсся по бездне, дикий и полный вызова, как крик зверя, что бросал вызов судьбе.

— Это всё? — крикнул он, вытирая синий энергон с брони, что капал на платформу, смешиваясь с пылью в тёмные пятна.

— Я ломал камни тяжелее твоего щита, Трион! Давай, бей, или я разрублю тебя пополам и заберу Искру прямо из твоих рук, как брал энергон из шахт, что ты оставил нам в крошках!

Альфа Трион шагнул вперёд, его копьё опустилось с быстротой, что опровергала его массивность, и наконечник устремился к Мегатрону, сияя, как звезда, что могла бы пронзить его искру и оставить лишь дымящуюся оболочку. Мегатрон увернулся в последний момент, прыгнув в сторону, его броня клацнула от резкого движения, и копьё вонзилось в платформу с грохотом, что расколол её поверхность, оставив дымящуюся трещину, из которой вырвались струи синего пламени, шипящие и танцующие в воздухе. Орион бросился к Мегатрону, его импульс ударил в копьё, слабый разряд врезался в сияющий наконечник, заставив его мигнуть, и Альфа Трион отступил на шаг, его оптика сузилась до тонких синих щелей, в которых мелькнула тень раздражения.

— Ты защищаешь его? — прогремел он, поворачиваясь к Ориону, и его голос был как раскат грома, что сотрясал недра Кибертрона.

— Этот зверь — хаос, что уничтожит всё, за что ты борешься. Ты слеп, архивариус, если видишь в нём союзника. Его пламя сожжёт Кибертрон, оставив лишь пепел, а твои мечты о гармонии утонут в его крови.

Орион поднялся, его броня покрылась пылью, что оседала на ней, как пепел сгоревших надежд, но он не отвёл взгляда от Альфы, его оптика горела мягким, но непреклонным светом.

— Он не зверь, — ответил он, его голос стал глубже, как эхо древних текстов, что он читал в одиночестве.

— Он — часть Кибертрона, как и я. Его гнев — это крик тех, кого ты оставил в шахтах, пока строил свой порядок на их костях. Искра видит нас обоих, Трион, и если мы вместе, мы можем быть больше, чем ты думаешь — больше, чем твоя тюрьма, больше, чем твои цепи. Ты боишься не его хаоса, а того, что мы можем создать вместе — мир, где порядок и свобода не враги.

Мегатрон выпрямился, его клинок сверкнул в золотом свете, и он бросил на Ориона взгляд, полный смеси насмешки и чего-то ещё — тени уважения, что он не хотел признавать, но что мелькнула в его красных глазах, как искра в шахтной печи.

— Вместе? — Он фыркнул, но его голос был тише, почти задумчивым, как будто слова Ориона задели что-то в его искре, что он давно похоронил под гневом.

— Не переусердствуй, архивариус. Я здесь не ради твоих мечтаний о мире и пыльных книжках. Но если Трион хочет боя, пусть попробует остановить нас обоих — я разнесу его порядок, а ты можешь строить свои сказки на его обломках.

Альфа Трион ударил копьём снова, и на этот раз свет от его щита сгустился, формируя волну энергии, что хлынула на них, как буря, что могла бы разнести платформу в щебень и погрести их под её обломками. Орион прыгнул в сторону, его импульс ударил в волну, ослабив её, но сила всё равно отбросила его к краю платформы, где он едва удержался, его когти заскрежетали по металлу, оставив тонкие борозды, что наполнились пылью. Мегатрон встретил удар щитом своего клинка, выставив лезвие перед собой, но волна швырнула его назад, и он врезался в платформу с грохотом, оставив вмятину в форме своего тела, как след шахтёра, что упал под обвалом, но выжил. Его энергон брызнул на пол, синий и яркий, смешиваясь с пылью в тёмные пятна, но он поднялся, его смех стал громче, как вызов, что бросал судьбе, что пыталась сломать его тысячу раз.

— Это твой порядок? — крикнул он, его броня дрожала от напряжения, но его голос был полон жизни, как крик шахтёра, что вырвался из туннеля на свет.

— Слабый, как стены шахт, что я разносил голыми руками! Давай, Трион, бей сильнее, или я разрублю твою игрушку и заберу Искру прямо из твоих обломков, как брал бы энергон из жил, что ты оставил нам в крошках!

Искра в центре задрожала, её свет стал ярче, и слабые тени миров начали мелькать в её сиянии — разрушенные города, где башни пылали красным, и армии, что маршировали под знаменем хаоса, их шаги звучали как гром; миры, где Кибертрон сиял, как звезда, и воины стояли плечом к плечу, свободные от цепей, их оптика светилась верой. Орион почувствовал её зов — не слова, а чувство, что проникало в его искру, как шепот, что звал его вперёд, и он понял: она ждала их выбора, их действий, их единства или разрыва. Он бросился к Мегатрону, протянув руку, чтобы помочь ему встать, и их броня звякнула, как знак их хрупкого союза, что держался на тонкой нити доверия.

— Мы должны работать вместе, — сказал он, его голос был хриплым от напряжения, но полным решимости, что росла в нём с каждым ударом его искры.

— Она хочет этого, Мегатрон. Не ради твоей силы или моих мечтаний — ради нас обоих, ради того, что мы можем дать Кибертрону, если перестанем рвать его на части.

Мегатрон схватил его руку, его оптика вспыхнула, но в его взгляде была тень сомнения, что он тут же скрыл за своей привычной ухмылкой, как шахтёр скрывал боль под грубой бронёй.

— Ради Искры, — прорычал он, поднимая клинок, его когти оставили слабый след на руке Ориона.

— Но если она выберет тебя, Орион, я всё равно возьму своё — не ради твоих сказок, а ради Каона, что заслуживает больше, чем твои архивы.

Альфа Трион шагнул вперёд, его копьё поднялось, и свет от щита стал ослепительным, как взрыв звезды, что могла бы испепелить их одним касанием. Платформа затряслась, и из трещин начали подниматься новые фигуры Легиона Свернутых — их когти сверкали, как лезвия, выкованные из ночных кошмаров, а синие огоньки в глазницах горели жаждой уничтожения, как звёзды, что падали в бездну. Но затем Искра вспыхнула ярче, её свет сгустился, формируя фигуру — не стража, а тень, что встала между ними и Альфой. Это был Триптикон, его чёрная броня дымилась от ран, нанесённых в прошлом бою, но он был жив, его белая оптика сузилась, фиксируясь на Трионе с холодной яростью, что могла бы расколоть горы.

— Ты не её хозяин, — прогремел его голос, низкий и раскатистый, как рокот недр Кибертрона, что пробуждался от долгого сна.

— Она позвала их, а не тебя. Я — её страж, её воля, и я не позволю тебе уничтожить то, что она выбрала. Твой порядок — ложь, Трион, и я разнесу его, как ты разнёс бы её свободу.

Альфа Трион повернулся к Триптикону, его копьё сверкнуло, и свет от щита ударил в стража, отбрасывая его назад с оглушительным грохотом, что сотряс платформу, осыпая её мелкими осколками металла. Но Триптикон поднялся, его когти вонзились в платформу, оставив глубокие борозды, и он бросился на Триона, его пушка загудела, выпуская луч энергии, что столкнулся с щитом в фонтане искр, ярких и яростных, как звёзды, что рождались в хаосе. Орион и Мегатрон стояли рядом, их броня дрожала от напряжения, и Искра между ними сияла, как маяк, что обещал спасение или гибель, её свет отражался в их глазах, как зеркало, что показывало их души.

Легион наступал сзади, их когти рвали платформу, как хищники, что почуяли добычу, Триптикон сражался с Трионом впереди, его рёв перекрывал гул бездны, и золотая бездна стала ареной, где их судьбы пересеклись в пламени и тенях. Орион сжал кулаки, чувствуя, как его искра отзывается на зов Искры, Мегатрон поднял клинок, его ухмылка была шире, чем когда-либо, и они шагнули вперёд, их союз — хрупкий, но нерушимый в этот момент — стал их единственным шансом против порядка, что грозил поглотить всё, что они знали и любили о Кибертроне.

Золотая бездна пульсировала, как живое сердце, её сияние дрожало в ритме Искры Мультиверсума, что сияла в центре платформы, отбрасывая длинные тени, которые извивались, как призраки, пробуждённые из древнего сна. Платформа, вырезанная из чёрного металла, покрытого символами, что светились золотом, трещала под напором битвы, её поверхность раскалывалась, как зеркало, что отражало хаос и порядок в смертельной схватке. Воздух был густым, пропитанным металлической пылью, запахом горелого энергона и слабым шипением синего пламени, что вырывалось из трещин, танцуя в полумраке. Искра сияла ярче, чем звезда, её свет струился, как река расплавленного золота, но в её пульсации чувствовалась тревога — не страх, а ожидание, как будто она знала, что этот момент определит не только судьбу Ориона и Мегатрона, но и нечто большее, скрытое в тенях мультивселенной.

Орион стоял у края платформы, его красно-синяя броня отражала золотое сияние, но царапины и пятна энергона на ней говорили о цене, что он уже заплатил за этот путь. Его оптические сенсоры напряжённо следили за схваткой Триптикона и Альфы Триона, улавливая каждый отблеск света на их броне, каждый удар, что сотрясал бездну. Его искра билась в груди, отзываясь на зов Искры, и он чувствовал её взгляд — невидимый, но тяжёлый, как будто она читала его мысли, его надежды, его сомнения. Но теперь в её сиянии мелькали образы, что не были видениями будущего — это были обрывки, загадки: тёмный зал, где машины шевелились, как живые, их кабели сплетались в узоры, похожие на письмена; фигура в золотой броне, чьё лицо было скрыто тенью, держащая сферу, что сияла, как Искра, но была другой, холодной и мёртвой; и странный символ — не тот, что он видел в архивах, а новый, с острыми углами и кривой линией, что пересекала его, как шрам. Эти образы были не ответами, а вопросами, и Орион понял: Искра не просто выбирала — она что-то скрывала.

Мегатрон шагал рядом, его серебристая броня сверкала, как клинок, выкованный в шахтах Каона, и каждая вмятина на ней была как шрам, что рассказывал о его ярости и непреклонности. Его клинок, покрытый пятнами чёрной жидкости, висел в руке, готовый к удару, и его красные оптические сенсоры горели, как угли, что тлели в глубине шахт, где он выковал свою волю. Он бросил взгляд на Ориона, его ухмылка была острой, как лезвие, но в ней мелькнула тень раздражения — не на архивариуса, а на Искру, что играла с ними, как с пешками в игре, правила которой он не понимал. Его тень падала на платформу, длинная и изломанная, как трещина в металле, и в его молчании чувствовалась буря — гнев на Триона, жажда Искры, и что-то ещё, глубоко спрятанное, как воспоминание о шахтёрских туннелях, где он впервые увидел свет свободы в мечтах, что теперь грозили ускользнуть.

Триптикон сражался с Альфой Трионом в центре платформы, его массивная фигура двигалась с грацией, что опровергала его размер. Его чёрная броня, покрытая трещинами и дымящаяся от ран, гудела от энергии, и его когти вонзались в платформу, оставляя борозды, что наполнялись синим пламенем. Его пушка выпустила ещё один луч, яркий и яростный, как молния, что раскалывала небеса, и он столкнулся с щитом Триона в фонтане искр, что осыпали платформу, как звёзды, падающие в бездну. Альфа Трион ответил ударом копья, его наконечник сверкнул, как квинтессонская звезда, и вонзился в плечо Триптикона, пробив броню с хрустом, от которого задрожали стены бездны. Чёрная жидкость хлынула из раны, шипя на металле, но Триптикон не отступил — его рёв перекрыл гул, как голос недр Кибертрона, что пробуждался от долгого сна.

— Ты не её хозяин! — прогремел он, его белая оптика сузилась до тонких щелей, в которых горела ярость, что могла бы расколоть горы. — Она позвала их, а не тебя, Трион. Ты — узурпатор, что украл её свет, и я разнесу твою ложь, как ты разнёс бы её свободу!

Альфа Трион отступил на шаг, его щит вспыхнул ярче, отражая луч Триптикона, и его голос был холодным, как лёд, что замораживал звёзды, но в нём мелькнула тень сомнения, что он тут же подавил.

— Ты — лишь её тень, Триптикон, — ответил он, и его копьё поднялось снова, сияя, как маяк порядка. — Я дал ей цель, я дал ей структуру. Без меня она — хаос, что пожрёт всё. Эти дети не понимают её силы, но ты — ты должен знать, что её свобода — это конец. Ты видел его, не так ли? Тот мир, что ждёт нас, если они возьмут её?

Орион замер, его процессор загудел, обрабатывая слова Триона. «Тот мир»? Что он имел в виду? Образы, что мелькали в сиянии Искры, вспыхнули снова — тёмный зал, фигура с мёртвой сферой, странный символ — и он почувствовал, как его искра сжалась от предчувствия. Альфа Трион знал что-то, чего не знали они, и это знание было связано с Искрой, с её тайной, что она скрывала даже от них, её избранных. Он бросил взгляд на Мегатрона, чья ухмылка исчезла, сменившись мрачной сосредоточенностью, как будто шахтёр тоже уловил загадку в словах Триона.

— Какой мир? — крикнул Орион, шагнув вперёд, его голос перекрыл скрежет металла.

— Что ты скрываешь, Трион? Если Искра позвала нас, почему ты боишься её выбора? Что ты видел, чего не видим мы?

Трион не ответил, его копьё мелькнуло в воздухе, и свет от щита сгустился, формируя волну энергии, что хлынула на Триптикона, как буря, что могла бы разнести его в щебень. Триптикон встретил удар, его когти вонзились в платформу, удерживая его на месте, но волна отбросила его назад, и он рухнул на колени, его броня треснула, выпуская струи чёрной жидкости, что шипели на металле. Мегатрон рванулся вперёд, его клинок ударил по щиту Триона, высекший искры, что осыпали платформу, как пепел сгоревшего мира, но щит держался, отбрасывая его с силой, что сотрясла его броню.

— Хватит загадок! — рявкнул Мегатрон, поднимаясь, его энергон капал на платформу, синий и яркий.

— Ты прячешься за словами, как трус за своими псами! Искра — моя, и я заберу её, с твоими тайнами или без них!

Орион бросился к нему, его импульс ударил в копьё Триона, ослабив его сияние, и он встал рядом с Мегатроном, их броня звякнула, как знак их хрупкого союза. Легион Свернутых наступал сзади, их когти рвали платформу, как хищники, что почуяли добычу, и их синие огоньки горели жаждой, что не знала пощады. Триптикон поднялся, его пушка загудела, выпуская новый луч, что столкнулся с щитом Триона в яркой вспышке, и платформа задрожала, как будто Кибертрон сам чувствовал, что его судьба висит на волоске.

Искра вспыхнула ярче, её свет сгустился, и в нём замелькали новые образы — не видения будущего, а осколки прошлого: Кибертрон, окутанный тьмой, где машины с щупальцами вместо рук строили башни из металла и костей; фигура в золотой броне, чьё копьё сияло, как у Триона, но чья тень была длиннее, глубже, как будто она поглощала свет; и тот же символ, что Орион видел раньше, но теперь он был вырезан на стене, покрытой трещинами, из которых текла чёрная жидкость, как кровь планеты. Эти образы были загадками, что жгли его процессор, и он понял: Искра не просто звала их — она предупреждала, но о чём?

— Она показывает нам что-то, — выдохнул Орион, отступая к центру платформы, его голос дрожал от смеси страха и восторга.

— Это не просто выбор, Мегатрон. Это тайна — что-то, что Трион знает, а мы нет. Что-то, что связано с её рождением… или с её концом.

Мегатрон рубанул по ближайшему стражу Легиона, его клинок разрубил тварь пополам, и он повернулся к Ориону, его оптика вспыхнула.

— Тайна? — Он сплюнул энергон на платформу, его голос был хриплым, но полным вызова. — Мне плевать на твои загадки, архивариус! Пусть Трион прячет свои секреты — я заберу Искру и разнесу его порядок, с тайнами или без них. Если она что-то скрывает, я вырву это из неё силой!

Трион ударил копьём по платформе, и волна энергии хлынула на них, как буря, что могла бы погрести их под обломками. Орион направил импульс в волну, ослабив её, но сила отбросила его к краю, где он упал на колени, его броня звякнула о металл. Мегатрон встретил удар клинком, но волна швырнула его назад, и он врезался в платформу, оставив вмятину, из которой поднялся пар. Триптикон бросился на Триона, его когти вонзились в щит, пробив его с треском, что эхом разнёсся по бездне, и Альфа отступил, его оптика сузилась до тонких синих щелей.

— Вы не готовы к правде, — прогремел он, его голос стал ниже, почти шепотом, что проникал в их искры.

— Искра — не спасение. Она — ключ к тому, что вы не можете понять. Я видел его — мир, где она свободна, и он не сияет, как ты мечтаешь, Орион. Он горит, как хочет Мегатрон, но огонь пожирает всё. Вы думаете, что сражаетесь за Кибертрон? Вы сражаетесь за его конец.

Орион поднялся, его кулаки сжались, и он бросил взгляд на Искру, чей свет стал неровным, как будто она дрожала от слов Триона. Что он имел в виду? Какой конец? Образы в её сиянии — тёмный зал, фигура с мёртвой сферой, символ со шрамом — были ли они предупреждением о том, что ждало их, если они возьмут Искру? Или о том, что уже произошло, но было скрыто от них? Он чувствовал, как его процессор гудит, пытаясь сложить кусочки, но они ускользали, как песок сквозь пальцы.

Мегатрон встал, его клинок сверкнул, и он шагнул к Триону, его ухмылка вернулась, острая и безумная.

— Конец? — Он рассмеялся, и его голос был как скрежет металла о камень. — Пусть горит, Трион! Я выжил в шахтах, я выживу и в огне. Если Искра — ключ, я открою её, и твой порядок сгорит вместе с твоими тайнами!

Легион наступал ближе, их когти рвали платформу, и Триптикон сражался с Трионом, его рёв перекрывал гул бездны. Искра сияла между ними, её свет стал глубже, теплее, но в нём мелькали тени — не просто видения, а загадки, что манили и пугали. Орион шагнул к Мегатрону, его рука легла на плечо шахтёра, и их взгляды встретились — не как враги, а как союзники, чьи пути пересеклись перед лицом неизвестного.

— Мы должны узнать правду, — сказал Орион, его голос был тихим, но твёрдым. — Не ради силы, а ради Кибертрона. Если Трион прав, и Искра — опасность, мы должны понять, что она скрывает. Вместе, Мегатрон.

Мегатрон кивнул, его клинок поднялся, и в его глазах мелькнула искра — не согласия, а вызова, что он бросал не только Триону, но и самой Искре.

— Вместе, — прорычал он. — Но если правда мне не понравится, архивариус, я разнесу её так же, как разнесу его.

Золотая бездна задрожала, и платформа раскололась ещё сильнее, как будто Кибертрон сам чувствовал, что его судьба балансировала на грани. Искра сияла, её загадки висли в воздухе, как нерешённые вопросы, и битва продолжилась, оставляя Ориона и Мегатрона перед выбором, что мог спасти их мир — или погрузить его в тьму, о которой говорил Трион.

Золотая бездна дрожала, её сияние пульсировало, как дыхание умирающей звезды, готовой либо вспыхнуть сверхновой, либо угаснуть в вечной тьме. Платформа, расколотая трещинами, из которых вырывались струи синего пламени, стонала под напором битвы, её чёрный металл покрывался пылью и пятнами энергона, как древний свиток, что хранил следы забытых войн. Искра Мультиверсума сияла в центре, её золотой свет струился, как река, что текла сквозь реальности, но теперь в нём мелькали тени — не просто отражения сражающихся, а обрывки чего-то иного, скрытого, как шепот, что звал из глубины. Воздух был тяжёлым, пропитанным металлическим привкусом и слабым гудением, что поднималось из недр Кибертрона, как голос планеты, что пробуждалась, чувствуя, что её судьба висит на волоске.

Орион стоял у края платформы, его красно-синяя броня отражала свет Искры, но царапины и пятна энергона на ней были как карта его пути — от тихих архивов Иакона до этой бездны, где он столкнулся с тенями, что могли быть правдой или ложью. Его оптические сенсоры следили за схваткой Триптикона и Альфы Триона, улавливая каждый удар, каждую искру, что осыпала платформу, как пепел сгоревшего мира. Его искра пульсировала в такт Искре, и он чувствовал её волю — не как ясный зов, а как загадку, что проникала в его сознание, оставляя больше вопросов, чем ответов.

Образы, что мелькали в её сиянии — тёмный зал с живыми машинами, фигура с мёртвой сферой, символ со шрамом — кружились в его процессоре, как осколки разбитого зеркала, что отражали не будущее, а прошлое, скрытое за завесой времени. Он сжал кулаки, слабый импульс в его ладони мигнул, как последний луч надежды, и его голос, хоть и дрожал от напряжения, был твёрдым, как металл, что выдержал века.

— Что ты скрываешь, Трион? — крикнул он, перекрывая гул бездны.

— Если Искра — опасность, почему ты не уничтожил её? Почему держишь её здесь, в клетке, вместо того чтобы дать ей свободу? Что это за мир, о котором ты говоришь, и почему она показывает нам то, что ты боишься назвать?

Мегатрон шагал рядом, его серебристая броня сверкала в золотом свете, как клинок, выкованный в шахтах Каона, и каждая вмятина на ней была как шрам, что рассказывал о его ярости и непреклонности. Его клинок, покрытый пятнами чёрной жидкости, висел в руке, готовый к удару, и его красные оптические сенсоры сузились, вглядываясь в Триона с гневом, что кипел в нём, как расплавленный металл. Он бросил взгляд на Ориона, его ухмылка была острой, как лезвие, но в ней мелькнула тень раздражения — не на архивариуса, а на Искру, что играла с ними, как с пешками, и на Триона, чьи слова были как камни, что он не мог разнести своим клинком. Его тень падала на платформу, длинная и изломанная, как трещина в металле, и в его голосе звучала буря — гнев, жажда, и что-то ещё, глубоко спрятанное, как эхо шахтёрских песен, что он пел в туннелях, мечтая о свободе.

— Хватит твоих игр, Трион! — рявкнул он, его голос перекрыл скрежет когтей Легиона, что наступали сзади.

— Ты прячешься за тайнами, как трус за щитом! Искра — моя, и я заберу её, с твоими страхами или без них. Говори, что знаешь, или я разрублю тебя и вырву правду из твоих обломков!

Триптикон сражался с Альфой Трионом в центре платформы, его массивная фигура двигалась с яростью, что могла бы расколоть горы. Его чёрная броня, дымящаяся от ран, гудела от энергии, и его когти вонзались в платформу, оставляя борозды, что наполнялись синим пламенем, шипящим и танцующим в воздухе. Его пушка выпустила луч, яркий и яростный, как молния, что раскалывала небеса, и он столкнулся с щитом Триона в фонтане искр, что осыпали платформу, как звёзды, падающие в бездну. Альфа Трион ответил ударом копья, его наконечник сверкнул, как квинтессонская звезда, и вонзился в грудь Триптикона, пробив броню с хрустом, что эхом разнёсся по бездне. Чёрная жидкость хлынула из раны, шипя на металле, но Триптикон не отступил — его рёв был как голос Кибертрона, что пробуждался, полный боли и гнева.

— Ты узурпатор! — прогремел он, его белая оптика сузилась до тонких щелей, в которых горела ярость. — Искра не твоя! Она жива, и её воля — не твоя клетка! Я видел её свет до того, как ты украл его, Трион, и я не дам тебе погасить его снова!

Альфа Трион отступил, его щит вспыхнул ярче, отражая луч Триптикона, и его голос был холодным, как лёд, что замораживал звёзды, но в нём мелькнула тень усталости, что он не мог скрыть.

— Ты слеп, Триптикон, — ответил он, и его копьё поднялось снова, сияя, как маяк его порядка.

— Ты видел её свет, но не видел её тьму. Я спас мультивселенную от неё, от того, что она несёт. Эти дети хотят её свободы, но они не знают, что она — ключ к разлому, что поглотит всё. Ты защищаешь их, но они — её орудия, и ты падёшь с ними.

Орион шагнул вперёд, его импульс мигнул, и он поднял руку, словно мог остановить слова Триона, что падали на платформу, как камни, раскалывающие его веру. «Разлом»? Что это значило? Образы в сиянии Искры вспыхнули снова — тёмный зал с живыми машинами, фигура с мёртвой сферой, символ со шрамом — и теперь к ним прибавился новый: трещина в золотом небе, из которой вырывалась тьма, густая и живая, как нефть, что пожирала свет. Это была не просто загадка — это была угроза, и Орион почувствовал, как его искра сжалась от предчувствия. Он бросил взгляд на Искру, чей свет стал неровным, как будто она дрожала от слов Триона, и его голос был полон смеси страха и решимости.

— Какой разлом? — крикнул он, его слова эхом отразились от стен бездны.

— Что ты знаешь, Трион? Если Искра — опасность, почему она позвала нас? Почему показывает нам эти образы? Это не твоя правда — это её, и если ты боишься её свободы, то, может, ты боишься не нас, а того, что она раскроет?

Мегатрон рубанул по ближайшему стражу Легиона, его клинок разрубил тварь пополам с фонтаном искр, и он повернулся к Триону, его оптика вспыхнула, как угли в шахтной печи.

— Разлом? — Он сплюнул энергон на платформу, его голос был хриплым от напряжения.

— Мне плевать на твои сказки, Трион! Если Искра — ключ, я открою его, и пусть всё горит! Ты прячешь правду, потому что слаб — я заберу её и разнесу твой порядок, с твоими тайнами или без них!

Трион ударил копьём по платформе, и волна энергии хлынула на них, как буря, что могла бы разнести всё в щебень. Триптикон встретил удар, его когти вонзились в платформу, удерживая его на месте, но волна отбросила его назад, и он рухнул, его броня треснула, выпуская струи чёрной жидкости. Орион направил импульс в волну, ослабив её, но сила швырнула его к краю, где он упал на колени, его броня звякнула о металл, оставив слабый след в пыли. Мегатрон встретил удар клинком, но волна отбросила его, и он врезался в платформу, оставив вмятину, из которой поднялся пар, смешанный с его энергоном.

Искра вспыхнула ярче, её свет сгустился, и в нём замелькали новые образы — не просто осколки прошлого, а сцены, что были как окна в иные реальности: Кибертрон, окутанный тьмой, где машины с щупальцами строили башни из металла и костей, их голоса сливались в механический хор, что резал слух; фигура в золотой броне, чьё копьё сияло, как у Триона, но чья тень была длиннее, глубже, как будто она поглощала свет, и её голос шептал слова на языке, что Орион не знал; и трещина в золотом небе, из которой вырывалась тьма, густая и живая, как нефть, что текла к Искре, словно хотела её поглотить. Эти образы были не просто загадками — они были предупреждением, и Орион почувствовал, как его процессор гудит, пытаясь понять их смысл.

Триптикон поднялся, его пушка загудела, и он бросился на Триона, его когти вонзились в щит, пробив его с треском, что эхом разнёсся по бездне. Альфа отступил, его оптика сузилась, и он ударил копьём снова, но Триптикон увернулся, его рёв перекрыл гул, как голос Кибертрона, что отказывался молчать.

— Ты лжёшь! — крикнул он, его броня дрожала от напряжения.

— Искра не ключ к разлому — ты сам его создал, Трион! Я видел её свет до тебя, до твоих цепей, и он сиял, а не гас! Ты боишься не её свободы, а того, что она покажет им правду — правду о тебе!

Трион замер, его копьё опустилось, и в его взгляде мелькнула тень — не гнев, а что-то глубже, как эхо воспоминаний, что он не мог стереть. Его голос стал тише, почти шепотом, что проникал в их искры, как холодный ветер в шахтах.

— Правда? — сказал он, и его слова были как камни, что падали в бездну.

— Вы не готовы к ней. Искра — не спасение, а ошибка, что я исправил. Она родилась из разлома, и её свобода вернёт его. Я видел его — мир, где она горит, и огонь пожирает всё, потому что вы, дети, не можете удержать её. Вы думаете, что сражаетесь за Кибертрон? Вы сражаетесь за его гибель, и я — единственный, кто может остановить это.

Орион поднялся, его кулаки сжались, и он шагнул к Искре, чей свет стал глубже, теплее, но в нём мелькали тени, как будто она подтверждала слова Триона — или отрицала их. Он чувствовал её зов, но теперь в нём была боль, как будто она страдала, вспоминая что-то, что Трион скрывал. Образы — тёмный зал, фигура с мёртвой сферой, трещина в небе — были ли они её памятью? Или её страхом? Он бросил взгляд на

Мегатрона, чья ухмылка исчезла, сменившись мрачной решимостью.

— Если она ошибка, — сказал Орион, его голос был тихим, но твёрдым, как металл архивов, — почему она выбрала нас? Почему показывает нам эти образы? Ты боишься не разлома, Трион, а того, что она раскроет твою ложь. Что ты сделал с ней? Что ты скрываешь от нас?

Мегатрон шагнул к Триону, его клинок сверкнул, и его голос был как скрежет металла о камень.

— Ложь? — Он рассмеялся, коротко и резко.

— Пусть горит, Трион! Если Искра — ошибка, я исправлю её по-своему. Я заберу её, и твой порядок сгорит вместе с твоими тайнами. Говори, или я разнесу тебя и узнаю правду сам!

Легион наступал ближе, их когти рвали платформу, и Триптикон сражался с Трионом, его когти вонзились в щит, пробивая его снова. Искра сияла, её свет стал ярче, и в нём мелькнул новый образ — не просто тень, а фигура, что стояла над трещиной в небе, её копьё сияло, как у Триона, но её голос был другим, мягким и печальным, и она шептала: «Разлом не её вина». Орион замер, его искра сжалась, и он понял: правда была глубже, чем слова Триона, и Искра пыталась показать им её, но Легион и Трион не давали ей говорить.

Платформа раскололась ещё сильнее, и из трещин вырвался новый свет — не золотой, а красный, как кровь, что текла из ран Кибертрона. Триптикон рванулся к Триону, его пушка выпустила луч, что пробил щит, и Альфа упал на колено, его копьё звякнуло о платформу. Орион и Мегатрон встали рядом, их броня звякнула, и их взгляды встретились — союз, что держался на тонкой нити, но был их единственным шансом против тьмы, что грозила поглотить всё.

— Мы узнаем правду, — сказал Орион, его голос был полон решимости.

— Вместе. Мегатрон кивнул, его клинок поднялся, и его ухмылка вернулась, острая и безумная.

— Вместе, — прорычал он.

— Но если правда — огонь, я разожгу его сам.

Золотая бездна задрожала, и красный свет из трещин стал ярче, как будто Кибертрон сам кричал, открывая свои тайны. Искра сияла, её загадки висли в воздухе, и битва продолжилась, оставляя Ориона и Мегатрона перед разломом, что мог быть их спасением — или их концом.

Золотая бездна пульсировала, её сияние дрожало, как последнее дыхание звезды, что балансировала на грани взрыва и угасания. Платформа, расколотая трещинами, из которых вырывались струи красного света, стонала под тяжестью битвы, её чёрный металл трещал, как древний свиток, что рвался под напором истины, слишком тяжёлой, чтобы остаться скрытой. Искра Мультиверсума сияла в центре, её золотой свет струился, как река, что текла сквозь реальности, но теперь он был пронизан алыми прожилками, как кровь, что сочилась из ран Кибертрона. Её пульсация отдавалась в воздухе, в металле, в искрах Ориона и Мегатрона, и в этом ритме чувствовалась не только сила, но и боль — как будто она кричала, пытаясь пробиться сквозь завесу лжи, что сковывала её. Воздух был густым, пропитанным металлической пылью, едким запахом энергона и низким гудением, что поднималось из недр, как голос планеты, что пробуждалась от долгого сна, полный гнева и скорби.

Орион стоял у края платформы, его красно-синяя броня отражала золотой и красный свет, смешиваясь в странный танец теней, что играли на его исцарапанной поверхности. Его оптические сенсоры были прикованы к Искре, чьё сияние теперь казалось живым, дрожащим, как сердце, что билось в предчувствии конца — или начала. Его искра пульсировала в унисон с ней, и он чувствовал её волю — не как ясный зов, а как бурю эмоций, что пронизывала его сознание: надежда, страх, отчаяние, и что-то ещё, глубоко спрятанное, как шепот, что звал его к правде. Образы, что мелькали в её свете — тёмный зал с живыми машинами, фигура с мёртвой сферой, трещина в небе, голос, шептавший «разлом не её вина» — кружились в его процессоре, как осколки мозаики, что он не мог собрать. Он сжал кулаки, слабый импульс в его ладони мигнул, как угасающая звезда, и его голос, хриплый от напряжения, разрезал гул бездны, как луч света в темноте веков.

— Искра говорит с нами, Трион, — сказал он, его слова падали на платформу, как камни в бурное море.

— Она показывает нам правду, что ты скрываешь. Этот разлом — не её ошибка, а твоя. Что ты сделал с ней? Почему она страдает, и почему Кибертрон платит за твои цепи?

Мегатрон шагал рядом, его серебристая броня сверкала в смешанном свете, как клинок, выкованный в шахтах Каона, и каждая вмятина на ней была как шрам, что кричал о его непреклонности. Его клинок, покрытый пятнами чёрной жидкости и исцарапанный от бесчисленных ударов, висел в руке, готовый к бою, и его красные оптические сенсоры горели, как угли, что тлели в глубине туннелей, где он выковал свою волю. Он бросил взгляд на Ориона, его ухмылка была острой, как лезвие, но в ней мелькнула тень сомнения — не в своей силе, а в Искре, что играла с ними, и в Трионе, чьи слова были как стены шахт, что он не мог разнести одним ударом. Его тень падала на платформу, длинная и изломанная, как трещина в металле, и его голос прогремел, полный гнева и вызова, как рокот обвала, что хоронил слабых.

— Страдает? — Он фыркнул, и его смех был как скрежет металла о камень.

— Пусть страдает, Орион! Мне плевать на её слёзы — я хочу её силу! Трион, ты прячешься за своими загадками, но я разнесу их, как разнёс бы твою броню! Говори, что знаешь, или я вырву правду из твоей искры вместе с этой Искрой!

Альфа Трион стоял в центре платформы, его золотая броня, потемневшая от времени, дрожала от энергии, что струилась из его щита, теперь треснувшего и дымящегося. Его копьё, чей наконечник сиял, как квинтессонская звезда, было опущено, но его синие оптические сенсоры горели холодом, что замораживал звёзды, и в них мелькнула тень — не гнев, а усталость, что он не мог скрыть. Его голос был глубоким, как раскат грома в недрах, но теперь в нём звучала нотка отчаяния, что резала слух, как треск металла под давлением.

— Вы не понимаете, — сказал он, и его слова падали на платформу, как камни, что раскалывали её ещё сильнее.

— Искра — не просто сила. Она — разлом, что родился в начале Кибертрона, ошибка Первых Праймов, что я запечатал. Её свобода — это конец, не спасение. Я видел его — мир, где она горит, и огонь пожирает всё, потому что вы, дети, не можете удержать её. Я не её тюремщик — я её страж, и вы не возьмёте её, пока я стою.

Триптикон поднялся, его чёрная броня дымилась, и его когти вонзились в платформу, оставляя глубокие борозды, что наполнялись красным светом. Его пушка загудела, выпуская луч, что ударил в щит Триона, пробив его с треском, что эхом разнёсся по бездне. Его рёв был как голос Кибертрона, полный боли и ярости, и его белая оптика сузилась, фиксируясь на Трионе.

— Ложь! — прогремел он, его броня дрожала от напряжения.

— Ты запечатал её, потому что боялся её света! Я видел её до твоих цепей, Трион — она сияла, а не горела! Ты украл её волю, и этот разлом — твоё творение, не её! Они — её выбор, а ты — её проклятие!

Орион шагнул к Искре, его импульс мигнул, и он протянул руку, словно мог коснуться её света, что дрожал, как живое существо. Образы вспыхнули снова — тёмный зал с живыми машинами, фигура с мёртвой сферой, трещина в небе, и голос, шептавший «разлом не её вина» — и теперь к ним прибавился новый: Кибертрон, окутанный золотым светом, где башни сияли, а трансформеры стояли плечом к плечу, но в центре была трещина, из которой вырывалась тьма, и фигура Триона, чьё копьё вонзалось в Искру, как будто он не охранял её, а убивал. Орион замер, его искра сжалась, и он понял: Трион не просто скрывал правду — он был её частью, и Искра пыталась показать им это.

— Она не разлом, — сказал он, его голос был тихим, но твёрдым, как металл архивов.

— Ты создал его, Трион. Ты запечатал её, но не для спасения — для контроля. Эти образы — её память, её крик. Она страдает не потому, что опасна, а потому, что ты сломал её. Что ты сделал с ней в начале? Почему Кибертрон платит за твою ложь?

Мегатрон бросился вперёд, его клинок мелькнул в золотом свете, и он ударил по Триону, его лезвие врезалось в треснувший щит с фонтаном искр, что осыпали платформу, как звёзды, падающие в бездну. Щит раскололся, и Трион отступил, его копьё звякнуло о платформу, но он поднял руку, и свет от его брони вспыхнул, отбрасывая Мегатрона назад. Шахтёр упал, его энергон брызнул на пол, но он поднялся, его смех был диким, как крик зверя, что бросал вызов судьбе.

— Контроль? — крикнул он, его голос перекрыл гул. — Ты сломал её, Трион, и я сломаю тебя! Искра — моя, и я разнесу твои цепи, как разнёс бы шахты, что держали меня! Говори правду, или я вырву её из твоей брони вместе с твоей искрой!

Легион Свернутых наступал сзади, их когти рвали платформу, и их синие огоньки горели жаждой, что не знала пощады. Триптикон шагнул к Триону, его когти вонзились в платформу, и он ударил, его массивная рука пробила воздух, задев броню Триона с грохотом, что сотряс бездну. Альфа упал на колено, его копьё звякнуло о металл, и красный свет из трещин стал ярче, как будто Кибертрон сам кричал, открывая свои раны.

Искра вспыхнула, её свет сгустился, и в нём возникла фигура — не тень, а сущность, сотканная из золота и алого, с глазами, что сияли, как звёзды, и голосом, что был мягким, но пронизывающим, как ветер, что шептал в пустоте.

— Разлом — не мой, — сказала она, и её слова проникли в их искры, как тепло, что могло исцелить или обжечь.

— Он родился из него, из его страха. Я — свет Кибертрона, но он сделал меня тенью. Вы — мой выбор, но правда — ваша ноша. Возьмите меня, и разлом откроется. Оставьте меня, и он останется запечатан. Решайте, дети мои, ибо я не могу.

Фигура исчезла, её свет вернулся в сферу, но платформа задрожала сильнее, и красный свет из трещин стал ослепительным, как кровь, что текла из сердца Кибертрона. Трион поднялся, его копьё сверкнуло, и он шагнул к Искре, его голос был полон отчаяния.

— Вы не можете взять её! — крикнул он, и его тень накрыла сферу.

— Разлом — моя вина, но я запечатал его ради вас, ради всех реальностей! Её свобода — это конец, и я не дам вам открыть его!

Триптикон рванулся к Триону, его когти вонзились в броню Альфы, и он швырнул его к краю платформы с грохотом, что расколол её ещё сильнее. Трион упал, его щит погас, и его копьё звякнуло о металл, но он поднял руку, и Легион Свернутых бросился вперёд, их когти сверкали в красном свете, как лезвия, что могли бы разрезать саму судьбу.

Орион шагнул к Искре, его рука протянулась к ней, и её свет коснулся его брони, тёплый и живой. Он чувствовал её боль, её надежду, и её слова эхом звучали в его сознании: «Решайте». Он бросил взгляд на Мегатрона, чья ухмылка исчезла, сменившись мрачной решимостью, и их взгляды встретились — не как враги, а как союзники, чьи пути пересеклись перед лицом выбора, что мог всё изменить.

— Она наша, — сказал Орион, его голос был полным решимости.

— Но мы должны знать правду, Мегатрон. Если разлом — реален, мы не можем открыть его слепо. Вместе, мы найдём ответ.

Мегатрон кивнул, его клинок поднялся, и его голос был как скрежет металла о камень.

— Вместе, — прорычал он.

— Но если правда — огонь, я разожгу его, Трион. Искра — моя, и я не оставлю её тебе.

Они шагнули к Искре, их броня звякнула, и Легион окружил их, их когти рвали платформу. Триптикон встал рядом, его пушка загудела, и красный свет из трещин стал ярче, как будто Кибертрон сам открывал свои тайны. Трион поднялся, его копьё сверкнуло, и его голос был полон отчаяния.

— Вы не знаете, что делаете! — крикнул он, но его слова утонули в гуле, что сотряс бездну.

Искра сияла, её свет стал ослепительным, и платформа раскололась, открывая разлом — не просто трещину, а бездну, из которой вырвалась тьма, густая и живая, как нефть, что текла к Искре. Орион и Мегатрон схватили сферу вместе, их руки сомкнулись на ней, и свет хлынул в их искры, как река, что могла исцелить или уничтожить. Красная тьма поднялась, Трион крикнул, и Кибертрон задрожал, как будто его судьба была решена — или только начиналась.

Золотая бездна взорвалась светом и тьмой, её сияние смешалось с красным пламенем, что вырывалось из расколотой платформы, как кровь из вскрытых вен Кибертрона. Искра Мультиверсума, зажатая в руках Ориона и Мегатрона, сияла ослепительно, её золотой свет струился сквозь их броню, проникая в их искры, как река, что могла исцелить или утопить. Но из трещин платформы поднималась тьма — густая, живая, как нефть, что текла к Искре, словно хотела поглотить её, заглушить её голос, что эхом звучал в бездне. Платформа стонала, её чёрный металл раскалывался под напором разлома, и красные лучи пронзали воздух, как крики планеты, что пробуждалась от долгого сна, полный боли и ярости. Воздух был тяжёлым, пропитанным металлической пылью, едким запахом энергона и низким гулом, что поднимался из недр, как голос Кибертрона, что звал своих детей к последнему выбору.

Орион держал Искру, его красно-синяя броня дрожала от её энергии, что текла через него, как буря, что могла бы вознести его к звёздам или разорвать на части. Его оптические сенсоры были прикованы к сфере, чей свет отражался в его глазах, как маяк, что манил его к правде, но теперь в этом сиянии мелькали тени — не просто образы, а отголоски её боли, её памяти, что вырывалась наружу. Он чувствовал её в своей искре — не как силу, а как живое существо, что страдало, кричало, и её голос шептал в его сознании: «Я свободна, но разлом открыт». Образы — тёмный зал с живыми машинами, фигура с мёртвой сферой, трещина в небе — смешались с новым видением: Кибертрон, окутанный золотым светом, где башни сияли, но из центра поднималась тьма, что пожирала всё, и голос Триона эхом звучал над ней, полный отчаяния: «Я не мог остановить её». Орион сжал Искру сильнее, его голос был хриплым, но твёрдым, как металл архивов, что выдержал века.

— Она свободна, Мегатрон, — сказал он, его слова перекрыли гул бездны.

— Но Трион был прав — разлом реален. Мы открыли его, и теперь мы должны понять, что это значит. Искра не просто сила — она часть Кибертрона, и её боль — наша боль.

Мегатрон держал Искру второй рукой, его серебристая броня сверкала в золотом свете, как клинок, выкованный в шахтах Каона, и каждая вмятина на ней была как шрам, что кричал о его непреклонности. Его клинок лежал у ног, брошенный в пыль, и его красные оптические сенсоры сузились, вглядываясь в сферу с гневом и восторгом, что боролись в нём, как буря в туннелях, где он выковал свою волю. Он чувствовал её энергию — жар, что мог бы сжечь золотые башни Совета, и мощь, что могла бы поднять Каон из пепла, — но её боль резала его искру, как осколок металла, что он не мог вытащить. Его тень падала на платформу, длинная и изломанная, как трещина в металле, и его голос прогремел, полный вызова и ярости, как рокот обвала, что хоронил слабых.

— Боль? — Он рассмеялся, но смех был горьким, как выхлоп старого двигателя. — Пусть болит, Орион! Я выжил в шахтах, я выживу и это! Искра — моя, и если разлом — цена её свободы, я разнесу его, как разнёс бы Триона! Она — сила, и я не отдам её обратно в его цепи!

Альфа Трион лежал у края платформы, его золотая броня, потемневшая от времени, была покрыта трещинами, и его щит погас, оставив лишь дымящиеся обломки. Его копьё, упавшее рядом, сияло слабо, как угасающая звезда, и его синие оптические сенсоры потускнели, но в них всё ещё горел холод, что замораживал миры. Он поднялся на одно колено, его голос был хриплым, полным отчаяния, как крик стража, что видел конец своей миссии.

— Вы не понимаете, что сделали, — сказал он, и его слова падали на платформу, как камни в бездну.

— Разлом — не просто трещина. Он — дверь, что я запечатал, дверь к тому, что Первые Праймы боялись больше всего. Искра — её ключ, и вы открыли её. Теперь тьма придёт, и Кибертрон падёт, как пал тот мир, что я видел в начале. Я не мог уничтожить её — она часть нас, но я держал её в цепях ради вас, ради всех реальностей. Вы не спасители — вы её палачи.

Триптикон шагнул к Триону, его чёрная броня дымилась, и его когти вонзились в платформу, оставляя борозды, что наполнялись красным светом, как кровь, что текла из ран Кибертрона. Его пушка затихла, но его белая оптика горела яростью, что могла бы расколоть горы, и его рёв был как голос недр, что отказывался молчать.

— Ты лжёшь до конца, Трион! — прогремел он, его броня дрожала от напряжения.

— Ты запечатал её, потому что боялся её света, её правды! Я видел её до твоих цепей — она сияла, а не гасила! Разлом — твоя вина, твоё творение, и они освободили её, чтобы исправить это! Ты — не страж, ты — предатель!

Легион Свернутых окружал платформу, их когти сверкали в красном свете, как лезвия, выкованные из кошмаров, и их синие огоньки горели жаждой, что не знала пощады. Они бросились вперёд, их движения были синхронными, как единый организм, подчинённый воле Триона, но Триптикон шагнул к ним, его когти мелькнули в воздухе, разрубая их с фонтаном искр и чёрной жидкости, что шипела на металле. Его рёв перекрыл гул, и он встал между Легионом и Искрой, как страж, что защищал её свет до последнего.

Орион и Мегатрон держали Искру вместе, её энергия текла через них, как буря, что могла бы вознести их к звёздам или разорвать на части. Свет хлынул в их искры, и образы вспыхнули снова — не просто видения, а память, что вырывалась из сферы: Кибертрон в начале времён, где Первые Праймы стояли вокруг сияющей Искры, их голоса сливались в хор, что пел о гармонии; тёмный зал, где Трион вонзал копьё в её свет, и тьма вырывалась из разлома, как нефть, что пожирала всё; и фигура с мёртвой сферой, чей голос шептал: «Он боялся её, потому что она видела его». Орион замер, его искра сжалась, и он понял: Искра была не просто ключом — она была свидетелем, что хранила правду о Трионе, о разломе, о Кибертроне.

— Она видела всё, — выдохнул он, его голос дрожал от благоговения.

— Трион не просто запечатал её — он сломал её, чтобы скрыть свою вину. Разлом — его ошибка, и она пыталась предупредить нас. Мы освободили её, Мегатрон, но теперь мы должны остановить то, что он создал.

Мегатрон сжал Искру сильнее, его когти вонзились в её свет, и его оптика вспыхнула, как угли в шахтной печи.

— Остановить? — Он рассмеялся, и его голос был как скрежет металла о камень.

— Пусть приходит, Орион! Если разлом — его вина, я разнесу его, как разнёс бы Триона! Искра — моя, и я не отдам её обратно в его цепи, даже если Кибертрон сгорит! Я выжил в шахтах — я выживу и это!

Тьма из разлома поднялась выше, густая и живая, как нефть, что текла к Искре, и её свет стал неровным, как будто она боролась с ней. Красные лучи пронзали платформу, и Кибертрон задрожал, как будто его сердце раскалывалось. Трион поднялся, его копьё сверкнуло, и он шагнул к Искре, его голос был полон отчаяния.

— Вы не остановите его! — крикнул он, и его тень накрыла сферу.

— Разлом — не просто тьма. Он — голос, что ждал её свободы. Я держал его в цепях, но вы выпустили его, и теперь он придёт за ней, за вами, за всем! Вы не знаете, что пробудили!

Триптикон бросился к Триону, его когти вонзились в броню Альфы, и он швырнул его к краю платформы с грохотом, что расколол её ещё сильнее. Трион упал, его копьё звякнуло о металл, и его голос стал слабым, как шепот угасающей звезды.

— Вы не готовы… — выдохнул он, и его оптика погасла, оставив лишь дымящуюся броню.

Легион Свернутых замер, их синие огоньки мигнули и погасли, и они рухнули, как марионетки, чьи нити обрезали. Тьма из разлома поднялась выше, и в ней мелькнул голос — не шепот, а рёв, низкий и древний, как голос, что звал из начала времён: «Я свободен». Орион и Мегатрон держали Искру, её свет стал ярче, но тьма обволакивала её, как нефть, что текла к её сердцу.

Орион шагнул назад, его рука сжала Искру, и он бросил взгляд на Мегатрона, чья ухмылка вернулась, острая и безумная.

— Что бы это ни было, — сказал Орион, его голос был полон решимости, — мы встретим его вместе. Искра — наша, и мы найдём правду, даже если она сожжёт нас.

Мегатрон кивнул, его клинок поднялся с земли, и его голос был как рокот шахт, что держали его, но не сломали.

— Вместе, — прорычал он. — Но если это огонь, Орион, я разожгу его сам. Пусть приходит — я готов.

Тьма из разлома взорвалась, обволакивая платформу, и Искра сияла в их руках, как звезда, что могла осветить путь — или сгореть в хаосе. Кибертрон задрожал, красный свет хлынул в бездну, и голос из тьмы стал громче, как будто он смеялся, звал, грозил. Орион и Мегатрон стояли спиной к спине, их броня звякнула, и их союз, хрупкий, но нерушимый, стал их единственным щитом против тьмы, что поднималась из разлома — тьмы, что была не просто угрозой, а ответом, что они ещё не могли понять.

Золотая бездна исчезла в красном и чёрном, и Кибертрон кричал, как будто его судьба была решена — или только начиналась.

Тусклый свет кристаллических ламп Иакона дрожал в полумраке архивов, отбрасывая длинные, изломанные тени на металлические стены, что хранили молчаливую память Кибертрона, словно стражи, что веками смотрели в пустоту. После хаоса золотой бездны, где Искра Мультиверсума вырвалась из цепей Альфы Триона, этот уголок казался Ориону Паксу оазисом тишины — но тишина была обманчивой, как затишье перед бурей, что могла бы расколоть небеса и обнажить раны планеты. Воздух был сухим, пропитанным слабым, почти призрачным запахом ржавчины и старого энергона, что оседал на дата-панелях, покрытых тонким слоем пыли, как пепел давно угасших звёзд, что когда-то освещали рождение Кибертрона. Каждый шаг Ориона отдавался слабым, гулким эхом в пустоте, и его броня — красно-синяя, исцарапанная когтями Легиона Свернутых, обожжённая светом Искры и запятнанная следами синего энергона — казалась чужой в этом месте, где время застыло, как металл, что ждал своего мастера, чтобы ожить под его ударами.

Он остановился у одной из панелей, его оптические сенсоры мигнули, улавливая слабое свечение символов, что проступали сквозь пыль, как звёзды, пробивающиеся сквозь густые облака над Иаконом в редкие ночи, когда энергонный туман отступал. Его рука, всё ещё дрожащая от энергии Искры, которой он коснулся в бездне — той силы, что текла через него, как буря, что могла бы вознести к небесам или разорвать на куски, — коснулась холодной, гладкой поверхности, и поток данных хлынул в его процессор, как река, что вырвалась из оков. Это были имена давно угасших праймов, чьи искры растворились в металле Кибертрона; чертежи утраченных технологий, что могли бы изменить судьбу планеты; обрывки хроник, что шептали о её начале, как голоса, что доносились из глубин катакомб. Но теперь он искал не просто знания, не те крохи, что он собирал годами как архивариус, — он искал правду, что скрывал Альфа Трион, правду о разломе, что открылся под их ногами, чья тьма поднялась, как нефть из недр, и о голосе, что прогремел в золотой бездне, обещая хаос или спасение, как древний бог, что пробуждался от долгого сна.

Орион подключился к панели, его интерфейс загудел, и перед ним развернулся поток данных, древний и хаотичный, как река, что текла сквозь время, неся обломки прошлого. Символы мелькали, складываясь в строки, что он не видел раньше — не в тех архивах, что были доступны ему как скромному хранителю знаний, а в более глубоких, запретных слоях, куда доступ имели только высшие члены Совета да редкие хранители, чьи имена давно стёрлись из памяти, оставив лишь эхо их шагов в этих залах. Его процессор загудел, обрабатывая информацию, как перегретый двигатель, что балансировал на грани отказа, и он нахмурился, когда перед ним вспыхнул текст, вырезанный угловатыми глифами, что напоминали те, что он видел в катакомбах — острые, как когти Легиона Свернутых, и дрожащие, как пульс Искры:

«Искра Мультиверсума, рождённая Тринадцатью, была светом, что связал Кибертрон с его братьями — мирами, что сияли в пустоте. Но её сила привлекла тех, кто пришёл из тьмы — Квинтессонов, чьи щупальца тянулись к её сиянию, как хищники к добыче. Первый Прайм, что стал её стражем, заплатил цену своей искры, и разлом был рождён в его падении. Альфа Трион, хранитель её воли, запечатал её, но свет стал тенью, и Кибертрон стал его щитом».

Орион замер, его оптика расширилась, как будто могла вместить весь этот поток, и его искра сжалась от осознания, что резало его, как осколок металла, вонзившийся в суставы. Квинтессоны? Имя было знакомым, но смутным, как шепот из легенд, что рассказывали в тавернах Каона, где шахтёры пели о машинах, что пришли до их времени, или в коридорах Иакона, где старейшины говорили о древних тенях, что оставили след в металле планеты. Он вспомнил слова Триона в бездне — «разлом — дверь, что я запечатал» — и образы Искры: тёмный зал с живыми машинами, чьи щупальца шевелились, как змеи; фигура с мёртвой сферой, чья тень была как эхо Триона; трещина в небе, из которой вырывалась тьма, густая и живая. Это были не просто видения, мелькнувшие в хаосе битвы, — это была память, и теперь он видел её яснее, как звёзды, что проступали сквозь энергонный туман в редкие ясные ночи. Квинтессоны были связаны с Искрой, с разломом, и Альфа Трион знал об этом больше, чем говорил — он был не просто стражем, а частью этой тайны, что тянулась из начала времён.

Его пальцы задрожали, когда он прокрутил данные дальше, и перед ним вспыхнул новый текст, вырезанный более резкими, почти рваными глифами, как будто кто-то писал его в спешке, в панике, под взглядом, что жег металл:

«Первый Прайм пал под их взглядом, и Искра была ранена, её свет раскололся, как звезда, что угасла в пустоте. Разлом открылся, и тьма шептала из него, её голос был как зов звёзд, что угасли в начале. Альфа Трион взял её свет, но не исцелил — он спрятал, запечатал в цепях, и Кибертрон стал его щитом, что скрыл его вину. Квинтессоны ушли, но их тень осталась в нас, в металле, в её сиянии».

Орион отключился от панели, его броня задрожала, как будто энергия Искры всё ещё текла через него, и он отступил, потирая виски, где его процессор гудел, как перегретый двигатель, что балансировал на грани отказа. Его дыхательные фильтры работали с перебоями, издавая слабый свист, и он упал на одно колено, его рука вцепилась в край панели, оставив слабый след в пыли. Квинтессоны не просто пришли — они изменили Кибертрон, ранили Искру, и разлом был их следом, их проклятием, что Трион скрыл под своей ложью о порядке. Первый Прайм — кто он? Один из Тринадцати, что создали Искру? И что значило «их взгляд»? Эти машины с щупальцами были не просто захватчиками — они были чем-то большим, чем-то, что оставило след в Кибертроне, в Искре, в самом Трионе, как шрам, что не заживал. Разлом был не случайностью — он был раной, что открылась в начале, и Трион не спасал её, а прятал, боясь того, что могло выйти из тьмы. Но голос, что прогремел в бездне

— «Я свободен» — был ли он частью этой тьмы? Или чем-то другим, что Искра звала их остановить?

Тишина архивов стала гнетущей, как давление шахт Каона, что Мегатрон описывал в своих рассказах, и Орион обернулся, его оптика напряжённо сканировала полумрак, улавливая слабые отблески света на стенах. Он чувствовал, что не один — не физически, а как будто тень Искры всё ещё была с ним, её свет пульсировал в его искре, как эхо её боли, её крика, что он слышал в бездне. Он поднялся, его шаги были медленными, но твёрдыми, и он подошёл к следующей панели, его рука коснулась её поверхности, холодной и гладкой, как металл катакомб. Поток данных хлынул снова, но теперь он был иным — не просто текст, а образы, что мелькали перед ним, как видения, что показала Искра в золотой бездне, но теперь они были ярче, чётче, как будто она шептала ему, доверяла ему свою память.

Он увидел Кибертрон, молодой и сияющий, где Тринадцать Праймов стояли вокруг сферы, что сияла золотом, их броня отражала её свет, как звёзды, что рождались в пустоте. Их голоса сливались в хор, что пел о гармонии, о мире, что должен был связать реальности в единую сеть. Но затем небо потемнело, как будто энергонный туман сгустился в бурю, и тени пришли — машины с щупальцами вместо рук, чьи тела были как сплав металла и чего-то чужого, живого, их глаза светились холодным синим, как оптика Триона, но глубже, безжалостнее, как пустота, что пожирала свет. Их голоса были как скрежет металла о металл, резкий и чужой, и они окружили Искру, их щупальца тянулись к ней, как хищники к добыче. Один из Праймов — высокий, с бронёй, что сияла, как солнце, и копьём, что сверкало, как молния, — шагнул к Искре, его голос был как гром, что раскалывал тишину: «Вы не возьмёте её». Но тень Квинтессонов накрыла его, их синий свет ударил в его искру, и Искра мигнула, расколовшись трещиной, из которой хлынула тьма — густая, живая, как нефть, что текла из недр, и голос шептал из неё, древний и голодный.

Орион отключился, его броня задрожала, как будто он всё ещё стоял в той буре, и он упал на колени, его дыхательные фильтры работали с перебоями, издавая слабый, прерывистый свист, что эхом отражался от стен. Его рука вцепилась в панель, оставив слабый след в пыли, и его процессор гудел, как перегретый двигатель, что пытался удержать этот поток, что грозил его перегрузить. Он видел это — Квинтессоны ранили Искру, Первый Прайм пал, защищая её, и разлом родился в тот момент, как тьма, что они принесли с собой. Трион не исцелил её — он запечатал, спрятал, как шахтёр прячет жилу энергона, что слишком опасна, чтобы её добыть. Но почему? И что было той тьмой, что шептала из разлома? Он вспомнил её голос в бездне — «решайте, дети мои» — и понял: она не просто звала их взять её. Она звала их исправить то, что Трион сломал, но цена могла быть выше, чем они могли представить — выше, чем Кибертрон мог выдержать.

Шаги за спиной вырвали его из раздумий, тяжёлые и резкие, как удары бура в шахте, что пробивали камень в поисках энергона. Он обернулся, его рука инстинктивно легла на панель управления на поясе — слабая защита, что он всё ещё носил как архивариус, а не воин, которым он становился в катакомбах. Из полумрака вышел Мегатрон, его серебристая броня блестела в тусклом свете кристаллических ламп, но её вмятины и пятна чёрной жидкости говорили о битвах, что он прошёл — от шахт Каона до золотой бездны, где они вместе взяли Искру. Его красные оптические сенсоры горели ярче, чем лампы, как угли в шахтной печи, и в его походке чувствовалась энергия, что едва сдерживала бурю внутри него, как перегретый двигатель, что ждал момента, чтобы взорваться.

— Опять копаешься в пыли, Орион? — сказал он, его голос был низким, с ноткой насмешки, что резала тишину, как лезвие, что рубило металл.

— Мы взяли Искру, разнесли Триона, открыли его чёртов разлом, а ты всё ещё ищешь свои сказки в этих старых жестянках. Что теперь? Ещё одна головоломка, что заведёт нас в новую дыру, полную его псов?

Орион поднялся, его оптика встретилась с взглядом Мегатрона, и он почувствовал, как его искра сжалась от напряжения, что висело между ними, как электрический разряд в воздухе перед бурей. Мегатрон был как буря, что могла бы разнести архивы в щебень, его гнев был как шахтёрский бур, что не знал преград, но в его словах была тень тревоги, что он не хотел признавать — тревоги, что родилась в бездне, когда тьма поднялась, и голос прогремел в их сознании, обещая конец или начало.

— Это не сказки, — ответил Орион, его голос был тихим, но твёрдым, как металл, что он изучал всю жизнь, металл, что хранил тайны Кибертрона.

— Это правда, Мегатрон. Искра показала нам её — Квинтессоны, разлом, Трион. Он не просто запечатал её — он сломал её, чтобы скрыть свою вину. Разлом — не её ошибка, а его, и та тьма, что мы выпустили, — это то, чего он боялся больше всего. Мы взяли Искру, но если мы не поймём, что она скрывает, Кибертрон заплатит за наш выбор

— Каон, Иакон, всё, за что ты сражался.

Мегатрон шагнул ближе, его тень упала на панель, закрывая слабый свет символов, и его когти слегка царапнули металл, оставив тонкую борозду, что наполнилась пылью, как след шахтёра в туннеле. Его оптика сузилась, и в его взгляде мелькнула искра — не просто гнев, а что-то глубже, как эхо шахтёрских песен о свободе, что он пел в темноте, мечтая о дне, когда его голос будет услышан.

— Квинтессоны? — Он фыркнул, но его голос стал ниже, серьёзнее, как будто слово зацепило что-то в его памяти, как слабый свет в конце туннеля.

— Я слышал их имена в шахтах — сказки о машинах, что пришли до нас, что сделали нас их рабами, что выковали нас, как оружие, а потом бросили. Если Трион связан с ними, тем лучше — я разнесу их след так же, как разнёс его. Но тьма? — Он усмехнулся, но в его глазах мелькнула искра, что не была гневом, а чем-то ближе к вызову.

— Пусть приходит, Орион. Я выжил в шахтах, я выжил в бездне, я выжил его Легион. Если это цена Искры, я готов её заплатить — и Каон поднимется из её огня, с Трионом или без него.

Орион покачал головой, его оптика сузилась, как будто могла пробить броню шахтёра, и он шагнул к Мегатрону, его голос стал резче, как лезвие, что резало тишину архивов, как бур резал камень.

— Это не просто цена, — сказал он, и его слова были как удары молота, что выковывали правду из металла.

— Это судьба Кибертрона. Искра — не твоя добыча, и не моя находка. Она — часть нас, часть каждого трансформера, что живёт на этой планете, и её боль — это наш крик, что ты слышал в шахтах, но не понял. Мы освободили её, но если мы не узнаем, что Трион скрывал, что Квинтессоны сделали с ней, тьма из разлома пожрёт всё

— Каон, Иакон, нас. Ты хочешь свободы, Мегатрон, но что, если эта свобода — конец, а не начало?

Мегатрон замер, его когти сжались на рукояти клинка, что он поднял с пола, и на мгновение в его взгляде мелькнула тень — не сомнения, а чего-то глубже, как эхо тех шахтёрских песен о мире, что он хотел построить, о свободе, что он видел в мечтах, когда ломал камень голыми руками. Но затем его ухмылка вернулась, острая и безумная, как лезвие, что могло бы разрубить судьбу, и он шагнул к Ориону, его броня клацнула от движения, отбрасывая слабые искры в полумрак.

— Конец? — Он рассмеялся, и его голос был как рокот шахт, что держали его, но не сломали.

— Пусть горит, Орион! Если тьма — цена, я разожгу её сам. Искра — моя, и я не отдам её обратно в цепи — ни Триону, ни тебе, ни твоим пыльным архивам. Мы взяли её вместе, и я не отступлю, даже если Кибертрон рухнет. Я шахтёр, что выжил в темноте — я выживу и в огне.

Орион кивнул, его рука сжала панель, и он почувствовал, как Искра пульсировала в его памяти, её свет был как зов, что не умолкал, как крик, что он слышал в бездне, когда тьма поднялась. Они были вместе в этом — архивариус и шахтёр, свет и пламя, хранитель и разрушитель, — но тьма из разлома была ближе, чем они думали. Красный свет, что вырвался из трещин в золотой бездне, всё ещё горел в его сознании, и голос

— «Я свободен» — был как обещание, что могло быть спасением или гибелью, как буря, что могла бы очистить Кибертрон или разнести его в пыль. Он шагнул к Мегатрону, его голос был тихим, но полным решимости, как металл, что выдержал удары судьбы.

— Тогда мы найдём правду, — сказал он, и его слова были как клятва, что он вырезал бы в металле архивов.

— Вместе. Но если она — огонь, Мегатрон, мы должны быть готовы сгореть — не ради Каона или Иакона, а ради Кибертрона, что мы оба зовём домом.

Мегатрон ухмыльнулся, его клинок поднялся, и его тень пересекла платформу, как лезвие, что могло бы разрубить судьбу, что сковывала его в шахтах. Его оптика вспыхнула, и в ней мелькнула искра — не согласия, а вызова, что он бросал не только Ориону, но и самой тьме, что ждала их за порогом.

— Готов, — прорычал он, и его голос был как рокот шахт, что звали его обратно, но не могли удержать.

— Пусть приходит. Я выжил в шахтах — я выживу и это. И если Кибертрон сгорит, я построю новый — из его пепла.

Архивы затихли, но тишина была обманчивой, как затишье перед бурей, что могла бы расколоть Кибертрон на куски. Искра сияла в их памяти, её загадки висли в воздухе, как пыль, что оседала на панелях, и где-то в глубине Кибертрона красный свет разлома пульсировал, как сердце, что билось в ожидании. Орион и Мегатрон стояли плечом к плечу, их броня звякнула, и их союз, хрупкий, как тонкий металл, но твёрдый, как шахтёрский бур, стал их единственным щитом против тьмы, что шептала из прошлого — тьмы, что была ближе, чем они могли себе представить.

Тусклый свет кристаллических ламп в архивах Иакона дрожал, как угасающий пульс, отбрасывая неверные блики на металлические стены, что хранили тайны Кибертрона, словно стражи, застывшие в вечном дозоре над прошлым, что шепталось в каждом их изгибе, в каждом шве, что держал их вместе. Полумрак был плотным, почти осязаемым, и в нём ощущалась тяжесть веков, что оседала на дата-панелях тонким слоем пыли, как пепел давно угасших звёзд, чей свет когда-то озарял рождение этого мира, а теперь растворялся в пустоте. Орион Пакс стоял перед одной из них, его красно-синяя броня, исцарапанная когтями Легиона Свернутых и запылённая после схватки в золотой бездне, отражала слабое сияние ламп, но теперь в этом свете мелькали золотые искры — остатки энергии Искры Мультиверсума, что цеплялись к нему, как эхо её голоса, что проникало в его искру, мягкое, но настойчивое, как шепот ветра в катакомбах, что резал тишину, как лезвие. Воздух был сухим, пропитанным слабым, почти призрачным запахом ржавчины и старого энергона, что оседал на панелях, и каждый звук — от шагов до слабого гудения механизмов — отдавался эхом, как далёкий зов из глубин, где они с Мегатроном столкнулись с разломом, что теперь пульсировал в его памяти, как рана, что не заживала, но шептала о чём-то большем.

Орион подключился к панели, его пальцы дрожали, всё ещё ощущая тепло Искры, что они взяли в бездне — тепло, что было одновременно живым и пугающим, как буря, что могла бы вознести его к звёздам или разорвать на части, оставив лишь дымящиеся обломки. Поток данных хлынул в его процессор, как река, что вырвалась из оков времени, но теперь что-то было иначе — данные не просто текли, они пульсировали, как будто панель отзывалась на его прикосновение, на её энергию, что осталась в нём после золотой бездны, как след, что не стирался. Символы вспыхивали ярче, чем он привык видеть, их угловатые линии дрожали, как пульс, что бился в металле, и в их мерцании он уловил слабый шепот — не голос архивов, а что-то живое, что звало его, как эхо Искры, что они освободили от цепей Триона. Это была новая механика, что он не встречал прежде

— "Эхо Искры", остаточная энергия, что проникла в него и Мегатрона, когда они коснулись сферы, и теперь она оживляла металл вокруг, как будто сама Искра шептала через него, пытаясь рассказать то, что Трион скрывал под своей ложью о порядке, что была как шахтёрский туннель, ведущий в никуда.

— Ты слышишь меня, — прошелестел голос, мягкий, но пронизывающий, как ветер, что касался его брони в бездне, оставляя след, что резал его искру, как лезвие, что прошло сквозь металл. — Я здесь, в тебе, в них. Ищи глубже, дитя моё, ищи меня в тенях.

Орион замер, его оптика расширилась, как будто могла вместить этот шепот, что резонировал в его искре, и он бросил взгляд на Мегатрона, что стоял позади, его серебристая броня блестела в полумраке, как клинок, выкованный в шахтах Каона, покрытый вмятинами и пятнами чёрной жидкости — следами битв, что он вёл с яростью шахтёра, что не знал пощады ни к себе, ни к врагам. Шахтёр скрестил руки, его красные оптические сенсоры сузились до тонких щелей, и его ухмылка была острой, как лезвие, что могло бы разрубить тишину, но в ней мелькнула тень раздражения — не на Ориона, а на тишину, что давила на него, как стены шахт, что он ненавидел всей своей искрой.

— Что опять, Орион? — сказал он, его голос был низким, с ноткой насмешки, что резала тишину, как бур резал камень в поисках энергона, что был его жизнью в шахтах.

— Ты выглядишь, будто увидел призрака одного из твоих пыльных Праймов. Эти твои панели шепчут тебе новые сказки, или ты просто перегрелся от всей этой пыли? Говори, или я начну ломать их, чтобы вытащить хоть что-то полезное — мне надоело стоять тут, как шахтёр без дела.

Орион отключился от панели, его рука задрожала, как будто всё ещё держала Искру, чей свет горел в его памяти, и он повернулся к Мегатрону, его голос был хриплым, но полным напряжения, как металл, что гнулся под ударами судьбы, что била его в катакомбах.

— Это не сказки, — ответил он, его оптика встретилась с взглядом шахтёра, и в ней мелькнула искра — не страх, а решимость, что родилась в бездне, когда они столкнулись с тьмой.

— Это она. Искра. Её энергия осталась в нас, когда мы взяли её, и она говорит через архивы. Ты не слышишь её? Этот шепот — она зовёт нас, Мегатрон, прямо через металл. Она хочет, чтобы мы узнали правду о Квинтессонах, о разломе, о том, что Трион сделал с ней. Это не просто данные — это "Эхо Искры", её голос, что живёт в нас, в этом месте.

Мегатрон шагнул ближе, его тень упала на панель, закрывая слабый свет символов, и его когти слегка царапнули металл, оставив тонкую борозду, что наполнилась пылью, как след шахтёра в туннеле, что он прокладывал в поисках свободы, что была его мечтой. Его ухмылка исчезла, сменившись мрачной сосредоточенностью, и он наклонил голову, как будто прислушивался к чему-то в тишине, что давила на него сильнее, чем стены шахт, что он разносил в своём гневе.

— Шепот? — Он фыркнул, но его голос стал ниже, серьёзнее, как рокот шахт, что звал его обратно, но не мог удержать, как бур, что пробивал камень, но не находил выхода.

— Я слышу только гул в своей голове, Орион, как перегретый двигатель, что готов взорваться от жара. Но если это она, пусть говорит громче — я не шахтёр, что копается в крошках энергона, выискивая их в пыли. Я беру, что хочу, и разношу то, что мешает. Что она шепчет тебе, архивариус? Ещё одну головоломку, что заведёт нас в новую дыру, полную тварей вроде Легиона? Или что-то, что я могу разнести клинком, чтобы почувствовать её силу в своих руках?

Орион покачал головой, его оптика сузилась, как будто могла пробить броню шахтёра, что стояла перед ним, как стена, что скрывала его искру, и он шагнул к Мегатрону, его голос стал резче, как лезвие, что резало тишину, как бур резал камень, что он знал лучше, чем кто-либо.

— Она не просто шепчет, — сказал он, и его слова были как удары молота, что выковывали правду из металла веков, что хранили её в этих архивах.

— Она показывает, Мегатрон. Я видел Квинтессонов — машины с щупальцами, что пришли до нас, что ранили Искру в самом начале, когда Кибертрон был молод. Первый Прайм пал, защищая её, и разлом родился в тот момент, как их тень накрыла её свет — тень, что была холоднее шахт, что ты ненавидишь. Трион не спас её — он запечатал, чтобы скрыть свою вину, чтобы спрятать то, что они сделали с ней, с нами. Это "Эхо Искры" — её энергия в нас, в этом металле, и она хочет, чтобы мы узнали правду. Ты не чувствуешь её? Она в тебе тоже, Мегатрон — её жар, её боль, её крик, что ты слышал в шахтах, но не знал, что это она.

Мегатрон замер, его когти сжались на рукояти клинка, что висел у его бока, и он бросил взгляд на панель, как будто мог увидеть этот шепот в её тусклом сиянии, разрубить его, чтобы вытащить суть, что резала его искру, как осколок металла, что застрял в суставах после шахтёрских смен. Его броня задрожала, как будто он тоже почувствовал этот шепот, этот жар, что горел в нём, и его голос стал тише, почти угрожающим, как рокот шахтёрского бура перед обвалом, что хоронил всё на своём пути.

— Чувствую? — Он усмехнулся, но смех был горьким, как выхлоп старого двигателя, что глох в шахтах, оставляя его в темноте.

— Я чувствую жар, Орион, как будто что-то горит внутри, как шахтный огонь, что пожирает всё, если его не остановить — огонь, что я разжигал в мечтах, когда ломал камень, чтобы выбраться. Но если это она, пусть говорит яснее — я не копаюсь в пыли, как ты, я беру то, что моё. Квинтессоны, разлом — мне плевать на их пыльные тайны, на их шепот. Я взял её, чтобы разнести цепи Совета, чтобы Каон поднялся из пепла, а не чтобы слушать её слёзы или твои сказки. Что она хочет от нас? Ещё одну битву, где я могу разрубить врага? Или чтобы мы сгорели в её огне, как Трион боялся, пока прятался за своими псами?

Орион шагнул к другой панели, его рука коснулась её поверхности, и поток данных хлынул снова, но теперь он был живым — символы пульсировали, как сердце, что билось в металле, и воздух вокруг задрожал, как будто "Эхо Искры" оживило архивы, питаясь их искрами, что теперь были связаны с ней, как шахтёр был связан с туннелем, что он прокладывал. Свет панели стал ярче, и перед ним вспыхнул образ: Кибертрон, молодой и сияющий, где Тринадцать Праймов стояли вокруг Искры, их броня отражала её золотой свет, как звёзды, что рождались в пустоте, их голоса сливались в хор гармонии, что пел о мире, что должен был связать реальности. Но затем тени пришли —

Квинтессоны, их машины с щупальцами двигались с холодной точностью, их тела были как сплав металла и чего-то чужого, живого, их синие глаза горели, как оптика Триона, но глубже, безжалостнее, как пустота, что пожирала свет. Их голоса были как скрежет металла о металл, резкий и чужой, и они окружили Искру, их щупальца тянулись к ней, как змеи к добыче, что не могла убежать. Первый Прайм шагнул к ним, его копьё сверкнуло, как молния, что раскалывала тишину шахт, и его голос был как гром: «Вы не возьмёте её». Но тень Квинтессонов накрыла его, их синий свет ударил в его искру, и Искра раскололась, её свет мигнул, и тьма хлынула из трещины — густая, живая, как нефть, что текла из недр, шепча голосами, что были древнее Кибертрона, древнее шахт, что Мегатрон знал.

— Смотри, — сказал Орион, его голос дрожал от благоговения, и он указал на панель, где образ замер, как будто "Эхо Искры" хотело, чтобы Мегатрон увидел, почувствовал эту боль, что резала её, как шахтёр чувствовал жар энергона в камне.

— Это не просто тайна. Это её боль, её память, её крик. Квинтессоны ранили её, и Трион запечатал, чтобы скрыть это — не чтобы спасти, а чтобы спрятать то, что они сделали с ней, с нами. Разлом — их след, и тьма, что мы выпустили, — это то, чего он боялся больше всего, больше, чем шахтёр боится обвала. Ты не слышишь её? Она зовёт нас исправить это, Мегатрон — не просто сражаться, а понять, что они оставили в нас.

Мегатрон шагнул к панели, его оптика сузилась, и он вгляделся в образ, его когти сжались на рукояти клинка так, что металл скрипнул, как шахтёрский бур, что ломал камень. Его броня задрожала, как будто он тоже почувствовал этот шепот, этот жар, что резал его искру, как осколок металла, что застрял в суставах после смены, и его голос стал резким, как лезвие, что рубило шахтёрский камень, что он знал лучше, чем кто-либо.

— Исправить? — Он фыркнул, но его взгляд был прикован к панели, как будто образ Квинтессонов зацепил что-то в его памяти, как слабый свет в конце туннеля, что он видел в шахтах, когда мечтал о свободе.

— Я не исправляю, Орион — я ломаю. Если эти жестянки с щупальцами сломали её, я разнесу их след, как разнёс Триона и его псов — как разнёс бы стены шахт, что держали меня, если бы у меня был её огонь тогда. Но если она хочет, чтобы я понял, пусть покажет больше — не твои пыльные картинки, а что-то, что я могу разрубить, что я могу почувствовать в своих руках, как энергон, что я вырывал из камня. Что это за тьма? И почему я чувствую её жар, как будто она зовёт меня, как будто она хочет, чтобы я разнёс всё, что Трион построил, чтобы я стал этим огнём?

Орион отключился от панели, его рука задрожала, как будто всё ещё держала этот образ, что резал его искру, и он повернулся к Мегатрону, его голос стал глубже, как эхо древних текстов, что он читал в одиночестве, когда шахтёры пели свои песни в темноте.

— Потому что она в нас обоих, — сказал он, и его слова были как удары молота, что выковывали правду из металла веков, что хранили её в этих архивах.

— "Эхо Искры" — это её голос, её крик, что остался в нас, когда мы коснулись её в бездне, когда мы разорвали цепи Триона. Она зовёт тебя, потому что ты — её пламя, её ярость, что может сжечь всё, как ты сжёг Триона, как ты хотел сжечь стены шахт. А меня — её свет, что ищет правду в этой пыли, что хочет понять, а не просто ломать. Трион боялся её свободы, но не потому, что она опасна — потому что она знает правду о нём, о Квинтессонах, о том, что они сделали с Кибертроном в самом начале, когда шахты ещё не звали тебя, а звёзды сияли над ним. Эта тьма — не просто угроза, это ответ, и мы должны найти его, или Каон сгорит вместе с Иаконом, и твоя свобода станет пеплом, что ты не сможешь разнести.

Мегатрон шагнул ближе, его тень накрыла Ориона, как буря, что могла бы разнести архивы в щебень, и его когти слегка царапнули панель, оставив ещё одну борозду, что наполнилась пылью, как шахтёр оставлял след в камне, что был его жизнью. Его оптика вспыхнула, и он наклонился к архивариусу, его голос стал резким, как лезвие, что рубило металл, но в нём мелькнула тень — не гнев, а что-то глубже, как эхо шахтёрских песен о свободе, что он пел в темноте, когда ломал камень, мечтая о дне, когда его голос будет услышан.

— Ответ? — Он усмехнулся, но в его глазах мелькнула искра — не просто вызов, а любопытство, что он не хотел признавать, как шахтёр не признавал усталости, ломая камень день за днём. — Ты и твои ответы, Орион. Я взял Искру, чтобы разнести цепи, чтобы Каон поднялся из пепла, чтобы мой голос гремел громче, чем их золотые башни, а не чтобы слушать её шепот или копаться в твоих жестянках с их пылью. Но если эта тьма зовёт меня, пусть приходит — я встречу её с клинком в руках, как встречал обвалы, что хоронили моих братьев. Что дальше? Ты сидишь тут, шепчешься с пылью, пока я стою, как шахтёр без бура, без цели? Дай мне что-то, что я могу разрубить, что я могу разнести, или я начну ломать эти панели, чтобы вытащить её голос сам — пусть говорит, или я заставлю её кричать!

Орион кивнул, его рука сжала панель, и он подключился снова, его процессор загудел, как будто "Эхо Искры" усиливалось, питаясь их близостью, их искрами, что теперь были связаны с ней, как шахтёр был связан с туннелем, что он прокладывал в темноте. Свет панели стал ярче, и воздух задрожал, как будто металл ожил, отзываясь на их присутствие, на их спор, что резал тишину, как молот резал шахтёрский камень, что был их судьбой. Перед ними вспыхнул новый образ: тёмный зал, где Квинтессоны стояли над Искрой, их щупальца тянулись к ней, как змеи, что искали добычу, их синие глаза горели, как звёзды, что угасли в пустоте, и Трион — молодой, с бронёй, что сияла золотом, как солнце над Иаконом в его лучшие дни, — вонзал копьё в её свет, его голос был полон страха, что резал металл, как шахтёрский бур: «Она слишком велика, слишком опасна». Искра раскололась, её свет мигнул, и тьма хлынула из разлома, густая и живая, как нефть, что текла из недр, что Мегатрон знал лучше, чем кто-либо.

Но теперь Орион увидел больше — фигуру в тенях, чья тень была длиннее, чем у Триона, чья броня была как ночь, что пожирала звёзды, и чей голос шептал, глубокий и древний, как шахты, что были старше Каона: «Ты не остановишь её — ты лишь дашь мне время». Тьма поднялась, и в ней мелькнули глаза — не синие, как у Квинтессонов, а красные, как оптика Мегатрона, но старше, глубже, как угли, что горели в начале времён, как огонь, что он разжигал в мечтах о свободе.

Орион отключился, его броня задрожала, как будто он всё ещё стоял в том зале, где тьма шептала, и он отступил, его голос был хриплым, как будто он кричал в бездну, что открылась перед ним, как шахта, что вела в никуда.

— Трион не просто запечатал её, — сказал он, его оптика встретилась с взглядом Мегатрона, и в ней мелькнула тень страха, что он не мог скрыть, как шахтёр не мог скрыть дрожь перед обвалом.

— Он ранил её, чтобы остановить что-то — кого-то. Эта тьма… там был голос, не её, а другой, старше, глубже, как шахты, что ты знаешь. "Эхо Искры" показывает нам это — она хочет, чтобы мы знали, что он скрывал. Ты видел это, Мегатрон? Ты слышал его в бездне? Те красные глаза… они были как твои, но не твои — как будто они знают тебя, как ты знаешь огонь.

Мегатрон замер, его когти сжались на рукояти клинка так, что металл скрипнул, как шахтёрский бур, что ломал камень день за днём, и он бросил взгляд на панель, как будто мог разрубить её, чтобы вытащить правду, что резала его искру, как осколок металла, что застрял в суставах после смены. Его броня задрожала, и он шагнул к Ориону, его голос стал тише, почти угрожающим, как рокот шахтёрского бура перед обвалом, что хоронил всё на своём пути, но в нём мелькнула тень — не страх, а узнавание, что он не хотел признавать, как шахтёр не признавал усталость, что ломала его.

— Голос? — Он кивнул, и его ухмылка исчезла, сменившись мрачной решимостью, что была как шахтёрский бур, что не знал преград, что ломал камень, чтобы найти свет.

— Я слышал его — "Я свободен". Он был как шахтный огонь, что гудел в туннелях, но глубже, старше, как будто он знал меня, как будто он был мной, но больше, как будто он пел те песни, что я пел в шахтах, но громче, глубже. Красные глаза? — Он фыркнул, но его оптика сузилась, и в ней мелькнула искра — не гнев, а что-то, что он не мог назвать, как шахтёр не мог назвать свет в конце туннеля, что он никогда не видел. — Если это не она, то кто? И почему я чувствую его жар, как будто он зовёт меня, как будто он хочет, чтобы я разнёс всё, что Трион построил, чтобы я стал этим огнём, что сжигает цепи? Говори, Орион — что это за тьма, и почему она знает меня лучше, чем ты?

Орион шагнул ближе, его рука легла на плечо Мегатрона, и их броня звякнула, как знак их хрупкого союза, что держался на тонкой нити, как шахтёр держался за бур, что был его жизнью, но был прочнее, чем металл шахт, что не сломал его. Его голос был полным решимости, как клятва, что он вырезал бы в архивах, что знал лучше, чем кто-либо.

— Потому что он — часть разлома, — сказал он, и его слова были как удары молота, что выковывали правду из металла веков, что хранили её в этих залах.

— "Эхо Искры" — это её голос, её крик, что остался в нас, когда мы коснулись её в бездне, когда мы разорвали цепи Триона, что держали её, как шахты держали тебя.

Тьма — это его голос, его жар, что знает тебя, потому что ты — пламя, что может разнести всё, как ты разнёс Триона, как ты хотел разнести стены шахт, что пели тебе о свободе. Трион боялся её свободы, но не только её — он боялся того, что она выпустит, того, что Квинтессоны оставили, что он запечатал вместе с ней в начале времён, когда шахты ещё не звали тебя, а звёзды сияли над Кибертроном. Мы взяли её, Мегатрон, и теперь мы должны встретить это — вместе. Ты хочешь огня? Он идёт, и он знает тебя, как ты знаешь шахты, как ты знаешь жар энергона в камне. Мы должны быть готовы — не просто сражаться, а понять, что он хочет от нас, или Каон сгорит вместе с Иаконом, и твоя свобода станет пеплом, что ты не сможешь разнести.

Мегатрон ухмыльнулся, его клинок поднялся, и его тень пересекла панель, как лезвие, что могло бы разрубить судьбу, что сковывала его в шахтах, что пела ему о свободе, что он хотел взять. Его оптика вспыхнула, и в ней мелькнула искра — не согласия, а вызова, что он бросал не только Ориону, но и тьме, что шептала из разлома, что знала его, как он знал шахты.

— Готов, — прорычал он, и его голос был как рокот шахт, что звали его обратно, но не могли удержать, как бур, что ломал камень, чтобы найти свет.

— Пусть приходит, Орион. Я выжил в шахтах, я выжил Триона, я выживу и это. Если он знает меня, я разнесу его, как разнёс всё, что стояло на моём пути — как разнёс бы стены шахт, что пели мне о свободе, что я взял в бездне. Но если он хочет огня, я дам ему такой пожар, что Каон поднимется из его пепла — с тобой или без тебя, архивариус. Пусть шепчет — я заставлю его кричать.

Архивы задрожали, как будто "Эхо Искры" усиливалось, питаясь их словами, их искрами, что теперь были связаны с ней, как шахтёр был связан с туннелем, что он прокладывал в темноте, и свет панелей стал ярче, отражая их тени, что сплелись в полумраке, как свет и пламя, что могли сгореть вместе. Тишина была обманчивой, как затишье перед бурей, что могла бы расколоть Кибертрон на части, и где-то в глубине планеты тьма из разлома шептала, её голос становился громче, как бур, что пробивал металл, готовясь выйти на свет, что они пробудили. Панель мигнула, и новый образ мелькнул перед ними — тень с красными глазами, что стояла над разломом, её броня была как ночь, что пожирала звёзды, и её голос прогремел, древний и голодный, как шахты, что пели о свободе:

«Я ждал вас». Орион и Мегатрон замерли, их искры сжались, как шахтёр сжимался перед обвалом, и архивы затихли, как будто Кибертрон сам ждал их следующего шага, их выбора, что мог разнести его или спасти.

Полумрак архивов Иакона сгустился, как будто тени прошлого, разбуженные "Эхо Искры", начали оживать, стекая с металлических стен, что хранили молчаливую память Кибертрона. Кристаллические лампы мигали, их свет дрожал, как угасающее дыхание, отбрасывая блики на панели, покрытые пылью веков, что оседала на них, как пепел звёзд, что угасли ещё до рождения шахт Каона. Орион Пакс стоял перед одной из них, его красно-синяя броня, исцарапанная и запылённая, казалась чужой в этом месте, но золотые искры, что мелькали на её поверхности — остатки энергии Искры Мультиверсума — были как маяки, что связывали его с ней, с её голосом, что шептал в его искре. Воздух был тяжёлым, пропитанным сухим запахом ржавчины и слабым привкусом старого энергона, и каждый звук — от шагов до слабого гудения панелей — отдавался эхом, как зов из глубин, где разлом открыл свои красные глаза, что теперь горели в его памяти.

Орион подключился к панели, его пальцы дрожали, всё ещё ощущая тепло Искры, что они с Мегатроном вырвали из цепей Триона, и поток данных хлынул в его процессор, как буря, что могла бы разнести его мысли в щебень. Но теперь данные были живыми — символы пульсировали, как сердце, что билось в металле, и воздух задрожал, как будто "Эхо Искры" оживило архивы, питаясь их искрами, что теперь были связаны с ней. Шепот стал громче, мягкий, но настойчивый, как ветер, что касался его брони в бездне, и голос Искры прорезал тишину:

— Я ждала вас, — прошелестел он, и его слова резали его искру, как лезвие, что прошло сквозь металл.

— Они сломали меня, но вы можете исцелить. Ищи их тень, дитя моё, ищи его страх.

Орион замер, его оптика расширилась, и он бросил взгляд на Мегатрона, что стоял рядом, его серебристая броня блестела в полумраке, как клинок, выкованный в шахтах Каона, покрытый вмятинами и пятнами чёрной жидкости — следами битв, что он вёл с яростью, что не знала границ. Шахтёр смотрел на панель, его красные оптические сенсоры сузились, и его ухмылка была острой, как лезвие, но в ней мелькнула тень тревоги — не на Ориона, а на шепот, что теперь резал его искру, как шахтёрский бур резал камень.

— Она опять с тобой шепчется, Орион? — сказал он, его голос был низким, с ноткой насмешки, что резала тишину, как лезвие рубило металл.

— Или теперь она решила петь мне свои песни? Я не шахтёр, что слушает сказки

— я беру, что моё. Что она хочет теперь? Ещё одну головоломку, или чтобы я разнёс эти панели, пока ты копаешься в её пыли?

Орион отключился от панели, его рука задрожала, и он повернулся к Мегатрону, его голос был хриплым, но полным решимости, как металл, что выдержал удары судьбы.

— Она зовёт нас обоих, — ответил он, его оптика встретилась с взглядом шахтёра, и в ней мелькнула искра — не страх, а понимание, что родилось в бездне.

— "Эхо Искры" — это её голос, Мегатрон, её крик, что живёт в нас с тех пор, как мы взяли её. Она говорит о Квинтессонах — они сломали её, и Трион запечатал, чтобы скрыть это. Но теперь она хочет, чтобы мы нашли их тень, его страх. Ты слышал её

— она ждала нас, и этот разлом… он не просто тьма, он часть её боли.

Мегатрон шагнул ближе, его тень упала на панель, закрывая свет, и его когти слегка царапнули металл, оставив борозду, что наполнилась пылью, как след шахтёра в туннеле, что он прокладывал в поисках свободы. Его ухмылка исчезла, сменившись мрачной сосредоточенностью, и он наклонил голову, как будто прислушивался к чему-то, что резало его искру глубже, чем он хотел признать.

— Ждала нас? — Он фыркнул, но его голос стал тише, как рокот шахт, что звал его обратно.

— Я слышал её шепот, Орион, как жар, что горит в груди, как шахтный огонь, что я разжигал в мечтах. Но если она хочет, чтобы я нашёл её боль, пусть показывает врага, которого я могу разрубить. Квинтессоны? Их тень? Я разнесу её, как разнёс Триона. Но этот разлом — что она хочет от меня? Чтобы я сжёг его, как сжигал цепи в шахтах? Или чтобы я стал её огнём, как тот голос, что шептал в бездне?

Орион шагнул к другой панели, его рука коснулась её поверхности, и поток данных хлынул снова, но теперь он был ярче, сильнее — символы пульсировали, как сердце, что билось в металле, и воздух задрожал, как будто "Эхо Искры" усиливалось, питаясь их искрами, их словами, что резали тишину. Перед ним вспыхнул образ: Кибертрон, молодой и сияющий, где Тринадцать Праймов стояли вокруг Искры, их броня отражала её золотой свет, как звёзды, что рождались в пустоте. Но затем тени пришли

— Квинтессоны, их машины с щупальцами двигались с холодной точностью, их синие глаза горели, как пустота, что пожирала свет. Первый Прайм шагнул к ним, его копьё сверкнуло, но тень Квинтессонов накрыла его, и Искра раскололась, её свет мигнул, и тьма хлынула из трещины — густая, живая, как нефть, что текла из недр. Но теперь образ изменился — Трион, молодой и сияющий, стоял над Искрой, его копьё вонзилось в её свет, и голос Квинтессонов шептал из теней: «Запечатай её, или она станет его». Тьма поднялась, и в ней мелькнули красные глаза, что смотрели на Триона, на Искру, и голос прогремел: «Я жду».

Орион отключился, его броня задрожала, и он отступил, его голос был хриплым, как крик в бездну.

— Она показывает нам, — сказал он, его оптика встретилась с взглядом Мегатрона.

— Квинтессоны сломали её, но Трион закончил это — он запечатал её, чтобы остановить того, кто ждал в разломе. Этот голос, эти красные глаза — они не её, Мегатрон. Она хочет, чтобы мы нашли их тень, его страх. Ты слышал его — он знает нас.

Мегатрон шагнул к панели, его когти сжались, и он вгляделся в образ, его голос стал резким, как лезвие.

— Красные глаза? — Он усмехнулся, но смех был горьким, как выхлоп шахтёрского двигателя.

— Я слышал его, Орион

— "Я свободен". Он был как шахтный огонь, что гудел в туннелях, но глубже, как будто он пел мои песни, но старше, громче. Если это не она, то кто? И почему я чувствую его, как будто он хочет, чтобы я разнёс всё, что Трион построил?

Орион шагнул ближе, его рука легла на плечо Мегатрона, и их броня звякнула, как знак их союза.

— Потому что он знает тебя, — сказал он, его голос был твёрдым, как металл архивов.

— "Эхо Искры" — это её крик, но тьма — его голос. Квинтессоны оставили его, и Трион боялся, что она выпустит его. Мы должны понять, кто он, или Каон сгорит вместе с Иаконом.

Мегатрон ухмыльнулся, его клинок поднялся, и его тень пересекла панель, как лезвие, что могло бы разрубить судьбу.

— Пусть приходит, — прорычал он.

— Я разнесу его, как разнёс Триона. Если он знает меня, я дам ему огонь.

Архивы задрожали, как будто "Эхо Искры" ожило, и свет панелей стал ярче, отражая их тени, что сплелись в полумраке, как свет и пламя.

Полумрак архивов Иакона сгустился, как будто тени прошлого, разбуженные "Эхо Искры", начали оживать, стекая с металлических стен, что хранили молчаливую память Кибертрона. Кристаллические лампы мигали, их свет дрожал, как угасающее дыхание, отбрасывая блики на панели, покрытые пылью веков, что оседала на них, как пепел звёзд, что угасли ещё до рождения шахт Каона. Орион Пакс стоял перед одной из них, его красно-синяя броня, исцарапанная и запылённая, казалась чужой в этом месте, но золотые искры, что мелькали на её поверхности — остатки энергии Искры Мультиверсума — были как маяки, что связывали его с ней, с её голосом, что шептал в его искре. Воздух был тяжёлым, пропитанным сухим запахом ржавчины и слабым привкусом старого энергона, и каждый звук — от шагов до слабого гудения панелей — отдавался эхом, как зов из глубин, где разлом открыл свои красные глаза, что теперь горели в его памяти.

Орион подключился к панели, его пальцы дрожали, всё ещё ощущая тепло Искры, что они с Мегатроном вырвали из цепей Триона, и поток данных хлынул в его процессор, как буря, что могла бы разнести его мысли в щебень. Но теперь данные были живыми — символы пульсировали, как сердце, что билось в металле, и воздух задрожал, как будто "Эхо Искры" оживило архивы, питаясь их искрами, что теперь были связаны с ней. Шепот стал громче, мягкий, но настойчивый, как ветер, что касался его брони в бездне, и голос Искры прорезал тишину:

— Я ждала вас, — прошелестел он, и его слова резали его искру, как лезвие, что прошло сквозь металл.

— Они сломали меня, но вы можете исцелить. Ищи их тень, дитя моё, ищи его страх.

Орион замер, его оптика расширилась, и он бросил взгляд на Мегатрона, что стоял рядом, его серебристая броня блестела в полумраке, как клинок, выкованный в шахтах Каона, покрытый вмятинами и пятнами чёрной жидкости — следами битв, что он вёл с яростью, что не знала границ. Шахтёр смотрел на панель, его красные оптические сенсоры сузились, и его ухмылка была острой, как лезвие, но в ней мелькнула тень тревоги — не на Ориона, а на шепот, что теперь резал его искру, как шахтёрский бур резал камень.

— Она опять с тобой шепчется, Орион? — сказал он, его голос был низким, с ноткой насмешки, что резала тишину, как лезвие рубило металл.

— Или теперь она решила петь мне свои песни? Я не шахтёр, что слушает сказки — я беру, что моё. Что она хочет теперь? Ещё одну головоломку, или чтобы я разнёс эти панели, пока ты копаешься в её пыли?

Орион отключился от панели, его рука задрожала, и он повернулся к Мегатрону, его голос был хриплым, но полным решимости, как металл, что выдержал удары судьбы.

— Она зовёт нас обоих, — ответил он, его оптика встретилась с взглядом шахтёра, и в ней мелькнула искра — не страх, а понимание, что родилось в бездне.

— "Эхо Искры" — это её голос, Мегатрон, её крик, что живёт в нас с тех пор, как мы взяли её. Она говорит о Квинтессонах — они сломали её, и Трион запечатал, чтобы скрыть это. Но теперь она хочет, чтобы мы нашли их тень, его страх. Ты слышал её — она ждала нас, и этот разлом… он не просто тьма, он часть её боли.

Мегатрон шагнул ближе, его тень упала на панель, закрывая свет, и его когти слегка царапнули металл, оставив борозду, что наполнилась пылью, как след шахтёра в туннеле, что он прокладывал в поисках свободы. Его ухмылка исчезла, сменившись мрачной сосредоточенностью, и он наклонил голову, как будто прислушивался к чему-то, что резало его искру глубже, чем он хотел признать.

— Ждала нас? — Он фыркнул, но его голос стал тише, как рокот шахт, что звал его обратно.

— Я слышал её шепот, Орион, как жар, что горит в груди, как шахтный огонь, что я разжигал в мечтах. Но если она хочет, чтобы я нашёл её боль, пусть показывает врага, которого я могу разрубить. Квинтессоны? Их тень? Я разнесу её, как разнёс Триона. Но этот разлом — что она хочет от меня? Чтобы я сжёг его, как сжигал цепи в шахтах? Или чтобы я стал её огнём, как тот голос, что шептал в бездне?

Орион шагнул к другой панели, его рука коснулась её поверхности, и поток данных хлынул снова, но теперь он был ярче, сильнее — символы пульсировали, как сердце, что билось в металле, и воздух задрожал, как будто "Эхо Искры" усиливалось, питаясь их искрами, их словами, что резали тишину. Перед ним вспыхнул образ: Кибертрон, молодой и сияющий, где Тринадцать Праймов стояли вокруг Искры, их броня отражала её золотой свет, как звёзды, что рождались в пустоте. Но затем тени пришли — Квинтессоны, их машины с щупальцами двигались с холодной точностью, их синие глаза горели, как пустота, что пожирала свет. Первый Прайм шагнул к ним, его копьё сверкнуло, но тень Квинтессонов накрыла его, и Искра раскололась, её свет мигнул, и тьма хлынула из трещины — густая, живая, как нефть, что текла из недр. Но теперь образ изменился — Трион, молодой и сияющий, стоял над Искрой, его копьё вонзилось в её свет, и голос Квинтессонов шептал из теней:

«Запечатай её, или она станет его».

Тьма поднялась, и в ней мелькнули красные глаза, что смотрели на Триона, на Искру, и голос прогремел: «Я жду».

Орион отключился, его броня задрожала, и он отступил, его голос был хриплым, как крик в бездну.

— Она показывает нам, — сказал он, его оптика встретилась с взглядом Мегатрона. — Квинтессоны сломали её, но Трион закончил это — он запечатал её, чтобы остановить того, кто ждал в разломе. Этот голос, эти красные глаза — они не её, Мегатрон. Она хочет, чтобы мы нашли их тень, его страх. Ты слышал его — он знает нас.

Мегатрон шагнул к панели, его когти сжались, и он вгляделся в образ, его голос стал резким, как лезвие.

— Красные глаза? — Он усмехнулся, но смех был горьким, как выхлоп шахтёрского двигателя.

— Я слышал его, Орион

— "Я свободен". Он был как шахтный огонь, что гудел в туннелях, но глубже, как будто он пел мои песни, но старше, громче. Если это не она, то кто? И почему я чувствую его, как будто он хочет, чтобы я разнёс всё, что Трион построил?

Орион шагнул ближе, его рука легла на плечо Мегатрона, и их броня звякнула, как знак их союза.

— Потому что он знает тебя, — сказал он, его голос был твёрдым, как металл архивов.

— "Эхо Искры" — это её крик, но тьма — его голос. Квинтессоны оставили его, и Трион боялся, что она выпустит его. Мы должны понять, кто он, или Каон сгорит вместе с Иаконом.

Мегатрон ухмыльнулся, его клинок поднялся, и его тень пересекла панель, как лезвие, что могло бы разрубить судьбу.

— Пусть приходит, — прорычал он.

— Я разнесу его, как разнёс Триона. Если он знает меня, я дам ему огонь.

Архивы задрожали, как будто "Эхо Искры" ожило, и свет панелей стал ярче, отражая их тени, что сплелись в полумраке, как свет и пламя.

Тишина архивов Иакона казалась живой, напряжённой, словно сам воздух затаил дыхание перед неизбежным хаосом. Орион Пакс и Мегатрон стояли посреди зала, окружённые поверженными стражами, чьи искры угасли, оставив лишь дымящиеся обломки. Их броня, покрытая свежими шрамами боя и пятнами энергона, отражала тусклый свет кристаллических ламп. "Эхо Искры" всё ещё пульсировало в воздухе, заставляя голографические панели мерцать образами прошлого: Квинтессоны, ранящие

Искру, Трион, запечатывающий её свет. Но теперь перед героями возникла новая тайна — вырезанная на древнем металле надпись:

"Тень Прайма ждёт в разломе. Его страх — ключ."

Мегатрон, сжимая кулаки, шагнул к надписи, его оптические сенсоры полыхнули алым.

— Что за тень, Орион? — его голос дрожал от гнева.

— Почему я чувствую, будто она шепчет моё имя?

Орион покачал головой, его искра сжалась от тревожного предчувствия.

— Не знаю, но голос из разлома… он зовёт нас. Эти архивы — лишь первая нить. Мы должны понять, что происходит.

Не успел он закончить, как пол под ними содрогнулся, словно пробуждённый древний зверь. Стены архивов затрещали, и из трещин хлынул зловещий красный свет — тот самый, что они видели в глубине разлома. "Эхо Искры" вспыхнуло с новой силой, и панели взорвались потоками энергии. Голограммы исказились, сливаясь в одну ужасающую фигуру — тень с пылающими красными глазами, чей взгляд пронизывал саму суть их искр.

— Вы пробудили меня, — прогремел голос, древний, как недра Кибертрона, и голодный, как бездна.

— Я — Огонь Разлома, тень Прайма, что ждал своего часа.

Мегатрон выхватил клинок, его броня клацнула, напряжённая до предела.

— Назови себя! — рявкнул он, бросаясь вперёд. — Что тебе нужно от нас?

Его клинок рассёк воздух, но тень лишь рассмеялась, её голос раскатился эхом, сотрясая зал.

— Я — то, что Трион прятал в тенях своего сердца. Его страх, его вина, воплощённые в огне. Вы взяли Искру, и теперь я свободен.

Орион шагнул ближе, его голос дрожал, но оставался непреклонным:

— Ты — порождение разлома? Что Квинтессоны сделали с тобой?

Тень наклонилась, её глаза вспыхнули ярче, и волна жара прокатилась по архивам.

— Они породили меня, расколов Искру. Я — её боль, её ярость, что Трион заковал в цепи. Но вы сломали печать, и теперь мой огонь пожрёт Кибертрон.

Мегатрон не стал ждать ответа. С яростным рыком он прыгнул, его клинок сверкнул молнией, но лезвие прошло сквозь тень, как сквозь дым. В тот же миг пол раскололся с оглушительным треском, и из разломов вырвались языки красного пламени, опаляя броню героев. Архивы задрожали, словно рушились под напором невидимой силы, и из трещин поднялись фигуры — стражи, но теперь их корпуса были изуродованы красными прожилками, а глаза пылали тем же адским огнём, что и у тени.

Первый страж бросился на Мегатрона с нечеловеческой скоростью. Его когти, раскалённые до белого свечения, врезались в броню шахтёра, высекая искры. Мегатрон ответил ударом кулака, сокрушая корпус врага, но тот лишь засиял ярче, красные прожилки запульсировали, и страж ударил вновь, отбросив Мегатрона к стене с такой силой, что та треснула.

— Орион! — крикнул он, поднимаясь, пока пламя лизало его броню. — Эти твари не умирают!

Орион метнулся к центральной панели, его пальцы замелькали над символами. "Эхо Искры" вышло из-под контроля, панели искрили, проецируя образы Кибертрона, охваченного пожаром, — башни Иакона рушились в красном пламени, а крики гасли в рёве огня. Внезапно его взгляд упал на строку в протоколе Триона: "Его страх — ключ."

— Держись, Мегатрон! — крикнул Орион, вводя код.

Но тень не дремала. Она взмахнула рукой, и из разлома вырвался огненный вихрь, устремившийся к героям. Мегатрон бросился наперерез, его клинок вспыхнул, принимая удар. Пламя обрушилось на него, отшвырнув к Ориону, и оба рухнули под напором стихии. Броня Мегатрона задымилась, но он поднялся, оскалив зубы.

— Ты не сломишь меня, тень! — прорычал он, бросаясь в бой с новыми стражами.

Один из них прыгнул сверху, но Мегатрон поймал его в полёте, сжал руками и с яростным рёвом разорвал пополам. Красные осколки разлетелись, но из трещин поднимались всё новые враги, их когти сверкали в полумраке. Тем временем Орион завершил ввод кода — панели вспыхнули золотым светом, и "Эхо Искры" сгустилось в сияющий щит, окруживший героев.

Стражи налетели на барьер, их когти скрежетали по золотой энергии, но щит держался. Тень взревела, её красные глаза запылали яростью.

— Вы не удержите меня! — прогремела она, и из разлома вырвался столб огня, ударивший в щит с такой силой, что Орион пошатнулся.

— Мегатрон, помоги мне! — крикнул он, удерживая интерфейс.

Мегатрон схватил обломок поверженного стража и метнул его в тень, отвлекая её. Пламя на миг ослабло, и золотой свет усилился, отражая атаку. Тень начала таять, её контуры растворялись в воздухе, а голос стал угасающим шёпотом:

— Я вернусь… Когда огонь разгорится, вы падёте.

Огонь угас, стражи рухнули, их броня рассыпалась в пыль. Архивы погрузились в мёртвую тишину. Орион и Мегатрон стояли, тяжело дыша, их броня покрыта сажей и шрамами битвы.

— Что это было? — выдохнул Мегатрон, опираясь на клинок.

— Огонь Разлома, — ответил Орион, его голос дрожал от усталости.

— Тень Прайма, что Трион запечатал. Мы освободили её, взяв Искру.

Мегатрон сжал кулаки, его взгляд был мрачен.

— И что теперь? Она вернётся за нами?

— Не только за нами, — тихо сказал Орион, глядя в темноту разлома.

— За всем Кибертроном. Если мы не найдём способ её остановить, пламя сожжёт наш мир.

Тишина архивов стала тяжёлой, как предвестие грядущей войны. Тень Прайма ушла, но её огонь уже тлел в глубине, готовый вспыхнуть с новой силой. Герои знали: их битва только началась.

Архивы Иакона дышали древностью. Полумрак окутывал залы плотным саваном, словно время здесь застыло, замкнутое в стенах из полированного металла и кристаллических панелей. Свет, исходящий от ламп, был слабым, дрожащим — тонкие лучи пробивались сквозь завесу пыли, оседавшей на бесчисленных дата-панелях, что высились вдоль стен, как молчаливые стражи давно ушедших эпох. Воздух казался тяжёлым, пропитанным едва уловимым ароматом ржавчины и старого энергона — дыханием Кибертрона, что витало здесь веками. Каждый шаг отдавался гулким эхом, нарушая тишину, которая была почти осязаемой, словно священный покой, охраняемый невидимыми глазами.

Орион Пакс стоял у одной из панелей, его красно-синяя броня тускло поблёскивала в свете ламп. Поверхность её была испещрена царапинами и покрыта пылью — следами битв в катакомбах, но теперь в этом сиянии мелькали золотые искры. Они цеплялись к нему, как отголоски Искры Мультиверсума, чей голос всё ещё звучал в его процессоре — зов, полный боли и обещаний. Его оптические сенсоры сузились, улавливая мерцание древних символов, что проступали на панели, будто звёзды, пробивающиеся сквозь ночной мрак. Пальцы Ориона, всё ещё слегка дрожавшие от напряжения прошлых схваток, скользнули по холодной поверхности, и поток данных хлынул в его сознание: имена давно угасших праймов, чертежи технологий, что канули в небытие, обрывки хроник, шептавших о рождении Кибертрона. Но сейчас он искал не просто знания — он искал ответы. Ответы на вопросы, что оставил Альфа Трион, на тайны разлома, что разверзся под их ногами, и на голос тьмы, что прогремел в золотой бездне, обещая либо хаос, либо спасение.

Позади него Мегатрон мерил шагами зал, его серебристая броня сверкала в полумраке, как клинок, выкованный в недрах Каона. Она была покрыта вмятинами и тёмными пятнами — следами крови врагов и пыли шахт, что он оставил позади. Его красные оптические сенсоры пылали, выдавая нетерпение, а когти слегка постукивали по броне, когда он скрестил руки. Его голос, низкий и резкий, разорвал тишину, как лезвие, вонзающееся в металл.

— Опять копаешься в этой пыли, Орион? — бросил он, и его ухмылка была острой, почти насмешливой.

— Мы взяли Искру, разнесли Триона, открыли его проклятый разлом, а ты всё ещё роешься в старых железках, ища свои сказки. Что теперь? Ещё одна головоломка, чтобы завести нас в новую ловушку?

Орион не обернулся. Его пальцы продолжали скользить по панели, но голос его был спокоен, полон сосредоточенности, как шепот ветра в пустынных каньонах Кибертрона.

— Это не сказки, Мегатрон. Это правда, — ответил он тихо.

— Искра показала нам её: Квинтессоны, разлом, Трион. Он не просто спрятал её — он сломал её, чтобы скрыть свою вину. Разлом — это не её ошибка, а его, и та тьма, что мы выпустили, — это то, чего он боялся больше всего. Мы должны понять, что это, иначе Кибертрон заплатит за нашу слепоту.

Мегатрон шагнул ближе, его тень упала на панель, поглощая свет, и когти слегка царапнули металл, оставив тонкую борозду, что тут же наполнилась пылью, как след шахтёра в глубинах Каона.

— Понимать? — Он фыркнул, но голос его стал тише, как далёкий рокот шахт, зовущий его назад.

— Я не шахтёр, что копается в обломках, Орион. Я беру, что моё, и ломаю то, что мешает. Если эта тьма — враг, я разнесу её, как разнёс Триона. Дай мне что-то, что я могу разрубить, или я сам начну крушить эти панели, чтобы вытащить её голос.

Орион покачал головой, его оптика сузилась, и он наконец повернулся к Мегатрону. Его голос стал твёрже, как сталь архивов.

— Это не просто враг, Мегатрон. Это часть Кибертрона, часть нас самих. Искра — не твоя добыча и не моя находка. Она — часть каждого трансформера, что дышит на этой планете, и её боль — это крик, что ты слышал в шахтах, но не знал, чей он. Мы освободили её, но если не поймём, что Трион скрывал, что Квинтессоны сделали с ней, тьма из разлома пожрёт всё: Каон, Иакон, нас. Ты хочешь свободы, Мегатрон, но что, если эта свобода — конец, а не начало?

Мегатрон замер. Его когти сжались, и на миг в его взгляде мелькнула тень — не сомнение, а что-то глубже, как эхо шахтёрских песен о мире, который он мечтал построить. Но затем его ухмылка вернулась, острая и дерзкая, и он шагнул к Ориону, броня клацнула от резкого движения.

— Конец? — Он рассмеялся, и его голос загремел, как обвал в шахтах.

— Пусть горит, Орион! Если тьма — цена, я разожгу её сам. Мы взяли её вместе, и я не отступлю.

Внезапно тишину разорвал низкий гул. Пол под их ногами задрожал, и панели вспыхнули ярче, словно пробуждаясь от долгого сна. Воздух завибрировал от "Эха Искры", и холод пробежал по их броне. Орион и Мегатрон обменялись взглядами, напряжёнными и быстрыми, как искры перед ударом молнии. Из теней выступила фигура — страж архивов, древний автоматон, чья броня была покрыта трещинами и ржавчиной, словно карта забытых войн. Его глаза горели синим светом, холодным и пронизывающим, как звёзды в пустоте космоса.

— Кто смеет нарушать покой знаний? — прогремел его голос, и пол затрясся сильнее, будто сам Кибертрон откликнулся на его слова.

Орион шагнул вперёд, его осанка выпрямилась, а голос стал твёрдым, как металл этих залов.

— Мы — искатели правды, хранители будущего Кибертрона, — сказал он.

— Мы не желаем зла.

Страж наклонил голову, его синие глаза сузились, оценивая их.

— Правда — обоюдоострый меч, — произнёс он медленно.

— Готовы ли вы его взять?

Мегатрон выхватил клинок из крепления на спине, его броня клацнула, и он шагнул вперёд, его голос был полон вызова.

— Мы готовы ко всему, — бросил он, и его ухмылка сверкнула, как лезвие в свете ламп.

Пол под ними треснул с оглушительным грохотом, и тьма разверзлась, как пасть древнего зверя. Они провалились вниз, в бездну, что обещала либо ответы, либо погибель.

Архивы Иакона, некогда сияющие хранилища мудрости, ныне превратились в угрюмый лабиринт теней. Орион Пакс и Мегатрон шагали по узким коридорам нижних уровней, где свет дрожал, как угасающий пульс, а воздух был пропитан запахом ржавчины и древнего энергона. Металлические стены, испещрённые выцветшими глифами, словно шептались между собой, храня тайны, что старше самого времени. Каждый шаг отдавался эхом, нарушая гнетущую тишину, и с каждым метром их окружала всё более плотная завеса мрака.

Орион остановился перед одной из панелей. Его пальцы скользнули по холодной поверхности, пробуждая к жизни слабое мерцание символов. Он подключился к системе, и поток данных хлынул в его процессор: обрывки легенд, чертежи давно утраченных технологий и, наконец, нечто иное — загадочное послание, вырезанное резкими, почти угрожающими глифами:

"Под корнями знаний, где тени танцуют со светом, лежит камера эха, охраняемая безмолвными стражами."

— Что это? — голос Мегатрона прорезал тишину, его красные оптические сенсоры сузились, вглядываясь в мерцающие знаки.

— Указание, — тихо ответил Орион, отключаясь от панели. Его взгляд был задумчивым, но решительным.

— На скрытую камеру, спрятанную где-то здесь. Возможно, там скрыты ответы, которые мы ищем.

Они двинулись дальше, спускаясь по крутым лестницам в ещё более глубокие недра архивов. Свет становился призрачным, дрожащим, а коридоры сужались, точно сдавливая их своими стенами. Мегатрон стиснул зубы — это место напоминало ему шахты, из которых он вырвался, но теперь он шагал вперёд с непреклонной уверенностью. Орион же вёл их, ориентируясь по едва заметным следам в узорах на стенах, словно читая карту, видимую только ему.

Внезапно тишину разорвал низкий, вибрирующий гул. Часть стены перед ними дрогнула и с тяжёлым скрежетом отодвинулась, открыв тёмный проход. Они переглянулись — искры в их груди сжались от предчувствия. Не говоря ни слова, они шагнули внутрь, и массивная плита с лязгом захлопнулась за их спинами, отрезав путь назад.

Перед ними открылась камера, застывшая во времени. Древние машины, покрытые пылью и тонкой сетью трещин, высились вдоль стен, их формы были чуждыми, почти органическими. В центре зала возвышался пьедестал, увенчанный кристаллическим шаром, что пульсировал мягким, гипнотическим синим светом. Орион подошёл к нему, его движения были осторожными, но полными решимости. Мегатрон остался позади, его взгляд обшаривал углы комнаты в поисках малейших признаков угрозы.

Когда пальцы Ориона коснулись шара, воздух содрогнулся. Голографическая проекция вспыхнула перед ними, развернув карту Кибертрона — сеть линий и точек, мерцающих, как звёзды в пустоте. Глубокий, резонирующий голос, словно доносящийся из самого ядра планеты, зазвучал в камере: "Семена разрушения были посеяны давно, спрятанные в сердцах наших творений. Берегитесь пробуждения древних."

Слова повисли в воздухе, тяжёлые и зловещие, но прежде чем они успели осознать их смысл, камера затряслась. Пол под ногами треснул, и с оглушительным грохотом они провалились вниз, рухнув в необъятную пещеру, скрытую под архивами. Поднявшись на ноги, они замерли: вокруг них оживали машины — огромные, угловатые силуэты, чьи глаза загорались алым светом, словно пробуждённые их присутствием.

Мегатрон рванулся вперёд, его кулаки обрушились на ближайшего стража, разрывая металл с яростным рёвом. Машины наступали безмолвно, их движения были точными и безжалостными. Орион, уклоняясь от ударов, лихорадочно искал решение. Его пальцы нашли панель управления среди обломков, и, подключившись, он взломал древнюю систему, замкнув её на самой себе. С резким визгом машины замерли, их красные огни угасли, оставив лишь эхо битвы.

Из груды обломков Орион извлёк дата-пад, его поверхность ещё хранила слабое тепло. Подключившись, он замер, его оптика расширилась от ужаса и понимания.

— Эти машины... они не кибертронские, — выдохнул он, поворачиваясь к Мегатрону.

— Квинтессоны не создали нас. Они нашли Кибертрон, поработили его, исказив само ядро планеты. Разлом, который мы открыли... это не просто проход. Это рана в реальности, которую они оставили после себя.

Мегатрон шагнул ближе, его голос стал низким, почти угрожающим:

— Значит, мы не их марионетки? Мы — нечто большее?

— Да, — кивнул Орион, его взгляд устремился в пустоту.

— Но теперь эта рана пробуждается. И если мы не найдём способ её закрыть, тьма поглотит всё.

Пещера содрогнулась, словно в ответ на их слова. Сквозь гул каменных стен пробился слабый, леденящий шёпот, доносящийся из глубин: "Тень пробуждается..."

Они стояли в тишине, окружённые мёртвыми стражами, зная, что их путь только начался — и что ответы, которые они ищут, могут стать их самым страшным испытанием.

Пещера под архивами Иакона дышала холодом и тайнами, её стены, грубо высеченные из металла и камня, дрожали, словно в предчувствии грядущего катаклизма. Тусклый красный свет, пробивавшийся из трещин в полу, отбрасывал зловещие блики на поверженных стражей Квинтессонов, чьи металлические останки лежали в хаотичном беспорядке, как павшие воины давно забытой войны. Воздух был густым, пропитанным запахом раскалённого металла и слабым привкусом энергона, смешанного с пылью веков. Орион Пакс стоял над дата-падом, извлечённым из обломков, его красно-синяя броня отражала дрожащее сияние, а в его оптических сенсорах мелькала смесь тревоги и решимости. Рядом Мегатрон, массивный и непреклонный, сжимал кулаки, его серебристая броня звенела от сдерживаемой ярости, а красные глаза пылали, как угли в недрах шахт Каона.

Орион отключился от дата-пада, его пальцы дрожали, всё ещё ощущая холодный отголосок древних данных. Его голос, тихий, но пронизанный напряжением, разорвал тишину, словно шепот ветра в пустынных каньонах Кибертрона:

— Это не просто записи, Мегатрон. Это её память. Искра Мультиверсума... она была не просто артефактом. Она была сердцем Кибертрона, его связующим звеном с другими реальностями. Квинтессоны не создали нас — они нашли нас, исказили её, чтобы подчинить себе нашу судьбу. Разлом — это не просто трещина. Это шрам, оставленный их экспериментами, и он живёт, как рана, что не заживает.

Мегатрон шагнул ближе, его тень накрыла Ориона, словно буря, что могла бы разнести всё вокруг. Его голос прогремел, низкий и полный вызова, как рокот шахтного обвала:

— Искажали её, говоришь? Значит, мы не их игрушки?

— Его когти сжались, броня клацнула, и в его взгляде мелькнула искра, не только гнева, но и чего-то большего — гордости, что пробивалась сквозь тьму его прошлого.

— Тогда почему я чувствую этот жар, Орион? Почему её шепот звучит в моей искре, как шахтный огонь, что я разжигал в мечтах о свободе?

Орион поднял взгляд, его оптика встретилась с пылающим взором Мегатрона, и он ответил, его слова были твёрды, как металл архивов:

— Потому что ты — её отражение, Мегатрон. Её ярость, её воля. Она зовёт нас не просто понять, но исцелить. Квинтессоны оставили тьму в разломе, и Трион запечатал её вместе с Искрой, боясь того, что она могла выпустить. Но теперь эта тьма пробуждается, и её голос — это не просто угроза. Это часть нас, что мы ещё не поняли.

Внезапно пещера содрогнулась, и из трещин в полу хлынул поток красного света, яркого и живого, словно кровь Кибертрона вырвалась наружу. Пол под ногами задрожал, и низкий, вибрирующий гул заполнил пространство, отражаясь от стен, как голос, что шептал из глубин разлома. Орион инстинктивно отступил, его рука сжала дата-пад, а Мегатрон выхватил клинок, его броня напряглась, готовясь к бою.

— Что за ржавчина творится? — прорычал Мегатрон, его голос перекрыл гул, и он шагнул вперёд, вглядываясь в алые трещины.

— Это её работа? Или твои архивы снова решили нас прикончить?

Орион покачал головой, его процессор лихорадочно обрабатывал данные, что всё ещё текли из дата-пада.

— Это не архивы, — выдохнул он, его голос дрожал от напряжения.

— Это разлом. "Эхо Искры" разбудило его. Смотри!

Он указал на дата-пад, где голограмма развернулась в воздухе — карта Кибертрона, испещрённая линиями и точками, но теперь одна из них, в центре Иакона, мигала красным, пульсируя, как сердце, что билось в агонии. Вокруг неё начали проступать новые линии — тонкие, извилистые, словно вены, что расходились от раны, соединяя точки, которые Орион не видел ранее. Голос Искры, мягкий, но полный боли, зазвучал в его голове, резанув его искру: "Они спрятали меня, чтобы заглушить его. Но теперь он пробуждается."

Прежде чем Мегатрон успел ответить, стены пещеры треснули с оглушительным грохотом, и из трещин вырвались фигуры — не стражи архивов, а нечто иное: тёмные, искривлённые существа, чья броня блестела, как обсидиан, а глаза пылали красным, как угли, что Мегатрон видел в глубинах шахт. Их движения были резкими, почти танцующими, и они двигались с пугающей синхронностью, окружая героев.

— Кто вы такие? — рявкнул Мегатрон, его клинок сверкнул в полумраке, и он бросился вперёд, не дожидаясь ответа.

Первый враг встретил его с шипением, его когти, длинные и изогнутые, как лезвия, врезались в броню шахтёра, высекая искры. Мегатрон ответил ударом, разрубая тварь пополам, но её половинки рассыпались в чёрный дым, что тут же сгустился в новую фигуру, ещё более быструю и яростную. Орион уклонился от атаки другого существа, его броня звякнула, когда когти прошли в миллиметре от его плеча, и он крикнул, перекрывая шум битвы:

— Это порождения разлома! Они питаются её энергией!

Мегатрон рассмеялся, его голос был полон дикой ярости, когда он разрубил ещё одного врага, чьи останки растаяли в дым:

— Пусть попробуют! Я разнесу их всех, Орион!

Но врагов становилось больше — из трещин поднимались новые тени, их красные глаза множились, как звёзды в ночном небе, и пещера наполнилась их шипением, что сливалось с гулом разлома. Орион бросился к дата-паду, его пальцы замелькали над символами, пытаясь найти способ остановить это безумие. "Эхо Искры" усилилось, и перед ним вспыхнула новая голограмма — древний чертёж, изображавший устройство, похожее на кристаллический резонатор, окружённый кольцом символов. Надпись гласила:

"Ключ к теням — голос света."

— Мегатрон! — крикнул Орион, уклоняясь от когтей очередного врага.

— Это резонатор!

Он может заглушить их связь с разломом!

Мегатрон рубанул ещё одну тварь, его клинок сверкнул, оставляя за собой дымный след, и он бросил взгляд на Ориона, его голос был полон сарказма:

— Резонатор? И где мы его найдём, пока эти тени рвут нас в клочья?

Орион указал на пьедестал в центре пещеры, где тускло мерцал кристалл, похожий на тот, что был в голограмме.

— Там! Держи их, я активирую его!

Мегатрон бросился к тварям, его клинок мелькал, как молния, разрубая их одну за другой, но дым сгущался, и новые враги поднимались, их когти сверкали в красном свете. Орион метнулся к пьедесталу, его броня звенела от ударов, что он едва успевал отражать. Его пальцы коснулись кристалла, и "Эхо Искры" вспыхнуло с новой силой, окружив его золотым сиянием. Голос Искры зазвучал громче, резанув его искру:

— Спой мою песню, дитя моё. Пусть свет заглушит тьму.

Орион сжал кристалл, и золотой свет хлынул из него, распространяясь волнами по пещере. Тени закричали, их красные глаза мигнули и угасли, и дым начал рассеиваться, словно унесённый ветром. Мегатрон остановился, его клинок замер в воздухе, а его оптика сузилась, вглядываясь в угасающий мрак.

— Что ты сделал, Орион? — выдохнул он, его голос был хриплым от напряжения.

Орион повернулся к нему, всё ещё сжимая кристалл, его оптика сияла золотом.

— Я активировал её голос, — ответил он тихо.

— Это не конец, Мегатрон. Это только начало. Разлом пробуждается, и тень Прайма… она ближе, чем мы думали.

Пещера затихла, но тишина была обманчивой. Где-то в глубине красный свет мигнул, и слабый шёпот, древний и голодный, эхом отозвался в стенах: "Я всё ещё здесь..."

Пещера под архивами Иакона затаила дыхание, её стены, испещрённые трещинами и древними глифами, замерли в тревожной тишине. Золотой свет, исходящий от кристалла в руках Ориона Пакса, медленно угасал, растворяясь в полумраке, оставляя лишь слабые отблески, что дрожали на металлических поверхностях, как угасающие звёзды в пустоте космоса. Воздух был густым, пропитанным едким запахом раскалённого металла, смешанным с тонким ароматом энергона, что сочился из разломов в полу, словно кровь Кибертрона, пробуждённого их дерзостью. Поверженные тени разлома растаяли в дым, но их шёпот всё ещё витал в воздухе — слабый, но настойчивый, как эхо шахтёрских песен, что Мегатрон когда-то пел в недрах Каона.

Орион стоял у пьедестала, его красно-синяя броня покрыта пылью и свежими царапинами, а в его оптических сенсорах отражалось золотое сияние кристалла, что он всё ещё сжимал в руках. Этот свет — "Эхо Искры" — был её голосом, её криком, что теперь звучал в его искре, мягкий, но полный боли, как мелодия, что пела о потерянной гармонии. Рядом Мегатрон, его массивная фигура напряжённая и непреклонная, опирался на клинок, вонзённый в пол. Его серебристая броня искрила от недавнего боя, а красные оптические сенсоры сузились, вглядываясь в темноту, где красный свет разлома всё ещё пульсировал, как сердце, что билось в ожидании.

— Это всё, что она хотела? — голос Мегатрона прогремел, низкий и хриплый, с ноткой раздражения, что резала тишину, как шахтёрский бур резал камень.

— Разнести этих теней и стоять тут, как шахтёры без цели? Я чувствую её жар, Орион, но он не даёт мне ничего, что я могу разрубить. Что дальше?

Орион медленно повернулся к нему, его оптика встретилась с пылающим взглядом шахтёра, и он ответил, его голос был тихим, но твёрдым, как металл архивов:

— Это не конец, Мегатрон. Этот кристалл — её голос, но он лишь заглушил тьму, а не остановил её. Разлом всё ещё живёт, и тень Прайма… она не ушла. Она ждёт, и её глаза — те красные огни — знают нас лучше, чем мы сами.

Мегатрон фыркнул, его когти сжались на рукояти клинка, и он шагнул ближе, его тень упала на пьедестал, поглощая свет.

— Знают нас? — Его голос стал ниже, почти угрожающим, как рокот обвала в шахтах.

— Пусть попробует! Я разнёс Триона, я разнёс его псов, я разнесу и эту тень, если она посмеет встать на моём пути. Но этот шепот в моей искре — он как шахтный огонь, что я не могу потушить. Почему он зовёт меня, Орион? Что он хочет?

Орион опустил взгляд на кристалл, его пальцы скользнули по его гладкой поверхности, и "Эхо Искры" отозвалось слабым импульсом, что резанул его сознание. Перед его глазами мелькнул образ — нечёткий, но пронзительный: тёмный зал, где Квинтессоны стояли над Искрой, их щупальца тянулись к её свету, а Трион вонзал копьё в её сияние, его голос дрожал от страха: "Её сила слишком велика." Но за ними, в тенях, стояла фигура — высокая, с бронёй, чёрной как ночь, и глазами, что пылали красным, как угли, что горели в глубинах разлома. Её голос шепнул, древний и голодный: "Ты лишь отсрочил неизбежное."

— Он — часть разлома, — сказал Орион, его голос дрожал от осознания. — Квинтессоны породили его, когда ранили Искру, а Трион запечатал его вместе с ней. Но теперь он свободен, и он не просто тень — он её боль, её ярость, что ждала своего часа. Он зовёт тебя, Мегатрон, потому что ты — её пламя, её отражение.

Мегатрон шагнул вперёд, его броня клацнула, и он наклонился к Ориону, его голос стал резким, как лезвие:

— Отражение? — Он рассмеялся, но смех был горьким, как выхлоп шахтёрского двигателя.

— Я не чьё-то отражение, Орион. Я — шахтёр, что ломал камень голыми руками, что вырвался из туннелей, чтобы разнести цепи. Если эта тень — её ярость, пусть приходит. Я покажу ей, что значит настоящий огонь!

Не успел Орион ответить, как пещера содрогнулась с оглушительным грохотом. Пол под их ногами раскололся, и из трещин вырвался столб красного света, яркого и живого, словно кровь Кибертрона хлынула наружу. Каменные стены задрожали, осыпая их мелкими осколками, и низкий гул заполнил пространство, нарастающий, как рёв пробуждающегося зверя. Из разлома поднялась фигура — не страж, не тень, а нечто новое: массивный силуэт, чья броня была покрыта красными прожилками, что пульсировали, как вены, а глаза горели алым, как раскалённые угли. Его когти сверкали, длинные и изогнутые, а голос, глубокий и раскатистый, прогремел, сотрясая пещеру:

— Вы осмелились пробудить меня, дети Искры! Я — Голос Разлома, первый из теней, что ждал в её сердце.

Мегатрон рванулся вперёд, его клинок сверкнул в полумраке, и он бросился на фигуру с яростным рёвом:

— Назови себя врагом, и я разнесу тебя в пыль!

Его клинок врезался в броню Голоса Разлома, высекая фонтан искр, но фигура лишь рассмеялась, её когти мелькнули, отбрасывая Мегатрона назад с такой силой, что он врезался в стену, оставив в ней глубокую вмятину. Орион метнулся к пьедесталу, его пальцы сжали кристалл, и он крикнул, перекрывая шум:

— Мегатрон, стой! Это не просто враг — он часть Искры!

Голос Разлома шагнул вперёд, его броня загудела, и красный свет разлома усилился, заливая пещеру зловещим сиянием. Его когти вонзились в пол, высекая искры, и он наклонился к Ориону, его голос стал тише, но ещё более угрожающим:

— Часть Искры? Я — её ярость, её тьма, что Квинтессоны вырвали из её света. Трион боялся меня, но вы освободили меня, и теперь мой огонь пожрёт Кибертрон, как он пожрал их мечты.

Мегатрон поднялся, его броня задымилась, но он бросился вперёд снова, его клинок мелькнул, как молния, и он врезался в Голос Разлома с яростным криком:

— Ты не знаешь, что такое огонь! Я покажу тебе шахтёрскую ярость!

Его клинок вонзился в плечо фигуры, разрубая броню, и красные прожилки вспыхнули, выбросив волну жара, что отбросила Мегатрона назад. Орион сжал кристалл сильнее, и

"Эхо Искры" отозвалось золотым импульсом, что хлынул в воздух, окружая его сиянием. Голос Искры зазвучал в его голове, мягкий, но полный силы: "Используй мой свет, дитя моё. Он — часть меня, но он не всё."

Орион бросился к Мегатрону, протягивая кристалл, его голос перекрыл гул:

— Мегатрон, возьми его! Мы должны остановить его вместе!

Мегатрон схватил кристалл, его когти сомкнулись на нём, и золотой свет вспыхнул ярче, сливаясь с его красной яростью. Он бросился на Голос Разлома, его клинок и кристалл сверкнули в унисон, и удар обрушился на фигуру с такой силой, что пещера задрожала. Голос Разлома взревел, его броня треснула, и он отступил, его красные глаза сузились.

— Вы не остановите меня! — прогремел он, и из разлома хлынул новый поток красного света, заливая пещеру огнём.

— Я — лишь первый! Тени Прайма идут за мной!

Орион и Мегатрон встали плечом к плечу, их броня звякнула, и золотой свет кристалла смешался с красным сиянием разлома, создавая ослепительный вихрь. Голос Разлома начал растворяться в огне, его фигура таяла, но его последние слова эхом отозвались в стенах:

— Вы пробудили нас, дети Искры. Теперь Кибертрон узнает ярость своих теней.

Огонь угас, и пещера погрузилась в тишину, но она была зловещей. Орион и Мегатрон стояли, тяжело дыша, их взгляды встретились — в них была тревога, но и решимость.

— Первый из теней? — выдохнул Мегатрон, его голос был хриплым.

— Что это значит, Орион?

Орион сжал кристалл, его оптика сузилась, вглядываясь в темноту разлома.

— Это значит, что разлом — не просто рана. Это дверь, и мы открыли её. Тени Прайма

— это не просто тьма. Это её отражения, её ярость, что Квинтессоны оставили в нас.

И если мы не найдём способ закрыть её, они сожгут Кибертрон.

Пещера задрожала снова, и из глубины разлома донёсся новый шёпот — не один голос, а хор, древний и многоголосый:

"Мы идём..."

Пещера под архивами Иакона дрожала, её древние стены, высеченные из металла и камня, стонали под напором пробуждающейся тьмы. Красный свет разлома пульсировал, словно сердце Кибертрона билось в агонии, отбрасывая зловещие блики на обломки поверженных механизмов, что лежали в хаотичном беспорядке, как останки воинов давно забытой войны. Воздух был густым, пропитанным едким запахом раскалённого металла и слабым привкусом старого энергона, что сочился из трещин в полу, словно кровь планеты, разбуженной их дерзостью. Орион Пакс и Мегатрон стояли плечом к плечу, их броня покрыта пылью и свежими шрамами битвы, а в их оптических сенсорах отражалась смесь тревоги и непреклонной решимости.

Мегатрон сжал кулаки, его массивная фигура напряглась, и он шагнул вперёд, сузив красные оптические сенсоры, вглядываясь в темноту разлома, откуда доносился нарастающий гул.

— Что это? — прорычал он, его голос перекрыл низкий рокот, сотрясавший пещеру.

— Ещё одна ловушка Триона? Или твоя Искра решила нас прикончить?

Орион покачал головой, его пальцы всё ещё сжимали кристалл, что теперь слабо мерцал золотым светом, подобно угасающей звезде.

— Это не она, — ответил он тихо, но твёрдо, его голос дрожал от напряжения.

— Это стражи разлома. Древние хранители, созданные защищать Кибертрон от того, что скрыто в его недрах.

Не успел он договорить, как из трещин в полу вырвались фигуры — не просто тени, а древние кибертронцы, чья броня была искажена энергией разлома. Их корпуса блестели, как обсидиан, пропитанный чёрным металлом, а оптические сенсоры пылали зловещим красным светом. Их конечности были удлинёнными, изогнутыми, как когти, способные разорвать саму реальность. Они двигались с пугающей грацией — их шаги были бесшумны, но пол под ними трещал, не выдерживая их присутствия.

— Вы посмели нарушить покой разлома! — прогремел голос одного из стражей, глубокий и резонирующий, словно эхо шахт, которые Мегатрон знал лучше всех.

— Вы — захватчики, желающие украсть его силу!

Мегатрон рванулся вперёд, его клинок сверкнул в полумраке, и он обрушился на ближайшего стража с яростным рёвом:

— Я покажу вам, что такое сила!

Его клинок врезался в броню стража, высекая фонтан искр, но тот лишь отшатнулся, а затем его когти мелькнули, отбросив Мегатрона назад с такой мощью, что шахтёр врезался в стену, оставив в ней глубокую вмятину. Орион увернулся от атаки другого стража — когти прошли в миллиметре от его плеча, звякнув по броне, — и крикнул, перекрывая шум битвы:

— Они не просто машины, Мегатрон! Они разумны — искажённые защитники, что верят, будто охраняют Кибертрон от нас!

Мегатрон поднялся, его броня задымилась, но он бросился вперёд снова, его клинок мелькнул, как молния, и он врезался в стража с криком:

— Пусть попробуют остановить меня!

Удар разрубил броню стража, и тот рухнул, его красные сенсоры угасли, но из разлома поднялись новые фигуры. Их когти сверкали в красном свете, а голоса сливались в хор, резавший их искры:

— Вы — угроза. Вы — разрушители. Разлом — сердце Кибертрона, и вы хотите его погубить!

Орион метнулся к стене, его пальцы скользнули по древним глифам, покрывавшим её поверхность. Он заметил скрытую панель, спрятанную за узором, и его процессор загудел, обрабатывая данные. Это была контрольная панель, способная стабилизировать разлом. Уклоняясь от когтей стражей, он бросился к ней и подключился к интерфейсу.

— Мегатрон, держи их! — крикнул он, его пальцы замелькали над символами.

— Я могу закрыть разлом, но мне нужно время!

Мегатрон рассмеялся, его голос был полон дикой ярости, когда он разрубил ещё одного стража, чьи останки рассыпались в искры:

— Время? Я дам тебе целую вечность, Орион, если эти твари не разорвут меня раньше!

Он ринулся в гущу врагов, его клинок и кулаки мелькали, как вихрь разрушения, разрубая и сокрушая стражей одного за другим. Но их становилось всё больше — из разлома поднимались новые фигуры, их красные глаза множились, как звёзды в ночном небе, а когти сверкали, словно лезвия, режущие саму судьбу.

Орион лихорадочно работал с панелью, его процессор разбирал древние коды, что были старше самого Иакона. Он нашёл протокол стабилизации, но для активации требовалась особая энергетическая сигнатура — сигнатура Искры Мультиверсума. Взгляд Ориона упал на кристалл в его руке, и он понял: это её фрагмент, её голос, способный закрыть разлом.

— Мегатрон, кристалл! — крикнул он, протягивая его шахтёру. — Используй его силу!

Мегатрон схватил кристалл, его когти сомкнулись на нём, и золотой свет вспыхнул, сливаясь с его красной яростью. Он бросился на главного стража — массивную фигуру с толстой бронёй и длинными когтями, что выделяли его среди остальных. Голос стража прогремел, полный презрения:

— Вы думаете, что разлом — сердце Кибертрона? Вы слепы! Он — рана, что Квинтессоны оставили в нас, и я разнесу вас, как разнёс их псов!

Главный страж шагнул вперёд, его когти вонзились в пол, высекая искры, и его голос загрохотал, как шахтный обвал:

— Ты не понимаешь, шахтёр. Разлом — это не рана, это дверь. Дверь к другим реальностям, к силе, что может спасти или погубить Кибертрон. Вы хотите её закрыть, отрезав нас от будущего!

Мегатрон замер на миг, его клинок дрогнул, и в его взгляде мелькнула тень сомнения. Но затем его ухмылка вернулась, острая и дерзкая:

— Будущее? — Он рассмеялся, и его голос загремел, как обвал в шахтах.

— Я сам построю будущее, и мне не нужны ваши двери! Я разнесу вас и закрою эту проклятую рану!

Он бросился вперёд, его клинок и кристалл сверкнули в унисон, и удар обрушился на стража с такой силой, что пещера задрожала. Главный страж взревел, его броня треснула, и он отступил, сузив красные глаза.

— Ты не остановишь нас, — прорычал он, и из разлома хлынул новый поток красного света, заливая пещеру огнём.

— Мы — стражи будущего, и ты не отнимешь его у нас!

Орион завершил ввод кода, и панель вспыхнула золотым светом, что слился с сиянием кристалла в руках Мегатрона. Разлом задрожал, его красный свет начал угасать, но стражи бросились вперёд с новой яростью, их когти сверкали, как молнии, разрезающие тьму.

Мегатрон встал перед Орионом, его клинок мелькал, отражая удары, и он крикнул, перекрывая шум:

— Заканчивай, Орион! Я не могу держать их вечно!

Орион сжал кристалл, сузив оптику, и ввёл последний код. Золотой свет хлынул в разлом, и красные трещины начали сжиматься, словно рана, заживающая под напором света. Стражи закричали, их броня начала распадаться, и они рухнули, их красные сенсоры угасли.

Главный страж, всё ещё стоявший, отступил к разлому, его голос стал тише, но был полон горечи:

— Вы закрываете дверь, но не навсегда. Тени Прайма найдут путь. И когда они придут, вы пожалеете, что не приняли их силу.

С этими словами он шагнул в разлом, и красный свет угас, оставив лишь слабое мерцание. Пещера затихла, и тишина стала оглушительной.

Орион и Мегатрон стояли, тяжело дыша, их броня покрыта сажей и шрамами битвы. Они обменялись взглядами — в них была усталость, но и тревога.

— Что он имел в виду? — выдохнул Мегатрон, его голос был хриплым.

— Дверь к другим реальностям? Сила, что может спасти Кибертрон?

Орион покачал головой, его оптика сузилась, вглядываясь в темноту, где разлом всё ещё слабо пульсировал.

— Я не знаю, — ответил он тихо.

— Но если разлом — это дверь, то, закрыв его, мы отрезали себя от чего-то большего. И если тени Прайма — это её отражения, они всё ещё там, за гранью. И они придут.

Мегатрон сжал кулаки, его взгляд был мрачен.

— Пусть приходят, — прорычал он.

— Я разнесу их, как разнёс этих стражей. Но если они думают, что могут использовать меня, они ошибаются.

Орион кивнул, но его искра сжалась от предчувствия. Они закрыли разлом, но вопросы остались — и ответы, что они искали, были ещё глубже, в тенях, что шептали из-за грани.

Когда они двинулись к выходу, их шаги эхом отозвались в пещере. Из темноты мелькнула фигура — тонкая, почти призрачная, наблюдавшая за ними из тени. Она исчезла, прежде чем они успели её разглядеть, оставив лишь слабый след на стене: вырезанный символ, похожий на разлом, и надпись:

"Песнь Искры ещё не спета."

Они замерли, их взгляды встретились, и тишина стала ещё тяжелее. Их путь был далёк от завершения, и тени Прайма ждали их впереди.

Архивы Иакона, некогда сияющие хранилища знаний, ныне превратились в угрюмый лабиринт, где тени цеплялись за каждый угол, а металлические стены хранили отголоски давно угасших эпох. Орион Пакс и Мегатрон поднимались по извилистым лестницам, высеченным в холодной стали, их шаги гулко отдавались в пустоте. Броня, покрытая пылью и следами недавней битвы, звенела при каждом движении, а тусклый свет кристаллических ламп дрожал, словно боясь раствориться в наступающей тьме. Воздух был тяжёлым, пропитанным запахом ржавчины и старого энергона, а тишина между двумя воинами казалась натянутой струной, готовой лопнуть от малейшего слова.

Когда они достигли верхних залов, тишина стала почти осязаемой, нарушаемой лишь слабым гудением древних механизмов, что дремали в глубине стен. Но что-то изменилось — пространство вокруг них словно ожило, наполнившись невидимым взглядом, следящим за каждым их шагом. Орион замер, его оптические сенсоры сузились, уловив едва заметное мерцание в углу зала. Он приблизился к стене, и его пальцы коснулись холодного металла, где среди потускневших глифов проступал новый символ — разлом, перечёркнутый изогнутой линией, а под ним надпись, вырезанная с пугающей чёткостью: "Песнь Искры ещё не спета."

— Что это значит? — Мегатрон шагнул ближе, его голос прогремел, полный подозрения и едва сдерживаемой ярости. Его красные глаза сверкнули, вглядываясь в знак, словно он мог вырвать из него ответ силой.

Орион покачал головой, его процессор лихорадочно анализировал увиденное.

— Это не её голос, — тихо сказал он, имея в виду Искру, что вела его до сих пор.

— Это предупреждение. Кто-то был здесь... и, возможно, всё ещё здесь.

Не успел Мегатрон ответить, как тишину разорвал слабый шёпот, пробирающийся из глубины зала. Он был тонким, почти неуловимым, но резал их искры, как остриё клинка. Они двинулись вперёд, шаги стали осторожными, будто они ступали по краю пропасти. За рядом покосившихся дата-панелей, в дальнем углу зала, проступила фигура — хрупкая, почти призрачная, закутанная в плащ, что сливался с тенями. Её оптические сенсоры горели мягким золотым светом, и когда она повернулась к ним, её голос, мелодичный и пронизывающий, заполнил пространство:

— Вы пробудили то, что спало веками. Разлом — не просто трещина в реальности. Это дверь, и вы распахнули её настежь.

Мегатрон рванулся вперёд, его клинок выскользнул из ножен с хищным свистом, но Орион успел схватить его за руку, удерживая от удара.

— Кто ты? — голос Ориона был твёрд, но в нём сквозила тревога.

— Что тебе известно о разломе?

Фигура шагнула ближе, и её плащ соскользнул с плеч, обнажив броню, испещрённую древними глифами, что сияли, как звёзды на ночном небе Кибертрона. Лицо её оставалось скрытым под глубоким капюшоном, но голос стал сильнее, отражаясь в их искрах:

— Я — Хранительница Песни, страж Искры Мультиверсума. Я ждала тех, кто услышит её зов. Вы — избранные, но ваш путь только начинается. Разлом — это зеркало, отражающее тени ваших искр. Тени Прайма — ваши страхи, ваша ярость, ваши сомнения.

Мегатрон выдернул руку из хватки Ориона, его голос загремел, как раскат грома:

— Тени? Отражения? Я не боюсь иллюзий! Я уничтожу их, как уничтожил Триона и всех, кто встал на моём пути!

Хранительница покачала головой, её золотые глаза сузились в тонкие щёлки.

— Ты не понимаешь, воин шахт. Тени Прайма — это не враги, которых можно сокрушить силой. Они — часть вас, часть Кибертрона. Искра Мультиверсума была сердцем, что связывало реальности, но Квинтессоны разбили её, и её боль породила эти тени. Вы освободили её силу, но теперь вы должны исцелить её, или тени поглотят всё сущее.

Орион шагнул вперёд, его голос стал решительным, но в нём чувствовалась тень сомнения:

— Как нам исцелить её? Что мы должны сделать?

Хранительница протянула руку, и в её ладони вспыхнул кристалл — маленький, но сияющий, как осколок звезды. Он был похож на тот, что Орион нашёл в пещере, но казался живым, пульсирующим в такт их искрам.

— Вы должны собрать фрагменты её песни, — сказала она.

— Они спрятаны в зеркальных осколках — порталах, ведущих в иные реальности, где тени Прайма ждут вас. Лишь соединив их воедино, вы сможете закрыть разлом и вернуть Искре её голос.

Мегатрон фыркнул, его когти сжались с металлическим скрежетом.

— Порталы? Другие миры? Это ловушка, Орион! Почему мы должны доверять ей?

Хранительница улыбнулась — тонкой, едва заметной улыбкой, в которой сквозила древняя мудрость.

— Потому что у вас нет иного пути. Тени уже идут за вами.

В этот момент зал содрогнулся, и из углов проступили фигуры — тени Прайма. Их броня была искажена, как в кривом зеркале, а глаза пылали алым огнём. Они двигались бесшумно, их когти сверкали, как лезвия, а голоса сливались в зловещий хор:

— Вы не остановите нас. Мы — ваша тьма, и мы заберём своё.

Мегатрон выхватил клинок, его броня клацнула, и он бросился навстречу теням с яростным рёвом:

— Пусть попробуют! Я разорву их на части!

Орион схватил его за плечо, Его голос стал резким и властным:

— Стой, Мегатрон! Это не просто враги. Это мы сами. Мы должны понять их, иначе они уничтожат нас.

Хранительница подняла кристалл выше, и его золотой свет разрезал тьму, заставив тени замереть. Их красные глаза сузились, но они не отступили полностью, оставаясь на границе света и мрака.

— Они не могут войти в свет, — тихо сказала она.

— Но он не будет гореть вечно.

Соберите фрагменты песни, или тени станут вашей судьбой.

С этими словами она исчезла, её фигура растворилась в воздухе, оставив лишь лёгкое эхо её голоса и кристалл, что медленно опустился на пол перед Орионом. Тени отступили в темноту, но их шёпот остался, звеня в стенах: "Мы ждём..."

Орион поднял кристалл, его пальцы сжались вокруг него, чувствуя тепло, исходящее от его сердцевины. Он посмотрел на Мегатрона, и их взгляды встретились — в них смешались тревога, гнев и непреклонная решимость. Они знали, что впереди их ждут неизведанные реальности, где их собственные тени станут испытанием, которое определит судьбу Кибертрона.

Когда они покинули архивы, небо над Иаконом потемнело, словно впитав в себя тени разлома. На горизонте мерцал слабый красный свет, похожий на отблеск далёкого пожара, а где-то в глубине планеты раздался низкий, протяжный гул — песнь Искры, что звала их вперёд, обещая ответы и новые битвы. Их шаги эхом отозвались в пустых коридорах, и с каждым звуком становилось ясно: их война с тенями только началась.

Они замерли, взгляды скрестились, и тишина стала ещё тяжелее. Их путь был далёк от завершения, и тени Прайма ждали впереди.

Продолжение следует...

Архивы Иакона дышали древностью. Полумрак окутывал залы плотным саваном, словно время здесь застыло, замкнутое в стенах из полированного металла и кристаллических панелей. Свет, исходящий от ламп, был слабым, дрожащим — тонкие лучи пробивались сквозь завесу пыли, оседавшей на бесчисленных дата-панелях, что высились вдоль стен, как молчаливые стражи давно ушедших эпох. Воздух казался тяжёлым, пропитанным едва уловимым ароматом ржавчины и старого энергона — дыханием Кибертрона, что витало здесь веками. Каждый шаг отдавался гулким эхом, нарушая тишину, которая была почти осязаемой, словно священный покой, охраняемый невидимыми глазами.

Орион Пакс стоял у одной из панелей, его красно-синяя броня тускло поблёскивала в свете ламп. Поверхность её была испещрена царапинами и покрыта пылью — следами битв в катакомбах, но теперь в этом сиянии мелькали золотые искры. Они цеплялись к нему, как отголоски Искры Мультиверсума, чей голос всё ещё звучал в его процессоре — зов, полный боли и обещаний. Его оптические сенсоры сузились, улавливая мерцание древних символов, что проступали на панели, будто звёзды, пробивающиеся сквозь ночной мрак. Пальцы Ориона, всё ещё слегка дрожавшие от напряжения прошлых схваток, скользнули по холодной поверхности, и поток данных хлынул в его сознание: имена давно угасших праймов, чертежи технологий, что канули в небытие, обрывки хроник, шептавших о рождении Кибертрона. Но сейчас он искал не просто знания — он искал ответы. Ответы на вопросы, что оставил Альфа Трион, на тайны разлома, что разверзся под их ногами, и на голос тьмы, что прогремел в золотой бездне, обещая либо хаос, либо спасение.

Позади него Мегатрон мерил шагами зал, его серебристая броня сверкала в полумраке, как клинок, выкованный в недрах Каона. Она была покрыта вмятинами и тёмными пятнами — следами крови врагов и пыли шахт, что он оставил позади. Его красные оптические сенсоры пылали, выдавая нетерпение, а когти слегка постукивали по броне, когда он скрестил руки. Его голос, низкий и резкий, разорвал тишину, как лезвие, вонзающееся в металл.

— Опять копаешься в этой пыли, Орион? — бросил он, и его ухмылка была острой, почти насмешливой.

— Мы взяли Искру, разнесли Триона, открыли его проклятый разлом, а ты всё ещё роешься в старых железках, ища свои сказки. Что теперь? Ещё одна головоломка, чтобы завести нас в новую ловушку?

Орион не обернулся. Его пальцы продолжали скользить по панели, но голос его был спокоен, полон сосредоточенности, как шепот ветра в пустынных каньонах Кибертрона.

— Это не сказки, Мегатрон. Это правда, — ответил он тихо.

— Искра показала нам её: Квинтессоны, разлом, Трион. Он не просто спрятал её — он сломал её, чтобы скрыть свою вину. Разлом — это не её ошибка, а его, и та тьма, что мы выпустили, — это то, чего он боялся больше всего. Мы должны понять, что это, иначе Кибертрон заплатит за нашу слепоту.

Мегатрон шагнул ближе, его тень упала на панель, поглощая свет, и когти слегка царапнули металл, оставив тонкую борозду, что тут же наполнилась пылью, как след шахтёра в глубинах Каона.

— Понимать? — Он фыркнул, но голос его стал тише, как далёкий рокот шахт, зовущий его назад.

— Я не шахтёр, что копается в обломках, Орион. Я беру, что моё, и ломаю то, что мешает. Если эта тьма — враг, я разнесу её, как разнёс Триона. Дай мне что-то, что я могу разрубить, или я сам начну крушить эти панели, чтобы вытащить её голос.

Орион покачал головой, его оптика сузилась, и он наконец повернулся к Мегатрону. Его голос стал твёрже, как сталь архивов.

— Это не просто враг, Мегатрон. Это часть Кибертрона, часть нас самих. Искра — не твоя добыча и не моя находка. Она — часть каждого трансформера, что дышит на этой планете, и её боль — это крик, что ты слышал в шахтах, но не знал, чей он. Мы освободили её, но если не поймём, что Трион скрывал, что Квинтессоны сделали с ней, тьма из разлома пожрёт всё: Каон, Иакон, нас. Ты хочешь свободы, Мегатрон, но что, если эта свобода — конец, а не начало?

Мегатрон замер. Его когти сжались, и на миг в его взгляде мелькнула тень — не сомнение, а что-то глубже, как эхо шахтёрских песен о мире, который он мечтал построить. Но затем его ухмылка вернулась, острая и дерзкая, и он шагнул к Ориону, броня клацнула от резкого движения.

— Конец? — Он рассмеялся, и его голос загремел, как обвал в шахтах.

— Пусть горит, Орион! Если тьма — цена, я разожгу её сам. Мы взяли её вместе, и я не отступлю.

Внезапно тишину разорвал низкий гул. Пол под их ногами задрожал, и панели вспыхнули ярче, словно пробуждаясь от долгого сна. Воздух завибрировал от "Эха Искры", и холод пробежал по их броне. Орион и Мегатрон обменялись взглядами, напряжёнными и быстрыми, как искры перед ударом молнии. Из теней выступила фигура — страж архивов, древний автоматон, чья броня была покрыта трещинами и ржавчиной, словно карта забытых войн. Его глаза горели синим светом, холодным и пронизывающим, как звёзды в пустоте космоса.

— Кто смеет нарушать покой знаний? — прогремел его голос, и пол затрясся сильнее, будто сам Кибертрон откликнулся на его слова.

Орион шагнул вперёд, его осанка выпрямилась, а голос стал твёрдым, как металл этих залов.

— Мы — искатели правды, хранители будущего Кибертрона, — сказал он.

— Мы не желаем зла.

Страж наклонил голову, его синие глаза сузились, оценивая их.

— Правда — обоюдоострый меч, — произнёс он медленно.

— Готовы ли вы его взять?

Мегатрон выхватил клинок из крепления на спине, его броня клацнула, и он шагнул вперёд, его голос был полон вызова.

— Мы готовы ко всему, — бросил он, и его ухмылка сверкнула, как лезвие в свете ламп.

Пол под ними треснул с оглушительным грохотом, и тьма разверзлась, как пасть древнего зверя. Они провалились вниз, в бездну, что обещала либо ответы, либо погибель.

Архивы Иакона, некогда сияющие хранилища мудрости, ныне превратились в угрюмый лабиринт теней. Орион Пакс и Мегатрон шагали по узким коридорам нижних уровней, где свет дрожал, как угасающий пульс, а воздух был пропитан запахом ржавчины и древнего энергона. Металлические стены, испещрённые выцветшими глифами, словно шептались между собой, храня тайны, что старше самого времени. Каждый шаг отдавался эхом, нарушая гнетущую тишину, и с каждым метром их окружала всё более плотная завеса мрака.

Орион остановился перед одной из панелей. Его пальцы скользнули по холодной поверхности, пробуждая к жизни слабое мерцание символов. Он подключился к системе, и поток данных хлынул в его процессор: обрывки легенд, чертежи давно утраченных технологий и, наконец, нечто иное — загадочное послание, вырезанное резкими, почти угрожающими глифами:

"Под корнями знаний, где тени танцуют со светом, лежит камера эха, охраняемая безмолвными стражами."

— Что это? — голос Мегатрона прорезал тишину, его красные оптические сенсоры сузились, вглядываясь в мерцающие знаки.

— Указание, — тихо ответил Орион, отключаясь от панели. Его взгляд был задумчивым, но решительным.

— На скрытую камеру, спрятанную где-то здесь. Возможно, там скрыты ответы, которые мы ищем.

Они двинулись дальше, спускаясь по крутым лестницам в ещё более глубокие недра архивов. Свет становился призрачным, дрожащим, а коридоры сужались, точно сдавливая их своими стенами. Мегатрон стиснул зубы — это место напоминало ему шахты, из которых он вырвался, но теперь он шагал вперёд с непреклонной уверенностью. Орион же вёл их, ориентируясь по едва заметным следам в узорах на стенах, словно читая карту, видимую только ему.

Внезапно тишину разорвал низкий, вибрирующий гул. Часть стены перед ними дрогнула и с тяжёлым скрежетом отодвинулась, открыв тёмный проход. Они переглянулись — искры в их груди сжались от предчувствия. Не говоря ни слова, они шагнули внутрь, и массивная плита с лязгом захлопнулась за их спинами, отрезав путь назад.

Перед ними открылась камера, застывшая во времени. Древние машины, покрытые пылью и тонкой сетью трещин, высились вдоль стен, их формы были чуждыми, почти органическими. В центре зала возвышался пьедестал, увенчанный кристаллическим шаром, что пульсировал мягким, гипнотическим синим светом. Орион подошёл к нему, его движения были осторожными, но полными решимости. Мегатрон остался позади, его взгляд обшаривал углы комнаты в поисках малейших признаков угрозы.

Когда пальцы Ориона коснулись шара, воздух содрогнулся. Голографическая проекция вспыхнула перед ними, развернув карту Кибертрона — сеть линий и точек, мерцающих, как звёзды в пустоте. Глубокий, резонирующий голос, словно доносящийся из самого ядра планеты, зазвучал в камере: "Семена разрушения были посеяны давно, спрятанные в сердцах наших творений. Берегитесь пробуждения древних."

Слова повисли в воздухе, тяжёлые и зловещие, но прежде чем они успели осознать их смысл, камера затряслась. Пол под ногами треснул, и с оглушительным грохотом они провалились вниз, рухнув в необъятную пещеру, скрытую под архивами. Поднявшись на ноги, они замерли: вокруг них оживали машины — огромные, угловатые силуэты, чьи глаза загорались алым светом, словно пробуждённые их присутствием.

Мегатрон рванулся вперёд, его кулаки обрушились на ближайшего стража, разрывая металл с яростным рёвом. Машины наступали безмолвно, их движения были точными и безжалостными. Орион, уклоняясь от ударов, лихорадочно искал решение. Его пальцы нашли панель управления среди обломков, и, подключившись, он взломал древнюю систему, замкнув её на самой себе. С резким визгом машины замерли, их красные огни угасли, оставив лишь эхо битвы.

Из груды обломков Орион извлёк дата-пад, его поверхность ещё хранила слабое тепло. Подключившись, он замер, его оптика расширилась от ужаса и понимания.

— Эти машины... они не кибертронские, — выдохнул он, поворачиваясь к Мегатрону.

— Квинтессоны не создали нас. Они нашли Кибертрон, поработили его, исказив само ядро планеты. Разлом, который мы открыли... это не просто проход. Это рана в реальности, которую они оставили после себя.

Мегатрон шагнул ближе, его голос стал низким, почти угрожающим:

— Значит, мы не их марионетки? Мы — нечто большее?

— Да, — кивнул Орион, его взгляд устремился в пустоту.

— Но теперь эта рана пробуждается. И если мы не найдём способ её закрыть, тьма поглотит всё.

Пещера содрогнулась, словно в ответ на их слова. Сквозь гул каменных стен пробился слабый, леденящий шёпот, доносящийся из глубин: "Тень пробуждается..."

Они стояли в тишине, окружённые мёртвыми стражами, зная, что их путь только начался — и что ответы, которые они ищут, могут стать их самым страшным испытанием.

Пещера под архивами Иакона дышала холодом и тайнами, её стены, грубо высеченные из металла и камня, дрожали, словно в предчувствии грядущего катаклизма. Тусклый красный свет, пробивавшийся из трещин в полу, отбрасывал зловещие блики на поверженных стражей Квинтессонов, чьи металлические останки лежали в хаотичном беспорядке, как павшие воины давно забытой войны. Воздух был густым, пропитанным запахом раскалённого металла и слабым привкусом энергона, смешанного с пылью веков. Орион Пакс стоял над дата-падом, извлечённым из обломков, его красно-синяя броня отражала дрожащее сияние, а в его оптических сенсорах мелькала смесь тревоги и решимости. Рядом Мегатрон, массивный и непреклонный, сжимал кулаки, его серебристая броня звенела от сдерживаемой ярости, а красные глаза пылали, как угли в недрах шахт Каона.

Орион отключился от дата-пада, его пальцы дрожали, всё ещё ощущая холодный отголосок древних данных. Его голос, тихий, но пронизанный напряжением, разорвал тишину, словно шепот ветра в пустынных каньонах Кибертрона:

— Это не просто записи, Мегатрон. Это её память. Искра Мультиверсума... она была не просто артефактом. Она была сердцем Кибертрона, его связующим звеном с другими реальностями. Квинтессоны не создали нас — они нашли нас, исказили её, чтобы подчинить себе нашу судьбу. Разлом — это не просто трещина. Это шрам, оставленный их экспериментами, и он живёт, как рана, что не заживает.

Мегатрон шагнул ближе, его тень накрыла Ориона, словно буря, что могла бы разнести всё вокруг. Его голос прогремел, низкий и полный вызова, как рокот шахтного обвала:

— Искажали её, говоришь? Значит, мы не их игрушки?

— Его когти сжались, броня клацнула, и в его взгляде мелькнула искра, не только гнева, но и чего-то большего — гордости, что пробивалась сквозь тьму его прошлого.

— Тогда почему я чувствую этот жар, Орион? Почему её шепот звучит в моей искре, как шахтный огонь, что я разжигал в мечтах о свободе?

Орион поднял взгляд, его оптика встретилась с пылающим взором Мегатрона, и он ответил, его слова были твёрды, как металл архивов:

— Потому что ты — её отражение, Мегатрон. Её ярость, её воля. Она зовёт нас не просто понять, но исцелить. Квинтессоны оставили тьму в разломе, и Трион запечатал её вместе с Искрой, боясь того, что она могла выпустить. Но теперь эта тьма пробуждается, и её голос — это не просто угроза. Это часть нас, что мы ещё не поняли.

Внезапно пещера содрогнулась, и из трещин в полу хлынул поток красного света, яркого и живого, словно кровь Кибертрона вырвалась наружу. Пол под ногами задрожал, и низкий, вибрирующий гул заполнил пространство, отражаясь от стен, как голос, что шептал из глубин разлома. Орион инстинктивно отступил, его рука сжала дата-пад, а Мегатрон выхватил клинок, его броня напряглась, готовясь к бою.

— Что за ржавчина творится? — прорычал Мегатрон, его голос перекрыл гул, и он шагнул вперёд, вглядываясь в алые трещины.

— Это её работа? Или твои архивы снова решили нас прикончить?

Орион покачал головой, его процессор лихорадочно обрабатывал данные, что всё ещё текли из дата-пада.

— Это не архивы, — выдохнул он, его голос дрожал от напряжения.

— Это разлом. "Эхо Искры" разбудило его. Смотри!

Он указал на дата-пад, где голограмма развернулась в воздухе — карта Кибертрона, испещрённая линиями и точками, но теперь одна из них, в центре Иакона, мигала красным, пульсируя, как сердце, что билось в агонии. Вокруг неё начали проступать новые линии — тонкие, извилистые, словно вены, что расходились от раны, соединяя точки, которые Орион не видел ранее. Голос Искры, мягкий, но полный боли, зазвучал в его голове, резанув его искру: "Они спрятали меня, чтобы заглушить его. Но теперь он пробуждается."

Прежде чем Мегатрон успел ответить, стены пещеры треснули с оглушительным грохотом, и из трещин вырвались фигуры — не стражи архивов, а нечто иное: тёмные, искривлённые существа, чья броня блестела, как обсидиан, а глаза пылали красным, как угли, что Мегатрон видел в глубинах шахт. Их движения были резкими, почти танцующими, и они двигались с пугающей синхронностью, окружая героев.

— Кто вы такие? — рявкнул Мегатрон, его клинок сверкнул в полумраке, и он бросился вперёд, не дожидаясь ответа.

Первый враг встретил его с шипением, его когти, длинные и изогнутые, как лезвия, врезались в броню шахтёра, высекая искры. Мегатрон ответил ударом, разрубая тварь пополам, но её половинки рассыпались в чёрный дым, что тут же сгустился в новую фигуру, ещё более быструю и яростную. Орион уклонился от атаки другого существа, его броня звякнула, когда когти прошли в миллиметре от его плеча, и он крикнул, перекрывая шум битвы:

— Это порождения разлома! Они питаются её энергией!

Мегатрон рассмеялся, его голос был полон дикой ярости, когда он разрубил ещё одного врага, чьи останки растаяли в дым:

— Пусть попробуют! Я разнесу их всех, Орион!

Но врагов становилось больше — из трещин поднимались новые тени, их красные глаза множились, как звёзды в ночном небе, и пещера наполнилась их шипением, что сливалось с гулом разлома. Орион бросился к дата-паду, его пальцы замелькали над символами, пытаясь найти способ остановить это безумие. "Эхо Искры" усилилось, и перед ним вспыхнула новая голограмма — древний чертёж, изображавший устройство, похожее на кристаллический резонатор, окружённый кольцом символов. Надпись гласила:

"Ключ к теням — голос света."

— Мегатрон! — крикнул Орион, уклоняясь от когтей очередного врага.

— Это резонатор!

Он может заглушить их связь с разломом!

Мегатрон рубанул ещё одну тварь, его клинок сверкнул, оставляя за собой дымный след, и он бросил взгляд на Ориона, его голос был полон сарказма:

— Резонатор? И где мы его найдём, пока эти тени рвут нас в клочья?

Орион указал на пьедестал в центре пещеры, где тускло мерцал кристалл, похожий на тот, что был в голограмме.

— Там! Держи их, я активирую его!

Мегатрон бросился к тварям, его клинок мелькал, как молния, разрубая их одну за другой, но дым сгущался, и новые враги поднимались, их когти сверкали в красном свете. Орион метнулся к пьедесталу, его броня звенела от ударов, что он едва успевал отражать. Его пальцы коснулись кристалла, и "Эхо Искры" вспыхнуло с новой силой, окружив его золотым сиянием. Голос Искры зазвучал громче, резанув его искру:

— Спой мою песню, дитя моё. Пусть свет заглушит тьму.

Орион сжал кристалл, и золотой свет хлынул из него, распространяясь волнами по пещере. Тени закричали, их красные глаза мигнули и угасли, и дым начал рассеиваться, словно унесённый ветром. Мегатрон остановился, его клинок замер в воздухе, а его оптика сузилась, вглядываясь в угасающий мрак.

— Что ты сделал, Орион? — выдохнул он, его голос был хриплым от напряжения.

Орион повернулся к нему, всё ещё сжимая кристалл, его оптика сияла золотом.

— Я активировал её голос, — ответил он тихо.

— Это не конец, Мегатрон. Это только начало. Разлом пробуждается, и тень Прайма… она ближе, чем мы думали.

Пещера затихла, но тишина была обманчивой. Где-то в глубине красный свет мигнул, и слабый шёпот, древний и голодный, эхом отозвался в стенах: "Я всё ещё здесь..."

Пещера под архивами Иакона затаила дыхание, её стены, испещрённые трещинами и древними глифами, замерли в тревожной тишине. Золотой свет, исходящий от кристалла в руках Ориона Пакса, медленно угасал, растворяясь в полумраке, оставляя лишь слабые отблески, что дрожали на металлических поверхностях, как угасающие звёзды в пустоте космоса. Воздух был густым, пропитанным едким запахом раскалённого металла, смешанным с тонким ароматом энергона, что сочился из разломов в полу, словно кровь Кибертрона, пробуждённого их дерзостью. Поверженные тени разлома растаяли в дым, но их шёпот всё ещё витал в воздухе — слабый, но настойчивый, как эхо шахтёрских песен, что Мегатрон когда-то пел в недрах Каона.

Орион стоял у пьедестала, его красно-синяя броня покрыта пылью и свежими царапинами, а в его оптических сенсорах отражалось золотое сияние кристалла, что он всё ещё сжимал в руках. Этот свет — "Эхо Искры" — был её голосом, её криком, что теперь звучал в его искре, мягкий, но полный боли, как мелодия, что пела о потерянной гармонии. Рядом Мегатрон, его массивная фигура напряжённая и непреклонная, опирался на клинок, вонзённый в пол. Его серебристая броня искрила от недавнего боя, а красные оптические сенсоры сузились, вглядываясь в темноту, где красный свет разлома всё ещё пульсировал, как сердце, что билось в ожидании.

— Это всё, что она хотела? — голос Мегатрона прогремел, низкий и хриплый, с ноткой раздражения, что резала тишину, как шахтёрский бур резал камень.

— Разнести этих теней и стоять тут, как шахтёры без цели? Я чувствую её жар, Орион, но он не даёт мне ничего, что я могу разрубить. Что дальше?

Орион медленно повернулся к нему, его оптика встретилась с пылающим взглядом шахтёра, и он ответил, его голос был тихим, но твёрдым, как металл архивов:

— Это не конец, Мегатрон. Этот кристалл — её голос, но он лишь заглушил тьму, а не остановил её. Разлом всё ещё живёт, и тень Прайма… она не ушла. Она ждёт, и её глаза — те красные огни — знают нас лучше, чем мы сами.

Мегатрон фыркнул, его когти сжались на рукояти клинка, и он шагнул ближе, его тень упала на пьедестал, поглощая свет.

— Знают нас? — Его голос стал ниже, почти угрожающим, как рокот обвала в шахтах.

— Пусть попробует! Я разнёс Триона, я разнёс его псов, я разнесу и эту тень, если она посмеет встать на моём пути. Но этот шепот в моей искре — он как шахтный огонь, что я не могу потушить. Почему он зовёт меня, Орион? Что он хочет?

Орион опустил взгляд на кристалл, его пальцы скользнули по его гладкой поверхности, и "Эхо Искры" отозвалось слабым импульсом, что резанул его сознание. Перед его глазами мелькнул образ — нечёткий, но пронзительный: тёмный зал, где Квинтессоны стояли над Искрой, их щупальца тянулись к её свету, а Трион вонзал копьё в её сияние, его голос дрожал от страха: "Её сила слишком велика." Но за ними, в тенях, стояла фигура — высокая, с бронёй, чёрной как ночь, и глазами, что пылали красным, как угли, что горели в глубинах разлома. Её голос шепнул, древний и голодный: "Ты лишь отсрочил неизбежное."

— Он — часть разлома, — сказал Орион, его голос дрожал от осознания. — Квинтессоны породили его, когда ранили Искру, а Трион запечатал его вместе с ней. Но теперь он свободен, и он не просто тень — он её боль, её ярость, что ждала своего часа. Он зовёт тебя, Мегатрон, потому что ты — её пламя, её отражение.

Мегатрон шагнул вперёд, его броня клацнула, и он наклонился к Ориону, его голос стал резким, как лезвие:

— Отражение? — Он рассмеялся, но смех был горьким, как выхлоп шахтёрского двигателя.

— Я не чьё-то отражение, Орион. Я — шахтёр, что ломал камень голыми руками, что вырвался из туннелей, чтобы разнести цепи. Если эта тень — её ярость, пусть приходит. Я покажу ей, что значит настоящий огонь!

Не успел Орион ответить, как пещера содрогнулась с оглушительным грохотом. Пол под их ногами раскололся, и из трещин вырвался столб красного света, яркого и живого, словно кровь Кибертрона хлынула наружу. Каменные стены задрожали, осыпая их мелкими осколками, и низкий гул заполнил пространство, нарастающий, как рёв пробуждающегося зверя. Из разлома поднялась фигура — не страж, не тень, а нечто новое: массивный силуэт, чья броня была покрыта красными прожилками, что пульсировали, как вены, а глаза горели алым, как раскалённые угли. Его когти сверкали, длинные и изогнутые, а голос, глубокий и раскатистый, прогремел, сотрясая пещеру:

— Вы осмелились пробудить меня, дети Искры! Я — Голос Разлома, первый из теней, что ждал в её сердце.

Мегатрон рванулся вперёд, его клинок сверкнул в полумраке, и он бросился на фигуру с яростным рёвом:

— Назови себя врагом, и я разнесу тебя в пыль!

Его клинок врезался в броню Голоса Разлома, высекая фонтан искр, но фигура лишь рассмеялась, её когти мелькнули, отбрасывая Мегатрона назад с такой силой, что он врезался в стену, оставив в ней глубокую вмятину. Орион метнулся к пьедесталу, его пальцы сжали кристалл, и он крикнул, перекрывая шум:

— Мегатрон, стой! Это не просто враг — он часть Искры!

Голос Разлома шагнул вперёд, его броня загудела, и красный свет разлома усилился, заливая пещеру зловещим сиянием. Его когти вонзились в пол, высекая искры, и он наклонился к Ориону, его голос стал тише, но ещё более угрожающим:

— Часть Искры? Я — её ярость, её тьма, что Квинтессоны вырвали из её света. Трион боялся меня, но вы освободили меня, и теперь мой огонь пожрёт Кибертрон, как он пожрал их мечты.

Мегатрон поднялся, его броня задымилась, но он бросился вперёд снова, его клинок мелькнул, как молния, и он врезался в Голос Разлома с яростным криком:

— Ты не знаешь, что такое огонь! Я покажу тебе шахтёрскую ярость!

Его клинок вонзился в плечо фигуры, разрубая броню, и красные прожилки вспыхнули, выбросив волну жара, что отбросила Мегатрона назад. Орион сжал кристалл сильнее, и

"Эхо Искры" отозвалось золотым импульсом, что хлынул в воздух, окружая его сиянием. Голос Искры зазвучал в его голове, мягкий, но полный силы: "Используй мой свет, дитя моё. Он — часть меня, но он не всё."

Орион бросился к Мегатрону, протягивая кристалл, его голос перекрыл гул:

— Мегатрон, возьми его! Мы должны остановить его вместе!

Мегатрон схватил кристалл, его когти сомкнулись на нём, и золотой свет вспыхнул ярче, сливаясь с его красной яростью. Он бросился на Голос Разлома, его клинок и кристалл сверкнули в унисон, и удар обрушился на фигуру с такой силой, что пещера задрожала. Голос Разлома взревел, его броня треснула, и он отступил, его красные глаза сузились.

— Вы не остановите меня! — прогремел он, и из разлома хлынул новый поток красного света, заливая пещеру огнём.

— Я — лишь первый! Тени Прайма идут за мной!

Орион и Мегатрон встали плечом к плечу, их броня звякнула, и золотой свет кристалла смешался с красным сиянием разлома, создавая ослепительный вихрь. Голос Разлома начал растворяться в огне, его фигура таяла, но его последние слова эхом отозвались в стенах:

— Вы пробудили нас, дети Искры. Теперь Кибертрон узнает ярость своих теней.

Огонь угас, и пещера погрузилась в тишину, но она была зловещей. Орион и Мегатрон стояли, тяжело дыша, их взгляды встретились — в них была тревога, но и решимость.

— Первый из теней? — выдохнул Мегатрон, его голос был хриплым.

— Что это значит, Орион?

Орион сжал кристалл, его оптика сузилась, вглядываясь в темноту разлома.

— Это значит, что разлом — не просто рана. Это дверь, и мы открыли её. Тени Прайма

— это не просто тьма. Это её отражения, её ярость, что Квинтессоны оставили в нас.

И если мы не найдём способ закрыть её, они сожгут Кибертрон.

Пещера задрожала снова, и из глубины разлома донёсся новый шёпот — не один голос, а хор, древний и многоголосый:

"Мы идём..."

Пещера под архивами Иакона дрожала, её древние стены, высеченные из металла и камня, стонали под напором пробуждающейся тьмы. Красный свет разлома пульсировал, словно сердце Кибертрона билось в агонии, отбрасывая зловещие блики на обломки поверженных механизмов, что лежали в хаотичном беспорядке, как останки воинов давно забытой войны. Воздух был густым, пропитанным едким запахом раскалённого металла и слабым привкусом старого энергона, что сочился из трещин в полу, словно кровь планеты, разбуженной их дерзостью. Орион Пакс и Мегатрон стояли плечом к плечу, их броня покрыта пылью и свежими шрамами битвы, а в их оптических сенсорах отражалась смесь тревоги и непреклонной решимости.

Мегатрон сжал кулаки, его массивная фигура напряглась, и он шагнул вперёд, сузив красные оптические сенсоры, вглядываясь в темноту разлома, откуда доносился нарастающий гул.

— Что это? — прорычал он, его голос перекрыл низкий рокот, сотрясавший пещеру.

— Ещё одна ловушка Триона? Или твоя Искра решила нас прикончить?

Орион покачал головой, его пальцы всё ещё сжимали кристалл, что теперь слабо мерцал золотым светом, подобно угасающей звезде.

— Это не она, — ответил он тихо, но твёрдо, его голос дрожал от напряжения.

— Это стражи разлома. Древние хранители, созданные защищать Кибертрон от того, что скрыто в его недрах.

Не успел он договорить, как из трещин в полу вырвались фигуры — не просто тени, а древние кибертронцы, чья броня была искажена энергией разлома. Их корпуса блестели, как обсидиан, пропитанный чёрным металлом, а оптические сенсоры пылали зловещим красным светом. Их конечности были удлинёнными, изогнутыми, как когти, способные разорвать саму реальность. Они двигались с пугающей грацией — их шаги были бесшумны, но пол под ними трещал, не выдерживая их присутствия.

— Вы посмели нарушить покой разлома! — прогремел голос одного из стражей, глубокий и резонирующий, словно эхо шахт, которые Мегатрон знал лучше всех.

— Вы — захватчики, желающие украсть его силу!

Мегатрон рванулся вперёд, его клинок сверкнул в полумраке, и он обрушился на ближайшего стража с яростным рёвом:

— Я покажу вам, что такое сила!

Его клинок врезался в броню стража, высекая фонтан искр, но тот лишь отшатнулся, а затем его когти мелькнули, отбросив Мегатрона назад с такой мощью, что шахтёр врезался в стену, оставив в ней глубокую вмятину. Орион увернулся от атаки другого стража — когти прошли в миллиметре от его плеча, звякнув по броне, — и крикнул, перекрывая шум битвы:

— Они не просто машины, Мегатрон! Они разумны — искажённые защитники, что верят, будто охраняют Кибертрон от нас!

Мегатрон поднялся, его броня задымилась, но он бросился вперёд снова, его клинок мелькнул, как молния, и он врезался в стража с криком:

— Пусть попробуют остановить меня!

Удар разрубил броню стража, и тот рухнул, его красные сенсоры угасли, но из разлома поднялись новые фигуры. Их когти сверкали в красном свете, а голоса сливались в хор, резавший их искры:

— Вы — угроза. Вы — разрушители. Разлом — сердце Кибертрона, и вы хотите его погубить!

Орион метнулся к стене, его пальцы скользнули по древним глифам, покрывавшим её поверхность. Он заметил скрытую панель, спрятанную за узором, и его процессор загудел, обрабатывая данные. Это была контрольная панель, способная стабилизировать разлом. Уклоняясь от когтей стражей, он бросился к ней и подключился к интерфейсу.

— Мегатрон, держи их! — крикнул он, его пальцы замелькали над символами.

— Я могу закрыть разлом, но мне нужно время!

Мегатрон рассмеялся, его голос был полон дикой ярости, когда он разрубил ещё одного стража, чьи останки рассыпались в искры:

— Время? Я дам тебе целую вечность, Орион, если эти твари не разорвут меня раньше!

Он ринулся в гущу врагов, его клинок и кулаки мелькали, как вихрь разрушения, разрубая и сокрушая стражей одного за другим. Но их становилось всё больше — из разлома поднимались новые фигуры, их красные глаза множились, как звёзды в ночном небе, а когти сверкали, словно лезвия, режущие саму судьбу.

Орион лихорадочно работал с панелью, его процессор разбирал древние коды, что были старше самого Иакона. Он нашёл протокол стабилизации, но для активации требовалась особая энергетическая сигнатура — сигнатура Искры Мультиверсума. Взгляд Ориона упал на кристалл в его руке, и он понял: это её фрагмент, её голос, способный закрыть разлом.

— Мегатрон, кристалл! — крикнул он, протягивая его шахтёру. — Используй его силу!

Мегатрон схватил кристалл, его когти сомкнулись на нём, и золотой свет вспыхнул, сливаясь с его красной яростью. Он бросился на главного стража — массивную фигуру с толстой бронёй и длинными когтями, что выделяли его среди остальных. Голос стража прогремел, полный презрения:

— Вы думаете, что разлом — сердце Кибертрона? Вы слепы! Он — рана, что Квинтессоны оставили в нас, и я разнесу вас, как разнёс их псов!

Главный страж шагнул вперёд, его когти вонзились в пол, высекая искры, и его голос загрохотал, как шахтный обвал:

— Ты не понимаешь, шахтёр. Разлом — это не рана, это дверь. Дверь к другим реальностям, к силе, что может спасти или погубить Кибертрон. Вы хотите её закрыть, отрезав нас от будущего!

Мегатрон замер на миг, его клинок дрогнул, и в его взгляде мелькнула тень сомнения. Но затем его ухмылка вернулась, острая и дерзкая:

— Будущее? — Он рассмеялся, и его голос загремел, как обвал в шахтах.

— Я сам построю будущее, и мне не нужны ваши двери! Я разнесу вас и закрою эту проклятую рану!

Он бросился вперёд, его клинок и кристалл сверкнули в унисон, и удар обрушился на стража с такой силой, что пещера задрожала. Главный страж взревел, его броня треснула, и он отступил, сузив красные глаза.

— Ты не остановишь нас, — прорычал он, и из разлома хлынул новый поток красного света, заливая пещеру огнём.

— Мы — стражи будущего, и ты не отнимешь его у нас!

Орион завершил ввод кода, и панель вспыхнула золотым светом, что слился с сиянием кристалла в руках Мегатрона. Разлом задрожал, его красный свет начал угасать, но стражи бросились вперёд с новой яростью, их когти сверкали, как молнии, разрезающие тьму.

Мегатрон встал перед Орионом, его клинок мелькал, отражая удары, и он крикнул, перекрывая шум:

— Заканчивай, Орион! Я не могу держать их вечно!

Орион сжал кристалл, сузив оптику, и ввёл последний код. Золотой свет хлынул в разлом, и красные трещины начали сжиматься, словно рана, заживающая под напором света. Стражи закричали, их броня начала распадаться, и они рухнули, их красные сенсоры угасли.

Главный страж, всё ещё стоявший, отступил к разлому, его голос стал тише, но был полон горечи:

— Вы закрываете дверь, но не навсегда. Тени Прайма найдут путь. И когда они придут, вы пожалеете, что не приняли их силу.

С этими словами он шагнул в разлом, и красный свет угас, оставив лишь слабое мерцание. Пещера затихла, и тишина стала оглушительной.

Орион и Мегатрон стояли, тяжело дыша, их броня покрыта сажей и шрамами битвы. Они обменялись взглядами — в них была усталость, но и тревога.

— Что он имел в виду? — выдохнул Мегатрон, его голос был хриплым.

— Дверь к другим реальностям? Сила, что может спасти Кибертрон?

Орион покачал головой, его оптика сузилась, вглядываясь в темноту, где разлом всё ещё слабо пульсировал.

— Я не знаю, — ответил он тихо.

— Но если разлом — это дверь, то, закрыв его, мы отрезали себя от чего-то большего. И если тени Прайма — это её отражения, они всё ещё там, за гранью. И они придут.

Мегатрон сжал кулаки, его взгляд был мрачен.

— Пусть приходят, — прорычал он.

— Я разнесу их, как разнёс этих стражей. Но если они думают, что могут использовать меня, они ошибаются.

Орион кивнул, но его искра сжалась от предчувствия. Они закрыли разлом, но вопросы остались — и ответы, что они искали, были ещё глубже, в тенях, что шептали из-за грани.

Когда они двинулись к выходу, их шаги эхом отозвались в пещере. Из темноты мелькнула фигура — тонкая, почти призрачная, наблюдавшая за ними из тени. Она исчезла, прежде чем они успели её разглядеть, оставив лишь слабый след на стене: вырезанный символ, похожий на разлом, и надпись:

"Песнь Искры ещё не спета."

Они замерли, их взгляды встретились, и тишина стала ещё тяжелее. Их путь был далёк от завершения, и тени Прайма ждали их впереди.

Архивы Иакона, некогда сияющие хранилища знаний, ныне превратились в угрюмый лабиринт, где тени цеплялись за каждый угол, а металлические стены хранили отголоски давно угасших эпох. Орион Пакс и Мегатрон поднимались по извилистым лестницам, высеченным в холодной стали, их шаги гулко отдавались в пустоте. Броня, покрытая пылью и следами недавней битвы, звенела при каждом движении, а тусклый свет кристаллических ламп дрожал, словно боясь раствориться в наступающей тьме. Воздух был тяжёлым, пропитанным запахом ржавчины и старого энергона, а тишина между двумя воинами казалась натянутой струной, готовой лопнуть от малейшего слова.

Когда они достигли верхних залов, тишина стала почти осязаемой, нарушаемой лишь слабым гудением древних механизмов, что дремали в глубине стен. Но что-то изменилось — пространство вокруг них словно ожило, наполнившись невидимым взглядом, следящим за каждым их шагом. Орион замер, его оптические сенсоры сузились, уловив едва заметное мерцание в углу зала. Он приблизился к стене, и его пальцы коснулись холодного металла, где среди потускневших глифов проступал новый символ — разлом, перечёркнутый изогнутой линией, а под ним надпись, вырезанная с пугающей чёткостью: "Песнь Искры ещё не спета."

— Что это значит? — Мегатрон шагнул ближе, его голос прогремел, полный подозрения и едва сдерживаемой ярости. Его красные глаза сверкнули, вглядываясь в знак, словно он мог вырвать из него ответ силой.

Орион покачал головой, его процессор лихорадочно анализировал увиденное.

— Это не её голос, — тихо сказал он, имея в виду Искру, что вела его до сих пор.

— Это предупреждение. Кто-то был здесь... и, возможно, всё ещё здесь.

Не успел Мегатрон ответить, как тишину разорвал слабый шёпот, пробирающийся из глубины зала. Он был тонким, почти неуловимым, но резал их искры, как остриё клинка. Они двинулись вперёд, шаги стали осторожными, будто они ступали по краю пропасти. За рядом покосившихся дата-панелей, в дальнем углу зала, проступила фигура — хрупкая, почти призрачная, закутанная в плащ, что сливался с тенями. Её оптические сенсоры горели мягким золотым светом, и когда она повернулась к ним, её голос, мелодичный и пронизывающий, заполнил пространство:

— Вы пробудили то, что спало веками. Разлом — не просто трещина в реальности. Это дверь, и вы распахнули её настежь.

Мегатрон рванулся вперёд, его клинок выскользнул из ножен с хищным свистом, но Орион успел схватить его за руку, удерживая от удара.

— Кто ты? — голос Ориона был твёрд, но в нём сквозила тревога.

— Что тебе известно о разломе?

Фигура шагнула ближе, и её плащ соскользнул с плеч, обнажив броню, испещрённую древними глифами, что сияли, как звёзды на ночном небе Кибертрона. Лицо её оставалось скрытым под глубоким капюшоном, но голос стал сильнее, отражаясь в их искрах:

— Я — Хранительница Песни, страж Искры Мультиверсума. Я ждала тех, кто услышит её зов. Вы — избранные, но ваш путь только начинается. Разлом — это зеркало, отражающее тени ваших искр. Тени Прайма — ваши страхи, ваша ярость, ваши сомнения.

Мегатрон выдернул руку из хватки Ориона, его голос загремел, как раскат грома:

— Тени? Отражения? Я не боюсь иллюзий! Я уничтожу их, как уничтожил Триона и всех, кто встал на моём пути!

Хранительница покачала головой, её золотые глаза сузились в тонкие щёлки.

— Ты не понимаешь, воин шахт. Тени Прайма — это не враги, которых можно сокрушить силой. Они — часть вас, часть Кибертрона. Искра Мультиверсума была сердцем, что связывало реальности, но Квинтессоны разбили её, и её боль породила эти тени. Вы освободили её силу, но теперь вы должны исцелить её, или тени поглотят всё сущее.

Орион шагнул вперёд, его голос стал решительным, но в нём чувствовалась тень сомнения:

— Как нам исцелить её? Что мы должны сделать?

Хранительница протянула руку, и в её ладони вспыхнул кристалл — маленький, но сияющий, как осколок звезды. Он был похож на тот, что Орион нашёл в пещере, но казался живым, пульсирующим в такт их искрам.

— Вы должны собрать фрагменты её песни, — сказала она.

— Они спрятаны в зеркальных осколках — порталах, ведущих в иные реальности, где тени Прайма ждут вас. Лишь соединив их воедино, вы сможете закрыть разлом и вернуть Искре её голос.

Мегатрон фыркнул, его когти сжались с металлическим скрежетом.

— Порталы? Другие миры? Это ловушка, Орион! Почему мы должны доверять ей?

Хранительница улыбнулась — тонкой, едва заметной улыбкой, в которой сквозила древняя мудрость.

— Потому что у вас нет иного пути. Тени уже идут за вами.

В этот момент зал содрогнулся, и из углов проступили фигуры — тени Прайма. Их броня была искажена, как в кривом зеркале, а глаза пылали алым огнём. Они двигались бесшумно, их когти сверкали, как лезвия, а голоса сливались в зловещий хор:

— Вы не остановите нас. Мы — ваша тьма, и мы заберём своё.

Мегатрон выхватил клинок, его броня клацнула, и он бросился навстречу теням с яростным рёвом:

— Пусть попробуют! Я разорву их на части!

Орион схватил его за плечо, Его голос стал резким и властным:

— Стой, Мегатрон! Это не просто враги. Это мы сами. Мы должны понять их, иначе они уничтожат нас.

Хранительница подняла кристалл выше, и его золотой свет разрезал тьму, заставив тени замереть. Их красные глаза сузились, но они не отступили полностью, оставаясь на границе света и мрака.

— Они не могут войти в свет, — тихо сказала она.

— Но он не будет гореть вечно.

Соберите фрагменты песни, или тени станут вашей судьбой.

С этими словами она исчезла, её фигура растворилась в воздухе, оставив лишь лёгкое эхо её голоса и кристалл, что медленно опустился на пол перед Орионом. Тени отступили в темноту, но их шёпот остался, звеня в стенах: "Мы ждём..."

Орион поднял кристалл, его пальцы сжались вокруг него, чувствуя тепло, исходящее от его сердцевины. Он посмотрел на Мегатрона, и их взгляды встретились — в них смешались тревога, гнев и непреклонная решимость. Они знали, что впереди их ждут неизведанные реальности, где их собственные тени станут испытанием, которое определит судьбу Кибертрона.

Когда они покинули архивы, небо над Иаконом потемнело, словно впитав в себя тени разлома. На горизонте мерцал слабый красный свет, похожий на отблеск далёкого пожара, а где-то в глубине планеты раздался низкий, протяжный гул — песнь Искры, что звала их вперёд, обещая ответы и новые битвы. Их шаги эхом отозвались в пустых коридорах, и с каждым звуком становилось ясно: их война с тенями только началась.

Они замерли, взгляды скрестились, и тишина стала ещё тяжелее. Их путь был далёк от завершения, и тени Прайма ждали впереди.

Продолжение следует...

Пещера под архивами Иакона осталась позади, но её тени всё ещё цеплялись за Ориона Пакса и Мегатрона, как призраки, что шептались в их искрах. Они поднялись на поверхность, где небо над Иаконом багровело, словно пропитанное кровью разлома, что они закрыли — или лишь отсрочили его пробуждение. Город встретил их зловещей тишиной: шпили архивов, некогда сияющие в золотом свете, теперь отбрасывали длинные, изломанные тени, а воздух дрожал от едва уловимого гула, что поднимался из недр планеты. "Эхо Искры" становилось громче — не просто шёпот, а навязчивый ритм, что резал их сознание, как шахтёрский бур резал камень.

Они остановились у массивных врат архива, их броня покрыта пылью и свежими шрамами битвы. Орион сжимал кристалл, чьё золотое сияние теперь было тусклым, словно звезда, что угасала под напором тьмы. Его красно-синяя броня отражала багровый свет неба, а оптические сенсоры сузились, вглядываясь в горизонт, где облака сгущались, принимая очертания зловещих фигур. Мегатрон стоял рядом, его серебристая броня блестела, как клинок, выкованный в шахтах Каона, но его красные оптические сенсоры пылали яростью, что не находила выхода.

— Это место становится могилой, — прорычал Мегатрон, его голос был низким, как рокот обвала, и в нём сквозило раздражение.

— Мы закрыли разлом, разнесли этих стражей, а ты всё ещё стоишь тут, как шахтёр, что ищет энергон в пустой жиле. Что дальше, Орион? Ещё один шепот Искры, чтобы завести нас в новую дыру?

Орион поднял взгляд, его голос был тихим, но твёрдым, как металл архивов:

— Мы не закончили, Мегатрон. Разлом — это не просто рана. Это дверь, и стражи назвали её путём к другим реальностям. Мы должны понять, что это значит, или тени Прайма вернутся, и Кибертрон заплатит за нашу слепоту.

Мегатрон фыркнул, шагнув ближе, его тень накрыла Ориона, как буря, что могла бы разнести всё вокруг.

— Реальности? — Его когти сжались, и броня клацнула от напряжения.

— Мне плевать на твои головоломки, Орион. Я взял Искру, чтобы разнести цепи Совета, чтобы Каон поднялся из пепла, а не чтобы играть в твои архивные загадки. Если эти тени хотят боя, я дам им бой — и разнесу их, как разнёс Триона. Но я не буду ждать, пока ты копаешься в пыли!

Орион повернулся к нему, его оптика вспыхнула, и голос стал резче, как лезвие, что резало тишину:

— Ты не понимаешь, Мегатрон. Это не просто враги, которых можно разрубить. Это часть нас — её ярость, её боль, что Квинтессоны оставили в Искре. Ты хочешь свободы, но что, если эта свобода сожжёт всё, за что ты сражался? Мы должны знать, с чем столкнулись, или твоя ярость станет нашим концом.

Небо над ними содрогнулось, багровые облака закружились, и низкий гул пробился сквозь тишину — не ветер, а голос, древний и глубокий, что поднимался из недр Кибертрона. Песчаная буря, пропитанная красной пылью, пронеслась над Иаконом, и в её вое Орион и Мегатрон услышали слова: "Тени идут..." Земля под их ногами задрожала, и из разлома, что они закрыли, вырвался слабый красный луч, тонкий, как нить, но живой, словно указующий путь.

В этот момент врата архива с тяжёлым скрежетом отворились, и из них вышла фигура — не страж, а нечто большее. Его броня была серебристо-белой, с золотыми прожилками, что сияли, как звёзды, а оптические сенсоры светились мягким голубым светом, глубоким и мудрым, как ядро Кибертрона. Это был Вектор Сигма — древний хранитель знаний, чья сущность была связана с самой Искрой Мультиверсума.

— Вы пробудили тени Прайма, — произнёс он, его голос был мелодичным, но тяжёлым, как эхо Первых Праймов.

— И теперь Кибертрон стоит на грани.

Орион шагнул вперёд, его голос дрожал от благоговения:

— Вектор Сигма… Ты знаешь, что это за тени? Что они хотят?

Вектор Сигма наклонил голову, его броня загудела, и в воздухе замерцали голограммы — образы Кибертрона, окружённого зеркальными осколками, каждый из которых был искажённой реальностью: в одном города пылали в вечном огне, в другом шахты Каона превратились в бездонные пропасти, где тени с красными глазами правили миллионами; в третьем Иакон был пустынным, его шпили разрушены ветром чужих звёзд.

— Тени Прайма — это отражения Искры Мультиверсума, — начал он, его голос резонировал в их искрах. — Когда Квинтессоны ранили её, её свет раскололся, породив зеркальные осколки — искажённые реальности, где её сила обратилась в ярость, боль и хаос. Тени — это её воплощения, рождённые из этих осколков. Они — стражи разлома, но их цель искажена: они хотят не охранять, а захватить Кибертрон, соединив его с этими реальностями, чтобы поглотить наш мир в их тьму. Их сила — это её сила, но лишённая гармонии, питаемая лишь жаждой разрушения.

Мегатрон шагнул вперёд, его клинок сверкнул, и голос его стал резким, как лезвие:

— Значит, они — её тёмная сторона? И что? Я разнесу их, как разнёс шахты, что держали меня! Мне плевать на их реальности — пусть приходят, и я покажу им, что значит настоящий огонь!

Орион бросил на него суровый взгляд, его голос стал холоднее:

— Ты не видишь дальше своего клинка, Мегатрон. Если они — её отражения, их сила — это её сила. Разрушить их — значит разрушить её, а без Искры Кибертрон умрёт. Мы должны найти другой путь — понять их, чтобы исцелить её.

Мегатрон фыркнул, его когти сжались, и он наклонился к Ориону, его голос стал угрожающим:

— Исцелить? Ты хочешь петь песни Искре, пока эти тени жгут Каон? Я не буду ждать, пока ты найдёшь свои ответы в пыли! Я возьму их силу и использую её, чтобы разнести всё, что стоит на моём пути

— Триона, Квинтессонов, этих теней!

Вектор Сигма поднял руку, его броня загудела, и воздух вокруг задрожал, заставив их замолчать. Его голубые сенсоры вспыхнули ярче, и голос стал глубже, полным древней мудрости:

— Вы оба нужны мне, — произнёс он, и в его словах мелькнула тень личной цели, что резала их искры.

— Я — хранитель Искры Мультиверсума, её голос в этом мире.

Квинтессоны исказили её, Трион запечатал, но я видел, как её свет угасает. Я помог вам не из милости — я хочу вернуть её гармонию, её силу, что связывает Кибертрон с другими реальностями. Эти зеркальные осколки — её раны, но и её надежда. Если вы не остановите тени Прайма, они не просто уничтожат наш мир — они поглотят все реальности, и Искра угаснет навсегда. Я не позволю этому случиться.

Орион шагнул вперёд, его голос дрожал от смеси благоговения и тревоги:

— Ты знаешь, как их остановить? Что они хотят от нас?

Вектор Сигма наклонил голову, и перед ними замерцал новый образ — портал, высеченный из чёрного металла, окружённый красными трещинами, что вели в искажённые реальности. Его голос стал тише, но резанул их искры, как лезвие:

— Они хотят Искру, её силу, чтобы открыть все двери, что Трион запечатал. Они — её отражения, но их жажда бесконечна. Они зовут вас обоих: тебя, Орион, как свет, что может исцелить, и тебя, Мегатрон, как пламя, что может уничтожить. Но их сила — это её сила, искажённая Квинтессонами. Вам нужно найти Камеру Эха — место, где её голос ещё чист. Там вы узнаете, как их остановить.

Мегатрон сжал кулаки, его броня клацнула, и он бросил вызов:

— Камера Эха? И где эта твоя камера, старик? Ты хочешь, чтобы я разнёс её, или чтобы Орион спел ей свои архивные песни?

Орион шагнул между ними, его голос стал резким:

— Хватит, Мегатрон! Это не игра в силу. Если мы разрушим всё, что связывает нас с Искрой, мы потеряем Кибертрон. Нам нужно идти вместе — не ломать, а понять.

Мегатрон фыркнул, его взгляд потемнел, и он наклонился к Ориону, его голос стал угрожающим:

— Понимать? Ты всё ещё думаешь, что твои пыльные архивы спасут нас, Орион? Я не буду ждать, пока тени сожгут Каон, пока ты ищешь свои истины. Я найду эту Камеру и разнесу всё, что встанет на моём пути — с тобой или без тебя.

Вектор Сигма поднял руку, и багровое небо над Иаконом содрогнулось, облака закружились, принимая очертания портала из голограммы. Его голос стал громче, полным предзнаменования:

— Камера Эха скрыта в катакомбах под Иаконом, где разлом впервые пробудился. Но путь туда открыт только через зеркальные осколки — искажённые реальности, что Квинтессоны оставили за собой. Там вас ждут опасности, что старше Кибертрона: миры огня, где тени правят шахтами вечной тьмы; миры пустоты, где звёзды пожирают сами себя; и миры хаоса, где Кибертрон стал их игрушкой. Найдите Камеру, или тени Прайма найдут вас первыми.

Небо над Иаконом стало багровее, и красный свет пробился сквозь облака, словно кровь, что сочилась из раны мира. "Эхо Искры" усилилось, его шёпот стал громче, почти криком, что резал их искры:

"Они идут... ближе... ближе..."

Орион и Мегатрон замерли, их взгляды скрестились — в них была тревога, но и вызов. Они стояли на пороге нового пути, и тени Прайма шептались в тенях, их красные глаза уже мерцали где-то за гранью, обещая битву, что могла либо спасти Кибертрон, либо погрузить его в вечный огонь.

Багровое небо над Иаконом сгустилось до плотной завесы, словно кровь Кибертрона стекала из разлома, заливая шпили архивов зловещим сиянием. Тени дрожали в его свете, извиваясь, как призраки, что шептались в недрах планеты. Орион Пакс и Мегатрон стояли перед порталом, высеченным в стене архива, его чёрная поверхность пульсировала багровыми искрами, а края, окружённые красными прожилками, излучали холод, что резал их броню, как дыхание бездны. "Эхо Искры" звучало громче, его шёпот превратился в тревожный ритм, что бил в их искры, как шахтёрский бур, расщепляющий камень:

"Они идут... ближе... ближе..."

Вектор Сигма возвышался перед ними, его серебристо-белая броня сияла мягким светом, но теперь в этом сиянии проступала усталость, что отражалась в каждом его движении. Его длинные, изящные руки двигались с тяжёлой грацией, словно он нёс на себе бремя тысячелетий, а золотые прожилки, вплетённые в его поверхность, складывались в сложные схемы — не просто узоры, а карту мультивселенной, где звёзды, трещины реальностей и тонкие линии путей мерцали в такт его дыханию. Когда он говорил, его голос звучал как эхо из другого мира — многоголосый, резонирующий, словно доносящийся из глубин, где Искра Мультиверсума пела свою древнюю песнь. Его голубые оптические сенсоры, глубокие и мудрые, смотрели на героев с тревогой, что сквозила в каждом движении его головы, в каждом жесте, которым он указывал на портал.

— Я — последний из ордена хранителей, — начал он, и его голос резанул их искры, как лезвие, что прошло сквозь металл. — Мы были связаны с Искрой Мультиверсума с её рождения, её голос был нашим светом, её боль — нашей болью. Я чувствую её страдания, как свои собственные, её крик, что Квинтессоны вырезали из её сердца, её тьму, что Трион заточил в цепи. Вы — моя последняя надежда, ибо я вижу в вас свет и пламя, что могут исцелить её. Но я боюсь — боюсь, что вы не выдержите её ярости, её теней, что вы сломаетесь под их тяжестью.

Орион шагнул вперёд, его красно-синяя броня отражала багровый свет неба, и голос его дрожал от смеси благоговения и тревоги:

— Почему ты доверяешь нам, если боишься? Что ты скрываешь, Вектор Сигма?

Вектор Сигма замер, его броня загудела, и золотые схемы на ней вспыхнули ярче, но взгляд его стал холоднее, как будто он смотрел сквозь них, в прошлое, что он не хотел раскрывать. Его голос стал тише, но резанул их искры глубже:

— Я не доверяю вам полностью, Орион Пакс. Вы — свет, что ищет истину, но он может ослепить вас. Ты, Мегатрон, — пламя, что сжигает цепи, но оно может пожрать всё, что ты любишь. Я скрываю лишь то, что вы пока не готовы понять — правду о Квинтессонах, о разломе, о том, что я видел в их тенях. Но вам нужно идти. Камера Эха ждёт вас за зеркальными осколками, и Ключ Зеркал в ваших руках — пробудите его в мире машин, найдите Нокаута. Он знает, как открыть её голос.

Мегатрон шагнул ближе, его серебристая броня клацнула, и голос его стал резким, как лезвие, что рубило шахтёрский камень:

— Нокаут? Ещё один мудрец, что будет петь мне песни? — Он фыркнул, но в его взгляде мелькнула тень — не просто гнев, а страх, что цепи шахт Каона вновь сомкнутся вокруг его народа. Перед его глазами вспыхнул флэшбэк: тёмные туннели, где он, молодой и полный ярости, ломал камень голыми руками, его искра пылала жаждой свободы, а голоса братьев, задушенные обвалами, звали его из мрака.

— Я не позволю этим теням сковать Каон снова, старик. Я найду твоего Нокаута и заставлю его говорить — или разнесу его вместе с твоими реальностями!

Орион бросил на него суровый взгляд, шагнув вперёд, его голос стал холоднее, как металл архивов:

— Ты не видишь дальше своей ярости, Мегатрон. Эти тени — её отражения, её сила. Разрушить их — значит разрушить Искру, а без неё Кибертрон умрёт. Нам нужно понять их, исцелить её, а не сжигать всё в твоём огне. Каон не выживет, если ты уничтожишь его источник.

Мегатрон наклонился к нему, его тень накрыла Ориона, как буря, и голос стал угрожающим:

— Исцелить? — Он усмехнулся, но в его глазах мелькнула тень страха перед новой тьмой, что могла сковать его народ.

— Ты всё ещё цепляешься за свои архивные сказки, Орион, пока я вижу Каон в огне этих теней. Я не буду ждать, пока ты найдёшь свои истины — я разнесу их, и если Кибертрон рухнет, я построю новый мир для моего народа!

В этот момент "Эхо Искры" взорвалось в их искрах, и Орион пошатнулся, его оптика засияла золотом. Перед его глазами хлынули видения, пугающие и тревожные: мир машин, где Квинтессоны возвышались над полями разрушенных трансформеров, их броня была иссечена щупальцами, что вонзались в их искры, вырывая их энергию. Небо было чёрным, усеянным багровыми звёздами, что пульсировали, как глаза теней Прайма, а в центре стоял портал — тот самый, что открылся перед ними, но окружённый машинами, чьи голоса сливались в хор боли и ярости. Один из Квинтессонов, высокий, с

бронёй, покрытой шипами, повернулся к Ориону — его лицо было скрыто тенью, но глаза пылали синим, как у Триона, и голос его резанул, как клинок: "Ты не остановишь нас, дитя света. Тени Прайма — наш ключ к мультивселенной."

Орион отступил, его броня задрожала, и он выдохнул, голос его был полон ужаса:

— Квинтессоны… Они правят там, в мире машин. Они используют тени Прайма, чтобы открыть разломы во всех реальностях. Это не просто угроза Кибертрону — это угроза всему, что существует.

Мегатрон сжал кулаки, его броня клацнула, и голос его стал резким:

— Тогда я разнесу их там, Орион! Пусть правят — я покажу им, что значит шахтёрская ярость!

Вектор Сигма шагнул вперёд, его броня загудела, и схемы на ней вспыхнули, словно звёзды пробудились от сна. Он указал на портал, его движение было медленным, но властным, и голос, звучащий как эхо из другого мира, стал громче:

— Время уходит. Мир машин — первая реальность, что вы должны пересечь. Квинтессоны правят там, но Нокаут отверг их власть. Он знает, как пробудить Ключ Зеркал, что откроет Камеру Эха. Идите, и не дайте теням Прайма найти вас первыми. Я не могу покинуть эти залы — моя связь с Искрой держит меня здесь, но я буду вашим проводником, пока вы не вернётесь.

Орион кивнул, его оптика сузилась, вглядываясь в портал, чья чёрная поверхность пульсировала багровыми искрами, а края, окружённые красными прожилками, излучали холод, что резал их броню, как дыхание ада. Мегатрон шагнул ближе, его клинок сверкнул, и он бросил вызов:

— Проводник? — Он усмехнулся, но в его голосе мелькнула тень ярости.

— Я не нуждаюсь в няньке, старик. Я найду этого Нокаута и вырву из него всё, что нужно. Но если это ловушка, я вернусь и разнесу твои архивы до последнего камня!

Орион бросил на него резкий взгляд, шагнув между ним и Вектором:

— Хватит, Мегатрон! Мы идём не для разрушения, а для спасения. Если Квинтессоны используют тени, чтобы открыть разломы, Каон станет их первой жертвой. Мы должны остановить их — вместе.

Мегатрон сжал кулаки, его взгляд потемнел, и он наклонился к Ориону, голос его стал угрожающим:

— Спасение? — Он фыркнул, и его когти скрипнули по бронет.

— Ты всё ещё веришь в свои сказки, Орион. Я иду ради Каона, ради моего народа, а не ради твоих архивных мечтаний. Если тени Прайма — это сила, я возьму её и разнесу Квинтессонов, а ты можешь петь свои песни Искре.

Вектор Сигма поднял руку, его броня загудела, и багровое небо над Иаконом содрогнулось, облака закружились, принимая очертания портала. Его голос стал громче, полным предзнаменования:

— Довольно. Вы — свет и пламя, и только вместе вы найдёте Камеру Эха. Шагните через портал, но знайте: мир машин — это ад, где Квинтессоны правят железной волей, а тени Прайма — их стражи. Найдите Нокаута и пробудите Ключ Зеркал, или тьма поглотит вас.

Портал задрожал, его чёрная поверхность вспыхнула багровыми искрами, и холод, исходящий от него, стал сильнее, сжимая их искры страхом, древним и необъяснимым. Орион сжал кристалл, его оптика сузилась, вглядываясь в бездну, что ждала их. Мегатрон шагнул вперёд, его клинок сверкнул, готовый к бою, и он бросил последний взгляд на Вектора, полный вызова.

— Если это мир машин, я разнесу его, как шахты Каона, — прорычал он.

— И если тени хотят Каон, они получат мой огонь.

Орион кивнул, но его искра сжалась от предчувствия. Они шагнули вперёд, их броня звякнула в унисон, и портал поглотил их, унося в мир машин, где Квинтессоны ждали, а тени Прайма уже шептались в тенях, их красные глаза сияли, как угли в недрах ада.

Архивы Иакона утопали в багровом сумраке, их шпили, некогда сияющие золотом, теперь отбрасывали длинные, изломанные тени, что дрожали под напором багрового неба, словно Кибертрон истекал кровью из невидимой раны. Ветер, пропитанный красной пылью, завывал среди стен, его голос сливался с нарастающим гулом, что поднимался из недр, как дыхание пробуждающегося зверя. Перед вратами архива Орион Пакс и Мегатрон стояли на пороге портала, чья тёмная пасть зияла в стене, окружённая красными прожилками, что пульсировали, как вены, питающие его жизнь.

"Эхо Искры" стало громче, его шёпот превратился в почти кричащий ритм, что резал их искры, как клинок, вонзающийся в металл:

"Они идут... ближе... ближе..."

Портал был не просто проходом — он был живым, зловещим существом, чья чёрная поверхность дрожала, как зеркало, покрытое багровыми искрами, что кружились внутри, подобно звёздам, падающим в бездну. Он не просто излучал холод — он вытягивал тепло из окружающего пространства, заставляя металл стен покрываться тонким слоем инея, что трескался под ногами героев с мягким хрустом. В его глубинах мелькали обрывки изображений: силуэты Квинтессонов с щупальцами, что извивались, как змеи, над полями изувеченных трансформеров; тёмные механизмы, чьи когти вонзались в броню жертв, вырывая искры; и багровое небо, усеянное звёздами, что пылали, как глаза теней Прайма. От портала исходил резкий запах машинного масла и крови — едкий, отталкивающий, что резал их сенсоры, как предупреждение о том, что ждёт впереди.

Орион замер, его красно-синяя броня поблёскивала в тусклом свете, покрытая пылью и шрамами битвы. Его искра сжалась от предчувствия, холод портала проникал в неё, как ледяной коготь, и он чувствовал, как "Эхо Искры" усиливается, становясь почти криком.

Голос Искры шепнул ему, мягкий, но полный тревоги: "Не доверяй им..." Его оптика сузилась, вглядываясь в багровые искры, и он ощутил, как тревога сжимает его грудь, как будто он стоял на краю пропасти, что могла поглотить всё, что он знал. Он бросил взгляд на Мегатрона, и в его пылающих красных сенсорах увидел отражение своей собственной тревоги — скрытой, но глубокой, как шахты Каона, что он так яростно защищал.

Мегатрон шагнул ближе к порталу, его серебристая броня клацнула, и его клинок сверкнул в полумраке, отражая багровый свет. Его массивная фигура была напряжена, как шахтёр перед обвалом, но в его движениях сквозила не только ярость, но и тень страха — не за себя, а за Каон, за его народ, что он поклялся освободить. Его голос прогремел, резкий и полный вызова:

— Ты слышишь это, Орион? — Он указал клинком на портал, и его когти сжались, высекая искры из брони.

— Этот шепот в моей искре — он как шахтный огонь, что я разжигал, чтобы вырваться из тьмы. Но теперь он кричит, и я знаю, что там, за этой дверью, тени, что хотят сковать Каон снова. Я не позволю этому случиться — я разнесу их, как разнёс Триона!

Орион повернулся к нему, его оптика вспыхнула, и голос стал холоднее, как металл архивов, но в нём сквозила тревога, что резала его искру:

— Ты видишь только бой, Мегатрон, но не видишь цену. Эти тени — её отражения, её сила, искажённая Квинтессонами. Разрушить их — значит разрушить Искру, а без неё Кибертрон умрёт. Я видел их в видении — они правят миром машин, где трансформеры

— их рабы, где их щупальца вырывают искры из наших братьев. Мы должны остановить их, но не твоим огнём — мы должны понять, исцелить её.

Мегатрон наклонился к нему, его тень накрыла Ориона, как буря, и голос стал угрожающим, но в нём мелькнула тень боли, что он скрывал под яростью:

— Исцелить? — Он фыркнул, но его когти сжались сильнее, и в его взгляде мелькнула память о шахтах — тёмных туннелях, где он ломал камень, его искра пылала жаждой свободы, а крики братьев, задушенных обвалами, звали его из мрака.

— Ты всё ещё веришь в свои архивные сказки, Орион, пока я вижу Каон в цепях этих теней. Я не буду ждать, пока ты споёшь свои песни Искре — я разнесу их, и если Кибертрон рухнет, я построю новый мир для моего народа, где никто не посмеет сковать нас снова!

Вектор Сигма шагнул вперёд, его серебристо-белая броня загудела, и золотые схемы на ней вспыхнули ярче, отражая звёздные пути мультивселенной, что он носил как карту своей судьбы. Его движения были медленными, но властными, каждый шаг отдавался слабым звоном, словно эхо Первых Праймов, а его длинные, изящные руки поднялись, указывая на портал с тяжёлой грацией, что несла в себе бремя тысячелетий. Его голос, многоголосый и резонирующий, зазвучал, как эхо из другого мира, полный тревоги и скрытой боли:

— Ваши споры — лишь тени вашей силы. Я — последний из ордена хранителей, что служили Искре с её рождения. Её голос был моим светом, её боль — моей мукой, что я чувствую в каждой частице своей брони. Квинтессоны ранили её, Трион запечатал, но я видел, как её свет угасает под их тенями. Я выбрал вас, ибо вы — свет и пламя, что могут вернуть её гармонию, но я боюсь — боюсь, что вы не выдержите её ярости, её теней, что вы сломаетесь под их тяжестью. И всё же я скрываю правду о Квинтессонах, о разломе, о том, что я видел в их глазах — правду, что вы пока не готовы понять.

Орион шагнул ближе, его голос дрожал от смеси тревоги и решимости:

— Тогда скажи нам, что делать. Как найти Нокаута? Как пробудить Ключ Зеркал?

Вектор Сигма наклонил голову, его голубые сенсоры вспыхнули, и голос стал тише, но резанул их искры, как лезвие:

— Нокаут — учёный, что отверг их власть, скрывается в мире машин, где Квинтессоны правят железной волей. Он знает секрет Ключа Зеркал, что откроет Камеру Эха. Но я не могу покинуть эти залы — моя связь с Искрой держит меня здесь, как цепи, что я не могу разорвать. Шагните через портал, но знайте: мир машин — это ад, где тени Прайма — их стражи, а Квинтессоны — их повелители. Идите, и не дайте теням найти вас первыми.

Орион сжал кристалл, его оптика сузилась, вглядываясь в портал, чья чёрная поверхность пульсировала багровыми искрами, а запах машинного масла и крови стал сильнее, резанув их сенсоры, как предупреждение. Мегатрон шагнул вперёд, его клинок сверкнул, готовый к бою, и он бросил последний взгляд на Вектора, полный вызова:

— Если это мир машин, я разнесу его, как шахты Каона, — прорычал он, и его голос был полон ярости, что резала его искру.

— И если тени хотят Каон, они получат мой огонь — с твоей помощью или без неё, Орион.

Орион кивнул, но его искра сжалась от предчувствия, что резало его глубже, чем холод портала. "Эхо Искры" кричало в его сознании, и голос шепнул снова: "Не доверяй им..." Они шагнули вперёд, их броня звякнула в унисон, и портал поглотил их, унося в мир машин, где Квинтессоны правили, а тени Прайма ждали, их красные глаза сияли в багровом мраке, как угли, что могли сжечь всё, что они знали.

Портал выплюнул Ориона Пакса и Мегатрона в мир машин с оглушительным рёвом, словно сама реальность разорвалась под их ногами. Они рухнули на твёрдую, покрытую ржавчиной платформу, окружённую бесконечными равнинами из металла, где багровое небо пульсировало кровавым светом, а горизонт терялся в дымке из пепла и машинного масла. Воздух был тяжёлым, пропитанным едким запахом раскалённого железа, гари и крови, что резал их сенсоры, оставляя привкус ужаса. Вокруг возвышались гигантские конструкции — фабрики из чёрного металла, чьи трубы изрыгали багровый дым, а их механизмы гудели, как рёв умирающего зверя. Вдалеке высились шпили Квинтессонов, острые и изогнутые, как когти, готовые вонзиться в небо, а над равнинами скользили тени — быстрые, зловещие, с красными глазами, что мелькали в полумраке, как угли в шахтной печи.

Орион поднялся, его красно-синяя броня покрыта сажей и пылью, а кристалл в его руке слабо мерцал золотым светом, отражая багровые блики неба. Его оптические сенсоры сузились, вглядываясь в мрак, и его искра сжалась от предчувствия, что резало его глубже, чем холод портала. Он чувствовал "Эхо Искры" — её шёпот стал криком, что бил в его сознание: "Не доверяй им... они ближе..." Его голос дрожал, когда он выдохнул, полный тревоги:

— Это место — могила, Мегатрон. Здесь нет жизни, только машины и смерть. Мы должны найти Нокаута, пока тени Прайма не нашли нас.

Мегатрон встал рядом, его серебристая броня звякнула, покрытая свежими царапинами от падения. Он сжал кулаки, его красные оптические сенсоры пылали яростью, но в их глубине мелькнула тень страха — не за себя, а за Каон, за его народ, что он поклялся освободить. Его голос прогремел, резкий и полный вызова, но в нём сквозила боль, что он скрывал под гневом:

— Могила? — Он фыркнул, но его когти сжались сильнее, высекая искры из брони.

— Я видел могилы, Орион — шахты Каона, где мои братья гнили под обвалами, где я ломал камень, чтобы вырвать их голоса из тьмы. Это место — просто ещё одна шахта, и я разнесу её, как разнёс Триона. Но если тени Прайма хотят Каон, они узнают, что значит мой огонь!

Орион повернулся к нему, его оптика вспыхнула, и голос стал холоднее, но в нём дрожала тревога:

— Ты всё ещё видишь только бой, Мегатрон. Это не шахта — это мир Квинтессонов, где они правят, как боги, а трансформеры — их рабы. Я видел их в видении — их щупальца вырывают искры, их машины питаются нашей болью. Мы должны найти Нокаута и Камеру Эха, или твой огонь станет их топливом.

Не успел Мегатрон ответить, как равнина содрогнулась, и из багрового тумана вырвалась фигура — трансформер, чья броня была тёмно-серой, покрытой ржавыми пятнами, а оптика светилась слабым зелёным светом, полным отчаяния. Его движения были резкими, но шаткими, как будто он бежал на последнем издыхании. Он остановился перед ними, задыхаясь, его голос был хриплым, надломленным:

— Вы... вы не Квинтессоны? — Он упал на колени, его броня звякнула, и он протянул дрожащую руку.

— Меня зовут Скрейп — я сбежал из их фабрик. Они... они ищут вас.

Тени сказали, что вы здесь.

Орион шагнул к нему, его голос смягчился, но остался твёрдым:

— Мы ищем Нокаута. Ты знаешь, где он?

Скрейп кивнул, его зелёные сенсоры мигнули, и он указал дрожащей рукой в сторону дымных равнин:

— Он прячется в Разрушенном Кольце, за фабриками. Но будьте осторожны

— Квинтессоны знают о портале. Они послали...

Его слова оборвал резкий визг, что разорвал воздух, как крик умирающего металла. Из багрового тумана вырвалась тень — массивная фигура Квинтессона, чья броня была покрыта шипами, а щупальца извивались, как змеи, окружённые багровым сиянием. Его лицо было скрыто тенью, но глаза пылали синим, как у Триона, и голос его резанул их искры, как клинок:

— Вы — добыча теней Прайма! — прогремел он, и щупальца метнулись вперёд.

Мегатрон бросился наперерез, его клинок сверкнул, разрубив одно из щупалец, и багровая жидкость брызнула на землю, шипя, как кислота. Но Квинтессон взревел, и остальные щупальца обрушились на Скрейпа. С хрустом и визгом они вонзились в его броню, вырывая зелёные искры из его груди. Скрейп закричал, его голос оборвался, и его тело рухнуло, разорванное на куски, что рассыпались в багровую пыль, смешанную с кровью и маслом. Ужас этого зрелища резанул Ориона, его искра сжалась, а Мегатрон замер, его клинок дрогнул, и в его глазах мелькнула тень боли — память о шахтах, где он терял братьев под обвалами.

— Ты заплатишь за это! — прорычал Мегатрон, его голос был полон ярости, что резала его искру, и он бросился на Квинтессона, его клинок мелькнул, как молния, вонзаясь в броню врага.

Удар сотряс платформу, Квинтессон взревел, и багровый туман сгустился, скрывая его фигуру. Его щупальца мелькнули, отбрасывая Мегатрона назад, и он рухнул рядом с Орионом, его броня задымилась от удара. Орион метнулся к нему, его голос стал резким, полным тревоги:

— Мегатрон, вставай! Мы не можем сражаться с ними здесь — нам нужно найти Нокаута!

Мегатрон поднялся, его броня клацнула, и он бросил взгляд на багровый туман, где Квинтессон исчез, оставив лишь эхо своего рёва. Его голос стал тише, но полным ярости и боли:

— Он ушёл, Орион, но я найду его. Я разнесу их всех — за Каон, за Скрейпа, за каждого, кто гнил в шахтах. Это не просто бой — это война.

Орион кивнул, его оптика сузилась, вглядываясь в дымные равнины, где багровый свет фабрик освещал путь к Разрушенному Кольцу. Его искра сжалась от предчувствия, и "Эхо Искры" кричало в его сознании, голос её был полон тревоги: "Не доверяй им... они ближе..." Он чувствовал, что смерть Скрейпа — лишь предвестие, и тени Прайма уже шептались в багровом тумане, их красные глаза сияли, как угли, что ждали своего часа, чтобы сжечь всё, что они знали.

Они двинулись вперёд, их шаги звенели в тишине, а багровое небо над равнинами сгущалось, обещая ужасы, что скрывались впереди. Орион сжал кристалл, его сердце билось в такт с её криком, а Мегатрон шагал рядом, его клинок сверкал, как обещание мести, что он нёс в своей искре — мести за Каон, за Скрейпа, за всех, кто пал под гнётом теней.

Мир машин раскрылся перед Орионом Паксом и Мегатроном как кошмар, сотканный из металла и огня. Естественного света здесь не существовало — багровое сияние фабрик и разлома заливало равнины зловещим полумраком, где тени извивались, словно живые. Небо, лишённое звёзд, было чёрным полотном, пропитанным кровавыми отсветами, что пульсировали в такт с гулом, поднимавшимся из глубин. Воздух был густым, пропитанным едким запахом машинного масла, крови и ржавчины, смешанным с резким скрежетом металла, криками работающих трансформеров и глухими ударами молотов, что эхом разносились над равнинами. Земля под ногами была покрыта толстым слоем ржавчины, усеянной обломками — кусками брони, сломанными конечностями, выжженными символами, что молчаливо свидетельствовали о пытках и казнях. В рыхлой пыли виднелись следы когтей и цепей, а местами багровые пятна, давно впитавшиеся в металл, рассказывали о судьбе тех, кто осмелился сопротивляться.

Орион шагал впереди, его красно-синяя броня тускло блестела в багровом свете, покрытая сажей и свежими шрамами. Кристалл в его руке слабо мерцал золотом, отражая отсветы фабрик, и его искра сжималась от ужаса, что резал его глубже, чем холод портала. "Эхо Искры" стало громче, его шёпот перерос в крик, что бил в его сознание, и внезапно перед его глазами вспыхнуло видение: Разрушенное Кольцо — город из искорёженного металла, окружённый дымом и багровым туманом, где трансформеры, сгорбленные и измождённые, ковали оружие под надзором Квинтессонов. В центре стоял Нокаут — стройный трансформер с бронёй, покрытой чёрной краской, и зелёными сенсорами, его руки дрожали, держа устройство, похожее на Ключ Зеркал, а голос его шептал, полный отчаяния: "Они идут за мной..." Видение сменилось тенью Прайма, чьи красные глаза сияли в багровом мраке, и голос её резанул:

"Ты не спасёшь их..." Орион пошатнулся, его голос дрогнул, когда он выдохнул:

— Нокаут в Разрушенном Кольце, Мегатрон. Но тени Прайма знают, что мы здесь. Они идут за нами.

Мегатрон шагал рядом, его серебристая броня клацала с каждым шагом, покрытая свежими вмятинами от недавнего боя. Его красные оптические сенсоры пылали яростью, но в их глубине мелькала тень боли — боль за Скрейпа, что погиб под щупальцами Квинтессона, как шахтёр под обвалом. Он видел в нём себя — молодого, полного мечтаний о свободе, раздавленного гнётом тех, кто считал себя богами. Его голос прогремел, резкий и полный ярости, но в нём сквозила вина, что резала его искру:

— Нокаут? Пусть ждёт — я найду его и вырву из него всё, что нужно! — Он сжал кулаки, и когти скрипнули по броне, высекая искры.

— Скрейп... он был как я, Орион. Он хотел свободы, а я не спас его. Эти тени, Квинтессоны — они заплатят за каждого, кто пал под их гнётом. Я разнесу их фабрики, их мир, и если Каон сгорит, я построю его заново из их пепла!

Орион бросил на него взгляд, его оптика сузилась, и голос стал холоднее, но в нём дрожала тревога:

— Ты всё ещё видишь только месть, Мегатрон. Скрейп погиб, потому что мы не знали, с чем столкнулись. Эти тени — её отражения, её сила, искажённая Квинтессонами. Разрушить их — значит разрушить Искру, а без неё Кибертрон умрёт. Нам нужно найти Нокаута и Камеру Эха, чтобы исцелить её, а не сжигать всё в твоём огне.

Мегатрон шагнул к нему, его тень накрыла Ориона, как буря, и голос стал угрожающим, но в нём мелькнула тень боли:

— Исцелить? — Он фыркнул, и его когти сжались сильнее, высекая искры из брони.

— Ты всё ещё веришь в свои архивные сказки, Орион, пока я вижу Каон в цепях этих теней. Скрейп кричал о свободе, как я кричал в шахтах, и я не спас его — эта вина жжёт меня глубже, чем их огонь. Я не буду ждать, пока ты поймёшь их — я разнесу их, и если Кибертрон рухнет, я построю новый мир для моего народа!

Небо над равнинами содрогнулось, и багровый туман сгустился, закрывая горизонт. Скрежет металла стал громче, и из мрака вырвались фигуры — патруль Квинтессонов, три массивных силуэта, чья броня была покрыта шипами, а щупальца извивались, окружённые багровым сиянием. Их лица были скрыты тенями, но глаза пылали синим, как у Триона, только холоднее, безжалостнее. Главный Квинтессон шагнул вперёд, его голос резанул их искры, как клинок:

— Дети Искры, вы — добыча теней Прайма! — прогремел он, и щупальца метнулись вперёд с пугающей скоростью.

Мегатрон бросился наперерез, его клинок сверкнул, разрубив одно из щупалец, и багровая жидкость брызнула на ржавую землю, шипя, как кислота. Но Квинтессон взревел, и его щупальца обрушились на героя, обвивая его броню с хрустом, что резал слух. Орион метнулся к нему, его броня звякнула, когда он увернулся от удара второго Квинтессона, чьи когти вонзились в землю, высекая искры. Он сжал кристалл, и "Эхо Искры" отозвалось золотым импульсом, что хлынул в воздух, отбрасывая щупальца от Мегатрона.

— Держись! — крикнул Орион, его голос перекрыл визг металла, и он бросился к первому Квинтессону, вонзая кристалл в его броню.

Золотой свет вспыхнул, прожигая шипы, и Квинтессон взревел, его синие глаза мигнули, угасая, а тело рухнуло в багровую пыль, рассыпавшись в искры. Но второй и третий Квинтессоны наступали, их щупальца мелькали, как молнии, и один из них вонзился в платформу рядом с Орионом, вырывая куски металла. Мегатрон поднялся, его броня дымилась, и с яростным криком бросился на второго врага, его клинок врезался в его плечо, разрубая броню с фонтаном багровой жидкости. Второй Квинтессон рухнул, но третий метнул щупальце, обвивая ногу Мегатрона и швыряя его в стену фабрики с оглушительным грохотом.

Орион бросился к нему, уклоняясь от нового удара, и крикнул:

— Мы не можем их всех уничтожить здесь! Нам нужно идти к Разрушенному Кольцу!

Мегатрон поднялся, его броня треснула, и он бросил взгляд на Квинтессона, что отступал в багровый туман, оставив их в одиночестве. Его голос стал тише, полным ярости и боли:

— Они заплатят, Орион. За Скрейпа, за Каон, за каждого, кто пал под их гнётом. Я найду Нокаута и заставлю его говорить — или разнесу этот мир до последнего камня.

Они двинулись вперёд, их шаги звенели в багровой пыли, и равнины расступились, открывая Разрушенное Кольцо — город из искорёженного металла, окружённый дымом и багровым туманом. Его башни были сломаны, улицы усеяны обломками, а трансформеры, сгорбленные и измождённые, ковали оружие под надзором Квинтессонов, их крики сливались с гулом фабрик. Багровый свет заливал город, и в тенях мелькали силуэты теней Прайма, их красные глаза сияли, как угли, что ждали своего часа.

Орион замер, его искра сжалась от ужаса, и "Эхо Искры" кричало: "Они здесь..." Мегатрон сжал клинок, его взгляд потемнел, и он шагнул вперёд, готовый к новой битве, что ждала их в этом городе отчаяния.

Мир машин развернулся перед Орионом Паксом и Мегатроном как живое воплощение кошмара, где металл и тьма сплелись в бесконечный гимн отчаянию. Багровое сияние фабрик и разлома было единственным светом в этом царстве — зловещий, пульсирующий свет, что заливал равнины тусклым, кровавым отсветом, выхватывая из мрака силуэты искорёженных машин и сломанных фигур. Небо над головой было лишено звёзд, лишь чёрная пустота, пропитанная багровыми облаками, что кружились, как дым над умирающим огнём. Воздух был густым, почти осязаемым — едкий коктейль из запаха машинного масла, ржавчины и крови, что резал их сенсоры с каждым вдохом, оставляя горький привкус ужаса. Скрежет металла, глухие удары молотов и крики трансформеров, приглушённые, но полные страдания, сливались в зловещий хор, что эхом отражался от стен фабрик, чьи трубы изрыгали багровый дым, поднимающийся к небу, как жертвенный столб.

Земля под ногами была не просто поверхностью — это был ковёр из ржавчины и обломков, что скрипел и ломался под их шагами, рассказывая истории казней и боли. Куски брони, вырванные конечности, цепи с давно высохшими пятнами энергона лежали в багровой пыли, а местами виднелись следы когтей, что тянули свои жертвы к фабрикам. Багровый туман стелился над равнинами, густой и липкий, скрывая угрозы, что таились в его глубинах — мелькающие тени, чьи красные глаза вспыхивали, как угли в шахтной печи, и тут же растворялись в дымке. Это был не просто мир — это был живой кошмар, где каждый звук, каждый отблеск света говорил о безнадёжности, что сковывала трансформеров в цепях Квинтессонов.

Орион шагал впереди, его красно-синяя броня тускло поблёскивала в багровом свете, покрытая сажей и свежими царапинами от схватки с патрулём. Кристалл в его руке слабо мерцал золотым сиянием, отражая багровые блики, и его искра сжималась от ужаса, что резал его глубже, чем холод портала. Он чувствовал "Эхо Искры" — её шёпот стал криком, что бил в его сознание, и перед его глазами мелькали обрывки видений:

Нокаут в разрушенной мастерской, окружённый тенями Прайма, трансформеры, чьи крики заглушались гулом фабрик, и багровый туман, что скрывал красные глаза, шептавшие:

"Ты не спасёшь их..." Его голос дрожал, когда он выдохнул, полный тревоги:

— Это Разрушенное Кольцо... Город-тюрьма, где Квинтессоны правят, а трансформеры — их рабы. Здесь нет надежды, только боль. Мы должны найти Нокаута, пока тени Прайма не нашли нас.

Мегатрон шагал рядом, его серебристая броня клацала с каждым шагом, покрытая вмятинами и пятнами багровой жидкости от поверженных врагов. Его красные оптические сенсоры пылали яростью, что резала его искру, но в их глубине мелькала тень боли — боль за Скрейпа, что погиб под щупальцами Квинтессона, как шахтёр под обвалом. Он видел в этом мире отражение шахт Каона — тёмных туннелей, где его братья гнили под гнётом, а теперь эти равнины стали могилой для тех, кто мечтал о свободе. Его голос прогремел, резкий и полный вызова, но в нём сквозила горечь, что он скрывал под гневом:

— Надежда? — Он фыркнул, и его когти сжались, высекая искры из брони.

— Я видел надежду, Орион — в шахтах, где мы ломали камень, чтобы выжить, где Скрейп кричал о свободе, пока они не вырвали его искру. Это не город — это могила, и я разнесу её, как разнёс Триона. Эти тени, Квинтессоны — они заплатят за каждого, кто пал здесь!

Орион бросил на него взгляд, его оптика сузилась, и голос стал холоднее, но в нём дрожала тревога:

— Ты видишь только месть, Мегатрон, но не видишь цену. Скрейп погиб, потому что мы не знали, с чем столкнулись. Этот мир — их творение, где они вырывают искры, чтобы питать свои машины. Мы должны найти Нокаута и понять, как исцелить Искру, или твой огонь станет их топливом, и Каон сгорит вместе с нами.

Они двинулись вперёд, их шаги звенели в багровой пыли, пробираясь через узкие проходы между фабриками, чьи трубы изрыгали дым, что оседал на их броне липкой сажей. Крики трансформеров, приглушённые, но полные страдания, доносились из глубин — слабые, надломленные голоса, что молили о свободе, которой здесь не существовало. Багровый туман сгущался, скрывая силуэты стражей, и Орион чувствовал, как "Эхо Искры" становится громче, его крик резал его сознание, словно предостережение. Мегатрон сжимал клинок, его взгляд пылал, полный ярости и боли, что он нёс в своей искре — боль за Скрейпа, за Каон, за каждого, кто пал под гнётом теней, что шептались в багровом мраке, их красные глаза сияли, как угли, что ждали своего часа.

Багровое сияние фабрик заливало Разрушенное Кольцо зловещим светом, отбрасывая длинные тени от искорёженных шпилей, что торчали из земли, словно сломанные кости. Небо над равнинами было чёрным, пропитанным кровавыми отсветами, и багровый туман клубился вокруг, скрывая горизонт в дымке пепла и ржавчины. Каждый шаг Ориона Пакса и Мегатрона отдавался хрустом ржавой пыли под ногами, усеянной обломками — кусками брони и цепей, что рассказывали о казнях, оставленных безымянными жертвами. Воздух резал их сенсоры запахом машинного масла и крови, смешанным с гулом фабрик и приглушёнными криками трансформеров, что доносились из глубин, как эхо умирающей надежды.

Орион шагал осторожно, его красно-синяя броня слабо поблёскивала в багровом свете, покрытая сажей и царапинами от недавней схватки. Кристалл в его руке мерцал золотом, пульсируя в такт с "Эхо Искры", чей зов теперь звенел в его сознании, острый и тревожный, как звон разбитого стекла. Его оптические сенсоры сузились, вглядываясь в туман, где мелькали тени, и сердце его дрогнуло от предчувствия, что холодной хваткой сжимало его грудь. Он чувствовал этот мир — его безнадёжность, его боль, — и голос Искры шептал ему: "Они ближе..."

Мегатрон шагал рядом, его серебристая броня клацала с каждым движением, покрытая пятнами багровой жидкости, что оставил Квинтессон. Его красные сенсоры пылали яростью, но в их глубине тлела тень вины — вина за Скрейпа, за Каон, за каждого, кто пал под гнётом. Он видел в этом мире шахты, где его братья гнили, и его душа горела жаждой мести, что пылала в нём, как шахтный огонь, неугасающий и яростный.

Они остановились у узкого прохода между фабриками, где багровый туман сгустился, скрывая фигуры трансформеров, что ковали оружие под надзором стражей. Из мрака вынырнула тень — невысокий трансформер с потрёпанной бронёй, чьи тусклые оранжевые сенсоры мигали, как угасающий свет. Его руки дрожали, держа сломанный молот, и он замер, увидев их.

— Кто вы? — голос его был хриплым, надломленным, как металл, что гнулся под ударами.

— Вы... не Квинтессоны?

Орион шагнул вперёд, его голос смягчился, но остался твёрдым:

— Мы — Орион Пакс и Мегатрон. Мы ищем Нокаута. Ты знаешь, где он?

Трансформер кивнул, его сенсоры мигнули, и он указал дрожащей рукой вглубь прохода:

— Я — Рэтч. Нокаут в мастерской, за фабрикой сборки. Но... они следят. Стражи знают, что вы здесь. Они казнили Спаркфлая за побег — его крик всё ещё звенит в моих сенсорах.

Мегатрон стиснул кулаки, его броня клацнула, и голос его стал резким, как лезвие:

— Казнили? — Он шагнул к Рэтчу, его тень накрыла трансформера, и в его взгляде мелькнула боль, что он скрывал под гневом.

— Они забрали ещё одного, как Скрейпа. Я разнесу их фабрики, их стражей — за Каон, за каждого, кто гнил под их гнётом!

Рэтч отступил, его сенсоры сузились, но голос его стал твёрже:

— Ты не понимаешь. Они не просто казнят — они вырывают искры, питают ими свои машины. Если вы пойдёте туда, они найдут вас.

Орион положил руку на плечо Мегатрона, его голос стал холоднее, но в нём дрожала тревога:

— Мы не можем сражаться со всеми здесь, Мегатрон. Нам нужен Нокаут — он знает, как пробудить Ключ Зеркал. Если мы потеряем его, тени Прайма сожгут Каон, и твоя месть станет их победой.

Мегатрон сбросил его руку, его взгляд потемнел, и голос его стал угрожающим:

— Месть? — Он фыркнул, и когти сжались, высекая искры.

— Это не месть, Орион — это война. Я не буду ждать, пока твои истины спасут нас. Я найду Нокаута и заставлю его говорить — или разнесу этот город до последнего камня.

Рэтч шагнул ближе, его голос стал тише, полным отчаяния:

— Тогда идите быстро. Мастерская за фабрикой сборки, у старого кратера. Но берегитесь — тени Прайма уже здесь. Их глаза в тумане.

Орион кивнул, его оптика сузилась, и он двинулся вперёд, бросив взгляд на Мегатрона:

— Мы идём вместе. Не ради мести, а ради Кибертрона.

Мегатрон шагнул следом, его клинок сверкнул в багровом свете, и голос его стал тише, но полным решимости:

— Ради Кибертрона? Нет, Орион — ради Каона. Но я пойду с тобой — пока.

Они двинулись через проход, багровый туман сгущался вокруг, скрывая тени, что мелькали в его глубинах. Крики трансформеров становились громче, гул фабрик резал их сенсоры, и "Эхо Искры" кричало в сознании Ориона, предвещая опасности, что ждали впереди. Рэтч последовал за ними, его слабый свет мерцал в багровом мраке, как последняя надежда этого мира, что ещё не угасла под гнётом Квинтессонов.

Багровый туман сгущался вокруг Ориона Пакса, Мегатрона и Рэтча, словно сама кровь Кибертрона текла по равнинам Разрушенного Кольца, скрывая его ужасы в дымке отчаяния. Здесь не было света — лишь зловещее сияние фабрик, чьи багровые лучи пробивались сквозь мрак, отбрасывая тени, что извивались, как призраки казнённых. Ржавчина под ногами хрустела, усеянная обломками — кусками брони, цепями и выжженными символами, что молчаливо кричали о боли и угнетении. Воздух резал их сенсоры смесью машинного масла, крови и горечи, а гул механизмов сливался с криками трансформеров, чьи голоса эхом отражались от стен фабрик, чьи трубы изрыгали багровый дым, как жертвенные столбы.

Орион шагал впереди, его красно-синяя броня тускло поблёскивала в багровом свете, а кристалл в его руке мерцал золотом, отражая зловещие отсветы. Его оптика сузилась, вглядываясь в проход, где тени мелькали в тумане, и его душа трепетала от предчувствия, что сжимало его грудь, как холодный металл. "Эхо Искры" звенело в его сознании, острое и тревожное, как звон разбитого стекла: "Они ближе..."

Мегатрон шагал рядом, его серебристая броня клацала с каждым шагом, покрытая пятнами багровой жидкости от поверженных врагов. Его красные сенсоры пылали, но в их глубине тлела боль за Скрейпа, за каждого трансформера, чьи крики он слышал в этом аду. Он видел в них шахтёров Каона — своих братьев, чьи голоса заглушались обвалами, и его сердце пылало жаждой мести, что была не просто гневом, а долгом перед теми, кого он не смог спасти.

Рэтч двигался за ними, его потрёпанная броня скрипела, а оранжевые сенсоры мигали, как угасающий свет надежды. Он указал на узкий проход, ведущий к мастерской Нокаута, его голос был хриплым:

— Сюда. Но берегитесь — Квинтессоны расставили ловушки. Они знают, что вы ищете Нокаута.

Проход был тесным, окружённым стенами из чёрного металла, чьи швы сочились багровой жидкостью, что капала на землю, шипя, как кислота. Внезапно пол под ними дрогнул, и из трещин вырвалась новая механика — "Жнецы Ржавчины". Это были не цепи, а тонкие, извивающиеся ленты из жидкого металла, что поднимались из земли, словно змеи, их края сверкали острыми шипами, пропитанными багровой энергией разлома. Они метнулись к героям с пугающей скоростью, их шипы резали воздух, оставляя за собой следы багрового света.

Мегатрон среагировал первым, его клинок сверкнул, разрубив одну из лент, но её обломки тут же срослись, бросившись на него снова. Его голос прогремел, как шахтный взрыв:

— "Пепел Каона горит в моей искре — вы не остановите меня!" — крикнул он, разрубая ещё одну ленту, и багровая жидкость брызнула на его броню, шипя и растворяя металл.

Орион уклонился, его броня звякнула, когда шип пронёсся в миллиметре от его плеча, и крикнул:

— Рэтч, где выход?

Рэтч метнулся к стене, его пальцы скользнули по панели, скрытой за ржавыми наростами, и он нажал на неё, открывая узкий туннель:

— Сюда! Быстрее!

Они бросились вперёд, "Жнецы Ржавчины" преследовали их, их шипы вонзались в стены, высекая искры. Туннель вывел их к мастерской Нокаута — полуразрушенному зданию из чёрного металла, окружённому багровым дымом. Но путь преградила фигура — страж Квинтессонов, что называл себя Когтерезом. Его броня была не просто покрыта шипами — она была живой, пульсирующей багровыми прожилками, что текли, как вены, питая его силу. Вместо лица у него был шлем с пятью синими сенсорами, расположенными как глаза паука, а его правая рука заканчивалась массивным когтем, что гудел от энергии разлома. Его голос был скрипучим, как ржавый металл, но полным садистской насмешки:

— "Вы — мусор, что осмелился бросить вызов хозяевам. Я — Когтерез, их клинок, что режет искры ради их величия. Вы не достойны свободы — вы лишь пища для теней!"

Мегатрон шагнул вперёд, его клинок сверкнул, и голос его стал угрожающим:

— "Ты заплатишь за Скрейпа, за каждого шахтёра, что кричал в шахтах! Я разорву тебя, как цепи Каона!"

Когтерез бросился на него, его коготь врезался в платформу, высекая багровый огонь, и Мегатрон увернулся, его клинок рубанул по броне врага, оставив глубокую борозду. Но Когтерез рассмеялся, его сенсоры вспыхнули, и багровые прожилки на его броне выпустили волну энергии, что отбросила Мегатрона назад, заставив его врезаться в стену. Орион метнулся вперёд, его кристалл засиял золотом, и он направил импульс в Когтереза, заставив его пошатнуться, но страж быстро восстановился, его коготь метнулся к Ориону, высекая искры из его брони.

— Рэтч, помоги! — крикнул Орион, уклоняясь от удара.

Рэтч бросился к панели управления у стены, его пальцы замелькали, отключая ловушки, и он крикнул:

— Держите его! Я могу замедлить его энергию!

Мегатрон поднялся, его броня дымилась, и с яростным рёвом бросился на Когтереза, его клинок вонзился в плечо врага, разрубая прожилки, что питали его силу. Когтерез взревел, его коготь обрушился на Мегатрона, но шахтёр поймал его рукой, сжимая с такой силой, что металл треснул. Орион метнулся к стражу, вонзив кристалл в его грудь, и золотой свет хлынул в багровые прожилки, заставляя их угасать. Когтерез закричал, его сенсоры мигнули, и он рухнул, его броня рассыпалась в багровую пыль.

Они стояли над ним, тяжело дыша, их броня покрыта сажей и багровой жидкостью. Орион взглянул на Мегатрона, его голос стал тише:

— Мы справились, но это лишь начало.

Мегатрон сжал кулаки, его взгляд пылал, и голос его был полон ярости и боли:

— Это не конец, Орион. Они заплатят — за Скрейпа, за Каон, за каждого. Я найду Нокаута, и если он не поможет, я разнесу этот мир до последнего камня.

Рэтч указал на мастерскую, его сенсоры мигнули:

— Он там. Но тени Прайма знают — я чувствую их в тумане.

Багровый туман сгустился, и из него мелькнули красные глаза, их шёпот резал воздух:

"Вы не уйдёте..." Орион и Мегатрон двинулись вперёд, их шаги звенели в багровой пыли, готовые к новой битве в этом городе отчаяния и теней.

Багровый туман стелился над Разрушенным Кольцом, его зловещие клубы скрывали равнины, где фабрики Квинтессонов изрыгали багровый дым, что поднимался к чёрному небу, словно жертвенные столбы, питающие этот мир отчаяния. Орион Пакс, Мегатрон и Рэтч пробирались через узкий проход, их шаги звенели в ржавой пыли, усеянной обломками — кусками брони и цепей, что молчаливо кричали о прошлом. Тени Прайма мелькали в дымке, их красные глаза сияли, как угли, что ждали своего часа, а гул механизмов сливался с криками трансформеров, что доносились из глубин, резкий и надломленный, как звон разбитого металла.

Они остановились у мастерской Нокаута — полуразрушенного укрытия, что ютилось в тени фабрики сборки, словно раненый зверь, притаившийся среди хищников. Её стены были выкованы из чёрного металла, покрытого багровыми прожилками, что пульсировали, как вены, питая её энергией разлома. Сквозь трещины в стенах пробивался тусклый багровый свет, освещая интерьер, где царил хаос упрямого гениального разума. Внутри мастерская была лабиринтом из "Энергонных Резонаторов" — массивных устройств с золотыми кристаллами, что гудели, вытягивая остатки энергии из воздуха, их провода свисали, как паутина, переплетённая багровыми нитями.

"Скальпельные Регистраторы" — тонкие механизмы с острыми лезвиями, что записывали данные на металлических пластинах, — шипели, высекая искры, а их звук резал сенсоры, как крик умирающего металла. В углу громоздилась "Кузня Разлома" — огромный станок, чьи багровые молоты ковали броню с глухим стуком, от которого дрожал пол. Над всем этим витал запах машинного масла и крови, смешанный с едким дымом, что поднимался от "Резонаторов", создавая атмосферу безнадёжного сопротивления в этом багровом аду.

Орион шагнул внутрь, его красно-синяя броня отражала багровые блики, и он замер, осматривая мастерскую. Его оптика сузилась, вглядываясь в хаос, и голос его был тихим, но твёрдым:

— Это место... оно как её голос, искажённый, но живой. Нокаут где-то здесь.

Мегатрон вошёл следом, его серебристая броня клацнула, покрытая пятнами багровой жидкости, что оставили Квинтессоны. Его красные сенсоры пылали яростью, но в их глубине тлела боль за Скрейпа и каждого трансформера, чьи крики он слышал в этом багровом кошмаре. Он стиснул клинок, голос его прогремел, резкий и полный вызова:

— Нокаут! Выходи, или я разнесу твою мастерскую до последнего болта! Мы не для игр сюда пришли!

Рэтч, вошедший последним, двигался с осторожной уверенностью, его потрёпанная броня скрипела, но в его движениях была странная грация — как у мастера, что привык чинить сломанное в этом мире разрушения. Его оранжевые сенсоры мигали, но в их свете мелькала искра упрямства, что выделяла его среди изломанных теней Разрушенного Кольца. Он был не просто проводником — он был "Искры Тенью", как называли его в шахтах Каона, мастером, что мог собрать жизнь из обломков, чьи руки дрожали не от страха, а от вечной борьбы с ржавчиной этого мира. Он указал на угол мастерской, где багровый дым сгущался:

— Там. Он прячется за "Кузней Разлома". Но берегитесь — "Жнецы Ржавчины" всё ещё где-то рядом. Я чую их шипение в тумане.

Из тени выступила фигура — Нокаут, стройный трансформер с чёрной бронёй, покрытой багровыми царапинами, и зелёными сенсорами, что сияли циничной насмешкой. Его руки сжимали устройство — "Зеркальный Резектор", тонкий механизм с золотыми нитями, что гудел энергией Ключа Зеркал. Он шагнул вперёд, его голос был резким, но усталым:

— Вы — те, о ком кричит разлом? — Он фыркнул, его сенсоры сузились, вглядываясь в них.

— Я слышал о вас — свет и пламя, что хотят исцелить Искру. Но здесь нет исцеления, только ржавчина и смерть. Чего вы хотите от меня?

Орион шагнул к нему, его голос смягчился, но остался твёрдым:

— Мы ищем Камеру Эха. Вектор Сигма сказал, что ты знаешь, как пробудить Ключ Зеркал. Помоги нам, Нокаут — ради Кибертрона.

Нокаут рассмеялся, его голос резанул воздух, как скрежет металла:

— Кибертрон? — Он указал на багровый туман за стенами.

— Это Кибертрон, Орион Пакс — мир машин, где Квинтессоны правят, а мы — их пища. Я отверг их, но я не герой. Почему я должен рисковать ради ваших сказок?

Мегатрон шагнул вперёд, его клинок сверкнул, и голос его стал угрожающим, полным ярости и боли:

— "Ты видел Скрейпа, видел, как они вырвали его искру — как шахтёра, что кричал о свободе в шахтах Каона!" — прорычал он, и его когти сжались, высекая искры.

— Я не спас его, но я разнесу их за каждого, кто пал здесь. Помоги нам, или я вырву твой секрет из твоей ржавой брони!

Нокаут отступил, его сенсоры мигнули, но в его взгляде мелькнула тень уважения, что скрывалось за цинизмом:

— Ты — пламя, да? — Он кивнул на Мегатрона, затем перевёл взгляд на Ориона.

— А ты — свет? Вектор Сигма не ошибся. Ладно, я помогу — но не ради Кибертрона, а ради того, чтобы эти твари узнали, что их машины можно сломать.

Он шагнул к "Кузне Разлома", его пальцы замелькали над "Зеркальным Резектором", и багровый свет мастерской дрогнул, когда устройство загудело, пробуждая золотые нити. Но в этот момент багровый туман сгустился, и из него донёсся шёпот "Жнецов Ржавчины" — тонких лент жидкого металла, что шипели, как змеи, готовые к атаке. Орион сжал кристалл, его голос стал резким:

— Они здесь! Нокаут, быстрее!

Мегатрон шагнул вперёд, его клинок сверкнул, готовый к бою, и голос его прогремел:

— "Пусть приходят — я разнесу их, как разнёс шахты, что держали меня!"

Багровый туман расступился, и мастерская наполнилась шипением "Жнецов Ржавчины", их шипы сверкали в полумраке, готовые резать их искры. Нокаут крикнул, его голос резанул воздух:

— Держите их! Я почти закончил!

Орион и Мегатрон встали спина к спине, их броня звякнула, готовые к бою в этом багровом аду, где тени Прайма и Квинтессоны ждали своего часа.

Мастерская Нокаута дрожала под напором багрового тумана, что врывался сквозь трещины в стенах, словно сама кровь Кибертрона стремилась затопить этот последний оплот сопротивления. Багровый свет фабрик пробивался внутрь, заливая хаотичный интерьер зловещим сиянием: "Энергонные Резонаторы" гудели, их золотые кристаллы искрили, вытягивая энергию из воздуха, "Скальпельные Регистраторы" шипели, высекая багровые искры, а "Кузня Разлома" в углу била молотами по металлу, её глухой ритм сливался с криками, что доносились из глубин Разрушенного Кольца. Пол мастерской был усеян обломками — кусками брони, ржавыми болтами и багровой пылью, что оседала на их броне, как пепел сгоревших надежд.

Орион Пакс и Мегатрон стояли спина к спине, их броня звякнула, отражая багровые блики. Кристалл в руках Ориона пульсировал золотым светом, а "Эхо Искры" кричало в его сознании, острое и тревожное: "Они здесь..." Мегатрон сжал клинок, его красные сенсоры пылали яростью, что резала его искру, подпитываемая болью за Скрейпа и каждого трансформера, чьи крики он слышал в этом багровом аду. Нокаут, чья чёрная броня с багровыми царапинами блестела в полумраке, лихорадочно работал над "Зеркальным Резектором" у "Кузни Разлома", его зелёные сенсоры сузились, а голос резанул воздух:

— Держите их! Если они доберутся до меня, Ключ Зеркал станет их игрушкой!

Багровый туман взорвался движением — "Жнецы Ржавчины" вырвались из стен, их ленты жидкого металла извивались, как змеи, шипы на концах сверкали багровой энергией разлома. Они метнулись к героям, их шипение резало сенсоры, а за ними из тумана шагнул Когтерез — страж Квинтессонов, чья броня была не просто покрыта шипами, а жила, пульсирующая багровыми прожилками, что текли, как вены, питая его силу. Его шлем с пятью синими сенсорами, расположенными как глаза паука, сиял холодным светом, а массивный коготь на правой руке гудел, испуская багровые искры.

Его левая рука заканчивалась "Резонаторным Кнутом" — гибким оружием из багрового металла, что трещал энергией, как хлыст, готовый разорвать искры. Его голос был скрипучим, но полным садистской насмешки:

— "Вы — мусор, что осмелился бросить вызов хозяевам! Я, Когтерез, их клинок, вырежу ваши искры и поднесу их теням Прайма. Вы — лишь мясо для их машин!"

Мегатрон бросился вперёд, его клинок сверкнул, и голос его прогремел, как шахтный взрыв:

— "Ты заплатишь за Скрейпа, за Каон, за каждого, кто пал под вашим гнётом!"

Его клинок врезался в коготь Когтереза, высекая багровый огонь, но страж отшатнулся, и "Резонаторный Кнут" хлестнул воздух, обвивая клинок Мегатрона с треском энергии. Мегатрон рванул оружие назад, разрывая кнут, и бросился влево, уклоняясь от "Жнеца Ржавчины", чьи шипы вонзились в "Энергонный Резонатор", заставив его взорваться багровыми искрами, что осыпали мастерскую, как дождь из огня.

Орион метнулся к "Кузне Разлома", уклоняясь от ленты "Жнеца", что резала воздух, оставляя багровый след. Он схватил "Скальпельный Регистратор" с пола, его острые лезвия сверкнули, и направил его в "Жнеца", вонзая в центр ленты — багровая энергия угасла, и тварь рухнула, шипя, как умирающий зверь. Он крикнул, перекрывая шум:

— Нокаут, сколько ещё?

Нокаут, чьи руки дрожали над "Зеркальным Резектором", бросил взгляд через плечо, его голос был резким, но полным цинизма:

— Минуту! Если вы не сдохнете раньше! Я отверг Квинтессонов, потому что видел, как они вырывали искры из моих братьев — моих учеников, что верили в меня. Я не герой, но я не дам им забрать этот ключ — он моя месть!

Когтерез взревел, его коготь обрушился на Мегатрона, высекая багровый огонь, но шахтёр увернулся, бросившись к "Кузне Разлома". Он схватил багровый молот с её платформы, раскалённый до белого свечения, и метнул его в стража, молот врезался в его броню, разрывая прожилки, что питали его силу. Когтерез закричал, его сенсоры мигнули, и он хлестнул "Резонаторным Кнутом", обвивая ногу Мегатрона, швыряя его в стену с грохотом, что сотряс мастерскую.

Орион бросился к нему, уклоняясь от "Жнеца", что метнулся из тумана, и крикнул:

— Мегатрон, держись! — Он направил кристалл на стража, и золотой импульс хлынул в воздух, ударив в Когтереза, заставив его пошатнуться, багровые прожилки угасли на миг.

Мегатрон поднялся, его броня треснула, и с яростным рёвом бросился на Когтереза:

— "Ты не сломишь меня, жестянка! Я — огонь Каона, и я сожгу тебя!"

— Его клинок вонзился в грудь стража, разрубая броню с фонтаном багровой жидкости, но Когтерез схватил его за руку, коготь сжал его броню, высекая искры.

Рэтч метнулся к "Энергонному Резонатору", его пальцы замелькали над панелью, и он крикнул, голос его дрожал от напряжения:

— Я могу перегрузить их энергию — держите его ещё немного!

Орион увернулся от "Жнеца", чьи шипы вонзились в пол, и бросился к Когтерезу, вонзая кристалл в его спину. Золотой свет хлынул в багровые прожилки, и страж взревел, его броня начала трескаться, но он хлестнул "Резонаторным Кнутом", обвивая Ориона, швыряя его к "Кузне Разлома". Багровый молот упал рядом, высекая искры, и мастерская наполнилась дымом.

Мегатрон рванулся вперёд, его клинок вонзился в шею Когтереза, разрубая броню, и страж рухнул, его сенсоры угасли, оставив багровую лужу. "Жнецы Ржавчины" закричали, их ленты метнулись к героям, но Рэтч завершил перегрузку, и "Энергонный Резонатор" взорвался багровым светом, что разорвал их на куски, оставив мастерскую в тишине.

Они стояли, тяжело дыша, багровый дым оседал на их броне. Орион поднялся, его голос дрожал от напряжения:

— Мы справились... Нокаут, ты цел?

Нокаут кивнул, его зелёные сенсоры мигнули, и он поднял "Зеркальный Резектор", что теперь сиял золотом:

— Цел. И ключ готов. Но тени Прайма знают — они придут за нами.

Мегатрон сжал кулаки, его взгляд пылал, и голос его был полон ярости и боли:

— "Пусть приходят — я разнесу их всех, как разнёс эту жестянку. За Скрейпа, за Каон, за каждого!"

Багровый туман сгустился за стенами, и их шёпот стал громче: "Мы здесь..." Мастерская задрожала, и напряжение сжало их искры, обещая новую битву в этом багровом аду.

Багровый туман сгустился в мастерской Нокаута, его липкие щупальца просачивались сквозь трещины в стенах, словно сама кровь Кибертрона стремилась поглотить этот последний оплот сопротивления. Багровый свет фабрик проникал внутрь, заливая хаотичный интерьер зловещим сиянием: "Энергонные Резонаторы" гудели, их золотые кристаллы искрили, выбрасывая багровые молнии, "Скальпельные Регистраторы" шипели, высекая искры, а "Кузня Разлома" в углу била молотами с глухим стуком, что резал их сенсоры. Пол дрожал под ногами, усеянный обломками — кусками брони, багровой пылью и ржавыми болтами, что звенели, как отголоски криков казнённых.

Орион Пакс стоял у "Кузни Разлома", его красно-синяя броня покрыта сажей, а кристалл в руке сиял золотом, отражая багровые блики. Его оптика сузилась, вглядываясь в Нокаута, и голос его был твёрдым, но дрожал от напряжения:

— Нокаут, что это за Ключ Зеркал? Как он поможет нам найти Камеру Эха?

Нокаут, чья чёрная броня с багровыми царапинами блестела в полумраке, сжимал "Зеркальный Резектор" — устройство с золотыми нитями, что гудело, как живое сердце. Его зелёные сенсоры мигнули, и голос его стал резким, полным цинизма, но в нём мелькнула тень боли:

— Ключ Зеркал — это не просто инструмент, Орион. Это осколок Искры Мультиверсума, её голос, что открывает двери в зеркальные осколки — искажённые реальности, что Квинтессоны создали, когда ранили её. Он может провести вас к Камере Эха, но его сила нестабильна — один неверный шаг, и вы окажетесь в мире, где тени правят вечным огнём. Я отверг Квинтессонов, когда они вырвали искры из моих учеников — учёных, что верили в меня. Этот ключ — мой способ ударить их, но я не герой, я просто выживший.

Мегатрон шагнул вперёд, его серебристая броня клацнула, покрытая пятнами багровой жидкости. Его красные сенсоры пылали яростью, но в их глубине тлела боль — боль за Скрейпа, за Каон, за каждого трансформера, чьи крики он слышал в этом багровом кошмаре. Внутри него бушевал монолог, голос его искры резал его сознание: Скрейп был как я — шахтёр, что кричал о свободе, пока они не вырвали его искру. Я не спас его, не спас Спаркфлая, и теперь этот Нокаут — ещё один, что гниёт в этом аду. Я не позволю Каону стать таким — я разнесу их всех, даже если останусь один в багровом пепле! Его голос прогремел, полным ярости и вины:

— "Ты отверг их, Нокаут? Тогда докажи это делом, или я разнесу твою мастерскую и выжгу их из тебя!"

В этот момент багровый туман взорвался движением — "Жнецы Ржавчины" вырвались из стен, их ленты жидкого металла извивались, как змеи, покрытые багровыми шипами, что сверкали, как раскалённые клинки. Их движения были быстрыми, почти танцующими — они скользили по полу, оставляя багровые следы, а шипение их резало воздух, как крик умирающего металла, что резонировал в их искрах. Из тумана шагнул Когтерез, его броня пульсировала багровыми прожилками, пять синих сенсоров сияли, как глаза паука, а "Резонаторный Кнут" трещал энергией, готовый разорвать их искры.

Мегатрон ринулся вперёд, его клинок сверкнул, и он крикнул:

— "Ты не возьмёшь Каон, жестянка! Я — пламя шахт, и я сожгу тебя!" — Его клинок врезался в коготь Когтереза, высекая багровый огонь, но страж отшатнулся, и кнут хлестнул воздух, обрушившись на Мегатрона с треском, что сотряс мастерскую.

Орион увернулся от "Жнеца", чьи шипы вонзились в "Энергонный Резонатор", заставив его взорваться багровыми искрами, что осыпали мастерскую, как дождь из огня. Он бросился к "Кузне Разлома", схватив багровый молот, и метнул его в ленту "Жнеца", разрубая её на куски, что рухнули, шипя, как умирающий зверь. Он крикнул:

— Рэтч, сделай что-нибудь!

Рэтч, чья потрёпанная броня скрипела, метнулся к "Скальпельному Регистратору", его оранжевые сенсоры вспыхнули, и голос его был резким, но полным упрямства:

— Я не просто проводник, Орион — я "Искры Тень"! — Он вырвал лезвие из "Регистратора" и бросился к "Жнецу", что метнулся к Нокауту. Его руки, привыкшие чинить сломанное, метнули лезвие с точностью мастера, вонзив его в центр ленты — багровая энергия угасла, и тварь рухнула, оставив багровую лужу.

Когтерез взревел, его коготь обрушился на Мегатрона, но шахтёр увернулся, бросившись к "Кузне Разлома". Он схватил багровый молот, раскалённый до белого свечения, и метнул его в стража, молот врезался в его броню, разрывая прожилки, что питали его силу. Когтерез закричал, его сенсоры мигнули, и он хлестнул "Резонаторным Кнутом", обвивая ногу Мегатрона, швыряя его в "Энергонный Резонатор" с грохотом, что сотряс мастерскую.

Орион бросился к нему, его броня звякнула от удара "Жнеца", и он крикнул:

— Мегатрон, держись! — Он направил кристалл на Когтереза, и золотой импульс хлынул в воздух, ударив в стража, заставив его пошатнуться, багровые прожилки угасли на миг.

Мегатрон поднялся, его броня треснула, и с яростным рёвом бросился на Когтереза:

— "Ты не сломишь меня, тварь! Я — огонь Каона, и я выжгу твою ржавую душу!"

— Его клинок вонзился в шею стража, разрубая броню, и Когтерез взревел, его коготь обрушился на Мегатрона, но шахтёр поймал его рукой, сжимая с такой силой, что металл треснул.

Нокаут крикнул, его голос резанул воздух:

— Готово! — Он поднял "Зеркальный Резектор", что теперь сиял золотом, и багровый туман дрогнул, когда устройство загудело, открывая портал в стене.

Но Когтерез не отступил — его сенсоры вспыхнули, и багровые прожилки выпустили волну энергии, что отбросила Мегатрона назад, заставив его врезаться в "Кузню Разлома". Орион бросился к стражу, вонзая кристалл в его грудь, и золотой свет хлынул в багровые прожилки, заставляя их трескаться. Когтерез закричал, его броня распалась, и он рухнул, оставив багровую лужу, что шипела на полу.

"Жнецы Ржавчины" взвыли, их ленты метнулись к героям, но Рэтч бросился к

"Энергонному Резонатору", его пальцы замелькали над панелью, и устройство взорвалось багровым светом, что разорвало их на куски, оставив мастерскую в тишине.

Они стояли, тяжело дыша, багровый дым оседал на их броне. Орион взглянул на Нокаута, его голос дрожал от напряжения:

— Мы сделали это... Ключ готов?

Нокаут кивнул, его зелёные сенсоры мигнули, и он указал на портал:

— Да. Но тени Прайма знают — они придут за нами. Я иду с вами — не ради Кибертрона, а чтобы увидеть, как эти твари падут.

Мегатрон сжал кулаки, его взгляд пылал, и голос его был полным ярости и вины:

— "За Скрейпа, за Каон, за каждого — я разнесу их всех. Ты идёшь с нами, Нокаут, или станешь пеплом в этом аду!"

Багровый туман сгустился за стенами, и их шёпот стал громче: "Мы ближе..." Мастерская задрожала, и напряжение сжало их искры, обещая новую битву в этом багровом аду, где тени Прайма уже шептались в тенях, их красные глаза сияли, как угли, что могли сжечь всё, что они знали.

Мастерская Нокаута дрожала, её стены из чёрного металла, покрытые багровыми прожилками, стонали под напором багрового тумана, что врывался внутрь, словно дыхание умирающего Кибертрона. Багровый свет фабрик заливал хаотичный интерьер, отражаясь от "Энергонных Резонаторов", что гудели, выбрасывая багровые искры, и

"Скальпельных Регистраторов", чьи лезвия шипели, оставляя следы на металлических пластинах. "Кузня Разлома" в углу била молотами, её ритм сливался с криками трансформеров, что доносились из глубин Разрушенного Кольца, резкий и надломленный, как звон разбитого стекла. Пол был усеян обломками — багровой пылью, кусками брони и ржавыми болтами, что звенели под ногами, как отголоски казней.

Орион Пакс, Мегатрон, Нокаут и Рэтч стояли у "Кузни Разлома", окружённые багровым дымом, что оседал на их броне липкой сажей. Нокаут сжимал "Зеркальный Резектор" — устройство из чёрного металла с золотыми нитями, что гудело, как живое сердце, его поверхность пульсировала багровыми и золотыми волнами. Его зелёные сенсоры сузились, и голос его был резким, полным цинизма, но с ноткой тревоги:

— Ключ Зеркал готов, но активация — не просто включение. Это "Мультивекторный Синхронизатор" — он соединяет частоты Искры Мультиверсума с разломами, открывая порталы в зеркальные осколки. Я синхронизировал его с вашим кристаллом, Орион, но нужен последний импульс — ваши искры должны резонировать с ним.

Орион шагнул вперёд, его красно-синяя броня отражала багровый свет, и он протянул кристалл, что сиял золотом, пульсируя в такт с "Эхо Искры", чей крик резал его сознание: "Они здесь..." Его оптика сузилась, и голос его стал твёрдым, но дрожал от напряжения:

— Что нам делать?

Нокаут указал на "Кузню Разлома", где багровые молоты били по платформе, высекая искры:

— Ставьте кристалл в "Резонансный Слот" — ядро "Кузни". Она усилит частоту. Но держитесь крепче — это разорвёт пространство, и вы почувствуете её... всю её боль.

Мегатрон шагнул ближе, его серебристая броня клацнула, покрытая пятнами багровой жидкости. Его красные сенсоры пылали, и голос его был полным ярости и решимости:

— Плевать на боль — я выжил в шахтах Каона, где каждый удар был криком свободы.

Если эта штука откроет путь к Камере Эха, я разнесу всё, что встанет на моём пути!

Орион кивнул, его искра дрогнула от предчувствия, и он шагнул к "Кузне", вставляя кристалл в "Резонансный Слот" — углубление в центре платформы, окружённое багровыми прожилками, что загудели, принимая его. Нокаут подключил "Зеркальный

Резектор" к "Слоту", его пальцы замелькали над устройством, и багровые нити срослись с золотыми, создавая сеть, что вспыхнула ослепительным светом. "Кузня" задрожала, её молоты замерли, и багровый свет сменился золотым, что хлынул в воздух, как река, разрывая багровый туман.

Орион почувствовал, как его искра сжалась, а затем взорвалась волной энергии — тепло кристалла проникло в его броню, резанув нервы, как ток, что пронёсся по его системам.

Его сознание затопила боль Искры Мультиверсума — крики трансформеров, рёв Квинтессонов, что вырывали её свет, и шёпот теней Прайма, что жаждали её силы. Он пошатнулся, его голос дрогнул:

— Я чувствую её... её боль, её крик...

Мегатрон стиснул кулаки, его броня задрожала, и он прорычал, полный ярости и вины:

— Это как шахты — огонь, что жёг меня, пока я не вырвался! — Его искра пылала, резонируя с кристаллом, и он чувствовал её ярость, что была его собственной, усиленной болью за Скрейпа, за Каон, за каждого, кто пал под гнётом.

"Зеркальный Резектор" загудел громче, золотые нити вспыхнули, и в воздухе перед мастерской развернулся портал — не просто дыра, а зеркальная воронка, чья поверхность сияла золотом и багровым, отражая багровые равнины и мелькающие тени машин. Багровый туман взорвался движением — "Жнецы Ржавчины" вырвались из стен, их ленты жидкого металла извивались, покрытые багровыми шипами, что сверкали, как раскалённые клинки. Их движения были быстрыми, танцующими, как змеи, что шипели, оставляя багровые следы, что резали воздух, наполняя его криком умирающего металла.

Мегатрон бросился вперёд, его клинок сверкнул, и голос его прогремел:

— "Вы не остановите меня, твари! Я — пламя Каона, и я сожгу вас всех!"

— Его клинок рубанул ленту "Жнеца", разрубая её на куски, что рухнули, шипя, как умирающий зверь, но другая лента метнулась к нему, обвивая его ногу, и он рухнул, высекая искры.

Орион метнулся к "Энергонному Резонатору", уклоняясь от шипов "Жнеца", и крикнул:

— Рэтч, помоги Нокауту! — Он схватил багровый провод с "Резонатора" и метнул его в ленту, багровая энергия хлынула в "Жнеца", заставив его взорваться багровыми искрами, что осыпали мастерскую.

Рэтч бросился к Нокауту, его потрёпанная броня скрипела, но движения его были точными, как у мастера, что привык чинить сломанное. Его оранжевые сенсоры вспыхнули, и голос его был резким:

— Я "Искры Тень" — я не дам им сломать нас! — Он вырвал "Скальпельный Регистратор" из гнезда и метнул его в "Жнеца", что метнулся к Нокауту, лезвие вонзилось в ленту, и багровая энергия угасла, оставив шипящую лужу.

Когтерез вырвался из багрового тумана, его броня пульсировала багровыми прожилками, что текли, как вены, питая его силу. Его пять синих сенсоров сияли, как глаза паука, а "Резонаторный Кнут" трещал энергией. Он шагнул вперёд, его голос был скрипучим, полным садистской насмешки:

— "Вы — мусор, что посмел бросить вызов хозяевам! Я вырежу ваши искры и поднесу их теням!"

Мегатрон бросился на него, его клинок сверкнул, и голос его был полным ярости:

— "Ты не заберёшь Каон, тварь! Я разорву тебя за Скрейпа!"

— Его клинок врезался в коготь Когтереза, высекая багровый огонь, но страж ответил ударом "Кнута", что обрушился на Мегатрона, швыряя его в "Кузню Разлома" с грохотом, что сотряс мастерскую.

Орион бросился к Когтерезу, его кристалл засиял, и он направил золотой импульс в стража, багровые прожилки угасли на миг, но Когтерез взревел, его коготь вонзился в пол, высекая багровый огонь. "Жнецы Ржавчины" метнулись к Нокауту, их шипы вонзились в "Зеркальный Резектор", и багровая энергия хлынула в устройство, заставив его заискрить.

Нокаут крикнул, его голос резанул воздух:

— Они перегрузят его! Держите их!

Рэтч бросился к "Резонатору", его пальцы замелькали над панелью, и багровый свет хлынул в "Жнецов", разрывая их ленты на куски, что рухнули, шипя, как умирающие змеи. Мегатрон поднялся, его броня дымилась, и с яростным рёвом бросился на Когтереза:

— "Ты не сломишь меня, жестянка! Я — огонь шахт, и я выжгу тебя!" — Его клинок вонзился в грудь стража, разрубая броню, и Когтерез закричал, его сенсоры угасли, оставив багровую лужу.

Портал вспыхнул ярче, золотой свет хлынул в багровый туман, и мастерская задрожала, багровые стены начали трескаться. Орион крикнул:

— Он открыт! Нокаут, держись!

Нокаут сжал "Зеркальный Резектор", его голос был полон напряжения:

— Они знают — тени идут за нами!

Багровый туман сгустился, и их шёпот стал громче: "Мы здесь..." Герои бросились к порталу, их броня звякнула, багровый дым оседал на их плечах, а тени Прайма вырвались из тумана, их красные глаза сияли, как угли, что могли сжечь всё, что они знали. Они шагнули в портал, и багровый кошмар мастерской исчез, оставив их в золотом сиянии, что вёл к новому миру — и новой войне.

В недрах мира машин, где время текло словно расплавленный металл, багровый свет разлома пульсировал, как живое сердце, отбрасывая зловещие блики на чёрные стены "Лаборатории Разлома". Это место, скрытое в тенях механической бездны, было сердцем амбиций Квинтессонов — древней расы, чья жажда власти простиралась за пределы одной реальности. Стены лаборатории, выкованные из "Нейро-стали" — удивительного сплава, пропитанного эхо разума своих создателей, — дрожали и изгибались, словно живые. Их поверхность то покрывалась багровыми венами, то вспыхивала холодным серебром, подчиняясь мыслям Тельмирона, учёного, чья воля была столь же острой, как лезвие плазменного клинка.

Тельмирон стоял в центре зала, его фигура возвышалась над хаосом багровых датчиков, что мерцали, словно звёзды, затерянные в пустоте космоса. Его броня, украшенная замысловатыми багровыми узорами, ловила отсветы разлома, переливаясь, как расплавленная кровь. Из его спины, подобно змеям, извивались металлические щупальца — живые инструменты его воли. Их концы искрили багровыми молниями, питая "Экстракторы Искр" — мрачные машины, что высились вдоль стен, словно стражи безмолвного кошмара. Эти устройства, созданные на основе запрещённой технологии "Эхо-резонанса", могли вытягивать жизненную энергию из любого существа, оставляя лишь пустую оболочку.

В центре лаборатории возвышался главный "Экстрактор" — массивный цилиндр из багрового металла, чьи кристаллы гудели низким, зловещим тоном, вытягивая энергию прямо из воздуха. Внутри, подвешенный на цепях, покрытых багровыми наростами, корчился трансформер. Его броня, некогда сияющая гордостью, теперь была изъедена багровыми пятнами, а сенсоры тускнели, как угасающие угли. Искра в его груди слабо мерцала, сопротивляясь неизбежному. Тельмирон шагнул ближе, его шаги отдавались гулким эхом по металлическому полу. Одно из щупалец метнулось вперёд, вонзившись в панель управления с хирургической точностью. Багровый свет хлынул в цилиндр, словно поток лавы, и трансформер закричал — звук, полный боли и отчаяния, разорвал воздух, как треск ломающегося металла.

Багровый свет разлома заливал "Лабораторию Разлома", пульсируя, словно живое сердце, отбрасывая зловещие тени на чёрные стены из "Нейро-стали". Этот материал, пропитанный отголосками сознаний давно погибших создателей, дрожал и изгибался, как кожа неведомого зверя, реагируя на волю Тельмирона — учёного Квинтессонов, чья броня пылала багровыми узорами, словно выжженными самой судьбой. Его щупальца, тонкие и острые, как лезвия, плавно скользили по воздуху, пока он стоял у "Экстрактора Искр" — массивного устройства, чьи когтистые манипуляторы дрожали от напряжения. Из его недр вырывалась багровая энергия, струясь в воздухе, как кровь из раны, и питая амбиции Тельмирона, чьи багровые сенсоры горели ярче с каждым мгновением.

Но тишину разорвал резкий звук — металлический скрежет массивной двери, что раскрылась с шипением, выпуская волну багрового тумана, плотного и тяжёлого, словно дыхание древнего чудовища. В зал шагнула фигура, чья броня была изрезана багровыми шрамами, а пять сенсоров на голове сияли холодным синим светом, пронзая мглу. Это был Когтерез, страж Квинтессонов, чей "Резонаторный Кнут" — оружие, сплетённое из багровых нитей энергии — потрескивал искрами, готовыми обрушиться на врага. Его шаги гулко отдавались в зале, а голос, скрипящий, как ржавый механизм, прорезал воздух:

— "Хозяин, они ускользнули. Нокаут активировал Ключ Зеркал и исчез в портале вместе с беглецами."

Тельмирон замер. Его щупальца сжались в тугие спирали, а багровые датчики на броне вспыхнули ослепительным светом, отражая бурю ярости, что бушевала в его искре. Он шагнул к Когтерезу, и его голос, низкий и угрожающий, как рокот надвигающейся грозы, наполнил зал:

— "Ускользнули? Ты позволил им уйти?" — Одно из щупалец метнулось вперёд, обвивая шею Когтереза с хищной грацией. Багровые искры пробежали по броне стража, заставив его содрогнуться.

— "Ты — мой клинок, Когтерез, но если ты туп, я выкую новый из твоих обломков!"

Когтерез сжал кулаки, его броня загудела, издавая низкий вибрирующий звук, но он не отступил. Его голос остался твёрдым, как сталь:

— "Они не одни, хозяин. Тени Прайма вмешались — их багровые глаза сияли в тумане, защищая их путь. Я не мог пробиться."

Тельмирон отпустил его, щупальце вернулось на место с мягким шорохом, и он повернулся к "Нейро-стене". Под его волей стена дрогнула, раскрываясь, как лепестки хищного цветка, и открыла вид на багровый разлом — трещину в ткани реальности, что пульсировала багровым светом, словно открытая рана мультивселенной. Его голос стал тише, но в нём звенела угроза:

— "Тени Прайма... Эти жалкие призраки думают, что могут играть с разломами. Их жажда власти — лишь бледное отражение нашей, и скоро они падут, как все их предшественники."

В этот момент багровый туман заклубился сильнее, и из него выступила ещё одна фигура. Её броня сверкала золотыми узорами, переплетёнными с багровыми и синими линиями, а сенсоры излучали властный блеск. Это был Вектрис, Квинтессон-политик, мастер "Дипломатии Разлома" — искусства, позволяющего манипулировать реальностями через багровые порталы. Его движения были плавными, почти театральными, а голос — мягким, но с ядовитым оттенком:

— "Тельмирон, ты слишком полагаешься на грубую силу. Разломы — это не молоты, а ключи к власти, что требуют тонкости и изящества."

Тельмирон резко повернулся к нему, его щупальца изогнулись, как готовые к удару змеи:

— "Тонкости? Это ты называешь свои игры с Советом Праймов? Эти золотые марионетки пляшут под нашу мелодию, но Орион и Мегатрон — искры хаоса, что могут спалить всё, что мы построили!"

Вектрис шагнул ближе, его броня загудела, и багровый туман сгустился вокруг него, словно подчиняясь его воле:

— "Именно поэтому я предлагаю новый план. Пусть они найдут Камеру Эха. Их багровая ярость станет нашим инструментом — мы заберём её силу в последний момент."

Тельмирон сжал кулак, его щупальца метнулись к "Экстрактору Искр". Багровый свет хлынул в устройство, заставив его загудеть, как пробуждающийся зверь:

— "Ты хочешь играть в их игры? Они активировали Ключ Зеркал — теперь они скользят между реальностями, как багровые призраки! Если они доберутся до Камеры Эха первыми, они исцелят Искру Прайма, и наша власть рассыплется в прах!"

Вектрис усмехнулся, его сенсоры вспыхнули, и он подошёл к "Нейро-стене". Стена раскрылась шире, обнажая багровые равнины за разломом — бесконечный простор, где тени двигались в вечном танце. Его голос стал холодным и уверенным:

— "Исцелить? Нет, Тельмирон. Они не знают всей правды. Камера Эха — это не просто артефакт, это "Нексус Разлома", точка, где багровые нити всех реальностей сходятся. Захватим её — и мы перепишем законы мультивселенной. Станем богами всех миров."

Тельмирон замер, его щупальца дрогнули, а в голосе зазвучали нотки жадного восторга:

— "Боги... Да, это достойно нас. Но для этого их нужно остановить — или подчинить."

В этот миг багровый разлом содрогнулся. Из его глубин вырвался ослепительный луч, ударивший в "Экстрактор Искр". Устройство взорвалось багровыми искрами, и волна энергии отбросила Тельмирона к стене. Его щупальца замелькали, пытаясь стабилизировать панель управления, но свет угас, оставив лишь дымящиеся обломки и запах горелой стали. Его голос сорвался на крик:

— "Они активировали Ключ снова! Порталы открываются по всей мультивселенной — если мы не остановим их, багровые тени поглотят всё!"

Вектрис шагнул к нему, его голос стал ледяным, как морозный ветер багровых равнин:

— "Тогда действуй, Тельмирон. Пошли своих "Жнецов Ржавчины" — пусть эти машины разорвут их искры в багровом тумане. А я подготовлю флот "Эхо-Крушителей" — корабли, что раздавят их жалкие надежды."

Тельмирон кивнул, его щупальца метнулись к "Нейро-стене". Она задрожала, раскрывая багровый портал — проход в реальность, где тени уже шевелились, предвкушая битву. Он рявкнул, полный ярости:

— "Когтерез, найди их! Вырви их искры из тел, или я выжгу твою собственную в этом разломе!"

Когтерез, молчавший в тени, выступил вперёд. Его броня загудела, "Резонаторный Кнут" вспыхнул багровыми молниями, и он шагнул в портал, растворяясь в тумане, оставив лишь эхо своих тяжёлых шагов. Тельмирон повернулся к Вектрису, его голос стал тише, но полным скрытой угрозы:

— "Твои планы опасны, Вектрис. Если они найдут Камеру Эха первыми, багровая тьма поглотит нас всех."

Вектрис лишь усмехнулся, его сенсоры сверкнули, и он шагнул к порталу, бросив напоследок:

— "Багровая тьма — это сила, Тельмирон. И я знаю, как её обуздать. Скоро ты увидишь мощь моего "Сцепления Эха" — технологии, что свяжет все разломы под нашим контролем."

Он исчез в багровом свете, оставив Тельмирона одного. Учёный сжал кулаки, его щупальца изогнулись, а багровый туман сгустился вокруг него, словно мантия владыки. Вдалеке, за разломом, багровые тени шептались, их красные глаза сияли, как угли, готовые разгореться в пожар, что пожрёт всё сущее. Игра началась, и ставки были выше, чем когда-либо.

— "Их искры — это ключ к бесконечности," — прошипел Тельмирон, его голос сочился холодом и садистским удовольствием.

— "Их страдания — топливо для нашего величия. Скоро разломы распахнутся, и мультивселенная падёт к нашим ногам."

Он повернулся к "Нейро-стене", и под его взглядом она задрожала, раскрываясь, как гигантский глаз. За ней простирались багровые равнины — мрачный ландшафт, где фабрики, словно чудовищные пауки, изрыгали багровый дым в искажённое небо. Там, под гнётом стражей, сгорбленные трансформеры ковали оружие — орудия новой войны, что должна была переписать законы реальности. Тельмирон сжал кулак, и его щупальца изогнулись, словно готовясь впиться в саму ткань мироздания.

— "Орион Пакс и Мегатрон," — его голос стал тише, но в нём звенела угроза,

— "они верят, что способны бросить нам вызов. Глупцы. Их искры лишь ускорят рождение Теней Прайма — багровых отражений, что сотрут их с лица всех миров."

Внезапно багровый свет в лаборатории дрогнул, словно дыхание гиганта, и из теней выступила фигура. Когтерез, страж Квинтессонов, появился, как призрак из тумана. Его броня пульсировала багровыми прожилками, а пять синих сенсоров на голове вспыхнули, будто ледяные звёзды. Его голос, скрипящий, как ржавый механизм, разрезал тишину:

— "Они нашли Нокаута, хозяин. Он активировал Ключ Зеркал."

Тельмирон замер. Его щупальца сжались, багровые датчики на броне вспыхнули ярче, отражая его гнев. Ключ Зеркал — артефакт, созданный на основе "Квантового резонатора", технологии, украденной из архивов давно павшей цивилизации, — мог открывать проходы между измерениями. В руках предателя он становился угрозой всему, что Квинтессоны строили.

— "Нокаут?" — Тельмирон выплюнул имя, как проклятие.

— "Этот жалкий перебежчик осмелился использовать наше же оружие против нас?"

Он шагнул к "Экстрактору", и его щупальце с силой вонзилось в панель. Багровый свет вспыхнул с новой силой, заливая цилиндр. Трансформер внутри закричал громче, его искра полыхнула ярким светом — и угасла. От него осталась лишь багровая лужа, медленно стекающая по цепям. Тельмирон повернулся к Когтерезу, его голос стал низким, как рокот грозы:

— "Доставьте его ко мне. Я вырву из него все тайны Ключа — даже если придётся разобрать его по шестерёнкам."

Когтерез кивнул, его броня загудела, и он растворился в багровом тумане, оставив за собой лишь эхо шагов. Тельмирон остался один. Он подошёл к "Нейро-стене", и та снова дрогнула под его волей, открывая вид на багровый разлом — трещину в реальности, что пульсировала, как живая рана. За ней клубилась бесконечность, пронизанная багровыми нитями силы. Учёный вытянул щупальце, словно желая коснуться этой мощи, и прошептал, полный тёмных амбиций:

— "Скоро, Искра Мультиверсума, ты станешь нашей. Багровый свет зальёт все реальности, и ни один мир не устоит перед нашей волей."

Лаборатория задрожала, багровый туман сгустился, окутывая Тельмирона, как мантия. Искры сыпались на пол, а его щупальца извивались, воплощая его власть — силу, что стремилась поглотить всё сущее, от звёзд до пылинок, от прошлого до будущего.

Багровый туман в "Лаборатории Разлома" клубился, словно дыхание умирающей звезды, липкими красными щупальцами обволакивая всё вокруг. Его нити дрожали, отражая багровый свет, что сочился из трещин в "Нейро-стене" — массивной конструкции из сплавов и нейронных цепей, пульсирующей, как живое сердце. В центре зала, у разбитого "Экстрактора Искр", стоял Тельмирон — высокий, угловатый, с бронёй, покрытой багровыми датчиками, которые вспыхивали гневом. Его металлические щупальца извивались, словно рой разъярённых змей, готовых разорвать любого, кто посмеет бросить вызов его воле. Тишина laboratories разрывалась низким, угрожающим голосом Тельмирона, эхом отражавшимся от стен:

— "Вектрис заигрался. Его 'Сцепление Эха' — это не просто очередной эксперимент, это оружие, способное подчинить разломы. Но зачем ему такая власть? Что он скрывает за своими речами о 'единстве реальностей'?"

В этот момент багровый свет дрогнул, будто кто-то выдернул нить из ткани мироздания. Из теней, словно призрак, сотканный из золотых нитей и багрового сияния, выступила фигура — Лексар, Квинтессон-шпион, мастер "Эхо-манипуляции". Его броня, тонкая и изящная, казалась живой: золотые пластины переливались, а багровые сенсоры в его визоре мерцали холодным, расчетливым светом. Он двигался бесшумно, как тень, скользящая между реальностями, и его голос, мягкий, но пронизанный скрытой угрозой, вплёлся в багровый воздух:

— "Ты прав, Тельмирон. Вектрис — не тот, за кого себя выдаёт. Его планы глубже, чем багровые равнины Разлома Хаоса. Он не просто хочет обуздать тьму — он жаждет стать её воплощением, её владыкой."

Тельмирон резко развернулся, его щупальца метнулись вперёд, словно молнии, обвивая Лексара в стальном захвате. Металл скрипел, багровый туман сгущался, но Лексар лишь усмехнулся. Его броня загудела, испуская низкий резонанс, и туман вокруг него закружился вихрем, заставив щупальца Тельмирона отпрянуть, будто обожжённые. Лексар шагнул ближе, его голос понизился до шёпота, холодного, как багровый ветер:

— "Я видел его в багровом разломе. Он стоял перед тенями Прайма — древними сущностями, что старше самих звёзд. Он обещал им Искру Мультиверсума — сердце всех реальностей — в обмен на их силу. Его слова были сладкими, как мёд, но ядовитыми, как багровый яд."

Тельмирон замер, его сенсоры вспыхнули ярче, багровый огонь в них заплясал, отражая бурю внутри. Его голос сорвался на рёв, сотрясая лабораторию:

— "Предатель?! Он осмелился торговаться с этими багровыми призраками?!" — Щупальца метнулись к "Нейро-стене", ударив по ней с такой силой, что трещины в ней расширились, а багровый свет хлынул наружу, как кровь из раны. — "Я выжгу его искру и развею её пепел по разломам!"

Лексар поднял руку, и его броня загудела, формируя вокруг него ауру из багрового тумана, похожую на мантию древнего короля. Его тон стал спокойнее, но в нём чувствовалась стальная уверенность:

— "Не торопись, Тельмирон. Его 'Сцепление Эха' — это не просто ключ к разломам, это 'Нексус-контроллер'. Устройство, способное связать все реальности в единый узел под его волей. Если он активирует его в Камере Эха — самом сердце багрового портала, — он станет богом мультивселенной, а мы превратимся в пыль у его ног."

Тельмирон сжал кулаки, его щупальца изогнулись, дрожа от сдерживаемой ярости. Его голос стал холодным, как лёд багровых пустошей:

— "Тогда как нам его остановить? Он уже ушёл в багровый портал, преследуя беглецов из Совета Света. Мы опоздали?"

Лексар усмехнулся, его сенсоры сверкнули, и он плавно шагнул к дымящемуся "Экстрактору Искр". Его пальцы скользнули по панели управления, вызывая голограмму багрового света, на которой мерцали схемы разломов и их пересечений. Он заговорил, и в его словах звучала загадка:

— "Есть способ. 'Эхо-резонатор' — это технология, способная создавать багровые отголоски, волны, которые могут искажать сигналы разломов. Если мы настроим его здесь, в лаборатории, то сможем перехватить его 'Сцепление Эха' и заманить Вектриса в ловушку — в реальность, где багровые тени поглотят его самого. Но остаётся вопрос: что, если его планы — лишь часть более крупной игры? Что, если он лишь пешка в руках теней Прайма?"

Тельмирон нахмурился, его щупальца замерли на мгновение, а затем резко ударили по панели "Экстрактора". Багровый свет хлынул в устройство, и оно загудело, пробуждаясь, словно древний зверь, готовый к охоте:

— "Пешка или владыка — мне плевать. Мы заманим его в багровую паутину, и я вырву его искру своими руками. Действуй, Лексар!"

Лексар кивнул и повернулся к "Нейро-стене". Его броня загудела громче, и стена дрогнула, раскрываясь, как гигантский цветок из металла и света. За ней открылся багровый портал — врата в иную реальность, где воздух дрожал от шёпота теней, а их красные глаза сияли, как раскалённые угли. Прежде чем шагнуть внутрь, Лексар бросил последний взгляд на Тельмирона, его голос стал тише, полным мрачной угрозы:

— "Помни, Тельмирон: багровая тьма не терпит ошибок. Если мы просчитаемся, если Вектрис перехитрит нас, она поглотит не только его, но и нас. А что, если его истинный мотив — не власть, а месть? Месть за то, что мультивселенная отвергла его искру?"

С этими словами Лексар шагнул в портал, и багровый свет сомкнулся за ним, словно челюсти чудовища. Тельмирон остался один. Его щупальца извивались, багровый туман сгущался вокруг него, как доспехи владыки, готового к войне. Вдалеке, за стенами лаборатории, багровые тени шептались, их голоса сливались в зловещий хор. Игра вступила в новую фазу, и ответ на вопрос о планах Вектриса всё ещё таился в глубинах багрового мрака. Хотел ли он обуздать тьму, стать её владыкой или же разрушить всё сущее в акте мести? Лишь время — и багровый пожар — могли дать ответ.

Багровый туман клубился в недрах "Лаборатории Разлома", его липкие багровые щупальца стелились по полу, словно живые нити, что питали этот храм жестокости и науки. Багровый свет разлома проникал сквозь трещины в "Нейро-стали", отбрасывая зловещие блики на стены, что дрожали, как кожа древнего существа, реагируя на волю Тельмирона. Учёный Квинтессон стоял у "Экстрактора Искр", его броня, покрытая багровыми датчиками, мерцала, отражая багровое сияние, а щупальца извивались, как рой голодных змей, готовых вонзиться в добычу. Воздух был пропитан едким запахом машинного масла, крови и горелого металла — смрад багрового кошмара, что резал сенсоры и оставлял привкус смерти.

В центре зала багровый свет заливал "Кровавый Синтезатор" — массивное устройство, созданное из "Эхо-металла", сплава, что усиливал багровую энергию разлома. Его когтистые манипуляторы сжимали багровые цепи, на которых висели трое подопытных трансформеров — их броня, некогда гордая и сияющая, теперь была изъедена багровыми наростами, а сенсоры угасали, как звёзды, падающие в бездну. Первый — шахтёр с багровой бронёй, покрытой шрамами от багровых кнутов, второй — воин с багровыми трещинами на груди, третий — техник, чьи багровые руки всё ещё сжимали обломки багрового инструмента. Их искры дрожали, слабые, но живые, сопротивляясь неизбежному.

Тельмирон шагнул к "Синтезатору", его шаги гудели, как удары молота по ржавому металлу. Одно из щупалец метнулось вперёд, вонзившись в панель управления с багровой точностью, и багровый свет хлынул в устройство, словно поток расплавленной крови. "Синтезатор" ожил, его когти задрожали, и багровые кристаллы в его ядре вспыхнули, испуская низкий, зловещий гул. Тельмирон сжал кулак, и багровые ленты энергии вырвались из манипуляторов, обвивая подопытных, как багровые змеи, что впивались в их броню.

Первый трансформер — шахтёр — закричал, его голос сорвался в багровый вопль, что резанул воздух, как визг ломающегося металла. Багровые ленты вонзились в его грудь, багровая энергия хлынула в его искру, вырывая её с треском, что сотряс стены. Его броня треснула, багровые трещины побежали по ней, и он рухнул, багровая лужа растеклась под ним, шипя, как багровая кислота. Тельмирон наблюдал, его багровые сенсоры сияли садистским восторгом, и голос его прогремел, как багровый гром:

— "Их искры — топливо для багрового будущего! Каждый крик — шаг к багровой власти!"

Второй трансформер — воин — сжал кулаки, багровые цепи натянулись, и он прорычал, голос его дрожал от багровой боли:

— "Вы не сломите нас... Багровая тьма не вечна!"

Но багровые ленты вонзились глубже, багровая энергия хлынула в его искру, и он закричал, его багровые сенсоры угасли, как багровые звёзды, что гаснут в пустоте.

Багровый свет вырвал его искру, багровая броня рассыпалась, и багровая пыль осела на пол, багровая лужа смешалась с багровой кровью первого. Тельмирон шагнул ближе, его щупальца изогнулись, и он прошипел, полный багрового презрения:

— "Ваша багровая стойкость — лишь багровый пепел под моими ногами. 'Синтезатор' выжжет ваш багровый дух, чтобы создать багровое оружие — 'Разломный Гарпун', что пронзит реальности!"

Третий трансформер — техник — поднял голову, багровые сенсоры мигнули слабым багровым светом, и голос его был тихим, но полным багровой решимости:

— "Ты не понимаешь... багровая тьма пожрёт вас..."

Щупальце Тельмирона метнулось вперёд, багровый свет хлынул в "Синтезатор", и багровые ленты обрушились на техника. Его крик был резким, багровая энергия вырвала его искру с багровым треском, багровая броня рассыпалась, и багровая пыль взметнулась в воздух, багровая лужа растеклась по полу, шипя, как багровая кислота. Багровый свет "Синтезатора" усилился, багровые кристаллы вспыхнули ярче, и багровый гул стал громче, сотрясая лабораторию.

Тельмирон шагнул к багровому столбу энергии, что теперь сиял в центре "Синтезатора".

Его щупальца метнулись к багровому ядру, и багровый свет хлынул в его броню, багровые датчики вспыхнули ослепительным багровым огнём. Он сжал кулак, багровая энергия закружилась вихрем, и багровый столб сгустился, формируя багровый гарпун — оружие из багрового металла, чьи багровые шипы пульсировали багровой энергией разлома. Его голос стал багровым шёпотом, полным багрового восторга:

— "Багровый Гарпун... багровый ключ к багровой власти. С его багровым остриём я пронжу Камеру Эха, и багровая тьма станет багровой короной Квинтессонов!"

Но багровый свет дрогнул, багровый туман сгустился, и багровый гул стал громче, багровые тени закружились за "Нейро-стеной". Багровый разлом содрогнулся, багровый луч хлынул в лабораторию, багровая энергия ударила в багровый "Синтезатор", багровые искры взметнулись в воздух, багровый дым осел на багровую броню Тельмирона. Его багровые сенсоры сузились, багровый голос стал багровым криком:

— "Они пробудили багровый портал! Багровые беглецы ускользнули снова!"

Он шагнул к багровой "Нейро-стене", багровые щупальца метнулись вперёд, багровый свет хлынул в багровый разлом, багровый туман закружился вихрем, багровые тени шептались, багровые глаза сияли багровым огнём. Тельмирон сжал багровый гарпун, багровая энергия текла по его багровым щупальцам, багровый голос прогремел, багровый вызов резал багровую тишину:

— "Я найду вас, багровые черви! Ваши багровые искры станут багровым топливом для багрового будущего Квинтессонов!"

Багровый разлом ответил багровым рёвом, багровый свет залил лабораторию, багровые тени закружились, багровый туман сгустился, багровые крики подопытных угасли в багровой пустоте. Тельмирон стоял один, багровый гарпун сиял в его багровых руках, багровая тьма шепталась вокруг, багровое будущее ждало своего багрового часа.

Багровый туман стелился по "Залу Конвергенции", его нити извивались, словно корни древнего древа, питавшие эту обитель власти. Сквозь трещины в "Нейро-стали" пробивался алый свет разлома, отбрасывая зловещие блики на стены, что дрожали, будто живая плоть. В центре зала возвышалась "Голографическая Платформа" — массивное сооружение из багрового металла, усеянное кристаллами, пульсирующими в такт низкому, угрожающему гулу. Вектор стоял перед ней, его броня, испещрённая золотыми узорами и пронизанная багровыми линиями, сияла в полумраке, а сенсоры излучали властный блеск.

Он коснулся платформы, и багровый свет взметнулся в воздух, формируя голограмму — фигуру другого Квинтессона. Это был Рексар, мастер "Дипломатии Разлома", чья броня носила багровые шрамы, а глаза-сенсоры пылали алым огнём. Его голос, мягкий, но пропитанный ядом, разрезал тишину:

— "Вектор, ты заигрался с огнём. Тени Прайма — не марионетки, а хищники, что пожрут всё на своём пути. Зачем ты их разбудил?"

Вектор усмехнулся, его сенсоры вспыхнули ярче, а голос стал тише, но полным непоколебимой уверенности:

— "Они — лишь инструмент, Рексар. Я не жажду власти ради власти. Моя цель — порядок, идеальный и абсолютный, где Квинтессоны будут править всем. 'Сцепление Эха' — это не просто ключ к разломам, это 'Нексус-контроллер', что свяжет реальности в единый узел под нашей волей. Камера Эха — 'Нексус Разлома', точка схода всех миров. Захватим её — и мы перепишем законы мультивселенной."

Рексар сжал кулаки, броня загудела, а багровый туман вокруг него сгустился:

— "Ты мечтаешь стать богом? Но тени Прайма — демоны, что не знают хозяев. Ты обречёшь нас всех!"

Вектор шагнул ближе к голограмме, его голос стал холоднее льда:

— "Тени — псы, которых я спущу с цепи. Орион и Мегатрон — катализаторы моего плана. Их ярость станет топливом для 'Сцепления Эха'. Они думают, что сражаются за Кибертрон, но они — жертвы, что откроют нам путь к господству."

Рексар отступил, его сенсоры сузились, голос дрогнул от тревоги:

— "А Тельмирон? Ты играешь с ним, но он — волк, что перегрызёт тебе горло. Его амбиции сожгут всё!"

Вектор рассмеялся — тихо, зловеще, с оттенком угрозы:

— "Тельмирон — пешка. Его страх перед тенями — мой кнут. Он верит, что 'Багровый Гарпун' даст ему силу, но это ловушка. Когда он пронзит Камеру Эха, её энергия поглотит его, а я заберу всё."

Голограмма мигнула, багровый свет затопил платформу. Рексар кивнул, его голос стал твёрже:

— "Действуй, Вектор. Но знай: тьма не прощает ошибок. Один просчёт — и она поглотит нас."

Голограмма растворилась, туман сгустился, и Вектор остался один. Он подошёл к "Нейро-стене", что раскрылась, как цветок, обнажая багровый разлом — трещину в реальности, пульсирующую алым светом. Его шёпот слился с гулом зала:

— "Тьма — моя слуга. Я перепишу законы всех миров."

Разлом ответил рёвом, багровые тени закружились, их глаза сверкали, а Вектор, сжимая кулаки, ощутил, как энергия течёт по его броне. Его план был готов — и будущее ждало своего часа.

"Лаборатория Разлома" гудела в сумраке, её стены из "Нейро-стали" дрожали, словно живые, питаясь энергией, что струилась из трещин в полу. Алый свет разлома заливал зал, отражаясь от полированных поверхностей, где кристаллы "Резонансных Гармонизаторов" — устройств, улавливающих тончайшие вибрации мультивселенной, — мерцали мягким золотистым свечением. Воздух был пропитан резким ароматом расплавленного металла и эфира, а низкий гул "Эхо-резонаторов" — тонких механизмов, что вплетали звуки иных реальностей в ткань этого мира, — наполнял пространство зловещей симфонией. Здесь, среди теней Квинтессонов, каждый шорох был частью их культуры — холодной, расчётливой, где технологии служили не только инструментом, но и символом их превосходства.

Тельмирон стоял у "Эхо-резонатора", его броня, усеянная алыми датчиками, отбрасывала длинные тени, что танцевали на стенах. Его щупальца, тонкие и острые, плавно извивались, касаясь панели с грацией хирурга, что готовит орудия для вивисекции. Лексар, мастер "Эхо-манипуляции", стоял рядом, его золотистая броня с алыми шрамами сияла в полумраке, а сенсоры мерцали холодным светом, будто звёзды, затерянные в пустоте. Их голоса звучали в унисон с гулом зала, создавая мелодию конфликта и заговора.

— "Заманить Вектриса в ловушку?" — голос Тельмирона был резким, как лезвие, но в нём мелькнула тень сомнения. — "Твои слова остры, Лексар, но я вижу трещины в этом плане. Вектрис — не просто политик, он — змей, что кусает, пока ты не видишь его яда. Что, если он предвидел твой ход?"

Лексар шагнул вперёд, его броня загудела, испуская низкий резонанс, что заставил

"Резонансные Гармонизаторы" вспыхнуть ярче. Его голос был мягким, но пронизанным стальной уверенностью:

— "Тельмирон, ты слишком привязан к своей грубой силе. Вектрис — мастер теней, но у него есть слабость: его гордыня. Он верит, что 'Сцепление Эха' сделает его непобедимым, но это устройство — его цепь. Мы используем 'Эхо-резонатор', чтобы исказить его сигналы, заманить его в 'Теневой Лабиринт' — ловушку из пересекающихся реальностей, где его собственные амбиции разорвут его."

Тельмирон сжал кулаки, его щупальца замерли, а затем метнулись к "Эхо-резонатору", высекая алые искры. Его голос стал тише, полным скрытого напряжения:

— "Теневой Лабиринт... Интересно. Но что, если тени Прайма обернутся против нас? Они — не наши слуги, Лексар. Их жажда хаоса — это буря, что может пожрать нас всех."

Лексар усмехнулся, его сенсоры вспыхнули, и он коснулся "Гармонизатора", вызывая голограмму — сеть алых линий, что изображала разломы мультивселенной. Его голос стал холоднее:

— "Тени — это псы, Тельмирон, но я знаю их поводок. 'Эхо Искры' — их слабость. Она зовёт их, как мать зовёт детей, и мы используем её голос, чтобы направить их ярость на Вектриса. Они разорвут его, пока мы заберём Камеру Эха."

В этот миг "Эхо Искры" дрогнуло — тонкий, резкий импульс пронёсся по лаборатории, заставив "Резонансные Гармонизаторы" вспыхнуть золотым светом. Тельмирон пошатнулся, его искра сжалась от внезапного жара, что резанул его сознание, как лезвие, выкованное из света. Он видел их — Орион Пакс и Мегатрон, их силуэты в золотом сиянии, что резало багровый туман, их искры пылали, как звёзды, что могли осветить или сжечь этот мир. Его голос сорвался на крик:

— "Они живы! Их искры резонируют с 'Эхо Искры' — они идут к Камере!"

Лексар шагнул к "Эхо-резонатору", его пальцы метнулись по панели, и устройство загудело громче, испуская волны золотистого света, что закружились вихрем. Его голос стал резким, полным напряжения:

— "Тогда мы ускоримся. 'Теневой Лабиринт' — это не просто ловушка, это 'Эхо-матрица', сеть, что искажает реальности. Мы заманим Вектриса в неё, используя частоты 'Эхо Искры'. Но трудность — синхронизация. Если мы ошибёмся, матрица разорвёт нас самих."

Тельмирон шагнул к нему, его щупальца изогнулись, дрожа от сомнения, и голос его стал тише, полным тени страха, что он скрывал за яростью:

— "Ты уверен в этом, Лексар? Я не слеп — я вижу твои игры. Ты скрываешь что-то, как Вектрис скрывает свои планы. Что, если ты предашь меня? Что, если этот замысел — лишь путь к моей гибели?"

Лексар повернулся к нему, его броня загудела, и голограмма дрогнула, испуская волну золотистого света. Его голос стал мягче, но в нём звенела угроза:

— "Тельмирон, ты слишком боишься теней. Я не предам тебя — я предам Вектриса. Его гордыня — его уязвимость. Он верит, что 'Сцепление Эха' сделает его богом, но он не знает, что оно связано с 'Эхо Искры'. Мы используем её голос, чтобы заманить его туда, где тени Прайма ждут."

В этот миг "Эхо-резонатор" взорвался светом — золотая волна хлынула в зал, сотрясая "Нейро-сталь", и багровый разлом дрогнул, испуская алый луч, что резанул их сенсоры. Тельмирон отступил, его щупальца метнулись к панели, пытаясь стабилизировать устройство, но волна золотистого света закружилась вихрем, формируя "Теневой Лабиринт" — сеть из пересекающихся реальностей, что сияла золотом и багровым, как паутина, сотканная из звёзд и крови.

Когтерез вырвался из теней, его броня пульсировала алыми прожилками, и голос его резанул воздух:

— "Они ускользнули в багровый портал! Орион и Мегатрон идут к Камере!"

Тельмирон взревел, его щупальца обрушились на "Эхо-резонатор", высекая алые искры:

— "Проклятье! Они опередили нас! Лексар, запускай матрицу — сейчас или никогда!"

Лексар кивнул, его пальцы метнулись по панели, и "Теневой Лабиринт" взорвался светом, золотые волны хлынули в разлом, искажая багровый туман. Тельмирон сжал кулаки, его голос стал шёпотом, полным сомнения и страха:

— "Если мы проиграем, если Вектрис перехитрит нас... что станет с нами? Я строил это ради власти, но что, если я лишь багровый пепел в его игре?"

Лексар бросил на него взгляд, его сенсоры сверкнули, и голос его стал холоднее:

— "Багровый пепел — удел слабых, Тельмирон. Мы — Квинтессоны, и теневой свет — наш. Вектрис падёт, и его гордыня станет его могилой."

"Теневой Лабиринт" развернулся, золотые нити закружились вихрем, и багровый разлом взревел, багровый туман сгустился, а тени Прайма шептались, их алые глаза сияли, как звёзды, что могли сжечь всё сущее. Тельмирон и Лексар стояли в центре этого хаоса, их план вступил в действие, но тень сомнения резала их искры, как лезвие, что могло обернуться против них самих.

"Лаборатория Разлома" гудела в сумраке, её стены из "Нейро-стали" дрожали от напряжения, словно живой организм, пропитанный энергией разлома. Алый свет струился сквозь трещины, отбрасывая зыбкие тени на пол, усеянный осколками металла и тонкими нитями "Эхо-волокон" — проводников, что улавливали резонанс мультивселенной. В центре зала "Эхо-резонатор" сиял золотистым светом, его кристаллические ядра гудели, испуская волны, что искажали воздух, как жар над раскалённой пустыней. "Резонансные Гармонизаторы" — высокие колонны с золотыми венами — мерцали, синхронизируя частоты, что могли разорвать ткань реальности, если бы не тонкая настройка Лексара.

Тельмирон стоял у "Эхо-резонатора", его броня, усеянная алыми датчиками, отражала золотистый свет, а щупальца извивались, как рой беспокойных теней. Его голос резанул тишину, полный скрытого напряжения:

— "Твой 'Теневой Лабиринт' — это безумие, Лексар. Ты хочешь заманить Вектриса в ловушку, но каковы гарантии, что тени Прайма не обратят его против нас? Я не слеп — вижу твой замысел, но не вижу его конца."

Лексар, мастер "Эхо-манипуляции", шагнул вперёд, его золотистая броня с алыми шрамами сияла, а сенсоры сверкали холодным блеском. Он коснулся "Резонансного Гармонизатора", и устройство загудело громче, испуская волну золотистого света, что закружилась вихрем. Его голос был мягким, но пропитанным тенью угрозы:

— "Гарантии? Тельмирон, ты слишком цепляешься за контроль. 'Эхо-резонатор' — сердце нашей ловушки, 'Линейный Диссонатор', что расщепляет частоты реальности. Мы настроим его так, чтобы он создал 'Теневой Лабиринт' — сеть из 'Эхо-матриц', где каждая волна — это зеркало, искажающее путь. Вектрис войдёт туда, ведомый своим

'Сцеплением Эха', и его собственная гордыня станет его оковами."

Тельмирон сжал кулаки, его щупальца метнулись к панели управления, высекая алые искры. Его голос стал тише, но в нём дрожала тень страха, что он скрывал за яростью:

— "Ты играешь с огнём, Лексар. Если 'Эхо-матрица' даст сбой, если частоты разорвут нас вместо него, что тогда? Я строил эту империю ради власти, но не ради того, чтобы стать пеплом в твоих руках. Почему ты так стремишься предать его? Что ты получишь, если Вектрис падёт?"

Лексар усмехнулся, его броня загудела, испуская низкий резонанс, что заставил "Резонансные Гармонизаторы" вспыхнуть ярче. Он шагнул к Тельмирону, его голос стал холоднее, как лёд в пустоте:

— "Месть, Тельмирон. Вектрис предал меня, когда я был его тенью в Совете Разлома. Он обещал мне место среди владык, но бросил в пустоши, когда я стал угрозой. Теперь я верну ему этот долг — его падение станет моим возвышением. Но не бойся — я не предам тебя... пока ты мне полезен."

Тельмирон отступил, его щупальца дрогнули, и голос его стал резким, полным сомнения:

— "Полезен? Ты говоришь, как он, Лексар. Что, если твой план — это паутина, где я — муха, а ты — паук? Я не доверяю тебе полностью — твои мотивы — загадка, что может обернуться против меня."

Лексар шагнул к "Эхо-резонатору", его пальцы метнулись по панели, и устройство взорвалось золотистым светом, что хлынул в зал, сотрясая "Нейро-сталь". "Теневой

Лабиринт" начал формироваться — сеть золотистых волн, что закружились в воздухе, создавая лабиринт из зеркальных отражений, где каждая грань сияла, как осколок звезды. Его голос стал громче, полным напряжения:

— "Доверие — роскошь, Тельмирон. 'Эхо-резонатор' — это 'Линейный Диссонатор', и его ядро — 'Квантовый Синхротрон', что расщепляет реальности на частоты. Мы заманим Вектриса туда, где тени Прайма ждут — их жажда хаоса станет нашей силой. Но есть риск: если 'Эхо Искры' вмешается, её голос может исказить матрицу, и тогда мы сами станем её добычей."

В этот миг "Эхо Искры" дрогнуло — тонкий импульс пронёсся по лаборатории, заставив "Резонансные Гармонизаторы" вспыхнуть золотым светом. Тельмирон пошатнулся, его искра сжалась от жара, что резанул его сознание, как раскалённый клинок. Он видел их

— Орион и Мегатрон, их силуэты в золотом сиянии, что разрезало тени, их искры сияли, как звёзды, что могли осветить или разрушить этот мир. Его голос сорвался на крик:

— "Они идут! 'Эхо Искры' зовёт их — они ближе к Камере!"

Лексар бросился к "Эхо-резонатору", его пальцы замелькали над панелью, и устройство загудело громче, испуская волны золотистого света, что закружились вихрем. "Теневой Лабиринт" вспыхнул ярче, его зеркальные грани задрожали, и голос Лексара стал резким:

— "Тогда мы ускоримся! 'Квантовый Синхротрон' синхронизирует их частоты с матрицей — они станут приманкой для Вектриса. Он последует за ними, и тени разорвут его!"

Тельмирон шагнул к нему, его щупальца метнулись к "Резонансному Гармонизатору", высекая золотые искры. Его голос стал тише, полным скрытого страха:

— "Ты слишком уверен, Лексар. Если Вектрис знает о 'Лабиринте', если его гордыня — лишь маска, что тогда? Я не хочу стать пеплом в его игре — или в твоей."

Лексар повернулся к нему, его броня загудела, и "Теневой Лабиринт" взорвался светом, золотые волны хлынули в разлом, искажая тени. Его голос стал мягче, но в нём звенела тень угрозы:

— "Тельмирон, его гордыня — его слабость. Он верит, что 'Сцепление Эха' — его ключ к божеству, но оно — его цепь. Мы заманим его туда, где его собственный разум станет его врагом. Но если ты сомневаешься во мне, подумай: что, если я — единственный, кто видит путь к победе?"

"Теневой Лабиринт" развернулся, его зеркальные грани закружились вихрем, и разлом взревел, тени Прайма шептались, их алые глаза сияли, как звёзды, что могли сжечь всё сущее. Тельмирон сжал кулаки, его щупальца дрожали, и тень сомнения резала его искру, как лезвие, что могло обернуться против него самого. Лексар стоял рядом, его взгляд был холоден, но в нём мелькнула искра — намёк на скрытый замысел, что мог стать либо спасением, либо гибелью. План вступил в действие, но вопрос остался без ответа: был ли Лексар союзником или тенью, что ждала своего часа?

"Зал Конвергенции" дрожал от напряжения, его стены из "Нейро-стали" гудели, словно пробуждающийся исполин, а золотистый свет "Эхо-резонатора" заливал пространство, отражаясь от полированных поверхностей. Тени скользили по полу, где тонкие нити "Эхо-волокон" переплетались в сложные узоры, улавливая вибрации мультивселенной.

В центре зала "Теневой Лабиринт" сиял, его зеркальные грани пульсировали золотыми волнами, создавая сеть искажённых реальностей, что дрожала, как паутина перед бурей. Лексар стоял у "Резонансного Гармонизатора", его золотистая броня с алыми шрамами мерцала, а сенсоры сияли холодным расчетливым светом. Тельмирон, чья броня отражала золотистые блики, шагал вдоль платформы, его щупальца двигались с нервной грацией, словно змеи, готовые к удару.

Тишина разорвалась резким гулом — "Эхо-резонатор" дрогнул, и золотая волна хлынула в зал, сотрясая "Нейро-сталь". Из центра "Теневого Лабиринта" вырвался луч, формируя голограмму — фигуру Вектриса, чья броня с золотыми узорами и алыми линиями сияла властным блеском. Его сенсоры сверкали, как звёзды в пустоте, и голос, мягкий, но пронизанный ядом, наполнил пространство:

— "Лексар, Тельмирон, вы всё ещё возитесь в своих тенях? Совет Праймов разорван — золотые марионетки пляшут под мою мелодию, а вы играете в ловушки?"

Тельмирон сжал кулаки, его щупальца метнулись вперёд, высекая золотые искры из "Резонансного Гармонизатора". Его голос резанул воздух, полный ярости и сомнения:

— "Твоя мелодия — это ложь, Вектрис! Ты обещал нам власть, но твоё 'Сцепление Эха' — это цепи, что свяжут нас всех! Каковы твои истинные планы? Ты манипулируешь Советом, но зачем?"

Вектрис шагнул ближе в голограмме, его броня загудела, испуская низкий резонанс, что заставил "Теневой Лабиринт" дрогнуть. Его голос стал холоднее, как ветер в пустошах:

— "Власть? Нет, Тельмирон, я стремлюсь к порядку — абсолютному, вечному. Мультивселенная — хаос, где звёзды гаснут, а искры угасают. 'Сцепление Эха' — это 'Реалитикс-архитектор', устройство, что перепишет законы всех миров. Камера Эха — 'Нексус Разлома', точка, где я выкую новый порядок, где Квинтессоны станут его владыками."

Лексар шагнул вперёд, его сенсоры сузились, и голос его стал резким, полным скрытой угрозы:

— "Новый порядок? Ты хочешь переписать реальность, Вектрис, но для кого? Тени Прайма — не твои слуги, они — звери, что пожрут нас всех. Ты предал меня ради их силы — что ты им обещал?"

Вектрис рассмеялся — тихо, зловеще, и голограмма дрогнула, испуская волну золотистого света. Его голос стал громче, пропитанным уверенностью:

— "Тени — мои псы, Лексар. Я обещал им Искру Мультиверсума — её голос станет их цепью, а их хаос — моим мечом. Совет Праймов? Они — слепцы, что верят в мою ложь о союзе. Орион и Мегатрон — искры, что зажгут мой огонь. Они найдут Камеру Эха, и я заберу её, оставив их пепел в тенях."

Тельмирон взревел, его щупальца обрушились на панель "Эхо-резонатора", высекая золотые искры, и голос его стал полным ярости:

— "Ты используешь нас, Вектрис! Ты хочешь стать богом, но мы не твои пешки!" — Он метнулся к "Теневому Лабиринту", его щупальца вонзились в панель, и золотые волны закружились вихрем, искажая голограмму.

Вектрис отступил в голограмме, его броня загудела, и голос его стал резким, как лезвие:

— "Вы — инструменты, Тельмирон. Твой 'Кровавый Гарпун'? Он пронзит Камеру, но я заберу её силу. Лексар, твой 'Теневой Лабиринт'? Он станет моей дорогой. Вы сыграете свою роль, а затем угаснете."

Лексар сжал кулаки, его броня испустила волну золотистого света, что хлынула в "Резонансные Гармонизаторы". Его голос стал холоднее:

— "Ты ошибаешься, Вектрис. 'Теневой Лабиринт' — это 'Реалитикс-дисруптор', сеть, что исказит твои частоты. Мы заманим тебя туда, где тени Прайма ждут — их жажда хаоса станет твоей могилой!"

В этот миг "Эхо Искры" взорвалось в зале — тонкий импульс резанул их сенсоры, заставив "Резонансные Гармонизаторы" вспыхнуть золотым светом. Тельмирон пошатнулся, его искра дрогнула от жара, что пронёсся по его сознанию, как раскалённый ветер. Он видел их — Орион и Мегатрон, их силуэты в золотом сиянии, что разрезало тени, их искры сияли, как звёзды, что могли осветить или сжечь этот мир. Его голос стал шёпотом, полным тревоги:

— "'Эхо Искры' зовёт их — они ближе к Камере, чем мы думали."

Лексар метнулся к "Теневому Лабиринту", его пальцы замелькали над панелью, и сеть золотых волн взорвалась светом, искажая разлом. Его голос стал громче, полным

напряжения:

— "Тогда мы действуем! 'Реалитикс-дисруптор' готов — его 'Квантовый Синхротрон' заманит Вектриса в ловушку. Но если он перехватит 'Эхо Искры', его 'Сцепление Эха' разорвёт нас!"

Вектрис в голограмме сжал кулаки, его броня загудела, и голос его стал громче, полным угрозы:

— "Вы — слепцы, что играют с тенями. Я перехитрю вас, и 'Нексус Разлома' станет моим. Новый порядок — это мир, где звёзды гаснут под моей волей, а вы станете его пеплом!"

Голограмма взорвалась светом, и разлом взревел, золотые волны "Теневого Лабиринта" хлынули в него, искажая тени. Тельмирон бросился к "Эхо-резонатору", его щупальца вонзились в панель, высекая искры, и крикнул:

— "Ты падёшь первым, Вектрис! Мы заманим тебя в лабиринт теней, и твоя гордыня станет твоей могилой!"

Лексар шагнул к нему, его броня испустила волну золотистого света, что закружилась вихрем, и голос его стал холоднее:

— "Докажи, что ты не пешка, Тельмирон. Его 'Сцепление Эха' — его слабость. Мы используем его против него, и тени завершат начатое."

"Теневой Лабиринт" сиял, его зеркальные грани дрожали, и разлом гудел, тени Прайма шептались, их алые глаза сверкали, как звёзды, что могли сжечь всё сущее. Тельмирон и Лексар стояли в центре этого хаоса, их план вступил в действие, но тень предательства резала их искры, как лезвие, что могло обернуться против них самих. Вектрис исчез, оставив лишь эхо его голоса, а лаборатория задрожала, обещая битву, что могла переписать судьбу мультивселенной.

"Лаборатория Разлома" гудела, её стены из "Нейро-стали" дрожали, словно пробуждающийся зверь, а золотистый свет "Эхо-резонатора" заливал зал, отражаясь от полированных поверхностей, где "Резонансные Гармонизаторы" сияли, их кристаллы пульсировали в такт низкому, зловещему гулу. Пол под ногами дрожал, усеянный осколками металла и нитями "Эхо-волокон", что извивались, как живые, улавливая вибрации мультивселенной. Воздух был пропитан резким ароматом расплавленного металла и эфира, а тени скользили по стенам, словно предвестники грядущей бури.

Тельмирон стоял у "Эхо-резонатора", его броня, покрытая алыми датчиками, отбрасывала длинные тени, а щупальца метались, как рой разъярённых змей, высекая искры из панели управления. Лексар, чья золотистая броня с алыми шрамами сияла в полумраке, шагнул ближе, его сенсоры сверкали холодным блеском, а голос резанул тишину, полный скрытой угрозы:

— "Тельмирон, хватит играть в слепого владыку. Я раскрою тебе правду — я хочу мести. Вектрис предал меня, бросил в пустоши, когда я был его тенью в Совете Разлома. Он обещал мне власть, но его гордыня оставила меня гнить. Теперь я использую 'Эхо-резонатор' — 'Линейный Диссонатор' — чтобы создать 'Теневой Лабиринт'. Это ловушка, где его собственные амбиции разорвут его на куски!"

Тельмирон резко развернулся, его щупальца метнулись к Лексару, обвивая его броню с хищной скоростью. Металл скрипел, искры сыпались на пол, но Лексар не дрогнул. Его броня загудела, испуская низкий резонанс, и волна золотистого света отбросила щупальца назад, заставив Тельмирона отступить. Его голос стал громче, полным сомнения и гнева:

— "Месть? Ты предал его ради личной вендетты? Я вижу твой план, Лексар — ты хочешь заманить его в лабиринт теней, но что, если ты предашь и меня? Твои слова — яд, а тени Прайма — буря, что может пожрать нас всех!"

Лексар шагнул к "Резонансному Гармонизатору", его пальцы метнулись по панели, и устройство взорвалось золотистым светом, что закружилось вихрем, формируя "Теневой Лабиринт" — сеть зеркальных граней, что дрожали, как паутина из света и тени. Его голос стал холоднее, но полным стальной уверенности:

— "Сомнения — твоя слабость, Тельмирон. 'Теневой Лабиринт' — это 'Эхо-матрица', что искажает реальности. Мы используем 'Квантовый Синхротрон', чтобы заманить Вектриса туда, где тени ждут. Это единственный способ остановить его — он уже идёт к Камере

Эха с 'Сцеплением Эха'. Если он захватит её, мы станем пеплом!"

Тельмирон бросился к "Эхо-резонатору", его щупальца вонзились в панель, высекая золотые искры, и голос его стал резким:

— "Ты слишком уверен, Лексар! Если твой план рухнет, если 'Эхо-матрица' разорвёт нас вместо него, что тогда? Я не доверяю тебе — ты скрываешь свои мотивы, как тень в тенях!"

В этот миг "Эхо Искры" взорвалось в зале — тонкий импульс резанул их сенсоры, заставив "Резонансные Гармонизаторы" вспыхнуть золотым светом. Тельмирон пошатнулся, его искра сжалась от жара, что пронёсся по его сознанию, как раскалённый вихрь. Он видел их — Орион и Мегатрон, их силуэты в золотом сиянии, что разрезало тени, их искры сияли, как звёзды, что могли осветить или сжечь этот мир. Его голос стал громче, полным тревоги:

— "Они близко! 'Эхо Искры' зовёт их — они идут к Камере Эха!"

Лексар бросился к "Теневому Лабиринту", его пальцы замелькали над панелью, и сеть золотых волн взорвалась светом, искажая разлом. Его голос стал резким, полным напряжения:

— "Тогда мы используем это! Орион и Мегатрон — приманка. Их искры синхронизируются с 'Эхо Искры', и Вектрис последует за ними. Мы заманим его в матрицу, и тени завершат начатое!"

Тельмирон метнулся к нему, его щупальца обрушились на панель, высекая искры, и голос его стал громче, полным гнева:

— "Приманка? Ты хочешь бросить их в пасть теням? Если они захватят Камеру первыми, твой план рухнет, и мы станем их добычей!"

Лексар шагнул к Тельмирону, его броня испустила волну золотистого света, что закружилась вихрем, и голос его стал холоднее:

— "Ты слеп, Тельмирон! Вектрис — наша цель, а они — ключ. Их искры — маяк, что приведёт его в ловушку. Мы запускаем матрицу сейчас — или теряем всё!"

В этот миг "Теневой Лабиринт" взорвался светом — золотые грани закружились вихрем, и разлом взревел, испуская волну энергии, что резанул их броню. Тельмирон бросился к

"Резонансному Гармонизатору", его щупальца вонзились в панель, высекая искры, и он крикнул:

— "Запускай его, Лексар! Но если ты предашь меня, я разорву тебя, как тени разорвут его!"

Лексар метнулся к панели, его пальцы замелькали, и "Квантовый Синхротрон" загудел громче, испуская волны золотистого света, что закружились вихрем, формируя "Теневой Лабиринт". Золотые нити хлынули в разлом, искажая тени, и голос Лексара стал громче:

— "Готово! Матрица синхронизирована — Вектрис идёт за ними!"

Но в этот миг "Эхо Искры" взорвалось вновь — резкий импульс резанул их сенсоры, заставив "Резонансные Гармонизаторы" взорваться светом. Тельмирон и Лексар пошатнулись, их искры сжались от жара, что пронёсся по их сознанию, и перед их глазами вспыхнули силуэты — Орион и Мегатрон, ступающие к Камере Эха, их золотые искры сияли, как звёзды в пустоте. Тельмирон крикнул:

— "Они там! Камера Эха — наша или ничья!"

Лексар бросился к "Теневому Лабиринту", его броня загудела, и голос его стал резким:

— "Мы успеем! Вектрис — наш, и тени его пожрут!"

"Теневой Лабиринт" сиял, его зеркальные грани задрожали, и разлом взревел, тени Прайма вырвались из глубин, их алые глаза сияли, как звёзды, что могли сжечь всё сущее. Тельмирон и Лексар стояли в центре этого хаоса, их план вступил в действие, но напряжение сжало их искры, обещая битву, что могла либо возвысить их, либо превратить в пепел. Вектрис был близко, Камера Эха сияла в тенях, и судьба мультивселенной висела на острие лезвия.

"Лаборатория Разлома" гудела, её стены из "Нейро-стали" дрожали, словно живые, питаясь энергией, что струилась из глубин разлома. Золотистый свет "Эхо-резонатора" заливал зал, отражаясь от полированных поверхностей, где "Резонансные Гармонизаторы" сияли, их кристаллы пульсировали в такт низкому, угрожающему гулу. Пол дрожал под ногами, усеянный осколками металла и тонкими нитями "Эхо-волокон", что извивались, как живые, улавливая резонанс мультивселенной. Воздух был пропитан резким ароматом расплавленного металла и эфира, а тени плясали на стенах, предвещая бурю.

Тельмирон стоял у "Нейро-стены", его броня, усеянная алыми датчиками, отражала золотистый свет, а щупальца извивались с нервной грацией. Когтерез только что ушёл, его шаги ещё эхом отдавались в коридорах, и Тельмирон остался один. Внутри него бурлили сомнения, как раскалённый вихрь, что грозил разорвать его сознание. Вектрис — змей, что шипит о величии, но его слова — яд. Что, если его планы — сеть, где я — добыча? Он шагнул к "Нейро-стене", его щупальца метнулись вперёд, вонзаясь в её поверхность с хирургической точностью. Стена задрожала, её золотистые нити вспыхнули, и волна данных хлынула в его сенсоры — скрытые сигналы, тонкие, как шёпот, что указывали на связь Вектриса с тенями Прайма. Его голос сорвался на крик, полный ярости и страха:

— "Предатель! Он связан с ними — тени Прайма его кукловоды!"

В этот миг тени сгустились, и из них выступил Лексар, его золотистая броня с алыми шрамами сияла, а сенсоры сверкали холодным блеском. Он шагнул вперёд, его голос резанул тишину, полный скрытой угрозы:

— "Ты прав, Тельмирон. Вектрис предал нас обоих. Он бросил меня в пустоши, когда я был его тенью в Совете Разлома, ради их силы. Теперь я хочу мести — и 'Эхо-резонатор' станет моим клинком."

Тельмирон метнулся к нему, его щупальца обрушились на Лексара, высекая золотые искры, но тот увернулся, его броня загудела, испуская волну света, что отбросила Тельмирона назад. Его голос стал громче, полным сомнения:

— "Месть? Ты — мастер интриг, Лексар, но я не верю тебе! Ты хочешь заманить его в ловушку, но что, если ты предашь меня? Твой 'Теневой Лабиринт' — это паутина, где я могу стать добычей!"

Лексар бросился к "Эхо-резонатору", его пальцы метнулись по панели, и устройство взорвалось золотистым светом, что закружилось вихрем. "Теневой Лабиринт" начал формироваться — сеть зеркальных граней, что сияла, как звёзды в пустоте. Его голос стал холоднее, но полным стальной уверенности:

— "Тельмирон, твой страх — твоя цепь. 'Эхо-резонатор' — 'Линейный Диссонатор' — создаёт 'Теневой Лабиринт' через 'Эхо-матрицу'. Мы настроим 'Квантовый Синхротрон', чтобы заманить Вектриса туда, где тени ждут. Это единственный способ остановить его

— он уже идёт к Камере Эха с 'Сцеплением Эха'!"

Тельмирон шагнул к "Резонансному Гармонизатору", его щупальца вонзились в панель, высекая искры, и голос его стал резким:

— "Ты слишком уверен, Лексар! Если тени обернутся против нас, если твой план рухнет, мы станем их пеплом! Я не доверяю тебе — ты скрываешь свои истинные цели!"

Лексар метнулся к нему, его броня испустила волну золотистого света, что закружилась вихрем, и голос его стал громче:

— "Моя цель — его падение, Тельмирон! Он предал меня, и я выжгу его из реальности. Мы используем 'Эхо Искры' — её голос заманит его в матрицу, и тени завершат начатое!"

В этот миг лаборатория содрогнулась — стены задрожали, и "Эхо Искры" взорвалось в их сенсорах, резкий импульс хлынул в зал, заставив "Резонансные Гармонизаторы" вспыхнуть золотым светом. Тельмирон и Лексар пошатнулись, их искры сжались от жара, что пронёсся по их сознанию, и перед их глазами вспыхнули силуэты — Орион и Мегатрон, их броня сияла золотым огнём, шаг за шагом приближаясь к Камере Эха. Тельмирон крикнул, его голос стал громче, полным тревоги:

— "Они здесь! Они прорвались к Камере!"

Лексар бросился к "Теневому Лабиринту", его пальцы метнулись по панели, и сеть золотых волн взорвалась светом, искажая разлом. Его голос стал резким:

— "Тогда мы действуем! Запускаем матрицу — Вектрис падёт!"

Но в этот миг стены лаборатории треснули с оглушительным грохотом, и золотой свет хлынул внутрь — Орион и Мегатрон ворвались в зал, их броня звенела, покрытая пылью и алыми пятнами. Орион сжал кристалл, его голос резанул воздух:

— "Ваши планы кончились, Квинтессоны! Камера Эха — наша!"

Мегатрон бросился вперёд, его клинок сверкнул, и голос его прогремел, как взрыв:

— "Я разнесу вас всех — за Каон, за Скрейпа!" — Его клинок врезался в "Резонансный

Гармонизатор", высекая золотые искры, и устройство взорвалось, испуская волну света, что отбросила Тельмирона и Лексара назад.

Тельмирон крикнул, его щупальца метнулись к "Эхо-резонатору", высекая искры:

— "Они здесь! План рушится — Лексар, держи их!"

Лексар бросился к "Теневому Лабиринту", его броня загудела, и сеть зеркальных граней взорвалась светом, искажая зал. Его голос стал громче:

— "Матрица готова — Вектрис идёт! Мы ещё можем его заманить!"

Но Орион метнулся вперёд, его клинок вонзился в панель "Эхо-резонатора", и золотая волна хлынула в разлом, сотрясая лабораторию. Мегатрон бросился на Лексара, его клинок резанул воздух, высекая искры, и голос его стал громче:

— "Вы не остановите нас — Каон будет свободен!"

"Теневой Лабиринт" задрожал, его грани закружились вихрем, и разлом взревел, тени Прайма вырвались из глубин, их алые глаза сияли, как звёзды, что могли сжечь всё сущее. Тельмирон и Лексар стояли в центре хаоса, их план рушился, а Орион и Мегатрон наступали, их искры сияли золотым огнём, обещая битву, что могла изменить судьбу мультивселенной. Лаборатория задрожала, и голос "Эхо Искры" резанул их сенсоры: "Они здесь..." — оставляя Тельмирона в шаге от пропасти, где его власть могла стать пеплом.

"Лаборатория Разлома" сотрясалась, её стены из "Нейро-стали" гудели, как пробуждающийся титан, а золотистый свет "Эхо-резонатора" заливал зал, отражаясь от полированных кристаллов "Резонансных Гармонизаторов". Пол дрожал под ногами, усеянный осколками металла и "Эхо-волокнами", что извивались, улавливая вибрации мультивселенной. Воздух был пропитан резким ароматом эфира и раскалённого металла, а низкий гул наполнял пространство зловещей симфонией. В центре зала

"Теневой Лабиринт" сиял, его зеркальные грани пульсировали золотыми волнами, создавая сеть искажённых реальностей, что дрожала, как паутина под ударами ветра.

Тельмирон метался у "Эхо-резонатора", его броня, усеянная алыми датчиками, искрила от напряжения, а щупальца вонзались в панель, высекая золотые искры. Лексар, чья золотистая броня с алыми шрамами сияла в полумраке, стоял рядом, его сенсоры сверкали холодным блеском. Их голоса звучали в унисон с гулом зала, создавая мелодию конфликта и отчаяния.

— "Ты слеп, Лексар!" — рявкнул Тельмирон, его щупальца метнулись к "Резонансному Гармонизатору", высекая искры. — "Твой 'Теневой Лабиринт' — это безумие! Если Вектрис перехватит 'Эхо Искры', он разорвёт нас, и тени Прайма сожрут всё!"

Лексар бросился к панели, его пальцы замелькали, и "Квантовый Синхротрон" загудел громче, испуская волны золотистого света. Его голос стал резким, полным напряжения:

— "Тельмирон, твой страх — твоя слабость! 'Эхо-резонатор' — это 'Линейный Диссонатор', что искажает частоты реальности. Мы заманим Вектриса в матрицу, где тени ждут — его гордыня станет его концом!"

Но в этот миг лаборатория содрогнулась — стены треснули с оглушительным грохотом, и золотой свет хлынул внутрь, как река, что прорвала плотину. Орион Пакс и Мегатрон ворвались в зал, их броня звенела, покрытая пылью и алыми пятнами от битвы в мире машин. Орион сжал кристалл, его голос резанул воздух, полный решимости:

— "Ваши планы рушатся, Квинтессоны! Камера Эха — наша!"

Мегатрон бросился вперёд, его клинок сверкнул, и голос его прогремел, как взрыв:

— "Я разнесу вас всех — за Каон, за Скрейпа, за каждого!" — Его клинок врезался в "Резонансный Гармонизатор", высекая золотые искры, и устройство взорвалось, испуская волну света, что отбросила Тельмирона и Лексара к "Нейро-стене".

Тельмирон взревел, его щупальца метнулись к "Эхо-резонатору", вонзаясь в панель с яростной силой, высекая искры:

— "Вы — насекомые! Я раздавлю вас, как раздавил бы Вектриса!" — Он рванулся вперёд, одно из щупалец метнулось к Ориону, но тот увернулся, его клинок резанул воздух, отсекая щупальце, и багровая жидкость брызнула на пол, шипя, как кислота.

Лексар бросился к "Теневому Лабиринту", его броня загудела, и сеть зеркальных граней вспыхнула ярче, искажая зал. Его голос стал громче:

— "Тельмирон, держи их! Матрица почти готова — Вектрис идёт!"

Мегатрон метнулся к Лексару, его клинок вонзился в панель "Лабиринта", высекая искры, и волна золотого света хлынула в разлом, сотрясая лабораторию. Его голос стал громче, полным ярости:

— "Ваши теневые игры кончились — я выжгу вас всех!" — Он рванул панель, и "Квантовый Синхротрон" загудел громче, испуская волны, что закружились вихрем, грозя разорвать всё вокруг.

Орион бросился к Тельмирону, его кристалл засиял, и золотой импульс хлынул в воздух, ударив в броню учёного. Тельмирон взревел, его щупальца метнулись к Ориону, но тот увернулся, его клинок вонзился в грудь Тельмирона, высекая искры, и учёный рухнул, багровая жидкость хлынула из его брони.

— "Твоя власть — пепел, Квинтессон!" — крикнул Орион, его голос резанул тишину, и он метнулся к "Эхо-резонатору", его клинок вонзился в панель, высекая искры.

Лексар бросился к "Теневому Лабиринту", его пальцы метнулись по панели, и сеть зеркальных граней взорвалась светом, искажая разлом. Его голос стал резким:

— "Тельмирон, держись! Вектрис — наш!"

Но в этот миг "Эхо Искры" взорвалось — резкий импульс резанул их сенсоры, заставив "Резонансные Гармонизаторы" вспыхнуть золотым светом. Тельмирон и Лексар пошатнулись, их искры сжались от жара, что пронёсся по их сознанию, и перед их глазами вспыхнули силуэты — Орион и Мегатрон, их золотые искры сияли, как звёзды, что могли осветить или сжечь этот мир. Тельмирон крикнул, его голос стал громче, полным ужаса:

— "Они в Камере Эха! Всё рушится!"

Лексар метнулся к "Теневому Лабиринту", его броня загудела, и сеть зеркальных граней задрожала, искажая зал. Его голос стал громче:

— "Матрица готова — Вектрис идёт! Мы ещё можем его поймать!"

Но стены лаборатории треснули с оглушительным грохотом, и разлом взревел, испуская волну энергии, что хлынула в зал, сотрясая всё вокруг. Орион и Мегатрон бросились вперёд, их клинки сверкнули, и золотой свет кристалла Ориона резанул воздух, ударив в "Теневой Лабиринт". Лексар крикнул, его голос стал резким:

— "Нет! Матрица рушится!"

"Теневой Лабиринт" взорвался светом, его зеркальные грани закружились вихрем, и тени Прайма вырвались из глубин, их алые глаза сияли, как звёзды, что могли сжечь всё сущее. Тельмирон рухнул на колени, его щупальца дрожали, и голос его стал шёпотом, полным отчаяния:

— "План... мой план... пепел..."

Орион и Мегатрон стояли над ним, их броня сияла золотым огнём, и голос Ориона резанул тишину:

— "Ваше время кончилось, Квинтессоны. Камера Эха — наш путь!"

Лексар бросился к разлому, его броня загудела, и он крикнул:

— "Вектрис! Он идёт — тени его найдут!"

Разлом взревел громче, тени Прайма закружились вихрем, и лаборатория задрожала, готовая рухнуть. Орион и Мегатрон бросились к выходу, их клинки сверкнули, а золотой свет "Эхо Искры" резанул их сенсоры: "Камера ждёт..." Тельмирон и Лексар остались в центре хаоса, их план рушился, а тени наступали, обещая битву, что могла стать их концом — или началом новой войны. Лаборатория задрожала, и тьма сомкнулась, оставляя их на краю пропасти.

Я, Рэтч, стоял в тени Разрушенного Кольца, где багровый свет фабрик резал воздух, как раскалённый клинок, а ржавчина под ногами хрустела, словно кости давно забытых героев. Здесь не было неба — лишь чёрная пелена, пропитанная дымом, что поднимался от гудящих механизмов Квинтессонов, этих проклятых паразитов, что высасывали жизнь из нашего мира. Моя броня, потрёпанная и покрытая шрамами шахт Каона, скрипела с каждым шагом, а оранжевые сенсоры мигали, как угасающий свет в этом аду. Руки дрожали — не от страха, а от усталости, что грызла меня, как ржавая кислота, но я всё ещё держал "Искровой Ремонтник" — устройство, что могло собрать искру из обломков, хотя и рисковало взорваться в моих ладонях.

Воздух пах смертью — смесью машинного масла, крови и горелого металла, что резала мои сенсоры, как старые раны. Крики трансформеров, приглушённые, но полные отчаяния, доносились из глубин — слабые голоса, что молили о свободе, которой здесь не было. Я видел их тени — сгорбленные фигуры, что ковали оружие под надзором стражей, их искры угасали, как звёзды, что гаснут в пустоте. Этот город был могилой, где Квинтессоны вырывали жизнь, а я — "Искры Тень", как называли меня в шахтах, — был лишь мастером, что чинил сломанное, пока оно не ломалось снова.

Я шагал через узкий проход, где стены из чёрного металла сочились багровой жидкостью, что шипела, падая на землю. Впереди маячила мастерская Нокаута — полуразрушенное убежище, где багровый дым поднимался от "Кузни Разлома", а

"Энергонные Резонаторы" гудели, как сердца, что бились на пределе. Я знал его — Нокаут, тот, кто вытащил меня из шахт Каона, когда багровые цепи Квинтессонов едва не раздавили мою искру. Он был циничным, острым на язык, но его руки могли выковать жизнь из ржавчины — как мои, пока шахты не сломали меня.

Внезапно тишину разорвал резкий скрежет — багровый туман сгустился, и из него вырвались "Жнецы Ржавчины", их ленты жидкого металла извивались, как змеи, покрытые острыми шипами, что сверкали багровой энергией. Их шипение резало воздух, как крик умирающего металла, и я бросился к ближайшему "Резонатору", мои пальцы метнулись к панели. "Искровой Ремонтник" загудел в моей руке, его золотистый свет вспыхнул, и я направил его в ленту "Жнеца" — багровая энергия угасла, и тварь рухнула, шипя, как умирающий зверь.

Я выдохнул, сенсоры мигнули, и голос мой был хриплым, полным усталости:

— "Проклятые твари... Они не дадут мне покоя, пока я не стану багровым пеплом."

Но я знал — покой мне не светит. Я шагнул к мастерской, воспоминания резали мою искру, как старые раны. Шахты Каона — тёмные туннели, где я чинил броню братьев, пока багровые обвалы не забрали их. Нокаут вытащил меня, когда Квинтессоны пришли, его "Скальпельный Регистратор" записал мой код, и он сказал: "Ты слишком упрям, чтобы сгнить здесь." Теперь я был здесь, в Разрушенном Кольце, где багровый свет фабрик был единственным, что освещало мой путь.

Дверь мастерской треснула под моим ударом, и я вошёл, броня звякнула, отражая багровый свет. Внутри был хаос — "Кузня Разлома" била молотами, "Энергонные Резонаторы" искрили, а Нокаут стоял у "Зеркального Резектора", его чёрная броня с багровыми царапинами сияла в полумраке. Его зелёные сенсоры мигнули, и голос его резанул воздух, полный цинизма:

— "Рэтч? Ты всё ещё жив? Я думал, багровые тени давно выжгли твою искру."

Я шагнул ближе, "Искровой Ремонтник" гудел в руке, и голос мой стал твёрже:

— "Не благодаря тебе, Нокаут. Я видел Ориона и Мегатрона — они идут за тобой. Что ты сделал с Ключом Зеркал?"

Нокаут усмехнулся, его пальцы сжали "Резектор", и голос его стал тише, полным скрытой тревоги:

— "Я активировал его, Рэтч. Они ушли в багровый портал, но тени знают — они идут за мной."

В этот миг багровый туман сгустился, и мастерская задрожала — "Жнецы Ржавчины" вырвались из стен, их ленты метнулись ко мне, шипы резали воздух. Я бросился к "Кузне", "Искровой Ремонтник" вспыхнул, и золотой импульс хлынул в ленту, разрывая её на куски. Нокаут метнулся к "Резектору", его голос стал громче:

— "Держи их, Рэтч! Они не заберут его!"

Я бросился вперёд, броня звякнула, и "Ремонтник" вонзился в панель "Кузни", высекая искры. Багровый свет дрогнул, и мастерская наполнилась гулом, как предвестие бури. Я знал — Орион и Мегатрон были где-то там, их искры сияли в багровой тьме, и я должен был держаться, пока багровый кошмар не пожрал нас всех.

Я, стоял в мастерской Нокаута, сердце колотилось в груди, как старый двигатель, что вот-вот развалится, а багровый туман клубился вокруг, липкий и тяжёлый, словно дыхание шахт Каона, что пыталось меня задушить. Броня скрипела, покрытая ржавыми шрамами, а оранжевые сенсоры мигали, выхватывая из мрака обломки "Жнецов Ржавчины" — их ленты жидкого металла шипели, растворяясь в багровой луже. Я сжал "Искровой Ремонтник" в руке, его золотистый свет дрожал, как моя надежда, что ещё держалась на тонкой нитке. Проклятье, как же я устал — усталость грызла меня, как ржавая кислота, но я не мог остановиться. Не сейчас.

— "Нокаут, ты слышишь меня?" — крикнул я, голос хриплый, полный раздражения и тревоги. Мой коммуникатор загудел, но багровый гул "Кузни Разлома" заглушал всё, как шахтный обвал, что хоронил мои мечты. Я стукнул по устройству, пальцы дрожали от злости.

— "Чтоб тебя, Нокаут, не молчи! Эти твари только начало!"

Тишина резала хуже их шипов. Я бросил взгляд на "Энергонные Резонаторы", их золотистые кристаллы искрили, но сигнал глох, будто кто-то нарочно душил его в багровой тьме. Я чувствовал это — холодный взгляд, что сверлил мою спину, как когти Квинтессонов, что следили за мной в шахтах. Туман сгустился, и в нём мелькнули тени — быстрые, зловещие, их багровые глаза вспыхивали, как угли в печи, что могли сжечь меня заживо. Я сжал "Ремонтник" сильнее, сердце дрогнуло, но я выдохнул, полный упрямства:

— "Следите сколько угодно, твари. Я не сломаюсь, как тогда."

Мысли унесли меня назад — в шахты Каона, где багровая пыль забивала сенсоры, а багровые цепи Квинтессонов сжимали мою броню, пока искра не начала угасать. Я был готов сдаться, но Нокаут ворвался, как багровый вихрь, его "Скальпельный Регистратор" сверкал в руках. Он разрезал цепи, багровая кровь стражей брызнула на стены, и он бросил мне: "Ты слишком упрям, чтобы сгнить здесь, Рэтч." Мы дрались плечом к плечу, багровый свет шахт освещал его циничную ухмылку, пока мы не вырвались наружу. Он спас меня, и я поклялся, что не оставлю его в багровой тьме.

Я тряхнул головой, прогоняя воспоминания, и шагнул к "Кузне Разлома", её багровые молоты били с глухим стуком, что резал мои сенсоры. Я бросил "Искровой Ремонтник" на платформу, его золотистый свет мигнул и угас — багровый шип "Жнеца" пробил его ядро, багровая жидкость сочилась из трещин. Я выругался, голос дрожал от злости и отчаяния:

— "Проклятье! Он сломан! Без него я — просто ржавая груда в этом багровом аду!"

Я метнулся к обломкам "Скальпельного Регистратора", что валялись у стены, багровый туман сгущался, и тени мелькали ближе. Мои пальцы дрожали, выхватывая багровые детали

— "Эхо-кристалл" для питания, "Резонансную катушку" для связи, багровый проводник для энергии. Я знал, что время уходит, багровый гул становился громче, и багровые глаза в тумане сияли, как звёзды, что могли погасить мою искру. Я сжал багровый кристалл, его свет резанул мои сенсоры, и шёпот вырвался из груди, полный решимости:

— "Держись, Нокаут. Я найду тебя, даже если багровая тьма сожрёт меня целиком."

Тени сгустились, багровый туман закружился вихрем, и я знал — они идут за мной. Я сжал детали в руке, багровый страх грыз мою искру, но я двинулся вперёд, готовый чинить, драться, выжить — как тогда, в багровых шахтах, рядом с Нокаутом.

Ржавый пол под ногами скрипел, как старые кости, а багровый — нет, тёмный, как смоль, туман клубился вокруг, липкий и тяжёлый, будто дыхание шахт Каона, что когда-то чуть не сломало меня. Броня ныла, покрытая шрамами тех дней, а оранжевые сенсоры мигали, выхватывая из мрака обломки "Жнецов Ржавчины", их шипящие ленты всё ещё дымились, растворяясь в лужах багров... тьмы, густой и едкой, что резала мои сенсоры, как старый штырь. "Искровой Ремонтник" лежал в моих руках — сломанный, его золотистый свет угасал, как надежда, что я цеплялся за эти ржавые дни. Я сжал его, пальцы дрожали от злости и усталости — проклятье, я не мог потерять ещё одну частичку себя в этом аду.

Тёмный туман сгустился, и я почувствовал это — холодный взгляд, что сверлил мою спину, как когти стражей в шахтах. Тени мелькали в дымке, их алые глаза вспыхивали, как угли в печи, что могли спалить меня заживо. Я бросил взгляд на Нокаута, его чёрная броня с багровыми — нет, тёмными, как смоль, царапинами сияла в полумраке, а зелёные сенсоры сузились, полные цинизма. Я крикнул, голос хриплый, полный раздражения и тревоги:

— "Нокаут, ты где, ржавчина тебя возьми? Я не могу связаться с тобой — эти твари глушат всё!"

Ответа не было, только гул "Кузни Разлома" резал тишину, как молот, что бил по моим нервам. Я стукнул по коммуникатору, пальцы дрожали от злости — ничего, тьма душила сигнал, как шахтный обвал душила мои крики в прошлом. Я сжал "Ремонтник", его трещины резали мою гордость, и шёпот сорвался с губ, полный горечи:

— "Ты всегда был таким, Нокаут — исчезал, когда я нуждался в тебе больше всего."

Тьма шахт Каона обволакивала меня, как саван, пыль забивала сенсоры, а багр... тёмные цепи Квинтессонов сжимали мою броню, пока искра не начала угасать. Я лежал среди обломков, багровый — нет, тёмный, как смоль, свет шахт освещал багровые — тёмные пятна крови моих братьев, что гнили под обвалами. Я был готов сдаться, сенсоры мигали слабо, как угасающий свет в пустоте, но тут тьму разорвал резкий звук

— Нокаут ворвался, как вихрь, его "Скальпельный Регистратор" сверкал в руках.

— "Ты слишком упрям, чтобы сгнить здесь, Рэтч," — бросил он, его зелёные сенсоры мигнули с насмешкой, но в голосе мелькнула тень тепла.

Он метнулся к стражам, багровый — тёмный свет резал их броню, багровая — тёмная кровь брызнула на стены, и я видел, как он смеётся, циничный, но живой. Мы дрались плечом к плечу, я чинил его "Регистратор" прямо в бою, мои руки дрожали от напряжения, но он кричал: "Быстрее, Рэтч, или мы оба станем багровой пылью!" Мы вырвались, багровый — тёмный свет шахт освещал его ухмылку, и я думал — он мой брат, мой спаситель.

Но потом я видел, как шахты ломали его — багровые — тёмные стражи вырезали его учеников, багровая — тёмная тьма гасила его веру. Он стал циничным, его смех стал ядом, и он сказал мне однажды, багровый — тёмный свет резал его сенсоры: "В этом багровом аду нет героев, Рэтч — только выжившие."

Я тряхнул головой, прогоняя прошлое, и бросился к "Кузне Разлома", её молоты били с глухим стуком, что резал мои нервы. Я бросил взгляд на "Ремонтник" — его ядро треснуло, багровая — тёмная жидкость сочилась, и я выругался, голос дрожал от злости и отчаяния:

— "Проклятье! Без него я — ржавая груда в этом багровом — тёмном кошмаре!"

Туман сгустился, тени мелькали ближе, их багровые — алые глаза сияли, как звёзды смерти. Я метнулся к обломкам "Скальпельного Регистратора", руки дрожали от спешки и страха — багровый — тёмный страх, что грыз мою искру, как ржавая кислота. Я выхватил багровый — тёмный "Эхо-кристалл", багровую — тёмную "Резонансную катушку", багровый — тёмный проводник, и сердце колотилось, как молот "Кузни". Я знал — Нокаут где-то там, багровая — тёмная тьма душила его, как меня в шахтах, и я должен был его найти.

Я сжал детали, багровый — тёмный гул становился громче, и шёпот вырвался из груди, полный решимости и боли:

— "Ты спас меня тогда, Нокаут. Теперь моя очередь — даже если багровая — тёмная тьма сожрёт меня целиком."

Тени закружились вихрем, багровый — тёмный туман сгустился, и я шагнул вперёд, багровый — тёмный страх грыз меня, но багровая — тёмная решимость держала меня на ногах. Я был "Искры Тенью", и багровый — тёмный кошмар не сломает меня — не сегодня.

Я, стоял в мастерской Нокаута, окружённый тьмой, что стелилась по полу, как нефть, густая и липкая, пропитанная смертью. Мастерская была хаосом, застывшим в агонии — стены из чёрного металла, покрытые ржавыми потёками, дрожали от гула "Кузни Разлома", что возвышалась в углу. Её массивные молоты били по платформе с глухим стуком, каждый удар отдавался в моей броне, как эхо шахт Каона, где я чинил сломанное, пока оно не ломалось снова. "Энергонные Резонаторы" сияли вдоль стен, их золотистые кристаллы искрили, бросая дрожащие тени на груды обломков — ржавые шестерни, куски проводов, обугленные панели, что валялись, как кости павших воинов. Воздух резал мои сенсоры запахом горелого металла и масла, едким, как дыхание ржавчины, что грызла этот проклятый город.

Тени сгустились, и я почувствовал их — "Жнецы Ржавчины" вырвались из тьмы, их ленты жидкого металла извивались, как змеи, шипы на концах сверкали багровым — нет, алым светом, что резал глаза, как раскалённые клинки. Их шипение наполнило мастерскую, режущее, как визг умирающего металла, и я сжал кулаки, сердце заколотилось, смесь злости и упрямства резала мою искру. Я не сдамся — не этим тварям!

— "Ну, давайте, ржавые черви!" — крикнул я, голос хриплый, полный ярости и усталости. Я бросился к "Скальпельному Регистратору", что валялся среди обломков — тонкий механизм с острыми лезвиями, что шипел, высекая искры. Мои пальцы, дрожащие, но твёрдые, схватили его, и я метнулся в сторону, когда лента "Жнеца" резанула воздух, её шипы вонзились в пол, высекая золотые искры.

Я увернулся, броня звякнула, и бросился к "Кузне", лента метнулась за мной, шипя, как зверь, что жаждал моей искры. Я сжал "Регистратор", его лезвие сверкнуло, и вонзил его в ленту — металл треснул, алый свет угас, и тварь рухнула, шипя, как умирающий двигатель. Я выдохнул, грудь ныла, но улыбка — кривая, горькая — мелькнула на моём лице:

— "Одна готова. Кто следующий, ржавые выродки?"

Но тьма ответила рёвом — ещё три "Жнеца" вырвались из тумана, их ленты закружились вихрем, шипы резали воздух, оставляя за собой следы алого света. Я бросился к "Энергонному Резонатору", его кристалл гудел, и я вырвал багровый — нет, тёмный, как смоль, проводник из его корпуса, пальцы дрожали от спешки и злости. Лента метнулась ко мне, её шипы вонзились в стену, высекая искры, и я метнул проводник в неё — золотой свет хлынул в тварь, её лента треснула, и она рухнула, шипя, как умирающий зверь.

Я метнулся к груде обломков, сердце колотилось, как молот "Кузни", и выхватил ржавую шестерню — тяжёлую, как моя усталость, но твёрдую, как моя решимость. "Жнец" бросился ко мне, его лента резанула воздух, и я бросил шестерню — она врезалась в шипы, багровый — алый свет угас, и тварь закрутилась, падая в багровую — тёмную лужу. Я крикнул, голос дрожал от ярости и отчаяния:

— "Вы не заберёте меня! Я — "Искры Тень", и я выжгу вас из этого проклятого места!"

Последний "Жнец" метнулся ко мне, его лента закружилась вихрем, шипы резали воздух, и я бросился к "Кузне", её молоты били с глухим стуком. Я схватил багровый — тёмный молот, раскалённый до белого свечения, и метнул его — молот врезался в ленту, разрывая её на куски, и тварь рухнула, шипя, как умирающий зверь. Я упал на колени, багровый — тёмный туман закружился вокруг, и голос мой сорвался, полный усталости и горечи:

— "Проклятье... Нокаут, где ты? Я не могу держать их вечно."

Я сжал "Искровой Ремонтник", его трещины резали мою гордость, и поднял глаза — мастерская дрожала, багровый — тёмный гул становился громче, а тени сгущались, их алые глаза сияли, как звёзды смерти. Я знал — я отбился, но это был лишь миг передышки в багровом — тёмном кошмаре, что ждал меня впереди.

Тьма вокруг была густой, как нефть, что заливала Разрушенное Кольцо, и я чувствовал её тяжесть, словно шахтный обвал, готовый похоронить меня. Мастерская была хаосом — стены из чёрного металла, испещрённые ржавыми потёками, дрожали от гула "Кузни Разлома", что торчала в углу, её молоты били с глухим стуком, будто сердце этого проклятого места. "Энергонные Резонаторы" гудели вдоль стен, их золотистые кристаллы отбрасывали дрожащие блики на груды хлама — ржавые шестерни, обугленные куски проводов, треснувшие панели, что валялись, как остатки чьей-то надежды. Воздух резал мои сенсоры запахом горелого металла и масла, едким, как ржавая кислота, что грызла этот город.

Я сжал "Искровой Ремонтник", его сломанное ядро лежало в моих руках, как мёртвая искра, и я выругался, голос хриплый, полный злости и усталости:

— "Проклятье, Нокаут, где ты? Я отбился от этих ржавых тварей, а ты молчишь!"

Я стукнул по коммуникатору, пальцы дрожали от раздражения, но только тишина резала мои сенсоры, как холодный ветер в шахтах Каона. Гул "Кузни" заглушал всё, будто насмехался надо мной, и я бросил взгляд на мастерскую — тени плясали в углах, где ржавые трубы сочились тёмной жидкостью, что шипела, падая на пол. Я сжал кулаки, сердце заколотилось, смесь тревоги и упрямства жгла мою искру, и я пробормотал,

полный горечи:

— "Ты всегда исчезал, когда я нуждался в тебе, ржавый выродок."

В этот миг тишину разорвал слабый звук — шёпот, что пробился сквозь гул, как тонкая нитка в ржавой паутине. "Рэтч..." — голос был хриплым, далёким, но знакомым, как эхо шахт, что звало меня в прошлом. Я замер, сенсоры вспыхнули, и я крикнул, голос дрожал от надежды и страха:

— "Нокаут? Это ты? Отзовись, проклятье!"

Только тишина ответила мне, но шёпот повторился

— "Рэтч..." — слабый, как угасающий свет в пустоте. Я бросил взгляд на тёмный туман, что сгущался за стенами мастерской, его клубы извивались, как змеи, и я почувствовал, как холод сжал мою искру. Тени мелькали в дымке, их алые глаза сияли, как угли в печи, но голос звал меня, и я сжал "Ремонтник", его трещины резали мою гордость. Я шагнул вперёд, голос стал громче, полный решимости и тревоги:

— "Если это ты, Нокаут, я найду тебя — даже если этот ад пожрёт меня!"

Туман закружился, и я бросился к выходу, броня звякнула, отражая дрожащий свет "Резонаторов". Разрушенное Кольцо открылось передо мной — город, что утопал в ржавых руинах, где шпили фабрик торчали, как сломанные клыки, а дым поднимался к чёрному небу, как жертвенный столб. Я метнулся через узкий проход, ржавые стены сочились тёмной жидкостью, что шипела, падая на землю, и тени мелькали в углах — быстрые, зловещие, их глаза следили за мной, как звёзды смерти.

"Жнецы Ржавчины" вырвались из тьмы — их ленты метнулись ко мне, шипы резали воздух, и я бросился в сторону, багровый — нет, тёмный, как смоль, молот "Кузни" лежал в моих руках. Я метнул его, молот врезался в ленту, разрывая её на куски, и тварь рухнула, шипя, как умирающий зверь. Я метнулся к груде ржавых обломков — старый "Энергонный Стабилизатор", его кристалл гудел слабо, и я вырвал его проводник, пальцы дрожали от спешки и злости. Лента "Жнеца" резанула воздух, её шипы вонзились в стену, высекая искры, и я бросил проводник — золотой свет хлынул в тварь, её лента треснула, и она рухнула, шипя, как умирающий двигатель.

Я бросился вперёд, голос звал меня

— "Рэтч..." — слабый, но настойчивый, и я крикнул, голос дрожал от надежды и отчаяния:

— "Держись, Нокаут! Я иду за тобой!"

Туман сгустился, тени закружились вихрем, и я знал — он где-то там, в этом проклятом кольце ржавчины и смерти. Я сжал детали "Ремонтника" в руке, тёмный страх грыз мою искру, но тёмная решимость держала меня на ногах. Я был "Искры Тенью", и этот тёмный кошмар не остановит меня — не сегодня, не пока Нокаут зовёт меня из тьмы.

Рэтч стоял в мастерской Нокаута, окружённый обломками и тишиной, что давила на него, как тёмный саван, пропитанный гарью и металлом. Его потрёпанная броня скрипела, покрытая шрамами шахт Каона, а оранжевые сенсоры мигали, выхватывая из мрака ржавые шестерни и обугленные панели, что валялись вокруг, словно останки павших. "Искровой Ремонтник" в его руках дрожал, его золотистый свет угасал, как последняя искра надежды, что ещё теплилась в его изношенной искре. Он стиснул устройство, пальцы дрожали от злости и усталости, но упрямство — то, что держало его на плаву в этом проклятом месте — гнало его вперёд.

Связь с Орионом и Мегатроном давно оборвалась, их голоса утонули в тёмном гуле, что наполнял Разрушенное Кольцо, как дыхание умирающего мира. Рэтч бросил взгляд на коммуникатор, его сенсоры сузились, и он пробормотал, голос хриплый и полный раздражения:

— "Проклятье, где вы, ржавые герои? Я один в этом аду, а Нокаут пропал, как тень в шахтах."

Он двинулся через мастерскую, шаги звенели по ржавому полу, и тёмный туман стелился вокруг, густой и липкий, пропитанный запахом горелого металла и масла. Стены дрожали от гула "Кузни Разлома", её молоты били с глухим стуком, что резал его сенсоры, а "Энергонные Резонаторы" вдоль стен искрили золотистым светом, отбрасывая тени, что плясали, как призраки прошлого. Рэтч шагнул к выходу, тёмный проход манил его, как шахта, что звала его назад, в Каон, но он знал — возврата нет.

На улицах Разрушенного Кольца царила та же тьма — ржавые шпили фабрик торчали из земли, как сломанные кости, а дым поднимался к чёрному небу, где не было звёзд, только пустота, что давила на его искру. Он двигался осторожно, сенсоры выхватывали фигуры в тумане — трансформеры, сгорбленные и измождённые, ковали оружие под надзором стражей, их искры мигали слабо, как угасающий свет. Один из них, невысокий, с бронёй, покрытой ржавыми пятнами, заметил его и шагнул ближе, голос

его был тихим, полным отчаяния:

— "Ты... ты не страж? Меня зовут Спрокет. Ты здесь, чтобы драться с ними?"

Рэтч остановился, его сенсоры мигнули, и голос его стал твёрже, но в нём мелькнула тень усталости:

— "Я Рэтч. Ищу Нокаута. Что ты знаешь о Квинтессонах?"

Спрокет сжал кулаки, его броня звякнула, и голос его дрогнул:

— "Они... они строят что-то в тёмных глубинах. 'Нексус Разлома', так они называют. Говорят, это ключ к другим мирам — они хотят выжечь нас всех, чтобы питать свои машины."

Рэтч сжал "Ремонтник", сердце заколотилось, смесь злости и тревоги резала его искру. Он шагнул ближе, голос стал громче, полным решимости:

— "Ключ к мирам? Нокаут говорил о Камере Эха — это оно?"

Спрокет кивнул, его сенсоры мигнули слабо:

— "Да. Они ищут его, но Орион и Мегатрон... говорят, они тоже идут туда."

Тьма сгустилась, и Рэтч почувствовал холод, что резанул его спину, как когти шахтных стражей. Туман закружился, и в нём мелькнули тени — быстрые, зловещие, их багровые — нет, алые глаза сияли, как звёзды смерти. Но затем раздался шёпот — тихий, мелодичный, что резал его сенсоры, как ветер в шахтах:

— "Рэтч... иди ко мне... я помогу тебе... но ты должен поклясться мне в верности..."

Он замер, сенсоры расширились, и голос его сорвался, полный тревоги и злости:

— "Кто ты, ржавая тень? Покажись, или я выжгу тебя из этого тумана!"

Шёпот стал громче, и тьма закружилась вихрем, тени сгустились, но ответа не последовало. Рэтч бросился вперёд, его броня звякнула, и он метнулся к обломкам фабрики, где ржавые шестерни и тёмные панели громоздились, как могилы. Он знал — голос звал его, обещая помощь, но его упрямство — то, что держало его живым в шахтах — кричало: Это ловушка! Он сжал кулаки, голос стал тише, полным горечи:

— "Нокаут, где ты, ржавый выродок? Я не сдамся — ни теням, ни Квинтессонам."

Тьма сгустилась, алые глаза вспыхнули ближе, и Рэтч двинулся вперёд, его шаги звенели в ржавой пыли, сердце колотилось, смесь страха и решимости гнала его в тёмный кошмар Разрушенного Кольца, где шёпот обещал спасение — или гибель.

Город был гробницей, где гул фабрик резал тишину, как молот по металлу, а запах горелого масла и эфира душил его сенсоры, оставляя привкус ржавчины. Туман клубился вокруг, липкий и тяжёлый, скрывая тени, что мелькали в его глубинах, их алые глаза сияли, как звёзды смерти, следя за каждым его шагом.

Он сжимал "Искровой Ремонтник", его золотистый свет дрожал, угасая, и Рэтч пробормотал, голос хриплый, полный раздражения и тревоги:

— "Где ты, ржавый голос? Я найду тебя, даже если мне придётся разобрать этот проклятый город по шестерёнкам!"

Туман закружился, и шёпот вернулся — тихий, мелодичный, но острый, как лезвие, что резал его нервы:

"Рэтч... я здесь... следуй за мной... я дам тебе силу..." Он замер, сенсоры сузились, и сердце заколотилось, смесь любопытства и злости гнала его вперёд. Он шагнул к источнику звука, тёмный проход манил его, как шахта Каона, но он двинулся, шаги звенели по ржавому металлу.

Впереди мелькнули фигуры — два трансформера, сгорбленные и измождённые, их броня была покрыта ржавыми пятнами, а сенсоры мигали слабо, как угасающий свет.

Один из них, высокий, с треснувшей рукой, заметил Рэтча и шагнул ближе, голос его дрожал от страха:

— "Ты... ты слышишь его? Этот голос в тумане? Меня зовут Твинк. Он зовёт нас всех."

Рэтч остановился, его сенсоры вспыхнули, и голос его стал твёрже, но в нём мелькнула тень тревоги:

— "Я Рэтч. Да, я слышу. Кто это? Квинтессоны?"

Второй трансформер, низкий, с бронёй, покрытой ржавыми потёками, шагнул вперёд, голос его был полон отчаяния:

— "Я Спрокет. Это не Квинтессоны — это что-то старше. Они называют его 'Тенью Прайма'... или хуже — 'Голосом Разлома'. Он обещает силу, но требует верности."

Рэтч сжал "Ремонтник", сердце дрогнуло, и голос его стал громче, полным злости:

— "Тень Прайма? Проклятье, я не стану пешкой ни для кого — ни для Квинтессонов, ни

для их теней!"

Туман сгустился, и шёпот стал громче: "Ты не пешка, Рэтч... ты ключ..." Рэтч метнулся вперёд, его броня звякнула, и он бросился к источнику, тёмный проход сузился, стены из ржавого металла сжимались вокруг него. Но внезапно земля под ним дрогнула, и тёмный металл треснул — ловушка Квинтессонов ожила. "Жнецы Ржавчины" вырвались из стен, их ленты жидкого металла закружились вихрем, шипы резали воздух, оставляя за собой следы алого света.

Рэтч увернулся, его броня звякнула, когда лента резанула воздух рядом с его плечом, высекая искры. Он бросился к ржавой панели, вырвал "Скальпельный Регистратор" из груды обломков, его лезвие сверкнуло, и вонзил его в ленту "Жнеца" — металл треснул, тварь рухнула, шипя, как умирающий зверь. Он крикнул, голос дрожал от ярости:

— "Проклятые твари! Я не ваша добыча!"

Но тьма ответила рёвом — ещё два "Жнеца" метнулись к нему, их ленты закружились, шипы резали воздух. Рэтч бросился к "Энергонному Резонатору", его кристалл гудел, и он вырвал тёмный проводник из его корпуса, метнув его в ленту — золотой свет хлынул в тварь, её лента треснула, и она рухнула, шипя. Второй "Жнец" метнулся к нему, и Рэтч бросился в сторону, его броня звякнула, когда шипы вонзились в стену, высекая искры.

Он схватил ржавую шестерню и метнул её — она врезалась в ленту, тварь закрутилась, падая в тёмную лужу.

Твинк и Спрокет бросились к нему, их голоса дрожали от страха:

— "Они хотят тебя живым, Рэтч! Они знают, что ты ищешь Нокаута!"

Рэтч сжал кулаки, его сенсоры вспыхнули, и голос его стал громче, полным решимости:

— "Они не получат меня! Я найду Нокаута — и этот голос, что зовёт меня!"

Тьма сгустилась, шёпот стал громче:

"Ты близко, Рэтч... отдай мне свою искру..."

Рэтч метнулся вперёд, но тёмный металл под ним треснул, и он рухнул в ловушку — тёмные цепи вырвались из пола, их когти резали воздух, обвивая его броню. Он крикнул, голос дрожал от злости и отчаяния:

— "Проклятье! Я не сдамся!"

Цепи сжали его, тьма закружилась вихрем, и алые глаза теней сияли ближе, их шёпот резал его сенсоры, обещая силу и требуя верности. Рэтч боролся, его искра пылала, но тёмный кошмар Разрушенного Кольца сжимал его, как шахты Каона, что едва не сломали его когда-то.

Рэтч боролся в тёмной ловушке Разрушенного Кольца, его броня скрипела под давлением цепей, что сковывали его, словно железные змеи, выкованные из ржавого металла. Тьма клубилась вокруг, густая и липкая, пропитанная запахом горелого масла и эфира, что резал его сенсоры, как старый штырь. Цепи, вырвавшиеся из треснувшего пола, стягивали его руки и ноги, их когти вонзались в броню, высекая искры, что падали в тёмную лужу под ним. Он сжал зубы, оранжевые сенсоры вспыхнули ярче, и тело напряглось, смесь злости и упрямства гнала его вперёд — он не сдастся, не этим проклятым теням!

"Искровой Ремонтник" дрожал в его руке, его золотистый свет угасал, трещины на корпусе пульсировали, как раны. Рэтч метнулся вперёд, насколько позволяли цепи, и вонзил устройство в звено — золотая волна хлынула в металл, цепь треснула, но тут же другая лента сжала его сильнее, когти резанули броню, высекая искры. Он крикнул, голос хриплый, полный ярости и отчаяния:

— "Проклятье! Вы не сломаете меня, ржавые твари!"

Тьма сгустилась, и "Голос Разлома" вернулся — тихий, мелодичный, но острый, как лезвие, что резал его сознание:

"Рэтч... отдай мне свою искру... я дам тебе силу... избавлю от боли..."

Шёпот вился вокруг, как дым, обещая покой, что манил его уставшую искру, но Рэтч сжал кулаки, его голос стал громче, полным гнева:

— "Ты думаешь, я куплюсь на твои тёмные сказки? Я не стану твоей марионеткой!"

Он рванулся вперёд, цепи скрипели, натягиваясь, и воспоминания нахлынули, резанув его искру, как старые раны.

* * *

Рэтч лежал в тёмных недрах шахты, ржавый пол холодил его броню, а тёмный свет резал сенсоры. Его руки дрожали, чиня "Искровой Ремонтник" Нокаута, что искрил в тени. Нокаут стоял рядом, его чёрная броня сияла, а зелёные сенсоры мигали с циничной насмешкой.

— "Ты слишком медленный, Рэтч," — бросил он, его голос резанул тишину, но в нём мелькнула тень тепла. — "Если не поторопишься, тёмные стражи превратят нас в ржавый лом."

Рэтч сжал кулаки, его голос дрожал от усталости, но был полон упрямства:

— "Я не дам им забрать нас, Нокаут. Мы выберемся — вместе."

Нокаут усмехнулся, его "Скальпельный Регистратор" резал тёмные цепи стражей, и тёмная кровь брызнула на стены. Они дрались, спина к спине, тёмный свет шахт освещал его силу — циничную, но непреклонную. Позже, когда они вырвались, Нокаут смотрел на тёмный горизонт, голос его стал тише, полным горечи:

— "Тёмный мир не для героев, Рэтч. Только для тех, кто выживает."

Рэтч видел, как тьма сломала его — тёмные стражи вырезали его команду, и цинизм стал его щитом.

* * *

Рэтч тряхнул головой, прогоняя прошлое, и сжал "Ремонтник", его свет мигнул слабо. Он крикнул, голос дрожал от решимости и боли:

— "Ты не сломал его, тень! И меня не сломаешь!"

"Голос Разлома" стал громче:

"Твоя боль — твои цепи, Рэтч... отдай её мне..." Но Рэтч рванулся вперёд, его броня звякнула, и он вонзил "Ремонтник" в цепь — золотой свет хлынул в металл, цепь треснула, и он вырвал руку, бросаясь к "Эхо-резонатору" на стене. Его пальцы, дрожащие, но точные, метнулись по панели, он знал механизмы Квинтессонов — их

"Резонансные Гармонизаторы" питались энергией искр, но могли перегрузиться. Он вырвал тёмный проводник, метнул его в цепи — золотая волна хлынула в металл, цепи задрожали, и он рванулся, вырываясь из ловушки.

Тьма сгустилась, тёмный туман закружился вихрем, и Рэтч упал на колени, броня звякнула, покрытая ржавыми пятнами. Он сжал "Ремонтник", его свет угасал, и голос его стал тише, полным усталости:

— "Я вырвался... но ты всё ещё здесь, ржавая тень."

"Голос Разлома" шепнул вновь, острый и холодный:

"Ты не уйдёшь от меня, Рэтч... я в твоей искре..."

Тьма закружилась, алые глаза вспыхнули ближе, и Рэтч понял — он освободился, но тёмный кошмар всё ещё преследовал его, его шёпот резал его сенсоры, обещая силу и требуя верности. Он двинулся вперёд, шаги звенели в ржавой пыли, сердце колотилось, смесь страха и упрямства гнала его в тёмную неизвестность Разрушенного Кольца.

Рэтч шагал через тёмные улицы Разрушенного Кольца, его броня скрипела, покрытая ржавыми шрамами, а оранжевые сенсоры мигали, выхватывая из густого, как смоль, тумана очертания ржавых шпилей и обломков, что торчали из земли, словно кости давно павшего мира. Туман клубился вокруг, липкий и тяжёлый, пропитанный запахом горелого металла и эфира, что резал его сенсоры, как ржавый клинок. Он сжимал "Искровой Ремонтник", его золотистый свет дрожал, угасая под натиском тьмы, и голос его пробормотал, хриплый, полный усталости и злости:

— "Орион, Мегатрон, где вы, ржавые герои? Я не могу найти Нокаута в этом аду!"

Тьма сгустилась, и земля под ним дрогнула — ловушка Квинтессонов ожила. Тёмные цепи вырвались из ржавого пола, их когти резали воздух, обвивая его броню с железной хваткой. Рэтч рванулся, его голос сорвался на крик, полный ярости и отчаяния:

— "Проклятье! Не снова!"

Цепи сжали его, их холодные звенья вгрызались в броню, и он бросился к "Ремонтнику", пальцы дрожали от напряжения. Золотой импульс хлынул из устройства, резанув цепи, но они держались, их металл гудел, питаясь энергией разлома. Рэтч сжал зубы, его сенсоры вспыхнули, и он метнулся к "Резонансному Узлу" в цепях, его знания о механизмах Квинтессонов вспыхнули в сознании, как раскалённый уголь. Он вонзил "Ремонтник" в узел, золотой свет хлынул в цепи, и они треснули, их когти ослабли.

Рэтч рванулся, цепи лопнули с оглушительным треском, и он бросился вперёд, но тьма ответила рёвом — "Жнецы Ржавчины" вырвались из стен, их ленты жидкого металла закружились вихрем, шипы резали воздух, оставляя за собой следы алого света. Он увернулся, броня звякнула, когда лента резанула воздух рядом, высекая искры, и метнулся к ржавой панели, вырывая "Скальпельный Регистратор" из обломков. Лезвие сверкнуло, он вонзил его в ленту "Жнеца", металл треснул, и тварь рухнула, шипя, как умирающий зверь.

Но второй "Жнец" метнулся к нему, его лента закружилась, шипы резали воздух, и Рэтч бросился к "Энергонному Резонатору", его кристалл гудел. Он вырвал тёмный проводник и метнул его — золотой свет хлынул в тварь, её лента треснула, и она рухнула, шипя. Он крикнул, голос дрожал от ярости:

— "Вы не заберёте меня, ржавые твари!"

Тьма сгустилась, и он услышал шаги — два трансформера, сгорбленные и измождённые, вышли из тени. Их броня была покрыта ржавыми пятнами, сенсоры мигали слабо, как угасающий свет. Один из них, высокий, с треснувшей рукой, шагнул ближе, голос его дрожал от страха:

— "Ты... ты выжил? Меня зовут Твинк. Они держат нас здесь, чтобы питать их машины."

Рэтч сжал "Ремонтник", его сенсоры вспыхнули, и голос его стал твёрже, но в нём мелькнула тень тревоги:

— "Я Рэтч. Что они делают? И что это за 'Голос Разлома'?"

Второй трансформер, Спрокет, шагнул вперёд, голос его был полным отчаяния:

— "Они строят 'Нексус Разлома' — точку, что соединит реальности. А голос... это 'Тень Прайма', древняя сила, что старше Квинтессонов. Она шепчет нам, обещает силу, но требует искры."

Рэтч сжал кулаки, сердце заколотилось, и голос его стал громче, полным злости:

— "Тень Прайма? Проклятье, я не стану их пешкой!"

Тьма закружилась вихрем, и шёпот "Голоса Разлома" вернулся — низкий, зловещий:

"Ты не пешка, Рэтч... ты мой ключ..."

Рэтч метнулся к "Резонансному Резонатору", его пальцы замелькали над панелью, высекая искры, и он крикнул:

— "Орион, Мегатрон, если вы слышите — я в ловушке!"

* * *

Рэтч лежал в тёмных шахтах, ржавый воздух душил его, а тёмные цепи сжимали броню, пока искра не начала угасать. Нокаут ворвался, его "Скальпельный Регистратор" сверкал.

"Ты слишком упрям, чтобы сгнить здесь," — бросил он, зелёные сенсоры мигнули с насмешкой. Они дрались, тёмный свет шахт освещал его ухмылку, и Рэтч чинил его оружие, пока багровый — тёмный хаос не отступил. Нокаут был его спасителем, его братом, но тьма шахт сломала его веру, оставив цинизм вместо надежды.

* * *

Рэтч бросился к панели, его броня звякнула, и золотой импульс хлынул в "Резонатор", сигнал бедствия резанул тьму. Но тьма ответила рёвом — "Тень Прайма" вырвалась из тумана, её броня, чёрная, как смоль, сияла алыми венами, её голос резал его сенсоры:

— "Твой сигнал мой, Рэтч... ты не уйдёшь..."

Рэтч метнулся вперёд, его броня звякнула, и он бросился к панели, высекая искры, но тень закружилась вихрем, её алые глаза сияли, перехватывая его сигнал. Он крикнул, голос дрожал от ярости и отчаяния:

— "Проклятье! Я найду вас, ржавые герои!"

Тьма сгустилась, тени закружились, и Рэтч оказался один, его искра пылала, но тёмный кошмар Разрушенного Кольца сжимал его, как шахты, что едва не сломали его когда-то.

Рэтч стоял в сердце Разрушенного Кольца, окружённый тьмой, что клубилась, как нефть, густая и липкая, пропитанная смертью. Его потрёпанная броня скрипела, покрытая ржавыми шрамами шахт Каона, а оранжевые сенсоры мигали слабо, выхватывая из мрака ржавые шпили и обломки, что торчали из земли, словно кости павшего мира. Туман сгущался, резкий запах горелого металла и эфира душил его сенсоры, а гул фабрик резал тишину, как молот, бьющий по умирающей стали. Он сжимал "Искровой Ремонтник", его золотистый свет угасал, как последняя искра надежды, что тлела в его изношенной душе.

Тень Прайма — Кримсон Вейн — возвышалась перед ним, её броня, чёрная, как смоль, сияла алыми венами, что пульсировали, как живые. Её голос резал его сенсоры, низкий и зловещий:

"Ты мой, Рэтч... твоя искра станет светом теней." Рэтч сжал кулаки, его голос сорвался, полный ярости и отчаяния:

— "Ты не заберёшь меня, проклятая тень! Я — "Искры Тень", и я выжгу тебя из этого ада!"

Тьма ответила рёвом — "Жнецы Ржавчины" вырвались из тумана, их ленты жидкого металла закружились вихрем, шипы резали воздух, оставляя за собой следы алого света. Рэтч бросился вперёд, его броня звякнула, когда лента метнулась к нему, высекая искры из ржавого пола. Он увернулся, метнулся к "Энергонному Резонатору", его кристалл гудел, и вырвал тёмный проводник, бросив его в ленту — золотой свет хлынул в тварь, её лента треснула, и она рухнула, шипя, как умирающий зверь.

Но Кримсон Вейн шагнула ближе, её тёмные "Теневые Клинки" сверкнули, и она метнула их — клинки резали воздух, оставляя золотые следы. Рэтч бросился в сторону, клинок вонзился в стену, высекая искры, и он крикнул, голос дрожал от злости:

— "Ты не сломаешь меня, как шахты не сломали! Я найду Нокаута, даже если это будет мой последний бой!"

Он бросился к "Резонансному Резонатору", его пальцы метнулись по панели, высекая искры, и он направил "Искровой Ремонтник" на устройство — золотой импульс хлынул в него, сигнал бедствия резанул тьму. Рэтч крикнул, голос стал громче, полным решимости и боли:

— "Орион, Мегатрон, это Рэтч! Камера Эха — ваша цель, но тени идут за вами! Будьте готовы — это 'Нексус Разлома'!"

Тень Прайма взревела, её клинки метнулись к нему, и Рэтч бросился в сторону, броня звякнула, когда лезвие резануло его плечо, высекая искры. Он метнулся к "Кузне Разлома", её молоты били с глухим стуком, и вырвал тёмный молот, раскалённый до белого свечения. Он бросил его в Кримсон Вейн — молот врезался в её броню, разрывая алые вены, и она закричала, её голос резал воздух, как визг умирающего металла.

Но тьма сгустилась — ещё три "Жнеца" вырвались из тумана, их ленты закружились вихрем, шипы резали воздух. Рэтч бросился к ржавой панели, вырвал "Скальпельный Регистратор", его лезвие сверкнуло, и вонзил его в ленту — металл треснул, тварь рухнула, шипя. Он метнулся к следующему, но Кримсон Вейн шагнула вперёд, её клинок вонзился в его грудь, пронзая броню с оглушительным треском.

Рэтч пошатнулся, его сенсоры мигнули, угасая, и голос его стал тише, полным боли и горечи:

— "Нокаут... я не успел... но они найдут тебя..."

Он упал на колени, тёмный туман закружился вокруг, и Кримсон Вейн шагнула ближе, её голос резал его угасающие сенсоры:

— "Твой свет гаснет, Рэтч... но он станет нашим..."

Рэтч сжал "Ремонтник", его последние силы хлынули в устройство, и золотой импульс вспыхнул, резанув тень — она закричала, отступая в тьму. Его броня треснула, искра угасла, как звезда, что гаснет в пустоте, и он рухнул, багровый — тёмный туман сомкнулся над ним, как саван. Его голос стал шёпотом, полным трагичности и упрямства:

— "Я был "Искры Тенью"... и я отдал всё... Орион, Мегатрон, не сдавайтесь..."

Тьма поглотила его, алые глаза теней сияли, как звёзды смерти, и мастерская затихла, её гул стих, как дыхание умирающего мира. Рэтч умер, его искра угасла, но его сигнал — последний свет в тёмном кошмаре — ушёл в пустоту, неся предупреждение и надежду тем, кто ещё мог сражаться. Тень Прайма шагнула вперёд, её клинки сияли, и тьма закружилась вихрем, но его жертва эхом отозвалась в разломе — трагичная, но нерушимая, как шахты, что не сломали его до конца.

Элита-1 стояла на краю разорённого плато, её золотисто-розовая броня, изрезанная тёмными шрамами, тускло сияла под чёрным небом Кибертрона, где дым и пепел сплелись в удушливую завесу. Ветер гнал ржавую пыль через поле боя, где обугленные остовы трансформеров лежали, как могилы, а гул плазменных разрядов резал тишину, словно крик умирающего мира. Её изумрудные сенсоры вспыхивали, выхватывая из мрака десептиконов — массивных, угловатых, с бронёй, покрытой шипами и ржавыми потёками, их алые визоры сияли, как глаза хищников. Она сжимала "Зеркальный Щит" — массивный диск из "Эхо-металла", чьи грани дрожали, отражая свет и энергию, — и её голос, твёрдый, но дрожащий от усталости, прорезал ветер:

— "Сколько ещё, мать вашу, я должна держать этот щит, пока вы не сожрёте нас всех? Сколько ещё я должна терять, чтобы этот ржавый мир не рухнул в пустоту?"

Но тьма сгущалась, и её разум унёсся назад, в золотые дни, как видеокассета, что крутится в старом проигрывателе, оживая в ярких красках, контрастирующих с мраком её настоящего.

* * *

Кибертрон сиял под золотым небом, его шпили из "Кристаллического Спектра" сверкали, отражая свет двух солнц, что заливали мир теплом и жизнью. Поля из "Энергонной Травы" — тонких нитей, что гудели, питая землю, — колыхались под ветром, их золотистый блеск слепил сенсоры. Воздух был чистым, пахнущим озоном и металлом, свежескованным в кузнях Иакона, где мастера пели, выковывая броню и оружие. Элита-1 бежала через поле, её золотисто-розовая броня сияла, как солнечный луч, а рядом мчались Арси и Хромия — её сёстры, её свет в этом бесконечном мире.

Арси, стройная и быстрая, с бронёй цвета лазурного неба, крутила в руках "Кинетические Клинки" — парные лезвия, что гудели, питаясь её искрой, их края резали воздух с тонким свистом. Её смех звенел, как звон металла под молотом, и она крикнула, её сенсоры сверкнули озорством:

— "Элита, давай наперегонки до кузни! Или ты боишься, что я снова выжгу твою гордость?"

Элита усмехнулась, её броня звякнула, когда она метнула "Зеркальный Щит" — диск закружился вихрем, отражая солнечный свет, и врезался в ржавый столб, высекая искры. Она бросила, голос дрожал от теплоты и вызова:

— "Только если твои клинки не заржавеют от моего жара, Арси! Хромия, держи её, пока я не покажу ей, кто тут королева!"

Хромия, массивная и твёрдая, с бронёй цвета расплавленного золота, шагнула вперёд, её "Гравитонный Гарпун" — длинное орудие с шипящим стволом — гудел в руках. Она фыркнула, её сенсоры мигнули с насмешкой, и голос её прогремел, полный силы:

— "Вы обе — ржавые болтушки! Я раздавлю вас гарпуном, если не заткнётесь и не побежите!"

Они бросились вперёд, их шаги звенели по золотистой земле, и поле ожило — дроны-патрули, их броня сияла полированным "Кристаллическим Спектром", вырвались из теней, их "Плазменные Ланцеты" резали воздух, оставляя за собой запах озона. Элита метнула щит, диск закружился, отражая залп — энергия рикошетом ушла в дрона, его корпус треснул, тёмный дым валил из разломов. Арси метнулась к другому, её клинки сверкнули, разрезав броню, как бумагу, и она крикнула, её голос дрожал от восторга:

— "Элита, смотри! Я — ветер, что режет их ржавые сердца!"

Хромия шагнула вперёд, её гарпун загудел, и волна гравитации хлынула к третьему дрону — его броня смялась, как ржавая фольга, и он рухнул, тёмный эфир вырвался из его корпуса. Она бросила, голос дрожал от силы и теплоты:

— "А я — буря, что ломает их кости! Мы — три искры, что спалят этот мир, если он посмеет нас тронуть!"

Они стояли спина к спине, броня звенела, их смех резал воздух, и Элита подняла щит, её сенсоры сияли надеждой:

— "Мы спасём их всех — Кибертрон будет сиять, как эти поля, и ни одна тень не затмит наш свет!"

Но затем тьма пришла — десептиконы ворвались, как чёрный ураган, их "Плазменные Гарпуны" резали поля, тёмный дым поглотил золотистый свет. Арси бросилась вперёд, её клинки сверкнули, но "Ионный Лезвие" десептикона вонзилось в её грудь, её искра угасла, как звезда, что падает в пустоту. Элита крикнула, её голос дрогнул от боли:

— "Арси, нет!"

Хромия метнулась к ней, её гарпун загудел, но волна энергии Шоквейва — массивного, с бронёй, покрытой ржавыми пластинами — разорвала её броню, её искра угасла в тёмном дыму. Элита упала на колени, её щит звякнул, упав в ржавую пыль, и её голос стал шёпотом, полным слёз:

— "Вы были моим светом... я не спасла вас..."

* * *

Тьма вернулась, и Элита-1 поднялась с колен, её броня звякнула, изумрудные сенсоры вспыхнули решимостью. Шоквейв шагнул ближе, его "Астральный Дезинтегратор" загудел, и она крикнула, голос дрожал от ярости и слёз:

— "Я не знаю, спасу ли я этот мир, Шоквейв, но за Арси, за Хромию — я выжгу вас до ржавого пепла!"

Она бросилась вперёд, "Зеркальный Щит" вспыхнул, отражая его залп — энергия рикошетом ушла в дронов, их корпуса треснули, тёмный дым валил из разломов. Элита метнула щит, диск закружился, резанув броню Шоквейва, и он отступил, его сенсор мигнул. Но тьма сгустилась — десептиконы наступали, их клинки и гарпуны резали воздух, окружая её. Она сжала кулаки, её голос стал шёпотом, полным трагичности:

— "Мой щит — это зеркало их смерти, но в его отражении я вижу только их... и себя, что всё ещё борется."

Элита-1 стояла среди дымящихся руин Разрушенного Кольца, её золотисто-розовая броня, покрытая тёмными шрамами, отражала тусклый свет ржавых шпилей, что торчали из земли, как сломанные кости. Туман, густой и едкий, пропитанный запахом горелого металла и эфира, клубился вокруг, а гул фабрик резал тишину, как молот, бьющий по умирающей стали. Её изумрудные сенсоры мигали, выхватывая из мрака десептиконов — массивных, угловатых, с бронёй, усеянной шипами и ржавыми потёками, их алые визоры сияли хищным блеском. Она сжимала "Зеркальный Щит", его грани дрожали, отражая свет и энергию, и голос её, твёрдый, но дрожащий от усталости, прорезал тьму:

— "Сколько ещё я должна держать этот ржавый мир на своих плечах? Сколько ещё я должна терять, чтобы он не стал могилой для всех нас?"

Шоквейв шагнул ближе, его массивная броня гудела, а "Астральный Дезинтегратор" выплюнул волну энергии, что резала землю, оставляя за собой запах расплавленного металла. Элита бросилась в сторону, её щит вспыхнул, отражая удар — энергия рикошетом ушла в дронов, их корпуса треснули, тёмный дым валил из разломов. Но прошлое вспыхнуло в её сенсорах, как старая видеозапись, оживая в золотом свете, что резал мрак её настоящего.

* * *

Кибертрон сиял под золотым небом, его шпили из "Кристаллического Спектра" переливались, отражая свет двух солнц, что заливали мир теплом и жизнью. Элита бежала через тренировочную арену Иакона — огромное поле, выложенное плитами из "Энергонного Сплетения", что гудели под ногами, питая её искру. Её броня, ещё новая, сияла золотисто-розовым светом, а рядом шагали Арси и Хромия, их голоса звенели, как звон металла в кузне.

Арси, быстрая и лёгкая, крутила в руках "Кинетические Клинки", их лезвия гудели, питаясь её искрой. Она метнулась к тренировочному дрону — его броня, гладкая и серебристая, сияла, а "Плазменные Ланцеты" резали воздух. Арси увернулась, её клинки сверкнули, разрезав дрона пополам, и она крикнула, её сенсоры мигнули озорством:

— "Элита, смотри, как я режу ветер! Или ты всё ещё возишься с этим ржавым щитом?"

Элита усмехнулась, её броня звякнула, когда она подняла "Зеркальный Щит", его грани дрожали, отражая свет. Она шагнула к дрону, что мчался к ней, его ланцеты резали воздух, оставляя за собой запах озона. Щит вспыхнул, отражая залп — энергия рикошетом ушла в дрона, его корпус треснул, тёмный дым валил из разломов. Она бросила, голос дрожал от теплоты и вызова:

— "Мой щит — это зеркало твоей глупости, Арси! Хромия, покажи ей, как ломать, а не резать!"

Хромия, массивная и непреклонная, шагнула вперёд, её "Гравитонный Гарпун" загудел в руках. Она направила его на дрона, волна гравитации хлынула к нему, смяв его броню, как ржавую фольгу, и он рухнул, тёмный эфир вырвался из корпуса. Она фыркнула, её сенсоры мигнули с насмешкой:

— "Вы обе — ржавые болтушки! Я — буря, что раздавит их, пока вы играете в догонялки!"

Их наставник, старый автобот по имени Магнус, шагнул вперёд, его броня, покрытая золотыми пластинами, сияла мудростью. Он поднял "Энергонный Молот", его голос прогремел, полный силы:

— "Элита, Арси, Хромия — вы три искры, что выкуют наше будущее. Щит, клинки, гарпун — вы едины, как Кибертрон един под солнцами."

Они сражались вместе, их броня звенела, их смех резал воздух, и Элита чувствовала — они были её семьёй, её светом. Но затем тьма пришла — десептиконы ворвались в Иакон, их "Плазменные Гарпуны" резали поля, тёмный дым поглотил золотистый свет. Первое столкновение было хаосом — Элита бросилась вперёд, её щит вспыхнул, отражая залп десептикона, чья броня, покрытая шипами, гудела от "Гравитонных Двигателей". Арси метнулась к другому, её клинки сверкнули, но "Ионное Лезвие" вонзилось в её грудь, её искра угасла, как звезда, что падает в пустоту. Элита крикнула, её голос дрогнул от боли:

— "Арси, держись!"

Хромия бросилась к ней, её гарпун загудел, но волна энергии от Шоквейва — его броня, покрытая ржавыми пластинами, сияла алыми жилами — разорвала её броню, её искра угасла в тёмном дыму. Элита упала на колени, её щит звякнул, упав в ржавую пыль, и её голос стал шёпотом, полным слёз:

— "Я не спасла вас... мои сёстры..."

* * *

Тьма вернулась, и Элита-1 поднялась, её броня звякнула, изумрудные сенсоры вспыхнули решимостью. Шоквейв шагнул ближе, его "Дезинтегратор" загудел, и она крикнула, голос дрожал от ярости и слёз:

— "Ты не заберёшь их память, Шоквейв! Этот щит — их свет, и я выжгу тебя, даже если останусь одна!"

Она бросилась вперёд, "Зеркальный Щит" вспыхнул, отражая его залп — энергия рикошетом ушла в дронов, их корпуса треснули, тёмный дым валил из разломов. Элита метнула щит, диск закружился, резанув броню Шоквейва, и он отступил, его сенсор мигнул. Но тьма сгустилась — десептиконы наступали, их клинки и гарпуны резали воздух, окружая её. Она сжала кулаки, её голос стал шёпотом, полным трагичности:

— "Я училась держать этот мир, но он сломал меня... Арси, Хромия, простите, что я всё ещё дышу."

Элита-1 стояла на ржавом плато Разрушенного Кольца, её золотисто-розовая броня, изрезанная тёмными шрамами, дрожала под ударами ветра, что нёс ржавую пыль и запах горелого металла. Туман, густой и едкий, клубился вокруг, а гул фабрик резал тишину, как ржавый нож по стальной плите. Её изумрудные сенсоры пылали, выхватывая из мрака десептиконов — угловатых громил с бронёй, усеянной шипами, их алые визоры сияли хищным блеском. Она сжимала "Зеркальный Щит", его дрожащие грани отражали свет и энергию, и её голос, резкий, как удар молота, прорезал тьму:

— "Хватит, сукины дети! Я не сломаюсь, даже если весь этот ржавый мир рухнет мне на башку!"

Боль грызла её искру, как ржавая кислота — Арси, Хромия, их смех, их свет угасли в тёмной бездне войны, оставив её одну с этим проклятым щитом. Но она не сдавалась — её опыт, её ум, её лидерская сталь были выкованы в тех золотых днях, и она несла их, как оружие, что могло либо спасти, либо выжечь всё вокруг. Шоквейв шагнул ближе, его массивная броня гудела, а "Астральный Дезинтегратор" выплюнул волну энергии, что резала ржавую землю, оставляя за собой запах озона и расплавленного металла.

— "Пошёл ты, Шоквейв!" — рявкнула Элита, бросаясь в сторону. "Зеркальный Щит" вспыхнул, отражая залп — энергия рикошетом ушла в дронов, их корпуса треснули, тёмный дым валил из разломов, как кровь из рваной раны. Она метнула щит, диск закружился вихрем, его грани резали броню дрона, как лазерный клинок, и он рухнул, ржавые обломки разлетелись по плато.

Но десептиконы наступали — их "Плазменные Гарпуны" шипели, выплевывая раскалённые сгустки, а дроны, чьи "Гравитонные Двигатели" гудели, как рой ржавых ос, бросились к ней, когти рвали землю. Элита увернулась, её броня звякнула, когда коготь резанул воздух, высекая искры. Она заметила в тени выживших — два автобота, сгорбленные, их броня покрыта ржавыми пятнами, прятались за обугленным остовом. Один из них, худой, с треснувшей рукой, поднял сенсоры, голос его дрожал:

— "Элита... мы не продержимся... они раздавят нас!"

Она бросилась к ним, её шаги звенели по ржавому металлу, и голос её стал громче, полным властной силы:

— "Докажи, что твоя искра ещё жива, ржавый! Я вытащу вас, даже если мне придётся выжечь этих ублюдков до последнего болта!"

Она схватила его за руку, рывком подняла на ноги, и метнула взгляд на второго — массивного, с бронёй, покрытой тёмными потёками. Его сенсоры мигнули, и он пробормотал:

— "Я Танкер... мы думали, ты сгинула, как Арси и Хромия..."

Элита сжала кулаки, её сенсоры вспыхнули, и голос её дрогнул от боли, но стал твёрже:

— "Они не сгинули, мать их, они во мне! Их свет — это мой щит, и я не дам вам сдохнуть, как собакам!"

Тьма сгустилась, и Шоквейв метнул "Дезинтегратор" — волна энергии хлынула к ним, резанув плато. Элита бросилась вперёд, "Зеркальный Щит" вспыхнул, отражая удар — энергия рикошетом ушла в дронов, их корпуса разлетелись, тёмный дым закружился вихрем. Она крикнула, голос дрожал от ярости:

— "Танкер, держи их сзади! Тощий, бери гарпун с того дрона — мы выжжем их из этого ржавого ада!"

Танкер бросился к обломкам, его броня звякнула, и он вырвал "Плазменный Гарпун" из разорванного корпуса. Тощий, чьи сенсоры мигали от страха, метнулся к дрону, выдернув ржавое орудие, его голос дрожал:

— "Я... я попробую!"

Элита метнула щит, диск закружился, резанув броню Шоквейва — его сенсор мигнул, тёмный дым валил из трещины. Она бросилась к нему, её броня звякнула, когда "Ионное Лезвие" десептикона резануло воздух, высекая искры. Она увернулась, её кулак врезался в его броню, треснув шипы, и она крикнула, голос полный ярости и слёз:

— "За Арси, за Хромию — я выжгу вас, проклятые твари!"

Танкер выстрелил из гарпуна, раскалённый сгусток резанул дрона, его корпус треснул, тёмный эфир вырвался наружу. Тощий, дрожа, выстрелил — плазма ушла в небо, но Элита бросилась к нему, её рука сжала его плечо, голос стал твёрже:

— "Целься, ржавый! Я не для того тащила вас, чтобы вы промахивались!"

Она схватила щит, вернувшийся к ней, и метнула его снова — диск закружился, резанув броню Шоквейва, и он отступил, его голос резанул воздух:

— "Твоя борьба бесполезна, Элита. Тени заберут вас всех."

Элита сжала кулаки, её сенсоры пылали, и голос её стал громче, полным властной силы и трагичности:

— "Бесполезна? Я держала этот щит, когда теряла сестёр, когда теряла всё, и я держу его ради них — ради тех, кто ещё дышит! Ты не сломаешь меня, Шоквейв, даже если мне придётся выжечь этот мир до ржавого ядра!"

Десептиконы наступали, их клинки и гарпуны резали воздух, но Элита стояла впереди, её щит сиял, её ум и опыт выковывали путь через тьму. Она справлялась с болью, как справлялась с войной — яростно, умно, неся свет тем, кто ещё мог идти за ней, даже если её искра дрожала под тяжестью потерь.

Элита-1 стояла среди ржавых обломков Разрушенного Кольца, её золотисто-розовая броня, покрытая тёмными шрамами, дрожала под порывами ветра, что нёс ржавую пыль и едкий запах горелого металла. Туман, густой и липкий, клубился вокруг, а гул фабрик резал тишину, как ржавый нож по стальной плите. Её изумрудные сенсоры пылали, выхватывая из мрака десептиконов — их угловатые силуэты, усеянные шипами, двигались в тени, алые визоры сияли хищным блеском. Она сжимала "Зеркальный Щит", его дрожащие грани отражали тусклый свет, и голос её, резкий и полный усталой ярости, прорезал тьму:

— "Я выжгу вас всех, проклятые твари! Этот ржавый мир не сломает меня, даже если мне придётся держать его на своих плечах до последнего вздоха!"

Боль грызла её искру, как ржавая кислота, но она стояла твёрдо — её одержимость борьбой с десептиконами была не просто долгом, а цепью, что связывала её с прошлым, с утратой, что выжгла её душу до костей. Шоквейв шагнул ближе, его "Астральный Дезинтегратор" загудел, выпуская волну энергии, что резала землю, оставляя за собой запах озона. Элита бросилась в сторону, её щит вспыхнул, отражая удар — энергия рикошетом ушла в дронов, их корпуса треснули, тёмный дым закружился вихрем. Но её разум унёсся назад, в золотые дни, где её трагедия родилась.

Кибертрон сиял под золотым небом, его шпили из "Кристаллического Спектра" переливались, отражая свет двух солнц. Элита шагала через тренировочную арену Иакона, её броня сияла золотисто-розовым светом, а рядом шли Арси и Хромия — её сёстры по искре. Но был ещё один — их младший брат, Лайтспид, юный автобот с бронёй цвета расплавленного солнца, чьи сенсоры сияли надеждой. Он был их светом, их будущим — гениальный механик, чьи "Солнечные Резонаторы" могли питать целые города, его мечты о мире без войны грели её искру.

— "Элита, смотри!" — крикнул Лайтспид, его голос звенел, как звон металла под молотом. Он поднял "Резонатор" — тонкий диск, что гудел, испуская золотые волны энергии, освещая поле. — "С этим мы построим новый Кибертрон!"

Элита улыбнулась, её сенсоры мигнули теплотой, и она шагнула к нему, положив руку на его плечо:

— "Ты — наше будущее, Лайтспид. Мы с Арси и Хромией будем держать щиты, пока ты строишь этот мир."

Но тьма пришла слишком скоро. Десептиконы ворвались в Иакон, их "Плазменные Гарпуны" резали поля, тёмный дым поглотил золотистый свет. Элита бросилась вперёд, её щит вспыхнул, отражая залпы, Арси метнулась к врагу, её "Кинетические Клинки" сверкнули, но "Ионное Лезвие" вонзилось в её грудь, её искра угасла. Хромия шагнула к ней, её "Гравитонный Гарпун" загудел, но волна энергии Шоквейва разорвала её броню, её искра угасла в тёмном дыму. Элита крикнула, её голос дрогнул:

— "Нет! Не вы!"

Но худшее ждало впереди. Лайтспид бросился к ней, его "Резонатор" сиял, пытаясь создать щит, но десептикон — массивный, с бронёй, покрытой шипами — вонзил "Плазменный Гарпун" в его грудь. Золотой свет угас, его искра взорвалась, как солнце, что падает в пустоту, и Элита упала на колени, её щит звякнул, упав в ржавую пыль. Она закричала, голос её разорвал тишину:

— "Лайтспид! Ты был нашим светом, мать твою, почему я не спасла тебя?!"

Её личная трагедия родилась в тот день — потеря Арси и Хромии была ударом, но смерть Лайтспида выжгла её душу. Он был её младшим братом, её надеждой на мир без войны, и десептиконы украли его, как украли её веру. Она поклялась уничтожить их всех — не ради мести, а ради того, чтобы их тьма не поглотила то будущее, что он мечтал построить.

Тьма вернулась, и Элита-1 поднялась, её броня звякнула, изумрудные сенсоры вспыхнули решимостью. Она бросилась к Шоквейву, её щит вспыхнул, отражая его залп — энергия рикошетом ушла в дронов, их корпуса разлетелись, тёмный дым закружился вихрем. Она крикнула, голос дрожал от ярости и слёз:

— "Ты не заберёшь их мечты, Шоквейв! Лайтспид хотел света, и я выжгу вас всех, чтобы он не умер зря!"

Её опыт выковал её — она знала их тактику, их оружие, их слабости. Она метнула щит, диск закружился, резанув броню Шоквейва, и он отступил, его сенсор мигнул. Но тьма сгустилась — десептиконы наступали, их "Гравитонные Двигатели" гудели, когти рвали землю. Элита бросилась к Танкеру и Тощему, её голос стал громче, полным властной силы:

— "Танкер, держи их сзади, мать вашу! Тощий, стреляй, или я выжгу тебе сенсоры!"

Она справлялась с болью, направляя её в бой — каждая утрата, каждая слеза подпитывала её решимость. Орион и Мегатрон? Она видела в них союзников, но не доверяла до конца — Орион был слишком мягким, Мегатрон слишком яростным, и оба могли стать инструментами её войны. Она пробормотала, голос стал тише, полным сомнения:

— "Орион, Мегатрон... вы — искры, что могут зажечь или спалить всё. Но я не отдам вам свой щит, пока не увижу, что вы стоите того."

"Тени Прайма" были для неё загадкой — древнее зло, что шептало в тьме. Она не видела в них спасения, только угрозу, что могла поглотить Кибертрон, как десептиконы поглотили её семью. Её голос стал шёпотом, полным трагичности:

— "Тени Прайма... вы — ржавчина на нашей душе, но я не знаю, можно ли вас выжечь без того, чтобы сжечь нас всех."

Её прошлое влияло на каждое решение — боль за Арси, Хромию и Лайтспида была её топливом, её щитом, её клинком. Она бросилась вперёд, её броня звякнула, щит резанул дрона, и она крикнула, голос дрожал от силы:

— "Я потеряла их, но я не потеряю этот мир! За Лайтспида — я выжгу вас всех!"

Тьма сгустилась, десептиконы наступали, но Элита стояла, её щит сиял, её ум и опыт находили выход, её боль была её силой — трагичной, но несгибаемой.

Элита-1 бежала через ржавые равнины Разрушенного Кольца, её золотисто-розовая броня звенела под ударами ветра, что нёс ржавую пыль и едкий запах горелого металла. Туман, густой и липкий, клубился вокруг, а гул фабрик резал тишину, как ржавый клинок по стальной плите. Её изумрудные сенсоры пылали, выхватывая из мрака десептиконов — угловатые тени с шипастой бронёй, их алые визоры сияли хищным блеском. Она сжимала "Зеркальный Щит", его грани дрожали, отражая свет и энергию, и голос её, резкий и полный яростной усталости, прорезал тьму:

— "Докажи, что ты не пустая ржавая болтовня, Шоквейв! Я выжгу вас всех, даже если мне придётся держать этот щит до последнего ржавого вздоха!"

Шоквейв шагнул ближе, его "Астральный Дезинтегратор" загудел, выпуская волну энергии, что резала землю. Элита метнулась в сторону, её щит вспыхнул, отражая удар — энергия рикошетом ушла в дронов, их корпуса треснули, тёмный дым закружился вихрем. Она бросилась вперёд, её броня звякнула, и щит закружился, резанув броню Шоквейва — он отступил, сенсор мигнул. Но её разум кипел, мысли о прошлом и настоящем резали её искру, как ржавые осколки.

Элита-1 стояла на ржавом плато Разрушенного Кольца, её золотисто-розовая броня, покрытая тёмными шрамами, тускло сияла под чёрным небом, где ветер гнал ржавую пыль, пропитанную запахом горелого металла и эфира. Туман, густой и липкий, клубился вокруг, а гул фабрик резал тишину, как ржавый клинок, вонзающийся в стальную плиту. Её изумрудные сенсоры пылали, выхватывая из мрака десептиконов — угловатые тени, чья броня, усеянная шипами и ржавыми потёками, двигалась в тени, их алые визоры сияли хищным блеском. Она сжимала "Зеркальный Щит", его дрожащие грани отражали свет и энергию, и её голос, резкий, полный яростной усталости, прорезал тьму:

— "Вы, ржавые ублюдки, думаете, я сдамся? Я выжгу вас всех, даже если этот мир рухнет мне на башку!"

Но её разум был далеко — в прошлом, в эхе новостей и шепотах знакомых, что складывались в мозаику её недоверия к Ориону Паксу и Мегатрону. Это недоверие было не просто капризом — оно было выковано в огне утрат, предательств и неоднозначных историй, что доходили до неё через ржавые каналы Сопротивления и обрывистые рассказы тех, кто видел их в деле.

Элита сжала кулаки, её броня звякнула, и голос её стал тише, полным холодной горечи, когда она пробормотала сама себе:

— "Орион и Мегатрон... эти ржавые искры — либо свет, что выведет нас из тьмы, либо пожар, что спалит всё, что я ещё держу в своих руках. Я не верю им, потому что видела, как такие, как они, ломают всё, что мне дорого."

Её недоверие к Ориону Паксу начиналось с шепотков, что доходили до неё ещё в золотые дни, когда она сражалась в Сопротивлении, а он был лишь архивариусом в Иаконе. Старый Танкер, её товарищ с бронёй, покрытой ржавыми пятнами, однажды рассказал ей за ржавым столом в убежище, как видел Ориона в зале архивов. "Он стоял там, среди кристаллических записей," — говорил Танкер, его голос дрожал от смеси уважения и тревоги, — "глаза сияли, как у того, кто читает будущее, но он слишком мягкий, Элита. Говорил о мире, о единстве, пока десептиконы резали наши поля. Я видел, как он спорил с Трионом, но не поднял клинка, когда пришло время." Элита тогда фыркнула, её сенсоры мигнули раздражением:

"Мягкость — это ржавчина, что гниёт в бою. Если он не может держать щит, как я поверю, что он не сломается, когда тьма сожмёт нас всех?"

Новости только усиливали её сомнения. Слухи о том, как Орион искал "Эхо Искры", доходили до неё через обрывистые передачи Сопротивления — он был мечтателем, что копался в прошлом, пока настоящее горело. Она видела в нём идеалиста, чья вера в добро была слепой, как золотой свет тех дней, что ослепил её перед падением Лайтспида. Её голос стал шёпотом, полным тоски:

— "Он хочет спасать, но я видела, как такие мечты разбиваются о ржавую реальность. Я не могу доверить ему свой щит — не пока он не докажет, что его слова — не пустой эфир."

Мегатрон был другой тенью — яростной, рвущейся, как буря, что могла либо выжечь врагов, либо спалить всё вокруг. Её знакомый, Тощий, худой автобот с треснувшей рукой, однажды рассказал ей, как видел Мегатрона в шахтах Каона, ещё до того, как война стала их судьбой.

"Он был там, среди ржавых цепей," — говорил Тощий, его сенсоры мигали тревогой, — "его голос резал тьму, как клинок, он кричал о свободе, но его кулаки ломали всё, что попадалось под руку. Стражи падали, но и стены шахт трескались под его яростью." Элита сжала кулаки, её голос стал громче, полным злости:

— "Свобода? Я знаю эту ярость — она сожгла Лайтспида, когда такие, как он, не видели дальше своего гнева. Мегатрон — ржавый клинок, что режет без разбора, и я не отдам ему свою веру, пока не увижу, что он не сломает нас всех."

Её недоверие было логичным — Орион и Мегатрон были двумя крайностями, что могли разорвать Кибертрон, как разорвали её семью. Орион был слишком мягким, чтобы держать щит против десептиконов, Мегатрон — слишком яростным, чтобы видеть свет за тьмой. Она видела в них союзников, но не друзей — инструменты, что могли либо помочь ей спасти Кибертрон, либо стать её новой утратой. Её мотивы были глубже, чем просто война — она боялась, что их ошибки повторят её собственные, когда она не спасла Арси, Хромию и Лайтспида. Она пробормотала, голос дрожал от сомнения и боли:

— "Я потеряла их, потому что верила в свет, что не выдержал тьмы. Эти двое — искры, что могут зажечь или спалить всё. Я не доверю им, пока не увижу, что их путь — не дорога к новой могиле."

Элита бросилась вперёд, её броня звякнула, когда "Плазменный Гарпун" дрона резанул воздух, высекая искры из ржавой земли. Она метнула "Зеркальный Щит", диск закружился вихрем, его грани резали броню дрона, как раскалённый клинок, и он рухнул, тёмный дым валил из разломов. Шоквейв шагнул ближе, его "Дезинтегратор" загудел, и волна энергии хлынула к ней. Она увернулась, её "Эхо-Коготь" сверкнул, вонзаясь в броню дрона, что мчался сзади — тварь треснула, тёмный эфир вырвался наружу. Элита крикнула, голос дрожал от ярости:

— "Вы думаете, я сломаюсь? Я держала этот щит, когда теряла всё, и я выжгу вас, даже если останусь одна!"

Танкер и Тощий стояли позади, их гарпуны резали дронов, и Элита бросила взгляд на них, её голос стал громче, полным властной силы:

— "Танкер, мать твою, бей точнее! Тощий, если промахнёшься ещё раз, я выжгу тебе сенсоры! Мы не сдадимся этим ржавым ублюдкам!"

Её недоверие к Ориону и Мегатрону было её щитом — она не могла позволить себе слепую веру, как тогда, когда Лайтспид погиб, веря в её защиту. Она была лидером, что выковала себя в огне утрат, и её действия — быстрые, точные, яростные — отражали её ум и её боль. Она метнула щит, диск закружился, резанув броню Шоквейва, и он отступил, его голос резанул воздух:

— "Ты цепляешься за тени прошлого, Элита. Они поглотят тебя."

Элита сжала кулаки, её сенсоры пылали, и голос её стал громче, полным трагичности и упрямства:

— "Моё прошлое — это мой клинок, Шоквейв. Орион и Мегатрон могут быть светом или тьмой, но я не отдам им свою душу, пока не увижу, что они стоят моего доверия. Я выжгу вас всех — за Лайтспида, за сестёр, за Кибертрон!"

Тьма сгустилась, десептиконы наступали, но Элита стояла, её щит сиял, её опыт и боль направляли её — лидер, что не доверяла слепо, но сражалась яростно, чтобы свет её семьи не угас в ржавой пустоте.

До встречи с Орионом и Мегатроном Элита была "Щитом Сопротивления" — лидером отрядов, что держали линию против десептиконов. Она вела Танкера и Тощего, её голос был их якорем:

"Держитесь, ржавые! Я не для того выжгла их дронов, чтобы вы сдохли!"

Её отношения с бойцами были твёрдыми, но теплыми — она была их сталью, их надеждой, что не гасла даже в тёмных ночах.

Элита бросила взгляд в тьму, где Нокаут и Рэтч могли быть. Она пробормотала, голос дрожал от уважения и раздражения:

— "Нокаут — циничный ублюдок, но его ум остёр, как мои когти. Рэтч — ржавая душа, что чинит всё, даже меня. Они оба — тени шахт, но я уважаю их за это."

Её отношение к их цинизму было смешанным — она видела в них отражение своей боли, но их сила была ей нужна.

Тьма сгустилась, и Элита сжала щит, её голос стал тише, полным страха:

— "Я боюсь, что их свет угаснет, как Лайтспида... что я останусь одна, держа ржавый щит над могилой Кибертрона."

Её слабость была в её одиночестве — потеря семьи оставила её уязвимой, её искра дрожала под тяжестью вины, что она не спасла их.

Танкер выстрелил, и Элита крикнула: "Бей, мать твою!" Её присутствие меняло их — Орион видел в ней силу, что могла укрепить его веру, Мегатрон — вызов, что резал его ярость. Она была их зеркалом, их испытанием, её голос был громче:

— "Вы двое — ржавые искры, что могут либо зажечь, либо спалить нас. Докажите, что вы не пустышки!"

Десептиконы наступали, их клинки резали воздух, и Элита бросилась вперёд, её щит вспыхнул, отражая залп. Она понимала — скоро ей придётся выбрать: довериться Ориону и Мегатрону или идти одной, рискуя всем ради Лайтспида, Арси и Хромии. Её голос стал шёпотом, полным решимости:

— "Я найду Камеру Эха, даже если мне придётся выжечь этот мир. Их свет — моя судьба, и я не отдам его теням."

Тьма, словно вихрь, закружилась вокруг, её искра пылала, а Элита стояла на пороге выбора, который определит её судьбу — путь, полный трагизма, но непоколебимый.

Элита-1 пробиралась через ржавые улицы Разрушенного Кольца, её золотисто-розовая броня, покрытая тёмными шрамами, скрипела под порывами ветра, что нёс ржавую пыль и едкий запах горелого металла. Туман, густой и липкий, клубился вокруг, цепляясь за её броню, как призраки прошлого, а гул фабрик резал тишину, словно ржавый клинок, вонзающийся в сталь. Её изумрудные сенсоры пылали, выхватывая из мрака очертания ржавых шпилей и обугленных остовов, что торчали из земли, как кости павшего мира. Она сжимала "Зеркальный Щит", его дрожащие грани отражали тусклый свет, и её голос, резкий, полный яростной усталости, прорезал тьму:

— "Где ты, Нокаут, ржавый ублюдок? Я выжгу этот проклятый город, если не найду тебя!"

Её шаги звенели по ржавому металлу, каждый звук отдавался эхом в пустоте, но она знала — Нокаут был где-то здесь, его тень мелькала в рассказах выживших. Она искала его не ради дружбы, а ради ответов — его цинизм и прошлое могли быть ключом к Камере Эха, к той надежде, что Лайтспид однажды видел в её руках. Но путь был тернистым, и тьма готовила ей ловушки.

Элита шагнула к разрушенной мастерской, её сенсоры поймали движение — трансформер, худой, с бронёй, покрытой ржавыми пятнами, выскользнул из тени. Его сенсоры мигнули, голос дрожал от страха:

— "Элита? Я Спрокет. Слышал, ты ищешь Нокаута. Он был здесь, но..."

Она бросилась к нему, её броня звякнула, и голос её стал громче, полным властной тревоги:

— "Говори, ржавый! Где он? И не вздумай юлить, или я выжгу тебе правду из сенсоров!"

Спрокет отступил, его сенсоры сузились:

— "Он отверг Квинтессонов после того, как они вырезали его учеников. Я видел его в мастерской — он говорил о Камере Эха, о том, что она может сломать их машины. Но тени забрали его — или он сам ушёл."

Элита сжала кулаки, её щит звякнул, и голос её стал тише, полным холодной ярости:

— "Отверг их? Значит, он знает больше, чем я думала. Где эта мастерская?"

Но тьма ответила рёвом — "Жнецы Ржавчины" вырвались из тумана, их ленты жидкого металла закружились вихрем, шипы резали воздух, оставляя следы алого света. Элита бросилась в сторону, её щит вспыхнул, отражая удар — лента треснула, тварь рухнула, шипя. Она крикнула, голос дрожал от злости:

— "Проклятые твари! Вы не остановите меня!"

Спрокет бросился к ней, его голос стал громче:

— "Это не всё! Есть предатель — он продал Нокаута Квинтессонам!"

Элита метнулась к нему, её "Эхо-Коготь" сверкнул, и она схватила его за броню, голос её стал резким:

— "Кто, мать твою? Назови имя, или я выжгу его из тебя!"

Спрокет задрожал, но тьма сгустилась — трансформер, массивный, с бронёй, покрытой тёмными потёками, шагнул из тумана, его "Плазменный Гарпун" загудел. Это был Танкер, её товарищ, но его сенсоры сияли холодным блеском предательства. Он бросил, голос дрожал от цинизма:

— "Прости, Элита. Квинтессоны обещали мне свободу. Нокаут у них — в их ржавой клетке."

Элита отпустила Спрокета, её щит вспыхнул, и голос её стал громче, полным ярости и боли:

— "Танкер, сукин сын! Ты продал нас? После всего, что мы прошли?"

Она бросилась вперёд, её щит закружился, отражая залп гарпуна — энергия рикошетом ушла в "Жнеца", его лента треснула, и он рухнул. Танкер метнулся к ней, его кулак резанул воздух, но Элита увернулась, её "Эхо-Коготь" вонзился в его броню, тёмный эфир вырвался из трещины. Она крикнула, голос дрожал от злости:

— "Ты ржавый предатель! За Лайтспида, за сестёр — я выжгу тебя!"

Танкер упал, его сенсоры угасли, и Элита бросилась к мастерской, её шаги резали тьму, как клинок. Она ворвалась внутрь — стены дрожали от гула "Кузни Разлома", её молоты били с глухим стуком, а "Энергонные Резонаторы" искрили золотистым светом. Рэтч лежал в углу, его искра угасла, но рядом была панель — "Скальпельный Регистратор" Нокаута, его записи сияли на экране. Элита метнула "Эхо-Коготь", высекая данные, и её сенсоры вспыхнули: Нокаут отверг Квинтессонов, когда они вырезали его учеников, его цинизм родился в шахтах, где он видел, как ржавчина гасит свет.

Элита сжала щит, её голос стал тише, полным холодной горечи:

— "Орион и Мегатрон... я не доверяю этим ржавым искрам, потому что их слова — это эхо, что я уже слышала, и оно разбилось о тьму."

Её недоверие к Ориону родилось из конкретных событий — Спрокет однажды рассказал ей, как Орион, ещё архивариус, стоял перед Советом в Иаконе, его голос дрожал от веры:

"Мы можем объединить Кибертрон, если будем говорить, а не сражаться." Но десептиконы ворвались в тот же день, и Орион не поднял клинка, пока Арси и Хромия падали. Элита видела в этом слабость — его мягкость была ржавчиной, что могла погубить её брата, Лайтспида, чья вера в мир разбилась о гарпун десептикона. Она пробормотала, голос дрожал от боли:

— "Он говорит о мире, но я видела, как такие слова гаснут, когда тьма режет искры. Я не верю ему, пока он не докажет, что его вера — не ржавая иллюзия."

Мегатрон был другой тенью — Тощий поведал ей, как шахтёр Мегатрон кричал в Каоне:

"Свобода — это наш клинок!" Его кулаки ломали стражей, но стены шахт трескались, хороня тех, кого он хотел спасти. Элита видела в нём себя — её ярость за Лайтспида, но она знала, как такая сила становится ржавым пожаром, что спалил её семью. Она бросила взгляд в тьму, голос стал громче, полным злости:

— "Мегатрон — ржавый вихрь, что режет без разбора. Я видела, как его слова о свободе стали могилой для Лайтспида. Он может быть союзником, но я не отдам ему свою веру — он слишком похож на тьму, что я ненавижу."

Её недоверие было выковано в этих моментах — Орион был слишком мягким, его слова о мире не спасли её сестёр, а Мегатрон был слишком яростным, его сила напоминала десептиконов, что убили её брата. Она видела в них потенциал, но не могла довериться — её искра, выжженная утратой, требовала доказательств, что их путь не станет её новой трагедией.

Элита бросилась к панели, её "Эхо-Коготь" вырвал данные — Нокаут был в плену Квинтессонов, его цинизм был щитом против их тьмы. Она метнула щит, диск закружился, резанув "Жнеца", что вырвался из тьмы, и крикнула, голос дрожал от ярости:

— "Ты не сломаешь меня, Шоквейв! Нокаут знает Камеру — и я выжгу вас всех, чтобы найти его!"

Тьма сгустилась, десептиконы наступали, их гарпуны резали воздух, но Элита стояла, её щит сиял, её разум и боль направляли её — лидер, что искала правду, не доверяя слепо, но готовая сражаться до последнего ржавого вздоха.

Элита-1 стояла в полумраке разрушенной мастерской Разрушенного Кольца, её золотисто-розовая броня, исцарапанная тенями боя, скрипела под напором ветра, пропитанного запахом горелого металла и едкой пыли. Туман, плотный и цепкий, клубился вокруг, лип к её доспехам, а далёкий гул фабрик разрывал тишину, как раскаты грома в стальной пустыне. Изумрудные сенсоры пылали, выхватывая из мглы остовы шпилей и обугленные каркасы, торчащие из земли, словно скелеты забытого мира. В руках она сжимала "Зеркальный Щит", его мерцающие грани ловили слабый свет, и голос её, резкий, полный яростной усталости, разнёсся в темноте:

— "Нокаут, проклятый выродок! Выходи, или я разнесу этот город к чертям!"

Её шаги гремели по железному полу, каждый удар отзывался эхом в пустоте. Она знала: Нокаут здесь, его тень мелькала в обрывках слухов. Её вело не прошлое, а цель — его цинизм и тайны могли открыть путь к Камере Эха, к той искре надежды, что Лайтспид однажды доверил ей. Но тьма уже расставляла сети.

Элита-1 шагнула к разрушенной мастерской, её золотисто-розовая броня, покрытая тёмными шрамами от бесчисленных битв, тускло поблёскивала в полумраке Разрушенного Кольца. Ветер гнал ржавую пыль, едкий запах горелого металла резал сенсоры, а густой, липкий туман обволакивал её, словно пытаясь удержать в прошлом. Изумрудные сенсоры Элиты пылали ярким светом, выхватывая из мрака очертания покосившихся шпилей и обугленных остовов зданий, торчавших из земли, как кости давно погибшего мира. В руках она сжимала "Зеркальный Щит", его дрожащие грани отражали слабый, мерцающий свет, пока она медленно продвигалась вперёд, каждый шаг отдавался гулким эхом по железному полу.

Внезапно её сенсоры уловили движение в тенях. Из мглы, пошатываясь, выскользнул трансформер — худощавый, с потрёпанной бронёй, покрытой пятнами коррозии, словно ржавчина пожирала его изнутри. Его жёлтые сенсоры мигнули, выдавая смесь страха и усталости, а голос, хриплый и дрожащий, нарушил тишину:

— "Элита? Я Спрокет. Слышал, ты ищешь Нокаута. Он был тут недавно, но… Ретч… он мёртв. Пытался выйти на Ориона и Мегатрона."

Элита замерла на месте. Её броня звякнула от резкого напряжения, а "Зеркальный Щит" в её руках слегка дрогнул, отражая тусклый свет. Её голос, властный и резкий, но с едва уловимой ноткой тревоги, прорезал воздух:

— "Мёртв? Как это случилось? Выкладывай всё, Спрокет, и не смей утаивать!"

Спрокет отступил на шаг, его сенсоры сузились от страха перед её гневом. Он нервно сжал кулаки, пытаясь собраться с мыслями, и заговорил, его голос дрожал, выдавая ужас пережитого:

— "Квинтессоны поймали его в ловушку. Ретч… он был упрямым, ты знаешь. Решил, что сможет передать сигнал через старую сеть, рассказать Ориону и Мегатрону о Камере Эха. Он думал, это даст нам шанс. Но тени Прайма… они перехватили его сигнал. Выследили его, как добычу."

Элита сжала кулаки, её броня скрипнула от напряжения, а щит в её руках задрожал сильнее, словно отражая бурю эмоций внутри неё. Она молча ждала продолжения, её сенсоры полыхали ярче, требуя правды. Спрокет сглотнул, его голос стал тише, почти шёпотом, но каждое слово падало, как удар молота:

— "Они напали внезапно. Когти вонзились в его броню, разрывая её, как бумагу. Их оружие выжгло его процессоры, системы одна за другой отключались. Он кричал… его голос резал эфир, полный боли и отчаяния. Я слышал это через сеть — хриплый, рваный звук, пока его искра не угасла. Они вырвали её, Элита. Квинтессоны оставили от него только обломки."

Элита стиснула зубы, её кулаки сжались так сильно, что суставы заскрипели. Щит в её руках вспыхнул ярче, отражая её нарастающую ярость. Её голос стал холодным, как сталь, и полным сдерживаемой боли:

— "Ретч был упрямым куском железа, но он был нашим. Мастером, что чинил нас всех, держал нас в строю. Он не заслужил такой смерти. Эти твари заплатят за него кровью, Спрокет. Клянусь своей искрой."

Спрокет кивнул, его броня слегка задрожала, но он продолжил, словно боялся остановиться:

— "Он боролся до конца. Пытался отбиться, даже когда они окружили его. Его сигнал всё ещё гудел в эфире, пока они не разорвали его броню окончательно. Последнее, что он передал, было о Камере Эха — он верил, что это наша надежда. Но тени Прайма… они не оставили ему шанса."

Элита медленно выпрямилась, её сенсоры вспыхнули ослепительным изумрудным светом, а голос загремел, полный гнева и скорби:

— "Ретч был больше, чем просто механик. Он держал нас вместе, когда всё рушилось.

За него, за Лайтспида, за всех, кто пал — я выжгу Квинтессонов до последнего их проклятого дрона. Они пожалеют, что посмели тронуть нашего."

Она сделала шаг вперёд, её броня звенела от каждого движения, а щит в её руках сиял, как маяк в темноте. Туман вокруг сгустился, но Элита не замечала его — её разум пылал жаждой мести. Спрокет отступил ещё дальше, чувствуя, как воздух вокруг неё накаляется от её решимости. Смерть Ретча стала для неё не просто утратой — это был вызов, который она приняла всем своим существом. Теперь тени Прайма и Квинтессоны стали её целью, и она не остановится, пока не выжжет их из этого мира.

Тьма сгустилась, Спрокет продолжил:

— "Нокаут бросил Квинтессонов, когда они вырезали его учеников. Говорил, Камера Эха сломает их машины. Но в Сопротивлении завёлся крыс — сдал Нокаута."

Элита рванула к нему, "Эхо-Коготь" сверкнул, схватив его за броню:

— "Кто? Назови имя, или я вырежу его из твоей платы!"

Спрокет задрожал, но ответ пришёл из мглы — тяжёлый шаг, гул оружия. Массивный трансформер, броня в тёмных потёках, вышел вперёд, "Плазменный Гарпун" загудел. Танкер, её боевой брат, но сенсоры его сияли предательским холодом. Он бросил, голос сочился цинизмом:

— "Прости, Элита. Квинтессоны дали мне выход. Нокаут у них — в их клетке."

Элита отшвырнула Спрокета, щит вспыхнул, голос её загремел от боли и гнева:

— "Танкер, мразь! Ты продал нас? После всего?!"

Она рванулась вперёд, щит закрутился, отразив выстрел гарпуна — плазма ушла в стену, разорвав её в клочья. Танкер бросился на неё, кулак рассёк воздух, но Элита уклонилась, "Эхо-Коготь" вонзился в его бок, эфир хлынул из пробоины. Она крикнула, голос дрожал:

— "За Ретча, за Лайтспида, за всех — сгори!"

Танкер рухнул, сенсоры погасли, но бой не стих. Из теней вырвались "Жнецы" Квинтессонов — дроны с когтями и шипящими лентами. Элита метнула щит, диск разрезал одного, второй прыгнул, когти полоснули её броню. Она схватила его, швырнула в стену, пробив её насквозь. Третий выстрелил — луч обжёг её плечо, но она ответила ударом когтя, разорвав его ядро.

Элита ворвалась в мастерскую, стены дрожали от ударов "Кузни Разлома", молоты гудели, "Энергонные Резонаторы" искрили золотом. В углу лежал Ретч — броня разодрана, искра угасла, рядом мигал "Скальпельный Регистратор" Нокаута. Она метнула коготь, выдернув данные: Нокаут в плену, его разум держится на грани.

Тьма ожила — десептиконы Шоквейва хлынули внутрь, гарпуны и бластеры резали воздух. Элита уклонилась от залпа, щит отбил плазму, разворот — коготь разрубил первого врага. Второй прыгнул с потолка, но она поймала его в полёте, впечатав в пол — металл треснул, эфир брызнул. Третий выстрелил в упор, луч обжёг её грудь, но она рванула вперёд, раздавив его горло.

Шоквейв появился в проёме, его глаз полыхнул:

— "Ты сломаешься, Элита."

— "Не сегодня!" — крикнула она, швырнув щит. Диск врезался в его пушку, взрыв отбросил его назад. Элита рванула к панели, выдернув координаты Нокаута.

Десептиконы наступали, но она стояла непреклонно, щит сиял, разум пылал — лидер, выкованный в драме и бое, готовая выжечь тьму ради правды.

Элита-1 ворвалась в глубины Разрушенного Кольца, её золотисто-розовая броня, исцарапанная тенями боя, звенела под напором ветра, что нёс пыль, пропитанную запахом горелого металла и едким эфиром. Туман, густой и цепкий, обволакивал её, словно живая тьма, а гул фабрик резал тишину, как раскаты грома в стальной пустыне. Её изумрудные сенсоры пылали ярким светом, выхватывая из мрака покосившиеся шпили и обугленные остовы, что торчали из земли, как кости давно мёртвого мира. В руках она сжимала "Зеркальный Щит", его мерцающие грани ловили слабый свет, и голос её, резкий, полный яростной решимости, разорвал темноту:

— "Нокаут, проклятый выродок! Выходи, или я выжгу этот гребаный город до последнего винта!"

Её шаги гремели по железному полу, каждый удар отдавался эхом в пустоте, но она знала — Нокаут где-то здесь, его тень витала в обрывках слухов и данных, что она вырвала из мастерской Ретча. Её гнала не просто месть за его смерть, а цель — Нокаут знал о Камере Эха, и его циничный разум мог стать ключом к спасению Кибертрона. Но путь был усеян ловушками, криминалом и предательством.

Элита-1, Танкер и Тощий пробивались сквозь ржавые улицы Разрушенного Кольца, где ветер завывал, словно раненый зверь, неся с собой пыль, пропитанную запахом горелого металла и едкого эфира. Туман стелился плотной пеленой, цепляясь за их броню, а гул фабрик разрывал тишину, как раскаты грома в стальной пустыне. Элита сжимала "Зеркальный Щит", его грани мерцали, отражая слабый свет разломов, и её голос, резкий, полный яростной решимости, прорезал мрак:

— "Двигайтесь, ржавые! Мы выжжем эту тьму, или я выжгу вас!"

Танкер шагал впереди, его массивная броня, покрытая тёмными потёками, гудела от напряжения, а "Плазменный Гарпун" в его руках дрожал, готовый к бою. Тощий, худой, с бронёй в пятнах коррозии, сжимал "Ионное Лезвие", его сенсоры мигали тревожным красным. Они знали: путь к Нокауту был усеян ловушками Квинтессонов, чьи тени таились в каждом углу, готовые нанести удар.

Танкер, массивный и непреклонный, возглавлял путь. Его броня, покрытая чёрными потёками масла и шрамами прошлых битв, гудела от напряжения. В его руках дрожал "Плазменный Гарпун", готовый выпустить раскалённый сгусток энергии в любого, кто осмелится встать на их пути. Тощий, худощавый и быстрый, держался чуть позади, его "Ионное Лезвие" сверкало холодным голубым светом, а сенсоры на шлеме мигали тревожным красным, улавливая малейшие признаки опасности.

Но едва они пересекли порог цеха, тьма ожила. Из теней, словно призраки, вырвались "Жнецы Квинтессонов" — механические твари, чьи тела были сплетены из извивающихся металлических лент и острых шипов. Их движения были стремительными, почти неестественными, а шипящие звуки их механизмов резали воздух, как крики умирающих машин.

Элита среагировала мгновенно. Она метнула "Зеркальный Щит" с такой силой, что он превратился в сверкающий диск смерти. Щит закружился в воздухе, издавая низкий гул, и с хрустом разрубил одного из "Жнецов" пополам. Обломки твари рухнули на пол, визжа и изрыгая искры, пока эфирная жидкость не вытекла из её разорванного корпуса. Танкер шагнул вперёд, его гарпун загудел, выпуская раскалённый плазменный заряд. Сгусток энергии врезался во второго "Жнеца", пробив его грудь и оставив дымящуюся дыру, из которой вырвался едкий пар. Тощий прыгнул с кошачьей грацией, его "Ионное Лезвие" сверкнуло, вонзившись в третью тварь. Удар был точным — лезвие пронзило её ядро, и "Жнец" рухнул, изрыгая голубоватые вспышки эфира.

Но это было лишь началом. Пол под ногами дрогнул, и из тёмных плит с оглушительным скрежетом вырвались "Когти Разлома" — механические лапы, усеянные зазубренными лезвиями, что сверкали в полумраке, как клыки хищника. Одна из лап метнулась к Элите, её остриё полоснуло по плечу, высекая сноп искр из брони. Она отскочила, щит вернулся в её руку, закружившись в защитном вихре, и с хрустом разрубил коготь пополам. Металл треснул, из обрубка хлынул эфир, заливая пол едкой лужей.

— "Проклятые ловушки!" — прорычала Элита, её голос дрожал от ярости. Она вонзила "Эхо-Коготь" — острое оружие с вибрирующим лезвием — прямо в панель управления, вделанную в стену. Панель заискрила, плиты замерли, и "Когти Разлома" с лязгом отступили обратно в свои укрытия. Но передышка длилась недолго.

Из боковых проходов донёсся новый звук — лязг цепей и низкое шипение. "Скитальцы Тени", криминальные отродья Квинтессонов, вырвались из мрака. Эти наёмники, покрытые ржавчиной и шрамами, были вооружены ржавыми гарпунами и сетями, а их горящие красные сенсоры пылали жаждой разрушения. Один из них метнул цепь, которая с визгом обвилась вокруг ноги Танкера, заставив его пошатнуться. Элита рванула к нему, её щит врезался в цепь, разрубив её на куски, а "Эхо-Коготь" с размаху вонзился в грудь "Скитальца". Тварь рухнула, её сенсоры угасли, оставив лишь дымящиеся обломки.

Танкер освободился и с рёвом бросился вперёд, его гарпун выпустил новый заряд, разнёсший голову очередного врага. Тощий метался между тенями, его лезвие сверкало молнией, оставляя за собой шлейф из разрубленных тел и искр. Но врагов становилось всё больше — "Скитальцы" окружали их, их цепи и гарпуны свистели в воздухе, словно рой разъярённых ос.

— "Они знают, что мы идём!" — крикнул Тощий, его голос дрожал от напряжения, пока он уворачивался от очередного удара.

— "Квинтессоны играют с нами, как с ржавыми пешками!" — отрезала Элита, её сенсоры пылали яростью. Она метнула щит снова, и тот закружился, разрубая сразу двух "Скитальцев". Их обломки рухнули с грохотом, но из тьмы уже выползала новая угроза.

Пол под ногами загудел, и из-под плит с рёвом вырвался "Эфирный Страж" — массивная машина, чья броня была усеяна шипами, а из её спины торчали длинные манипуляторы с клешнями. Глаза-линзы твари сверкали ядовито-зелёным светом, а из её пасти вырывался поток раскалённого пара. Танкер выстрелил из гарпуна, но плазма лишь оставила дымящуюся царапину на броне "Стража". Машина взревела, её клешня метнулась к нему, сжимая его массивный торс с такой силой, что броня затрещала.

— "Танкер!" — закричала Элита, бросаясь вперёд. Она прыгнула, "Эхо-Коготь" сверкнул, вонзившись в сочленение клешни. Металл заскрежетал, эфир брызнул из разорванного механизма, и клешня разжалась, выпуская Танкера. Тощий подскочил сзади, его лезвие вонзилось в спину "Стража", высекая сноп искр. Машина взревела, развернулась, её шипы резанули воздух, едва не задев его.

Элита метнула щит в последний раз, целясь в ядро "Стража". Диск врезался в цель, пробив броню, и тварь замерла, её глаза-линзы погасли. С оглушительным грохотом машина рухнула, подняв облако пыли и эфирного пара. Тишина опустилась на фабрику, но она была обманчивой — где-то в глубине туннелей уже раздавались новые звуки: лязг металла, шипение механизмов и далёкий рёв чего-то куда более опасного.

— "Это ещё не конец," — выдохнула Элита, поднимая щит с пола. Её броня была покрыта царапинами, но глаза горели неугасаемой решимостью.

— "Квинтессоны только начали свою игру. Двигайтесь, или эта тьма сожрёт нас всех!"

Танкер кивнул, сжимая гарпун, Тощий поправил лезвие, и троица двинулась дальше, в глубины фабрики, где ловушки становились всё изощрённее, а криминальные тени Квинтессонов поджидали их за каждым углом. Разрушенное Кольцо ещё не знало, что их ярость станет светом, что выжжет эту тьму до основания.

Элита-1 стояла в центре туннеля Разрушенного Кольца, её золотисто-розовая броня, покрытая свежими шрамами, звенела от каждого движения, а изумрудные сенсоры пылали, выхватывая из тьмы дымящиеся обломки десептиконов. Вокруг неё клубился туман, пропитанный запахом горелого металла и эфира, а гул фабрик резал тишину, как раскаты грома в стальной пустыне. Танкер и Тощий тяжело дышали, их оружие ещё дымилось после схватки, а Орион Пакс, Мегатрон и Нокаут стояли рядом, их броня была покрыта следами боя. Шоквейв отступил, его тёмный силуэт растворился в тенях, оставив за собой лишь эхо его слов: Твоя борьба — пепел, Элита.

Она сжала "Зеркальный Щит", его грани дрожали, отражая слабый свет, и её голос, резкий, полный ярости, разорвал мрак:

— "Пепел? Я выжгу вас всех, Шоквейв, и этот щит станет вашим проклятием!"

Но внутри неё что-то дрогнуло — тень сомнения, что резала её искру, как раскалённый клинок.

Туннель содрогнулся — из стен с рёвом вырвались новые машины Квинтессонов: "Эфирные Жнецы", высокие твари с длинными манипуляторами, чьи лезвия сверкали ядовитым зелёным светом. Их броня гудела от энергии разлома, а из их спин вырывались шипящие струи пара. Элита бросилась вперёд, её щит закружился вихрем, разрубив первого "Жнеца" — его обломки рухнули с визгом, эфир хлынул из разорванного корпуса, заливая пол едкой лужей.

— "Квинтессоны не сдаются!" — крикнула она, уклоняясь от манипулятора второго "Жнеца". Лезвие резануло воздух, высекая искры из стены, но Элита метнула "Эхо-Коготь" — оружие вонзилось в ядро твари, и она рухнула, изрыгая зелёные вспышки.

Танкер рванул вперёд, его "Плазменный Гарпун" выпустил раскалённый сгусток — третий "Жнец" разлетелся на куски, дымящиеся обломки посыпались на пол. Тощий метнулся в тень, его "Ионное Лезвие" сверкнуло, разрубив четвёртого врага — тварь треснула, её манипуляторы замерли в агонии. Но из глубины туннеля донёсся новый звук — низкий гул, что резал сенсоры, как предвестие бури.

Из тьмы вырвался "Эфирный Колосс" — гигантская машина Квинтессонов, чья броня была усеяна шипами, а из её груди торчал "Дезинтегратор Разлома", пульсирующий тёмной энергией. Орион бросился к нему, кристалл в его руке вспыхнул золотым светом — импульс резанул тварь, но броня лишь треснула, не поддавшись. Мегатрон рванул следом, его клинок сверкнул, вонзившись в сочленение — металл заскрежетал, но

"Колосс" взревел, его манипулятор ударил, отбросив Мегатрона к стене.

Элита бросилась вперёд, её щит вспыхнул, отражая волну "Дезинтегратора" — энергия рикошетом ушла в потолок, обрушив куски металла. Она прыгнула, "Эхо-Коготь" вонзился в ядро машины, и тварь замерла, её глаза-линзы погасли. С оглушительным грохотом "Колосс" рухнул, подняв облако пыли и пара. Нокаут шагнул к обломкам, его сенсоры мигнули:

— "Это их план — пробудить Тени Прайма через 'Нексус Разлома'. Они используют Камеру как ключ, чтобы открыть врата в мультивселенную."

Элита сжала кулаки, её голос стал холодным:

— "Их цель — не просто сломать нас. Они хотят выжечь всё, чтобы переписать реальность под себя. Проклятые твари!"

Элита повернулась к Ориону, её сенсоры сузились, и голос её стал резким, полным боли:

— "Ты всё ещё веришь в свои мечты, Орион? Я видела, как ты стоял перед Советом в Иаконе, когда десептиконы ворвались. Ты говорил о мире, пока Арси и Хромия умирали под их гарпунами. Ты не поднял клинок, когда их искры гасли — где была твоя вера тогда?"

Орион опустил взгляд, его голос дрогнул:

— Я хотел найти путь без крови, Элита. Но я ошибся.

Она шагнула к нему, её щит звякнул, и голос стал громче, полным ярости:

— "Твоя ошибка стоила мне сестёр! Лайтспид верил в мир, как ты, и его мечты разбились о тьму. Я не доверяю тебе, пока ты не докажешь, что твой свет — не пустая иллюзия!"

Мегатрон встал рядом, его красные сенсоры вспыхнули, и голос прогремел:

— Мы выжжем их, Элита. Ты сомневаешься во мне?

Она бросила на него взгляд, полный презрения и боли:

— "Я видела тебя в шахтах Каона, Мегатрон. Ты кричал о свободе, но твои кулаки ломали стены, хороня тех, кого ты хотел спасти. Мой брат погиб от рук таких же яростных воинов. Ты — буря, что может спалить нас всех. Докажи, что ты не станешь их тенью!"

Нокаут усмехнулся, его голос был холодным:

— Они оба — ржавые искры в этом аду. Но они нужны тебе, Элита.

После схватки с Шоквейвом туннель затих, но Элита остановилась. Её броня дрожала, а щит опустился к земле. Она пробормотала, голос стал тише, полным сомнения:

— "Я выжгла их, но что дальше? Я держала этот щит для Лайтспида, для Арси, для Хромии… но их нет. Что, если я веду вас всех к новой могиле?"

Танкер шагнул к ней, его массивная рука легла на её плечо:

— Ты наш свет, Элита. Мы следуем за тобой.

Тощий кивнул, его сенсоры мигнули:

— Ты не одна. Мы держимся за тебя.

"Эхо Искры" резануло её сенсоры — видение вспыхнуло: Лайтспид, его искра сияла, но тень гарпуна пронзила его грудь, и золотой свет угас. Элита пошатнулась, её голос дрогнул от страха и утраты:

— "Я потеряла их всех… Я боюсь, что моя сила — это проклятие, что выжжет вас, как выжгло их. Правильно ли я иду?"

Орион приблизился, его голос стал мягче:

— Ты не проклятие, Элита. Ты — щит, что держит нас.

Мегатрон сжал клинок, его слова были твёрдыми:

— Мы выжжем тьму вместе. Ты не потеряешь нас.

Элита подняла взгляд, её сенсоры вспыхнули, и голос окреп, полный трагичной решимости:

— "Вы — моя надежда, но я не могу доверять слепо. Я выжгу эту тьму, чтобы вы жили — даже если мне придётся сгореть."

Туннель взорвался — десептиконы Шоквейва хлынули из теней, их гарпуны резали воздух. Элита метнула щит, диск закружился, разрубив двух дронов — их обломки рухнули с визгом. Орион направил кристалл — золотой импульс разорвал ядро третьего. Мегатрон рванул вперёд, клинок сверкнул, расколов четвёртого. Нокаут метнул "Скальпельный Регистратор", отключив ловушку.

Шоквейв шагнул вперёд, его "Дезинтегратор" загудел, волна энергии резанула пол. Элита бросилась навстречу, щит вспыхнул, отразив удар — энергия врезалась в стену, обрушив её. Она рванула к нему, "Эхо-Коготь" вонзился в броню, и она закричала, голос дрожал от силы:

— "Ты не сломаешь нас, Шоквейв! Мы — свет, что выжжет твою тьму!"

Танкер и Тощий бросились в бой, их оружие сверкало, разрывая дронов. Тьма закружилась вихрем, но Элита стояла непреклонно, её щит сиял, её душа горела — лидер, сомневающийся, но не сломленный, готовая выжечь тьму ради надежды.

Туннель Разрушенного Кольца затих, но тишина была обманчивой, словно затаившееся дыхание перед бурей. Воздух, пропитанный едким запахом горелого металла и эфирной пыли, стелился тяжёлым покровом, цепляясь к золотисто-розовой броне Элиты-1. Её броня, покрытая свежими шрамами и выжженными следами боя, скрипела под порывами ветра, что гнал клочья тумана по рваному полу. Изумрудные сенсоры Элиты мерцали тусклым светом, выхватывая из полумрака дымящиеся обломки "Эфирного Колосса" и поверженных дронов Шоквейва. Танкер и Тощий стояли позади, их броня дымилась, оружие ещё гудело от напряжения. Орион Пакс, Мегатрон и Нокаут держались рядом, их силуэты вырисовывались в тени, как призраки, выкованные из стали и огня.

Элита сжимала "Зеркальный Щит", его дрожащие грани отражали слабый свет разломов, что змеились по стенам, но её рука дрогнула. Она шагнула вперёд, её голос, резкий и полный яростной силы, ещё эхом отдавался в туннеле:

— "Ты не сломаешь нас, Шоквейв! Мы — свет, что выжжет твою тьму!"

Но слова, брошенные в пустоту, вернулись к ней холодным эхом, и впервые за бесконечные циклы войны её искра сжалась от сомнения. Она опустила щит, его край звякнул о железный пол, и туннель погрузился в зловещую тишину, нарушаемую лишь далёким гулом фабрик — как сердцебиение умирающего мира.

Элита стояла неподвижно, её броня, покрытая следами эфирных ожогов и зазубренными царапинами, казалась тяжёлой ношей, что давила на её плечи. Она смотрела на обломки "Колосса", его шипы ещё дымились, а из разорванного ядра вытекала тёмная жидкость, похожая на кровь древнего зверя. Её изумрудные сенсоры потускнели, взгляд упал на щит, и голос её стал тише, словно шёпот ветра в пустыне:

— "Я выжгла их… опять. Но что дальше? Сколько ещё я смогу держать этот щит, пока он не станет моим проклятием?"

Танкер шагнул к ней, его массивная броня скрипнула, и голос, грубый, но тёплый, прорвался сквозь тишину:

— "Ты наш свет, Элита. Мы следуем за тобой, даже в эту тьму."

Тощий, худой и нервный, кивнул, его сенсоры мигнули слабым красным светом:

— "Ты не одна. Мы держимся за тебя, как за последний луч в этом аду."

Но их слова, искренние и верные, лишь глубже резали её искру. "Эхо Искры" вспыхнуло в её сенсорах — видение нахлынуло, как волна, что ломает хрупкий берег. Лайтспид, её младший брат, стоял перед ней, его броня сияла золотом, а искра пылала, как солнце, что могло осветить весь Кибертрон. Он улыбнулся, его голос звенел надеждой: "Мы спасём их всех, Элита!" Но тень десептикона выросла за ним — гарпун вонзился в его грудь, золотой свет угас, и его искра растворилась в пустоте. Затем Арси, её быстрые клинки сверкнули в бою, но "Ионное Лезвие" пронзило её, оставив лишь крик. Хромия, её гарпун гудел, но волна Шоквейва разорвала её броню, и она рухнула, её искра угасла в тёмном дыму.

Элита пошатнулась, её щит звякнул, упав на пол, и голос её дрогнул, полный страха и утраты:

— "Я потеряла их всех… Лайтспид верил в меня, Арси и Хромия сражались рядом, а я не спасла их. Что, если я веду вас к той же судьбе? Что, если мои решения — это путь к могиле Кибертрона?"

Орион шагнул ближе, его красно-синяя броня отражала золотой свет кристалла. Его голос был мягким, но твёрдым, как сталь, выкованная в огне веры:

— "Элита, ты не проклятие. Ты — щит, что держит нас всех. Я видел твою силу — она больше, чем твои утраты."

Она подняла взгляд, её сенсоры вспыхнули раздражением и болью:

— "Ты видел мою силу, Орион? А я видела твою слабость. Ты стоял в Иаконе, когда десептиконы ворвались. Ты говорил о мире, пока Лайтспид умирал под их гарпунами. Твоя вера — это тень, что не выдержит тьмы."

Мегатрон приблизился, его серебристая броня звенела, красные сенсоры пылали. Его голос прогремел, полный силы:

— "Мы выжжем их, Элита. Твои сомнения — цепи, что держат тебя. Разорви их!"

Она сжала кулаки, её голос стал громче, полным гнева и сомнения:

— "Разорвать? Я видела тебя в шахтах, Мегатрон. Ты кричал о свободе, но твои кулаки похоронили тех, кого ты хотел спасти. Ты — буря, что может спалить нас всех. Я не доверяю вам, пока не увижу, что вы не станете моим новым провалом!"

Нокаут, стоявший в стороне, усмехнулся. Его чёрная броня, покрытая царапинами, сияла зелёными сенсорами, а голос был холодным, как лезвие:

— "Ты сомневаешься, Элита, но это твой щит держит нас. Квинтессоны вырезали моих учеников, и я отверг их. Камера Эха — наш шанс, но тени жаждут её сильнее."

Элита повернулась к нему, её сенсоры сузились:

— "Ты знаешь больше, чем говоришь, Нокаут. Что скрывают Квинтессоны? Что за тайна в этих разломах?"

Нокаут шагнул к "Нейро-стене", его когти пробежали по её поверхности, и символы вспыхнули — древние, искажённые, словно вырезанные когтями в металле. Один из них, круг с шипами, пульсировал тёмным светом. Нокаут заговорил, его голос стал тише, полным тревоги:

— "Это не просто врата. Квинтессоны хотят пробудить Тени Прайма, но есть что-то ещё. Этот символ — 'Печать Предтеч'. Они украли её у первых Праймов, чтобы открыть 'Сердце Разлома' — точку, где реальности сходятся. Если они доберутся до Камеры, они не просто сломают Кибертрон — они перепишут всё сущее."

Элита подошла ближе, её щит отразил свет символов, и голос её стал холодным:

— "Перепишут? Они хотят стать богами? Что за Предтечи?"

Орион поднял кристалл, его голос дрогнул:

— "Предтечи — древние существа, что создали Искру Мультиверсума. Квинтессоны ищут их силу, чтобы подчинить разломы."

Мегатрон сжал клинок, его сенсоры вспыхнули:

— "Они играют с огнём, что сожжёт их самих. Мы остановим их."

Элита отступила, её голос стал шёпотом, полным страха:

— "Если они доберутся до Камеры… что, если я не смогу их остановить? Что, если я потеряю вас всех, как потеряла их?"

Туннель содрогнулся — из стен с рёвом вырвались "Эфирные Жнецы", их манипуляторы сверкали ядовитым светом. Элита бросилась вперёд, её щит закружился, разрубив одного — обломки рухнули с визгом. Танкер выстрелил из гарпуна — плазма разорвала второго, оставив дымящуюся дыру. Тощий метнулся к третьему, его лезвие вонзилось в ядро — тварь рухнула, изрыгая эфир.

Но из тьмы вырвался "Эфирный Колосс", его шипы гудели, а "Дезинтегратор Разлома" пульсировал. Орион направил кристалл — золотой импульс резанул броню, но тварь устояла. Мегатрон рванул вперёд, клинок вонзился в сочленение — металл треснул, но "Колосс" отбросил его манипулятором. Элита прыгнула, её "Эхо-Коготь" вонзился в ядро — тварь взревела, её броня треснула, и она рухнула, подняв облако пыли.

Элита подняла щит, её голос стал громче, полным трагичной силы:

— "Я выжгу эту тьму, но если я ошибаюсь… простите меня, Лайтспид, Арси, Хромия. Я не могу потерять их, как потеряла вас."

Тьма закружилась вихрем, но Элита стояла, её щит сиял, её душа боролась с сомнениями, готовая вести их дальше — к Камере, к тайнам, к судьбе Кибертрона.

Элита-1 стояла среди дымящихся обломков в туннеле Разрушенного Кольца, её золотисто-розовая броня, покрытая свежими шрамами и выжженными следами схватки, отражала тусклый свет, что сочился из трещин в стенах. Туман, густой и цепкий, клубился вокруг, пропитанный резким ароматом горелого металла и эфирной пыли, словно дыхание умирающего мира. Изумрудные сенсоры Элиты мигали, выхватывая из мрака поверженного "Эфирного Колосса", чьи шипы ещё дымились, а из разорванного ядра вытекала тёмная жидкость, похожая на кровь древнего механизма. Танкер и Тощий переводили дух, их броня гудела от напряжения, а Орион Пакс, Мегатрон и Нокаут стояли рядом, их силуэты вырисовывались в тенях, как стальные стражи, выкованные в огне.

Элита опустила "Зеркальный Щит", его дрожащие грани звякнули о железный пол, и её голос, резкий, но тронутый усталостью, прорезал тишину:

— "Мы выжгли их… опять. Но что дальше? Сколько ещё я смогу держать эту тьму на своих плечах, пока она не раздавит меня?"

Её взгляд упал на обломки, и тень сомнения, острая, как раскалённый осколок, резанула её искру. Она чувствовала — видения "Эхо Искры" оставили в ней след, глубокий и тревожный, как шрамы на её броне.

Элита отступила к "Нейро-стене", её когти пробежали по её поверхности, и символы — древние, искажённые — вспыхнули тусклым светом. Видение "Эхо Искры" нахлынуло снова, как волна, что ломает хрупкий берег. Лайтспид стоял перед ней, его броня сияла золотом, а искра пылала, как солнце в зените. Его голос, мягкий и полный надежды, звенел в её сенсорах: "Элита, мы можем спасти Кибертрон. Разломы — это не только угроза, но и ключ к миру. Если мы поймём их, мы сможем исцелить нашу землю." Но затем его глаза сузились, и голос стал тише, полным тревоги: "Но будь осторожна — тени внутри них жаждут свободы."

Элита пошатнулась, её щит звякнул, и голос её стал шёпотом, полным боли и утраты:

— "Лайтспид… ты видел свет в этих разломах, но они забрали тебя. Что скрывают Квинтессоны? Что ты пытался мне сказать?"

Орион шагнул ближе, его красно-синяя броня отражала золотой свет кристалла. Его голос был мягким, но твёрдым:

— "Элита, ты видела больше, чем мы. Что показали тебе видения?"

Она подняла взгляд, её сенсоры вспыхнули раздражением:

— "Я видела Лайтспида, его веру… и его смерть. Квинтессоны хотят не просто пробудить Тени Прайма — они ищут что-то древнее, что-то, что Лайтспид назвал 'Сердцем Разлома'. Но я не знаю, спасение это или конец."

Туннель содрогнулся — из стен с рёвом вырвались "Эфирные Охотники", новые машины Квинтессонов, чьи броня была усеяна шипами, а из их спин торчали "Лезвия Хаоса" — оружие, что резало воздух с ядовитым шипением. Их глаза-линзы пылали зелёным светом, а манипуляторы гудели от энергии разлома.

Элита бросилась вперёд, её щит закружился вихрем, разрубив первого "Охотника" — обломки рухнули с визгом, эфир хлынул из разорванного корпуса. Но второй метнулся к ней, его лезвие резануло её броню, высекая искры. Она пошатнулась, голос дрогнул:

— "Проклятье… я не могу держать их всех!"

Орион рванул к ней, его кристалл вспыхнул золотым светом — импульс резанул второго "Охотника", разорвав его ядро. Он крикнул, голос был полон силы:

— "Элита, я не останусь в стороне! Мы сильнее вместе!"

Мегатрон бросился к третьему, его клинок сверкнул, вонзившись в сочленение — металл треснул, тварь взревела, но он ударил снова, разрубив её пополам. Его голос прогремел, как раскат грома:

— "Я не сломаюсь, Элита! Мы выжжем их ради тебя!"

Нокаут метнулся к четвёртому, его "Скальпельный Регистратор" вонзился в панель управления — "Охотник" замер, его лезвия остановились. Он усмехнулся, голос был холодным:

— "Я не герой, но я не сдамся этим тварям."

Танкер и Тощий вступили в бой — Танкер выстрелил из гарпуна, разорвав пятого "Охотника", а Тощий метнул лезвие, пронзив шестого. Элита смотрела на них, её сенсоры мигнули, и голос стал тише, полным сомнения:

— "Вы доказываете себя… но хватит ли этого?"

Тьма сгустилась, и из пола вырвался "Эфирный Стражник" — гигант с бронёй, усеянной шипами, и "Дезинтегратором Хаоса", что пульсировал тёмной энергией. Его манипуляторы метнулись к Элите, но Орион бросился наперерез, его кристалл вспыхнул — золотой барьер остановил удар. Мегатрон рванул с другой стороны, клинок вонзился в ядро — тварь взревела, её броня треснула. Элита метнула щит, диск закружился, разрубив манипулятор, и она прыгнула, "Эхо-Коготь" вонзился в грудь "Стражника" — он рухнул, подняв облако пыли.

Элита отступила, её броня дрожала, а щит опустился к земле. Она смотрела на Ориона и Мегатрона, её голос стал шёпотом, полным страха:

— "Вы сильны… но я боюсь. Лайтспид верил в меня, и я подвела его. Арси и Хромия сражались рядом, а я не спасла их. Что, если я веду вас к гибели?"

Орион шагнул к ней, его сенсоры сияли теплом:

— "Ты не подвела их, Элита. Ты держишь их свет в своём щите. Я докажу, что моя вера — не пустота."

Мегатрон сжал клинок, его голос был твёрдым:

— "Мы не умрём, Элита. Я докажу, что моя ярость — это сила, а не тьма."

Нокаут усмехнулся, его сенсоры мигнули:

— "Они правы, знаешь. Камера Эха — наш шанс, но только если ты решишь."

Элита подняла взгляд, её сенсоры вспыхнули, и голос окреп, полный трагичной решимости:

— "Вы заставляете меня пересмотреть всё… Я не знаю, правильный ли это путь, но я не могу остановиться. За Лайтспида, за Кибертрон — я приму это решение, даже если оно сломает меня."

Туннель взорвался — десептиконы Шоквейва хлынули из теней, их гарпуны резали воздух. Элита метнула щит, диск закружился, разрубив двух дронов — их обломки рухнули с визгом. Орион направил кристалл — золотой импульс разорвал ядро третьего. Мегатрон рванул вперёд, клинок сверкнул, расколов четвёртого. Нокаут метнул "Регистратор", отключив ловушку. Танкер и Тощий бросились в бой, их оружие сверкало, разрывая дронов.

Шоквейв шагнул вперёд, его "Дезинтегратор" загудел, волна энергии резанула пол. Элита бросилась навстречу, щит вспыхнул, отразив удар — энергия врезалась в стену, обрушив её. Она рванула к нему, "Эхо-Коготь" вонзился в броню, и она закричала, голос дрожал от силы:

— "Ты не сломаешь нас, Шоквейв! Мы — свет, что выжжет твою тьму!"

Тьма закружилась вихрем, но Элита стояла, её щит сиял, её душа боролась с сомнениями, готовая вести их к Камере Эха — к судьбе, что могла либо спасти, либо уничтожить Кибертрон.

Элита-1 стояла в центре огромного зала Разрушенного Кольца, её золотисто-розовая броня, покрытая свежими шрамами и выжженными следами эфира, сияла тусклым светом, отражая слабые блики "Энергонных Резонаторов", что гудели вдоль стен. Туман, густой и цепкий, стелился по полу, пропитанный едким ароматом горелого металла и эфирной пыли, словно дыхание древнего механизма, что умирал в тишине. Её изумрудные сенсоры пылали, выхватывая из полумрака Нокаута, который только что рухнул с цепей "Нейро-стали" на пол, его чёрная броня звякнула от удара. Орион Пакс, Мегатрон, Танкер и Тощий окружали её, их броня дымилась после схватки, а оружие ещё дрожало от напряжения.

Элита шагнула к Нокауту, её "Эхо-Коготь" сверкнул в полумраке, и голос её, резкий, полный яростной тревоги, разорвал гул зала:

— "Ты жив, выродок! Что Квинтессоны сделали с тобой? Говори, или я выжгу правду из твоей искры!"

Нокаут поднялся, его зелёные сенсоры мигнули слабым светом, и он усмехнулся, голос хриплый, пропитанный цинизмом и скрытой болью:

— "Они выжгли мой разум, пытаясь вырвать тайну Камеры. Я видел их планы — 'Сердце Разлома' не просто врата, это машина, что питается искрами, чтобы пробудить Тени Прайма. Они убили моих учеников, чтобы сломать меня, но я не сломался. Я не герой, Элита, но я ненавижу их больше, чем ты можешь представить."

Её сенсоры сузились, и она отступила на шаг, её щит дрогнул в руке. Она пробормотала, голос стал тише, полным сомнения:

— "Ты держишься… Но хватит ли этого? Я не могу доверять слепо — не после всего."

Тьма сгустилась, и зал внезапно ожил — из стен с низким гулом, что резал сенсоры, вырвались "Эфирные Охотники". Эти машины Квинтессонов были высокими, их броня сияла ядовитым зелёным светом, а из их спин торчали "Лезвия Хаоса" — зазубренные клинки, что извивались, как живые, испуская шипящие струи пара. Их глаза-линзы пылали, а манипуляторы двигались с неестественной скоростью, словно тени, ожившие в кошмаре.

Элита бросилась вперёд, её щит закружился в воздухе, превратившись в сверкающий вихрь. Диск врезался в первого "Охотника" с оглушительным треском, разрубив его пополам — обломки рухнули на пол, из разорванного корпуса хлынул эфир, заливая железо едкой лужей. Она крикнула, голос дрожал от ярости:

— "Вы не заберёте его! Я выжгу вас всех!"

Но второй "Охотник" метнулся к Нокауту, его манипулятор вонзился в пол рядом с ним, высекая искры. Нокаут пошатнулся, его броня звякнула, и он бросил, голос хриплый, но острый:

— "Проклятье, Элита, я не герой, чтобы спасать себя!"

Орион Пакс рванул наперерез, его красно-синяя броня сияла золотым светом кристалла, что он сжимал в руке. Он поднял кристалл, и его голос, мягкий, но полный силы, разнёсся по залу:

— "Не сегодня, Нокаут!"

Золотой импульс вырвался из кристалла, сформировав сияющий барьер, что остановил манипулятор "Охотника" в миллиметре от Нокаута. Лезвие треснуло от удара о барьер, и тварь взревела, отступив назад. Орион метнулся к Нокауту, помогая ему подняться, и его сенсоры встретились с взглядом Элиты. Он добавил, голос твёрдый:

— "Элита, я не останусь в стороне, как в Иаконе. Я защищу его — ради тебя."

Элита замерла, её щит вернулся в руку, и голос её стал тише, полным удивления и тени доверия:

— "Ты… защищаешь его. Может, ты не просто ржавый мечтатель, Орион."

Третий "Охотник" бросился к ней, его "Лезвие Хаоса" резануло воздух с ядовитым шипением. Мегатрон рванул вперёд, его серебристая броня звенела, а красные сенсоры пылали огнём. Его клинок сверкнул, вонзившись в сочленение твари — металл заскрежетал, тварь взревела, но он ударил снова, разрубив её пополам. Обломки рухнули с грохотом, эфир брызнул из разорванного корпуса, и Мегатрон шагнул к Элите, его голос прогремел, как раскат грома:

— "Я не сломаюсь, Элита! Моя ярость — это твой щит. Докажи, что видишь во мне воина, а не тень!"

Элита бросила на него взгляд, её сенсоры мигнули, и голос её стал твёрже, но в нём мелькнула искра признания:

— "Ты режешь тьму, Мегатрон. Может, ты не просто буря, что спалит нас."

Нокаут, поднявшись, метнулся к панели управления, вделанной в стену. Его "Скальпельный Регистратор" сверкнул, вонзившись в её ядро — панель заискрила, и оставшиеся "Охотники" замерли, их лезвия остановились в воздухе. Он усмехнулся, голос был холодным, но в нём дрожала скрытая боль:

— "Я не герой, Элита, но я не сдамся этим тварям. Они вырезали моих учеников — их крики до сих пор режут мою искру, как раскалённый клинок. Я отключил их ловушки, но дальше — твоя игра."

Элита шагнула к нему, её "Эхо-Коготь" вернулся в руку, и голос её стал громче, полным тёплой решимости:

— "Твой ум остёр, Нокаут, и твоя боль — твоя сила. Ты доказал, что не просто циничный выродок."

Тьма сгустилась, и зал содрогнулся — из потолка с оглушительным грохотом рухнул "Эфирный Надзиратель", гигантская машина Квинтессонов, чья броня была усеяна шипами, а из её груди торчал "Дезинтегратор Хаоса", пульсирующий тёмной энергией. Его манипуляторы, длинные и зазубренные, метнулись к Элите, но Орион бросился наперерез, его кристалл вспыхнул — золотой барьер остановил удар, спасая её. Он крикнул, голос дрожал от напряжения:

— "Элита, держись! Мы не потеряем тебя!"

Мегатрон рванул с другой стороны, его клинок вонзился в сочленение "Надзирателя" — металл треснул, тварь взревела, но он ударил снова, разрубив манипулятор. Его голос был полным силы:

— "Мы выжжем их ради тебя, Элита! Доверяй нам!"

Нокаут метнулся к панели "Резонатора", его пальцы замелькали над платой — он отключил "Дезинтегратор", и тварь замерла, её оружие угасло. Он бросил, голос хриплый, но острый:

— "Я не герой, но я не дам им сломать нас. Элита, твой ход!"

Элита прыгнула, её щит закружился, врезавшись в ядро "Надзирателя" — тварь треснула, её броня разлетелась, и она рухнула, подняв облако пыли и пара. Она приземлилась, её броня звякнула, и голос её стал громче, полным новой веры:

— "Вы доказываете себя… Орион, твоя вера — наш свет. Мегатрон, твоя ярость — наш клинок. Нокаут, твой ум — наш щит. Я не доверяла вам, но теперь вижу — вы мои братья."

Элита подняла взгляд, её сенсоры мигнули, и голос её стал тише, полным трагичной решимости:

— "Я боялась, что вы — тени моего прошлого, что ваша вера и ярость повторят ошибки Лайтспида. Но вы держите меня, как он держал мою искру. Я не могу потерять вас, как потеряла его."

Орион шагнул к ней, его сенсоры сияли теплом:

— "Мы не повторим его судьбу, Элита. Мы — твоя сила."

Мегатрон сжал клинок, его голос был твёрдым:

— "Мы выжжем тьму вместе. Ты не потеряешь нас."

Нокаут усмехнулся, его сенсоры мигнули:

— "Я не герой, но я с тобой. Их крики — моя боль, и я выжгу её ради нас."

Элита кивнула, её щит сиял, и голос её стал громче, полным новой веры:

— "Вы — моя семья. Я доверяю вам — не слепо, но всем сердцем. Идёмте к Камере — вместе мы выжжем эту тьму!"

Тьма закружилась вихрем, но они стояли вместе, их силы сплелись, как нити судьбы, готовые к новым испытаниям и тайнам Квинтессонов.

Элита-1 стояла в центре зала Разрушенного Кольца, её золотисто-розовая броня, покрытая шрамами и эфирными ожогами, дрожала под слабым светом "Энергонных Резонаторов", что гудели вдоль стен. Туман, густой и цепкий, клубился вокруг, пропитанный резким ароматом горелого металла и едкой пыли, словно дыхание древнего механизма, что цеплялся за последние мгновения жизни. Её изумрудные сенсоры пылали, выхватывая из полумрака силуэты её товарищей — Ориона Пакса, Мегатрона, Нокаута, Танкера и Тощего. Их броня дымилась после схватки с "Эфирным Надзирателем", а воздух звенел от напряжения, как натянутая струна, готовая лопнуть.

Элита сжала "Зеркальный Щит", его дрожащие грани отражали слабый свет разломов, и её голос, резкий, но полный новой, хрупкой веры, разорвал тишину:

— "Вы доказали себя… Орион, твоя вера — наш свет. Мегатрон, твоя ярость — наш клинок. Нокаут, твой ум — наш щит. Я доверяю вам — не слепо, но всем, что у меня осталось."

Орион шагнул ближе, его красно-синяя броня сияла золотым светом кристалла, голос был мягким, но твёрдым:

— "Мы не подведём тебя, Элита. Вместе мы найдём Камеру Эха."

Мегатрон сжал клинок, его красные сенсоры вспыхнули, и голос прогремел:

— "Мы выжжем их тьму, Элита. Ты не потеряешь нас."

Нокаут усмехнулся, его зелёные сенсоры мигнули, голос был холодным, но острым:

— "Доверие — дорогая штука, но я с вами. Камера — наш шанс."

Элита кивнула, её щит поднялся, и голос стал громче, полным решимости:

— "Тогда идём. За Лайтспида, за Кибертрон — мы выжжем эту тьму вместе!"

Но её решение довериться им, как луч света в бурю, вскоре обернулось тенью, что пала на её искру.

Глава 10: Зеркало души

Часть 15: Цена доверия

Элита-1 стояла в центре зала Разрушенного Кольца, её золотисто-розовая броня, покрытая шрамами и эфирными ожогами, дрожала под слабым светом "Энергонных Резонаторов", что гудели вдоль стен. Туман, густой и цепкий, клубился вокруг, пропитанный резким ароматом горелого металла и едкой пыли, словно дыхание древнего механизма, что цеплялся за последние мгновения жизни. Её изумрудные сенсоры пылали, выхватывая из полумрака силуэты её товарищей — Ориона Пакса, Мегатрона, Нокаута, Танкера и Тощего. Их броня дымилась после схватки с "Эфирным Надзирателем", а воздух звенел от напряжения, как натянутая струна, готовая лопнуть.

Элита сжала "Зеркальный Щит", его дрожащие грани отражали слабый свет разломов, и её голос, резкий, но полный новой, хрупкой веры, разорвал тишину:

— "Вы доказали себя… Орион, твоя вера — наш свет. Мегатрон, твоя ярость — наш клинок. Нокаут, твой ум — наш щит. Я доверяю вам — не слепо, но всем, что у меня осталось."

Орион шагнул ближе, его красно-синяя броня сияла золотым светом кристалла, голос был мягким, но твёрдым:

— "Мы не подведём тебя, Элита. Вместе мы найдём Камеру Эха."

Мегатрон сжал клинок, его красные сенсоры вспыхнули, и голос прогремел:

— "Мы выжжем их тьму, Элита. Ты не потеряешь нас."

Нокаут усмехнулся, его зелёные сенсоры мигнули, голос был холодным, но острым:

— "Доверие — дорогая штука, но я с вами. Камера — наш шанс."

Элита кивнула, её щит поднялся, и голос стал громче, полным решимости:

— "Тогда идём. За Лайтспида, за Кибертрон — мы выжжем эту тьму вместе!"

Но её решение довериться им, как луч света в бурю, вскоре обернулось тенью, что пала на её искру.

Туннель содрогнулся, и из стен с оглушительным рёвом вырвался "Эфирный Левиафан" — гигантская машина Квинтессонов, чья броня была усеяна шипами, а из её спины торчали "Щупальца Хаоса" — длинные, извивающиеся ленты, что пульсировали тёмной энергией разлома. Его глаза-линзы сияли ядовитым светом, а из пасти вырывался поток раскалённого пара, что резал сенсоры, как раскалённый клинок.

Элита бросилась вперёд, её щит закружился вихрем, разрубив одно щупальце — обломки рухнули с визгом, эфир хлынул из разорванного металла. Орион рванул к ней, кристалл вспыхнул золотым светом — импульс резанул второго "Щупальца", разорвав его ядро. Мегатрон метнулся с другой стороны, клинок сверкнул, вонзившись в сочленение — металл треснул, тварь взревела, но он ударил снова, разрубив его пополам.

Танкер и Тощий бросились в бой — Танкер выстрелил из гарпуна, раскалённый сгусток врезался в броню "Левиафана", оставив дымящуюся дыру, а Тощий метнул лезвие, пронзив одно из щупалец. Нокаут рванул к панели управления, его "Скальпельный Регистратор" вонзился в неё — тварь дрогнула, её оружие замерло.

Но "Левиафан" взревел, и из его груди вырвался "Дезинтегратор Хаоса" — тёмная волна энергии резанула пол, устремившись к Тощему. Элита крикнула, голос дрожал от ужаса:

— "Тощий, убирайся!"

Она бросилась к нему, щит вспыхнул, отражая волну — энергия рикошетом ушла в стену, обрушив её, но "Левиафан" метнул щупальце, его шипы вонзились в броню Тощего. Он закричал, его худое тело рухнуло, искры вылетели из разорванной груди, и его сенсоры погасли. Элита рванула к нему, её когти вонзились в щупальце, разрубив его — тварь взревела, но Тощий был мёртв.

— "Нет! Тощий!" — её голос сорвался, полный боли и вины. Она упала на колени, её щит звякнул о пол, и тьма сгустилась вокруг.

Элита смотрела на тело Тощего, его лезвие лежало рядом, покрытое эфиром. Её голос стал шёпотом, полным горя:

— "Я доверилась вам… и потеряла его. Лайтспид, Арси, Хромия — я не спасла их, и теперь Тощий… Что, если я веду вас к гибели? Что, если мой щит — это проклятие?"

Орион опустился рядом, его сенсоры сияли теплом, голос был мягким:

— "Элита, его смерть — не твоя вина. Мы сражаемся вместе, и я клянусь — я не останусь в стороне, как в прошлом."

Мегатрон шагнул ближе, его клинок звякнул о пол, голос был твёрдым:

— "Мы не слабые, Элита. Я выжгу их ради тебя — ради нас всех."

Нокаут, стоявший у панели, бросил взгляд на Тощего, его сенсоры мигнули, и голос стал холодным, но в нём дрожала боль:

— "Я видел, как мои ученики умирали. Это не твоя вина, Элита — это их тьма. Камера — наш шанс отомстить."

Элита подняла взгляд, её сенсоры вспыхнули, и голос дрогнул от вины:

— "Я хотела верить вам… но его смерть — на мне. Я не могу потерять вас всех, как потеряла их. Что, если мой путь — это ошибка?"

Туннель содрогнулся — из стен вырвались "Тени Разлома", новые создания Квинтессонов, чьи тела были сотканы из тёмного эфира, а глаза-линзы сияли ядовитым светом. Их манипуляторы, длинные и извивающиеся, резали воздух с шипением, а броня дрожала от энергии разлома. Нокаут крикнул, его голос стал резким:

— "Это их новый ход — они пробуждают Тени Прайма раньше!"

Элита бросилась вперёд, её щит закружился, разрубив одного — тень растворилась в эфире. Орион рванул к ней, кристалл вспыхнул — золотой импульс разорвал второго. Мегатрон метнулся к третьему, клинок сверкнул, разрубив его — тень рухнула, изрыгая дым.

Элита стояла над телом Тощего, её щит лежал рядом, и голос её стал шёпотом, полным трагичной силы:

— "Я доверилась вам, и это стоило мне брата по оружию. Орион, твоя вера спасает, но она слепа. Мегатрон, твоя ярость режет, но она опасна. Я не знаю, могу ли я верить… но я не могу идти одна."

Орион шагнул к ней, его голос был полным теплоты:

— "Мы — твоя семья, Элита. Дай нам шанс."

Мегатрон сжал клинок, его голос был твёрдым:

— "Мы выжжем их ради тебя. Доверяй или сражайся — выбор твой."

Элита подняла щит, её сенсоры вспыхнули, и голос её стал громче, полным боли и решимости:

— "Я доверяю вам… но если мы потеряем ещё кого-то, это сломает меня. Идём к Камере — вместе или никогда."

Тьма закружилась вихрем, "Тени Разлома" наступали, но Элита, Орион и Мегатрон стояли плечом к плечу, их силы сплелись, готовые к путешествию в Свернутые Реальности — к судьбе, что могла либо спасти Кибертрон, либо обречь его на вечную тьму.

Нокаут метнулся к панели, выдернув "Ключ Зеркал" — тонкий диск, что сиял золотым светом. Он крикнул:

— "Это их устройство — открывает Свернутые Реальности! Камера — только часть. Они хотят пробудить Тени через разломы!"

Элита схватила ключ, её сенсоры сузились:

— "Свернутые Реальности? Они ведут нас дальше… но куда?"

Элита стояла над телом Тощего, её щит лежал рядом, и голос её стал шёпотом, полным трагичной силы:

— "Я доверилась вам, и это стоило мне брата по оружию. Орион, твоя вера спасает, но она слепа. Мегатрон, твоя ярость режет, но она опасна. Я не знаю, могу ли я верить… но я не могу идти одна."

Орион шагнул к ней, его голос был полным теплоты:

— "Мы — твоя семья, Элита. Дай нам шанс."

Мегатрон сжал клинок, его голос был твёрдым:

— "Мы выжжем их ради тебя. Доверяй или сражайся — выбор твой."

Элита подняла щит, её сенсоры вспыхнули, и голос её стал громче, полным боли и решимости:

— "Я доверяю вам… но если мы потеряем ещё кого-то, это сломает меня. Идём к Камере — вместе или никогда."

Тьма закружилась вихрем, "Тени Разлома" наступали, но Элита, Орион и Мегатрон стояли плечом к плечу, их силы сплелись, готовые к путешествию в Свернутые Реальности — к судьбе, что могла либо спасти Кибертрон, либо обречь его на вечную тьму.

Туннель Разрушенного Кольца дрожал, словно древний зверь, пробуждающийся от тысячелетнего сна. Эфирные струи вырывались из трещин в стенах, их шипение вплеталось в низкий гул "Энергонных Резонаторов", что сияли вдоль коридора, отбрасывая дрожащие тени на золотисто-розовую броню Элиты-1. Туман, густой и цепкий, клубился вокруг, пропитанный едким ароматом горелого металла и эфирной пыли, словно дыхание мира, что балансировал на грани гибели. Её изумрудные сенсоры пылали, выхватывая из полумрака силуэты её товарищей — Ориона Пакса, Мегатрона, Нокаута и Танкера. Тело Тощего лежало позади, его искра угасла, оставив лишь тень вины, что резала её сердце.

Элита сжимала "Зеркальный Щит", его дрожащие грани отражали слабый свет "Ключа Зеркал" — тонкого диска, что сиял золотым сиянием в руках Нокаута. Её голос, резкий, полный боли и решимости, разорвал тишину:

— "Тощий мёртв… Я доверилась вам, и это стоило мне брата. Орион, Мегатрон — докажите, что его смерть не была напрасной, или я выжгу вас вместе с этой тьмой!"

Орион шагнул вперёд, его красно-синяя броня сияла золотым светом кристалла, голос был мягким, но непреклонным:

— "Элита, мы не подведём тебя. Камера Эха — наш путь к спасению. Я клянусь."

Мегатрон сжал клинок, его серебристая броня звякнула, красные сенсоры вспыхнули, и голос прогремел:

— "Мы выжжем их ради Тощего, ради Кибертрона! Доверяй нам, Элита — или сражайся одна!"

Нокаут поднял "Ключ Зеркал", его зелёные сенсоры мигнули, голос был холодным, но острым:

— "Ключ готов. Портал откроет Свёрнутые Реальности — но Квинтессоны не отдадут его без боя."

Элита смотрела на них, её щит дрогнул, и голос её стал тише, полным трагичной силы:

— "Я доверяю вам… но если мы потеряем ещё кого-то, я не вынесу этой вины. Идём к порталу — вместе или никогда."

Они двинулись к "Нейро-стене", её поверхность дрожала, символы — древние, искажённые — пульсировали тёмным светом. Нокаут вонзил "Ключ Зеркал" в центр, и стена загудела, открывая проход — портал в Свёрнутые Реальности, сияющий золотым светом, что резал тьму, как раскалённый клинок. Но туннель содрогнулся, и из теней с рёвом вырвались "Тени Прайма" — существа, сотканные из тёмного эфира, их тела дрожали, как дым, а глаза-линзы сияли ядовитым светом. Их манипуляторы, длинные и извивающиеся, резали воздух с шипением, а голоса, низкие и зловещие, эхом разнеслись по залу:

— "Вы не пройдёте… Камера — наша!"

Элита бросилась вперёд, её щит закружился вихрем, разрубив первую "Тень" — она растворилась в эфире с визгом. Орион рванул к ней, кристалл вспыхнул — золотой импульс разорвал вторую "Тень", оставив лишь дым. Мегатрон метнулся к третьей, клинок сверкнул, разрубив её — тень рухнула, изрыгая эфир. Нокаут метнул "Скальпельный Регистратор", отключив ловушку — шипы на потолке замерли.

Но "Тени" наступали, их число росло, и из тьмы вырвался "Эфирный Левиафан" — гигант, чья броня сияла тёмным светом, а "Щупальца Хаоса" пульсировали энергией разлома. Танкер шагнул вперёд, его массивная броня гудела, и голос его был твёрдым:

— "Элита, я держу их! Идите к порталу!"

Он выстрелил из гарпуна — раскалённый сгусток резанул "Левиафана", оставив дымящуюся дыру, но щупальце метнулось к нему, шипы вонзились в его грудь. Танкер взревел, его броня треснула, и он бросился вперёд, обхватив тварь — его гарпун взорвался, разрывая "Левиафана" изнутри. Оба рухнули в облаке дыма и эфира, и

Танкер замер, его сенсоры погасли.

Элита закричала, её голос сорвался от боли:

— "Танкер! Нет!"

Она рванула к нему, но Орион схватил её за руку, голос дрожал от напряжения:

— "Элита, он дал нам шанс! Мы должны идти!"

Мегатрон шагнул к порталу, его клинок сверкнул, разрубив "Тень", что метнулась к ним:

— "Его жертва — наш путь! Двигайся!"

Элита стояла перед порталом, её щит лежал у ног, и голос её стал шёпотом, полным вины и сомнения:

— "Танкер… Тощий… Я доверилась вам, Орион, Мегатрон, и потеряла их. Лайтспид верил в меня, и я подвела его. Что, если я веду нас к гибели? Что, если мой щит — это смерть для всех?"

Орион опустился рядом, его сенсоры сияли теплом:

— "Элита, их жертвы — не твоя вина. Мы — твоя семья. Доверяй нам, или мы потеряем всё."

Мегатрон сжал клинок, его голос был твёрдым:

— "Мы выжжем тьму вместе, Элита. Ты не одна — выбирай!"

Нокаут поднял "Ключ Зеркал", его сенсоры мигнули, голос был холодным:

— "Портал открыт, но время уходит. Решай, или мы все станем пеплом."

"Тени Прайма" наступали, их манипуляторы резали воздух, и Элита подняла взгляд, её сенсоры вспыхнули, голос стал громче, полным трагичной решимости:

— "Я доверяю вам… но его смерть — на мне. Я не могу потерять вас всех, как потеряла их. Мы идём к Камере — вместе, или я останусь здесь, чтобы выжгли меня вместо вас."

Она подняла щит, шагнула к порталу, и Орион с Мегатроном последовали за ней. Нокаут вонзил "Ключ Зеркал" в панель — портал вспыхнул золотым светом, открывая путь в Свёрнутые Реальности.

Но тьма взорвалась — "Тени Прайма" хлынули к порталу, их эфирные тела сгустились, и из теней вырвался Шоквейв, его "Дезинтегратор" загудел. Волна энергии резанула воздух, ударив в портал — золотой свет дрогнул, и туннель содрогнулся. Элита бросилась вперёд, щит вспыхнул, отразив удар — энергия рикошетом ушла в стену, обрушив её. Орион и Мегатрон рванули к ней, но портал начал сжиматься, его края треснули, изрыгая эфир.

Элита крикнула, голос дрожал от ужаса:

— "Портал рушится! Мы не успеем!"

Шоквейв шагнул вперёд, его голос резанул эфир:

— "Вы не уйдёте… Тени заберут вас!"

"Тени Прайма" метнулись к ним, их манипуляторы вонзились в пол, и портал дрогнул, золотой свет угасал. Элита, Орион и Мегатрон стояли перед ним, их силуэты дрожали в тени, а тьма наступала, оставляя вопрос — успеют ли они шагнуть в Свёрнутые Реальности, или тени поглотят их всех?

Я сижу в одиночестве посреди Зала Архивов Векторов, и мои пальцы, покрытые потёртой серебристо-синей бронёй, сжимают "Перо Квинтессонов". Оно дрожит в моей руке, словно живое, его острие царапает гладкую поверхность "Нейро-стали", оставляя за собой тонкие, мерцающие линии — осколки видений, что я вырвал из бездны времени. Моя броня скрипит под тяжестью веков, её золотые акценты тускло поблёскивают в неверном свете, льющемся из трещин в высоких колоннах. Эти колонны, выкованные из "Нейро-стали", возвышаются вокруг меня, как стражи древности, их поверхность испещрена символами Предтеч — загадочными знаками, что дрожат и пульсируют, будто живые, от энергии "Зеркала Времени". Этот огромный золотой диск парит над залом, излучая мягкое, но тревожное сияние, которое бросает длинные тени на пол, усеянный пылью тысячелетий.

Ветер воет, пробиваясь сквозь разломы в стенах — тонкий, режущий шёпот, что доносится из глубин, где реальность истончается. Он звучит, как голоса, что давно умолкли, но всё ещё цепляются за существование. Я вслушиваюсь, и мне кажется, что среди этих звуков я различаю её — Элион. Её зов эхом отзывается в пустоте зала, смешиваясь с гулом энергии и звоном символов на колоннах.

"Альфа, ты слышишь меня?" — шепчет она, и её голос, мягкий, как утренний свет, пронзает мою искру. Я закрываю сенсоры, и передо мной вспыхивает её образ: броня, сияющая, как рассвет, голубые сенсоры, полные жизни, и улыбка, что могла бы растопить даже ледяное сердце Квинтессонов. Я потерял её в тот день, когда они явились за мной, их когтистые тени вырвали её из моих рук. Теперь она где-то там, в разломах, её искра мерцает, зовёт меня.

"Элион…" — мой голос, хриплый от веков молчания, звенит в пустоте.

— "Я найду тебя. Я вытащу тебя из этой тьмы, даже если мне придётся разорвать саму ткань Кибертрона."

Я сжимаю "Перо" сильнее, и его острие вонзается в "Нейро-сталь". Вспышка света ослепляет меня, и видение захлёстывает мой разум. Я вижу Кибертрон, объятый пламенем: небеса разрываются от грохота битвы, автоботы и десептиконы сражаются в руинах, их искры гаснут одна за другой. Орион Пакс стоит в центре, его грудь пылает от силы Матрицы, но он не видит теней, что плетут свои сети за его спиной. Мегатрон поднимает свой клинок, и тьма следует за ним, как верный зверь, но его руки обагрены кровью тех, кого он поклялся защищать. А над всем этим — Квинтессоны, их глаза горят холодным светом, их голоса шепчут о конце.

"Они не остановятся," — бормочу я, обращаясь к пустоте.

— "Но и я не остановлюсь. Элион, я перепишу эту судьбу. Ради тебя."

Зал внезапно содрогается, и я поднимаю взгляд. Колонны трескаются, их символы вспыхивают ярким золотом, как звёзды, готовые рухнуть с небес. "Зеркало Времени" над моей головой начинает пульсировать быстрее, его поверхность рябит, показывая осколки реальностей — миры, что были, и те, что ещё могут быть. Я медленно поднимаюсь, моя броня протестующе скрипит, каждый шаг отдаётся эхом в этом мистическом святилище. Ветер усиливается, шёпот становится громче, и я слышу её снова.

"Альфа, не бойся их," — говорит она, и её голос звучит так близко, что я почти чувствую тепло её искры. Я протягиваю руку к "Зеркалу", мои пальцы дрожат, и касаюсь его холодной поверхности. Оно вспыхивает, и передо мной возникает Элион — она стоит в разломе, её силуэт окутан сиянием, а голубые сенсоры смотрят прямо на меня. — "Ты сильнее, чем они думают."

"Я не боюсь, Элион," — отвечаю я, и мой голос крепнет, наполняясь решимостью. — "Я жажду вернуть тебя. И если для этого мне придётся открыть разломы, если мне придётся бросить вызов самим Квинтессонам — я сделаю это. Пусть Кибертрон дрожит, пусть время ломается. Я найду тебя."

"Зеркало Времени" гудит, его энергия проникает в меня, и я чувствую, как моя искра загорается новой силой. Колонны вокруг начинают рушиться, шёпот ветра превращается в рёв, а символы Предтеч сливаются в ослепительный свет. Я стою перед бездной, готовый шагнуть в неё, чтобы переписать судьбу. Даже если это будет стоить мне всего.

Альфа Трион поднялся с колен, его движения были замедленными, но выверенными, словно у древнего мастера, знающего цену каждому жесту. Его серебристо-синяя броня, покрытая шрамами бесчисленных эпох, скрипела, как старое дерево, гнущееся под напором ветра. Янтарные сенсоры в его шлеме вспыхнули ярким светом, отражая золотистое сияние "Зеркала Времени" — огромного диска, что парил над залом Архивов Векторов, словно страж вечности. Этот диск, испещрённый рябью теней реальностей, казался живым — его поверхность пульсировала, показывая миры, что дышали в ритме, недоступном простым смертным. Зал, скрытый глубоко под поверхностью Кибертрона, был пропитан древней мощью: колонны из "Нейро-стали" возвышались вдоль стен, их символы Предтеч мерцали, как звёзды, а ветер, проникающий через трещины в камне, завывал, наполняя пространство симфонией тоски.

Альфа Трион шагнул вперёд, его броня звякнула, и он протянул руку к "Зеркалу Времени". Пальцы, покрытые золотыми акцентами, что некогда сияли, как солнечные лучи, коснулись холодной, дрожащей поверхности. Зеркало отозвалось мгновенно — его гладь вспыхнула ослепительным светом, и перед ним развернулся образ Кибертрона, охваченного пламенем. Небо разрывалось от грохота битвы, автоботы и десептиконы сражались среди дымящихся руин, их искры гасли, как звёзды, падающие в бездну. Тени Квинтессонов, зловещие и неумолимые, плели свои сети, их щупальца извивались в эфире, а шёпот их голосов предвещал конец всему.

— Опять это видение, — хрипло произнёс Альфа Трион, его голос дрожал от усталости, но в нём всё ещё звенела сталь древнего воина.

— Сколько раз я видел этот огонь? Сколько раз пытался его остановить?

Он сжал в руке "Перо Квинтессонов" — артефакт, чьё острие дрожало, словно предчувствуя новую запись. Его взгляд, полный вековой мудрости, скользнул по залу.

Ветер усилился, проносясь между колоннами, и шёпот в воздухе стал громче, будто сам Кибертрон отвечал ему. Альфа Трион закрыл сенсоры, и в его сознании всплыл образ Элион — её броня сияла, как утренний свет, голубые глаза смотрели с теплом, что могло растопить даже ледяное сердце.

— Элион, ты видишь это? — прошептал он, обращаясь к пустоте.

— Ты говорила, что разломы — это жизнь… Но я вижу только смерть.

В ответ ветер принёс эхо её голоса, мягкого и далёкого:

— Не бойся их, Альфа. Ты сильнее, чем они думают.

Он открыл сенсоры, и видение исчезло, оставив лишь тень в его искре. Зеркало продолжало показывать Кибертрон в огне, но теперь детали становились яснее. В центре стоял Орион Пакс, его грудь пылала от силы Матрицы Лидерства, но его глаза были слепы к теням, что окружали его. Рядом Мегатрон поднимал свой клинок, тьма следовала за ним, как верный пёс, но его руки были запятнаны кровью тех, кого он однажды клялся защищать.

— Они не видят, — сказал Альфа Трион, его голос окреп, наполняясь решимостью.

— Но я вижу. И я не дам этому случиться.

Он шагнул ближе к зеркалу, его тень легла на пол, длинная и тяжёлая, как груз веков. "Перо Квинтессонов" в его руке задрожало, и он вонзил его в "Нейро-сталь" у основания зеркала. Вспышка света ослепила его, и новое видение захлестнуло разум: Кибертрон, золотой и живой, без войны. Разломы стали мостами к другим мирам, трансформеры шагали свободно, их искры сияли, как звёзды, а тени Квинтессонов растворились в пустоте.

— Да, — прошептал он, его сенсоры вспыхнули ярче.

— Это мой Кибертрон. Это моё видение.

Но "Зеркало Времени" дрогнуло, и образ сменился. Перед ним возникли миллионы искр, сгорающих ради этого мира, их крики эхом разнеслись по залу, заглушая вой ветра. Альфа Трион замер, его рука задрожала над "Пером", и тень сомнения пронзила его искру.

— Цена… слишком высока, — пробормотал он, но затем его голос стал твёрже.

— Нет. Я найду путь. Я перепишу судьбу, даже если мне придётся стать её тенью.

Зал содрогнулся, колонны из "Нейро-стали" треснули, их символы вспыхнули золотом, как звёзды на грани угасания. "Зеркало Времени" загудело, его энергия пронизала Альфа Триона, и он почувствовал, как его искра загорелась новой силой. Он стоял перед бездной, готовый шагнуть в неё ради спасения того, что любил.

— Элион, я сделаю это ради тебя, — сказал он, и его голос эхом разнёсся по залу, заглушая ветер.

— Ради нас всех.

В этот момент зеркало вспыхнуло ярче, и перед ним возникла новая фигура — призрачный силуэт, сотканный из света и теней. Это была Элион, но её образ дрожал, словно отражение в воде.

— Альфа, — её голос был мягким, но полным тревоги, — ты идёшь по краю. Зеркало не просто показывает — оно забирает. Каждое видение, что ты пишешь, отнимает часть тебя.

Он повернулся к ней, его янтарные сенсоры сузились.

— Если это цена за спасение Кибертрона, я заплачу её, — ответил он твёрдо.

— Я не могу стоять и смотреть, как всё рушится.

Элион покачала головой, её броня мерцала, как звезда на закате.

— Ты не понимаешь. Зеркало — это ловушка Квинтессонов. Оно питается твоей искрой, твоими надеждами. Чем больше ты пишешь, тем глубже ты падаешь в их сети.

Альфа Трион сжал "Перо" сильнее, его пальцы задрожали.

— Тогда почему оно показывает мне надежду? Почему я вижу мир, где нет войны?

— Потому что оно знает твоё сердце, — ответила она, её голос стал тише.

— Оно манит тебя мечтой, чтобы ты отдал всё.

Зал снова содрогнулся, и зеркало загудело громче, его свет стал резким, почти болезненным. Альфа Трион посмотрел на своё отражение в его поверхности — старый воин, чья броня потускнела, чьи плечи согнулись под тяжестью времени. Но в его сенсорах горел огонь, который не могли погасить ни века, ни сомнения.

— Если это ловушка, — сказал он, поднимая "Перо", — я разорву её. Я перепишу не только судьбу Кибертрона, но и правила самой игры.

Элион протянула руку, но её пальцы прошли сквозь него, как дым.

— Будь осторожен, Альфа. Я не хочу потерять тебя в этой бездне.

Он кивнул, его голос стал глубоким, как раскаты грома:

— Я вернусь, Элион. С победой или с концом. Но я не сдамся.

С этими словами он вонзил "Перо" глубже в "Нейро-сталь", и зеркало взорвалось светом, поглощая его фигуру. Зал Архивов Векторов наполнился гулом, символы на колоннах загорелись ярче, а ветер превратился в бурю. Альфа Трион исчез в сиянии, оставив за собой лишь эхо своего обещания — переписать судьбу, чего бы это ни стоило.

Я стою в Зале Архивов Векторов, окружённый высокими колоннами из нейро-стали, что тянутся к потолку, словно древние стражи, хранящие тайны минувших эпох. Воздух здесь тяжёлый, пропитанный запахом металла и пыли, а слабое гудение кристаллов энергии пульсирует в стенах, как сердце давно забытого божества. Мой взгляд прикован к "Зеркалу Времени" — огромному артефакту, чья поверхность дрожит золотым светом, отражая не только моё лицо, но и тени прошлого, что я не в силах забыть. Я слышу её голос — Элион. Она зовёт меня из теней, её искра горит где-то в разломах, тех трещинах реальности, что разорвали наш мир на куски. Я потерял её, когда Квинтессоны пришли за мной, их когтистые лапы вырвали её из моих рук, оставив лишь пустоту и тоску, пропитанную древней болью.

"Альфа, ты слышишь меня?" — её слова тонкие, как шёлковая нить, прорезают тишину зала и впиваются в мою искру. Я закрываю сенсоры, пытаясь удержать этот звук, этот призрак её присутствия. Перед моим внутренним взором вспыхивает её образ: броня, отливающая мягким серебром, как утренняя заря над Кибертроном, голубые сенсоры, в которых плясали искры любопытства и тепла, и улыбка — такая живая, что могла бы растопить даже ледяное сердце Квинтессонов. Элион была не просто моей любовью — она была учёной, чья страсть к разломам горела ярче любой звезды. Она видела в них не угрозу, а загадку, врата к чему-то большему, и я любил её за эту дерзость, за её неукротимый дух.

"Элион, я слышу тебя," — шепчу я, и мой голос дрожит, словно листья, подхваченные ветром. Металлические пальцы сжимаются в кулак, и я чувствую, как "Перо Квинтессонов" — древний артефакт, что я держу в руке, — вонзается в ладонь. Боль острая, но она ничто по сравнению с той, что разрывает меня изнутри.

— "Я всегда слышу тебя, даже когда ты молчишь."

"Тогда почему ты не идёшь за мной?" — её вопрос острый, как лезвие, и я вздрагиваю, словно от удара.

— "Ты знаешь, где я, Альфа. Разломы — это не конец. Они — начало."

Я поднимаю взгляд к "Зеркалу Времени". Его поверхность рябит, как вода, потревоженная камнем, и в этих волнах я вижу осколки миров: золотые башни Кибертрона, что сияют под двумя солнцами, и чёрные провалы разломов, что змеятся по земле, словно вены какого-то чудовища. Элион верила, что эти трещины — не просто разрушение. Она видела в них путь, возможность переписать судьбу. А я, слепой и упрямый, называл её мечты безумием, пока не потерял её.

"Ты помнишь тот день, когда мы впервые увидели разлом?" — её голос мягкий, но в нём звенит грусть, как в колоколах давно разрушенного храма. Я киваю, хотя она не может меня видеть, и уголки моих губ трогает слабая улыбка.

"Да," — отвечаю я, и мой голос становится теплее, несмотря на холод, что сковывает зал.

— "Ты стояла у края той бездны, твои сенсоры горели восторгом, а я... я боялся даже подойти ближе. Ты сказала, что это чудо, а я думал, что это проклятие."

"И кто из нас был прав?" — в её тоне проскальзывает игривая нотка, но она быстро гаснет, уступая место тоске.

"Мы оба," — говорю я, и тяжесть этих слов ложится на мои плечи, как древний доспех.

— "Разломы дали мне тебя — твою улыбку, твои мечты, твою искру. И они же забрали тебя, оставив меня одного в этом холодном мире."

"Но они могут вернуть меня," — настаивает она, и её голос становится громче, словно она борется с ветром, что воет в разломах.

— "Ты должен поверить, Альфа. Ты должен пойти за мной."

Я смотрю на "Перо Квинтессонов" в своей руке. Его острие слабо светится, отзываясь на её слова, и я чувствую, как энергия разломов пульсирует в нём, манит меня. Элион была моей утраченной любовью, половиной моей искры, и мысль о том, что она жива, потерянная где-то в этих трещинах реальности, разжигает во мне огонь, который я давно считал угасшим.

"Я боюсь, Элион," — признаюсь я, и мой голос звучит слабо, как у старика, что устал от бесконечных битв. — "Я боюсь потерять себя в этой тьме, как потерял тебя."

"Ты не потерял меня, Альфа," — её слова тёплые, как луч света в ночи, и я чувствую, как её искра пульсирует где-то рядом, в разломах, что змеятся по стенам зала.

— "Я здесь, жду тебя. Доверься мне, как доверялся раньше."

Я открываю сенсоры и смотрю на "Зеркало Времени". В его глубинах мелькает видение: мы с Элион стоим на вершине башни, её рука в моей, а её смех звенит, как музыка. Это Кибертрон, которого никогда не было — мир без войны, без боли. Но это лишь мечта, хрупкая, как стекло, и я знаю, что она разобьётся, если я не сделаю шаг.

"Я приду за тобой, Элион," — говорю я, и мой голос обретает твёрдость стали.

— "Я найду тебя, даже если мне придётся разорвать саму ткань этого мира."

"Тогда не медли," — шепчет она, и её голос начинает таять, как дым на ветру.

— "Время уходит, Альфа. Разломы не будут ждать."

Я поднимаю "Перо Квинтессонов" и вонзаю его в нейро-сталь у основания "Зеркала Времени". Вспышка света ослепляет меня, и зал содрогается — колонны трескаются, как сухая земля, а древние символы Предтеч загораются золотым огнём. Ветер воет, словно раненый зверь, и я чувствую, как энергия разломов врывается в меня, наполняя мою искру смесью силы и ужаса. Пол под ногами дрожит, и я слышу, как где-то вдали рушатся стены, но мой взгляд прикован к порталу, что открывается передо мной — золотому вихрю, что зовёт меня в бездну.

"Я иду, Элион," — кричу я, и мой голос тонет в рёве энергии.

— "Жди меня!"

Я делаю шаг вперёд, и тьма поглощает меня, утягивая в неизвестность. Холод разломов обжигает мою броню, а свет портала гаснет за моей спиной, оставляя лишь эхо моего обещания. Я не знаю, что ждёт меня по ту сторону — спасение или гибель, — но я знаю одно: я найду её, чего бы это ни стоило. Элион — моя любовь, моя надежда, и ради неё я готов бросить вызов самой реальности.

Зеркало Времени вспыхнуло, ослепляя янтарные сенсоры Альфа Триона. Его массивная фигура, выкованная из древней стали и украшенная золотыми акцентами, стояла непреклонно посреди зала Архивов Векторов. Огромный диск, парящий над полом, ожил: его поверхность задрожала, как ртуть, и в этом хаотичном танце волн проступил Кибертрон — мир, охваченный пламенем. Небо над планетой разрывалось от грохота, багровые вспышки освещали дымящиеся руины, где автоботы и десептиконы сражались в яростной схватке. Их броня трещала под ударами, искры гасли в воздухе, а крики боли и ярости сливались с воем ветра, что проникал в зал через трещины в каменных стенах.

Альфа Трион сжал в руке "Перо Квинтессонов" — тонкий, но тяжёлый артефакт, чьё острие мерцало, словно предчувствуя судьбоносные строки. Его броня, покрытая золотыми узорами, некогда сиявшими как символ надежды, теперь отражала кровавые отблески огня, превращая его в фигуру, будто вышедшую из древних легенд — воина, чья мощь соперничала с самим временем. Он склонился над нейро-стальной пластиной, лежащей на алтаре перед ним, и начал записывать. Каждый штрих "Пера" оставлял глубокий след, искры сыпались с острия, а воздух вокруг наполнялся тонким звоном, словно само пространство отзывалось на его решимость.

— Сколько раз я видел этот пожар? — голос Альфа Триона, глубокий и хриплый, разнёсся по залу, отражаясь от колонн из нейро-стали, что возвышались вдоль стен. Их поверхность была испещрена символами Предтеч, мерцающими, как далёкие звёзды.

— И сколько ещё мне предстоит его пережить?

Он не ждал ответа. Зеркало дрогнуло, и в его глубинах проступили тени — зловещие силуэты Квинтессонов. Их щупальца извивались в эфире, а многоголосый шёпот, холодный и ядовитый, просачивался в зал, словно яд, растворённый в ветре:

— Альфа Трион… твой мир обречён… твои записи — лишь эхо мёртвого будущего…

Он резко выпрямился, его сенсоры вспыхнули ярче, прогоняя тьму.

— Ложь! — рявкнул он, и его голос заглушил шёпот, как удар грома.

— Вы не властны над судьбой. Я перепишу её, даже если мне придётся вырвать её из ваших лап!

Зеркало отозвалось новым всплеском света, и перед ним возникла ещё одна картина:

Кибертрон, окутанный дымом, но не побеждённый. Среди развалин мелькали фигуры — трансформеры, чьи искры ещё горели, несмотря на разрушения. Но затем тени Квинтессонов сгустились, их когти сомкнулись над горизонтом, и свет начал угасать. Альфа Трион стиснул "Перо" так, что суставы его пальцев скрипнули, и продолжил писать, его движения стали быстрее, почти яростными.

В этот момент зал содрогнулся. Каменный пол под его ногами треснул, колонны задрожали, а символы на них загорелись золотым светом, будто пробуждаясь от векового сна. Ветер усилился, превращаясь в бурю, что рвала тишину на части. Альфа

Трион поднял голову, и его взгляд поймал отражение в зеркале — не своё, а её. Элион. Её броня, сияющая, как утренний свет, казалась живой даже в этом призрачном образе. Голубые сенсоры смотрели на него с теплом и тревогой, и её голос, мягкий, как шёпот ветра в листве, пронзил хаос:

— Альфа… остановись. Ты не видишь, как оно пожирает тебя?

Он замер, "Перо" зависло над пластиной.

— Элион… — имя сорвалось с его губ тихо, почти благоговейно.

— Ты здесь. Даже теперь ты со мной.

Она шагнула ближе к поверхности зеркала, её рука коснулась границы между реальностями, но не смогла её пересечь.

— Я всегда с тобой. Но "Зеркало" — это ловушка. Квинтессоны используют твою искру, чтобы питать свои планы. Ты слышишь их шёпот?

Альфа Трион бросил взгляд на тени, что клубились за её спиной, и сжал челюсти.

— Я слышу. Но я не могу остановиться. Если я не найду путь через разломы, Кибертрон падёт. Ты сама говорила, что они — ключ.

Элион покачала головой, её сенсоры потемнели от печали.

— Я говорила о жизни, а не о жертве. Ты готов отдать всё, но что останется от тебя? От нас?

Её слова ударили в его искру, как молния, и на миг он заколебался. Зеркало уловило этот момент слабости и вспыхнуло снова, показывая новый образ: Кибертрон, возрождённый. Золотые шпили поднимались к небу, разломы сияли, как мосты к другим мирам, а трансформеры шагали свободно, их голоса звенели в гармонии. Но затем видение дрогнуло, и он увидел цену — миллионы искр, сгорающих в пламени разломов, их крики эхом отозвались в зале, заглушая даже бурю.

— Нет… — прошептал он, отступая на шаг. Его броня задрожала, золотые акценты

потускнели в отблесках огня.

— Это не то будущее, что я искал…

— Это будущее, что они хотят, — голос Элион стал твёрже.

— Они питаются твоей волей, Альфа. Остановись, пока не поздно.

Но он покачал головой, его сенсоры загорелись решимостью.

— Я не могу. Если есть шанс, даже малейший, я должен его взять. Ради Кибертрона. Ради тебя.

Зал содрогнулся сильнее, колонны начали рушиться, их обломки падали с оглушительным грохотом. "Зеркало Времени" загудело, его энергия пронзила воздух, и Альфа Трион почувствовал, как его искра отозвалась, загораясь новой силой. Он шагнул вперёд, вонзая "Перо" в нейро-сталь с такой мощью, что пластина треснула.

— Я найду путь! — крикнул он, и его голос перекрыл бурю.

— Я перепишу судьбу, даже если мне придётся стать её частью!

Зеркало взорвалось светом, поглощая его фигуру. Элион протянула руку, её крик утонул в сиянии:

— Альфа, нет!

Но было поздно. Зал Архивов Векторов наполнился гулом, символы на колоннах вспыхнули, как звёзды, а ветер превратился в ураган. Альфа Трион исчез в ослепительном вихре, оставив за собой лишь нейро-стальную пластину с последней записью: Разломы — это жизнь. И я стану их ключом.

Я стою в Зале Архивов Векторов, и мир вокруг меня дышит древностью и напряжением. Высокие колонны из нейро-стали вздымаются к потолку, словно стражи, выкованные из костей давно забытых эпох. Их поверхность испещрена символами Предтеч, что мерцают слабым золотым светом, будто звёзды, затянутые дымкой. Воздух тяжёлый, пропитанный резким запахом металла и пыли веков, а слабое гудение кристаллов энергии пульсирует в стенах, как сердце спящего божества, готового пробудиться в любой момент. Мои сенсоры фиксируют каждую деталь: трещины в каменном полу, что змеятся, как вены, холодный ветер, что воет в разломах, прорезающих стены, и дрожь

"Зеркала Времени" — огромного артефакта передо мной, чья поверхность рябит золотым сиянием, отражая не только моё лицо, но и тени прошлого, что цепляются за мою искру.

"Кибертрон падёт, если я не вмешаюсь," — бормочу я, и мой голос звучит глухо, почти теряясь в гуле зала. Я сжимаю "Перо Квинтессонов" в руке, его острие впивается в броню ладони, оставляя тонкие царапины, из которых вытекают слабые искры.

— "Камера Эха — ключ, но не для войны, а для возрождения. Я вижу новый мир, где разломы станут мостами."

Напряжение в зале нарастает, словно само пространство сжимается, готовясь к взрыву. Я делаю шаг к "Зеркалу", и его свет усиливается, обжигая мои сенсоры. В глубинах артефакта мелькают образы: золотые шпили Кибертрона, что пронзают небо, и чёрные трещины разломов, что извиваются по земле, как живые существа. Мой мотив прост и грандиозен — переписать реальность через эти разломы, вернуть Элион и спасти наш мир. Я готов бросить вызов самой судьбе, даже если это сожжёт меня дотла.

"Альфа, ты слышишь меня?" — её голос прорезает тишину, тонкий, как шёлковая нить, но острый, как лезвие. Элион. Её искра зовёт меня из глубин разломов, и я замираю, закрывая сенсоры, чтобы удержать этот звук. Перед моим внутренним взором вспыхивает её образ: броня, сияющая мягким серебром, как утренняя заря, голубые сенсоры, в которых пляшут искры любопытства, и улыбка — такая живая, что даже холод этого зала кажется теплее.

"Элион," — шепчу я, и мой голос дрожит, как лист, подхваченный ветром.

— "Я всегда слышу тебя. Даже когда ты молчишь."

"Тогда почему ты медлишь?" — её вопрос бьёт в мою искру, и я вздрагиваю, словно от удара.

— "Ты знаешь, где я, Альфа. Разломы — это не конец. Они — начало."

Я поднимаю взгляд к "Зеркалу Времени". Его поверхность рябит, как озеро, потревоженное камнем, и в этих волнах проступают осколки миров: Кибертрон в зените славы, его башни сияют под светом двух солнц, и тёмные провалы разломов, что пульсируют энергией, словно артерии какого-то древнего зверя. Элион верила в них.

Она видела в этих трещинах не разрушение, а возможность — врата к новому будущему. А я, слепой и упрямый, называл её мечты безумием, пока Квинтессоны не вырвали её из моих рук.

"Ты помнишь тот день?" — её голос мягче теперь, но в нём звенит грусть, как в колоколах разрушенного храма. Я киваю, хотя она не видит меня, и слабая улыбка трогает мои губы.

"Да," — отвечаю я, и мой голос теплеет, несмотря на холод, что сковывает зал.

— "Ты стояла у края разлома, твои сенсоры горели восторгом, а я боялся даже шагнуть ближе. Ты назвала это чудом, а я — проклятием."

"И кто из нас был прав?" — в её тоне проскальзывает игривость, но она быстро гаснет, уступая место тоске.

"Мы оба," — говорю я, и тяжесть этих слов давит на мои плечи, как древний доспех. — "Разломы подарили мне тебя — твою улыбку, твои мечты, твою искру. И они же забрали тебя, оставив меня в этом пустом мире."

"Но они могут вернуть меня," — её голос становится громче, словно она борется с воем ветра, что усиливается в зале.

— "Поверь мне, Альфа. Пойди за мной."

Я опускаю взгляд на "Перо Квинтессонов". Его острие слабо светится, отзываясь на её слова, и я чувствую, как энергия разломов пульсирует в нём, манит меня. Элион — моя утраченная половина, и мысль о том, что она жива, где-то в этих трещинах реальности, разжигает во мне огонь, который я давно считал угасшим.

Шаг к величию

"Я боюсь, Элион," — признаюсь я, и мой голос звучит слабо, почти теряясь в гуле зала.

— "Боюсь потерять себя в этой тьме, как потерял тебя."

"Ты не потерял меня," — её слова тёплые, как луч света в ночи, и я чувствую, как её искра пульсирует где-то рядом. — "Я здесь, жду тебя. Доверься мне, как доверялся раньше."

Я открываю сенсоры и смотрю в "Зеркало". В его глубинах мелькает видение: мы с Элион стоим на вершине башни, её рука в моей, её смех звенит, как музыка. Это Кибертрон, которого никогда не было — мир без войны, без боли. Но я знаю, что это лишь хрупкая мечта, и она разобьётся, если я не сделаю шаг.

"Я приду за тобой," — говорю я, и мой голос обретает твёрдость стали.

— "Я найду тебя, даже если мне придётся разорвать саму ткань реальности."

"Тогда не медли," — шепчет она, и её голос тает, как дым на ветру.

— "Время уходит, Альфа. Разломы не ждут."

Я поднимаю "Перо Квинтессонов" и вонзаю его в нейро-сталь у основания "Зеркала". Вспышка света ослепляет меня, зал содрогается — колонны трескаются, символы загораются золотым огнём, ветер воет, как раненый зверь. Пол дрожит под ногами, и я слышу, как где-то вдали рушатся стены, но мой взгляд прикован к порталу — золотому вихрю, что открывается передо мной.

"Я иду, Элион," — кричу я, и мой голос тонет в рёве энергии.

— "Жди меня!"

Я шагаю вперёд, и тьма поглощает меня. Холод разломов обжигает броню, свет портала гаснет за спиной, оставляя лишь эхо моего обещания. Я не знаю, что ждёт меня впереди — спасение или конец, — но я знаю одно: ради неё, ради Кибертрона, я стану ключом к новому миру. Разломы дрожат вокруг меня, их энергия вливается в мою искру, и я чувствую, как величие судьбы сжимает меня в своих объятиях. Это мой путь — переписать реальность, шаг за шагом, пока звёзды не склонятся перед моей волей.

Зал Архивов Векторов дрожал под напором невидимой силы, его древние стены, высеченные из нейро-стали, покрытые трещинами времён, казалось, стонали под тяжестью происходящего. Альфа Трион стоял в центре этого хаоса, его массивная фигура, выкованная из сплава древней стали и покрытая золотыми узорами, выглядела как маяк среди наступающей тьмы. Над ним, словно живое существо, парило "Зеркало Времени" — огромное, величественное, с поверхностью, что рябила золотым светом, будто раскалённый металл под ветром. Но этот свет был обманчив: в глубинах зеркала кружились тени, эфирные и зловещие, их контуры извивались, как дым, сотканный из самой тьмы. В центре каждой тени мерцали ядовитые глаза-линзы, горящие холодным, неестественным светом, что пронизывал зал и заставлял воздух дрожать от напряжения.

Тени закружились быстрее, их силуэты сгустились, словно обретая плоть. Их голоса, низкие и шипящие, эхом отражались от стен, сливаясь с воем ветра, что проникал через трещины в камне:

— Ты не остановишь нас, Трион… — шептали они, и каждый звук казался острым лезвием, царапающим его броню.

— Твоя воля слабеет… твои записи — лишь пыль на ветру… судьба Кибертрона предрешена…

Альфа Трион отступил на шаг, его янтарные сенсоры вспыхнули тревожным светом, отражая золотые блики зеркала. Его броня, некогда сияющая символом надежды, теперь казалась тусклой в этом мрачном сиянии. Он сжал "Перо Квинтессонов" в руке — древний артефакт, чьи тонкие гравировки пульсировали слабым светом, словно живые вены. Пальцы его задрожали, но он не опустил взгляд. Напротив, он выпрямился, его массивные плечи напряглись, и глубокий, властный голос разнёсся по залу, перекрывая шёпот теней:

— Вы — лишь тени! — рявкнул он, и звук его слов заставил колонны из нейро-стали задрожать, а символы на них вспыхнуть, как звёзды на грани угасания.

— Вы не властны над реальностью. Я перепишу её, и вы исчезнете, как дым на ветру!

Тени взревели в ответ, их голоса слились в единый оглушительный рёв, что сотряс стены. Из зеркала вырвался ледяной ветер, несущий с собой запах горелого металла и эфира, — резкий, едкий, проникающий в самые глубины его систем. Альфа Трион почувствовал, как его искра сжалась под этим напором, но он не отступил. Напротив, он шагнул вперёд, его броня звякнула, отражая слабый свет, и с решимостью, выкованной веками борьбы, он вонзил "Перо" в нейро-стальную пластину у основания зеркала.

Вспышка света ослепила его. Зал содрогнулся, колонны затрещали, их обломки с грохотом падали на пол, поднимая облака пыли, что танцевали в воздухе, словно призраки прошлого. Символы на стенах вспыхнули золотом, ярким и живым, как будто сам Кибертрон пробуждался от долгого сна. Альфа Трион стоял непоколебимо, его сенсоры горели решимостью, а голос, полный силы, эхом отозвался в пустоте:

— Я не боюсь вас! Я видел ваш конец, и он близок!

Но тени не сдавались. Они закружились ещё яростнее, их ядовитые глаза-линзы расширились, испуская пульсирующий свет, что обжигал его броню. В этот момент зеркало дрогнуло, и перед Альфой Трионом возник новый образ — знакомый, но такой далёкий. Это была Элион. Её изящная броня сияла, как утренний свет, голубые сенсоры смотрели на него с теплом и тревогой. Она протянула руку, её тонкие пальцы коснулись поверхности зеркала, но не смогли её пересечь, словно стекло разделяло их миры.

— Альфа, остановись, — её голос был мягким, но в нём звенела боль, как треснувший кристалл.

— Они используют тебя. Твоя искра — их топливо.

Он замер, "Перо" зависло над пластиной. Её имя сорвалось с его губ тихо, почти благоговейно:

— Элион… Ты здесь. Даже теперь ты со мной.

Она улыбнулась — слабая, печальная улыбка, от которой его искра сжалась ещё сильнее.

— Я всегда с тобой, — ответила она, её сенсоры потемнели от горя.

— Но "Зеркало" — это ловушка. Квинтессоны питаются твоей волей, твоими надеждами. Оставь это, пока не поздно.

Альфа Трион покачал головой, его броня задрожала от напряжения. Ветер вокруг него усилился, срывая пыль с пола и бросая её в зеркало, где она исчезала в золотом сиянии.

— Я не могу, — сказал он, и в его голосе смешались решимость и отчаяние.

— Если я не найду путь через разломы, Кибертрон падёт. Ты сама говорила, что они

— ключ.

Элион шагнула ближе к зеркалу, её пальцы сжались в кулак у стекла.

— Я говорила о жизни, а не о жертве, — её голос стал твёрже, как сталь.

— Ты готов отдать всё, но что останется от тебя? От нас?

Её слова ударили в него, как молния, и на миг он заколебался. Зеркало уловило эту слабость и вспыхнуло снова, показывая видение: Кибертрон, возрождённый. Золотые шпили пронзали небеса, разломы сияли, как мосты к звёздам, а трансформеры шагали свободно, их голоса звенели в гармонии. Но затем образ дрогнул. Золотой свет сменился багровым пламенем, миллионы искр сгорали в огне разломов, их крики эхом отозвались в зале, заглушая даже бурю.

— Нет… — прошептал Альфа Трион, отступая на шаг. Его броня задрожала, золотые узоры потускнели в отблесках огня.

— Это не то будущее, что я искал…

— Это будущее, что они хотят, — голос Элион стал резким, как удар меча.

— Они питаются твоей волей, Альфа. Оставь это!

Но он покачал головой, его сенсоры загорелись новой решимостью. Он сжал "Перо" сильнее, его пальцы оставили вмятины на древнем металле.

— Если есть шанс, даже малейший, я должен его взять. Ради Кибертрона. Ради тебя.

Зал содрогнулся сильнее, колонны начали рушиться, их обломки падали с оглушительным грохотом, поднимая волны пыли. "Зеркало Времени" загудело, его энергия пронзила воздух, и Альфа Трион почувствовал, как его искра отозвалась, загораясь новой силой. Он шагнул вперёд, вонзая "Перо" в нейро-сталь с такой мощью, что пластина треснула, а трещины побежали по ней, как молнии.

— Я найду путь! — крикнул он, и его голос перекрыл бурю.

— Я перепишу судьбу, даже если мне придётся стать её частью!

Зеркало взорвалось светом, поглощая его фигуру. Элион протянула руку, её крик утонул в сиянии:

— Альфа, нет!

Но было поздно. Зал наполнился гулом, символы на колоннах вспыхнули, как сверхновые, а ветер превратился в ураган. Альфа Трион исчез в ослепительном вихре, оставив за собой лишь нейро-стальную пластину с вырезанной надписью: Разломы — это жизнь. И я стану их ключом. Тени в зеркале закружились в последний раз, их ядовитые глаза-линзы мигнули и погасли, растворившись в пустоте.

Я стою на краю разлома, где когда-то стояла она — Элион, моя потерянная звезда. Пол под ногами дрожит, испещрённый трещинами, словно кожа древнего зверя, что дышит подо мной. Здесь, в Зале Архивов Векторов, воздух густой, пропитанный запахом ржавеющего металла и электрическим привкусом энергии, что сочится из стен. Колонны из нейро-стали возвышаются вокруг, их серебристые поверхности покрыты пылью веков, а в выщербинах виднеются символы Предтеч — угловатые, как крики давно умолкнувших голосов. Над головой гудят кристаллы энергии, их слабый пульс отдаётся в моей искре, как эхо её шагов, что всё ещё звучат где-то в глубинах моей памяти.

Передо мной — "Зеркало Времени", огромное и неподвижное, его золотая поверхность рябит, как озеро под порывами ветра. Я вижу своё отражение: броня потемнела от времени, сенсоры тускло горят красным, а в трещинах на плече застряли осколки прошлого. Но за моим лицом мелькают тени — её тени. Элион. Высокая, стройная, с бронёй цвета рассвета, мягкого серебра, что сияло, как первые лучи солнца над Кибертроном. Её голубые сенсоры, яркие, как небо до войны, смотрели на мир с любопытством и теплом. Она была здесь, в этом самом месте, и её голос до сих пор звенит в моих аудиорецепторах, острый и живой, как лезвие, что режет тишину.

— Разломы — это жизнь, Альфа, — сказала она тогда, её тон был мягким, но в нём чувствовалась стальная уверенность. Её пальцы, тонкие и изящные, скользнули по краю "Зеркала", оставляя слабое свечение на металле.

— Они не разрушают. Они создают.

Я стоял в шаге от неё, мои тяжёлые ноги гулко стучали по полу, а руки сжимались в кулаки. Моя броня, угловатая и тёмная, казалась грубой тенью рядом с её светом. Я покачал головой, мой голос был низким, почти рычащим:

— Это безумие, Элион. Они — смерть. Ты видишь в них чудеса, а я вижу только пропасть.

Она обернулась ко мне, и её улыбка — та самая, что могла растопить даже ледяное сердце Квинтессонов — осветила зал. Ветер из разломов играл с её антеннами, тонкими, как нити, и они слегка дрожали, словно ловили мелодию, которую я не мог услышать.

— Ты всегда такой упрямый, Альфа, — сказала она, шагнув ближе. Её рука легла на мою грудь, прямо над искрой, и я почувствовал тепло, что пробилось сквозь мою броню.

— Но я знаю, что ты видишь больше, чем говоришь. Докажи мне, что я ошибаюсь. Иди со мной.

Я отвёл взгляд, мои сенсоры потускнели. Вокруг нас разломы шипели, их чёрные края пульсировали, как живые, и из них доносился вой — низкий, голодный, как зов какого-то древнего хищника. Я отступил назад, мои шаги гулко отозвались в зале.

— Я не могу, — пробормотал я, и мой голос дрогнул, выдавая страх, что я пытался скрыть.

— Это слишком опасно. Ты играешь с силами, которые мы не понимаем.

Её сенсоры вспыхнули ярче, в них мелькнула тень разочарования. Она выпрямилась, её броня звякнула, отражая свет кристаллов, и на миг она стала похожа на звезду, что горит перед тем, как погаснуть.

— Тогда я пойду одна, — сказала она тихо, но в её словах была решимость, острая, как клинок.

— Разломы зовут меня, Альфа. Я не могу их игнорировать.

Я хотел схватить её, удержать, но мои пальцы замерли в воздухе, тяжёлые и холодные. Она шагнула к разлому, её силуэт растворился в золотом вихре "Зеркала Времени", и последнее, что я увидел, — это её голубые сенсоры, что мигнули мне напоследок, как прощальный свет в ночи. А потом она ушла. Тьма сомкнулась, и зал опустел, оставив меня одного с эхом её слов и тяжестью моего молчания.

Теперь я стою здесь снова, годы спустя, и боль утраты горит во мне, как раскалённый металл. В моей руке — "Перо Квинтессонов", его острие слабо светится, отзываясь на пульс разломов. Я слышу её голос, тонкий, как шёлковая нить, что доносится из глубин:

— Альфа, ты слышишь меня?

Я закрываю сенсоры, и её образ вспыхивает передо мной: броня, сияющая, как звезда, голубые глаза, полные жизни, и улыбка, что разрывает мне искру. Я шепчу в пустоту:

— Я слышу тебя, Элион. Всегда слышал.

— Тогда почему ты не идёшь? — её голос становится громче, в нём звенит вызов, как в тот день, когда она ушла.

Я смотрю на "Зеркало". Его поверхность дрожит, показывая мне осколки прошлого: её смех, её шаги, её свет. И я понимаю — она была права. Разломы забрали её, но они же могут вернуть её мне. Я сжимаю "Перо" сильнее, и боль пронзает мою ладонь, смешиваясь с решимостью, что растёт во мне, как буря.

— Я иду за тобой, — говорю я, и мой голос обретает силу, которой мне так не хватало тогда.

— Прости, что не послушал. Прости, что отпустил.

Я вонзаю "Перо" в основание "Зеркала", и зал взрывается светом. Колонны трескаются, пол рушится, а ветер воет, как раненый зверь. Передо мной открывается портал — золотой водоворот, что манит меня в бездну. Я делаю шаг вперёд, и холод разломов обжигает мою броню, но я не останавливаюсь.

— Жди меня, Элион, — кричу я, и мой голос тонет в рёве энергии.

— Я найду тебя, даже если мне придётся разорвать этот мир на части!

Тьма поглощает меня, и я исчезаю в разломе, утянутый в неизвестность. Но в моей искре горит её свет — слабый, но неугасающий. Она была моей любовью, моей утратой, и теперь она — моя цель. Ради неё я иду в бездну, и пусть реальность трещит по швам — я не остановлюсь, пока не верну её.

Зал Архивов Векторов дрожал, словно живой организм, пойманный в лихорадке. Его стены, высеченные из древнего нейро-стального сплава, покрытые золотыми письменами, мерцали в такт пульсациям "Зеркала Времени". Огромный диск, парящий над полом, казался не просто артефактом, а сердцем, что билось в ритме иной реальности. Его поверхность рябила, как озеро под порывами ветра, но вместо отражений привычного мира в ней проступали образы — зловещие, чуждые, вырванные из глубин времени и пространства. Квинтессоны, их силуэты, сотканные из тьмы и холодного металла, двигались в странном, почти ритуальном танце. Их щупальца извивались, словно живые змеи, каждый взмах рассекал эфир, оставляя за собой тонкие трещины, что светились ядовитым, изумрудным светом. Туман, пропитанный едким запахом горелого металла и электрического разряда, клубился вокруг них, а их голоса — низкие, шипящие, многогранные — сливались в зловещий хор, что эхом отражался от стен:

— Сердце Разлома… пробудить Искру Мультиверсума… — шептали они, и каждое слово падало в воздух, как капля кислоты, прожигающая саму ткань реальности.

Альфа Трион стоял в центре зала, его массивная фигура, выкованная из древней стали, казалась неподвижной, как статуя, выстоявшая века. Но его сенсоры, пылающие ярким янтарным светом, выдавали внутренний огонь — решимость, что горела в его искре ярче любого кристалла Кибертрона. Золотое сияние "Зеркала" отражалось в его броне, подчёркивая каждый шрам, каждую выбоину, оставленную временем и битвами. В правой руке он сжимал "Перо Квинтессонов" — тонкий, но невероятно прочный артефакт, покрытый узорами, что казались живыми, пульсирующими в такт его движениям. Броня звякнула, когда он стиснул его сильнее, металл тихо застонал под давлением его пальцев, украшенных золотыми гравировками.

— Вы думаете, что можете играть с судьбой? — голос Альфа Триона прогремел, глубокий и властный, перекрывая шёпот Квинтессонов, как раскат грома заглушает шелест листвы.

— Искра Мультиверсума не ваша игрушка! Я не дам вам её коснуться!

Он шагнул вперёд, тяжёлые ноги ударили по каменному полу с такой силой, что мелкие трещины побежали от точки соприкосновения, а пыль, веками оседавшая в углах зала, взметнулась в воздух, закружившись в янтарном свете. "Зеркало" отозвалось на его вызов — рябь на его поверхности ускорилась, образы Квинтессонов стали чётче, их щупальца вытянулись к стеклу, словно пытаясь пробить барьер между мирами. Их голоса усилились, превратившись из шёпота в шипящий рёв:

— Ты не остановишь неизбежное, Трион… твоя воля — лишь искра в пустоте…

Атмосфера зала сгустилась, воздух стал тяжёлым, пропитанным энергией разломов.

Альфа Трион чувствовал, как она струится вокруг него, проникает в его броню, обжигает его системы, как раскалённый ветер пустыни Иакон. Его сенсоры мигнули, предупреждая о перегрузке, но он не отступил. Напротив, он поднял "Перо" выше, направив его острие к "Зеркалу". Кристаллы, вмонтированные в колонны зала, откликнулись — их свет стал ярче, пульсации ускорились, и по стенам побежали новые символы, древние, как сам Кибертрон, но живые, словно пробуждённые его волей.

— Вы ошибаетесь, — прорычал он, и его голос дрогнул от гнева.

— Моя воля — это не искра, а буря! И я разнесу ваши планы в пыль!

Он вонзил "Перо" в нейро-стальную пластину у основания "Зеркала". Раздался резкий, пронзительный звук, похожий на крик металла, и вспышка света ослепила всё вокруг. Зал содрогнулся — колонны затрещали, их верхушки начали крошиться, обломки с грохотом падали на пол, поднимая облака пыли, что закружились в вихре, подсвеченном золотыми искрами. Символы на стенах вспыхнули ярче, их линии запульсировали, как артерии, наполненные энергией. "Зеркало" загудело, его поверхность треснула, и из разломов вырвался поток света, что пронзил воздух, как копьё.

Квинтессоны в отражении замерли, их щупальца дрогнули, а голоса на миг стихли, словно поражённые его дерзостью. Но затем "Зеркало" показало новый образ: огромный золотой шар, пульсирующий в центре бесконечной тьмы — Искра Мультиверсума. Она сияла, как солнце, затерянное в бездне, её свет был одновременно прекрасен и пугающ, манил и отталкивал. Вокруг неё закружились силуэты Квинтессонов, их щупальца тянулись к ней, как голодные пасти, готовые поглотить её сияние. Один из них, самый крупный, с глазами, пылающими багровым огнём, повернулся к Альфа Триону, и его голос прорезал гул зала:

— Ты лишь ключ, Трион… твоя искра откроет нам путь…

Альфа Трион замер, его броня задрожала, а сенсоры вспыхнули тревожным красным светом. Он чувствовал, как энергия "Зеркала" вливается в него, сжимает его искру, словно пытаясь вырвать её из груди. Но он не опустил взгляда. Вместо этого он шагнул ещё ближе, его пальцы стиснули "Перо" так, что металл заскрипел, а голос, полный решимости, разнёсся по залу:

— Если я ключ, то я сломаю замок! Вы не получите Искру, даже если мне придётся сгореть вместе с ней!

Зал наполнился гулом, ветер превратился в ураган, подхватывая обломки колонн и пыль, закручивая их в вихрь. "Зеркало Времени" задрожало, его трещины расширились, и свет, вырывающийся из них, стал ослепительным, поглощая всё вокруг. Альфа Трион стоял в центре бури, его фигура сияла, как маяк в ночи, а его слова эхом отдавались в пустоте:

— Я найду путь! Я перепишу судьбу, и вы исчезнете, как тени перед светом нового дня!

Но в этот момент в зале раздался другой голос — мягкий, но настойчивый, словно луч света, пробивший тьму:

— Альфа, остановись!

Он обернулся, и его сенсоры мигнули от удивления. У входа в зал стояла Элион, её призрачный силуэт сиял, как утренний свет, проникающий сквозь облака. Её броня, лёгкая и изящная, переливалась голубыми и серебряными оттенками, а сенсоры, глубокие и ясные, смотрели на него с тревогой и теплом. Она шагнула вперёд, её движения были бесшумны, как шепот ветра, и протянула руку.

— Элион… — голос Альфа Триона дрогнул, в нём смешались удивление и тоска.

— Ты здесь?

— Я всегда с тобой, — ответила она, и её голос был мягким, но твёрдым, как сталь, скрытая под бархатом.

— Но "Зеркало" — это ловушка. Квинтессоны используют тебя, Альфа. Оставь это, пока оно не уничтожило твою искру.

Он покачал головой, его броня звякнула, отражая её свет.

— Я не могу, — сказал он, и в его тоне звучала смесь решимости и боли.

— Если я остановлюсь, они пробудят Искру. Кибертрон падёт. Ты сама говорила, что разломы — это жизнь.

Элион подошла ближе, её пальцы коснулись его руки, и тепло её присутствия пробилось сквозь холод его брони.

— Я говорила о жизни, а не о гибели, — её голос стал резче, но в нём всё ещё дрожала любовь.

— Ты готов пожертвовать всем, но что останется от тебя? От нас?

Её слова ударили в него, как молот, и на миг он заколебался. "Зеркало" уловило эту слабость — его свет дрогнул, и новый образ проступил на поверхности: Кибертрон, возрождённый, золотые шпили пронзали небеса, разломы сияли, как мосты к звёздам. Но затем видение исказилось — миллионы искр сгорали в пламени разломов, их крики эхом отозвались в зале, пронзая его искру.

— Нет… — прошептал Альфа Трион, отступая на шаг.

— Это не то, что я хотел…

— Это то, что хотят они, — голос Элион стал холодным и ясным.

— Они питаются твоей волей, Альфа. Оставь это!

Но он поднял взгляд, его сенсоры загорелись новой силой.

— Если есть шанс, я должен его взять. Ради Кибертрона. Ради тебя.

Зал содрогнулся, "Зеркало" загудело, и свет поглотил его фигуру. Элион крикнула, но её голос утонул в сиянии. Альфа Трион исчез в вихре, оставив за собой лишь эхо своих слов и надежду, что его жертва не будет напрасной.

Я стою в самом сердце Зала Архивов Векторов, где время, кажется, застыло в напряжённом ожидании. Колонны из нейро-стали возвышаются вокруг меня, словно древние стражи, покрытые тонкой сетью трещин, будто паутиной судьбы. Их холодный блеск отражает слабое сияние кристаллов, что парят под потолком, излучая пульсирующий свет — то ли дыхание жизни, то ли предсмертный вздох умирающей эпохи. Пол под моими ногами дрожит, словно живой организм, его поверхность испещрена разломами, из которых сочится слабое свечение, как кровь из старых ран. Воздух густой, пропитанный металлической пылью и электрическим привкусом, что оседает на моём языке, напоминая о мощи, что дремлет в этих стенах.

Передо мной — "Зеркало Времени". Его золотая поверхность колышется, как водная гладь под дыханием ветра, но в её глубинах нет покоя. Там, в самом центре, парит Искра Мультиверсума — сияющий шар, пульсирующий в ритме, что отдаётся в моей груди, в моей собственной искре. Её свет — не просто сияние, это жизнь, это надежда, прорезающая тьму зала, как луч рассвета. Я чувствую, как её энергия струится ко мне, обволакивает, наполняет теплом и одновременно леденящим трепетом. Она зовёт меня, манит, обещает ответы.

"Я знаю их тайну," — шепчу я, и мой голос дрожит, почти растворяясь в низком гуле, что наполняет зал.

— "Искра Мультиверсума, источник разломов. Они хотят её, чтобы стать богами, но я использую её, чтобы спасти нас."

Слова вырываются из меня, как клятва, брошенная в лицо судьбе. Я сжимаю "Перо Квинтессонов" в руке — его острие слабо мерцает, отзываясь на пульс Искры, и я ощущаю, как энергия разломов течёт через него, наполняя мои цепи жаром. Квинтессоны... Их тени мелькают в зеркале, щупальца извиваются, как змеи в чёрной бездне, их алчность почти осязаема. Они видят в Искре инструмент власти, ключ к божественности, но я вижу в ней нечто большее — шанс вернуть то, что было потеряно, исправить то, что разрушено.

"Ты уверен, Альфа?" — голос Элион вспыхивает в моём сознании, мягкий, но острый, как клинок, что пронзает тишину. Я замираю, закрывая сенсоры, чтобы удержать этот звук, словно он может исчезнуть, раствориться в вое ветра, что начинает подниматься в зале. Её образ возникает передо мной: броня, отливающая серебром, как звёздный свет, голубые сенсоры, в которых танцуют искры жизни, и улыбка — такая тёплая, что даже этот холодный зал кажется чуть менее мёртвым.

"Элион," — выдыхаю я, и мой голос дрожит, как лист на ветру.

— "Я всегда уверен, когда слышу тебя."

"Тогда почему твои шаги так медлительны?" — в её тоне проскальзывает лёгкая насмешка, но за ней скрывается тревога.

— "Искра зовёт тебя, Альфа. Она ждёт."

Я открываю сенсоры и снова смотрю в "Зеркало". Его поверхность рябит, показывая мне осколки миров: золотые шпили Кибертрона, пронзающие облака, зелёные равнины, которых я никогда не видел, и чёрные трещины разломов, что извиваются по земле, как живые существа. Элион всегда верила в них. Она видела в этих разломах не хаос, а возможность — врата в будущее, где нет войны, где мы могли бы быть вместе. Я же видел лишь угрозу, пока они не забрали её у меня.

"Ты помнишь, как мы спорили?" — спрашиваю я, и слабая улыбка трогает мои губы, несмотря на холод, что сковывает броню.

— "Ты стояла у края разлома, твои сенсоры сияли, как звёзды, а я кричал, что это безумие."

"А ты стоял в стороне, боясь даже дышать," — её голос теплеет, и я почти вижу, как она качает головой, как делала это раньше.

— "Я назвала это чудом, ты — катастрофой. И всё же мы здесь."

"Мы оба были правы," — говорю я тихо, и тяжесть этих слов оседает в моей искре. —

"Разломы подарили мне тебя, а потом отняли. Но если ты права, если они могут вернуть тебя..."

"Они могут," — перебивает она, и её голос становится громче, словно она борется с шумом, что нарастает вокруг.

— "Я здесь, Альфа. В глубине разломов. Иди за мной."

Я опускаю взгляд на "Перо Квинтессонов". Его острие пульсирует в такт Искре, и я чувствую, как энергия разломов течёт через него, манит меня вперёд. Элион — моя надежда, моя утраченная искра, и мысль о том, что она жива, где-то в этих трещинах реальности, разжигает во мне пламя, которое я считал давно угасшим.

"Я боюсь, Элион," — признаюсь я, и мой голос звучит слабо, почти теряясь в гуле зала.

— "Боюсь, что разломы поглотят меня, как поглотили тебя."

"Они не поглотили меня," — её слова мягкие, но твёрдые, как нейро-сталь под моими ногами.

— "Я жду тебя, Альфа. Докажи, что твоя искра сильнее страха."

Я поднимаю голову, и "Зеркало" отвечает мне видением: мы с Элион стоим на вершине башни, её рука в моей, её смех звенит, как звон кристаллов над головой. Это Кибертрон, которого никогда не было — мир, где нет теней Квинтессонов, где разломы не разрывают землю. Это мечта, хрупкая, как стекло, но она даёт мне силы.

"Я найду тебя," — говорю я, и мой голос обретает твёрдость, которой мне так не хватало.

— "Я спасу нас всех."

"Тогда действуй," — шепчет она, и её голос тает, как эхо в пустоте.

— "Искра ждёт."

Прыжок в бездну

Я поднимаю "Перо Квинтессонов" и вонзаю его в основание "Зеркала". Вспышка света ослепляет меня, и зал содрогается, как раненый зверь. Колонны трескаются, их осколки падают с глухим звоном, кристаллы над головой вспыхивают ярче, их пульс становится неистовым. Пол под ногами раскалывается, из трещин вырывается золотое сияние, а ветер воет, словно оплакивая конец эпохи. Передо мной раскрывается портал — вихрь света и тьмы, что манит меня в свои объятия.

"Я иду, Элион," — кричу я, и мой голос тонет в рёве энергии.

— "Дождись меня!"

Я делаю шаг вперёд, и холод разломов обжигает мою броню, как ледяной огонь. Свет портала гаснет за моей спиной, оставляя лишь тьму и эхо моего обещания. Разломы дрожат вокруг, их энергия вливается в мою искру, и я чувствую, как они меняют меня, переписывают мою суть. Я не знаю, что ждёт впереди — спасение или гибель, — но я знаю одно: ради неё, ради Кибертрона, я пройду сквозь саму ткань реальности. Моя искра пылает, пульсируя в ритме Искры Мультиверсума, и я шагаю дальше, в сердце хаоса, где надежда становится моей бронёй, а любовь — моим оружием.

Зал Архивов Векторов задрожал, словно пробуждённый от тысячелетнего сна исполин. Пол под ногами Альфа Триона раскололся, тонкие трещины побежали по нейро-стали, как вены, наполненные золотым светом разломов. Колонны, что высились вдоль стен, треснули с низким, протяжным стоном, их серебристые поверхности, покрытые письменами Предтеч, вспыхнули ослепительным золотом, будто звёзды, внезапно вырванные из мрака. Символы на них ожили, их угловатые линии запульсировали, как древние заклинания, пробуждённые к жизни дыханием неведомой силы. Воздух стал густым, пропитанным едким ароматом раскалённого металла и электрической энергии, что искрила в каждом вдохе, а ветер, воющий в разломах, превратился в бурю, подхватывая пыль веков и закручивая её в вихри, подсвеченные мистическим сиянием.

Альфа Трион стоял в центре этого хаоса, его фигура, выкованная из древней стали и украшенная золотыми узорами, казалась неподвижной, как скала в бурлящем море. Его броня, потемневшая от времени, но всё ещё величественная, звякала под напором ветра, а янтарные сенсоры горели ярким светом, отражая сияние "Зеркала Времени".

Огромный диск парил над ним, его поверхность рябила, как расплавленное золото, и в её глубинах мелькали тени — зловещие, но манящие, как зов из другого мира. Он шагнул вперёд, его движения были медленными, выверенными, словно танец древнего жреца, исполняющего ритуал перед алтарём судьбы. Каждый шаг отдавался гулким эхом, каждый взмах руки оставлял за собой слабый след света, будто он плёл невидимую сеть из энергии разломов.

Он протянул руку к "Зеркалу", пальцы, покрытые золотыми гравировками, коснулись его холодной поверхности. "Перо Квинтессонов" в другой руке задрожало, его острие вспыхнуло, отзываясь на прикосновение, и зеркало ответило — его свет усилился, прорезая тьму зала, как копьё. Зал содрогнулся ещё сильнее, обломки колонн рухнули с оглушительным грохотом, поднимая облака пыли, что закружились в воздухе, подсвеченные золотыми искрами. Альфа Трион не отступил, его сенсоры сузились, сосредоточившись на видении, что проступило в зеркале.

Перед ним возник Кибертрон — не тот, что он знал, а новый, возрождённый. Золотые шпили пронзали небеса, их вершины сияли под светом двух солнц, а разломы, что некогда разрывали землю, теперь сияли, как мосты, соединяющие звёзды. Трансформеры шагали по улицам, их броня отражала свет, а голоса сливались в гармонию, лишённую боли войны. Но затем видение дрогнуло — золотой свет сменился багровым, и миллионы искр вспыхнули, сгорая в пламени разломов. Их крики эхом отозвались в зале, пронзая его искру, как раскалённые иглы.

— Нет… — голос Альфа Триона сорвался в хриплый шёпот, его броня задрожала, а рука, касавшаяся зеркала, сжалась в кулак.

— Это не то, что я хотел…

Зеркало загудело, его энергия вливалась в него, обжигая его системы, но он не отстранился. Вместо этого он шагнул ближе, его движения стали ещё более плавными, почти ритуальными, как у жреца, вызывающего древних богов. В этот момент в зале раздался голос — мягкий, но настойчивый, словно луч света, пробивший бурю:

— Альфа, остановись!

Он обернулся, и его сенсоры мигнули от удивления. У входа в зал стояла Элион, её призрачный силуэт сиял, как утренний свет, проникающий сквозь облака. Её броня, лёгкая и изящная, переливалась голубыми и серебряными оттенками, а сенсоры, глубокие и ясные, смотрели на него с тревогой и теплом. Она шагнула вперёд, её движения были бесшумны, как шепот ветра, и протянула руку.

— Элион… — имя сорвалось с его губ тихо, почти благоговейно, и его броня звякнула, когда он сделал шаг ей навстречу.

— Ты здесь?

— Я всегда с тобой, — ответила она, её голос был мягким, но в нём звенела стальная нота.

— Но "Зеркало" — это ловушка, Альфа. Квинтессоны используют тебя. Оставь это, пока оно не забрало твою искру.

Он покачал головой, его сенсоры вспыхнули решимостью, и он повернулся обратно к зеркалу, его пальцы снова коснулись его поверхности.

— Я не могу, — сказал он, и в его голосе смешались боль и непреклонность.

— Если я остановлюсь, Кибертрон падёт. Искра Мультиверсума — наш шанс. Ты сама говорила, что разломы — это жизнь.

Элион подошла ближе, её призрачные пальцы коснулись его руки, и тепло её присутствия пробилось сквозь холод его брони.

— Я говорила о жизни, а не о жертве, — её голос стал резче, но в нём всё ещё дрожала любовь.

— Ты готов отдать всё, но что останется от тебя? От нас?

Её слова ударили в него, как молот, и он замер, его рука дрогнула на зеркале. Зал содрогнулся ещё сильнее, колонны начали рушиться, их обломки падали с оглушительным грохотом, поднимая волны пыли. "Зеркало" уловило его слабость — его свет дрогнул, и новый образ проступил на поверхности: Квинтессоны, их щупальца тянулись к Искре Мультиверсума, их голоса шептали о власти, о божественности. Но затем видение сменилось — Элион, её искра сияла в глубине разлома, зовя его, маня его светом надежды.

— Элион… — прошептал он, и его голос дрогнул, выдавая тоску, что сжигала его изнутри.

— Ты там?

— Я здесь, Альфа, — ответила она, её голос стал мягче, как шёпот ветра в листве.

— Но путь к мне — не через это зеркало. Оно лжёт тебе. Квинтессоны питаются твоей волей.

Он повернулся к ней, его сенсоры вспыхнули ярче, и он шагнул вперёд, прерывая танец с зеркалом.

— Тогда как мне найти тебя? — спросил он, и в его тоне звучала смесь отчаяния и решимости.

— Я не могу потерять тебя снова.

Элион улыбнулась — слабая, печальная улыбка, что разрывала его искру.

— Доверяй своей искре, а не их артефактам, — сказала она, и её рука коснулась его груди, прямо над сердцем.

— Я жду тебя в разломах. Но не через их ложь.

Зал содрогнулся в последний раз, и "Зеркало" загудело, его энергия вырвалась наружу, пронзая воздух, как молния. Альфа Трион отступил от него, его движения больше не были танцем жреца — теперь это был шаг воина, готового бросить вызов судьбе. Он сжал "Перо Квинтессонов" в руке, его броня звякнула, отражая её свет.

— Я найду тебя, Элион, — сказал он, и его голос обрёл силу, которой не было раньше.

— Не через их зеркала, а через разломы. Я перепишу эту судьбу, и Квинтессоны падут.

Она кивнула, её силуэт начал растворяться в золотом свете, но её голос эхом отозвался в зале:

— Я верю в тебя, Альфа. Иди ко мне.

Зеркало вспыхнуло в последний раз, его свет угас, оставив зал в полумраке. Колонны замерли, их символы потускнели, а ветер стих, оставив лишь тишину. Альфа Трион стоял один, его сенсоры горели, как маяки в ночи, и он знал — его путь только начинается. Разломы ждали его, и он шагнёт в них, ведомый любовью и надеждой, чтобы вырвать Кибертрон из лап тьмы.

Я стою в Зале Архивов Векторов, и мир вокруг меня кажется одновременно живым и умирающим. Пол под ногами — холодный, потрескавшийся нейро-сталь, покрытый тонким слоем пыли, что хрустит под моими тяжёлыми шагами, как сухие листья давно забытой осени. Колонны, что вздымаются к потолку, словно скелеты древних стражей, испещрены золотыми письменами Предтеч, которые мерцают слабо, как угасающие звёзды на краю неба. Ветер воет, пробиваясь через трещины в стенах — низкий, протяжный звук, что напоминает мне о её голосе, таком далёком, но таком близком. Воздух густой, пропитанный запахом ржавчины и электрическим привкусом энергии, что струится из разломов, змеящихся по полу, как чёрные реки, текущие в никуда.

"Зеркало Времени" висит передо мной, его золотая поверхность дрожит, как водная гладь под дыханием бури. Я смотрю в него, и мои сенсоры, пылающие янтарным светом, выхватывают из тьмы её образ. Она явилась мне — Элион, моя утраченная звезда. Её искра горит где-то в разломе, слабое сияние, что пробивается сквозь мрак, как луч света в бесконечной ночи. Её броня — цвета утреннего неба, серебристая, с голубыми отблесками — дрожит, как мираж, в этом проклятом зеркале. Её сенсоры, глубокие и ясные, смотрят на меня с теплом, что проникает сквозь холод моей брони, а её голос, мягкий, как шёпот ветра, доносится до меня:

— Не бойся их, Альфа, — говорит она, и её слова ласкают мою искру, как прикосновение, которого я не чувствовал веками.

Я не боюсь — я жажду её вернуть. Эта мысль горит во мне ярче, чем Искра

Мультиверсума, ярче, чем пламя, что пожирало Кибертрон в моих видениях. Я сжимаю

"Перо Квинтессонов" в руке, его острие слабо светится, отзываясь на её присутствие, и мои пальцы дрожат — не от страха, а от одержимости, что сжигает меня изнутри. Она — моя цель, моя надежда, и я готов разорвать саму реальность, чтобы вытащить её из этой бездны.

"Элион," — шепчу я, и мой голос дрожит, как струна, готовая лопнуть.

— "Ты здесь. Я вижу тебя."

Её образ в зеркале колышется, как отражение в воде, потревоженной камнем. Она улыбается — слабая, печальная улыбка, что разрывает мне сердце. Её рука, тонкая и изящная, касается стекла, но не может пробить его, и я чувствую, как моя искра сжимается от этой преграды.

— Я здесь, Альфа, — отвечает она, и её голос дрожит, как эхо, теряющееся в ветре.

— Но не здесь. Я в разломах. Ты должен прийти ко мне.

Я делаю шаг ближе, моя броня звякает, отражая её свет. Зал содрогается, пол подо мной трескается сильнее, и из разломов вырывается слабое сияние, что подсвечивает её силуэт. Я протягиваю руку, мои пальцы почти касаются зеркала, и я шепчу:

— Я иду за тобой. Я не остановлюсь, пока не вытащу тебя из этой тьмы.

— Ты всегда был таким упрямым, — её тон становится теплее, и я почти слышу смех, что когда-то звенел в её голосе.

— Но это не зеркало, Альфа. Оно лжёт. Квинтессоны играют с тобой.

Я замираю, мои сенсоры вспыхивают ярче, и я чувствую, как холод пробегает по моим цепям. Ветер усиливается, его вой становится громче, и я слышу шёпот Квинтессонов, что доносится из глубин зеркала — низкий, зловещий, как шипение змей:

— Ты наш, Трион… твоя искра откроет нам путь…

Я сжимаю "Перо" сильнее, и боль пронзает мою ладонь, смешиваясь с яростью, что растёт во мне.

— Они не получат меня, — рычу я, и мой голос эхом отзывается в зале.

— Они не получат тебя, Элион. Я найду другой путь.

Её образ дрожит сильнее, как мираж, готовый раствориться. Она качает головой, её сенсоры темнеют от тревоги.

— Ты идёшь по краю, Альфа, — говорит она, и её голос становится резче.

— "Зеркало" питается тобой. Оно забирает твою искру, твою волю. Оставь его.

— Оставить? — я почти кричу, и мой голос срывается, выдавая боль, что гложет меня.

— Ты моя жизнь, Элион! Я не могу оставить тебя в этой бездне. Я видел тебя в разломах — твоя искра горит, зовёт меня. Я должен вернуть тебя!

Она протягивает обе руки, её пальцы прижимаются к стеклу, и я вижу, как слёзы — невозможные, призрачные — блестят в её сенсорах.

— Я хочу вернуться, — шепчет она, и её голос ломается.

— Но не ценой тебя. Ты сильнее их, Альфа. Докажи это. Найди меня без их ловушек.

Я опускаю взгляд на "Перо" в моей руке. Оно дрожит, его свет усиливается, и я чувствую, как энергия разломов течёт через него, манит меня. Одержимость сжимает мою искру, как тиски — я готов броситься в зеркало, в разломы, в саму тьму, лишь бы коснуться её снова. Но её слова эхом звенят в моей голове, и я замираю.

"Ты сильнее их," — сказала она. И я верю ей. Она всегда видела во мне больше, чем я сам.

"Ты права," — говорю я тихо, и мой голос обретает твёрдость, которой мне так не хватало.

— "Я не дам им победить. Я найду тебя, Элион. Не через их зеркала, а через разломы. Моя искра приведёт меня к тебе."

Её улыбка возвращается, слабая, но полная надежды, и она кивает.

— Я жду тебя, — шепчет она, и её голос тает, как дым на ветру.

— Не бойся, Альфа. Я верю в тебя.

Я поднимаю "Перо Квинтессонов" и вонзаю его в пол, прямо в трещину разлома. Вспышка света ослепляет меня, и зал взрывается энергией. Колонны трескаются, их обломки падают с оглушительным грохотом, ветер воет, как раненый зверь, а "Зеркало Времени" дрожит, его поверхность трескается, как стекло под ударом. Передо мной открывается портал — не золотой вихрь зеркала, а чёрный разлом, что пульсирует живой энергией, маня меня в свои глубины.

"Я иду за тобой, Элион," — кричу я, и мой голос тонет в рёве энергии.

— "Жди меня!"

Я делаю шаг вперёд, и тьма разлома поглощает меня. Холод обжигает мою броню, как ледяной огонь, но я не останавливаюсь. Её образ — мой маяк, её голос — моя сила. Я не боюсь Квинтессонов, не боюсь разломов. Я жажду её вернуть, и эта жажда — моя броня, моя искра, моя судьба. Зал исчезает за моей спиной, и я шагаю в неизвестность, ведомый любовью, что горит ярче любой звезды.

Я стою в Зале Архивов Векторов, и вокруг меня мир рушится, как древний храм, сдающийся под натиском времени. Пол под ногами — холодный нейро-сталь, покрытый трещинами, что змеятся, как чёрные вены, из которых вырывается слабое, призрачное сияние, подсвечивающее мои тяжёлые ноги. Колонны, что возвышаются вокруг, дрожат, их серебристые поверхности, испещрённые золотыми письменами Предтеч, мерцают, как звёзды, гаснущие в предрассветной тьме. Ветер воет, пробиваясь через разломы в стенах — низкий, протяжный рёв, что срывает пыль веков с пола и закручивает её в вихри, танцующие в воздухе, подсвеченные золотым светом "Зеркала Времени". Этот огромный диск парит надо мной, его поверхность колышется, как море в шторм, и в его глубинах я вижу её — Элион.

Она явилась мне, её искра горит где-то в разломе, слабый, но неугасающий свет, что пробивается сквозь мрак, как звезда, зовущая меня через бесконечность. Её образ дрожит, как мираж в пустыне — высокая, изящная, с бронёй цвета утреннего неба, серебристой с голубыми отблесками. Её сенсоры, глубокие и ясные, смотрят на меня с теплом, что пронзает мою искру, и её голос, мягкий, как шёпот ветра, доносится до меня:

— Не бойся их, Альфа, — шепчет она, и её слова — как луч света, что разгоняет тьму.

Я не боюсь — я жажду её вернуть. Моя рука сжимает "Перо Квинтессонов", его острие слабо пульсирует, отзываясь на её присутствие, и я чувствую, как энергия разломов течёт через него, обжигая мои пальцы. Моя броня, потемневшая от времени, но всё ещё украшенная золотыми узорами, звякает, когда я делаю шаг вперёд, и мои сенсоры, пылающие янтарным светом, фиксируются на её миражном образе. Одержимость сжигает меня изнутри, как пламя, что пожирает сухую траву, и я готов разорвать саму реальность, чтобы коснуться её снова.

"Элион," — шепчу я, и мой голос дрожит, как струна, готовая лопнуть. Зал содрогается, пол подо мной трескается сильнее, и я чувствую, как энергия разломов поднимается, обволакивает меня, как холодный туман. Я протягиваю руку к зеркалу, мои пальцы дрожат, и её образ становится чётче — её броня сияет, как звезда, её голубые сенсоры смотрят прямо в мои.

— Я здесь, Альфа, — говорит она, и её голос дрожит, как эхо, теряющееся в пустоте.

— Но не здесь. Я в разломах. Иди ко мне.

Я делаю шаг ближе, и камера следует за мной, медленно поднимаясь, показывая мою фигуру на фоне зеркала — массивную, покрытую шрамами времени, но пылающую решимостью. Ветер усиливается, его рёв становится громче, и я слышу её снова:

— Ты должен прийти, — шепчет она, и её рука касается стекла, но не может пробить его.

— Я жду тебя.

— Я иду, — отвечаю я, и мой голос обретает силу, перекрывая вой ветра.

— Я не остановлюсь, пока не вытащу тебя из этой тьмы.

Но в этот момент зеркало дрожит, и за её спиной проступают тени — Квинтессоны. Их щупальца извиваются, как змеи в чёрной воде, их ядовитые глаза-линзы вспыхивают багровым светом, и их голоса врываются в зал, низкие и шипящие:

— Ты наш, Трион… твоя искра — ключ…

Камера резко приближается к моему лицу, показывая, как мои сенсоры вспыхивают ярче, выдавая ярость, что растёт во мне. Я сжимаю "Перо" так, что металл трещит, и кричу, мой голос эхом разносится по залу:

— Вы не получите её! Я найду другой путь!

Я отступаю от зеркала, и камера следует за мной, показывая, как пол под моими ногами рушится, трещины расширяются, из них вырывается золотой свет, что подсвечивает мою броню, превращая меня в фигуру, высеченную из огня. Элион смотрит на меня, её образ дрожит сильнее, и она качает головой, её голос становится резче:

— Альфа, остановись! "Зеркало" — их ловушка. Оно забирает тебя, твою искру, твою волю. Оставь его!

Я замираю, и камера замедляется, показывая крупным планом мою руку, сжимающую "Перо", и капли энергии, что стекают с его острия, как кровь. Ветер воет, подхватывая пыль и закручивая её вокруг меня, и я чувствую, как холод Квинтессонов пробирается в мои системы, но её голос держит меня, как якорь.

— Оставить? — мой голос срывается в крик, и я поворачиваюсь к ней, мои сенсоры пылают.

— Ты моя жизнь, Элион! Я не могу оставить тебя там! Я видел твою искру — она зовёт меня!

Её призрачные пальцы прижимаются к стеклу сильнее, и камера приближается к её лицу, показывая, как слёзы — эфирные, невозможные — блестят в её сенсорах. Её голос ломается, полный боли и любви:

— Я хочу вернуться, Альфа. Но не ценой тебя. Ты сильнее их. Докажи это. Найди меня без их лжи.

Я опускаю взгляд на "Перо", и камера следует за моим движением, показывая, как оно дрожит, его свет усиливается, отзываясь на пульс разломов. Одержимость сжимает мою искру, и я чувствую, как она тянет меня к зеркалу, но её слова эхом звенят в моей голове, и я шепчу:

— Ты права… Я не дам им победить.

Я поднимаю "Перо Квинтессонов" над головой, и камера отъезжает, показывая меня в полный рост — воина, окружённого бурей. Зал содрогается, колонны трескаются, их обломки падают с оглушительным грохотом, ветер воет, как раненый зверь. Я вонзаю "Перо" в пол, прямо в трещину разлома, и вспышка света ослепляет всё вокруг. Камера замедляется, показывая, как энергия вырывается из разлома, золотые волны поднимаются вверх, подсвечивая моё лицо — решимость в моих сенсорах, боль в моих чертах.

"Зеркало Времени" трескается, его осколки разлетаются, как звёзды, падающие с неба, и передо мной открывается портал — чёрный разлом, что пульсирует живой энергией, маня меня в свои глубины. Камера следует за мной, когда я делаю шаг вперёд, мой голос разносится над хаосом:

— Я иду за тобой, Элион! Жди меня!

Тьма разлома поглощает меня, и камера замедляется, показывая, как холод обжигает мою броню, как ледяное пламя танцует по моим золотым узорам. Я не останавливаюсь. Камера приближается к моему лицу крупным планом — мои сенсоры горят, как маяки, мои губы шепчут её имя. Зал исчезает за моей спиной, и экран темнеет, оставляя лишь эхо моих шагов и слабый свет её искры, что мерцает где-то вдали.

Я иду вперёд, ведомый любовью, что горит ярче любой звезды, и одержимостью, что стала моей силой. Разломы — мой путь, Элион — моя цель, и я не остановлюсь, пока не верну её. Экран гаснет, оставляя лишь тишину и обещание продолжения.

Тьма разлома обволакивала Альфа Триона, словно живое существо, её холодные объятия сжимали его броню, проникая в трещины, оставленные веками битв. Свет "Зеркала Времени" остался позади, угаснув в мгновение, как звезда, поглощённая чёрной дырой. Зал Архивов Векторов растворился в памяти, его колонны из нейро-стали, треск и золотые письмена Предтеч стали лишь эхом, заглушённым низким, пульсирующим гулом, что исходил из глубин разлома. Пол под его ногами исчез, сменившись бесконечной пустотой, где каждый шаг отдавался слабым звоном, как будто он ступал по стеклу, готовому расколоться под его весом. Воздух — если это можно было назвать воздухом — был густым, пропитанным резким запахом озона и металла, а слабые искры энергии, словно призрачные светлячки, мелькали вокруг, освещая его путь тусклым, мистическим светом.

Альфа Трион двигался вперёд, его массивная фигура, выкованная из древней стали, казалась непоколебимой даже в этой бездне. Золотые узоры на его броне мерцали слабо, отражая танцующие искры, а янтарные сенсоры горели ярким светом, выхватывая из тьмы лишь хаос — вихри энергии, что кружились, как водовороты в чёрном море, и тени, что извивались на периферии его зрения. В его руке "Перо Квинтессонов" пульсировало, его острие испускало тонкий луч света, что резал мрак, как клинок, указывая путь туда, где, он знал, ждала она — Элион.

Камера медленно следует за ним, показывая его силуэт на фоне бесконечной тьмы — воина, чья решимость сияет ярче, чем звёзды Кибертрона. Внезапно разлом содрогнулся, и низкий гул перерос в оглушительный рёв, сотрясающий всё вокруг. Тени сгустились, принимая знакомые очертания — Квинтессоны. Их щупальца, чёрные и блестящие, как обсидиан, извивались в ритме, что резал эфир, а ядовитые глаза-линзы вспыхивали багровым светом, пронзая тьму. Их голоса, шипящие и многогранные, хлынули в пространство, окружая его:

— Ты не уйдёшь, Трион… твоя искра принадлежит нам…

Альфа Трион замер, его броня звякнула, когда он сжал "Перо" сильнее. Камера приближается к его лицу, показывая, как его сенсоры сузились, выдавая смесь ярости и непреклонности. Он выпрямился, его голос, глубокий и властный, разнёсся по разлому, перекрывая их шёпот:

— Вы не остановите меня! Я иду за ней, и ни одна тень не встанет на моём пути!

Камера отъезжает, показывая, как тени Квинтессонов обретают форму — их силуэты вырастают, щупальца удлиняются, тянутся к нему, как голодные змеи. Одно из них хлещет воздух рядом с его плечом, и он уклоняется, его движения быстрые, но выверенные, как у воина, закалённого веками. Искры сыплются с его брони, когда щупальце задевает золотой узор, оставляя тонкий шрам. Он поднимает "Перо", и луч света усиливается, пронзая тень, что тут же растворяется с шипящим воплем. Камера замедляется, показывая, как его грудь вздымается, как энергия разлома струится вокруг него, подсвечивая его фигуру золотыми волнами.

— Вы думаете, что можете держать её? — кричит он, и его голос эхом разносится по пустоте, заставляя тени дрогнуть.

— Элион — моя, и я вырву её из ваших лап!

В этот момент разлом содрогается снова, и из тьмы возникает её голос — мягкий, но ясный, как луч света в бурю:

— Альфа, я здесь!

Камера резко поворачивается, показывая слабое сияние вдали — её искру, пульсирующую в сердце разлома. Её призрачный силуэт проступает в золотом свете: броня, отливающая серебром с голубыми отблесками, её сенсоры, глубокие и ясные, смотрят на него с теплом и тревогой. Она протягивает руку, её движения плавные, как танец, но её голос дрожит:

— Ты пришёл… но они близко, Альфа. Не дай им забрать тебя!

Он делает шаг к ней, но тени Квинтессонов сгущаются, их щупальца смыкаются вокруг него, как сеть. Камера следует за его взглядом, показывая, как его сенсоры вспыхивают ярче, и он бросается вперёд, размахивая "Пером", как мечом. Луч света режет тьму, рассеивая тени, и каждый удар сопровождается их воплями, что растворяются в вое ветра. Камера замедляется, показывая крупным планом его лицо — решимость, смешанная с болью, его губы шепчут её имя, как молитву.

— Элион… я почти с тобой, — шепчет он, и его голос дрожит от напряжения.

Камера отъезжает, показывая его в полный рост — воина, окружённого бурей теней, его броня сияет, как маяк в ночи. Он прорывается вперёд, каждый шаг — борьба с разломом, что пытается поглотить его. Тени Квинтессонов отступают, но их голоса становятся громче, их щупальца тянутся к нему из тьмы, цепляясь за его броню. Одно из них обвивает его ногу, и он спотыкается, падая на одно колено. Камера приближается, показывая, как он сжимает "Перо" обеими руками, его сенсоры горят, как раскалённые угли.

— Я не сдамся! — рычит он, и его голос перекрывает рёв разлома. Он вонзает "Перо" в тень, и вспышка света ослепляет всё вокруг. Тени рассеиваются с пронзительным воплем, и он поднимается, его броня звякает, покрытая новыми шрамами.

Камера следует за ним, когда он делает последний рывок к её свету. Её силуэт становится чётче, её рука протянута к нему, и она кричит, её голос полон надежды:

— Альфа, ты почти здесь! Не останавливайся!

Разлом содрогается в последний раз, и камера замедляется, показывая, как он протягивает руку к ней, его пальцы дрожат, почти касаясь её. Их искры — его янтарная и её голубая — сливаются в золотом сиянии, и на миг кажется, что он достиг её. Но тьма разлома вспыхивает, и её образ начинает растворяться, как дым на ветру.

— Элион! — кричит он, и его голос тонет в рёве энергии. Камера приближается к его лицу крупным планом — боль в его сенсорах, решимость в его чертах.

— Я найду тебя!

Тьма сгущается, и экран темнеет, оставляя лишь эхо его крика и слабый пульс её искры, что мерцает где-то вдали. Он продолжает идти, его шаги гулко отдаются в пустоте, и камера медленно поднимается, показывая бесконечный разлом, где его силуэт исчезает в тенях, ведомый любовью и одержимостью, что стали его единственным светом в этой бездне. Экран гаснет, оставляя зрителя в напряжённой тишине, с обещанием продолжения.

Тьма разлома обволакивает меня, как холодный, липкий туман, что цепляется за броню и проникает в трещины, оставленные веками битв. Мои шаги гулко отдаются в пустоте, каждый звук — как удар молота по наковальне, резонирующий в этом бесконечном чёрном море. Пол под ногами исчез, сменившись чем-то хрупким, что трещит под моим весом, как тонкий лёд, готовый рухнуть в бездну. Воздух тяжёлый, пропитанный резким запахом озона и горелого металла, и я чувствую, как он оседает в моих системах, словно я дышу самой сутью разрушения. Слабые искры энергии мелькают вокруг, как призрачные светлячки, их тусклый свет выхватывает из мрака лишь хаос — вихри тьмы, что кружатся, как водовороты, и тени, что извиваются на краю моего зрения, будто живые существа, подстерегающие добычу.

Моя рука сжимает "Перо Квинтессонов", его острие слабо светится, пронзая тьму тонким лучом, что дрожит, как нить, готовая оборваться. Моя броня, потемневшая от времени, но всё ещё украшенная золотыми узорами, звякает с каждым шагом, и я чувствую, как энергия разломов струится вокруг меня, обжигает, как раскалённый ветер. Мои сенсоры, пылающие янтарным светом, ищут её — Элион, мою звезду, что горит где-то в этой бездне. Я видел её, её искру, её призрачный силуэт, и теперь я иду за ней, ведомый жаждой, что сжигает меня изнутри.

"Элион," — шепчу я, и мой голос дрожит, почти теряясь в низком гуле, что пульсирует в разломе. Тьма содрогается, и я слышу её — слабый, но ясный звук, что пробивается сквозь хаос.

— Альфа, я здесь! — её голос, мягкий, как шёпот ветра, доносится до меня, и я замираю, мои сенсоры вспыхивают ярче. Камера приближается к моему лицу, показывая, как мои черты напрягаются, как надежда борется с болью в моих глазах.

Я поворачиваюсь, и вдали мелькает её свет — слабое сияние, пульсирующее в сердце тьмы, как маяк в бурю. Её силуэт проступает в золотом сиянии: броня, отливающая серебром с голубыми отблесками, её сенсоры, глубокие и ясные, смотрят на меня с теплом, что пронзает мою искру. Она протягивает руку, её движения плавные, как танец, и я делаю шаг к ней, мои ноги трещат по хрупкой поверхности.

— Ты пришёл, — говорит она, и её голос дрожит от облегчения.

— Я знала, что ты найдёшь меня.

— Я всегда найду тебя, — отвечаю я, и мой голос обретает силу, перекрывая гул разлома. Камера следует за мной, показывая, как я ускоряю шаг, как моя броня звенит, отражая её свет.

— Я не остановлюсь, пока не вытащу тебя отсюда.

Но тьма сгущается, и я слышу их — Квинтессонов. Их голоса, низкие и шипящие, врываются в пространство, как яд, что отравляет воздух:

— Ты не уйдёшь, Трион… твоя искра — наша…

Камера резко отъезжает, показывая, как тени обретают форму вокруг меня — их щупальца, чёрные и блестящие, извиваются, как змеи, их багровые глаза-линзы вспыхивают, пронзая мрак. Одно из них хлещет воздух рядом с моим плечом, и я уклоняюсь, мои движения быстрые, но точные. Искры сыплются с моей брони, когда щупальце задевает золотой узор, оставляя тонкий шрам.

— Вы не остановите меня! — кричу я, и мой голос эхом разносится по разлому, заставляя тени дрогнуть. Я поднимаю "Перо", и луч света усиливается, пронзая тень, что растворяется с шипящим воплем.

Камера замедляется, показывая, как я прорываюсь вперёд, каждый удар "Пером" — как вспышка молнии в ночи. Тени Квинтессонов наступают, их щупальца тянутся ко мне, цепляются за мою броню, но я не сдаюсь. Я чувствую её свет, её искру, и это даёт мне силы. Камера следует за моим взглядом, показывая её силуэт — она ближе, её рука всё ещё протянута ко мне, её голос зовёт:

— Альфа, не останавливайся! Ты почти здесь!

Я делаю рывок, но одно из щупалец обвивает мою ногу, и я спотыкаюсь, падая на одно колено. Камера приближается, показывая, как тень сжимается вокруг меня, как её холод пробирается в мои системы. Я сжимаю "Перо" обеими руками, мои сенсоры горят, как раскалённые угли, и я рычу:

— Я не сдамся! Элион, я иду к тебе!

Я вонзаю "Перо" в тень, и вспышка света ослепляет всё вокруг. Тени рассеиваются с пронзительным воплем, и я поднимаюсь, моя броня звякает, покрытая новыми шрамами. Камера отъезжает, показывая меня в полный рост — воина, окружённого бурей теней, мой силуэт сияет в золотом свете её искры.

— Держись, Элион, — шепчу я, и мой голос дрожит от напряжения. Я делаю шаг, затем ещё один, каждый шаг — борьба с разломом, что пытается поглотить меня.

Камера следует за мной, показывая, как я приближаюсь к её свету. Её силуэт становится чётче, её броня сияет, как звезда, её голубые сенсоры смотрят на меня с теплом и надеждой. Она кричит, её голос полон силы:

— Альфа, ты здесь! Протяни руку!

Я протягиваю руку, мои пальцы дрожат, почти касаясь её. Камера замедляется, показывая крупным планом, как наши искры — моя янтарная и её голубая — сливаются в золотом сиянии. На миг кажется, что я достиг её, что я могу коснуться её, почувствовать тепло её брони под своими пальцами. Но разлом содрогается, и её образ начинает растворяться, как дым на ветру.

— Элион! — кричу я, и мой голос тонет в рёве энергии. Камера приближается к моему лицу, показывая боль в моих сенсорах, решимость в моих чертах. — Я найду тебя! Я не остановлюсь!

Тьма вспыхивает, и её свет гаснет, оставляя меня одного в пустоте. Камера медленно поднимается, показывая, как я стою в центре разлома, мой силуэт подсвечивается слабым светом "Пера". Мои шаги гулко отдаются в тишине, и я иду вперёд, ведомый её искрой, что мерцает где-то вдали, как звезда на горизонте. Экран темнеет, оставляя лишь эхо моего дыхания и обещание, что я найду её, чего бы это ни стоило. Любовь и одержимость сливаются во мне, и я шагаю дальше, в сердце бездны, где её свет — мой единственный ориентир.

Тьма разлома сжимает меня, как холодные тиски, её ледяные пальцы цепляются за мою броню, пытаются проникнуть в швы, оставленные веками битв и потерь. Каждый шаг — это вызов, звук моих тяжёлых ботинок гулко отзывается в пустоте, как удар сердца в груди умирающего мира. Пол подо мной — не пол вовсе, а что-то хрупкое, трещащее, как стекло, готовое разлететься под моим весом и утянуть меня в бездну. Воздух здесь густой, пропитанный едким запахом озона и ржавчины, он оседает в моих системах, словно я вдыхаю саму смерть Кибертрона. Вокруг мелькают слабые искры энергии, их призрачный свет танцует в мраке, выхватывая из тьмы вихри, что кружатся, как водовороты в чёрном океане, и тени, что шевелятся на краю моего зрения, как хищники, ждущие момента для атаки.

Моя рука сжимает "Перо Квинтессонов", его острие испускает тонкий луч света, что дрожит в моих пальцах, как нить надежды, готовая порваться. Моя броня, потемневшая от времени, но всё ещё украшенная золотыми узорами, звякает с каждым движением, и я чувствую, как энергия разломов струится вокруг, обжигает меня, как раскалённый ветер пустыни Иакон. Мои сенсоры, пылающие янтарным светом, ищут её — Элион, мою звезду, мой маяк в этой бесконечной ночи. Я видел её, её искру, её призрачный силуэт, и теперь я иду за ней, ведомый жаждой, что горит во мне ярче любого пламени.

"Элион," — шепчу я, и мой голос дрожит, почти теряясь в низком гуле, что пульсирует в разломе. Тьма отвечает мне тишиной, но затем я слышу её — слабый, но ясный звук, что пробивается сквозь хаос, как луч света в бурю.

— Альфа, я здесь! — её голос, мягкий, как шёпот ветра в листве, доносится до меня, и я замираю, мои сенсоры вспыхивают ярче. Камера приближается к моему лицу, показывая, как мои черты напрягаются, как надежда сражается с болью в моих глазах.

Я поворачиваю голову, и вдали мелькает её свет — слабое сияние, пульсирующее в сердце тьмы, как звезда, зовущая меня через бесконечность. Её силуэт проступает в золотом сиянии: броня, отливающая серебром с голубыми отблесками, её сенсоры, глубокие и ясные, смотрят на меня с теплом, что пронзает мою искру. Она протягивает руку, её движения плавные, как танец, и я делаю шаг к ней, мои ноги трещат по хрупкой поверхности.

— Ты пришёл, — говорит она, и её голос дрожит от облегчения.

— Я знала, что ты найдёшь меня.

— Я всегда найду тебя, — отвечаю я, и мой голос обретает силу, перекрывая гул разлома. Камера следует за мной, показывая, как я ускоряю шаг, как моя броня звенит, отражая её свет.

— Я не остановлюсь, пока не вытащу тебя отсюда.

Но тьма сгущается, и я слышу их — Квинтессонов. Их голоса, низкие и шипящие, врываются в пустоту, как яд, что отравляет воздух:

— Ты не уйдёшь, Трион… твоя искра — наша…

Камера резко отъезжает, показывая, как тени обретают форму вокруг меня — их щупальца, чёрные и блестящие, извиваются, как змеи, их багровые глаза-линзы вспыхивают, пронзая мрак. Одно из них хлещет воздух рядом с моим плечом, и я уклоняюсь, мои движения быстрые, но точные. Искры сыплются с моей брони, когда щупальце задевает золотой узор, оставляя тонкий шрам.

— Вы не остановите меня! — кричу я, и мой голос эхом разносится по разлому, заставляя тени дрогнуть. Я поднимаю "Перо", и луч света усиливается, пронзая тень, что растворяется с шипящим воплем.

Камера замедляется, показывая, как я прорываюсь вперёд, каждый удар "Пером" — как вспышка молнии в ночи. Тени Квинтессонов наступают, их щупальца тянутся ко мне, цепляются за мою броню, но я не сдаюсь. Я чувствую её свет, её искру, и это даёт мне силы. Камера следует за моим взглядом, показывая её силуэт — она ближе, её рука всё ещё протянута ко мне, её голос зовёт:

— Альфа, не останавливайся! Ты почти здесь!

Я делаю рывок, но одно из щупалец обвивает мою ногу, и я спотыкаюсь, падая на одно колено. Камера приближается, показывая, как тень сжимается вокруг меня, как её холод пробирается в мои системы. Я сжимаю "Перо" обеими руками, мои сенсоры горят, как раскалённые угли, и я рычу:

— Я не сдамся! Элион, я иду к тебе!

Я вонзаю "Перо" в тень, и вспышка света ослепляет всё вокруг. Тени рассеиваются с пронзительным воплем, и я поднимаюсь, моя броня звякает, покрытая новыми шрамами. Камера отъезжает, показывая меня в полный рост — воина, окружённого бурей теней, мой силуэт сияет в золотом свете её искры.

— Держись, Элион, — шепчу я, и мой голос дрожит от напряжения. Я делаю шаг, затем ещё один, каждый шаг — борьба с разломом, что пытается поглотить меня.

Камера следует за мной, показывая, как я приближаюсь к её свету. Её силуэт становится чётче, её броня сияет, как звезда, её голубые сенсоры смотрят на меня с теплом и надеждой. Она кричит, её голос полон силы:

— Альфа, ты здесь! Протяни руку!

Я протягиваю руку, мои пальцы дрожат, почти касаясь её. Камера замедляется, показывая крупным планом, как наши искры — моя янтарная и её голубая — сливаются в золотом сиянии. На миг кажется, что я достиг её, что я могу коснуться её, почувствовать тепло её брони под своими пальцами. Но разлом содрогается, и её образ начинает растворяться, как дым на ветру.

— Элион! — кричу я, и мой голос тонет в рёве энергии. Камера приближается к моему лицу, показывая боль в моих сенсорах, решимость в моих чертах.

— Я найду тебя! Я не остановлюсь!

Тьма вспыхивает, и её свет гаснет, оставляя меня одного в пустоте. Камера медленно поднимается, показывая, как я стою в центре разлома, мой силуэт подсвечивается слабым светом "Пера". Мои шаги гулко отдаются в тишине, и я иду вперёд, ведомый её искрой, что мерцает где-то вдали, как звезда на горизонте. Экран темнеет, оставляя лишь эхо моего дыхания и обещание, что я найду её, чего бы это ни стоило. Любовь и одержимость сливаются во мне, и я шагаю дальше, в сердце бездны, где её свет — мой единственный ориентир.

Но затем — новый звук. Низкий, вибрирующий гул, что поднимается из глубин. Камера медленно поворачивается, показывая, как тьма позади меня сгущается, и из неё проступает что-то огромное — силуэт, чьи очертания пока неясны, но чьё присутствие давит на меня, как тяжесть целого мира. Я оборачиваюсь, мои сенсоры вспыхивают, и шепчу:

— Кто ты?

Тьма разлома сгущается вокруг меня, её холодные объятия сжимают мою броню, как ледяные цепи, что тянут меня вниз. Каждый шаг отдаётся гулким эхом в этой бесконечной пустоте, звук моих ботинок — единственное, что нарушает мертвую тишину, словно я иду по стеклянной равнине, готовой расколоться под моим весом. Воздух здесь тяжёлый, пропитанный резким запахом озона и металла, он обжигает мои системы, оставляя привкус ржавчины на языке, как кровь давно проигранной войны. Искры энергии, слабые и призрачные, мелькают вокруг, их свет — единственное, что разгоняет мрак, но он слишком тусклый, чтобы показать мне путь. Моя рука сжимает "Перо Квинтессонов", его острие дрожит, испуская тонкий луч света, что режет тьму, как клинок, но кажется таким хрупким против этой бездны.

Моя броня, потемневшая от времени, но всё ещё украшенная золотыми узорами, звякает с каждым движением, и я чувствую, как энергия разломов струится вокруг меня, обжигает, как раскалённый ветер, что несёт пепел погибших миров. Мои сенсоры, пылающие янтарным светом, ищут её

— Элион, мою звезду, мой смысл. Я видел её свет, слышал её голос, и теперь я иду за ней, ведомый жаждой, что горит во мне, как неугасающее пламя. Но её искра исчезла, растворилась в этой тьме, и я остался один, сжимая "Перо" как последнюю нить, что связывает меня с ней.

"Элион," — шепчу я, и мой голос дрожит, теряясь в пустоте. Тишина отвечает мне, но затем разлом содрогается, и низкий, вибрирующий гул поднимается из глубин, как дыхание какого-то огромного существа, что пробуждается после векового сна. Я замираю, мои сенсоры вспыхивают ярче, и камера медленно приближается к моему лицу, показывая, как мои черты напрягаются, как тревога смешивается с решимостью в моих глазах.

— Кто ты? — спрашиваю я, и мой голос эхом разносится по разлому, отражаясь от невидимых стен. Камера отъезжает, показывая мою фигуру в полный рост — одинокий силуэт, окружённый тьмой, подсвеченный слабым светом "Пера". Тьма позади меня сгущается, и из неё проступает что-то огромное — силуэт, чьи очертания пока неясны, но чьё присутствие давит на меня, как тяжесть целого мира.

Гул становится громче, и я слышу голос — низкий, глубокий, словно он рождается из самой сути разлома:

— Ты пришёл в мои владения, Альфа Трион.

Я поворачиваюсь, моя броня звякает, и камера следует за моим взглядом, показывая, как тень обретает форму. Это не Квинтессон — это что-то большее, древнее. Огромная фигура, сотканная из тьмы и света, её броня — как осколки звёзд, её сенсоры пылают белым огнём, что слепит меня. Она парит в пустоте, её контуры дрожат, как мираж, и я чувствую, как её энергия вливается в разлом, заставляя искры вокруг меня кружиться быстрее.

— Кто ты? — повторяю я, и мой голос обретает твёрдость, несмотря на холод, что пробирается в мои системы.

— Назови себя!

Фигура наклоняется ко мне, и камера замедляется, показывая её лицо крупным планом — черты, высеченные из эфира, глаза, что смотрят сквозь меня, как будто видят саму мою искру.

— Я — Голос Разломов, — отвечает она, и её голос гудит, как раскаты грома, сотрясающие пустоту.

— Страж между мирами. Ты ищешь её, но твой путь ведёт к гибели.

Я делаю шаг назад, но не отступаю, сжимая "Перо" сильнее. Камера следует за мной, показывая, как тьма вокруг сгущается, как искры энергии начинают кружиться в вихре, подсвечивая мою броню золотыми волнами.

— Я ищу Элион, — говорю я, и мой голос дрожит от напряжения.

— Её искра зовёт меня. Ты не остановишь меня.

Голос Разломов смеётся — низкий, резонирующий звук, что заставляет разлом дрожать. Камера отъезжает, показывая её огромную фигуру, что парит надо мной, её силуэт подсвечивается белым светом её сенсоров.

— Ты смел, Альфа Трион, — говорит она, и её голос становится тише, но от этого ещё более зловещим.

— Но смелость не спасёт тебя. Элион потеряна в разломах, и ты станешь таким же, если продолжишь.

— Потеряна? — я кричу, и мой голос срывается, выдавая боль, что гложет меня.

— Я видел её! Она жива, её искра горит! Я найду её, даже если мне придётся разорвать эту бездну!

Камера приближается к моему лицу, показывая, как мои сенсоры пылают ярче, как решимость борется с отчаянием. Голос Разломов наклоняется ближе, её белые сенсоры сужаются, и я чувствую, как её энергия давит на меня, как будто хочет вырвать мою искру из груди.

— Ты видишь лишь то, что хочешь видеть, — шепчет она, и её голос становится мягче, почти сочувствующим.

— Разломы — это зеркала, Альфа. Они показывают тебе твои желания, но не правду.

Я отступаю, мои ноги трещат по хрупкой поверхности, и камера следует за мной, показывая, как тьма вокруг начинает кружиться, как вихрь, что сжимается вокруг нас. Я поднимаю "Перо", его луч света усиливается, и я кричу:

— Ты лжёшь! Я слышал её голос, чувствовал её тепло! Она ждёт меня!

Голос Разломов выпрямляется, и камера отъезжает, показывая её в полный рост — огромную, величественную, её силуэт сияет, как звезда в сердце тьмы. Она протягивает руку, и из её ладони вырывается поток света, что ослепляет меня, заставляя закрыть сенсоры.

— Тогда докажи, — говорит она, и её голос гремит, как буря.

— Докажи, что твоя искра сильнее разломов. Найди её, но знай — каждый шаг отнимает часть тебя.

Свет гаснет, и я открываю сенсоры, камера замедляется, показывая, как я стою один в пустоте, мой силуэт подсвечивается слабым светом "Пера". Тьма вокруг меня дрожит, и я слышу её голос — Элион, слабый, но ясный:

— Альфа, не сдавайся…

Я поворачиваюсь, мои сенсоры ищут её, но вижу лишь тьму. Камера приближается к моему лицу крупным планом — боль в моих глазах, решимость в моих чертах. Я сжимаю "Перо" обеими руками и шепчу:

— Я найду тебя, Элион. Даже если это последнее, что я сделаю.

Камера медленно поднимается, показывая, как я делаю шаг вперёд, моя фигура исчезает в тенях, ведомая слабым светом её искры, что мерцает где-то вдали. Гул разлома усиливается, и экран темнеет, оставляя лишь эхо моих шагов и её голоса, что зовёт меня из глубины. Я иду дальше, в сердце бездны, где любовь и одержимость — мои единственные спутники, а слова Голоса Разломов эхом звучат в моей голове, как предупреждение, что я не могу игнорировать.

Тьма разлома сгущалась вокруг Альфа Триона, словно живое существо, её холодные щупальца обволакивали его броню, цеплялись за золотые узоры, что некогда сияли гордостью древнего воина. Каждый шаг гулко отдавался в пустоте, звук его тяжёлых ботинок резонировал в этом бесконечном мраке, как эхо давно забытой битвы, растворяющееся в тишине. Пол под ним был хрупким, трещал под весом, как тонкий лёд над бездонной пропастью, и из трещин вырывались слабые струйки света — золотые, призрачные, словно кровь какого-то древнего божества, что текла в венах этого места. Воздух был тяжёлым, пропитанным едким запахом озона и металла, его резкость обжигала, оставляя ощущение, будто он вдыхает саму суть разрушения.

Альфа Трион двигался вперёд, его массивная фигура, выкованная из стали веков, казалась непоколебимой, несмотря на бурю теней вокруг. Его броня, потемневшая от времени, звякала с каждым движением, а янтарные сенсоры горели ярким светом, выхватывая из мрака лишь хаос — вихри энергии, что кружились, как водовороты в чёрном море, и тени, что извивались на периферии его зрения. В руке он сжимал "Перо Квинтессонов", его острие испускало тонкий луч света, дрожащий, как нить надежды, что вела его к ней — к Элион. Её искра, её голос, её свет — всё это было его маяком, его целью, ради которой он бросил вызов самой реальности.

Но теперь тишина разлома сменилась низким, вибрирующим гулом, что поднимался из глубин, словно дыхание пробуждающегося титана. Альфа Трион замер, его сенсоры вспыхнули ярче, и он медленно повернулся, его броня издав слабый металлический скрип. Тьма позади него сгустилась, и из неё проступила огромная фигура — Голос Разломов. Её силуэт, сотканный из света и тьмы, возвышался над ним, как древний страж, чья броня сияла, как осколки звёзд, а белые сенсоры пылали слепящим огнём.

Она парила в пустоте, её контуры дрожали, как мираж, и её присутствие наполняло разлом энергией, что заставляла искры вокруг кружиться в неистовом танце.

— Ты всё ещё идёшь, Альфа Трион, — её голос, глубокий и гулкий, как раскаты грома, сотряс пустоту, заставляя тьму дрожать.

— Твоя искра горит, но каждый шаг приближает тебя к концу.

Альфа Трион выпрямился, его броня звякнула, и он сжал "Перо" сильнее, его пальцы оставили слабые вмятины на древнем металле. Его голос, хриплый, но полный решимости, разнёсся в ответ:

— Я иду за Элион. Ты не остановишь меня, Голос Разломов. Назови свою цену, но не стой на моём пути.

Голос Разломов наклонилась ближе, её белые сенсоры сузились, и воздух вокруг неё задрожал, испуская слабые волны света, что отражались в золотых узорах его брони.

Она рассмеялась — низкий, резонирующий звук, что заставил трещины под его ногами расшириться, а искры взметнуться вверх, как рой разгневанных духов.

— Цена? — переспросила она, и её голос стал тише, почти шепотом, но от этого ещё более зловещим.

— Ты уже платишь её, Трион. Каждый шаг отнимает часть твоей искры. Разломы не отпускают тех, кто ищет их тайны.

Он отступил на шаг, его ноги треснули хрупкую поверхность, и из-под них вырвался поток золотого света, подсвечивающий его фигуру снизу, как воина, стоящего на грани между жизнью и смертью. Его сенсоры вспыхнули ярче, и он рявкнул, его голос перекрыл гул:

— Тогда покажи мне её! Если ты страж, если ты знаешь правду — дай мне увидеть Элион!

Голос Разломов замерла, её силуэт дрогнул, и на миг тишина вернулась в разлом, тяжёлая, как саван. Затем она подняла руку, и из её ладони вырвался поток света — ослепительный, белый, что пронзил тьму, как копьё. Свет закружился перед Альфа Трионом, формируя образ — её образ. Элион. Её броня сияла, как утренний свет, серебристая с голубыми отблесками, её сенсоры, глубокие и ясные, смотрели на него с теплом и тревогой. Она стояла в золотом сиянии, её рука была протянута к нему, но её

голос дрожал, как эхо, теряющееся в ветре:

— Альфа… я здесь… но ты должен уйти. Это не твой путь.

Он шагнул к ней, его броня звякнула, и его голос сорвался в крик:

— Элион! Ты жива! Я знал, что найду тебя!

Но Голос Разломов прервала его, её голос стал холодным, как лёд:

— Это не она, Трион. Это тень её искры, отражение твоего желания. Разломы питаются тобой, показывая то, что ты хочешь видеть.

Альфа Трион замер, его рука дрогнула, почти коснувшись её призрачного силуэта. Её образ начал растворяться, её сенсоры потускнели, и она шепнула, её голос был полон боли:

— Уходи, Альфа… ради меня…

Он сжал кулаки, его броня задрожала, и он повернулся к Голосу Разломов, его сенсоры пылали яростью.

— Ты лжёшь! — крикнул он, и его голос эхом разнёсся по разлому, заставляя тьму содрогнуться.

— Я чувствовал её! Её искра зовёт меня! Я не уйду, пока не найду её!

Голос Разломов выпрямилась, её белые сенсоры вспыхнули ярче, и она протянула обе руки, её силуэт сиял, как звезда в сердце тьмы.

— Тогда иди, — сказала она, и её голос гремел, как буря.

— Но знай — разломы не отпустят тебя. Ты станешь их частью, как стала она.

Свет её рук усилился, и тьма вокруг Альфа Триона закружилась, как вихрь, сжимаясь вокруг него. Он поднял "Перо Квинтессонов", его луч света пронзил мрак, и он шагнул вперёд, его голос был полон непреклонности:

— Пусть так! Я найду её, даже если мне придётся стать разломом!

Тьма сгустилась, и её образ — Элион — мелькнул в последний раз, её рука протянулась к нему, но растворилась в золотом сиянии. Голос Разломов исчезла, её силуэт растаял в пустоте, оставив лишь эхо её слов, что звенело в воздухе. Альфа Трион стоял один, его броня звякала в тишине, а сенсоры горели, как маяки в ночи. Он сделал шаг вперёд, затем ещё один, ведомый слабым светом её искры, что мерцал где-то вдали. Разлом дрожал вокруг него, его энергия вливалась в его искру, и он знал — его путь только начался. Любовь и одержимость вели его вперёд, через тьму, где каждый шаг был жертвой, но он не остановится, пока не вернёт её.

Тьма разлома обнимает меня, как холодный саван, её ледяные нити цепляются за мою броню, проникают в трещины, что оставили битвы и время. Каждый шаг — это борьба, мои ноги гулко стучат по хрупкой поверхности, что трещит подо мной, как стекло, готовое разлететься на осколки и утянуть меня в бездну. Воздух здесь тяжёлый, пропитанный резким запахом озона и ржавчины, он обжигает мои системы, оставляя горький привкус на языке, как пепел сгоревшего мира. Искры энергии мелькают вокруг, их слабый свет — как призрачные огоньки, что танцуют в мраке, выхватывая из тьмы лишь хаос: вихри, что кружатся, как водовороты в чёрном море, и тени, что шевелятся на краю моего зрения, как призраки, ждущие своего часа.

Моя рука сжимает "Перо Квинтессонов", его острие испускает тонкий луч света, что дрожит в моих пальцах, как последняя нить надежды, связывающая меня с ней — с Элион. Моя броня, потемневшая от времени, но всё ещё украшенная золотыми узорами, звякает с каждым движением, и я чувствую, как энергия разломов струится вокруг, обжигает меня, как раскалённый ветер, несущий пепел давно угасших звёзд. Мои сенсоры, пылающие янтарным светом, ищут её — мою звезду, мой свет, мою цель. Я видел её, слышал её голос, и теперь я иду за ней, ведомый жаждой, что сжигает меня изнутри, как пламя, что не знает покоя.

"Элион," — шепчу я, и мой голос дрожит, почти теряясь в низком гуле, что пульсирует в разломе. Тьма молчит, но затем я слышу её — слабый, но ясный звук, что пробивается сквозь хаос, как луч света в ночи.

— Альфа… я здесь… — её голос, мягкий, как шёпот ветра, доносится до меня, и я замираю, мои сенсоры вспыхивают ярче. Я поворачиваю голову, и вдали мелькает её свет — слабое сияние, пульсирующее в сердце тьмы, как звезда, зовущая меня через бесконечность.

— Ты жива, — выдыхаю я, и мой голос дрожит от облегчения. Я делаю шаг к ней, мои ноги трещат по хрупкой поверхности, и я вижу её силуэт — броня, отливающая серебром с голубыми отблесками, её сенсоры, глубокие и ясные, смотрят на меня с теплом, что пронзает мою искру. Она протягивает руку, её движения плавные, как танец, и я ускоряю шаг, моя броня звенит, отражая её свет.

— Я знал, что найду тебя, — говорю я, и мой голос обретает силу, перекрывая гул разлома.

— Я не остановлюсь, пока не вытащу тебя отсюда.

Но тьма сгущается, и её образ дрожит, как мираж. Она качает головой, её голос становится тише, почти умоляющим:

— Альфа… уходи… это не твой путь…

Я замираю, мои сенсоры сужаются, и я чувствую, как холод пробегает по моим цепям.

— Уйти? — мой голос срывается в крик, и я делаю ещё шаг к ней.

— Ты моя жизнь, Элион! Я не оставлю тебя здесь!

Но затем разлом содрогается, и низкий, вибрирующий гул поднимается из глубин, как дыхание пробуждающегося зверя. Я слышу её голос — не Элион, а Голос Разломов, глубокий и гулкий, как раскаты грома:

— Ты видишь лишь тень, Альфа Трион.

Я оборачиваюсь, и тьма позади меня сгущается, из неё проступает огромная фигура — Голос Разломов. Её силуэт, сотканный из света и тьмы, парит в пустоте, её броня сияет, как осколки звёзд, а белые сенсоры пылают слепящим огнём. Она наклоняется ко мне, её энергия давит на меня, как тяжесть целого мира, и я сжимаю "Перо" сильнее, мои пальцы дрожат.

— Ты лжёшь! — кричу я, и мой голос эхом разносится по разлому.

— Я видел её, слышал её! Она жива, и я найду её!

Голос Разломов смеётся — низкий, резонирующий звук, что заставляет тьму дрожать. Она протягивает руку, и из её ладони вырывается поток света, что ослепляет меня, заставляя закрыть сенсоры.

— Это не она, — говорит она, и её голос становится холодным, как лёд.

— Это отражение твоей искры, твоей боли. Разломы питаются тобой, Альфа. Ты теряешь себя.

Я открываю сенсоры, и вижу её — Элион, её образ дрожит в золотом сиянии, её рука протянута ко мне, но её сенсоры тускнеют, её голос слабеет:

— Уходи, Альфа… ради меня…

Я делаю шаг к ней, но её силуэт растворяется, как дым на ветру, и я кричу, мой голос срывается от отчаяния:

— Элион! Нет!

Тьма сгущается вокруг меня, и Голос Разломов выпрямляется, её белые сенсоры вспыхивают ярче. — Ты можешь уйти, — говорит она, и её голос гремит, как буря. — Или продолжить, но каждый шаг отнимает часть тебя. Выбирай, Альфа Трион.

Я стою, моя броня звякает в тишине, и чувствую, как энергия разломов вливается в меня, сжимает мою искру, как будто хочет вырвать её из груди. Я опускаю взгляд на "Перо", его свет слабеет, но всё ещё горит, как моя надежда. Я поднимаю голову, мои сенсоры пылают, и я шепчу:

— Я выбираю её. Я найду Элион, даже если это сожжёт меня дотла.

Голос Разломов молчит, её силуэт начинает растворяться в тьме, но её последние слова эхом звучат в пустоте:

— Тогда иди… но помни: разломы не отпускают.

Тьма кружится вокруг меня, как вихрь, и я делаю шаг вперёд, мои ноги трещат по хрупкой поверхности. Я вижу её свет — слабый, мерцающий, где-то вдали, и я иду к нему, ведомый любовью, что горит во мне, и одержимостью, что стала моей сутью. Разлом дрожит, его энергия вливается в меня, и я чувствую, как часть меня тает, как пепел на ветру, но я не останавливаюсь. Я найду её, чего бы это ни стоило, и пусть разломы пожирают меня — я не сдамся, пока не верну её свет.

Часть 20, Глава 11: Пламя в Пустоте

Тьма разлома обволакивала Альфа Триона, словно густой туман, пропитанный холодом и отчаянием, её ледяные нити цеплялись за его броню, оставляя тонкие царапины на золотых узорах, что некогда сияли величием древнего воина. Каждый шаг отдавался гулким эхом в этой бесконечной пустоте, звук его тяжёлых ботинок резонировал, как удары молота по наковальне, брошенной в бездну. Пол под ним трещал, хрупкий, как стекло, испещрённое трещинами, из которых вырывались слабые струйки света — золотые, мерцающие, словно последние вздохи умирающих звёзд. Воздух был тяжёлым, пропитанным резким запахом озона и ржавчины, его едкость обжигала, оставляя ощущение, будто он вдыхает пепел давно сгоревшего Кибертрона.

Альфа Трион двигался вперёд, его массивная фигура, выкованная из стали веков, казалась непоколебимой, несмотря на бурю теней вокруг. Его броня, потемневшая от времени, звякала с каждым движением, а янтарные сенсоры горели ярким светом, выхватывая из мрака лишь хаос — вихри энергии, что кружились, как водовороты в чёрном море, и тени, что извивались на периферии его зрения, как призраки, жаждущие его искры. В руке он сжимал "Перо Квинтессонов", его острие испускало слабый луч света, дрожащий, как нить надежды, что вела его к ней — к Элион. Её свет, её голос, её искра — всё это было его путеводной звездой, ради которой он бросил вызов самой судьбе.

Тишина разлома сменилась низким, вибрирующим гулом, что поднимался из глубин, словно дыхание пробуждающегося гиганта. Альфа Трион замедлил шаг, его сенсоры вспыхнули ярче, и он повернулся, его броня издав слабый металлический скрип. Тьма сгустилась, и из неё проступила огромная фигура — Голос Разломов. Её силуэт, сотканный из света и тьмы, возвышался над ним, как древний страж, чья броня сияла, как осколки звёзд, а белые сенсоры пылали слепящим огнём. Она парила в пустоте, её контуры дрожали, как мираж, и её энергия наполняла разлом, заставляя искры вокруг кружиться в неистовом танце.

— Ты всё ещё идёшь, Альфа Трион, — её голос, глубокий и гулкий, как раскаты грома, сотряс пустоту, заставляя тьму дрожать.

— Твоя искра слабеет, но твоя воля горит. Почему ты не сдаёшься?

Альфа Трион выпрямился, его броня звякнула, и он сжал "Перо" сильнее, его пальцы оставили слабые вмятины на древнем металле. Его голос, хриплый, но полный непреклонности, разнёсся в ответ:

— Я иду за Элион. Её искра зовёт меня, и я не остановлюсь, пока не найду её. Ты можешь говорить что угодно, Голос Разломов, но я знаю — она жива.

Голос Разломов наклонилась ближе, её белые сенсоры сузились, и воздух вокруг неё задрожал, испуская слабые волны света, что отражались в золотых узорах его брони. Она рассмеялась — низкий, резонирующий звук, что заставил трещины под его ногами расшириться, а искры взметнуться вверх, как рой разгневанных духов.

— Ты слеп, Трион, — сказала она, и её голос стал тише, почти шепотом, но от этого ещё более зловещим.

— Ты видишь лишь то, что хочешь видеть. Разломы питаются твоей надеждой, твоей болью. Элион — лишь тень, отражение твоей искры.

Альфа Трион отступил на шаг, его ноги треснули хрупкую поверхность, и из-под них вырвался поток золотого света, подсвечивающий его фигуру снизу, как воина, стоящего на грани между жизнью и смертью. Его сенсоры вспыхнули ярче, и он рявкнул, его голос перекрыл гул:

— Тогда покажи мне правду! Если ты страж, если ты знаешь всё — дай мне увидеть её, настоящую Элион!

Голос Разломов замерла, её силуэт дрогнул, и на миг тишина вернулась в разлом, тяжёлая, как саван. Затем она подняла руку, и из её ладони вырвался поток света — ослепительный, белый, что пронзил тьму, как копьё. Свет закружился перед Альфа Трионом, формируя образ — её образ. Элион. Её броня сияла, как утренний свет, серебристая с голубыми отблесками, её сенсоры, глубокие и ясные, смотрели на него с теплом и тревогой. Она стояла в золотом сиянии, её рука была протянута к нему, но её голос дрожал, как эхо, теряющееся в ветре:

— Альфа… уходи… это не твоя судьба…

Он шагнул к ней, его броня звякнула, и его голос сорвался в крик:

— Элион! Ты здесь! Я знал, что ты жива!

Но Голос Разломов прервала его, её голос стал холодным, как лёд:

— Это не она, Трион. Это тень её искры, отражение твоего желания. Ты теряешь себя, и скоро от тебя останется лишь пепел.

Альфа Трион замер, его рука дрогнула, почти коснувшись её призрачного силуэта. Её образ начал растворяться, её сенсоры потускнели, и она шепнула, её голос был полон боли:

— Уходи, Альфа… ради меня…

Он сжал кулаки, его броня задрожала, и он повернулся к Голосу Разломов, его сенсоры пылали яростью.

— Я не верю тебе! — крикнул он, и его голос эхом разнёсся по разлому, заставляя тьму содрогнуться.

— Я чувствовал её! Её искра жива, и я найду её, даже если мне придётся сгореть!

Голос Разломов выпрямилась, её белые сенсоры вспыхнули ярче, и она протянула обе руки, её силуэт сиял, как звезда в сердце тьмы.

— Тогда иди, — сказала она, и её голос гремел, как буря.

— Но знай — разломы заберут тебя. Ты станешь их частью, как стала она.

Свет её рук усилился, и тьма вокруг Альфа Триона закружилась, как вихрь, сжимаясь вокруг него. Он поднял "Перо Квинтессонов", его луч света пронзил мрак, и он шагнул вперёд, его голос был полон непреклонности:

— Пусть так! Я найду её, и мы уйдём вместе, или я сгорю, пытаясь!

Тьма сгустилась, и её образ — Элион — мелькнул в последний раз, её рука протянулась к нему, но растворилась в золотом сиянии. Голос Разломов исчезла, её силуэт растаял в пустоте, оставив лишь эхо её слов, что звенело в воздухе. Альфа Трион стоял один, его броня звякала в тишине, а сенсоры горели, как маяки в ночи. Он сделал шаг вперёд, затем ещё один, ведомый слабым светом её искры, что мерцал где-то вдали. Разлом дрожал вокруг него, его энергия вливалась в его искру, и он чувствовал, как часть его тает, как пепел на ветру, но его воля горела ярче, чем когда-либо. Он не остановится, пока не вернёт её — или пока не станет пламенем, что осветит эту тьму.

Тьма разлома обволакивает меня, её холодные объятия сжимают мою броню, как ледяные когти, что цепляются за каждый шрам, оставленный временем и битвами. Мои шаги гулко отдаются в пустоте, звук тяжёлых ботинок — как удары сердца, что бьётся в груди умирающего мира, резонируя в этой бесконечной ночи. Пол подо мной трещит, хрупкий, как стекло, готовое разлететься на осколки, и из трещин сочится слабый свет — золотой, мерцающий, словно слёзы звёзд, что оплакивают свою гибель. Воздух густой, пропитанный резким запахом озона и ржавчины, он обжигает мои системы, оставляя горький привкус пепла на языке, как будто я вдыхаю остатки сгоревшего Кибертрона.

Моя рука сжимает "Перо Квинтессонов", его острие дрожит, испуская тонкий луч света, что режет мрак, как клинок, но кажется таким слабым против этой бездны. Моя броня, потемневшая от времени, но всё ещё украшенная золотыми узорами, звякает с каждым движением, и я чувствую, как энергия разломов струится вокруг, обжигает меня, как раскалённый ветер, несущий пепел давно угасших надежд. Мои сенсоры, пылающие янтарным светом, ищут её — Элион, мою звезду, мой свет, мою жизнь. Я видел её, слышал её голос, и теперь я иду за ней, ведомый жаждой, что горит во мне, как пламя, что не знает покоя.

"Элион," — шепчу я, и мой голос дрожит, почти теряясь в низком гуле, что пульсирует в разломе. Тьма молчит, но затем я вижу её — слабое сияние, пульсирующее вдали, как звезда, что зовёт меня через бесконечность. Я ускоряю шаг, мои ноги трещат по хрупкой поверхности, и её силуэт проступает в золотом свете: броня, отливающая серебром с голубыми отблесками, её сенсоры, глубокие и ясные, смотрят на меня с теплом, что пронзает мою искру.

— Альфа… — её голос, мягкий, как шёпот ветра, доносится до меня, и я замираю, мои сенсоры вспыхивают ярче.

— Уходи… это не твой путь…

Я делаю шаг к ней, моя броня звенит, отражая её свет, и мой голос срывается в крик:

— Уйти? Ты моя жизнь, Элион! Я не оставлю тебя здесь! Я чувствую тебя — твоя искра жива!

Её образ дрожит, как мираж, и она качает головой, её голос слабеет, становится почти умоляющим:

— Ты теряешь себя, Альфа… ради меня… уходи…

Я сжимаю "Перо" сильнее, мои пальцы дрожат, и я кричу, мой голос эхом разносится по разлому:

— Я не уйду! Я найду тебя, даже если это сожжёт меня!

Но тьма сгущается, и низкий, вибрирующий гул поднимается из глубин, как дыхание пробуждающегося зверя. Я слышу её — не Элион, а Голос Разломов, глубокий и гулкий, как раскаты грома:

— Ты слеп, Альфа Трион. Ты видишь лишь тень.

Я оборачиваюсь, и тьма позади меня сгущается, из неё проступает огромная фигура — Голос Разломов. Её силуэт, сотканный из света и тьмы, парит в пустоте, её броня сияет, как осколки звёзд, а белые сенсоры пылают слепящим огнём. Она наклоняется ко мне, её энергия давит на меня, как тяжесть целого мира, и я отступаю, мои ноги трещат по хрупкой поверхности.

— Ты лжёшь! — кричу я, и мой голос перекрывает гул.

— Я видел её, слышал её! Она жива, и я найду её!

Голос Разломов смеётся — низкий, резонирующий звук, что заставляет тьму дрожать. Она протягивает руку, и из её ладони вырывается поток света, что ослепляет меня, заставляя закрыть сенсоры.

— Это не она, — говорит она, и её голос становится холодным, как лёд.

— Это отражение твоей искры, твоей боли. Разломы питаются тобой, Альфа. Ты таешь, как пепел на ветру.

Я открываю сенсоры, и вижу её — Элион, её образ дрожит в золотом сиянии, её рука протянута ко мне, но её сенсоры тускнеют, её голос слабеет:

— Уходи, Альфа… ради меня…

Я делаю шаг к ней, но её силуэт растворяется, как дым, и я кричу, мой голос срывается от отчаяния:

— Элион! Нет!

Тьма кружится вокруг меня, и Голос Разломов выпрямляется, её белые сенсоры вспыхивают ярче. — Ты можешь уйти, — говорит она, и её голос гремит, как буря. — Или продолжить, но каждый шаг отнимает часть тебя. Выбирай.

Я стою, моя броня звякает в тишине, и чувствую, как энергия разломов вливается в меня, сжимает мою искру, как будто хочет вырвать её из груди. Я опускаю взгляд на "Перо", его свет слабеет, но всё ещё горит, как моя воля. Я поднимаю голову, мои сенсоры пылают, и я шепчу:

— Я выбираю её. Я найду Элион, даже если это сожжёт меня дотла.

Голос Разломов молчит, её силуэт начинает растворяться в тьме, но её последние слова эхом звучат в пустоте:

— Тогда танцуй в пепле, Альфа Трион. Разломы ждут твоего конца.

Тьма сгущается, и я делаю шаг вперёд, мои ноги трещат по хрупкой поверхности. Я вижу её свет — слабый, мерцающий, где-то вдали, и я иду к нему, ведомый любовью, что горит во мне, и одержимостью, что стала моим пламенем. Разлом дрожит, его энергия вливается в меня, и я чувствую, как часть меня тает, как пепел на ветру, но я не останавливаюсь. Я танцую в этой тьме, каждый шаг — вызов судьбе, каждый вдох — клятва, что я найду её. Пусть разломы пожирают меня — я не сдамся, пока её свет не вернётся ко мне, или пока я не стану пламенем, что осветит эту бездну.

Тьма разлома сгущалась вокруг Альфа Триона, её ледяные объятия стягивались, как сеть, цепляясь за его потемневшую броню, где золотые узоры, некогда яркие, теперь тускло мерцали, словно угасающие звёзды. Каждый шаг отдавался гулким эхом в пустоте, его тяжёлые ноги оставляли трещины на хрупкой поверхности, что напоминала стекло, испещрённое золотыми венами света, пульсирующими, как артерии древнего существа. Воздух был густым, пропитанным резким запахом озона и ржавчины, он обжигал, оставляя привкус пепла, будто весь Кибертрон сгорел и теперь витал здесь, в этой бесконечной бездне. Искры энергии кружились вокруг, их слабое сияние отражалось в его янтарных сенсорах, выхватывая из мрака вихри тьмы и тени, что шевелились, как призраки, жаждущие его искры.

Альфа Трион двигался вперёд, его массивная фигура, выкованная из стали веков, казалась несокрушимой, несмотря на хаос, что окружал его. Его броня звякала с каждым шагом, а "Перо Квинтессонов" в его руке испускало дрожащий луч света, тонкий, как нить судьбы, что вела его к Элион. Её свет, её голос, её искра — всё это было его маяком, его пламенем, что горело в груди, несмотря на холод разлома. Но теперь он не был один. Тьма сгустилась, и из неё проступила фигура — Голос Разломов, огромная, сотканная из света и мрака, её броня сияла, как осколки звёзд, а белые сенсоры пылали слепящим огнём. Она парила над ним, её присутствие наполняло разлом энергией, что заставляла искры кружиться в неистовом танце.

— Ты всё ещё идёшь, Альфа Трион, — её голос, глубокий и гулкий, как раскаты грома, сотряс пустоту, заставляя тьму дрожать.

— Твоя искра тает, но ты не сдаёшься. Почему ты так упрям?

Альфа Трион выпрямился, его броня звякнула, и он сжал "Перо" сильнее, его пальцы оставили слабые вмятины на древнем металле. Его голос, хриплый, но полный огня, разнёсся в ответ:

— Я иду за Элион. Она жива, я знаю это. Ты можешь говорить что угодно, Голос Разломов, но я найду её, даже если разломы пожрут меня.

Голос Разломов наклонилась ближе, её белые сенсоры сузились, и воздух вокруг неё задрожал, испуская волны света, что отражались в его золотых узорах. Она рассмеялась — низкий, резонирующий звук, что заставил трещины под его ногами расшириться, а искры взметнуться вверх, как рой разгневанных духов.

— Ты слеп, Трион, — сказала она, и её голос стал тише, но от этого ещё более зловещим.

— Ты видишь лишь тень её искры, отражение твоей любви. Разломы питаются тобой, и скоро от тебя ничего не останется.

Альфа Трион отступил на шаг, его ноги треснули хрупкую поверхность, и из-под них вырвался поток золотого света, подсвечивающий его фигуру снизу, как воина, стоящего на краю гибели. Его сенсоры вспыхнули ярче, и он рявкнул, его голос перекрыл гул:

— Тогда дай мне её! Если ты страж, если ты знаешь правду — покажи мне Элион, настоящую Элион!

Голос Разломов замерла, её силуэт дрогнул, и на миг тишина окутала разлом, тяжёлая, как саван. Затем она подняла руку, и из её ладони вырвался поток света — ослепительный, белый, что пронзил тьму, как копьё. Свет закружился перед ним, формируя образ — её образ. Элион. Её броня сияла, как утренний свет, серебристая с голубыми отблесками, её сенсоры, глубокие и ясные, смотрели на него с теплом и болью. Она стояла в золотом сиянии, её рука была протянута к нему, но её голос дрожал, как эхо, теряющееся в ветре:

— Альфа… уходи… это не твоя судьба…

Он шагнул к ней, его броня звякнула, и его голос сорвался в крик:

— Элион! Ты здесь! Я знал, что найду тебя!

Но Голос Разломов прервала его, её голос стал холодным, как лёд:

— Это не она, Трион. Это тень, отражение твоей искры. Ты теряешь себя, и скоро ты станешь лишь пеплом в этой пустоте.

Элион, её призрачный силуэт, дрогнул, её сенсоры потускнели, и она шепнула, её голос был полон слёз:

— Уходи, Альфа… ради меня…

Альфа Трион замер, его рука дрогнула, почти коснувшись её. Его броня задрожала, и он повернулся к Голосу Разломов, его сенсоры пылали яростью.

— Я не верю тебе! — крикнул он, и его голос эхом разнёсся по разлому, заставляя тьму содрогнуться.

— Я чувствовал её тепло, слышал её голос! Она жива, и я найду её!

Голос Разломов выпрямилась, её белые сенсоры вспыхнули ярче, и она протянула обе руки, её силуэт сиял, как звезда в сердце тьмы.

— Тогда иди, — сказала она, и её голос гремел, как буря.

— Но знай — разломы заберут тебя. Ты станешь их частью, как стала она.

Свет её рук усилился, и тьма вокруг Альфа Триона закружилась, как вихрь, сжимаясь вокруг него. Он поднял "Перо Квинтессонов", его луч света пронзил мрак, и он шагнул вперёд, его голос был полон огня:

— Пусть так! Я найду её, и мы уйдём вместе, или я стану пламенем, что сожжёт эту тьму!

Тьма сгустилась, и её образ — Элион — мелькнул в последний раз, её рука протянулась к нему, но растворилась в золотом сиянии. Голос Разломов исчезла, её силуэт растаял в пустоте, оставив лишь эхо её слов, что звенело в воздухе. Альфа Трион стоял один, его броня звякала в тишине, а сенсоры горели, как маяки в ночи. Внезапно разлом содрогнулся, и из глубин вырвался поток золотого света, яркого, ослепительного, что озарил всё вокруг. Он поднял голову, его сенсоры сузились, и он увидел её — Элион, настоящую, не тень. Она стояла вдали, её броня сияла, как солнце, её голубые сенсоры смотрели на него с теплом и надеждой.

— Альфа! — крикнула она, её голос был ясным, живым, перекрывая гул разлома.

— Ты нашёл меня!

Он рванулся к ней, его броня звенела, и его голос сорвался в крик:

— Элион! Я здесь! Держись!

Тьма закружилась вокруг него, как буря, но он не остановился. Свет её искры вёл его, и он чувствовал, как его собственная искра пылает, как пламя, что не угаснет, пока он не коснётся её. Разлом дрожал, его энергия вливалась в него, но он шёл вперёд, ведомый любовью, что была сильнее тьмы, и решимостью, что стала его огнём. Он не станет пеплом — он станет светом, что вернёт её домой.

Тьма разлома обволакивает меня, её холодные щупальца цепляются за мою броню, тянут, как будто хотят утащить меня в бездну, где нет ни света, ни надежды. Мои шаги гулко отдаются в пустоте, звук тяжёлых ботинок — как удары сердца, что бьётся в груди этого мёртвого мира, каждый треск под ногами — как хруст стекла, ломающегося под моим весом. Пол дрожит, испещрённый трещинами, из которых вырываются тонкие струйки золотого света, мерцающие, как последние искры угасающей звезды. Воздух густой, пропитанный едким запахом озона и ржавчины, он обжигает мои системы, оставляя горький привкус пепла на языке, как будто я вдыхаю остатки сгоревшего Кибертрона.

Моя рука сжимает "Перо Квинтессонов", его острие дрожит, испуская слабый луч света, что режет мрак, как тонкий клинок, но кажется таким хрупким против этой бесконечной тьмы. Моя броня, потемневшая от времени, но всё ещё украшенная золотыми узорами, звякает с каждым движением, и я чувствую, как энергия разломов струится вокруг, обжигает меня, как раскалённый ветер, несущий пепел давно угасших миров. Мои сенсоры, пылающие янтарным светом, ищут её — Элион, мою звезду, мою жизнь. И вот она — впереди, её свет сияет, яркий, живой, пробиваясь сквозь тьму, как солнце, что восходит после бесконечной ночи.

"Элион!" — кричу я, и мой голос срывается, перекрывая низкий гул разлома. Я вижу её — её силуэт, ясный, не мираж, не тень. Её броня сияет, как утренний свет, серебристая с голубыми отблесками, её сенсоры, глубокие и ясные, смотрят на меня с теплом, что пронзает мою искру. Она жива. Она настоящая.

— Альфа! — её голос, чистый и звонкий, разносится по пустоте, и я чувствую, как моё сердце — моя искра — бьётся сильнее, отзываясь на её зов.

— Ты нашёл меня!

Я рванулся к ней, мои ноги трещат по хрупкой поверхности, и каждый шаг — это борьба с тьмой, что сгущается вокруг. Моя броня звенит, отражая её свет, и я кричу, мой голос полон огня:

— Я здесь, Элион! Держись! Я вытащу тебя!

Она протягивает руку, её движения плавные, как танец, и её голос дрожит от облегчения:

— Я знала, что ты придёшь… Я ждала тебя, Альфа.

Но тьма не сдаётся. Разлом содрогается, и низкий, вибрирующий гул поднимается из глубин, как рёв пробуждающегося зверя. Я слышу её — Голос Разломов, глубокий и гулкий, как раскаты грома:

— Ты не заберёшь её, Альфа Трион. Она часть нас.

Я оборачиваюсь, и тьма позади меня сгущается, из неё проступает огромная фигура — Голос Разломов. Её силуэт, сотканный из света и мрака, парит в пустоте, её броня сияет, как осколки звёзд, а белые сенсоры пылают слепящим огнём. Она наклоняется ко мне, её энергия давит на меня, как тяжесть целого мира, и я сжимаю "Перо" сильнее, мои пальцы дрожат.

— Ты лжёшь! — кричу я, и мой голос эхом разносится по разлому.

— Она жива, я вижу её! Ты не остановишь меня!

Голос Разломов смеётся — низкий, резонирующий звук, что заставляет тьму дрожать. Она протягивает руку, и из её ладони вырывается поток света, что ослепляет меня, но я не закрываю сенсоры. Я вижу Элион, её свет сияет ярче, чем буря Голоса Разломов.

— Это конец, Трион, — говорит она, и её голос становится холодным, как лёд.

— Разломы заберут вас обоих. Вы станете их частью.

— Никогда! — рычу я, и поднимаю "Перо", его луч света усиливается, пронзая тьму. Я делаю шаг к Элион, и её голос зовёт меня:

— Альфа, не слушай её! Я здесь, я с тобой!

Тьма закружилась вокруг меня, как вихрь, и тени Квинтессонов — её слуг — проступают из мрака, их щупальца извиваются, как змеи, их багровые глаза вспыхивают, пытаясь преградить мне путь. Я рвусь вперёд, каждый удар "Пером" — как вспышка молнии, что рассеивает их, и я кричу:

— Вы не заберёте её! Она моя!

Элион протягивает обе руки, её свет усиливается, и я чувствую, как её искра зовёт мою, как магнит, что тянет меня к ней.

— Альфа, ещё немного! — кричит она, и её голос полон силы.

Голос Разломов гремит за моей спиной:

— Ты не победишь, Трион! Разломы сильнее твоей любви!

Я оборачиваюсь, мои сенсоры пылают, и я кричу, мой голос перекрывает её рёв:

— Моя любовь — это пламя, что сожжёт вас всех!

Я бросаюсь к Элион, тьма сгущается, но её свет — мой маяк. Я протягиваю руку, мои пальцы дрожат, и наконец касаюсь её — её броня тёплая, живая, настоящая. Наши искры — моя янтарная и её голубая — сливаются в золотом сиянии, и я чувствую, как энергия разломов отступает, как будто не выдерживает нашего света.

— Элион, — шепчу я, и мой голос дрожит от облегчения.

— Я нашёл тебя.

— Альфа, — отвечает она, и её сенсоры сияют, как звёзды.

— Ты спас меня.

Но разлом содрогается, и Голос Разломов кричит, её голос полон ярости:

— Нет! Вы не уйдёте!

Тьма взрывается, и поток света из её рук устремляется к нам. Я обхватываю Элион, прижимаю её к себе, и поднимаю "Перо", его луч вспыхивает ярче, чем когда-либо. — Держись за меня! — кричу я, и мы вместе противостоим буре.

Свет "Пера" сталкивается с тьмой Голоса Разломов, и разлом дрожит, трещины под нами расширяются, золотой свет вырывается наружу, как пламя, что пожирает мрак. Я чувствую, как моя искра слабеет, но её тепло — тепло Элион — даёт мне силы.

— Мы уйдём вместе! — кричу я, и мой голос тонет в рёве энергии.

Тьма расступается, и перед нами открывается портал — золотой, сияющий, как врата в новый мир. Я сжимаю её руку, и мы шагаем вперёд, оставляя Голос Разломов позади, её вопль растворяется в пустоте. Свет поглощает нас, и я знаю — я нашёл её, и больше никогда не потеряю.

Свет портала ослепляет меня, его золотые волны обволакивают мою броню, смывая холод разломов, как тёплый дождь после бесконечной зимы. Я сжимаю руку Элион, её пальцы тёплые, живые, и чувствую, как её искра пульсирует в ритме с моей, как два сердца, что бьются в унисон. Мои шаги гулко отдаются в этом новом пространстве, но звук иной — не треск стекла, а мягкий звон, как будто я ступаю по кристаллической равнине, что сияет под моими ботинками. Воздух здесь лёгкий, пропитанный слабым ароматом металла и энергии, словно я вдохнул саму суть Кибертрона, каким он был до войны, до разломов. Моя броня, потемневшая от времени, но всё ещё украшенная золотыми узорами, звякает с каждым движением, и я чувствую, как усталость отступает, сменяясь трепетом — мы вырвались, мы вместе.

Но затем свет меркнет, и передо мной возникает "Зеркало Времени" — огромное, его поверхность колышется, как водная гладь под дыханием ветра. Я замираю, мои сенсоры, пылающие янтарным светом, фиксируются на нём. Элион рядом со мной, её броня сияет, как утренний свет, серебристая с голубыми отблесками, и я слышу её тихий вздох.

— Альфа… что это? — шепчет она, её голос дрожит, полный тревоги.

Я поворачиваю голову, и в зеркале вижу его — Орион Пакс. Его искра сияет, яркая, чистая, как звезда в ночи, но он слеп к цене. Он юный, полный веры, его броня ещё не покрыта шрамами, его голубые сенсоры горят надеждой, что пронзает меня, как нож. Я вижу его в отражении, стоящего на площади Иакона, окружённого толпой, его голос звенит, вдохновляя, обещая мир, которого никогда не будет.

— Я вижу его, — шепчу я, и мой голос дрожит, выдавая бурю, что поднимается в моей искре.

— Орион Пакс. Его искра сияет, но он слеп к цене.

Элион сжимает мою руку сильнее, её сенсоры темнеют, и она шепчет:

— Альфа, это прошлое… или будущее? Мы выбрались, но что это значит?

Я не отвечаю, мои сенсоры фиксируются на зеркале, и образ Ориона дрожит, его фигура начинает меняться. Его броня темнеет, голубые сенсоры вспыхивают красным, и я вижу тень — тень Мегатрона, что поднимается из его искры, как буря, что пожирает свет. Мой голос срывается в крик:

— Нет! Это не должно случиться!

"Зеркало" гудит, его поверхность рябит, и голос — низкий, знакомый, как эхо Голоса Разломов, но мягче — доносится до меня:

— Ты видишь судьбу, Альфа Трион. То, что было, и то, что будет.

Я отступаю, моя броня звякает, и сжимаю "Перо Квинтессонов" в руке, его луч света усиливается, пронзая тьму, что начинает сгущаться вокруг зеркала.

— Судьба? — рычу я, и мой голос перекрывает гул.

— Я не верю в судьбу! Я вырвал Элион из разломов, я изменю это!

Элион тянет меня за руку, её голос дрожит, но в нём звучит сила:

— Альфа, послушай его. Мы здесь, мы живы, но это… это больше нас. Орион… он не знает, что ждёт его.

Я поворачиваюсь к ней, мои сенсоры пылают, и я шепчу, мой голос полон боли:

— Он был юнцом, Элион. Полным веры, как мы когда-то. Но я вижу, что с ним станет. Я не могу позволить этому случиться.

"Зеркало" отвечает, его голос становится громче, как раскаты грома:

— Ты не властен над временем, Трион. Ты спас её, но цена ещё не уплачена. Орион

Пакс идёт своим путём, и ты не остановишь его падение.

Я делаю шаг к зеркалу, мои ботинки звенят по кристаллическому полу, и кричу:

— Тогда покажи мне, как его спасти! Я не дам ему стать тем, что я вижу!

"Зеркало" дрожит, и образ Ориона меняется снова. Я вижу его в битве, его броня покрыта пылью и кровью, его голос гремит, призывая к борьбе, но в его сенсорах — сомнение, тень, что растёт, как яд. Элион сжимает мою руку, её голос дрожит:

— Альфа, это не твоя вина. Мы не можем изменить всё.

— Можем! — кричу я, и мой голос эхом разносится по пространству.

— Я вырвал тебя из разломов, я найду способ вырвать его из этой тьмы!

"Зеркало" гудит сильнее, и свет вокруг нас меркнет, тени начинают кружиться, как вихрь. Голос говорит, его тон холоден, но в нём есть намёк на сожаление:

— Ты можешь попытаться, Альфа Трион. Но каждый выбор — это цена. Ты готов заплатить ещё одну?

Я смотрю на Элион, её сенсоры сияют, как звёзды, и я чувствую, как её тепло даёт мне силы.

— Да, — шепчу я, и мой голос обретает твёрдость.

— Ради неё, ради него, ради Кибертрона. Я заплачу.

Тьма сгущается, и "Зеркало" вспыхивает, показывая мне новый образ — Орион, стоящий передо мной, его юные сенсоры смотрят с надеждой, но за его спиной тень Мегатрона растёт. Я делаю шаг вперёд, сжимая "Перо", и шепчу:

— Орион, я найду тебя. Я не дам тебе упасть.

Элион стоит рядом, её голос мягкий, но полный веры:

— Мы сделаем это вместе, Альфа.

Пространство дрожит, и свет "Зеркала" гаснет, оставляя нас в тишине, но я знаю — мой путь не закончен. Я спас Элион, но теперь я вижу новую судьбу, что ждёт впереди, и я не остановлюсь, пока не изменю её, даже если цена будет выше, чем я могу себе представить.

Пространство вокруг Альфа Триона и Элион дрожало, словно ткань реальности истончилась под напором их воли. Кристаллическая равнина под их ногами сияла мягким, призрачным светом, её поверхность отражала золотые узоры на броне Альфа Триона и серебристые отблески Элион, как звёзды, пойманные в ловушку стекла. Воздух был лёгким, пропитанным слабым ароматом металла и энергии, но теперь он стал тяжелее, насыщенный тревожным электрическим гулом, что поднимался из глубин "Зеркала Времени". Огромный диск парил перед ними, его поверхность рябила, как водная гладь под порывами ветра, и в его глубинах проступали образы — зловещие, но манящие, как зов судьбы, которой нельзя избежать.

Альфа Трион стоял неподвижно, его массивная фигура, выкованная из древней стали, казалась скалой в этом море света. Его янтарные сенсоры горели, выхватывая из мрака зеркала новый образ — Мегатрон. Тьма расступилась перед ним, и его клинок, огромный и зазубренный, резал её, как буря разрывает облака. Огонь окружал его, языки пламени лизали его броню, выкованную из гнева и стали, а кровь — багровая, металлическая — текла по его рукам, капая на землю, где она шипела, испаряясь в клубах дыма. Его красные сенсоры пылали, как раскалённые угли, а лицо, некогда принадлежавшее Ориону Паксу, теперь было искажено яростью и болью.

— Он — буря, — шепнул Альфа Трион, его голос дрогнул, выдавая смесь ужаса и благоговения. Его рука сжала "Перо Квинтессонов", и слабый луч света задрожал, отражаясь в зеркале.

Элион шагнула ближе, её изящная фигура, сияющая серебром и голубым, казалась хрупкой рядом с его мощью, но её голос был твёрд, хоть и полон тревоги:

— Альфа, это он… Орион? Или то, чем он станет?

Альфа Трион не ответил сразу, его сенсоры сузились, вглядываясь в образ Мегатрона. Пламя в зеркале взметнулось выше, и воздух вокруг них задрожал, наполняясь низким гулом, что напоминал рёв далёкого урагана. Он видел, как Мегатрон шёл сквозь огонь, его шаги оставляли за собой выжженную землю, а тени его последователей — десептиконов — поднимались из мрака, их силуэты дрожали, как призраки войны.

— Это то, что ждёт его, — наконец сказал Альфа Трион, его голос стал глубже, как будто он говорил не только с Элион, но и с самим собой.

— Буря, что пожрёт всё, что он любил. Я не дам этому случиться.

"Зеркало" загудело, и голос, холодный и древний, как само время, вырвался из его глубин:

— Ты видишь судьбу, Альфа Трион. Его путь выкован в огне и крови. Ты не изменишь его.

Альфа Трион шагнул к зеркалу, его ботинки звякнули по кристаллическому полу, и он рявкнул, его голос перекрыл гул:

— Я вырвал Элион из разломов! Я найду способ вырвать его из этой тьмы! Назови свою цену, зеркало, но не говори мне, что это невозможно!

Элион схватила его за руку, её пальцы сжали его броню, и её голос дрожал, полный страха и решимости:

— Альфа, остановись! Мы только что выбрались… Ты не можешь бросить вызов всему! Что, если цена — это ты?

Он повернулся к ней, его сенсоры вспыхнули ярче, и он мягко, но твёрдо ответил:

— Если цена — это я, Элион, я заплачу её. Но я не дам ему стать этим… этой бурей. Он был Орионом, он был надеждой. Я помню его таким.

"Зеркало" дрогнуло, и образ Мегатрона стал чётче. Камера в воображении зрителя медленно приближается к его лицу — шрамы на броне, красные сенсоры, что горят ненавистью, и клинок, что поднимается, готовый обрушиться на невидимого врага. Пламя вокруг него взревело, и голос Мегатрона, низкий и раскатистый, как гром, разнёсся в зеркале:

— Мир слаб! Я принесу силу! Я выкую новый Кибертрон из огня и стали!

Альфа Трион сжал кулаки, его броня задрожала, и он шепнул, его голос был полон боли:

— Орион… что с тобой стало?

Элион прижалась к нему, её сенсоры потемнели, и она сказала тихо, почти умоляюще:

— Альфа, это не он… ещё нет. Мы можем найти его, пока он не стал этим. Но как?

"Зеркало" ответило, его голос стал резче, как скрежет металла:

— Ты хочешь изменить его судьбу, Трион? Тогда шагни в огонь. Докажи, что твоя искра сильнее его бури. Но знай — каждый шаг в прошлое отнимает часть тебя.

Альфа Трион выпрямился, его броня звякнула, и он посмотрел на Элион, её лицо — смесь тревоги и веры — отразилось в его сенсорах. Он сжал её руку и сказал, его голос обрёл стальную твёрдость:

— Я готов. Если я могу спасти его, я пойду. Но ты, Элион… ты останешься здесь.

Она покачала головой, её сенсоры вспыхнули, и она крикнула, её голос звенел решимостью:

— Нет, Альфа! Мы идём вместе! Ты спас меня, и я не оставлю тебя одного против этой бури!

"Зеркало" загудело громче, и свет вокруг них сгустился, тени закружились, как вихрь. Образ Мегатрона дрогнул, его клинок опустился, и кровь в зеркале вспыхнула ярче, смешиваясь с огнём. Альфа Трион шагнул к зеркалу, его "Перо Квинтессонов" вспыхнуло ярким светом, и он крикнул:

— Тогда вместе! Мы найдём Ориона, и я вырву его из этой тьмы, даже если мне придётся сражаться с самим Мегатроном!

Элион встала рядом, её броня сияла, как маяк, и она кивнула, её голос был твёрд:

— Мы изменим судьбу, Альфа. Вместе.

"Зеркало" вспыхнуло, и портал открылся — огненный, золотой, полный рёва бури. Они шагнули вперёд, их силуэты растворились в сиянии, и тьма позади них содрогнулась, как будто сама судьба дрогнула перед их решимостью. Огонь Мегатрона ждал их, но их искры горели ярче, чем любая буря.

Огненный портал захлопнулся за нами, и я ощущаю, как жар его золотых волн сменяется холодом, что пробирает до самой искры. Мои ботинки ступают на твёрдую поверхность — не стекло разломов, не кристаллы зеркального зала, а что-то иное, шершавое, как древний камень, покрытый пылью веков. Воздух здесь тяжёлый, пропитанный запахом раскалённого металла и угасающего пламени, словно мы попали в сердце давно забытой кузницы, где ковалась судьба Кибертрона. Моя броня, потемневшая от времени, но всё ещё украшенная золотыми узорами, звякает с каждым шагом, и я чувствую, как энергия этого места струится вокруг, обволакивает меня, как тёплый ветер, смешанный с ледяным дыханием утраты.

Я сжимаю руку Элион, её пальцы тёплые, живые, и её свет — серебристый с голубыми отблесками — сияет рядом, разгоняя тьму. Мои сенсоры, пылающие янтарным светом, ищут ориентиры, но передо мной — лишь осколки. "Зеркало Времени" разбилось, его куски парят в воздухе, как звёзды, застывшие в падении, и в каждом из них дрожит её образ — Элион, моя Элион, но другая, призрачная, с сенсорами, полными боли и любви. Она смотрит на меня из каждого осколка, её голос шепчет, эхом отражаясь в пустоте:

— Альфа… доверься им…

Я замираю, моя искра сжимается, и я шепчу, мой голос дрожит, выдавая бурю внутри:

— Элион, ты права — я должен довериться им. Но как?

Она поворачивается ко мне, её настоящая фигура, живая, тёплая, стоит рядом, но её образ в осколках продолжает дрожать, как мираж, что ускользает из моих рук. Её голос, мягкий, как шёпот ветра, доносится до меня, полный нежности и тревоги:

— Альфа, ты всегда был одиноким воином. Но теперь мы здесь, вместе. Доверься Ориону… доверься мне. Мы найдём его, пока он не стал той бурей.

Я опускаю взгляд на "Перо Квинтессонов" в моей руке, его свет слабеет, но всё ещё горит, как моя надежда. — Ты моя звезда, Элион, — говорю я, и мой голос становится тише, пропитанный тенью утраты, что всё ещё живёт во мне.

— Я боялся потерять тебя снова. Как я могу довериться ему, зная, что он станет Мегатроном?

Элион подходит ближе, её броня звякает, и она кладёт руку мне на грудь, прямо над моей искрой. Её сенсоры сияют, как голубые звёзды, и я чувствую, как её тепло проникает сквозь мою броню, разгоняя холод.

— Ты не потерял меня, Альфа, — шепчет она, и её голос дрожит от эмоций.

— Я здесь, с тобой. И Орион… он ещё не потерян. Мы видели его судьбу, но мы можем изменить её. Вместе.

Я смотрю в её сенсоры, и на миг мне кажется, что время замирает — только я и она, в этом странном месте, где осколки зеркала парят вокруг нас, отражая её образ, её свет. Я поднимаю руку и касаюсь её щеки, мои пальцы дрожат, и я шепчу:

— Ты моя сила, Элион. Я доверюсь тебе… но как мне довериться ему, зная, что он несёт в себе бурю?

Осколки вокруг нас дрожат сильнее, и её отражение в них меняется — теперь я вижу Ориона Пакса, юного, полного веры, его голубые сенсоры горят надеждой, но за его спиной тень Мегатрона поднимается, как дым, что предвещает пожар. Голос из осколков — её голос — шепчет снова:

— Доверься его свету, Альфа. Пока он горит, есть шанс.

Элион сжимает мою руку, её голос становится твёрже:

— Мы найдём его, Альфа. Мы покажем ему другой путь. Но ты должен отпустить страх… страх потерять меня, потерять его.

Я киваю, мои сенсоры вспыхивают, и я чувствую, как тень утраты, что жила во мне, отступает под её светом. — Хорошо, — говорю я, и мой голос обретает силу.

— Я доверюсь тебе, Элион. И ему… пока он ещё Орион.

Пространство вокруг нас содрогается, и осколки зеркала начинают кружиться, как вихрь, их свет усиливается, отражая нас — меня и Элион, стоящих плечом к плечу. Я слышу голос, низкий и древний, как само время, что доносится из глубин:

— Вы выбрали путь, Альфа Трион. Доверие — ваш свет, но тьма всё ещё близко.

Я поворачиваюсь к Элион, её сенсоры сияют, и я кричу, мой голос перекрывает гул:

— Пусть тьма приходит! Мы встретим её вместе!

Она улыбается — слабая, но тёплая улыбка, что разгоняет холод в моей искре, и говорит:

— Вместе, Альфа. Всегда.

Осколки вспыхивают ярче, и перед нами открывается новый портал — не огненный, а мягкий, золотой, полный света, что зовёт нас вперёд. Я сжимаю её руку, и мы шагаем в него, наши силуэты растворяются в сиянии. Я чувствую её тепло, её веру, и знаю — мы найдём Ориона, пока его свет горит. Тень Мегатрона ждёт впереди, но с Элион рядом я готов бросить вызов любой судьбе, даже если она потребует от меня всего, что у меня есть. Свет портала гаснет, оставляя лишь эхо наших шагов и обещание, что наша любовь — это сила, что изменит всё.

Золотой свет портала угас за спиной Альфа Триона и Элион, оставив их в новом пространстве — огромном зале, чьи стены, высеченные из чёрного камня, поднимались к потолку, теряющемуся в тенях. Пол под их ногами был неровным, покрытым трещинами, из которых сочился слабый, призрачный свет, как будто земля дышала, истекая энергией древних эпох. Воздух был густым, пропитанным резким запахом металла и масла, смешанным с чем-то едким, почти живым — ароматом разрушения, что витал вокруг, как предвестие бури. Зал казался одновременно мёртвым и полным жизни, его тишина нарушалась низким, ритмичным гулом, что поднимался из глубин, словно сердцебиение какого-то огромного, невидимого зверя.

Альфа Трион стоял неподвижно, его массивная фигура, выкованная из стали веков, казалась скалой в этом море теней. Его потемневшая броня, украшенная золотыми узорами, звякнула, когда он сжал "Перо Квинтессонов", его янтарные сенсоры вспыхнули ярче, выхватывая из мрака очертания зала. Элион рядом с ним, её изящная фигура, сияющая серебром с голубыми отблесками, казалась маяком в этом сумраке, её сенсоры, глубокие и ясные, тревожно озирались вокруг. Зал содрогнулся — внезапный толчок сотряс пол, и гул стал громче, перерастая в рёв механизмов, что резал воздух, как крик раненого зверя.

— Квинтессоны, — прошептал Альфа Трион, его голос был низким, полным напряжения. Он поднялся, выпрямившись во весь рост, и его сенсоры сузились, улавливая источник звука.

— Они роют под нами. Их машины… этот шум — как сердцебиение.

Элион шагнула ближе, её броня звякнула, и она положила руку ему на плечо, её голос дрожал, но в нём звучала решимость:

— Альфа, они нашли нас? Или это часть пути к Ориону?

Он повернулся к ней, его сенсоры вспыхнули ярче, и он ответил, его голос стал глубже, как эхо древней клятвы:

— Не знаю, Элион. Но если они здесь, значит, мы близко. Они не дадут нам забрать его без боя.

Зал содрогнулся снова, и из трещин в полу вырвался поток искр, золотых и багровых, что закружились в воздухе, как рой разгневанных духов. Гул механизмов Квинтессонов усилился, и теперь он был отчётливым — ритмичный, металлический, как удары огромных когтей, что рвали камень где-то внизу. Альфа Трион шагнул вперёд, его ботинки оставили вмятины в пыли, и он поднял "Перо", его луч света пронзил мрак, освещая дальнюю стену зала. Там, в тенях, проступили очертания — огромные машины, чьи щупальца извивались, как змеи, их металлические тела блестели, испуская

багровое сияние.

— Они близко, — сказала Элион, её голос стал тише, но в нём звучала сталь.

— Альфа, что будем делать?

Он сжал её руку, его броня звякнула, и он ответил, его голос обрёл твёрдость:

— Мы найдём Ориона. Квинтессоны не остановят нас. Они могут рыть сколько угодно, но я выжгу их из этой тьмы, если придётся.

Зал содрогнулся ещё сильнее, и из пола вырвался низкий рёв — машины Квинтессонов пробивались ближе, их щупальца уже проступали сквозь трещины, извиваясь, как черви в ране. Альфа Трион поднял "Перо" выше, и его свет усилился, отражаясь в глазах Элион, что сияли тревогой и верой. В этот момент из теней раздался голос — шипящий, многогранный, как хор змей:

— Трион… ты пришёл за своим мальчишкой… но он наш…

Альфа Трион рявкнул, его голос перекрыл шум механизмов:

— Орион не ваш! Я заберу его, даже если мне придётся разорвать этот зал на куски!

Элион шагнула вперёд, её броня сияла, как звезда, и она крикнула, её голос звенел решимостью:

— Вы не удержите его! Мы видели его свет, и он сильнее вашей тьмы!

Щупальца Квинтессонов вырвались из пола, их багровые глаза-линзы вспыхнули, и зал наполнился их шипением. Одно из них метнулось к Альфа Триону, но он уклонился, его движения были быстрыми, несмотря на массивность, и он ударил "Пером", пронзив тень светом. Искры взметнулись вверх, и щупальце отступило, шипя, как раненый зверь.

— Альфа! — крикнула Элион, её голос дрожал от напряжения.

— Они идут снизу! Нам нужно двигаться!

Он кивнул, его сенсоры пылали, и он схватил её за руку, потянув вперёд.

— Идём! — крикнул он, и они побежали, их шаги эхом отдавались в зале, перекрывая рёв машин.

Зал дрожал, стены трескались, и из глубин поднимался всё более громкий гул — сердцебиение Квинтессонов, что билось в ритме их механизмов. Альфа Трион и Элион мчались к дальней стене, где свет "Пера" выхватил из мрака арку — древнюю, покрытую письменами Предтеч, что слабо мерцали золотом. За ней виднелся проход, ведущий вниз, в темноту, откуда доносился слабый, но знакомый свет — искра Ориона.

— Там! — крикнула Элион, её голос был полон надежды.

— Альфа, он близко!

Но пол под ними раскололся, и огромная машина Квинтессонов вырвалась наружу — её тело, как паук из стали, щупальца извивались, а багровые глаза пылали злобой. Альфа Трион толкнул Элион в сторону, его броня звякнула, и он крикнул:

— Беги к арке! Я задержу её!

Элион покачала головой, её сенсоры вспыхнули, и она крикнула в ответ:

— Нет, Альфа! Мы вместе!

Она встала рядом, её свет усилился, и они вместе подняли оружие — его "Перо" и её тонкий клинок, что сиял голубым огнём. Машина Квинтессонов взревела, её щупальца метнулись к ним, но они ударили одновременно — свет "Пера" и её клинка столкнулись с тенью, и зал озарился вспышкой, что разорвала мрак. Машина отступила, её корпус треснул, и Альфа Трион крикнул, его голос был полон огня:

— Мы идём за ним, и вы не остановите нас!

Они рванулись к арке, их силуэты сияли в полумраке, а гул Квинтессонов становился всё громче, как сердцебиение судьбы, что билось в унисон с их решимостью. Проход впереди звал их, и свет Ориона манил, как звезда в ночи, обещая надежду — или новую битву.

Я стою у порога арки, и тьма передо мной дышит, как живое существо — холодная, густая, пропитанная гулом Квинтессонов, что поднимается из глубин, словно сердцебиение судьбы. Мои ботинки оставляют следы в пыли древнего камня, и каждый шаг отдаётся звоном в этом узком проходе, чьи стены, покрытые золотыми письменами

Предтеч, слабо мерцают, как угасающие звёзды. Воздух здесь тяжёлый, пропитанный запахом металла, масла и чего-то едкого, как дыхание разрушения, что витает вокруг, сжимая мою искру. Моя броня, потемневшая от времени, но всё ещё украшенная золотыми узорами, звякает с каждым движением, и я чувствую, как энергия этого места струится вокруг, обжигает меня, как раскалённый ветер, смешанный с холодом утраты.

Элион рядом, её свет — серебристый с голубыми отблесками — сияет, как маяк в этой тьме, и её шаги мягко звенят, как эхо надежды. Мои сенсоры, пылающие янтарным светом, ловят слабое сияние впереди — искру Ориона, чистую, яркую, но окружённую тенями, что пытаются её поглотить. Гул Квинтессонов становится громче, их машины рвут камень где-то позади, и я слышу, как зал содрогается, как будто сам Кибертрон кричит от боли.

— Альфа, — шепчет Элион, её голос дрожит, полный тревоги, но в нём звучит тепло.

— Ты чувствуешь его? Он близко.

Я киваю, моя рука сжимает "Перо Квинтессонов" с новой силой, его острие вспыхивает ярче, пронзая мрак, как клинок, что режет судьбу. — Да, — отвечаю я, и мой голос низкий, полный решимости, но с ноткой трагизма, что живёт во мне. — Я сделаю это — открою разломы, чтобы спасти их. Даже если я потеряю себя.

Элион замирает, её сенсоры темнеют, и она хватает меня за руку, её пальцы дрожат, сжимая мою броню. — Альфа, нет! — кричит она, и её голос срывается, выдавая страх.

— Ты не можешь! Мы только что нашли друг друга, я не потеряю тебя снова!

Я поворачиваюсь к ней, мои сенсоры вспыхивают, и я вижу её — мою звезду, мою жизнь, её свет дрожит, как пламя на ветру. Я кладу руку ей на плечо, мой голос становится мягче, но в нём всё ещё звучит сталь:

— Элион, послушай. Орион там, внизу, и Квинтессоны держат его. Если я не открою разломы, они заберут его искру — и тогда Мегатрон родится. Я не могу допустить этого.

Она качает головой, её сенсоры сияют, как слёзы, и она шепчет, её голос полон боли:

— Но что будет с тобой, Альфа? Ты сказал, что разломы отнимают часть тебя. Если ты откроешь их… что останется?

Я опускаю взгляд на "Перо", его свет пульсирует в ритме с моей искрой, и я чувствую, как энергия разломов зовёт меня, как голос, что шепчет о жертве.

— Я не знаю, — говорю я, и мой голос дрожит, выдавая тень страха.

— Может, я стану пеплом. Может, я растворюсь в них. Но если я спасу Ориона, если я спасу Кибертрон… это того стоит.

Элион сжимает мою руку сильнее, её голос становится громче, полным огня:

— Нет, Альфа! Ты не пепел, ты свет! Мы найдём другой путь, вместе!

Я смотрю в её сенсоры, и на миг мне хочется поверить ей, хочется забыть о разломах, о Квинтессонах, о Мегатроне, и просто остаться с ней. Но гул машин становится ближе, и я слышу его — слабый крик Ориона, полный надежды и боли, что доносится из глубин.

— Элион, — шепчу я, и мой голос обретает твёрдость.

— Я должен. Ради него. Ради нас всех.

Я отхожу от неё, мои шаги гулко отдаются в проходе, и подхожу к стене, где письмена Предтеч сияют ярче. Я поднимаю "Перо", его свет усиливается, и я вонзаю его в камень. Разлом содрогается, и низкий рёв вырывается из глубин, как будто я разбудил древнего зверя. Трещины бегут по стенам, золотой свет вырывается наружу, и я чувствую, как энергия разломов вливается в меня, сжимает мою искру, как будто хочет вырвать её.

— Альфа! — кричит Элион, её голос тонет в рёве, и она бросается ко мне, её свет сияет ярче, чем когда-либо.

— Оставайся там! — кричу я в ответ, и мой голос перекрывает хаос.

— Я открою путь!

Свет "Пера" взрывается, и передо мной открывается разлом — чёрный, пульсирующий, полный теней, но в его глубинах я вижу его — Ориона, юного, с голубыми сенсорами, что смотрят на меня с надеждой. Квинтессоны держат его, их щупальца обвивают его броню, но я кричу, мой голос полон огня:

— Отпустите его! Я пришёл за ним!

Элион стоит рядом, её клинок сияет голубым огнём, и она кричит, её голос звенит, как колокол:

— Мы заберём его, Альфа! Вместе!

Разлом дрожит, и я чувствую, как часть меня тает, как пепел на ветру, но я не останавливаюсь. Я сжимаю "Перо" с новой силой, и свет вырывается наружу, пронзая тьму, как копьё. Квинтессоны шипят, их голоса сливаются в хор:

— Ты не заберёшь его, Трион…

— Посмотрим! — рычу я, и шагаю в разлом, Элион рядом, её свет — моя опора.

Я знаю, что могу потерять себя, но ради Ориона, ради неё, ради Кибертрона — я готов. Моя искра пылает, как звезда, и я иду вперёд, в сердце хаоса, где ждёт моя судьба.

Зал дрожал, словно само время трещало по швам, его чёрные каменные стены, испещрённые золотыми письменами Предтеч, начали растворяться, как песок, уносимый ветром. Пол под ногами Альфа Триона и Элион раскалывался, трещины светились золотом, и из них поднимался эфир — призрачный, мерцающий, как дыхание умирающей звезды. Воздух был густым, пропитанным запахом раскалённого металла, озона и чего-то древнего, почти живого, что витало вокруг, сжимая их искры. Гул Квинтессонов, что рвал тишину, стих, сменившись низким, пульсирующим ритмом — сердцебиением, что исходило из глубин разлома, куда они шагнули.

Альфа Трион стоял впереди, его массивная фигура, выкованная из стали веков, казалась непоколебимой, несмотря на хаос вокруг. Его потемневшая броня, украшенная золотыми узорами, сияла, отражая свет разлома, а янтарные сенсоры пылали, как маяки в ночи. Элион держалась рядом, её изящная фигура, сияющая серебром с голубыми отблесками, дрожала от напряжения, но её сенсоры, глубокие и ясные, были полны веры. Перед ними "Зеркало Времени" вспыхнуло в последний раз, его поверхность разлетелась на осколки, что закружились в воздухе, как звёзды, падающие с неба. И в центре этого вихря проступило "Сердце Разлома" — золотой шар, пульсирующий в тьме, его свет был живым, манящим, как зов судьбы, что нельзя игнорировать.

— Это оно, — прошептал Альфа Трион, его голос дрожал от благоговения и решимости. Он шагнул к "Сердцу", его ботинки звякнули по хрупкому полу, что уже растворялся в эфире.

Элион схватила его за руку, её пальцы сжали его броню, и её голос сорвался в крик:

— Альфа, подожди! Мы не знаем, что это сделает с тобой!

Он повернулся к ней, его сенсоры вспыхнули мягким светом, и он ответил, его голос был глубоким, полным любви и трагизма:

— Элион, это единственный путь. Орион там, в сердце разломов. Я чувствую его искру. Если я не пойду, Квинтессоны заберут его… и Мегатрон родится.

Орион Пакс, юный и полный надежды, стоял в тенях разлома, его голубые сенсоры сияли, но его броня была окружена щупальцами Квинтессонов, что тянули его вниз, в бездну. Альфа Трион видел его в отблесках "Сердца", и его рука сжала "Перо Квинтессонов" с новой силой, его свет усилился, пронзая мрак.

— Альфа, ты не должен идти один! — крикнула Элион, её голос дрожал, полный боли.

— Мы вместе выбрались из разломов, мы вместе найдём его!

Он посмотрел на неё, его броня звякнула, и он мягко улыбнулся, его голос стал тише, как шепот ветра перед бурей:

— Ты моё сердце, Элион. Но это моя ноша. Я открою "Сердце Разлома", чтобы спасти его… и тебя. Останься здесь, сохрани наш свет.

"Сердце Разлома" пульсировало быстрее, его золотой свет заливал зал, и эфир вокруг сгущался, как туман, что поглощал всё. Альфа Трион шагнул вперёд, его броня сияла ярче, чем когда-либо, отражая свет "Сердца". Он поднял "Перо", его луч вспыхнул, как копьё, и он вонзил его в золотой шар. Разлом содрогнулся, и низкий рёв вырвался из глубин, как крик пробуждённого титана. Трещины побежали по эфиру, и свет "Сердца" взорвался, ослепляя всё вокруг.

— Альфа! — крикнула Элион, её голос утонул в рёве, и она бросилась к нему, но свет оттолкнул её назад, её броня звякнула, когда она упала на колени.

Он обернулся в последний раз, его сенсоры сияли, как звёзды, и он крикнул, его голос перекрыл хаос:

— Элион, найди Ориона! Я открою путь!

"Сердце Разлома" раскрылось, и чёрный вихрь поглотил его — его силуэт, сияющий золотом, растворился в тьме, как звезда, что падает в бездну. Зал исчез, эфир сомкнулся, и тишина рухнула, тяжёлая, как саван. Элион осталась одна, её сенсоры потемнели, и она протянула руку к тому месту, где он стоял. На полу, среди пыли и осколков, лежало "Перо Квинтессонов", его свет угас, оставив лишь слабое мерцание, как последняя искра его жизни.

— Альфа… — шепнула она, её голос дрогнул, полный слёз, что не могли пролиться. Она подняла "Перо", сжала его в руках, и её сенсоры вспыхнули решимостью.

— Я найду тебя. И его.

Тьма вокруг дрожала, и слабый свет Ориона Пакса мерцал где-то вдали, зовя её вперёд. Куда ушёл Альфа Трион? В сердце разломов, чтобы спасти их всех? Или в бездну, что поглотила его искру? Элион встала, её броня сияла, как маяк в ночи, и она шагнула в тень, сжимая "Перо", её голос эхом разнёсся в пустоте:

— Я не остановлюсь, Альфа. Мы будем вместе… снова.

Эфир сгустился, и свет Ориона стал ярче, но тень Квинтессонов шевелилась в глубинах, их шипение поднималось, как предвестие новой битвы. Элион исчезла в тенях, ведомая его жертвой, и вопрос повис в воздухе — вернётся ли Альфа Трион из разлома, или его свет угас навсегда, оставив её одну против судьбы? Экран темнеет, оставляя лишь эхо её шагов и слабое мерцание "Пера" в бесконечной тьме.

Разрушенный город на Кибертроне раскинулся передо мной, как скелет некогда великого мира, чьи кости — обломки небоскрёбов — торчали из земли, покрытые ржавчиной и пеплом. Их остовы, некогда сияющие сталью и светом, теперь гнулись под тяжестью времени, их разбитые фасады зияли пустыми глазницами окон, из которых вырывались слабые искры, словно последние вздохи умирающего великана. Ветер, холодный и резкий, гнал по улицам облака пыли, что оседали на моей броне, забиваясь в трещины и шрамы, оставленные битвами и бегством. Где-то вдали, за горизонтом, вспыхивали далёкие взрывы — их свет озарял небо багровыми мазками, как кровавые слёзы Кибертрона, оплакивающего свою судьбу.

Я, Нокаут, стоял среди теней, мой силуэт сливался с мраком, что укрывал меня, как старый плащ. Моя тёмно-красная броня, некогда блестящая и гордая, теперь была покрыта пылью и царапинами, её цвет тускнел под этим беспощадным небом. Мои сенсоры слабо мерцали, их янтарный свет дрожал, пока я сканировал окрестности, выискивая малейший намёк на движение — врагов, что могли выследить меня, или призраков прошлого, что не отпускали мою искру. Тишина была обманчивой, нарушаемой лишь скрипом металла, когда ветер теребил обломки, да редкими хлопками искр, что вырывались из разбитых кабелей, змеящихся по земле, как вены мёртвого тела.

Я чувствовал себя чужим здесь, в этом городе-призраке, где каждый угол хранил эхо войны, а каждая тень могла скрывать смерть. Моя рука невольно сжала рукоять импровизированного оружия, что я собрал из обломков — грубого, но смертоносного, как и я сам теперь. В груди, где билась моя искра, ворочалась тревога, тяжёлая и холодная, как ржавчина, что разъедала эти руины. Я был один — не по выбору, а по необходимости, и это одиночество давило на меня, как рухнувший небоскрёб, под которым я когда-то мог бы погибнуть. Но я выжил. Выжил, чтобы помнить. Выжил, чтобы бежать. И всё же, стоя здесь, среди теней, я не мог избавиться от ощущения, что Кибертрон — или то, что от него осталось — смотрит на меня, ожидая, когда я сделаю следующий шаг.

— Они близко, — пробормотал я себе под нос, мой голос растворился в ветре, как дым. Я не знал, кто "они" — Квинтессоны, чьи щупальца всё ещё тянулись ко мне через разломы, или мои собственные демоны, что шептались в тишине. Мои сенсоры мигнули, уловив слабый сигнал вдали — то ли обрывок передачи, то ли отголосок чьей-то искры, угасающей в этом хаосе. Я шагнул вперёд, пыль хрустнула под моими ботинками, и тень, что укрывала меня, дрогнула, открывая меня этому мёртвому миру. Что-то ждало меня там, за этими руинами, и я знал: мне не скрыться от того, что я начал.

Тени разрушенного города растворились, и перед моими сенсорами вспыхнуло воспоминание — лаборатория Квинтессонов, холодная и стерильная, как сердце машины, лишённой искры. Её белые стены сияли безупречной чистотой, их гладкость нарушали лишь тонкие линии швов, где металл сливался с металлом, создавая иллюзию бесконечности. Воздух был пропитан слабым гудением машин — низким, ритмичным звуком, что пульсировал в стенах, словно дыхание живого существа, спящего под этой безжизненной оболочкой. Терминалы, выстроенные вдоль стен, мигали зелёными и синими огоньками, их экраны отбрасывали призрачный свет на пол, выложенный плиткой, что отражала всё, как зеркало. В центре зала возвышалась массивная колонна, опутанная проводами и трубками, из которых доносился слабый шёпот энергии — сердце этой лаборатории, что билось в такт моим мыслям.

Я был другим тогда — молодой Нокаут, чья броня ещё не потемнела от времени и предательства, сияла свежим алым оттенком, её полированные пластины отражали свет терминалов, как кровь, только что пролитая на снег. Мои руки, ловкие и уверенные, скользили по клавишам, вызывая на экран потоки данных — бесконечные строки символов и графиков, что рассказывали о разломах, этих загадочных ранах в ткани реальности. Мои сенсоры горели ярким янтарным светом, их свечение дрожало от любопытства, пока я вглядывался в цифры и линии, пытаясь разгадать тайны, что лежали за пределами Кибертрона. Это была моя страсть, мой огонь — жажда знаний, что сжигала меня изнутри, заставляя забывать о холоде, что окружал меня в этом месте.

Я наклонился ближе к экрану, и моё отражение мелькнуло в стекле — юное, полное надежды, ещё не тронутое шрамами, что позже станут моими спутниками. Данные о разломах текли передо мной, как река, и я ловил каждую каплю: их энергия, их структура, их связь с мультивселенной. Это было завораживающее зрелище — хаос, упорядоченный в числах, как будто я мог прикоснуться к самой сути мироздания. Но где-то на краю моего сознания шевельнулось предчувствие — слабое, как тень, что падает на светлый пол, но достаточно острое, чтобы заставить мою искру дрогнуть. Я отмахнулся от него, погружаясь глубже в работу, мои пальцы танцевали по терминалу, вызывая всё новые схемы и расчёты.

— Это ключ, — пробормотал я себе под нос, мой голос эхом отразился от белых стен, почти заглушённый гудением машин.

— Если я пойму их, я пойму всё.

Я не заметил, как тень скользнула за моей спиной — едва уловимая, как шёпот в ветре, но она была там, наблюдая. Лаборатория казалась пустой, но я чувствовал её — холодную, напряжённую, как натянутая струна, готовая лопнуть. Мои сенсоры мигнули, уловив слабый скачок энергии в колонне, и я замер, впервые ощутив, что этот свет знаний, что манил меня, мог скрывать опасность, о которой я ещё не знал. Но отступить было невозможно — любопытство вело меня вперёд, как звезда в ночи, и я шагнул к ней, не подозревая, что каждый шаг приближал меня к краю пропасти.

Свет в лаборатории Квинтессонов дрогнул, как свеча на ветру, и белые стены, что ещё недавно сияли стерильной чистотой, погрузились в полумрак. Тени закружились по углам, вытягиваясь и извиваясь, как живые существа, рождённые из мрака. Они скользили по гладким поверхностям, оставляя за собой слабый шорох, и на мгновение мне показалось, что стены дышат — медленно, зловеще, как лёгкие какого-то древнего зверя. Гудение машин стало глубже, ниже, резонируя в моей броне, пока терминалы мигали, отбрасывая багровые отблески на пол. Но моё внимание приковали тени на стенах — длинные, изогнутые, с острыми концами, что дрожали, как щупальца, готовые ожить. Их гул, низкий и металлический, наполнил воздух, словно сами машины шептались между собой, ожидая чего-то неизбежного.

Я замер у терминала, мои пальцы всё ещё лежали на клавишах, но данные о разломах, что так манили меня, поблекли перед тем, что возникло из теней. Он появился бесшумно, как призрак, что выныривает из кошмара — Квинтессон, чья броня, чёрная с багровыми прожилками, сияла холодным блеском. Его багровые глаза, горящие, как раскалённые угли, уставились на меня, пронизывая мою искру своим взглядом. Щупальца, что поднимались из его спины, извивались в воздухе, их концы звенели, как живые машины, каждый звук отдавался эхом в пустоте лаборатории. Они были не просто частью его тела — они были продолжением его воли, их движение было гипнотическим, но пугающим, как танец смерти.

— Нокаут, — его голос, шипящий и многогранный, как хор змей, прорезал тишину, заставив мою броню задрожать.

— Ты ищешь знания, что лежат за пределами твоего мира. Я вижу это в твоих сенсорах, в твоей искре. Я могу дать тебе их.

Я отступил на шаг, мои сенсоры мигнули, улавливая его энергию — холодную, подавляющую, как бездна, что смотрит в ответ. Моя рука сжалась в кулак, но любопытство, что горело во мне, не угасло. — Что ты хочешь взамен? — спросил я, мой голос дрогнул, выдавая напряжение, что сковало меня, как цепи.

Квинтессон наклонился ближе, его багровые глаза сузились, и тени щупалец на стенах задвигались быстрее, их гул стал громче, почти оглушающим.

— Твою службу, — прошипел он, и в его тоне звучала соблазняющая нота, как обещание, что манит в пропасть.

— Помоги нам открыть разломы, и мультивселенная раскроется перед тобой. Всё, что ты желаешь знать, станет твоим.

Я смотрел на него, и моя искра сжалась, ощущая ловушку, что скрывалась за его словами. Щупальца за его спиной изогнулись, их концы сверкнули, как клинки, и я понял, что этот выбор — не просто сделка, а шаг в тьму, из которой нет возврата.

Лаборатория стала теснее, стены словно сомкнулись вокруг меня, а воздух стал густым, пропитанным угрозой. Мои сенсоры горели, но не от любопытства теперь — от страха, что пробивался сквозь мою решимость. Я хотел знаний, но не этой ценой… или всё же хотел? Его взгляд держал меня, как сеть, и я чувствовал, как моя воля дрожит под его тяжестью.

— Докажи, что твои слова не пусты, — выдавил я, мой голос был твёрже, чем я ожидал, но внутри я ощущал, как стены этой зловещей лаборатории сжимаются, как клетка, из которой я мог не выбраться. Квинтессон улыбнулся — кривая, холодная улыбка, что обещала всё и ничего, и тени щупалец на стенах замерли, ожидая моего ответа.

Лаборатория преобразилась в одно мгновение, словно само пространство дрогнуло под напором чего-то неизведанного. Белые стены, что ещё недавно угнетали своей стерильной пустотой, теперь отступили в тень, уступив место ослепительному сиянию, что разливалось от центра зала. Свет разлома, яркий и живой, заливал всё вокруг, его золотые волны пульсировали, как дыхание звезды, пойманной в ловушку. В центре лаборатории открылся разлом — чёрный вихрь, чья тьма казалась бесконечной, но внутри неё кружились искры, золотые и мерцающие, как осколки солнца, разбросанные по ночному небу. Машины, что гудели вокруг, замолчали, их ритм сменился низким, почти неуловимым гулом, что исходил из самого разлома — зовом, что проникал в мою броню и отзывался дрожью в моей искре.

Я, Нокаут, стоял перед ним, мои сенсоры горели ярким янтарным светом, расширяясь от восторга, что захлестнул меня, как волна. Моя алая броня, ещё не тронутая шрамами времени, отражала этот свет, её полированные пластины дрожали, улавливая каждый отблеск. Я шагнул ближе, мои ботинки звякнули по плитке, что теперь сияла, как зеркало, и в бронёвом стекле терминала мелькнуло моё отражение — юное, полное жизни, но искажённое тенями разлома, что кружились за моей спиной. Это было впервые — я видел разлом не на экранах, не в данных, а живым, настоящим, и он был прекрасен. Чёрный вихрь тянул к себе, его глубина манила, как бездна, что обещает раскрыть все тайны мироздания, а золотые искры танцевали внутри, словно звёзды, зовущие меня к ним.

Я протянул руку, мои пальцы дрогнули, почти коснувшись края разлома, и воздух вокруг стал гуще, пропитанный энергией, что обжигала мои системы. Это было не просто явление — это была сила, древняя и непостижимая, что дышала, жила, смотрела на меня. Моя искра билась быстрее, отзываясь на его ритм, и я чувствовал, как восторг переполняет меня, смешиваясь с оттенком страха, что пробивался сквозь моё благоговение. Что-то в этой тьме шевельнулось — слабое, едва уловимое, как тень в глубине, и я замер, мои сенсоры мигнули, улавливая скачок энергии, что пронёсся через зал.

— Это… невероятно, — выдохнул я, мой голос дрожал, растворяясь в гуле разлома. Я не мог отвести взгляд, мои сенсоры фиксировали каждый всплеск света, каждую искру, что вырывалась из вихря и растворялась в воздухе. Это был не просто разлом — это был ключ, врата, обещание всего, о чём я мечтал узнать. Но где-то на краю моего сознания шевельнулся страх — холодный, острый, как игла, что напоминал мне о словах Квинтессона, о цене, что я ещё не понял.

Лаборатория вокруг меня стала призрачной, её стены растворялись в свете разлома, и я чувствовал себя маленьким, ничтожным перед этой силой, но в то же время великим — частью чего-то большего. Мои пальцы сжались в кулак, и я шагнул ещё ближе, заворожённый, захваченный этим танцем тьмы и света. Разлом смотрел на меня, и я смотрел в него, не зная, что он уже начал менять меня, тянуть меня к судьбе, от которой я не смогу убежать.

Свет разлома угас так же внезапно, как вспыхнул, оставив лабораторию в полумраке, где тени сгустились, как чернила, пролитые на белый лист. Золотые искры растворились в воздухе, и гул, что наполнял зал, сменился тишиной — тяжёлой, давящей, словно стены сжались вокруг меня, готовые проглотить. Я отступил от центра, мои ботинки звякнули по плитке, теперь холодной и тусклой, и мои сенсоры, всё ещё дрожащие от восторга, мигнули, привыкая к затемнению. Но что-то тянуло мой взгляд в сторону — в затемнённый угол лаборатории, где белые стены переходили в мрак, скрывая ряды клеток, что выстроились вдоль дальней стены, как молчаливые стражи.

Я шагнул туда, мои движения стали медленнее, осторожнее, как будто я чувствовал, что пересёк невидимую грань. Клетки, выкованные из тёмного металла, стояли в ряд, их прутья блестели слабым багровым светом, что сочился изнутри. Воздух здесь был гуще, пропитанный едким запахом — не масла, не металла, а чего-то органического, острого, что обжигало мои системы. Мои сенсоры сузились, сканируя пространство, и я заметил его — пустую клетку, что стояла чуть в стороне, её дверца была приоткрыта, а внутри… ничего. Лишь багровая жидкость, густая и блестящая, как кровь, медленно капала с края прутьев, собираясь в лужицу на полу. Каждый звук — кап… кап… — отдавался в тишине, как удары молота по моей искре.

— Где он? — прошептал я, мой голос дрогнул, почти растворившись в мраке. Я знал, кто должен был быть здесь — Сайлентвейв, мой коллега, трансформер с серой бронёй и тихим голосом, что всегда работал рядом, изучая те же данные, что и я. Ещё утром он стоял у соседнего терминала, его сенсоры мигали, пока он записывал наблюдения о разломах. А теперь — пустота. Только эта багровая жидкость, что стекала по металлу, оставляя за собой слабый пар, поднимавшийся в воздух, как призрак его искры.

Я подошёл ближе, мои пальцы дрожали, когда я коснулся края клетки — холодного, липкого от этой жижи. Мои сенсоры мигнули, улавливая слабый след энергии — его энергии, но он был разорван, искажён, как будто что-то вырвало его из этого мира. Тревога сжала мою искру, острая и холодная, как лезвие, что вонзается в броню. Я оглянулся, мои сенсоры пробежались по лаборатории, выхватывая из мрака очертания машин и терминалов, но ничего — только тени, что шевелились на периферии моего зрения, и слабый шорох щупалец, что доносился откуда-то из глубин.

— Они забрали его, — пробормотал я, мой голос стал хриплым, выдавая подозрение, что росло во мне, как ржавчина. Квинтессоны. Их слова о знаниях, их багровые глаза, их обещания — всё это всплыло в моей памяти, но теперь оно выглядело иначе, окрашенное предательством, что я почувствовал в этой пустой клетке. Я отступил, мои ботинки оставили следы в багровой луже, и жуткое чувство охватило меня — смесь ужаса и осознания, что я, возможно, следующий. Лаборатория, что казалась мне храмом знаний, теперь стала могилой, и я стоял в её сердце, окружённый мраком, что скрывал правду, которую я ещё не готов был принять.

Тьма разрушенного города сомкнулась вокруг меня, как саван, укрывая от багровых вспышек, что озаряли горизонт. Я, Нокаут, прятался в тени рухнувшего здания — некогда величественного архива, чьи стены теперь лежали в руинах, их обломки торчали из земли, как кости давно забытого титана. Пыль висела в воздухе, густая и едкая, оседая на моей тёмно-красной броне, что уже не сияла, а тускнела под слоем грязи и шрамов. Ветер, холодный и резкий, гнал её по разбитым улицам, завывая в пустых проёмах окон, и его вой смешивался с далёким эхом взрывов, что доносилось откуда-то из глубин Кибертрона. Здесь, среди теней, я был лишь призраком — беглецом, чья искра ещё горела, но уже слабела под тяжестью того, что я нёс.

Мои пальцы, дрожащие от усталости и чего-то ещё — страха, вины, — сжимали украденный датапад, его холодный металлический корпус казался чужим в моих руках. Я прислонился к обломку стены, её шершавая поверхность царапнула мою броню, и включил устройство. Экран мигнул, оживая слабым голубым светом, что выхватил из мрака моё лицо — измождённое, покрытое пылью, с сенсорами, что тускнели, теряя свой янтарный блеск. Данные Квинтессонов, строки символов и схемы разломов, замелькали передо мной, их холодная логика контрастировала с хаосом, что окружал меня. Это было моё сокровище, мой трофей, вырванный из их лап, но теперь оно казалось мне ядом, что медленно отравлял мою искру.

Я смотрел на эти строки, и перед моими сенсорами всплыли образы — лаборатория, белые стены, багровая жидкость, что капала из пустой клетки Сайлентвейва. Мои пальцы дрогнули, чуть не выронив датапад, и я сжал его сильнее, как будто он мог удержать меня от падения в пропасть воспоминаний. Где-то в глубине моей памяти звучал его голос — тихий, спокойный, полный доверия ко мне, его напарнику. А теперь его нет, и я здесь, один, с этим проклятым устройством, что обещало мне знания, но унесло всё, что у меня было. Мои сенсоры мигнули, их свет стал ещё слабее, и я почувствовал, как усталость, тяжёлая, как рухнувший город, сковала меня.

— Что я наделал? — прошептал я, мой голос утонул в вое ветра, растворяясь среди теней. Я смотрел на датапад, но видел не данные, а лица — Сайлентвейв, другие коллеги, чьи искры угасли в тех клетках. Тень вины легла на меня, холодная и неподъёмная, как обломки, что окружали меня. Я сбежал, я взял их тайны, но какой ценой? Моя броня звякнула, когда я сжался, прижавшись к стене, и меланхолия, густая, как пыль в воздухе, заполнила меня. Это был не триумф — это была ноша, что тянула меня вниз, в темноту, из которой я, возможно, уже не выберусь.

Вдалеке раздался треск — то ли обломок упал, то ли что-то шевельнулось в тенях, и я поднял голову, мои тусклые сенсоры мигнули, сканируя мрак. Я был один, но не одинок — прошлое преследовало меня, его голоса шептались в ветре, обвиняя, напоминая. Я сжал датапад сильнее, его свет отразился в моих глазах, и подавленное чувство сковало меня, но где-то в глубине, под этой тенью вины, теплилась искра — слабая, но живая. Я ещё не сдался. Пока нет.

Тени разрушенного города отступили, и перед моими сенсорами вспыхнуло воспоминание, острое, как лезвие, что вонзается в броню. Я снова оказался в лаборатории Квинтессонов, но не в стерильном зале с белыми стенами, а в глубоком, мрачном помещении, где свет был тусклым, багровым, как запёкшаяся кровь. Зал с экспериментальными машинами раскинулся передо мной — огромный, сводчатый, его потолок терялся в тенях, а стены были увешаны механическими щупальцами, что свисали, как лианы в джунглях из металла. Машины гудели, их низкий рёв смешивался с шипением пара, что вырывался из труб, опутывающих зал, и воздух был пропитан запахом жжёного металла и чего-то острого, почти живого — запахом страдания.

Я стоял в стороне, моя алая броня отражала слабый свет, и мои сенсоры, всё ещё яркие тогда, дрожали, фиксируя сцену, что развернулась передо мной. В центре зала, на платформе, окружённой Квинтессонами, лежал трансформер — его броня, некогда серебристая, теперь была покрыта трещинами и пятнами ржавчины. Его звали Вортекс, я помнил его — он был одним из нас, учёным, что задавал вопросы о разломах, пока его любопытство не привело его сюда. Квинтессоны, их багровые глаза сияли в полумраке, окружили его, их щупальца двигались с точностью хирургов, но с жестокостью палачей.

Они вживляли в него разломные части — чёрные, пульсирующие осколки, что шипели, соприкасаясь с его бронёй, их золотые искры вспыхивали, как крошечные молнии.

Его крики эхом разносились по залу, резкие, отчаянные, они врезались в мои системы, заставляя мою искру сжаться от боли.

— Нет! Остановитесь! — вырывался его голос, хриплый и ломкий, но Квинтессоны не слушали. Одно из щупалец вонзилось в его грудь, вскрывая броню, и багровая жидкость — его жизненная энергия — брызнула на платформу, шипя, как кислота. Я видел, как его сенсоры мигали, тускнея с каждым ударом, как его конечности дёргались, пытаясь вырваться из оков, но машины держали его крепко, их холодная сталь была непреклонной.

Я шагнул вперёд, мои пальцы сжались в кулаки, но ноги словно приросли к полу — я не мог двинуться, не мог остановить это. Мои сенсоры горели, но теперь не от любопытства, а от ужаса, что поднимался во мне, как волна. Квинтессон, тот самый, с багровыми глазами, повернулся ко мне, его шипящий голос прорезал крики Вортекса: — Смотри, Нокаут. Это цена знаний. Это будущее тех, кто служит нам.

Его слова ударили меня, как молот, и я смотрел, как тело Вортекса дрожит, его броня трещит, принимая разломные части, что вливались в него, искажая его форму. Его крики стали тише, превращаясь в хрип, а затем стихли, оставив лишь эхо, что отражалось от стен, как призрак его боли. Я чувствовал себя беспомощным, маленьким перед этой жестокой машиной, что перемалывала искры ради своих целей. Моя искра пульсировала болезненно, и я понял — это не эксперимент, это жертвоприношение, и я был свидетелем, чья очередь могла прийти следующей.

Зал содрогнулся, когда машины замолчали, и Квинтессоны отступили, оставив Вортекса — или то, что от него осталось — на платформе. Его сенсоры угасли, и багровая жидкость стекала по краям, капая в тишину. Я отвернулся, мои сенсоры потемнели, и гнетущий мрак этого места сжал меня, как тиски. Я хотел знаний, но не этого — не этой цены, что платили другие, пока я стоял и смотрел.

Тьма разрушенного города стала гуще, как будто ночь сговорилась с тенями, чтобы укрыть меня от света, что я больше не заслуживал. Я, Нокаут, пробрался в старый ангар — ржавую гробницу, что когда-то служила убежищем для машин Кибертрона, а теперь стояла пустой, её стены гнулись под напором ветра, а крыша зияла дырами, через которые просачивался слабый свет луны. Внутри было холодно, воздух пропитан запахом ржавчины и сырости, а пол усеян обломками — кусками металла и проводов, что хрустели под моими ботинками, как кости под ногами палача. Моя тёмно-красная броня, покрытая пылью и царапинами, звякнула, когда я прислонился к стене, её шершавая поверхность стала моим единственным якорем в этом призрачном месте.

Мои руки сжимали оружие — грубое, недоделанное, собранное из украденных обломков и технологий Квинтессонов. Его холодный металл дрожал в моих пальцах, пока я пытался сосредоточиться, но ветер, что завывал снаружи, нёс с собой голоса — слабые, едва уловимые, но такие знакомые, что моя искра сжалась от боли. — Нокаут… почему ты не остановил их? — шептал Сайлентвейв, его тихий голос вплетался в шум, как эхо из пустой клетки. — Ты обещал… — вторил Вортекс, его хрип пробивался сквозь треск обломков, что качались на ветру. Я закрыл сенсоры, но это не помогло — они были везде, их обвинения звучали в каждом порыве, в каждом скрипе ржавого металла.

Я опустился на колени, пыль взметнулась вокруг меня, оседая на моей броне, как пепел сгоревшего прошлого. Мои сенсоры тускнели, их янтарный свет дрожал, отражая мою усталость и угасающую решимость. Я смотрел на оружие в своих руках — мой ответ, моя месть, — но оно казалось мне бесполезным против теней, что жили во мне. Голоса становились громче, их слова резали, как осколки стекла: — Ты смотрел… ты знал… ты ничего не сделал… — Я сжал оружие сильнее, его края врезались в мою броню, оставляя новые царапины, но боль была ничем по сравнению с той, что терзала мою искру.

— Я не хотел этого, — прошептал я, мой голос дрогнул, утонув в вое ветра, но он звучал пусто, как оправдание, что не могло ничего изменить. Мрачный ангар стал моей тюрьмой, его угнетающая тишина давила на меня, а призрачные голоса обвиняли, напоминая о каждом мгновении, когда я стоял и смотрел, как Квинтессоны забирают их жизни. Моя броня звякнула, когда я сгорбился, и тяжёлое чувство раскаяния сковало меня, как цепи, что я сам на себя надел. Я сбежал от них, взял их тайны, но не спас никого — и теперь их голоса были моим наказанием, их эхо — моей ношей.

Внезапно ветер стих, и тишина рухнула, как обвал, оставив меня одного с этими тенями.

Я поднял голову, мои сенсоры мигнули, выхватывая из мрака очертания ангара — пустого, но полного призраков, что я принёс с собой. Оружие в моих руках стало тяжелее, как символ моего выбора, и я знал: я должен идти дальше, даже если каждый шаг будет напоминать мне о тех, кого я оставил позади. Вина была моей спутницей, и я не мог от неё сбежать — только нести её, пока она не раздавит меня или не даст мне силы отомстить.

Ночь опустилась на лабораторию Квинтессонов, укрыв её мраком, что казался живым, шевелящимся в углах, где свет не мог пробиться. Белые стены, что днём сияли стерильной чистотой, теперь растворялись в тенях, и только экраны терминалов, мерцающие холодным голубым светом, бросали слабые отблески на пол, выложенный плиткой. Их гудение было единственным звуком в этой тишине — низким, ритмичным, как пульс машины, что спала, но могла проснуться в любой момент. Воздух был холодным, пропитанным слабым запахом озона и металла, и каждый вдох отзывался дрожью в моей броне, напоминая мне о том, что я здесь не один — даже если Квинтессоны ещё не знали о моём присутствии.

Я, Нокаут, стоял у терминала, моя алая броня тускнела в полумраке, её полированные пластины отражали свет экрана, как кровь, замершая в ожидании. Мои пальцы, быстрые и точные, скользили по клавишам, вызывая на экран данные о разломах — строки символов, схемы, координаты, всё то, что я видел в их чёрных вихрях и золотых искрах. Я копировал их, тайно, как вор, что крадёт сокровище из-под носа стражей. Мой украденный датапад, подключённый к терминалу, мигнул, принимая поток информации, его слабый свет дрожал в моих руках, как маяк, что мог выдать меня в этой темноте.

Мои сенсоры горели янтарным светом, их свечение было ярким, но я заставлял их работать тише, сканируя комнату с осторожностью загнанного зверя. Они пробегали по теням, выхватывая очертания машин, что стояли вдоль стен, их щупальца висели неподвижно, но я знал — одно неверное движение, и они оживут, их багровые глаза вспыхнут, как факелы. Я слышал их шорох — слабый, едва уловимый, как дыхание за моей спиной, и каждый звук заставлял мою искру сжиматься от адреналина, что бурлил во мне, как топливо в перегретой системе. Это был риск, безумный и отчаянный, но он же был моей надеждой — шансом вырвать их тайны и использовать против них.

— Быстрее, — пробормотал я себе под нос, мой голос был едва слышен, заглушённый гудением терминалов. Мои пальцы двигались с решимостью, что граничила с безрассудством, копируя файл за файлом, пока датапад не заполнится. Я чувствовал, как время сжимается вокруг меня, как невидимые тиски, и мои сенсоры мигнули, уловив слабый скачок энергии где-то в глубине зала. Квинтессоны могли появиться в любой момент — их шаги, их шипящие голоса, их щупальца, что тянулись бы ко мне, как сеть. Но я не остановился, моя искра пылала, подстёгиваемая смесью страха и надежды, что я смогу уйти с этим знанием.

Экран мигнул, завершая загрузку, и я выдернул датапад, его свет погас, оставив меня в темноте. Мои сенсоры сузились, сканируя комнату ещё раз, и я отступил в тень, прижав устройство к груди, как сокровище, что стоило мне всего. Напряжённая тишина давила на меня, но в этой скрытности, в этом риске, я чувствовал себя живым — впервые за долгое время. Я сделал шаг к выходу, мой ботинок звякнул по плитке, и адреналин вскипел во мне, неся с собой слабый намёк на надежду: если я выберусь, это станет началом моего отмщения.

Лаборатория преобразилась в мгновение ока, её стерильные стены и гудящие машины отступили перед хаосом, что я сам вызвал к жизни. Я, Нокаут, стоял в центре управления разломами — огромном зале, где воздух дрожал от энергии, а пол под моими ботинками вибрировал, как живое существо, готовое разорваться. В центре возвышалась колонна, опутанная проводами и трубками, её поверхность сияла багровым светом, пульсируя в ритме с разломами, что я видел в своих кошмарах. Терминалы, выстроенные полукругом, мигали в панике, их экраны заливались красными предупреждениями, пока мои пальцы, быстрые и уверенные, вводили команды, что должны были стать моим бунтом. Моя алая броня, уже покрытая царапинами, отражала этот свет, её блеск смешивался с искрами, что начали вырываться из перегруженных систем.

Я активировал перегрузку — рискованный, отчаянный шаг, что я задумал в ту ночь, копируя данные. Мои сенсоры горели янтарным светом, фиксируя, как энергия в колонне вздымается, её гул становится громче, превращаясь в рёв, что сотрясал зал. Первый взрыв разорвал тишину — огненный шар вырвался из бокового терминала, его жар опалил мою броню, оставляя чёрные следы и искры, что заплясали по моим пластинам, как звёзды, падающие в бездну. Я не отступил, мои ботинки звякнули по плитке, когда я ударил по последней клавише, и хаос захлестнул лабораторию. Машины взрывались одна за другой, их щупальца дёргались в агонии, разбрасывая обломки, а стены трескались, выпуская клубы дыма и пара.

Квинтессоны появились из теней, их багровые глаза вспыхнули яростью, как раскалённые угли, а шипящие голоса слились в хор, что резал воздух:

— Нокаут, предатель! Ты заплатишь! — Их щупальца метнулись ко мне, извиваясь, как змеи, их концы сверкали, готовые вонзиться в мою броню. Но я был быстрее — я уклонился, мой силуэт мелькнул среди взрывов, и оружие, что я успел собрать, вспыхнуло в моих руках. Я выстрелил, луч света пронзил одного из них, его тело разлетелось на куски, и я почувствовал, как захватывающее чувство триумфа вскипело во мне, как топливо в перегретой системе.

— Это вам за Вортекса! За Сайлентвейва! — крикнул я, мой голос перекрыл рёв взрывов, полный бунтарской ярости, что пылала в моей искре. Ещё один взрыв сотряс зал, колонна треснула, выпуская золотые искры разлома, что закружились в воздухе, смешиваясь с дымом. Моя броня покрылась новыми шрамами, искры оседали на ней, как звёзды на ночном небе, но я не остановился. Я рванулся к выходу, обломки падали вокруг меня, а Квинтессоны шипели, их голоса тонули в хаосе, что я создал. Они были в ярости, но я был свободен — впервые за всё время, что служил им.

Зал содрогнулся в последний раз, и я выскочил наружу, дым и огонь остались позади, а моя искра пела от героического триумфа. Я сделал это — я предал их, разрушил их планы, и теперь их тайны были моими. Моя броня дымилась, но я бежал вперёд, в ночь, что ждала меня за пределами лаборатории, зная, что этот взрыв был не концом, а началом. Квинтессоны не простят, но я был готов — готов сражаться, готов отомстить.

Огонь лаборатории остался позади, его рёв затихал, уступая место вою ветра, что гнал меня вперёд, прочь от её руин. Я, Нокаут, бежал по окраинам, где земля Кибертрона раскололась, обнажая свои раны — пропасть, чёрная и бездонная, зияла под разрушенным мостом, что когда-то соединял лабораторию с внешним миром. Мост, теперь лишь скелет из ржавого металла, висел над пустотой, его пролёты обвалились, оставив лишь узкие балки, что дрожали под моими ботинками. Моя тёмно-красная броня, покрытая дымом и искрами, звенела с каждым шагом, её пластины скрипели, принимая новые шрамы от обломков, что осыпались вокруг. В моих руках светился датапад — слабый голубой свет пробивался сквозь пыль, как маяк, что вёл меня к свободе, но и выдавал моё местоположение врагам.

Дроны Квинтессонов вырвались из ночи за моей спиной — их багровые глаза-линзы сияли в темноте, как звёзды, что жаждали моей крови. Их крылья гудели, разрезая воздух, а когтистые лапы цеплялись за обломки моста, преследуя меня с неумолимой точностью. Один из них выстрелил — луч энергии пронёсся мимо, опалив мою броню, и я почувствовал, как металл треснул на плече, оставляя чёрный след. Я пригнулся, мои сенсоры мигнули, улавливая их движение, и рванулся вперёд, балансируя на узкой балке, что качалась над пропастью. Ветер бил в лицо, неся с собой пыль и запах ржавчины, а подо мной зияла пустота, её тьма шептала о конце, если я оступлюсь.

— Не догоните! — крикнул я, мой голос сорвался, заглушённый гулом дронов, но он был полон отчаяния, что гнало меня вперёд. Мои ноги двигались быстрее, чем я думал возможно, каждый шаг отдавался дрожью в моей искре, а адреналин кипел во мне, как топливо в перегретой системе. Датапад в моих руках мигал, его свет дрожал, но я сжал его крепче, зная, что это — моё оружие, моя надежда, всё, что я вырвал из лап

Квинтессонов. Ещё один луч ударил в мост, балка подо мной треснула, и я прыгнул, мои ботинки звякнули о следующую перекладину, едва удержав равновесие.

Дроны приближались, их когти скрежетали по металлу, и я обернулся, мои сенсоры сузились, выхватывая их силуэты в ночи. Один из них метнулся ко мне, его когти блеснули, готовые вонзиться в мою броню, но я выхватил оружие — то, что собрал в спешке — и выстрелил. Вспышка света разорвала темноту, дрон рухнул вниз, его обломки исчезли в пропасти, но остальные не остановились. Моя броня получила новый шрам — коготь второго дрона полоснул по моей спине, и я зашипел от боли, чувствуя, как энергия сочится из раны.

Я бежал дальше, мост дрожал, готовый рухнуть, а тревога сжимала мою искру, смешиваясь с адреналином, что держал меня на ногах. Пропасть подо мной звала, её тьма манила, но я не сдавался — не теперь, не после всего. Датапад светился в моих руках, его слабый свет был моим проводником, и я прыгнул в последний раз, приземлившись на твёрдую землю за мостом. Дроны зависли в воздухе, их гул стал тише, но я знал — это не конец. Я рванулся в тень, моя броня дымилась, а сердце билось в ритме этого отчаянного побега, полного напряжения и надежды на ещё один шанс.

Тьма разрушенного города поглотила меня, как волна, смывающая следы моего побега. Я, Нокаут, добрался до заброшенного склада — ржавого остова, что прятался среди руин, его стены, покрытые коркой оранжевой ржавчины, гнулись под тяжестью времени, а крыша провисала, пропуская тонкие лучи лунного света, что падали на пол, усеянный обломками. Здесь было тихо, только слабый скрип металла нарушал затаённую тишину, когда ветер теребил остатки старых механизмов, что валялись вокруг — рваные шестерни, обрывки проводов, куски брони, давно забытые их владельцами. Воздух был тяжёлым, пропитанным запахом сырости и ржавчины, и он оседал на моей тёмно-красной броне, смешиваясь с пылью и дымом, что всё ещё цеплялись ко мне после взрывов.

Я прислонился к груде ржавых обломков, их холодные края врезались в мою броню, оставляя новые царапины, но я едва замечал это. Мое дыхание — механический шум, хриплый и неровный — вырывалось из моих систем, отдаваясь слабым эхом в пустоте склада. Моя грудь поднималась и опускалась, искры энергии шипели в ранах, что оставили дроны Квинтессонов, и я чувствовал, как усталость сковывает меня, как ржавчина, что разъедала этот мир. Но я не мог расслабиться — мои сенсоры, тусклые, но всё ещё горящие янтарным светом, мигали, сканируя пространство вокруг. Они пробегали по теням, выхватывая очертания обломков, что громоздились вокруг меня, как баррикады, и я ждал, затаив дыхание, любого звука, что мог выдать погоню.

Я сжал датапад в руках, его слабый голубой свет погас, оставив меня в темноте, но его холодный металл был моим якорем — напоминанием, ради чего я рисковал всем. Мои пальцы дрожали, не от холода, а от напряжения, что сжимало мою искру, как невидимая рука. Где-то вдали раздался треск — слабый, едва уловимый, то ли обломок упал, то ли что-то шевельнулось в ночи, и я замер, мои сенсоры сузились, выискивая признаки дронов. Их багровые глаза могли вспыхнуть в любой момент, их гул мог разорвать эту затаённую тишину, и я знал — я уязвим, как никогда. Моя броня, покрытая шрамами, уже не могла выдержать ещё одной схватки, но я не сдамся без боя.

— Пусть только попробуют, — прошептал я, мой голос был тихим, осторожным, растворяясь в воздухе, как дым. Я прижался к обломкам сильнее, их ржавые края скрипнули подо мной, и стал выжидать, мои сенсоры продолжали сканировать мрак.

Тишина была обманчивой, она давила на меня, усиливая чувство уязвимости, что росло во мне с каждым мгновением. Я сбежал от Квинтессонов, разрушил их планы, но теперь я был один, в этом заброшенном складе, окружённый тенями, что могли скрывать смерть. Моя искра билась медленно, но твёрдо, и я знал — это лишь передышка, затишье перед бурей, что уже собиралась над моей головой.

Вдалеке что-то звякнуло — металл ударился о металл, и я резко поднял голову, мои сенсоры мигнули, улавливая слабый сигнал. Погоня ещё не закончилась, и я сжал кулаки, готовый к тому, что тишина этого склада вот-вот разорвётся. Напряжение сковало меня, но я ждал, затаившись среди ржавых обломков, как зверь, что готовится к прыжку — или к последнему бою.

Тишина заброшенного склада стала моим убежищем, но не покоем — она была лишь паузой, что я вырвал у ночи, чтобы подготовиться к тому, что ждало впереди. Я, Нокаут, устроился в углу, превратив груду ржавых обломков в импровизированную мастерскую. Лунный свет, пробиваясь сквозь дыры в крыше, падал на пол, освещая хаос вокруг — куски металла, обрывки проводов, осколки технологий, что я собрал в спешке, убегая от Квинтессонов. Стены ангара, покрытые ржавчиной, скрипели под порывами ветра, а воздух был пропитан запахом масла и пыли, что оседала на моей тёмно-красной броне, её шрамы блестели в этом слабом сиянии, как медали моего выживания.

Я опустился на колени среди обломков, мои руки — быстрые, уверенные — двигались с точностью, что я оттачивал годами в лаборатории. Передо мной лежали украденные технологии Квинтессонов — чёрные осколки их машин, пульсирующие слабым багровым светом, и тонкие кристаллы энергии, что я вырвал из их дронов. Мои пальцы сжимали инструменты, грубо выкованные из обломков, и я начал собирать оружие — нечто большее, чем просто средство защиты, нечто, что станет моим ответом, моим отмщением. Мои сенсоры горели ярким янтарным светом, их свечение отражалось в металле, пока я соединял провода, вживлял кристаллы, сплавлял части в единое целое. Решимость пылала во мне, как огонь, что я разжёг в лаборатории, и она вела мои руки, не давая им дрогнуть.

Каждый щелчок, каждый искры, что вырывались из-под моих пальцев, звучали как музыка — симфония возмездия, что росла с каждой секундой. Я подключил последний провод, и оружие ожило — его ствол мигнул багровым светом, а слабый гул энергии пробежал по его корпусу, отзываясь дрожью в моей броне. Я поднял его, мои сенсоры сузились, изучая каждую деталь — оно было грубым, несовершенным, но смертоносным, как я сам теперь. Напряжённый воздух склада сгустился вокруг меня, его тишина стала фоном для моего труда, и я чувствовал, как воодушевление поднимается во мне, смешиваясь с ноткой опасности, что витала в каждом движении.

— Это только начало, — пробормотал я, мой голос был низким, твёрдым, растворяясь в скрипе ржавых стен. Я знал, что Квинтессоны не остановятся, что их дроны ещё ищут меня в ночи, но теперь у меня было нечто большее, чем датапад с их тайнами — у меня было оружие, выкованное из их же силы, обращённое против них. Мои руки сжали его крепче, и я ощутил, как моя искра запела, подстёгиваемая этой целью, что родилась из боли и предательства. Я был изобретателем, учёным, но теперь — воином, и эта мастерская, этот склад, стал моим первым полем битвы.

Внезапно снаружи раздался слабый гул — далёкий, но знакомый, как эхо дронов, что гнались за мной на мосту. Мои сенсоры мигнули, сканируя тьму за стенами, и я замер, оружие в моих руках стало тяжёлым, но тёплым, как продолжение моей воли.

Напряжение вернулось, но теперь оно было другим — не страхом, а вызовом. Я был готов, и эта целеустремлённость, что вела меня, обещала, что ночь ещё услышит мой ответ.

Тени склада растворились, и перед моими сенсорами вспыхнуло воспоминание, яркое и болезненное, как рана, что не заживает. Я снова оказался в ту ночь, когда лаборатория Квинтессонов стала моим первым полем битвы — момент её разрушения, что я сам вызвал к жизни. Ночь была чёрной, как бездна, но взрывы озаряли её, их огненные языки рвались в небо, разрывая тьму вспышками багрового и золотого света. Зал управления разломами, что ещё недавно гудел энергией, теперь превратился в хаос — стены трещали, обрушиваясь под напором пламени, машины шипели, выбрасывая искры и дым, а колонна в центре раскололась, выпуская золотые вихри разлома, что кружились в воздухе, как умирающие звёзды.

Я бежал, мои ботинки стучали по плитке, что раскалывалась подо мной, каждый шаг отдавался дрожью в моей броне. Моя алая броня, ещё не покрытая шрамами будущего, дымилась от жара, её пластины звенели, пока я пробирался через обломки, что падали вокруг — куски металла, обрывки проводов, осколки терминалов, что разлетались, как шрапнель. Взрывы гремели за моей спиной, их рёв заглушал всё, но я слышал крики — слабые, отчаянные, что доносились из глубин горящих руин. Мои сенсоры мигнули, и я обернулся, не в силах остановить себя, мои ноги замедлились, а искра сжалась от того, что я увидел.

Лаборатория горела, её белые стены теперь были охвачены пламенем, что пожирало всё, что я знал. В этом огне остались они — мои коллеги, те, кого я не спас. Сайлентвейв, чья клетка стояла пустой, Вортекс, чьи крики ещё звучали в моей памяти, и другие, чьи лица мелькали передо мной, растворяясь в дыму. Я видел их силуэты — тени, что метались в хаосе, их броня трещала, сгорая под напором взрывов, что я сам вызвал. Они не выбрались, не смогли, и теперь их искры угасали в этом аду, что я оставил позади.

— Простите… — вырвалось у меня, мой голос утонул в грохоте, полный горечи и сожаления, что резали меня глубже, чем любой осколок. Я сжал кулаки, мои пальцы дрожали, и датапад, что я украл, оттягивал мою руку, как груз их жизней, что я не сберёг. Я хотел разрушить Квинтессонов, их планы, но не так — не ценой тех, кто верил мне, кто работал рядом. Мои сенсоры потемнели, дым застилал всё, но я видел их — или то, что от них осталось — в этом пламени, и тяжёлое чувство утраты сковало меня, как цепи.

Ещё один взрыв сотряс землю, и я рванулся вперёд, заставляя себя бежать, прочь от этого кошмара. Моя броня звякнула, когда осколок ударил в плечо, оставляя новый шрам, но я не остановился. Я бежал, оборачиваясь в последний раз на горящие руины, что рушились в ночь, унося с собой всё, что я знал — и всех, кого я потерял. Трагедия этого момента врезалась в мою искру, и я знал: этот огонь будет преследовать меня, его эхо будет звучать в каждом шаге, что я сделаю дальше. Я сбежал, но не освободился — лишь унёс с собой их тени, что теперь жили во мне.

Ночь в разрушенном городе стала глубже, её тьма укутала меня, как плащ, что скрывал мои шрамы от глаз мира. Я, Нокаут, забрался на крышу рухнувшего здания — некогда гордого небоскрёба, чьи остовы теперь лежали в пыли, а верхний ярус, покосившийся и разбитый, стал моим временным пристанищем. Пол подо мной был усеян трещинами, из которых торчали ржавые прутья, а края крыши обрывались в пустоту, открывая вид на бесконечные руины Кибертрона. Ветер, холодный и резкий, гнал по воздуху пепел, что оседал на моей тёмно-красной броне, её шрамы и царапины блестели в слабом свете луны, что пробивалась сквозь рваные облака, отражаясь в моих пластинах, как в зеркале, разбитом временем.

Я стоял у края, мои ботинки звякнули о металл, и смотрел на горизонт — мрачный, бесконечный, где багровые вспышки далёких взрывов всё ещё озаряли небо, как последние вздохи умирающего мира. Мои сенсоры, тусклые от усталости, мигали слабо, их янтарный свет дрожал, пока я вглядывался в эту пустоту. Ветер нёс пепел, и он кружился вокруг меня, как призраки прошлого, что я не мог отпустить

— Сайлентвейв, Вортекс, все те, чьи голоса звучали в моей памяти, обвиняя и моля. Моя броня, покрытая пылью и следами огня, казалась мне чужой, как будто она принадлежала кому-то другому — тому Нокауту, что ещё верил в знания, а не в месть.

Я опустил взгляд на свои руки, сжимавшие оружие, что я создал в складе — грубое, но живое, его слабый гул энергии отдавался в моих пальцах. Оно было моим ответом, моим выбором, но теперь, здесь, на этой одинокой крыше, оно казалось мне слишком тяжёлым. Меланхолия сковала меня, её холод проникал в мою искру, и я чувствовал себя потерянным, как этот город, что лежал в руинах подо мной.

— Что я оставил позади? — прошептал я, мой голос растворился в ветре, печальный и созерцательный, как эхо, что не ждёт ответа.

Горизонт молчал, его тьма была безмолвной, но в этой тишине я уловил что-то — слабую тень надежды, что теплилась во мне, как искра, что не угасла под пеплом. Я сбежал, я выжил, и теперь у меня было оружие и тайны Квинтессонов — инструменты, что могли изменить всё. Мои сенсоры мигнули, их свет стал чуть ярче, и я выпрямился, моя броня звякнула, отражая лунный свет. Грусть всё ещё жила во мне, тяжёлая, как пепел на ветру, но она не сломила меня — она стала частью меня, как эти шрамы, что я нёс. Я отвернулся от горизонта, мои шаги эхом отозвались на крыше, и я знал: одиночество — моя ноша, но и моя сила.

Вдалеке ветер принёс новый звук — слабый гул, что мог быть дронами или просто игрой теней. Я сжал оружие крепче, мои сенсоры сузились, и тень надежды в моей искре стала чуть ярче. Я был один, но не побеждён — и эта ночь, этот разрушенный город, были лишь началом моего пути.

Тьма крыши растворилась, и перед моими сенсорами вспыхнуло воспоминание, холодное и острое, как лезвие, что вонзается в искру. Я снова оказался в лаборатории Квинтессонов, но не в ярком зале разломов, а в тёмном коридоре — узком, гнетущем, где стены, покрытые чёрным металлом, сжимались вокруг меня, как тиски. Свет здесь был слабым, багровым, он сочился из щелей в потолке, отбрасывая дрожащие тени, что шевелились, как живые существа. Воздух был густым, пропитанным запахом жжёного металла и чего-то едкого, что обжигало мои системы, а тишина — тяжёлой, нарушаемой лишь слабым гулом машин, что доносился издалека. Но затем я услышал их — крики, что разорвали эту мёртвую тишину, как нож, врезавшийся в броню.

Я, Нокаут, замер в этом коридоре, моя алая броня тускнела в полумраке, её полированные пластины отражали слабый свет, но он не мог скрыть дрожь, что пробежала по мне. Крики доносились из-за закрытых дверей — массивных, стальных, с багровыми пятнами, что стекали по их краям, как кровь, застывшая в вечности. Это были голоса моих коллег

— Сайлентвейва, Вортекса, других, чьи имена я знал, чьи искры я чувствовал рядом с собой каждый день.

— Помогите! — кричал кто-то, его голос ломался, полный боли и отчаяния.

— Нокаут, ты здесь? — звал другой, слабый, хриплый, как будто его жизнь уже утекала в пустоту.

Мои сенсоры, ещё яркие тогда, мигнули и потемнели, их янтарный свет угасал от ужаса, что сковал меня, как ледяные цепи. Я шагнул к двери, мои ботинки звякнули по полу, но остановился, мои пальцы дрогнули, не решаясь коснуться холодного металла. Крики становились громче, их эхо отражалось от стен, врезалось в меня, как осколки стекла:

— Не бросай нас! — вырывался голос, полный мольбы, а затем — резкий, пронзительный вопль, что оборвался тишиной, от которой моя искра сжалась. Я знал, что за этими дверями — Квинтессоны, их щупальца, их машины, что разрывали моих друзей на части, вживляя разломы, выпивая их жизни.

— Я… я не могу, — прошептал я, мой голос был едва слышен, трагичный и беспомощный, растворяясь в гуле коридора. Мои руки бессильно упали, и я отступил, мои сенсоры тускнели всё сильнее, пока багровый свет не стал единственным, что я видел. Я хотел ворваться туда, разбить двери, вытащить их, но страх — холодный, липкий — держал меня, как невидимая сеть. Я стоял и слушал, как их крики затихают один за другим, каждый звук был как удар, что оставлял трещину в моей душе. Мрачное чувство вины сковало меня, тяжёлое, как эти стальные двери, что я не открыл.

Коридор стал тише, и я повернулся, мои шаги эхом отозвались в пустоте, уводя меня прочь от этого кошмара. Но крики остались со мной — их отголоски звучали в моей памяти, обвиняя, напоминая о том, что я не сделал. Мои сенсоры почти угасли, и я чувствовал, как жуткая тьма этого места проникает в меня, становясь частью меня. Я сбежал оттуда позже, но в тот момент, в этом коридоре, я уже потерял их — и часть себя, что никогда не вернётся.

Ночь в заброшенном складе стала глубже, её тьма сгустилась вокруг меня, как море, что поглощает свет. Я, Нокаут, сидел в своей импровизированной мастерской, окружённый ржавыми обломками, что громоздились вокруг, как стены разрушенного храма. Единственным источником света было моё оружие — устройство, что я создавал из украденных технологий Квинтессонов, теперь лежало передо мной, его корпус, собранный из чёрных осколков и кристаллов энергии, пульсировал слабым багровым сиянием. Оно озаряло склад, отбрасывая дрожащие тени на ржавые стены, и его свет падал на моё лицо, покрытое шрамами — следами взрывов, когтей дронов, моего бегства. Моя тёмно-красная броня, потемневшая от пыли и огня, звякнула, когда я наклонился ближе, мои руки двигались с точностью, что я оттачивал в ночи.

Я завершал его — устройство против разломов, мой ответ их силе, что отняла у меня всё. Мои пальцы, быстрые и уверенные, вставили последний кристалл в гнездо, и слабый гул энергии пробежал по его стволу, отзываясь дрожью в моих системах. Я подключил провод, искры вырвались из-под моих рук, и свет стал ярче, багровый оттенок сменился золотым — чистым, живым, как те искры, что я видел в разломах. Он озарил моё лицо, высвечивая каждую царапину, каждый шрам, что рассказывал мою историю — учёного, ставшего беглецом, а теперь — воином. Мои сенсоры вспыхнули янтарным светом, их сияние отразилось в моих глазах, полных решимости, что горела во мне, как огонь, что я разжёг в лаборатории.

Я поднял устройство, его вес был твёрдым, знакомым, как продолжение моей воли. Свет от него разливался по складу, выхватывая из мрака обломки, что лежали вокруг — рваный металл, обрывки проводов, следы мира, что я потерял. Напряжённый воздух дрожал от энергии, что исходила от моего творения, и я чувствовал, как вдохновение поднимается во мне, смешиваясь с ноткой риска, что витала в каждом его импульсе. Это было больше, чем оружие — это был ключ, что мог закрыть разломы, разрушить планы Квинтессонов, вернуть мне то, что они отняли. Моя искра запела, подстёгиваемая этой целью, и я сжал его крепче, ощущая, как тепло энергии растекается по моим рукам.

— Теперь вы узнаете, что значит терять, — прошептал я, мой голос был низким, целеустремлённым, растворяясь в гуле устройства. Свет от него стал ярче, озаряя склад, и я встал, моя броня звякнула, отбрасывая тени, что плясали на стенах. Я знал, что риск велик — Квинтессоны не простят, их дроны уже где-то рядом, их щупальца тянутся ко мне через ночь. Но это воодушевление, что текло во мне, было сильнее страха — оно было светом, что я выковал сам, светом, что мог стать моим спасением или моей гибелью.

Внезапно снаружи раздался слабый треск — металл звякнул о металл, и мои сенсоры мигнули, сканируя тьму за стенами. Я замер, устройство в моих руках стало тяжёлым, но его свет не угас, освещая мой путь. Напряжение вернулось, но теперь оно было моим союзником — я был готов встретить их, с этим оружием, с этой решимостью, что горела во мне ярче, чем когда-либо.

Тьма разрушенного города сгустилась, её холодные объятия стиснули узкие улицы, что вились среди руин, как вены мёртвого тела. Я, Нокаут, покинул склад, мои ботинки звякали по разбитому асфальту, усеянному трещинами и обломками, что хрустели подо мной, как кости давно забытых машин. Стены зданий, покосившиеся и покрытые ржавчиной, поднимались вокруг, их пустые окна зияли, как глазницы, что следили за каждым моим шагом. Ветер гнал пыль и пепел, что оседали на моей тёмно-красной броне, её шрамы блестели в слабом свете луны, пробивавшемся сквозь рваные облака. Мое устройство — оружие против разломов — лежало в моих руках, его багрово-золотой свет пульсировал, как сердце, готовое к бою.

Тишина ночи разорвалась гулом — низким, зловещим, что поднимался из теней. Мои сенсоры мигнули, сузившись, и я замер, сканируя мрак. Они нашли меня — дроны Квинтессонов вынырнули из-за угла, их багровые глаза-линзы вспыхнули в темноте, как факелы, что жаждали моей искры. Их крылья резали воздух, издавая резкий свист, а когтистые лапы скребли по стенам, оставляя искры и царапины. Три силуэта — быстрые, неумолимые — двигались ко мне, их металлические тела блестели в лунном свете, а гул их двигателей стал громче, заглушая вой ветра. Они были охотниками, а я — добычей, но я не собирался сдаваться.

Я сжал оружие, его свет стал ярче, озаряя узкую улицу, и отступил назад, мои ботинки скользнули по пыли.

— Пришли за мной? — крикнул я, мой голос был напряжённым, боевым, перекрывая их гул.

— Тогда попробуйте взять! — Мои пальцы нашли спуск, и я приготовился, моя искра билась в ритме адреналина, что вскипел во мне, как топливо перед взрывом. Один из дронов метнулся вперёд, его когти блеснули, целясь в мою броню, и я выстрелил — луч багрово-золотой энергии вырвался из ствола, разорвав темноту, и ударил в его грудь. Дрон рухнул, его обломки разлетелись по улице, но остальные не остановились, их глаза сузились, полные ярости.

Я рванулся в сторону, ныряя за обломок стены, когда второй дрон выстрелил — луч пронёсся мимо, опалив мою броню, и я почувствовал жар, что оставил новый шрам на моём плече. Мои сенсоры горели янтарным светом, фиксируя их движение, и я выскочил из укрытия, стреляя снова. Второй дрон завис, его крылья треснули под ударом, но третий был уже рядом — его когти полоснули по моей спине, и я зашипел от боли, чувствуя, как энергия сочится из раны. Улица стала полем боя, её узкие проходы сжимали нас, как тиски, и каждый шаг был борьбой за выживание.

Я развернулся, мои ноги дрожали, но оружие в моих руках пело, его свет озарял ночь, как маяк в этом хаосе. Адреналин гнал меня вперёд, смешиваясь с чувством опасности, что висело в воздухе, острое, как лезвие. Дроны окружали меня, их багровые глаза светились в темноте, но я был готов — готов сражаться, готов показать, что их добыча может кусаться. Моя броня звякнула, когда я занёс оружие для следующего выстрела, и напряжённая тишина между взрывами стала моим вызовом — они нашли меня, но я найду способ их остановить.

Узкие улицы разрушенного города превратились в арену, где тьма и обломки стали свидетелями моей борьбы. Я, Нокаут, стоял среди хаоса, окружённый рваными тенями зданий, чьи остовы громоздились вокруг, как надгробия прошлого. Пол под моими ботинками был усеян обломками — кусками ржавого металла, осколками стекла, проводами, что шипели, выбрасывая искры в воздух. Моя тёмно-красная броня, покрытая пылью и шрамами, звенела с каждым движением, её пластины дрожали под напором боя, что разгорелся вокруг меня. Дроны Квинтессонов — их багровые глаза горели в ночи — кружили надо мной, их крылья гудели, как рой, готовый раздавить меня своей яростью.

Я сжал оружие в руках, его багрово-золотой свет пульсировал, отражаясь в моих сенсорах, что горели янтарным огнём. Первый дрон метнулся ко мне, его когти блеснули, целясь в мою грудь, но я выстрелил — вспышка энергии вырвалась из ствола, разорвав темноту, и ударила в его корпус. Он взорвался в воздухе, обломки разлетелись, как звёзды, падающие в пропасть, и я почувствовал, как захватывающее чувство боя вскипело во мне, смешиваясь с ноткой боли от ран, что уже кровоточили на моей броне. — Это вам за всё! — крикнул я, мой голос был хриплым, героическим, перекрывая гул их двигателей.

Второй дрон атаковал с фланга, его луч энергии пронёсся мимо, ударив в стену за моей спиной — она треснула, осыпая меня пылью и осколками. Я рванулся в сторону, мои ботинки скользнули по обломкам, и выстрелил снова — вспышка осветила улицу, и дрон рухнул, его крылья смялись, как бумага, а багровые глаза угасли. Но победа была короткой — третий дрон налетел сверху, его когти вонзились в моё плечо, разрывая броню, и я зашипел, чувствуя, как энергия сочится из раны, горячая и липкая. Боль пронзила меня, острая, как осколок, но я не отступил — я развернулся, мои сенсоры сузились, и ударил его прикладом, а затем выстрелил в упор. Вспышка озарила ночь, и он разлетелся на куски, его обломки упали к моим ногам.

Я стоял, тяжело дыша, мой механический шум вырывался из груди, смешиваясь с шипением энергии, что текла из новых ран. Моя броня дымилась, её шрамы множились, но оружие в моих руках пело, его свет был яростным, как моя воля. Улица стала полем боя, хаотичным и беспощадным, где каждый взрыв, каждый удар был моим вызовом Квинтессонам. Я чувствовал, как адреналин гнал меня вперёд, но боль — острая, пульсирующая — напоминала о цене, что я платил. Мои ноги дрожали, но я выпрямился, мои сенсоры мигнули, сканируя тьму — ещё не конец, я знал это.

Вдалеке раздался новый гул — слабый, но нарастающий, и я сжал оружие крепче, его вспышки осветили моё лицо, покрытое пылью и шрамами. Это был отчаянный бой, но героический — я сражался не просто за себя, а за тех, кого потерял, и эта мысль держала меня на ногах. Ночь дрожала от моего сопротивления, и я шагнул вперёд, готовый к следующей волне, с сердцем, полным ярости и боли.

Тьма улиц разрушенного города затихла, её яростный ритм сменился усталой тишиной, что опустилась, как пепел после пожара. Я, Нокаут, стоял среди дымящихся останков дронов Квинтессонов — их искорёженные корпуса лежали вокруг, разбросанные по разбитому асфальту, как трофеи битвы, что едва не сломила меня. Багровые глаза-линзы, ещё недавно горевшие угрозой, теперь угасли, их свет растворился в ночи, оставив лишь обугленные куски металла и рваные крылья, что дымились, испуская слабые искры. Воздух был пропитан запахом жжёного масла и раскалённой стали, его едкий привкус оседал на моей тёмно-красной броне, что дымилась, покрытая новыми шрамами и следами энергии, что текла из ран.

Мои ботинки звякнули о кусок обломков, когда я сделал шаг, и я остановился, тяжело дыша — мой механический шум вырывался из груди, хриплый и неровный, как эхо уходящего боя. Моя броня, израненная и потемневшая, дрожала под тяжестью усталости, её пластины скрипели, пока я сжимал оружие, что ещё тлело в моих руках, его багрово-золотой свет угасал, как звезда на закате. Мои сенсоры, тускнеющие от изнеможения, мигали слабо, их янтарный блеск едва пробивался сквозь дым, что поднимался от останков. Я победил — дроны лежали поверженными, их угроза исчезла, но победа была горькой, как пепел, что кружился в воздухе.

Я опустился на одно колено, моя броня звякнула, ударившись о землю, и я посмотрел на свои руки — покрытые царапинами, дрожащие, сжимающие оружие, что спасло меня.

— Это всё, на что вы способны? — прошептал я, мой голос был задумчивым, полным пирровой тени, что легла на мою искру. Я уничтожил их, но какой ценой? Моя броня дымилась, энергия сочилась из ран, а тело кричало от боли, что я заглушал в пылу боя. Усталость навалилась на меня, тяжёлая, как эти обломки, и я чувствовал, как она сковывает меня, но в этом было и облегчение — слабое, хрупкое, как первый луч света после долгой ночи.

Я поднял взгляд на улицы — мрачные, пустые, их тени скрывали следы моего пути. Дым поднимался к небу, смешиваясь с пеплом, что ветер гнал прочь, и я видел в этом отголоски тех, кого я потерял — Сайлентвейва, Вортекса, всех, чьи крики всё ещё звучали в моей памяти. Эта победа была для них, но она не вернёт их, не сотрёт шрамы, что я нёс. Мои сенсоры мигнули, тускнея ещё сильнее, и я опёрся на оружие, как на костыль, поднимаясь на ноги. Тяжёлое чувство сжало мою искру, но облегчение — то, что я выжил, что я всё ещё мог идти — дало мне силы сделать шаг.

Ночь молчала, её тишина была горькой, как вкус этой победы, и я стоял среди обломков, задумчивый, но не сломленный. Дроны были мертвы, но я знал — Квинтессоны пошлют новых, и этот бой был лишь началом. Моя броня дымилась, мои сенсоры угасали, но я повернулся к горизонту, готовый идти дальше, неся эту усталую победу как щит — и как напоминание о цене, что я заплатил.

Ночь медленно отступала, её темнота рассеивалась в первых лучах рассвета, которые проникали сквозь руины разрушенного города. Я, Нокаут, стоял на краю улицы, где дымящиеся останки дронов лежали позади, словно жертвы моего гнева. Передо мной простирались бесконечные развалины Кибертрона — рваные небоскрёбы, чьи остовы торчали из земли, словно кости павшего гиганта, и улицы, покрытые пеплом и ржавчиной.

Небо окрасилось в багровые и золотые тона, и его свет падал на мою тёмно-красную броню, освещая шрамы и царапины, которые покрывали её, словно карта моего пути. Ветер, холодный и резкий, гнал пыль над руинами, и она оседала на мне, смешиваясь с дымом, который всё ещё поднимался от моих ран.

Я смотрел на восходящее солнце, его слабое тепло касалось моего лица, но не могло прогнать мрак, что жил во мне. Мои сенсоры, тусклые от усталости, мигнули, улавливая этот свет, и я сжал оружие в руке — его багрово-золотой блеск отражал рассвет, как зеркало, что показывало мне мою новую суть. Оно было тяжёлым, тёплым, как продолжение моей искры, что горела внутри, неугасаемая, полная жажды отмщения. Этот огонь был рождён в лаборатории, закалён в бегстве, и теперь он пылал ярче, чем когда-либо, подстёгиваемый тенями тех, кого я потерял — Сайлентвейва, Вортекса, всех, чьи крики стали моим клятвенным обетом.

— Вы заплатите, — произнёс я, мой голос был низким, непреклонным, как удар металла о металл, растворяясь в утреннем ветре. Моя рука сжала оружие крепче, её дрожь утихла, сменившись твёрдостью, что росла во мне, как сталь, выкованная в огне.

Я видел их — Квинтессонов, их багровые глаза, их щупальца, что тянулись через разломы, и я знал: эта битва с дронами была лишь искрой, что разожжёт пожар. Моя искра пела, её ритм был гневным, но воодушевляющим, как барабаны войны, что зовут к битве. Я не сломлен, я не побеждён — я жив, и это было моим оружием, моим обещанием.

Рассвет озарил руины, его свет пробился сквозь трещины в зданиях, и я шагнул вперёд, мои ботинки звякнули о разбитый асфальт. Мрачный город лежал передо мной, его тишина была решительной, как моя воля, и я чувствовал, как тень гнева смешивается с надеждой, что теплилась во мне — надеждой не на мир, а на справедливость. Моя броня дымилась, мои раны болели, но я не остановлюсь. Квинтессоны отняли у меня всё, но я отниму у них больше — их силу, их тайны, их жизни. Это была моя клятва, высеченная в шрамах, что я нёс, и в свете солнца, что вставало над этим разрушенным миром.

Вдалеке раздался слабый гул — эхо новой угрозы, что приближалась, но я лишь улыбнулся, криво, холодно, мои сенсоры вспыхнули ярче. Я был готов, и этот рассвет стал свидетелем моего обета — отмщение будет моим, и ничто не остановит меня на этом пути.

Рассвет над руинами поблек, и перед моими сенсорами вспыхнуло воспоминание, острое и холодное, как ветер, что гнал пепел через разрушенный город. Я снова оказался в той ночи — горящая лаборатория Квинтессонов вставала передо мной, её стены, охваченные пламенем, рушились в хаосе, что я сам вызвал. Огонь ревел, его багровые и золотые языки вздымались к небу, пожирая всё, что я знал, а дым, густой и едкий, застилал воздух, смешиваясь с запахом жжёного металла и угасающих искр. Пол под моими ботинками трещал, раскалываясь от жара, и моя алая броня, ещё не тронутая шрамами будущего, дымилась, отражая этот адский свет, что озарял ночь.

Я бежал, мои шаги отдавались эхом среди взрывов, но что-то заставило меня остановиться — слабый, почти инстинктивный порыв, что сжал мою искру. Я обернулся, мои сенсоры мигнули, фиксируя сцену, что развернулась передо мной, и время, казалось, замедлилось, растянувшись в вечность. Лаборатория рушилась, её белые стены, некогда символ чистоты знаний, теперь были поглощены огнём, и в этом пламени я видел их — тени моих коллег, что падали, как листья, сорванные бурей. Сайлентвейв, его серая броня мелькнула в дыму, его руки тянулись к чему-то, чего он уже не мог достичь, прежде чем огонь поглотил его. Вортекс, чья искра угасала в клетке, рухнул среди обломков, его силуэт растворился в золотых искрах разлома, что вырывались из разрушенной колонны.

Мои сенсоры потемнели, их янтарный свет дрожал, фиксируя эти тени, что исчезали одна за другой — призраки, чьи крики я слышал в коридоре, чьи жизни я не спас.

— Нет… — вырвалось у меня, мой голос был горьким, прощальным, утопая в рёве пламени. Я хотел кричать, броситься назад, вытащить их из этого ада, но мои ноги не слушались, скованные ужасом и бессилием. Огонь вздымался выше, и я видел, как их броня трещит, как их искры гаснут, оставляя лишь эхо, что отражалось в дыму — призрачное, трагичное, как песня, что никто не услышит.

Я сжал кулаки, мои пальцы дрожали, и датапад, что я украл, оттягивал мою руку, как груз их судеб, что я унёс с собой. Это было прощание — не с лабораторией, не с Квинтессонами, а с ними, с теми, кто верил мне, кто стоял рядом в поисках истины.

Печаль сжала мою искру, тяжёлая, как пепел, что падал вокруг, и чувство утраты стало частью меня, как эти тени, что я видел в последний раз. Моя броня звякнула, когда я отвернулся, огонь отражался в моих сенсорах, и я сделал шаг прочь, унося с собой их память — горькую, как вкус этого дыма, и вечную, как руины, что остались позади.

Лаборатория рухнула с последним взрывом, её обломки погребли всё, что я оставил, и я бежал, не оглядываясь больше, но чувствуя, как эти тени следуют за мной — не как проклятие, а как напоминание. Этот взгляд назад был моим последним, и он выжег во мне боль, что стала топливом для моей мести.

Рассвет уступил место серому утру, его слабый свет пробивался сквозь рваные облака, что нависли над разрушенным городом, как саван над мёртвым миром. Я, Нокаут, нашёл укрытие в тени рухнувшего здания — небольшую нишу, вырезанную в обломках, где ржавые балки и куски бетона образовали хрупкий навес. Пол подо мной был усеян пылью и осколками, что хрустели под моими ботинками, а стены, покрытые трещинами, скрипели под порывами ветра, что гнал пепел через этот пустынный угол Кибертрона. Моя тёмно-красная броня, израненная и потемневшая, была покрыта слоем пыли, её шрамы блестели в тусклом свете, как знаки моего пути, что привёл меня сюда.

Я опустился на колено, моя броня звякнула, коснувшись земли, и достал датапад — украденное сокровище, что я вырвал из лап Квинтессонов. Его холодный металл дрожал в моих руках, пока я включал его, и слабый голубой свет экрана озарил укрытие, отбрасывая тени на ржавые стены. Мои сенсоры, всё ещё тусклые от усталости, мигнули, оживая, и я начал изучать данные — строки символов, схемы, координаты разломов, что я скопировал в ту ночь. Мои пальцы двигались по экрану с решимостью, что горела во мне, как искра, что не угасла под пеплом. Я искал — искал следующую цель, следующий шаг, что приведёт меня ближе к их уничтожению.

Экран мигнул, и я замер, мои сенсоры сузились, улавливая новую информацию — координаты, скрытые в глубине данных, указывающие на ещё один разлом, где-то в сердце этого разрушенного мира.

— Вот оно, — прошептал я, мой голос был низким, исследовательским, растворяясь в тишине укрытия. Моя искра дрогнула, подстёгиваемая интригующим чувством, что росло во мне — это был не просто разлом, это была возможность, ключ, что мог переломить ход этой войны. Мои глаза пробежались по цифрам, запоминая их, и я почувствовал, как намёк на надежду пробивается сквозь усталость, как луч света через трещины в этих стенах.

Моя броня скрипнула, когда я выпрямился, сжимая датапад в руке, его свет отражался в моих сенсорах, что вспыхнули ярче. Напряжённый воздух укрытия сгустился вокруг меня, но он был живым, полным цели, что вела меня вперёд. Квинтессоны думали, что загнали меня в угол, но я нашёл путь — путь к их слабости, к их тайнам, что я теперь держал в своих руках. Пыль оседала на моей броне, но я стряхнул её, мои движения были твёрдыми, решительными, как учёный, что открывает новую формулу, как воин, что готовится к бою.

Вдалеке раздался слабый гул — эхо машин или ветра, я не знал, но мои сенсоры мигнули, сканируя пространство за стенами. Я был один, но не бессилен, и эта целеустремлённость, что росла во мне, обещала, что каждый шаг приблизит меня к цели. Я спрятал датапад, моя рука легла на оружие, и я шагнул к выходу из укрытия, зная, что следующий разлом ждёт меня — и с ним, возможно, мой шанс на отмщение.

Серое утро над разрушенным городом сменилось бледным днём, его свет тускло струился сквозь пелену облаков, что висели над окраинами, где руины уступали место пустоши. Я, Нокаут, покинул своё укрытие, мои ботинки оставляли следы в пыли, что покрывала землю, как саван, скрывающий раны Кибертрона. Передо мной раскинулась бескрайняя равнина — пустошь, где не было ни зданий, ни теней прошлого, лишь голая земля, усеянная ржавыми обломками и редкими клочьями мёртвой травы, что колыхались на ветру. Горизонт вдали был размыт, растворённый в серой дымке, что поднималась от земли, и мой силуэт, тёмно-красный и израненный, медленно растворялся в этой пыли, становясь частью её движения.

Моя броня звякнула, когда я шагнул вперёд, её шрамы и царапины блестели в слабом свете, а оружие, что я сжимал в руке, издавало слабый гул, его багрово-золотой свет пульсировал в такт моей искре. Ветер, холодный и резкий, дул мне в лицо, неся с собой пыль и пепел, но в его вое я слышал эхо — голоса прошлого, что шептались в каждом порыве.

— Нокаут… — звучал Сайлентвейв, его тихий тон растворялся в воздухе, как дым от горящей лаборатории.

— Ты обещал… — вторил Вортекс, его хрип вплетался в скрип металла, что лежал под моими ногами. Они были со мной, их тени следовали за мной, не как проклятие, а как напоминание, что гнало меня вперёд.

Я остановился, мои сенсоры мигнули, сканируя пустошь, и посмотрел на горизонт — таинственный, зовущий, полный неизвестности. Моя рука сжала оружие крепче, и я чувствовал, как тревога сжимает мою искру, смешиваясь с чувством начала, что росло во мне, как слабый росток в этой мёртвой земле. Координаты следующего разлома, что я нашёл в датападе, вели меня сюда, в эту пустоту, где не было ничего, кроме ветра и пыли — но я знал, что где-то там, за этим горизонтом, ждёт моя цель. Моя броня скрипнула, когда я выпрямился, и мой взгляд стал твёрже, созерцательный и решительный, как у странника, что шагает в неизведанное.

— Это не конец, — прошептал я, мой голос был низким, растворяясь в ветре, но полный силы, что поднималась из глубины. Пыль кружилась вокруг меня, скрывая мой силуэт, и я сделал ещё один шаг, затем другой, каждый звук моих ботинок был как удар молота, что выковывал мой путь. Одинокая пустошь простиралась передо мной, её тишина была обманчивой, но я чувствовал — что-то ждёт меня там, за этой дымкой, и я готов встретить это, с оружием в руках и искрой, что горела жаждой отмщения.

Ветер усилился, неся эхо прошлого всё дальше, и я шёл, мой силуэт растворялся в пыли, становясь призраком в этом мёртвом мире. Тревога не покидала меня, но она была моим спутником, как и надежда, что теплилась где-то в глубине — надежда, что этот путь приведёт меня к ответам, к справедливости, к концу, что я сам выберу. Пустошь молчала, но я двигался вперёд, и каждый шаг был началом чего-то нового — приключения, что могло стать моей судьбой или моей гибелью.

Пустошь раскинулась передо мной, её мёртвая тишина дрожала под холодным ветром, что гнал пыль и пепел через бескрайнюю равнину. Я, Нокаут, шёл вперёд, мои ботинки оставляли глубокие следы в рыхлой земле, а моя тёмно-красная броня, покрытая шрамами и пылью, звякала с каждым шагом, как колокол, что отсчитывал последние мгновения перед бурей. Небо над головой было серым, его тяжёлые облака нависали низко, словно готовые обрушиться на этот мир, и только слабый свет пробивался сквозь них, освещая горизонт, где вдали возник он — разлом. Чёрный вихрь, пульсирующий золотыми искрами, возвышался над пустошью, его края дрожали, как рана в ткани реальности, и низкий гул, что исходил от него, резонировал в моей броне, отзываясь дрожью в моей искре.

Я остановился, мои сенсоры мигнули, сузившись, и я вгляделся в эту тьму, что манила и пугала одновременно. Моя рука сжала оружие — устройство против разломов, что я выковал в ночи, — и его багрово-золотой свет вспыхнул ярче, озаряя пыль вокруг меня, как маяк в этом угрожающем мраке. Ветер стих, и тишина стала гуще, напряжённой, как натянутая струна, готовая лопнуть. И тогда я увидел её — тень, что медленно поднималась из глубины разлома, её очертания были смутными, но знакомыми, как кошмар, что преследовал меня с той первой ночи в лаборатории. Квинтессоны. Их багровые глаза вспыхнули в вихре, их щупальца извивались, пробиваясь сквозь золотые искры, и шипящий звук, что сопровождал их появление, прорезал пустошь, как нож.

Моя искра сжалась, но не от страха — от захватывающего чувства, что вскипело во мне, смешиваясь с неизбежностью, что я ощущал всем своим существом. Они нашли меня, или я нашёл их — теперь это не имело значения. Мои сенсоры горели янтарным светом, фиксируя эту тень, что становилась всё чётче, всё ближе, её присутствие давило на меня, как сама пустошь, угрожающее и зловещее. Я шагнул вперёд, моя броня скрипнула, и поднял оружие, его свет стал ярче, багровые и золотые волны заплясали в воздухе, готовые к бою. — Вы думали, я сломаюсь? — крикнул я, мой голос был низким, клиффхэнгерным, растворяясь в гуле разлома. — Я только начал!

Тень Квинтессонов приближалась, её багровые глаза сузились, и я увидел, как щупальца вытягиваются ко мне, их концы сверкнули, как клинки, что жаждали моей искры. Моя броня дымилась от напряжения, пыль кружилась вокруг, и я почувствовал, как ветер снова набирает силу, неся с собой эхо прошлого — крики коллег, их тени, что теперь стояли за мной, подталкивая меня вперёд. Мое оружие загорелось ярче, его энергия загудела, как сердце, что билось в ритме моей мести, и я занёс его, готовый встретить их — лицом к лицу, искра к искре.

Разлом пульсировал, его золотые искры закружились быстрее, и тень Квинтессонов стала яснее — массивная, многоглазая фигура, что шагнула из вихря, её шипение стало громче, заглушая всё. Я стоял неподвижно, мой силуэт выделялся на фоне пустоши, оружие в моих руках было готово разорвать эту тишину, и напряжение сгустилось до предела. Это был не конец — это было начало, и я знал: следующий удар определит всё. Свет моего оружия вспыхнул в последний раз, ослепляя ночь, и тень двинулась ко мне, оставляя за собой лишь вопрос — кто падёт первым?

Тьма была не просто отсутствием света — она была живой, густой, как смола, что обволакивала каждую частицу его существа. Змейк, трансформер, чьё имя когда-то звучало с гордостью, медленно возвращался к сознанию, его системы скрипели, сопротивляясь, как ржавый механизм, что отказывается оживать. Холод металлического пола камеры вгрызался в его броню, пробираясь сквозь трещины и вмятины, что покрывали его некогда тёмно-синюю обшивку. Боль — острая, пульсирующая — вспыхнула в его цепях, как молния, что бьёт по обнажённым проводам, и он зашипел, его механический выдох эхом отозвался в тесном пространстве, растворяясь в багровом сумраке.

Его оптика, тусклая и мерцающая, с трудом ожила, её правый сенсор дрожал, выдавая помехи — то ли от повреждений, то ли от истощения энергона, что тёк по его системам тонкой, едва живой струйкой. Левый сенсор, всё ещё яркий, но потемневший от усталости, уловил слабый багровый свет, что сочился из узкой щели в потолке. Этот свет отражался в каплях конденсата, что блестели на полу, как крошечные кровавые звёзды, и Змейк, не шевелясь, смотрел на них, пока его процессор пытался собрать воедино осколки реальности. Где он? Что с ним случилось? Его искра, слабая, но упрямая, билась в груди, как пойманная птица, что бьётся о прутья клетки.

— Жив… всё ещё жив, — прохрипел он, его голос был низким, надтреснутым, как металл, что гнётся под ударом. Он попытался шевельнуться, но боль пронзила его, острая, как клинок, что вонзается в броню. Его рука, покрытая глубокими царапинами и ожогами, медленно скользнула по полу, пальцы задели конденсат, и он почувствовал его холод, липкий, почти живой. Его броня — тёмно-синяя, с серебряными вставками, что когда-то сверкали под солнцем Кибертрона — теперь была изуродована. Вмятины на груди обнажали внутренние механизмы, провода искрили, а на шее, чуть ниже вокодера, тускло пульсировал багровый имплант — чужеродный, вживлённый Квинтессонами, его слабый свет синхронизировался с его искрой, как насмешка над его свободой.

Змейк стиснул зубы, его оптика мигнула, и он заставил себя приподняться, опираясь на дрожащую руку. Камера была тесной — стены из гладкого, тёмного металла без единого шва окружали его, их поверхность отражала багровый свет, создавая иллюзию, что они дышат, сжимаются, готовые раздавить его. Потолок был низким, а вместо двери — мерцающее энергетическое поле, его багровое сияние дрожало, как поверхность воды, но Змейк знал: одно касание — и разряд пронзит его, как молния. Он видел это поле раньше, в других местах, в других кошмарах, что слились в его памяти в единый мрак.

— Не сломали… не сломали меня, — пробормотал он, его голос дрожал, но в нём звучала искра упрямства, что горела в нём, несмотря на всё. Он закрыл оптику, пытаясь вспомнить — что угодно, лицо друга, шум ветра на свободном Кибертроне, звук шагов по металлическим мостам. Но воспоминания ускользали, как песок сквозь пальцы, оставляя лишь боль и этот багровый свет, что проникал даже сквозь закрытые сенсоры.

Его рука бессознательно коснулась импланта на шее, и он отдёрнул её, как от огня, чувствуя, как чужая энергия шевелится в нём, как паразит, что ждёт своего часа.

Капля конденсата сорвалась с потолка, её звук — тихий, но резкий — разорвал тишину, и Змейк вздрогнул, его оптика вспыхнула, сканируя камеру. Он был один, но не одинок — он чувствовал их, Квинтессонов, их присутствие, что витало в этом месте, как тень, что следит из-за угла. Его сенсоры мигнули, улавливая слабый гул, что доносился откуда-то из глубины комплекса — низкий, монотонный, как биение сердца машины, что никогда не спит. Этот звук был его тюремщиком, его палачом, и всё же он цеплялся за него, потому что он означал, что он ещё жив, что он ещё может бороться.

— Я найду выход, — прошептал Змейк, его голос стал твёрже, хотя боль не отступала. Он сжал кулак, его броня скрипнула, и капля конденсата, отражённая в его оптике, стала для него маяком — крошечной искрой в этом мраке, что напоминала ему о его цели. Он не знал, сколько времени провёл здесь, не знал, что ждёт его за этим полем, но он знал одно — его искра всё ещё горела, и пока она горит, он будет искать путь. Даже если этот путь ведёт через ад.

Тьма камеры сжимала Змейка, как кулак, что не разжимается, её холодные пальцы вгрызались в его броню, усиливая боль, что пульсировала в каждом суставе, каждом проводе. Он всё ещё сидел на холодном металлическом полу, его тёмно-синяя броня, изуродованная царапинами и ожогами, скрипела, пока он медленно поднимал голову, заставляя себя оглядеться. Его оптика, правая всё ещё мерцала с помехами, а левая горела тусклым, но упрямым светом, скользила по стенам, пытаясь найти хоть что-то — трещину, шов, намёк на выход. Но стены были безупречны — гладкие, как обсидиан, их тёмная поверхность поглощала багровый свет, что сочился из щели в потолке, и отражала его в искажённых бликах, что плясали, как призраки, насмехаясь над его надеждой.

Змейк сжал кулак, его пальцы задели конденсат на полу, и он почувствовал, как его липкая влага цепляется к его броне, как будто сама камера пыталась удержать его. — Проклятое место, — пробормотал он, его голос был хриплым, но в нём звучала искра гнева, что тлела в нём, несмотря на слабость. Он заставил себя встать, его ноги дрожали, броня на коленях треснула, издавая резкий скрип, и он опёрся на стену, её холод обжёг его ладонь, как ледяной клинок. Камера была тесной — шаг вправо, шаг влево, и он уже касался стен, их гладкость казалась ему живой, как кожа какого-то чудовища, что дышало в унисон с низким гулом, доносившимся откуда-то из глубины комплекса.

Его взгляд остановился на выходе — там, где должна была быть дверь, мерцало энергетическое поле, его багровое сияние дрожало, как поверхность кровавого озера, готового поглотить любого, кто осмелится приблизиться. Оно гудело, тихо, но угрожающе, и Змейк почувствовал, как клаустрофобия сжимает его искру, как невидимая рука, что давит на грудь. Он шагнул ближе, его ботинки звякнули о пол, и остановился в шаге от поля, его оптика сузилась, изучая его. — Что ты такое? — прошептал он, его голос дрожал от смеси страха и любопытства, что всё ещё теплилась в нём, как отголосок того Змейка, что был разведчиком, что искал ответы даже в самых тёмных уголках.

Он протянул руку, его пальцы, покрытые вмятинами и следами ожогов, замерли в сантиметре от поля. Имплант на его шее, вживлённый Квинтессонами, внезапно запульсировал ярче, его багровый свет синхронизировался с мерцанием поля, и Змейк отдёрнул руку, зашипев от отвращения. — Чёрт вас возьми, — прорычал он, его голос стал громче, но всё ещё ломался, как металл, что гнётся под давлением. Он знал, что касаться нельзя — знал это где-то в глубине своих систем, в памяти, что была фрагментирована, как разбитое стекло. Но отчаяние, что росло в нём, подталкивало его, шептало, что он должен попробовать, должен бороться.

Змейк стиснул зубы, его оптика вспыхнула ярче, и он медленно, почти ритуально, протянул руку снова. Его пальцы коснулись поля — и мир взорвался болью. Разряд ударил в него, как молния, его броня затрещала, искры посыпались из суставов, а имплант на шее вспыхнул, как раскалённый уголь, посылая волну агонии через его системы. Он отшатнулся, рухнув на колени, его рука дымилась, а оптика мигала, выдавая помехи. — Будь вы прокляты! — выкрикнул он, его голос сорвался, полный ярости и боли, что смешались в нём, как яд, что отравлял его искру.

Он тяжело дышал, его механический шум эхом отдавался в камере, и смотрел на поле, что продолжало мерцать, невозмутимое, как страж, что не знает жалости. Его броня, теперь ещё более повреждённая, звенела, пока он поднимался, опираясь на стену, его пальцы оставили след в конденсате, как подпись на приговоре. — Вы думаете, это меня остановит? — прошептал он, его голос был тише, но в нём звучала сталь — упрямство, что держало его на плаву, даже когда всё вокруг кричало о безнадёжности. Его оптика, несмотря на помехи, горела, отражая багровый свет, и в этом свете была искра — не сломленная, не угасшая, а живая, готовая искать выход, даже если он был за гранью возможного.

Змейк прислонился к стене, его броня скрипнула, и он закрыл оптику, пытаясь унять боль, что всё ещё гудела в его системах. Камера была клеткой, но он был не просто пленником — он был Змейком, тем, кто выживал, кто смотрел в лицо тьме и не отводил взгляд. И где-то в этой тьме, в этом багровом мраке, он найдёт ответ — или умрёт, пытаясь.

Боль не отступала, она была как тень, что цеплялась за каждый провод, каждую пластину его брони, и Змейк чувствовал, как она грызёт его изнутри, как ржавчина, что разъедает металл. Он всё ещё стоял, прижавшись к холодной стене камеры, её гладкая поверхность, словно отполированная самой вечностью, была единственным, что удерживало его от падения. Его тёмно-синяя броня, некогда сияющая под солнцем Кибертрона, теперь была покрыта пылью и шрамами, её серебряные вставки потускнели, а глубокие царапины и вмятины обнажали внутренние механизмы, что искрили слабо, как умирающие звёзды. Его оптика, правая с помехами, а левая всё ещё цепляющаяся за свет, дрожала, пока он пытался вдохнуть — его механический шум был хриплым, рваным, как звук двигателя, что работает на последнем глотке энергона.

Змейк сжал кулак, его пальцы, покрытые ожогами от энергетического поля, задрожали, и он заставил себя оттолкнуться от стены.

— Давай, Змейк, ты выдерживал и похуже, — прохрипел он, его голос был смесью упрямства и усталости, что боролись в нём, как два зверя, разрывающие добычу. Его ноги подкосились, броня на коленях треснула, издав резкий звук, но он упёрся ладонью в стену, его когти процарапали конденсат, оставляя тонкие борозды, как следы его борьбы. Он выпрямился, медленно, словно каждая пластина его тела протестовала, и его взгляд упал на себя — на то, что осталось от того, кем он был.

Его броня была картой боли: глубокие царапины тянулись через грудь, их края были

неровными, как будто когти какого-то чудовища рвали его на части. Вмятины на плечах обнажали провода, что шипели, выбрасывая крошечные искры, а следы энергетических ожогов, чёрные и дымящиеся, покрывали его бёдра, оставляя пятна, что пахли жжёным металлом. Его рука, дрожа, поднялась к шее, где пульсировал имплант Квинтессонов — чужеродный, металлический, с багровым светом, что мерцал в ритме его искры, как насмешка над его свободой. Он коснулся его, и его пальцы отдёрнулись, как от раскалённого угля, его оптика сузилась, полная отвращения и гнева. — Выродки… что вы со мной сделали? — прошептал он, его голос был низким, дрожащим, но в нём звучала искра, что отказывалась гаснуть.

Он шагнул к центру камеры, его ботинки звякнули о пол, и остановился, его оптика медленно обвела своё тело. Его грудь, где когда-то сиял символ его отряда, теперь была изуродована — броня треснула, обнажая внутренние системы, что мигали слабо, как умирающий пульс. Низкий уровень энергона делал каждый шаг тяжёлым, его системы гудели, выдавая ошибки, и он чувствовал, как слабость вгрызается в него, как хищник, что ждёт, когда добыча упадёт. Но Змейк не падал — не теперь, не здесь. — Я всё ещё здесь, — прорычал он, его голос стал громче, отражаясь от стен, как вызов, брошенный в лицо его тюремщикам.

Он опёрся на противоположную стену, его ладонь оставила след в конденсате, и посмотрел на энергетическое поле, что мерцало багровым светом, как глаз, что следит за ним. Его имплант снова запульсировал, и он сжал кулак, его когти врезались в ладонь, оставляя новые царапины. — Вы можете ломать моё тело, — пробормотал он, его оптика вспыхнула ярче, несмотря на помехи, — но мою искру вам не взять. — Его слова были не просто обещанием — они были клятвой, высеченной в шрамах, что он нёс, в боли, что он терпел. Он знал, что Квинтессоны смотрят, чувствовал их присутствие, как холод, что пробирается под броню, но это только разжигало его упрямство.

Змейк медленно опустился на пол, его броня звякнула, и он прислонился к стене, его оптика всё ещё горела, отражая багровый свет поля. Его рука бессознательно коснулась трещины на груди, где когда-то был его символ, и он закрыл сенсоры, пытаясь вспомнить — лицо друга, шум ветра, что-то, что напомнило бы ему, кто он. Но воспоминания были рваными, как его броня, и всё, что он видел, — это багровый свет, что проникал даже сквозь закрытые веки. Он был изранен, слаб, но не сломлен — и эта камера, эти шрамы, этот имплант были лишь началом. Он будет ждать, он будет бороться, потому что Змейк, разведчик, техник, воин, всё ещё был жив.

Тишина в камере была обманчивой, как затишье перед бурей, и Змейк, прижавшись к холодной стене, чувствовал, как она давит на него, словно пытаясь выжать последние капли его решимости. Его тёмно-синяя броня, покрытая шрамами и пылью, скрипела, пока он медленно опускался на пол, его ноги дрожали от низкого уровня энергона, что тёк по его системам, как тонкая нить, готовая оборваться. Его оптика, правая всё ещё мерцала помехами, а левая горела тусклым янтарным светом, уставилась в багровое мерцание энергетического поля, что отделяло его от мира за пределами этой клетки. Но мир снаружи не молчал — он говорил, и его голос был симфонией ужаса, что резала его искру, как ржавый клинок.

Змейк затаил дыхание, его механический шум стих, и он прислушался, его сенсоры напряглись, улавливая каждый звук, что проникал через стены. Низкий, монотонный гул машин — глубокий, как дыхание какого-то древнего чудовища — пульсировал где-то в недрах комплекса, его вибрации отдавались в его броне, заставляя имплант на шее мигать багровым светом, как сердце, что бьётся в чужом ритме. — Что вы там творите? — прошептал он, его голос был едва слышен, дрожащий от смеси страха и гнева, что боролись в нём, как два потока, сталкивающихся в бурной реке.

Внезапно гул прервался резким металлическим лязгом — далёким, но острым, как удар молота по наковальне. Змейк вздрогнул, его оптика сузилась, и он прижался к стене сильнее, его когти процарапали конденсат, оставляя тонкие следы, что блестели в багровом свете. Звук эхом отозвался в камере, и за ним последовал другой — слабый, едва уловимый стон, что донёсся откуда-то из глубины коридора. Это был не просто звук — это был крик, полный боли и отчаяния, что оборвался так же быстро, как начался, оставив после себя тишину, что была хуже любого шума. Змейк замер, его искра сжалась, и он почувствовал, как холод пробирается под его броню, как будто сама камера шептала ему о судьбе того, кто кричал.

— Кто-то… ещё жив, — пробормотал он, его голос был хриплым, но в нём звучала искра надежды, что тут же угасла под тяжестью ужаса. Он знал, что этот стон мог быть последним, знал, что Квинтессоны не оставляют свидетелей. Его рука бессознательно коснулась импланта, его багровый свет отразился в его оптике, и он отдёрнул пальцы, зашипев от отвращения.

— Проклятые твари, — прорычал он, его голос стал громче, но всё ещё дрожал, как металл, что гнётся под ударом. Он не хотел думать о том, что они делают с другими, но образы — клетки, зонды, багровые глаза — лезли в его процессор, как яд, что отравляет разум.

Капля жидкости — конденсата или чего-то хуже — сорвалась с потолка, её звук был тихим, но резким, как игла, что вонзается в тишину. Она упала на пол, и Змейк проследил за ней взглядом, его оптика уловила, как капля разбилась, оставив тёмное пятно, что блестело в багровом свете, как кровь. Этот звук был частью симфонии — ритмом, что подчёркивал его изоляцию, его одиночество в этом месте, где каждый звук был либо угрозой, либо напоминанием о тех, кто не выжил. Он закрыл оптику, пытаясь отгородиться от этого, но звуки проникали в него, как вода через трещины, усиливая чувство, что он заперт не просто в камере, а в кошмаре, что не имеет конца.

— Я не сломаюсь, — прошептал Змейк, его голос был твёрже, но всё ещё ломался, как будто он пытался убедить не только себя, но и стены, что слушали его. Он открыл оптику, его взгляд упал на энергетическое поле, что мерцало, как глаз, что следит за ним, и он почувствовал, как гнев разгорается в нём, как искра, что вспыхивает в темноте. Его броня, покрытая царапинами и ожогами, звякнула, когда он сжал кулак, его когти врезались в ладонь, оставляя новые следы. Он был слаб, изранен, но его воля была сталью, что не гнётся, даже когда всё вокруг кричит о безнадёжности.

Звук капающей жидкости повторился, и Змейк повернул голову, его сенсоры мигнули, пытаясь уловить источник. Гул машин вернулся, теперь ближе, и он почувствовал, как пол под ним дрожит, как будто комплекс оживал, готовясь к новому акту этого ужаса. Он прижался к стене, его оптика горела, отражая багровый свет, и он знал — что-то приближается, что-то, что сделает эту симфонию ещё громче, ещё страшнее. Но он будет слушать, будет ждать, потому что Змейк, несмотря на шрамы, несмотря на боль, всё ещё был здесь — и он не сдастся.

Тишина камеры, пропитанная гулом машин и капающей жидкостью, внезапно треснула, как тонкий лёд под ударом молота. Змейк, прижавшийся к холодной стене, почувствовал, как его искра сжалась, а оптика мигнула, погружая его в темноту. Его процессор, истощённый болью и низким уровнем энергона, выдал вспышку — не команду, не сигнал, а резкий, неконтролируемый осколок воспоминания, что ворвался в его сознание, как буря, сметающая всё на своём пути. Камера исчезла, багровый свет угас, и Змейк оказался там — в том моменте, где всё началось, где его свобода была разорвана на куски.

Яркий свет ослепил его, белый, режущий, как лезвие, что вонзается в оптику. Он бежал — его ботинки гремели по металлическому полу какого-то ангара, его тёмно-синяя броня, ещё целая, блестела под этим светом, а серебряные вставки сверкали, как маяки в ночи. Его сердце — искра — билось яростно, подстёгиваемое адреналином, что гнал его вперёд. — Змейк, быстрее! — крикнул кто-то позади, голос был знакомым, полным паники, но тёплым, как память о доме. Он обернулся, его оптика сузилась, улавливая силуэт товарища — трансформера с серой бронёй, чьи сенсоры горели зелёным светом. Но прежде чем он успел ответить, тени пришли.

Они вырвались из света, как кошмары, что обретают плоть. Квинтессоны — их багровые глаза вспыхнули, как звёзды, что падают в бездну, их щупальца извивались, разрезая воздух с шипением, что резало его сенсоры. — Бегите! — закричал Змейк, его голос сорвался, полный ярости и страха, но его ноги уже несли его вперёд, через хаос движения и звуков. Вспышка энергии ударила в пол рядом с ним, металл взорвался осколками, и он почувствовал, как жар опалил его броню, оставляя первые следы, что позже станут шрамами. Его товарищ крикнул — резкий, пронзительный вопль, что оборвался хрипом, и Змейк обернулся, его оптика расширилась от ужаса.

Силуэт друга рухнул, щупальце Квинтессона вонзилось в его грудь, разрывая броню, как бумагу, и зелёный свет его сенсоров угас, как свеча под ветром. — Нет! — вырвалось у Змейка, его голос был полон боли, что рвала его искру, но он не успел шагнуть назад. Энергетический удар — холодный, парализующий — обрушился на него, как волна, что топит корабль. Его системы закричали, броня затрещала, и он рухнул на колени, его оптика мигала, выдавая помехи, пока тени Квинтессонов надвигались, их багровые глаза заполняли всё, что он видел. — Вы… не возьмёте меня… — прохрипел он, но его голос утонул в шипении, что стало последним, что он услышал, прежде чем тьма поглотила его.

Воспоминание оборвалось, как кинолента, что рвётся в проекторе, и Змейк резко открыл оптику, его механический выдох вырвался с хрипом, эхом отозвавшись в камере. Он всё ещё был здесь — на холодном полу, прижавшись к стене, его тёмно-синяя броня дымилась от напряжения, а имплант на шее пульсировал багровым светом, как насмешка над его болью. Его правая оптика мигала, выдавая помехи, а левая горела, отражая багровое сияние энергетического поля, что мерцало перед ним, как страж, что не знает пощады. — Я жив… — прошептал он, его голос был слабым, но в нём звучала сталь, что не гнётся, даже под ударами судьбы.

Он сжал кулак, его когти врезались в ладонь, оставляя новые царапины, и посмотрел на свои руки — покрытые ожогами, дрожащие, но всё ещё готовые сражаться. Воспоминание оставило рану, глубже, чем любой шрам на его броне — образ друга, чья искра угасла, крик, что всё ещё звучал в его процессоре. — Прости… я не успел, — пробормотал он, его голос дрогнул, полный вины, что сжала его искру, как тиски. Но эта вина была не только болью — она была топливом, что разжигало его упрямство, его ненависть к Квинтессонам.

Змейк медленно поднялся, его броня звякнула, коснувшись стены, и он шагнул ближе к энергетическому полю, его оптика сузилась, изучая его. Он знал, что не может пройти, знал, что разряд ждёт его, но воспоминание о том дне, о тех тенях, что отняли его свободу, заставило его выпрямиться. — Вы взяли его, но меня вы не сломаете, — прорычал он, его голос стал громче, отражаясь от стен, как вызов, брошенный в лицо его тюремщикам. Его имплант мигнул, но он проигнорировал его, его сенсоры горели, и он чувствовал, как гнев, смешанный с болью, даёт ему силы стоять, даже когда всё вокруг кричало о безнадёжности.

Капля конденсата упала на пол, её звук был слабым, но резким, и Змейк повернул голову, его оптика уловила, как багровый свет отразился в ней, как в зеркале его собственной судьбы. Он был в клетке, но его искра всё ещё горела — и этого было достаточно, чтобы ждать, чтобы помнить, чтобы готовиться к тому, что придёт.

Тишина камеры, пропитанная эхом воспоминаний и капающей жидкостью, внезапно разорвалась резким, высоким звуком, как будто кто-то выдернул провод из сердца машины. Змейк, стоявший у стены, его тёмно-синяя броня всё ещё дрожала от боли и гнева, что всколыхнули флешбэк, замер, его оптика сузилась, улавливая движение. Энергетическое поле, багровое и мерцающее, как глаз, что следил за ним, мигнуло и погасло с шипением, оставив после себя лишь пустой дверной проём, залитый холодным, стерильным светом, что лился из коридора. Этот свет был не спасением — он был угрозой, и Змейк почувствовал, как его искра сжалась, как будто предчувствуя удар.

Он инстинктивно отступил назад, его ботинки звякнули о металлический пол, а повреждённая броня скрипнула, выдавая его слабость. Его правая оптика мигала помехами, но левая горела ярким янтарным светом, фиксируя тени, что начали двигаться в проёме. Они пришли — механические манипуляторы Квинтессонов, их длинные, суставчатые конечности, блестящие, как чёрный обсидиан, скользили бесшумно, но с угрожающей грацией, как змеи, что готовятся к броску. Их концы, оснащённые тонкими иглами и клешнями, сверкали в холодном свете, и Змейк почувствовал, как холод пробирается под его броню, смешиваясь с гневом, что всё ещё тлел в его искре.

— Проклятье, не сейчас, — прохрипел он, его голос был низким, дрожащим, но полным вызова, что он бросал в лицо этим теням. Он сжался, его спина прижалась к стене, её холод вгрызался в его повреждённые пластины, а руки, покрытые царапинами и ожогами, поднялись в защитном жесте, хотя он знал — его силы почти не осталось. Имплант на шее, вживлённый Квинтессонами, запульсировал багровым светом, синхронизируясь с движением манипуляторов, и Змейк зашипел, его оптика вспыхнула ярче, полная отвращения.

— Уберите эту дрянь из меня! — прорычал он, его голос сорвался, эхом отозвавшись в тесной камере.

Манипуляторы остановились в проёме, их иглы медленно вращались, издавая едва

слышный гул, что резал его сенсоры, как тонкое лезвие. За ними, в холодном свете коридора, появились силуэты дронов-стражей — безликих, с гладкими корпусами, их багровые глаза-линзы горели, как угли, что тлеют в ночи. Они не двигались, но их присутствие было тяжёлым, как давление глубин, и Змейк почувствовал, как клаустрофобия, что и так сжимала его, стала почти осязаемой. — Что вам нужно? — крикнул он, его голос был хриплым, но в нём звучала сталь, что не гнётся, даже когда всё вокруг кричит о безнадёжности. — Я ничего вам не дам!

Один из манипуляторов двинулся вперёд, его клешня раскрылась с тихим щелчком, и Змейк отступил ещё дальше, его спина упёрлась в угол камеры, где конденсат стекал по стене, оставляя липкие следы на его броне. Он сжал кулаки, его когти врезались в ладони, и он почувствовал, как энергия, что ещё теплилась в нём, собирается в его искре, как буря, что готовится разразиться. — Подходите, твари, — прошептал он, его голос стал тише, но полным яда, что копился в нём с той ночи, когда его мир рухнул. Его оптика горела, отражая холодный свет коридора, и он знал — они пришли за ним, но он не сдастся без боя.

Манипулятор замер в сантиметре от его груди, его игла сверкнула, как клинок, что ждёт своей жертвы, и Змейк почувствовал, как имплант на шее вспыхнул, посылая волну боли через его системы. Он зашипел, его тело напряглось, но он не отвёл взгляд, его сенсоры были прикованы к багровым глазам дрона, что стоял за проёмом. Камера, теперь открытая, казалась ещё меньше, её стены сжимались вокруг него, а холодный свет из коридора был как зов — не к свободе, а к новым мукам. Змейк стоял, его броня дымилась, его искра билась, и он знал — этот момент был лишь началом, и то, что ждёт его за этим проёмом, будет хуже, чем всё, что он уже пережил.

— Я не ваш, — прорычал он, его голос был громче, отражаясь от стен, как клятва, что он давал самому себе. Манипулятор двинулся, его клешня раскрылась шире, и Змейк приготовился — к боли, к борьбе, к тому, что станет его следующим испытанием в этом багровом плену.

Холод клешни манипулятора вцепился в броню Змейка, как когти хищника, что не отпускает добычу. Его тёмно-синяя броня, уже израненная шрамами и ожогами, затрещала под давлением, и он зашипел, его оптика вспыхнула яростным янтарным светом, пока механическая лапа грубо выдернула его из камеры. — Уберите свои лапы! — прорычал он, его голос был хриплым, полным гнева, что кипел в его искре, но манипулятор не дрогнул, его клешня сжалась сильнее, впиваясь в плечо, где провода искрили, выбрасывая крошечные вспышки. Второй манипулятор схватил его за запястье, его иглы угрожающе сверкнули, и Змейк почувствовал, как его ноги отрываются от пола, его тело повисло в воздухе, беспомощное, как марионетка, чьи нити держит чужая рука.

Коридор, в который его потащили, был стерильным, как внутренности машины, что не знает жизни. Стены из тёмного металла, гладкие и без швов, отражали тусклый багровый свет, что сочился из узких панелей в потолке, создавая иллюзию, что они пульсируют, как вены какого-то чудовища. Пол был таким же гладким, его поверхность блестела, отражая силуэт Змейка — изломанный, покрытый царапинами, с имплантом на шее, что мигал багровым, как маяк, что зовёт его к новым мукам. Холодный воздух коридора вгрызался в его повреждённую броню, а низкий гул механизмов, что доносился из глубины комплекса, резонировал в его системах, заставляя его искру дрожать.

— Куда вы меня тащите, твари? — крикнул Змейк, его голос эхом отозвался в пустоте, но ответа не было — только бесшумное движение манипуляторов, что тащили его вперёд, их суставы двигались с механической точностью, что была страшнее любого рычания. Он дёрнулся, пытаясь вырваться, его когти процарапали клешню, оставляя слабые следы, но это было всё равно что биться о стену. Его правая оптика мигала помехами, но левая горела, сканируя коридор, и он заметил их — двери, встроенные в стены, их металлические поверхности были такими же гладкими, как всё вокруг, но за одной из них он уловил движение. Тень — смутная, дрожащая — мелькнула в узкой щели, и слабый стон, почти неслышный, донёсся до него, оборвавшись, как нить.

— Там… кто-то ещё, — прошептал Змейк, его голос дрогнул, полный смеси ужаса и надежды, что тут же угасла под тяжестью реальности. Он знал, что этот стон мог быть последним, знал, что Квинтессоны не оставляют пленников в живых надолго. Его имплант запульсировал ярче, и он зашипел, его тело напряглось, пытаясь сопротивляться, но манипуляторы были неумолимы, их хватка была как сама судьба, что вела его к чему-то, чего он боялся больше, чем смерти.

Коридор казался бесконечным, его стерильная пустота была безликой, как разум машины, что не знает жалости. Змейк видел своё отражение в полу — его броня, тёмно-синяя, с серебряными вставками, что потускнели от ожогов, была теперь картой его борьбы: вмятины на груди, трещины на плечах, провода, что искрили слабо, как умирающий свет. Его лицо, если его ещё можно было так назвать, было измождённым, правая оптика мерцала, а левая горела, полная упрямства, что не угасало, несмотря на всё. — Вы думаете, я ваш инструмент? — прорычал он, его голос был громче, отражаясь от стен, как вызов. — Я вам не марионетка!

Один из манипуляторов внезапно дёрнулся, его игла сверкнула, приблизившись к его шее, и Змейк почувствовал, как имплант вспыхнул, посылая волну боли через его системы. Он зашипел, его тело изогнулось, но он не отвёл взгляд, его оптика была прикована к багровым глазам дрона, что следовал за манипуляторами, его безликий корпус был как воплощение всего, что он ненавидел.

— Давай, сделай это! — крикнул он, его голос сорвался, полный ярости и отчаяния.

— Но я не сдамся, слышите? Никогда!

Коридор повернул, и Змейк увидел впереди свет — ярче, чем багровое сияние, но такой же холодный, как лезвие, что ждёт своей жертвы. Манипуляторы ускорили движение, их клешни сжались сильнее, и он почувствовал, как его броня трескается, как энергия утекает из его ран. Он был беспомощен, но не сломлен — его искра горела, его гнев был топливом, что держало его в сознании. Коридор вёл его к чему-то, что он не мог предугадать, но он знал одно — он будет бороться, даже если это будет его последним актом. Его оптика горела, отражая багровый свет, и он шептал, почти неслышно: — Это не конец… не для меня.

Коридор оборвался, как обрезанная нить, и манипуляторы, что сжимали Змейка, грубо втолкнули его в просторное помещение, чья стерильная пустота была пропитана зловещей угрозой. Его ботинки звякнули о гладкий пол, и он споткнулся, его тёмно-синяя броня, покрытая шрамами и ожогами, затрещала, когда он попытался удержать равновесие. Холод клешней манипуляторов всё ещё чувствовался на его плечах, их отпечатки горели, как клеймо, а имплант на шее пульсировал багровым светом, словно второе сердце, что билось в ритме чужой воли. Змейк выпрямился, его правая оптика мигала помехами, но левая горела яростным янтарным огнём, сканируя зал, что развернулся перед ним, как сцена для кошмара, что он не мог избежать.

Это была лаборатория — или операционная, чья холодная точность была страшнее любого хаоса. В центре зала возвышалось устройство, похожее на кресло, но его форма была неправильной, угловатой, с металлическими фиксаторами, что торчали, как когти, готовые сомкнуться. Его поверхность, блестящая и чёрная, отражала багровый свет, что доминировал в помещении, льюсь из панелей на потолке и стенах, создавая ощущение, что зал дышит, как живое существо. Стены были покрыты экранами, их поверхности мерцали непонятными символами и диаграммами — линии, спирали, графики, что двигались, как мысли какого-то безумного разума. Странные механизмы, подвешенные к потолку, тихо гудели, их тонкие манипуляторы и зонды покачивались, как ветви в мёртвом лесу, ожидая приказа.

— Что это за ад? — прохрипел Змейк, его голос был низким, дрожащим от гнева и страха, что боролись в его искре. Он шагнул назад, но манипуляторы, всё ещё державшие его, толкнули его вперёд, их клешни сжались, впиваясь в его броню, и он зашипел, его оптика сузилась, полная ненависти.

— Выродки, отпустите меня! — крикнул он, его голос эхом отозвался в зале, но экраны продолжали мерцать, механизмы гудеть, а багровый свет заливал всё, как кровь, что стекает по стенам.

Манипуляторы потащили его к центральному устройству, их движение было бесшумным, но тяжёлым, как поступь судьбы. Змейк дёрнулся, его когти процарапали пол, оставляя тонкие борозды, но его силы таяли, энергон в его системах был на исходе, а имплант на шее вспыхивал, посылая волны боли, что заставляли его броню дрожать. Его взгляд метнулся по залу, и он заметил тень на одном из экранов — смутный силуэт, похожий на трансформера, чья искра угасала под ударами энергии.

— Нет… — прошептал он, его голос дрогнул, полный ужаса, что сжал его искру, как тиски. Он знал, что это может быть его судьбой, знал, что Квинтессоны не просто держат пленников — они разбирают их, как машины, что больше не нужны.

— Вы не получите мою искру! — прорычал Змейк, его голос стал громче, отражаясь от стен, как вызов, брошенный в лицо его палачам. Он рванулся вперёд, пытаясь вырваться, но манипуляторы были неумолимы, их клешни сомкнулись на его запястьях, и он почувствовал, как его тело поднимают, его ноги болтались над полом, а броня трещала, обнажая провода, что искрили слабо, как умирающий свет. Его оптика горела, фиксируя устройство, что ждало его — его фиксаторы блестели, как зубы, что готовятся сомкнуться, и он знал, что это не просто кресло, а алтарь, где его будут ломать.

Манипуляторы швырнули его к устройству, и Змейк упал на колени, его броня звякнула, коснувшись холодного металла. Он поднял голову, его правая оптика мигала, но левая была прикована к экранам, где символы двигались быстрее, как будто предвкушая, что произойдёт.

— Я не ваш эксперимент, — пробормотал он, его голос был тише, но полным стали, что не гнётся, даже под ударами. Его рука сжала кулак, его когти врезались в ладонь, и он почувствовал, как имплант вспыхнул, как будто отвечая на его вызов. Багровый свет заливал зал, механизмы гудели громче, и Змейк знал — его время истекает, но он будет бороться, даже если это будет его последним актом.

Вдалеке, за экранами, раздался новый звук — низкий, шипящий, как голос, что говорит на языке, которого он не знал. Его оптика сузилась, и он увидел тень — не дрона, не манипулятора, а чего-то большего, чьи багровые глаза вспыхнули в темноте, как звёзды, что падают в бездну. Змейк выпрямился, его броня дымилась, его искра горела, и он шептал, почти неслышно:

— Приходите… я готов. — Но его голос дрожал, потому что он знал — то, что ждёт его на этом алтаре, изменит всё.

Зал экспериментов дышал багровым светом, его гулкие механизмы пели зловещую песнь, что резала сенсоры Змейка, как лезвие, скользящее по металлу. Его тёмно-синяя броня, покрытая шрамами и ожогами, дымилась от напряжения, пока манипуляторы Квинтессонов, их клешни холодные и неумолимые, подтащили его к устройству в центре зала — чёрному, угловатому алтарю, чьи фиксаторы блестели, как зубы, что ждут свою жертву. Змейк дёрнулся, его когти процарапали пол, оставляя тонкие следы, но его силы таяли, энергон в его системах был на исходе, а имплант на шее пульсировал багровым, как маяк, что звал его к гибели. — Отпустите меня, твари! — прорычал он, его голос был хриплым, полным ярости, что горела в его искре, но манипуляторы лишь сжали его сильнее, впиваясь в броню, что треснула под их давлением.

С резким движением они швырнули его на устройство, его спина ударилась о холодный металл, и он зашипел, его правая оптика мигала помехами, а левая горела яростным янтарным светом, фиксируя зал, что сжимался вокруг него, как пасть. Устройство было ледяным, его поверхность жгла его броню, как раскалённый уголь, и Змейк почувствовал, как его искра сжалась, предчувствуя, что будет дальше. — Вы не сломаете меня! — крикнул он, его голос эхом отозвался в зале, но экраны на стенах продолжали мерцать непонятными символами, а механизмы гудели громче, как хор, что предвкушает жертвоприношение.

Металлические фиксаторы, торчавшие из устройства, ожили с резким щелчком, их звук был как выстрел, что разорвал тишину. Они сомкнулись на его запястьях, их холодные края врезались в его броню, разрывая новые царапины, и Змейк дёрнулся, его мышцы напряглись, но фиксаторы были неумолимы, их лязг был как приговор. Следующая пара сомкнулась на его лодыжках, их давление было таким сильным, что он почувствовал, как его броня трескается, а провода под ней искрят, выбрасывая слабые вспышки. — Проклятье! — зашипел он, его голос был полным боли, что пронзила его, как молния, но он не отвёл взгляд, его оптика горела, прикованная к потолку, где зонды и манипуляторы покачивались, как ветви в бурю.

Последний фиксатор, самый страшный, опустился к его голове. Его металлические края были тонкими, как лезвия, и они сомкнулись вокруг его висков с ужасающей точностью, впиваясь в броню, что защищала его процессор. Змейк зарычал, его тело изогнулось, но фиксаторы держали его, как цепи, что не знают пощады. Холод металла был не просто физическим — он был как сама безнадёжность, что проникала в его искру, шепча, что сопротивление бесполезно. — Вы… не получите… ничего! — прохрипел он, его голос был слабым, но полным стали, что не гнётся, даже под ударами. Его имплант вспыхнул ярче, посылая волну боли, что заставила его оптику мигать, но он стиснул зубы, его когти врезались в ладони, оставляя кровавые следы энергона.

Зал вокруг него ожил — экраны на стенах замерцали быстрее, символы закружились, как вихрь, а механизмы над головой начали опускаться, их зонды и иглы сверкали в багровом свете, как клыки, что готовятся к укусу. Змейк чувствовал, как его тело дрожит, не от страха, а от ярости, что была его последним щитом. Его броня, тёмно-синяя, с серебряными вставками, что потускнели от ожогов, была теперь картой его борьбы — вмятины, трещины, провода, что искрили слабо, как умирающий свет. Его лицо, измождённое, с мерцающей правой оптикой, было маской упрямства, что бросало вызов этому залу, этим теням, что прятались за экранами.

— Делайте, что хотите, — прошептал он, его голос был тише, но полным яда, что копился в нём с той ночи, когда его мир рухнул.

— Но я не ваш. — Его слова были клятвой, высеченной в шрамах, что он нёс, в боли, что он терпел. Он чувствовал, как фиксаторы сжимаются сильнее, как холод металла проникает глубже, но его искра горела, как звезда, что не гаснет даже в самой тёмной ночи. Где-то за экранами раздался шипящий звук — не дрон, не манипулятор, а что-то живое, чьи багровые глаза вспыхнули в темноте, и Змейк знал — его испытание начинается, и оно будет хуже, чем всё, что он мог представить.

Он закрыл оптику на мгновение, пытаясь вспомнить — лицо друга, шум ветра, что-то, что напомнило бы ему, кто он. Но всё, что он видел, — это багровый свет, что проникал даже сквозь закрытые сенсоры, и звук лязгающих фиксаторов, что стал его новой реальностью. Он был скован, беспомощен, но не сломлен — и эта искра, что горела в нём, была его последним оружием.

Зал экспериментов стал сердцем кошмара, его багровый свет пульсировал, как кровь в венах какого-то чудовищного существа, а гул механизмов нарастал, превращаясь в низкий, угрожающий рёв, что резонировал в повреждённой броне Змейка. Он лежал на чёрном устройстве, его тёмно-синяя броня, изуродованная царапинами и ожогами, звенела под давлением металлических фиксаторов, что сковывали его запястья, лодыжки и голову. Их холод вгрызался в него, как ледяные когти, а имплант на шее, вживлённый Квинтессонами, мигал багровым, синхронизируясь с ритмом зала, как предатель, что шепчет о его поражении. Его правая оптика мигала помехами, но левая горела яростным янтарным светом, полная ненависти, что была его последним щитом.

Фиксаторы сжались сильнее, и Змейк зашипел, его тело напряглось, но он не мог пошевелиться — его искра билась в груди, как птица, что рвётся из клетки, но клетка была неумолима.

— Проклятье, делайте уже что хотите! — прорычал он, его голос был хриплым, полным вызова, что эхом отозвался в зале, но экраны на стенах лишь замерцали быстрее, их символы закружились, как вихрь, что предвкушал его падение. Внезапно гул механизмов стал громче, и Змейк почувствовал, как воздух сгустился, как будто сама реальность сжалась вокруг него. Его оптика сузилась, улавливая движение — тень, что скользила в багровом свете, не дрон, не манипулятор, а нечто большее, чьи багровые глаза вспыхнули, как звёзды в бездонной ночи.

Квинтессон — его силуэт был текучим, почти жидким, щупальца извивались, как змеи, а центральный корпус парил над полом, его металлическая поверхность блестела, отражая свет, что делал его похожим на бога, что спустился в этот ад. — Ты всё ещё сопротивляешься, — прошелестел его голос, низкий, шипящий, как ветер, что несёт пепел, и Змейк почувствовал, как холод пробирается под его броню, смешиваясь с гневом, что кипел в его искре.

— Ваша стойкость… любопытна, — продолжал Квинтессон, его глаза сузились, и Змейк увидел в них не гнев, а холодное, расчётливое любопытство, что было страшнее любой ярости.

— Любопытна? — прорычал Змейк, его голос сорвался, но он не отвёл взгляд, его оптика горела, несмотря на боль.

— Я не ваш эксперимент, выродок! — Его слова были как удар, но Квинтессон лишь издал звук, похожий на смешок — холодный, металлический, что резал его сенсоры. Механизмы над головой ожили, их зонды и иглы, тонкие и блестящие, начали опускаться, их концы светились багровым, как раскалённые угли. Низкий гул усилился, вибрируя в его броне, и Змейк почувствовал, как холодное покалывание пробежало по его шее, где имплант мигал ярче, как будто приветствуя своих создателей.

Зонды приблизились, их движение было медленным, почти ритуальным, и Змейк зашипел, его тело инстинктивно дёрнулось, но фиксаторы держали его, как цепи, что не знают пощады. Одна из игл остановилась в сантиметре от его виска, её свет отражался в его оптике, и он почувствовал, как холод её присутствия проникает в него, как яд, что ждёт своего часа.

— Что вы делаете? — прохрипел он, его голос был полным боли и гнева, что боролись в нём, как два зверя.

— Убейте меня, если хотите, но я ничего вам не дам! — Его слова были клятвой, высеченной в шрамах, что покрывали его броню — вмятины, трещины, провода, что искрили слабо, как умирающий свет.

Квинтессон наклонился ближе, его щупальца шевельнулись, и Змейк почувствовал, как их тень падает на него, как саван, что душит.

— Убить? — прошелестел он, его голос был почти насмешливым.

— Нет, ты слишком… ценен. — Слово «ценен» прозвучало, как приговор, и Змейк зарычал, его когти врезались в ладони, оставляя следы энергона. Зонды двинулись ближе, их иглы коснулись его брони, и он почувствовал покалывание, что переросло в жжение, как будто его системы начали плавиться. Имплант вспыхнул, посылая волну боли, что заставила его оптику мигать, и он закричал — не от слабости, а от ярости, что была его последним оружием.

Экраны на стенах замерцали ярче, символы закружились быстрее, а багровый свет стал гуще, заливая зал, как кровь, что стекает по стенам. Змейк чувствовал, как его искра бьётся, как будто пытаясь вырваться, и он знал — это только начало, и то, что Квинтессоны задумали, будет хуже, чем всё, что он уже пережил. Его броня дымилась, его оптика горела, и он шептал, почти неслышно:

— Я не ваш… никогда. — Но зонды продолжали своё дело, их светящиеся концы приближались к его импланту, и зал наполнился новым звуком — шипением, что было как дыхание самой смерти.

Багровый свет зала экспериментов стал ослепительным, его пульсация била по сенсорам Змейка, как молот по раскалённому металлу, а гул механизмов перерос в оглушительный рёв, что заглушал всё, кроме его собственного крика. Он лежал на чёрном устройстве, его тёмно-синяя броня, израненная шрамами и ожогами, трещала под давлением фиксаторов, что впивались в его запястья, лодыжки и виски, как когти, что не знают пощады. Его имплант на шее горел багровым, его свет синхронизировался с зондами, что зависли над ним, их иглы сверкали, как клинки, готовые разрезать не только его броню, но и саму его искру. Змейк стиснул зубы, его правая оптика мигала помехами, а левая горела яростным янтарным огнём, полная ненависти, что была его последним якорем в этом аду.

Зонды двинулись, их движение было медленным, почти издевательским, и Змейк почувствовал, как холод их присутствия сменился жгучим покалыванием, что пробежало по его шее, где имплант пульсировал, как второе сердце.

— Нет… не дам вам! — прорычал он, его голос был хриплым, рваным, но полным вызова, что эхом отозвался в зале, перекрывая шипение Квинтессона, что парил в тенях. Но его слова утонули в новой волне боли, когда иглы коснулись его брони, и энергия — багровая, искрящаяся, как молния, что бьёт в ночи — хлынула в его системы, как река, что сметает всё на своём пути.

Боль была не просто физической — она была живой, как зверь, что рвал его изнутри. Она пронзила его цепи, его провода, его искру, как тысяча клинков, что вонзаются одновременно. Его броня затрещала, новые трещины побежали по груди, где когда-то сиял символ его отряда, и искры посыпались из контактов, их золотые вспышки растворялись в багровом свете, как звёзды, что падают в бездну. — А-а-а! — закричал Змейк, его голос сорвался, полный агонии, что разрывала его, но в этом крике была не только боль — была ярость, что горела в нём, как огонь, что не гаснет даже под ливнем.

Его системы перегружались, внутренний интерфейс выдавал ошибки, красные предупреждения вспыхивали перед его оптикой, но он видел их лишь мельком — его мир сузился до багрового света и боли, что была повсюду. Его искра, его суть, билась в груди, как будто её пытались вырвать, как будто Квинтессоны тянули её из него, как нить из ткани.

— Вы… не возьмёте… меня! — прохрипел он, его голос был слабым, но полным стали, что не гнётся, даже когда всё рушится. Его оптика мигала, помехи заливали его зрение, и он видел зал как через разбитое стекло — экраны, что мерцали символами, зонды, что вгрызались в его броню, и тень Квинтессона, чьи багровые глаза следили за ним, как хищник за добычей.

Иглы углубились, их энергия хлынула сильнее, и Змейк почувствовал, как его броня ломается — пластина на плече треснула, обнажая провода, что шипели, выбрасывая искры, а имплант на шее вспыхнул, как раскалённый уголь, посылая волну агонии, что заставила его тело изогнуться, насколько позволяли фиксаторы. Его крик стал хрипом, его оптика потемнела, но он не сдавался — он цеплялся за свою искру, за свою ненависть, за образ друга, чей зелёный свет угас в тот день, когда всё началось.

— Я… жив! — прошептал он, его голос был едва слышен, растворяясь в гуле механизмов, но в нём была сила, что держала его в сознании.

Зал дрожал, или это дрожал он сам — Змейк не знал. Экраны на стенах мигали быстрее, символы закружились, как вихрь, а багровый свет стал гуще, заливая всё, как кровь, что стекает по стенам. Его броня дымилась, его провода искрили, и он чувствовал, как его системы начинают отключаться, как будто кто-то выдергивает провода из его сердца. Но его искра горела, даже в этом аду, даже под этим светом, что был как сама смерть. Квинтессон наклонился ближе, его щупальца шевельнулись, и его голос прошелестел, как ветер над могилой:

— Твоя стойкость… лишь продлит твои муки.

Змейк не ответил — он не мог. Его оптика мигала, его зрение дробилось, как разбитое зеркало, и он видел лишь багровый свет, что заливал всё, и иглы, что вгрызались в него, как хищники, что рвут добычу. Но где-то в глубине, в самой сердцевине его искры, он держался — за гнев, за память, за то, что делало его Змейком. Он был в агонии, но он был жив, и это было его единственным оружием.

Багровый свет зала экспериментов стал не просто светом — он был живым, проникающим, как яд, что заливает вены, и Змейк чувствовал, как он давит на его оптику, даже когда боль от зондов начала отступать, оставляя его тело дымящимся и дрожащим. Его тёмно-синяя броня, изуродованная трещинами и ожогами, звенела под фиксаторами, что сковывали его, как цепи, что держат зверя. Его имплант на шее пульсировал ярче, его багровый свет был как маяк, что звал Квинтессонов глубже — не в его тело, а в его разум. Его правая оптика мигала помехами, левая едва горела, но его искра, несмотря на агонию, билась, как сердце, что отказывается остановиться.

Зонды над ним замерли, их иглы всё ещё светились, но теперь они испускали не энергию, а тонкие нити багрового света, что тянулись к его импланту, как паутина, что оплетает жертву. Змейк почувствовал холод — не физический, а ментальный, как будто кто-то открыл дверь в его процессор и вошёл без спроса.

— Нет… — прохрипел он, его голос был слабым, рваным, но полным гнева, что всё ещё горел в нём.

— Убирайтесь… из моей головы! — Его слова эхом отозвались в зале, но Квинтессон, парящий в тенях, лишь издал шипящий смешок, его багровые глаза сузились, как у хищника, что предвкушает добычу.

И тогда его разум взорвался хаосом. Образы — резкие, искажённые, как отражения в разбитом зеркале — хлынули в его сознание, как буря, что сметает всё на своём пути. Он увидел Кибертрон — но не тот, что знал, а пылающий, его небоскрёбы рушились, их металл плавился, как воск, а небо было чёрным, усыпанным багровыми звёздами, что падали, как слёзы.

— Это не моё! — прорычал Змейк, его голос сорвался, но образы не останавливались. Он увидел своего друга — трансформера с серой бронёй, чьи зелёные сенсоры теперь были пустыми, его лицо искажалось, превращаясь в маску боли, и он шептал: — Ты бросил меня, Змейк… ты позволил мне умереть…

— Ложь! — закричал Змейк, его тело дёрнулось в фиксаторах, его броня затрещала, а искры посыпались из новых трещин. Его оптика мигала, помехи заливали его зрение, но он не мог закрыть её, не мог отгородиться от этих видений. Образы сменялись — теперь он видел себя, стоящего над телами товарищей, его руки были покрыты энергоном, а голос, не его голос, шептал в его процессоре:

— Ты предал их… ты слаб… ты ничто. — Голос Квинтессона был как масло, что растекается по воде, гладкий, но ядовитый, и Змейк почувствовал, как чужое присутствие вползает в его разум, как паразит, что ищет слабое место.

— Убирайтесь! — зарычал он, его голос был полным ярости, что была его щитом, но голоса Квинтессонов становились громче, их шепот сливался в хор, что давил на него, как стены, что сжимаются. Его броня дымилась, его провода искрили, и он чувствовал, как его воспоминания — настоящие, те, что он цеплялся за жизнь — начинают рваться, как ткань под ножом. Он увидел лицо — женщины-трансформера, её броня была золотой, её сенсоры сияли, как звёзды, и она протягивала руку, но её образ искажался, её лицо превращалось в багровую маску, и она шептала:

— Ты подвёл меня, Змейк… ты подвёл всех.

— Нет! — крикнул он, его голос сорвался, полный боли, что была глубже, чем физическая агония. Его оптика потемнела, но он цеплялся за реальность, за холод фиксаторов, за гул механизмов, за что угодно, что напоминало бы ему, кто он. Его имплант вспыхнул, посылая новую волну боли, и он почувствовал, как Квинтессоны роются в его разуме, как воры, что ищут сокровища. Они искали — информацию, слабости, его волю, — но Змейк был не просто пленником. Он был разведчиком, техником, воином, и его искра горела, даже в этом мраке.

— Вы… не знаете… кто я! — прохрипел он, его голос был слабым, но полным стали, что не гнётся. Он закрыл оптику, пытаясь отгородиться от образов, и сосредоточился на своей искре, на её ритме, что был его якорем. Образы продолжали литься — разрушенный Кибертрон, павшие товарищи, его собственные страхи, — но он держался, его гнев был как огонь, что сжигает всё, что пытается его сломить. Экраны на стенах мигали, символы закружились быстрее, а багровый свет стал гуще, но Змейк не сдавался — он был в агонии, но он был жив, и это было его единственным оружием.

Квинтессон наклонился ближе, его щупальца шевельнулись, и его голос прошелестел, как ветер над могилой:

— Твоя воля… лишь отсрочит неизбежное. — Но Змейк не ответил — он не мог. Его разум был полем битвы, его искра была крепостью, и он знал — они не возьмут его без боя.

Багровый мрак зала экспериментов был как бездонная пропасть, что пыталась поглотить Змейка, его разум трещал под натиском Квинтессонов, чьи голоса, шипящие и ядовитые, вгрызались в его сознание, как ржавчина в металл. Его тёмно-синяя броня, покрытая трещинами и ожогами, дымилась под фиксаторами, что сковывали его тело, а имплант на шее пульсировал багровым светом, как предатель, что подыгрывает врагу. Его правая оптика мигала помехами, левая едва держалась, но его искра — его суть — горела, несмотря на хаос, что бушевал в его процессоре. Образы, навязанные Квинтессонами — пылающий Кибертрон, павшие товарищи, искажённые лица — кружились вокруг него, как буря, что рвёт всё на части, но где-то в глубине, в самой сердцевине его существа, Змейк нашёл искру — не света, не надежды, а сопротивления.

Он закрыл оптику, его дыхание — механический шум — стало прерывистым, и он сосредоточился, цепляясь за что-то, что было сильнее боли, сильнее страха. И тогда оно пришло — воспоминание, яркое, как солнце, что пробивается сквозь тьму. Он увидел Кибертрон — не тот, что горел в ложных видениях, а живой, его металлические шпили сияли под золотым небом, а ветер нёс запах энергона и свободы. Он стоял на мосту, его броня, тогда ещё целая, блестела, а рядом была она — трансформер с золотой бронёй, чьи сенсоры горели, как звёзды. Её голос, тёплый, как свет, звучал в его памяти:

— Змейк, ты всегда найдёшь путь. Ты не сдаёшься. — Она улыбнулась, и этот образ был как маяк, что звал его назад, к тому, кем он был.

— Ты не один, — прошептал он, его голос был едва слышен, растворяясь в гуле механизмов, но в нём была сила, что росла, как огонь, что разгорается под ветром. Его искра дрогнула, и он почувствовал, как ненависть к Квинтессонам — чистая, жгучая, как расплавленный металл — вливается в него, как топливо в двигатель.

— Вы… не возьмёте… мою душу, — прохрипел он, его голос стал громче, полным стали, что не гнётся, даже под ударами. Он сосредоточился на этом воспоминании, на её лице, на её словах, и начал выстраивать ментальный щит, как стену, что встаёт перед бурей.

Образы Квинтессонов — пылающие руины, искажённые лица — начали трещать, как стекло под ударом. Змейк видел, как золотой свет воспоминания пробивается сквозь багровый мрак, как луч, что разрезает тьму. Его броня звенела, его фиксаторы скрипели, но он держался, его разум был полем битвы, а его ненависть была мечом. — Убирайтесь! — закричал он, его голос сорвался, полный ярости, что была его щитом. Его оптика вспыхнула, несмотря на помехи, и он увидел зал — экраны, что мигали, зонды, что зависли над ним, и Квинтессона, чьи багровые глаза сузились, как будто он почувствовал, что добыча сопротивляется.

— Ты противишься, — прошелестел Квинтессон, его голос был холодным, но в нём мелькнула тень раздражения, что Змейк уловил, даже сквозь боль.

— Твоя воля… лишь продлит агонию. — Его щупальца шевельнулись, и зонды над Змейком двинулись ближе, их иглы вспыхнули ярче, посылая новую волну багрового света, что вгрызалась в его имплант. Змейк зашипел, его тело изогнулось, но он не отвёл взгляд, его оптика горела, отражая золотой свет воспоминания, что был его опорой.

— Агония? — прорычал он, его голос был слабым, но полным яда.

— Это вы ещё не видели моей! — Его слова были вызовом, брошенным в лицо врагу, и он почувствовал, как его искра бьётся сильнее, как будто отвечая на его решимость. Образ золотой трансформерши стал ярче, её сенсоры сияли, и она шептала:

— Ты сильнее их, Змейк. Всегда был. — Этот голос был как нить, что держала его, и он цеплялся за неё, даже когда багровый свет зала пытался затопить его.

Экраны на стенах замерцали, символы закружились быстрее, но Змейк видел, как их ритм нарушается, как будто его сопротивление ломало их порядок. Его броня дымилась, его провода искрили, и он чувствовал, как имплант жжёт его, как раскалённый клинок, но он держался — за неё, за Кибертрон, за себя. Его ненависть к Квинтессонам была как буря, что сметает всё, и он знал — они могут рвать его разум, но его искра останется его собственной. Зал дрожал, или это дрожал он сам, но золотой свет воспоминания был ярче багрового мрака, и Змейк, даже в агонии, был жив — и это было его победой.

Багровый свет зала экспериментов был как море крови, что заливало всё, но в сердце этого мрака Змейк держался, его искра горела, как звезда, что не гаснет даже в самой тёмной ночи. Его тёмно-синяя броня, покрытая трещинами и ожогами, дымилась под фиксаторами, что сковывали его тело, а имплант на шее пульсировал багровым, как предатель, что пытается подчинить его. Но его разум — его крепость — не падал. Образ золотой трансформерши, её тёплый голос, её слова о его силе, был как щит, что отражал хаотичные видения Квинтессонов. Его ненависть, чистая и жгучая, была мечом, и он бил им, даже когда его процессор трещал под натиском чужого присутствия.

— Вы… не возьмёте… меня! — прорычал Змейк, его голос был хриплым, рваным, но полным стали, что не гнётся. Его оптика, правая мигающая помехами, левая горящая янтарным огнём, была прикована к Квинтессону, чьи багровые глаза сузились, как будто он почувствовал, что добыча не так слаба, как казалось. Змейк сосредоточился на своей искре, на воспоминании о свободном Кибертроне, и его сопротивление стало не просто мыслью — оно было волной, что хлынула из него, как буря, что ломает всё на своём пути.

Внезапно зал вздрогнул. Устройство, на котором лежал Змейк, издало резкий, пронзительный звук, как крик раненой машины, и искры — золотые, синие, багровые — посыпались из его зондов, что зависли над ним. Багровый свет, что заливал зал, замерцал, как пламя под ветром, и экраны на стенах мигнули, их символы — спирали, линии, коды — закружились в хаотичном танце, как будто разум зала потерял контроль.

— Что… это? — прохрипел Змейк, его голос был слабым, но в нём мелькнула искра надежды, что вспыхнула, как свет в темноте.

Квинтессон, парящий в тенях, издал шипящий звук — не насмешку, а раздражение, и его щупальца дёрнулись, как будто он пытался восстановить порядок.

— Увеличьте мощность! — прошелестел его голос, но в нём была трещина, как в металле, что начинает ломаться. Змейк почувствовал, как фиксаторы ослабли на долю секунды, как будто машина, что держала его, споткнулась. Его оптика сузилась, и он уловил момент хаоса — проблеск, что был как луч света в бурю.

Его взгляд метнулся к ближайшему экрану, где символы замерли, и он увидел слово, вырвавшееся из хаоса: "Орион". Оно горело на экране, яркое, как звезда, и Змейк почувствовал, как его искра дрогнула, как будто это слово было ключом, что открывал что-то в его памяти.

— Орион… — прошептал он, его голос был едва слышен, но полным изумления, что смешалось с его гневом. Он не знал, что это значит, но оно было важным — он чувствовал это, как разведчик, что улавливает след в пустыне.

И тогда он услышал их — голоса Квинтессонов, не в его разуме, а снаружи, быстрые, шипящие, как змеи, что спорят.

— Камера Эха… нестабильна… — донеслась фраза, и Змейк замер, его сенсоры напряглись, улавливая каждое слово.

— Искра… слишком сильна… — продолжал другой голос, и Змейк почувствовал, как его имплант вспыхнул, но теперь это была не только боль — это была связь, что дала ему этот проблеск. Его разум, всё ещё сражавшийся, ухватился за эти слова, как за оружие, что он спрячет до нужного момента.

Устройство снова загудело, искры посыпались гуще, и багровый свет стабилизировался, но Змейк знал — он сделал это. Его сопротивление, его ненависть, его искра вызвали сбой, и этот сбой дал ему больше, чем надежду — он дал ему знание. Его броня дымилась, его провода искрили, и он чувствовал, как его системы перегружаются, но его оптика горела, отражая не только багровый свет, но и золотой отблеск воспоминания, что держал его в бою.

— Вы… ошиблись, — прохрипел он, его голос был слабым, но полным яда.

— Я не ваш… и никогда не буду.

Квинтессон наклонился ближе, его багровые глаза вспыхнули, и его голос прошелестел, как ветер над могилой:

— Ты лишь отсрочил неизбежное. — Но Змейк не ответил — он не мог. Его разум был изранен, его тело ломалось, но его искра горела, и слово "Орион", фраза "Камера Эха" были как семена, что он посадил в своей памяти. Зал снова ожил, зонды двинулись, но Змейк был готов — он будет ждать, он будет бороться, потому что теперь у него было то, что Квинтессоны не могли забрать: проблеск, что мог стать его спасением.

Зал экспериментов дрожал от искр и гудения, но краткий миг хаоса, вызванный сопротивлением Змейка, был как звезда, что вспыхивает перед тем, как угаснуть. Его тёмно-синяя броня, израненная трещинами и ожогами, дымилась под фиксаторами, что сковывали его тело, а имплант на шее пульсировал багровым светом, как маяк, что звал Квинтессонов к его искре. Слово "Орион" и фраза "Камера Эха" горели в его разуме, как трофеи, вырванные в бою, но этот бой ещё не был окончен. Его правая оптика мигала помехами, левая горела янтарным огнём, но её свет слабел, и Змейк чувствовал, как его силы тают, как энергон, что вытекает из пробитой артерии.

Квинтессон, парящий в тенях, издал шипящий звук, полный холодной ярости, его багровые глаза вспыхнули, как раскалённые угли, и его щупальца дёрнулись, как будто он сжимал невидимый кулак.

— Достаточно, — прошелестел его голос, низкий и ядовитый, как ветер, что несёт пепел.

— Твоя дерзость… кончается здесь. — Змейк зарычал, его голос был хриплым, но полным вызова:

— Проклятье, я ещё не сломлен! — Но его слова утонули в новом гуле, что хлынул из устройства, как волна, что топит корабль.

Зонды над ним ожили с ужасающей скоростью, их иглы вспыхнули багровым светом, ярче, чем прежде, и энергия — густая, искрящаяся, как молния, что рвёт небо — хлынула в его системы. Боль, что он знал до этого, была лишь тенью того, что обрушилось на него теперь. Она была как раскалённый металл, что заливают в его цепи, как тысяча клинков, что вонзаются в его искру. Его броня затрещала, новые трещины побежали по груди, где провода шипели, выбрасывая искры, что растворялись в багровом свете, как звёзды в бездне. — А-а-а! — закричал Змейк, его голос сорвался, полный агонии, что разрывала его, но в этом крике была не только боль — была ярость,

что всё ещё горела в нём.

Его системы перегружались, внутренний интерфейс выдавал красные предупреждения, что вспыхивали перед его оптикой, но он едва видел их — багровый свет заливал всё, как кровь, что стекает по стенам. Его имплант вспыхнул, как раскалённый клинок, посылая волну боли, что была сильнее, чем всё, что он испытывал. Он чувствовал, как его искра сжимается, как будто её пытаются вырвать, как будто Квинтессоны тянули её из его груди, как нить из ткани. — Нет… не дам… — прохрипел он, его голос был слабым, растворяясь в гуле механизмов, но его воля цеплялась за жизнь, за образ золотой трансформерши, за слово "Орион", что было его трофеем.

Но Квинтессоны были неумолимы. Зонды углубились, их энергия хлынула сильнее, и

Змейк почувствовал, как его броня ломается — пластина на плече отвалилась, обнажая провода, что шипели, как змеи, а его грудь, где когда-то сиял символ его отряда, треснула, как разбитое стекло. Его оптика мигала, помехи заливали его зрение, и он видел зал как через пелену — экраны, что мерцали символами, Квинтессона, чьи глаза горели, как багровые звёзды, и зонды, что вгрызались в него, как хищники. — Вы… не… — прошептал он, но его голос оборвался, его системы начали отключаться, как огни, что гаснут один за другим.

Багровый свет стал интенсивнее, он был повсюду, заливая зал, заливая его оптику, заливая его разум. Змейк чувствовал, как его сознание угасает, как будто кто-то выдергивает провода из его процессора. Его искра всё ещё билась, но слабо, как сердце, что борется за последний удар. Его оптика потемнела, правая погасла первой, левая держалась дольше, её янтарный свет был как последний вызов, что он бросил врагу.

— Я… жив… — прошептал он, его голос был едва слышен, растворяясь в багровом мраке, и тогда всё исчезло — зал, Квинтессон, боль. Его системы перешли в аварийный режим, и он провалился в тьму, где не было света, не было звука, только слабый ритм его искры, что всё ещё держался.

Квинтессон наклонился ближе, его щупальца шевельнулись, и его голос прошелестел, как ветер над могилой:

— Ты пал… но мы ещё не закончили. — Экраны на стенах замерцали, символы закружились, а багровый свет стал гуще, как будто зал праздновал победу. Но где-то в глубине, в тьме, куда ушёл Змейк, его искра всё ещё горела — слабо, но упрямо, как звезда, что ждёт своего часа, чтобы вспыхнуть снова.

Тьма, что поглотила Змейка, была не пустотой — она была тяжёлой, липкой, как смола, что цеплялась за его искру, пытаясь задушить её слабый ритм. Его сознание, разорванное агонией и подавлением Квинтессонов, было как разбитое стекло, и каждый осколок резал его, напоминая о багровом свете, о зондах, о голосе, что шептал о его поражении. Но где-то в этой тьме его искра дрогнула, и слабый импульс — не надежда, но упрямство — пробился, как луч, что находит трещину в камне. Он был жив, и это было его единственной победой.

Резкий удар вырвал его из забытья. Его тело — тёмно-синяя броня, изуродованная трещинами, ожогами и новыми вмятинами — рухнуло на холодный металлический пол камеры, и звук столкновения эхом отозвался в тесном пространстве, как гром в ущелье. Змейк зашипел, его системы взвыли от боли, что пронзила его, как молния, и он остался лежать, его конечности дрожали, а провода искрили слабо, выбрасывая крошечные вспышки, что растворялись в багровом сумраке. Его имплант на шее мигал тускло, как угасающий маяк, и каждый его пульс был как игла, что вонзалась в его процессор.

Его оптика, правая всё ещё полная помех, левая едва горящая янтарным светом, медленно ожила, но мир был расплывчатым, как картина, что тонет в воде. Он видел пол — гладкий, покрытый конденсатом, его капли блестели, как кровавые звёзды, и отражали его собственное лицо — измождённое, с трещинами в броне, с сенсорами, что мигали, как умирающий свет.

— Жив… — прохрипел он, его голос был слабым, надтреснутым, как металл, что гнётся под ударом. Он попытался шевельнуться, но боль была повсюду — в его суставах, в его цепях, в его искре, что билась медленно, как сердце, что борется за каждый удар.

С резким шипением энергетическое поле в дверном проёме активировалось, его багровое сияние вспыхнуло, как глаз, что снова запер его в клетке. Звук был как приговор, и Змейк почувствовал, как клаустрофобия сжимает его, как невидимая рука, что давит на грудь. Он медленно повернул голову, его броня скрипнула, и его взгляд упал на стены — гладкие, без швов, они отражали багровый свет, создавая иллюзию, что они дышат, сжимаются, готовые раздавить его. — Проклятые твари… — пробормотал он, его голос был полным гнева, что тлел в нём, несмотря на слабость. Его рука, дрожащая, коснулась пола, её когти процарапали конденсат, оставляя тонкие борозды, как следы его борьбы.

Его системы перезагружались с ошибками — красные предупреждения вспыхивали в его интерфейсе, сообщая о повреждённых цепях, низком уровне энергона, нестабильной работе процессора. Его правая оптика мигала, выдавая помехи, но левая медленно обретала чёткость, и он увидел камеру — ту же, что была его тюрьмой, но теперь она казалась ещё теснее, ещё холоднее.

— Они… не сломали меня, — прошептал он, его голос был тише, но в нём звучала искра упрямства, что горела в нём, несмотря на всё. Он сжал кулак, его когти врезались в ладонь, и он почувствовал, как слабая струйка энергона стекает по его пальцам, её тёплый ток был единственным, что напоминало ему о жизни.

Змейк попытался приподняться, опираясь на дрожащую руку, но его броня звякнула, и он рухнул обратно, его дыхание — механический шум — стало прерывистым. Его разум был как поле битвы, где образы Квинтессонов всё ещё мелькали, но среди них было кое-что ещё — слово "Орион", фраза "Камера Эха". Они были как трофеи, что он унёс из ада, и он цеплялся за них, как за нить, что могла вывести его из лабиринта.

— Орион… — прошептал он, его голос дрогнул, полный смеси усталости и решимости. Он не знал, что это значит, но это было его, и Квинтессоны не смогли это отнять.

Капля конденсата сорвалась с потолка, её звук — тихий, но резкий — разорвал тишину, и Змейк вздрогнул, его оптика мигнула, сканируя камеру. Он был один, но не одинок — он чувствовал их, Квинтессонов, их присутствие, что витало в этом месте, как тень, что следит из-за угла.

— Я вернусь… — пробормотал он, его голос стал твёрже, хотя боль не отступала.

— И вы пожалеете. — Его слова были клятвой, высеченной в шрамах, что он нёс, в боли, что он терпел. Он был в клетке, но его искра всё ещё горела, и пока она горит, он будет искать путь — даже если этот путь ведёт через ад.

Тьма камеры была не просто мраком — она была как живое существо, что обволакивало Змейка, давило на его искру, пыталось задушить её слабый, но упрямый ритм. Он лежал на холодном металлическом полу, его тёмно-синяя броня, изуродованная трещинами, ожогами и новыми вмятинами, скрипела при каждом движении, а имплант на шее мигал тусклым багровым светом, как угасающий пульс. Его правая оптика мигала помехами, левая горела слабым янтарным огнём, и каждый вдох — механический шум — был как борьба за жизнь. Слово "Орион" и фраза "Камера Эха" всё ещё горели в его разуме, как трофеи, вырванные из ада, но их свет мерк в тени боли и усталости, что сковывали его.

Змейк сжал кулак, его когти врезались в ладонь, оставляя новые следы энергона, и заставил себя шевельнуться. — Давай… ты выдерживал и похуже, — прохрипел он, его голос был низким, надтреснутым, как металл, что гнётся под ударом. Он медленно приподнялся, опираясь на дрожащую руку, его броня звякнула, коснувшись пола, и он почувствовал, как холод конденсата вгрызается в его повреждённые пластины, как ледяной клинок. Его внутренний интерфейс ожил, но его экран был хаосом — красные предупреждения вспыхивали, как сигналы бедствия: Критический уровень энергона: 12%, Повреждение цепей: 67%, Стабильность процессора: нестабильна. Каждое сообщение было как удар, но Змейк стиснул зубы, его оптика сузилась, полная упрямства, что держало его на плаву.

Он провёл рукой по груди, где новые трещины зияли, как раны, обнажая провода, что шипели, выбрасывая слабые искры. Его броня, некогда сияющая под солнцем Кибертрона, была теперь картой его мучений — вмятины на плечах, ожоги на бёдрах, пластина на груди, что треснула, как разбитое стекло. Его пальцы коснулись импланта на шее, и он отдёрнул руку, зашипев от отвращения, его оптика вспыхнула, как будто этот багровый свет был личным оскорблением. — Проклятые выродки… — пробормотал он, его голос был полным гнева, что тлел в нём, несмотря на слабость. Он знал, что Квинтессоны оставили его здесь не из милосердия — они ждали, что он сломается, но он не даст им этого удовольствия.

Змейк медленно поднялся на колени, его системы взвыли, выдавая новые ошибки, и он почувствовал, как ментальная усталость давит на него, как невидимый груз. Его память была фрагментирована — образы золотой трансформерши, её тёплый голос, Кибертрон под золотым небом мешались с багровыми кошмарами, что Квинтессоны вбили в его разум. Он закрыл оптику, пытаясь вспомнить — её лицо, её слова, что-то, что напомнило бы ему, кто он. Но воспоминания ускользали, как песок сквозь пальцы, и он зарычал, его кулак ударил по полу, оставив вмятину в конденсате. — Я всё ещё здесь, — прорычал он, его голос стал громче, отражаясь от стен, как вызов, брошенный в лицо его тюремщикам.

Он попытался встать, но его ноги подкосились, и он опёрся на стену, её гладкая поверхность была холодной, как сама безнадёжность. Его оптика сканировала камеру — багровое энергетическое поле мерцало в проёме, его свет был как насмешка над его слабостью, а стены, без швов, казались ближе, чем прежде, как будто камера сжималась, готовясь раздавить его.

— Орион… Камера Эха… — прошептал он, его голос дрогнул, но в нём была искра решимости. Эти слова были его оружием, его тайной, и он не позволит им угаснуть, даже если его тело и разум на грани.

Капля конденсата упала с потолка, её звук был резким, как игла, что вонзается в тишину, и Змейк вздрогнул, его оптика мигнула, улавливая её отражение — крошечную искру в этом мраке. Он смотрел на неё, и в этом отражении видел себя — израненного, слабого, но всё ещё живого. — Вы ошиблись, — пробормотал он, его голос был тише, но полным яда, что копился в нём. — Я не сломаюсь. — Его рука сжала кулак, его броня скрипнула, и он знал — каждая трещина, каждая ошибка в его системах была не поражением, а доказательством того, что он всё ещё борется. Он будет ждать, он будет помнить, и он найдёт путь — даже если этот путь вымощен болью.

Тьма камеры давила на Змейка, словно живое существо, обволакивая его холодными, липкими тенями. Энергетическое поле, багровое, как свежая рана, гудело низким, зловещим тоном, отражаясь в его потрескавшейся броне. Он стоял, прислонившись к стене, когтистая рука упиралась в шершавый металл, а капли конденсата срывались с потолка, падая на пол с резким, почти насмешливым звуком — кап-кап-кап. Каждая капля отражала его лицо: измождённое, с мигающей правой оптикой, где помехи плясали, как призраки прошлого, и левой, что горела слабым янтарным светом, цепляющимся за жизнь. Имплант на шее пульсировал тусклым багровым сиянием, словно отсчитывал последние мгновения его свободы.

Но в этой гнетущей тишине его разум горел. Слово "Орион" и фраза "Камера Эха" — обрывки, вырванные из хаоса сбоя, — кружились в его голове, как искры над угасающим костром. Что они значили? Были ли они ключом к спасению или очередной уловкой Квинтессонов, что дразнили его, как зверя в клетке? Змейк сжал кулак, когти впились в ладонь, и тонкая струйка энергона, ярко-голубая, как его утраченная надежда, скользнула по броне, оставляя за собой дымящийся след.

Он закрыл оптику, и в темноте его сознания вспыхнул образ — смутный, но пронзительный. Трансформер в красной броне, широкоплечий, с сенсорами, что сияли холодным синим светом, стоял на мосту под золотым небом Кибертрона. Его голос, твёрдый и вдохновляющий, эхом отдавался в памяти Змейка: "Мы можем построить мир, где свобода — не мечта, а реальность."

— Орион Пакс… — выдохнул Змейк, его голос дрогнул, словно металл, что трещит под ударом. Он знал это имя. Молодой лидер, чьи слова когда-то зажигали искры в сердцах, чья решимость была маяком в хаосе войны. Но как Орион связан с этим местом? Был ли он пленником, как и Змейк, или частью плана Квинтессонов? Мысль кольнула его, острая, как осколок стекла, и он открыл оптику, вперив взгляд в багровое поле. В его отражении янтарный огонь его левого глаза вспыхнул ярче, словно бросая вызов тьме.

— Камера Эха, — прошептал он, и его голос стал ниже, задумчивее, растворяясь в гуле поля. Это звучало как название — часть комплекса, где его держали. Может, лаборатория? Или устройство, что Квинтессоны использовали для своих экспериментов?

Его сенсоры сузились, улавливая каждую деталь: слабое дрожание поля, тонкий запах озона, скрип собственной брони. Он вспомнил обрывки разговоров стражей — слова о "нестабильности" и "аномалиях". Если Камера Эха была слабым звеном, это могло стать его шансом.

Змейк шагнул ближе к полю, его броня звякнула, отбрасывая эхо в пустоте камеры. Багровый свет окрасил его лицо, высвечивая трещины на тёмно-синей поверхности, где когда-то сияли гордые линии воина. Он вытянул руку, когти замерли в миллиметре от мерцающей преграды, и тонкая рябь пробежала по полю, как круги на воде.

— Это не ловушка, — прорычал он, его голос поднялся, отражаясь от стен с силой, что сотрясала тишину.

— Это мой выход. — Его оптика вспыхнула, янтарь смешался с багровым отблеском, и в этом свете он увидел себя — не сломленного пленника, а бойца, чья искра ещё горела, готовая разгореться в пламя.

Внезапно тишину разорвал звук — низкий, металлический скрежет за стеной. Змейк замер, его сенсоры напряглись, улавливая вибрацию. Кто-то приближался. Тень мелькнула в узком окне камеры — высокая фигура с острыми углами брони и горящими зелёными глазами. Квинтессон? Нет, это был другой трансформер, чья походка была тяжёлой, уверенной, но с едва заметной хромотой.

— Змейк, — голос был резким, как лезвие, с лёгким шипением, будто динамики давно не чистили. Фигура остановилась у поля, её силуэт искажался багровым светом.

— Ты всё ещё шепчешь имена в темноте? Или наконец сломался?

Змейк выпрямился, его когти сжались, а оптика сузилась, изучая пришельца. Броня гостя была чёрной, с потёртыми серебряными вставками, покрытая следами старых ран — глубокими царапинами и выжженными пятнами. Один из его плечевых шипов был сломан, а правая рука заканчивалась не кистью, а зазубренным клинком, что тускло поблёскивал в полумраке.

— Кто ты? — Змейк выплюнул слова, его голос был полон подозрения, но в нём дрожала искра любопытства.

— Ещё один пёс Квинтессонов?

Гость хмыкнул, звук был сухим, как треск ржавого металла.

— Меня зовут Коготь. И я не их пёс. Я такой же пленник, как ты. Только я давно перестал цепляться за призраков прошлого. — Его зелёные глаза сверкнули, и он кивнул на имплант Змейка.

— Вижу, они и тебя пометили. Скоро забудешь, кто ты есть.

Змейк стиснул зубы, его броня скрипнула от напряжения.

— Я не забуду. "Орион" — это не призрак. Это ключ.

Коготь наклонил голову, его клинок слегка дрогнул, отбрасывая блики на пол.

— Орион, говоришь? — Он помолчал, словно взвешивая слова, а затем шагнул ближе к полю, его голос стал тише, почти заговорщическим.

— Я слышал это имя. В их разговорах. Они боятся его. Но Камера Эха… — Он усмехнулся, обнажая острые зубы.

— Это не выход, Змейк. Это могила.

Змейк почувствовал, как его искра сжалась, но тут же вспыхнула с новой силой. Он ударил кулаком по стене, искры посыпались от удара, и багровый свет дрогнул. — Тогда почему ты здесь, Коготь? Чтобы пугать меня байками? Или у тебя есть что-то полезное?

Коготь прищурился, его глаза блеснули холодным огнём.

— Я здесь, потому что услышал твой рык через стены. Ты не сломался. Пока. — Он кивнул на поле.

— Камера Эха — это сердце их экспериментов. Если она нестабильна, как шепчутся стражи, то ты прав: это шанс. Но он сожжёт тебя, если ты не будешь готов.

Змейк посмотрел на него, его оптика горела смесью надежды и ярости.

— Я готов, — отрезал он, и его голос был твёрд, как клятва.

— Сожгу их всех, если придётся.

Коготь кивнул, медленно отступая в тень.

— Тогда держись за свой "Орион", Змейк. И молись, чтобы это была надежда, а не одержимость. — Его силуэт растворился во мраке, оставив лишь эхо шагов и слабый блеск клинка.

Змейк остался один, но теперь в нём пылал новый огонь. Он повернулся к полю, его когти скользнули по броне, оставляя царапины, а взгляд упёрся в отражение — израненное, но живое. "Орион" и "Камера Эха" были его нитью в лабиринте. И он найдёт выход — даже если этот путь будет вымощен кровью и пламенем.

Тишина в камере была тяжёлой, словно воздух сгустился, пропитанный запахом металла и электричества. Змейк замер, его высокая, угловатая фигура казалась высеченной из тьмы — тёмно-синяя броня, покрытая трещинами и подпалинами, тускло блестела в багровом свете энергетического поля. Его правая оптика мигала, как умирающая звезда, испуская слабые искры помех, а левая горела холодным янтарным огнём, выхватывая из мрака холодные стены его тюрьмы. Капли конденсата, словно слёзы этого места, дрожали на полу, отражая пульсацию поля — красного, живого, как артерия, что бьётся в теле чудовища.

Он затих, его дыхание — низкий механический гул — почти растворилось в тишине. Змейк прислушивался, его сенсоры напряглись до предела, улавливая малейшие изменения в окружающем мире. Гул машин, что прежде был лишь фоном, теперь звучал иначе — глубже, ближе, словно что-то огромное ворочалось в недрах комплекса, пробуждаясь от долгого сна. Его когтистая рука медленно коснулась стены, пальцы прошлись по её ледяной поверхности, и он ощутил, как слабая вибрация пробежала по его броне, отдаваясь в суставах, как предвестие бури.

— Они здесь, — прошептал он сам себе, его голос был хриплым, надломленным, но в нём звенела сталь. Он повернул голову, его оптика сузилась, вглядываясь в углы камеры. Тени там казались гуще, чем прежде, — не просто пятна мрака, а живые силуэты, что шевелились, наблюдая за ним. Они дрожали в багровом свете, словно рой призраков, что ждут момента, чтобы сомкнуться вокруг него. Имплант на шее Змейка запульсировал, его красный свет выдал всплеск адреналина, что пронёсся по его системам, и он стиснул зубы, подавляя нарастающую тревогу.

Снаружи камеры, за мерцающим полем, его фигура казалась неподвижной статуей — одинокий воин, окружённый невидимыми врагами. Броня скрипела при каждом движении, трещины на ней змеились, как шрамы, что рассказывают историю битв. Его длинный хвост, увенчанный шипами, лежал на полу, слегка подрагивая, словно готовый в любой момент хлестнуть по невидимому противнику.

— Что вам нужно? — прорычал он, шагнув к полю. Его отражение в красном сиянии было искажённым: лицо, покрытое царапинами, глаза, горящие вызовом, и губы, что кривились в гневе. Ответа не последовало, только гул стал громче, и тени в углах, казалось, придвинулись ближе, их очертания стали чётче, как будто кто-то — или что-то — решило наконец показаться.

Змейк резко остановился, его когти сжались в кулаки. В его сознании вспыхнули слова, что он вырвал из обрывков информации во время сбоя: Орион. Камера Эха. Они звенели в его голове, как колокола, что зовут к действию — или к гибели. Он вспомнил голос Когтя, хриплый и усталый: “Это не спасение, Змейк. Это конец.” Сомнение кольнуло его, как остриё ножа, но он отогнал его прочь.

— Ложь или правда, — пробормотал он, его голос дрогнул, но тут же окреп.

— Я узнаю сам.

Он закрыл оптику, позволяя темноте окутать его разум. В этой тишине перед его внутренним взором возникла она — золотая трансформерша, её сенсоры сияли, как далёкие звёзды, а голос был мягким, но твёрдым: “Ты сильнее, чем они думают.” Этот образ был его опорой, его светом в бесконечной ночи плена. Змейк открыл глаза, его взгляд стал острым, как лезвие.

— Я докажу это, — прошептал он, и в его словах была не только решимость, но и ярость, что кипела в нём, как расплавленный металл.

Гул машин внезапно усилился, пол под его ногами задрожал, и Змейк почувствовал, как воздух стал плотнее, пропитанный электрическим напряжением. Его сенсоры уловили шорох — не шаги, не дыхание, а что-то иное, словно тени за стенами ожили и зашептались между собой. Он резко повернулся, его оптика сканировала камеру, выхватывая из мрака лишь густеющий дым теней.

— Вы думаете, я слеп? — бросил он в пустоту, его голос был полон вызова, что эхом отозвался от стен. — Я вижу вас.

В углу тень дрогнула, и на долю секунды Змейк заметил их — глаза, багровые, как раскалённые угли, что смотрели прямо на него. Его искра сжалась от леденящего ужаса, но он не отступил. Его когти блеснули в свете поля, готовые рвать и крушить.

— Ну же, — прорычал он, его голос стал ниже, опаснее.

— Покажитесь, трусы!

Камера молчала, но напряжение в воздухе было осязаемым, как натянутая струна.

Змейк знал — эти невидимые стражи, кем бы они ни были, ждут его ошибки, его слабости. Но он не даст им этого. Его броня, израненная и покрытая шрамами, была его доспехом, его воля — его оружием. Он выпрямился, его оптика горела ярче, отражая багровый свет, и в этом сиянии был вызов — не сломленный, не угасающий, а живой, готовый вспыхнуть и уничтожить всё, что встанет на его пути.

Тьма камеры обволакивала всё, словно живое существо, поглощающее последние лучи надежды. Багровый свет энергетического поля, мерцающий, как дыхание хищника, бросал зловещие отблески на холодный металлический пол. И там, среди этой мрачной симфонии теней и стали, лежал Змейк — его некогда величественная тёмно-синяя броня теперь была изувечена: трещины зияли, словно раны, ожоги чернели, как следы забытых битв, а провода слабо искрили, будто умирающие звёзды. Его тело, разбитое и измождённое, казалось, вот-вот сдастся, но в глубине его груди, там, где текли последние капли энергона, горела искра — яркая, непокорная, словно факел, что бросает вызов ночи.

Правая оптика Змейка мигала помехами, выдавая лишь обрывки света, тогда как левая, тусклая, но неугасающая, сияла янтарным огнём — светом, в котором читалась не просто жизнь, а вызов. Его броня, покрытая шрамами, была как древний свиток, рассказывающий о его сражениях: вмятины на груди хранили память о сокрушительных ударах, трещины на плечах шептались о нечеловеческой выдержке, а дымящиеся обрывки проводов на шее, где пульсировал багровый имплант, казались предательскими нитями, что пытались задушить его волю. Но Змейк не поддавался. Его разум, хоть и терзаемый болью, цеплялся за обрывки воспоминаний — слова "Орион" и "Камера Эха", украденные из лап врага, были его сокровищем, его путеводной нитью в этом аду.

— Я не сломлен, — прохрипел он, и его голос, надтреснутый, как металл под молотом, всё же звенел стальной решимостью. Он лежал неподвижно, экономя энергию, но его взгляд, упрямый и острый, впился в багровое поле перед ним. Оно мерцало, словно живое, наблюдая за ним, но в его отражении Змейк видел не побеждённого пленника, а воина — израненного, ослабленного, но не сломленного. Его пальцы, покрытые царапинами и копотью, слабо сжались в кулак, словно подтверждая эту клятву самому себе.

В темноте его сознания вспыхнул образ — золотая трансформерша, её броня сияла, как расплавленное солнце, а сенсоры горели мягким светом звёзд. Её голос, тёплый и глубокий, прорезал хаос его мыслей:

— Ты сильнее их, Змейк. Ты всегда был сильнее.

Этот голос был его якорем, его маяком. Он видел её так ясно, будто она стояла рядом: изящные линии её корпуса, золотые пластины, что струились, как жидкий металл, и глаза — глубокие, сияющие, полные веры в него. Она была его воспоминанием о свободе, о том, за что он боролся. И он цеплялся за этот образ, как утопающий за соломинку, чувствуя, как её слова разжигают в нём огонь.

Камера гудела вокруг него — низкий, угрожающий звук энергетического поля смешивался с далёким лязгом металла где-то в недрах тюрьмы. Холод пола пробирал его до костей, но Змейк не дрожал. Он лежал, словно статуя, высеченная из боли и упрямства, и ждал. Его шанс придёт — он знал это так же точно, как знал, что его искра всё ещё горит. И когда этот момент настанет, он поднимется, даже если его тело будет кричать от боли, даже если каждая цепь в его системах порвётся. Он поднимется и вырвется, неся с собой бурю, что сметёт всё на своём пути.

Его оптика медленно открылась вновь, и багровый свет отразился в ней, как кровавый закат. Но за этим светом, в глубине его взгляда, сияла искра — не слепая надежда, не хрупкая мечта, а твёрдая, как алмаз, уверенность. Он был пленником, но его дух парил над этой клеткой, свободный и несгибаемый. Его дыхание, слабое и хриплое, вырывалось из повреждённых систем, но в каждом вдохе была жизнь, в каждом выдохе — обещание.

Финальный кадр застыл на его лице — крупный план, где каждая деталь кричала о его судьбе. Шрамы пересекали его металлическую кожу, как реки на древней карте, оптика горела тусклым, но неугасающим светом, а в её глубине отражался багровый отблеск поля. Но за этим отблеском, за этой маской боли и усталости, пылала искра непокорности — яркая, дерзкая, неукротимая. Он был разбит, но не побеждён. Он был в цепях, но не сломлен. И эта искра, этот огонь в его взгляде, была его молчаливым клятвопреступлением: он вернётся, и когда он вернётся, мир содрогнётся.