Не фантастические и тем более не твари и где они обитают (джен)

Глава 3. О рыбаках и рыбках.

Ярик разговаривал по вацапу с родителями:

— ...и их папа довез нас от родника, вместе с бутылками! А им сказал, чтобы они не ехали, чтобы на даче подождали, а сами дальше не ехали, а то тесно. А они знаешь что! Мы подъезжаем, мы с дедРувимом вылезаем из машины, а они из-за кустов такие: здравствуйте! Они, оказывается, взяли велики и на великах вперёд нас приехали. Ну кто они... я же вам говорил: Марат и Фаддей.

Неугомонные близнецы Марат и Фаддей, возрастом чуть постарше Давида и Ярика, обитали на даче ближе ко Второй остановке. Столь оригинальный набор имён объяснялся просто: близнецы были детьми союза не только интернационального, но и интер, так сказать, вкусового. Проще говоря, одного назвала мама-консерваторша, другого — папа любитель экзотики. Семья купила дачу только а этом году, и они сразу же плотно задружились с "внуками Розы Яковлевны".

— А Марата, случайно, не зовут Жан-Поль? — засмеялся с экрана папа Ярика.

— Нет, — удивился Ярик. — Их зовут Фред и Джордж. Только мы не знаем, кто из них кто. Потому что их не так зовут, одного Фред, другого Джордж, а сразу вместе — Фред и Джордж. И еще они не рыжие, но они говорят, что когда вырастут, то покрасятся. Пап, а почему его должны звать Жань-Поль?

— Да так, — папа махнул рукой. — Так, в голову просто пришло. У нас в школе в классе был один мальчик, Марат, и его все звали Жан-Поль.

Ярик расположился со своим телефоном за столом, используя вместо подставки кофейник с последними остатками компота.

Давид сидел под яблоней в кресле, смотрел в телефоне с наушниками "Золото Маккены" и время от времени охал, а то и вскакивал и наворачивал круги вокруг яблони, переживая перипетии сюжета. Он только недавно открыл эту опцию: что кресло, оказывается, можно вынести из дома на улицу и так читать или что-нибудь делать с удобством на свежем воздухе.

Дина где-то притихла. Видимо, готовила очередную коварную ловушку для наглых бледнолицых захватчиков ковбоев Дэвида и Айзека Селдона. Фира вчера вернулась обратно в город; у старшеклассников перерыва в учёбе нет даже в летние каникулы, а то бы ловушка с вероятностью 79% сработала раньше времени и дачу уже оглашали бы гневные вопли "да что ж это за ребёнок такой! Если про этого ребёнка написать фанфик, читатели не поверят, скажут, не бывает таких!".

-...и у них кот Василий, — продолжал рассказывать Ярик. — Мам, тут вообще столько собак! Какое-то собачье государство! Тут через три дачи живет вообще какая-то бешеная корги. Я когда на велике еду, всегда забываю , что надо посмотреть, у них там открыта калитка или закрыта, если открыта, надо объехать подальше. А я всегда забываю и еду, а эта бешеная корги выскакивает, лает и бежит за мной десять дач. А я так быстро ехать не могу, тут везде колдобины! Вот у тети Гали — у нее суперспокойная хаски. Ее, по-моему, вообще ничего никогда не волнует. Ты к калитке подходишь, она такая поднимает голову: "Кто вы... идете... ну и идите себе", — Ярик голосом и выражением лица в красках пытался изображать флегматичную хаски. — Вот у Марата с Фаддеем кот Василий — вот это котик. Ты к ним приходишь, и он такой, — Ярик снова изобразил пантомиму, — "Здравствуйте, гости дорогие, как вам у нас нравится, пожалуйста, прогуляйтесь по саду, все тут осмотрите... а я, пожалуй, пойду".

Давид печально вздохнул. Он хоть и смотрел кино в наушниках, но кое-какие обрывки разговора до него долетали, и он различил, что Ярик говорит о собаках.

Кузены, при своей нерушимой дружбе, имели непримиримо противоположные мнения по целому ряду жизненного принципиальных вопросов.

Давид предпочитал Звездный Путь, а Ярослав — Звёздные войны. Ярик любил гномов, а Давид — эльфов. И даже по поводу того, чего сколько класть в начинку в домашнюю пиццу на лаваше, они настолько не могли прийти к консенсусу, что в итоге ба делала пиццу секторально — поскольку Дина со своими предпочтениями тут же энергично вступала в спор.

Но самое главное несогласие между ними касалось вопроса собак и котов.

Давид мечтал о собаке. Мечтал давно, глубоко и страстно, и увы столь же безнадёжно, как мистер Спок о хотя бы сутках без нарушения логики. Мама на любые попытки заговорить о собаке категорически заявляла, что и речи быть не может, у нее на собак аллергия. И точка.

Папа подходил к вопросу с другой стороны. Он спрашивал:

— Я ты хорошо подумал, как эту собаку выводить?

— Я сам ее выводить буду, и кормить, и всё-всё делать сам! — горячо восклицал Давид, совершенно искренне и не кривя душой ни на йоту.

— Тут вопрос не столько кто, сколько когда, — уточнял папа.

Давид вешал нос. В течение учебного года большинство его дней проходило в таком режиме: утром папа отвозил его в школу, из школы его забирала ба и вела к себе домой, из дома в определённые дни недели вела в музыкалку и по мере надобности еще куда-либо, оттуда опять приводила к себе домой, где он и оставался до вечера. У ба он обедал, делал домашку, ужинал, у нее же строил из умной бумаги замок и рисовал фигурки кораблей для настолки, в которую они будут играть с Яриком на каникулах, и всё делал у нее часов до восьми где-то вечера, когда за ним приезжал папа и отвозил его наконец домой.

Очевидно, что ни одна собака столько вытерпеть без прогулки была не способна.

— Днём Миша может, — все равно не сдавался Давид. — Я с утра, а днём Миша.

— И таким образом вопрос опять возвращается к вопросу "кто". А у Миши ты спросил, хочет ли он выводить собаку?

Миша к собакам был равнодушен. Он был совершенно не против собаки в доме — но только если от него при этом ничего не потребуется. Миша мечтал о мотоцикле. Миша копил деньги на мотоцикл, искал для этого подработки, собирался идти учиться на права, как только закончит школу... а учитывая, что эту школу таки предстояло закончить, то бишь сдать ЕГЭ — легко можно понять, чем была занята Мишина голова, и оставалось ли в ней место для такой ерунды, как собаки.

И столь же понятно, что то обстоятельство, что в данном посёлке обитает много собак, Давидово сердце, в отличие от сердца Ярикова, только радовало. Особенности ему нравился хаски тети Гали — большой, меховой, голубоглазый красавец-пёс, невозмутимый, как майор Мак-Набс или как дедРувим. Особенно восхитительно было, что пса звали Джим. И нет, не в честь Собаки Качалова. Тетя Галя сама по секрету рассказала ребятам, что назвала щенка Джим, когда увидела, какие у него голубые глаза — совсем как у Криса Пайна.

А вот Ярик к собакам относился, мягко говоря, настороженно. Ярик мечтал о коте. Причём не абы каком — о толстом, мохнатом, ленивом коте, в идеале о светло-рыжем. Но шансы завести кота у него, увы, были примерно такие же, как у Давида с собакой — то есть стремились к нулю. Максимум, на что соглашались Яриковы родители — это на хомяка. Но какой смысл заводить хомяка, ведь если у вас есть хомяк — то кота не будет уже совершенно точно.

Размышления, равно как и разговор, были прерваны внезапным индейским боевым кличем, раздавшимся из кустов малины. И следом из малины высунулась Дерзкая Койота с куриным пером в кудрях и боевым индейским раскрасом по всем щекам. Судя по цветам и текстуре, на раскрас пошли ярославовы акварельные карандаши.

— Вы сидите тут, бледнолицие, и ничего не знаете! — возвестила она. — Вы все пропустили! Знаете, что вяхирь делает на сосне? Не знаете! — Дина выдержала интригующую паузу, наслаждаясь всеобщей заинтересованностью. — Он выламывает палки себе для гнезда!

В этот день, помимо проблем собак, вяхирей и всей прочей живности, ребенки были взбудоражены ещё одним известием, пришедшем от дедушки. Началось все с того, что дед с утра приступил к каким-то таинственным манипуляциям в сарае. Ясен пень, ребята мгновенно просекли, что дело пахнет интересным, и крутились вокруг него, канюча "ну дедуляяяя, ну скажи, ну что это будет??!!" и изнывая от любопытства. Но дед держался непоколебимо и неизменно отвечал "придет время — узнаете".

Как логически предположил Давид, эта таинственная деятельность была как-то связана с таинственными переговорами, которые дедушка с бабушкой вели последние несколько дней, стараясь избегать детских ушей.

Разумеется, Давид был совершенно прав. И разговоры эти на самом деле сводились к одному: "надо как-то занять ребёнков, чтобы они не шлялись опять Бог весть где одни без присмотра, надо, чтобы шлялись они под присмотром".

И вот наконец время пришло. Дедушка разложил на земле длинный продолговатый свёрток, запакованный в пыльный зеленый брезент. Все дыхание затаили.

— Мы с вами, — начал дед, с неспешной аккуратностью раскрывая брезент, — пойдём на рыбалку на озеро.

В свёртке обнаружились разобранные удочки, на вид старше всех детей вместе взятых, но, как оказалось, полностью в рабочем состоянии.

Пацаны от восторга немедленно исполнили некий воинственный танец. Но потом приуныли.

— Это надо будет в четыре утра вставать? — без энтузиазма уточнил Давид.

— Нет, — дедушка улыбнулся. — Мы вечером пойдем, будем удить на закате. На рассвете тоже можно, но тогда в четыре утра вставать будет поздновато, в четыре уже давно с удочками сидеть надо.

— Урррра!

Надо сказать, переговоры шли так долго потому, что дедушка несколько опасался реакции младшей ребенки.

Пару лет назад дядя Яша (Яков Рувимович), общий дядя Давида и Дины, придумал взять всех четверых племянников на выходные на турбазу с купанием в пруду, шашлыками и рыбалкой. И вот последний пункт и вызвал бурное негодование Дины.

— Вот вы подумайте! — уперев руи в боки, гневно высказывала она маме, дяде Яше и прочим взрослым. — А вот если бы мы с Давидом куда-то делись? Вот так вышли погулять — и исчезли, все, с концами! Вот каково бы вам тогда было? А теперь подумайте, каково будет рыбкам-родителям?

Скандал ребенка закатила первостатейный. И хотя на турбазу все-таки поехала ради купания и шашлыков, но пилила старших всю дорогу туда, провожала укоризнеными взорами каждое движение, связанное с рыбалкой, есть пойманную рыбу (а ее там пожарили на решетке, не абы что!) категорически отказалась и вообще перешла на вегетарианство. На целую аж неделю! На больше ее не хватило, любовь к колбасе таки пересилила.

Вот почему взрослые, опасаясь повторения инцидента, довольно долго искали другие варианты. Но как оказалось — ничего не случилось. Дина, благополучно позабыв свои взгляды дошкольной давности, в восторге исполнила воинственный танец даже лучше мальчишек. Потому что что бледнолицые смыслят в таких вещах!

Итак, большую часть этого дня ребенки, за вычетом небольших отвлечений на такие вещи, как золото Маккены, вяхири и прочее в том же духе, жили в предвкушении рыбалки и обсуждении всевозможных деталей.

А когда червей будем копать? А где их копать? А мы вообще на червяков будем ловить? А обязательно на них? Может, на что-нибудь другое можно? А какую там можно поймать рыбу? А она большая? А что мы из этой рыбы сделаем? Может, уху? Бааа, а ты можешь сделать уху на костре? А купаться там будет можно? А почему нельзя? А мы на лодке поедем? Ну откуда-откуда, не знаю, у дедули спроси, если у него удочки есть, может, у него и лодка есть? А куда мы поедем? А на чем поедем?

Последний вопрос представлялся всем наиболее актуальным. Ближайший, он же единственный водоём в окрестностях (если не считать болота и родника, откуда берут питьевую воду, но уж там-то рыб точно не водилось нисколько) — это было то озеро, мимо которого они проезжали, когда случайно уехали не в ту сторону. Но оно было далеко, пешком идти — это уже сейчас выходить, чтобы добраться к закату!

Не то чтобы у дедушки не было машины... У него был Драндулет! Драндулет был насыщенно-желтого цвета, точно желток у деревенских яиц, которые они покупали у тети Нади с Четвёртой дачной, и такой старый, что он был еще даже Жигули, а не Лада. При этом, в целом, он был вполне себе на ходу, но... Но дело в том, что не очень на ходу был водитель. У дедушки было плохое зрение, а за последнее время оно еще заметно ухудшилось. Так что он теперь опасался ездить в сумерках, опасался ездить в плохую погоду, опасался ездить по трассе, где без конца снуют туда-сюда фуры... Поэтому Драндулет, приехавший на дачу в начале сезона, когда еще на дорогах не миллион народу, большую часть времени отдыхал под кустом ирги. Даже когда семейство выбиралось на пару дней в город — помыться и сделать насущные городские дела, ездили всегда на маршрутке, ну или кто-нибудь из омашиненных родственников отвозил. По существу, единственное место, куда ездил Драндулет — это в магазин за продуктами.

В текущем десятилетии дачный посёлок, оживлённый в советское время, затем переживший периоды тотального разграбления, упадка и длительного запустения (гомеостаза, как посмеивался Яриков папа), когда в нем еле-еле теплилась дачная жизнь, ныне переживал свой ренессанс и близился к полному процветанию. Одной из примет этого возрождение стало открытие на Второй дачной маленького магазинчика. Там продавался хлеб (причём совершенно свежий, из частной пекарни, а не с хлебозавода), минеральная вода, доширак, влажные салфетки, перчатки, средство от комаров и прочие нужные в дачном быту прибамбасы.

Это было прекрасно, но всё-таки чтобы затариться нормальными продуктами на всё семейство, требовалось ехать в город — там, как раз на самом повороте, за базой автомобильных запчастей, невидимый с трассы, и приютился самый обычный городской сетевой магазин. Вот туда, обходными путями по грунтовке, чтобы не выезжать на трассу где фуры, дедушка и ездил на Драндулете примерно раз в неделю запасать провиант. И, в сущности, всё.

Так вот. Ехать до озера, если они не ошибались насчет водоема, было по тёмному по крайней мере обратно, и уж точно по трассе и туда, и назад. Значит, не Драндулет. Тогда что? Или, как выдвинула свою версию Дина — кто?

Встал и не менее актуальный вопрос: а что будет тому, кто поймает больше всех рыб? Рыбалку без элемента состязательности не признавал никто из троих.

— Кто больше всех поймает — тому шестую полоску от шоколадки, — внесла предложение Дина.

Дело в том, что когда дети жили на даче, каждый раз в вечернему чаю ба доставала "сюрприз". Дедушка в своих поездках за провиантом закупал несколько шоколадок, каких придётся — а именно какие будут по акции. Собственно, в этом и заключался сюрприз: шоколадки каждый раз были разные, и дедушка прятал их в холодильнике так надежно, что случайно увидеть не было ни малейшей возможности. А нарочно дети добросовестно не пытались смотреть. Иначе ж не интересно!

Шоколадку всегда поровну делили на всех, детей и взрослых, сколько бы их ни собралось. Со стола убирали сковородку, подчищенную насколько возможно, но ещё пахнущую жареной картошкой или макаронами с говяжьей тушёнкой, водружали чайник и стаканы с подстаканниками (дети любили рассматривать эти чеканые подстаканники, с Кремлёвским башнями, или с силуэтом поезда и загадочными буквами МПС), банку с молоком... И долго-долго, без спешки, в молочных сгустившихся сумерках пили беловатый молочный чай с шоколадкой.

Но в этот раз получилось так, что пакет с продуктами прорвался на боку, и в эту прореху высунулся угол в коричневой обертке, которую глазастая Динка идентифицировала как с вероятностью 80% Россия Кофе с Молоком. А это значило... Правильно, это означало, что такая шоколадка делится в длину ровно на шесть частей по клеточкам, а их-то, после отъезда Фиры, теперь пятеро!

Наконец пришло время для червяков. Точнее, червей.

— Червяки — это в малине, — с выражением недовольства на лице объяснял кузине Давид. — А дождевые, на которые рыбу ловить — это ЧЕРВИ!

Будущая наживка копошилась в чисто отмытой банке из-под тушенки. И, честно сказать, не так чтобы Давид находил этих существ воплощением милоты. Но нельзя же сплоховать перед девчонкой!

Ибо Динка брать червяков руками категорически отказалась. И по такому случаю даже внезапно вспомнила, что она девочка.

Ба насовала ребенкам с собой кофт с рукавами, бутербродов с колбасой и пшикалок от комаров, приговаривая:

— Ничего-ничего, еще неизвестно, сколько вы там проторчите, это сейчас жарко, а вот солнце зайдёт — и еще очень рады будете, что взяли!

Дедушка вывел из теплицы старый велосипед.

Собственно, велосипедов на данный момент на даче имелось три. Два подростковых, на которых гоняли Давид и Ярик, ну или другие дети подходящего роста, когда там бывали, и один взрослый. Велосипед был старый, еще советский, здоровенный, тяжёлый, с намертво приваренным потёртым, как в песне про мушкетеров, седлом (в свое время сломалось — и починить смогли вот только так) и намотанными на спицы тоненькими разноцветными проволочками, которые дети постепенно подтыривали для своих нужд, но проволочки удивительным образом все еще не кончались. Этот велосипед был почти всем велик и потому очень редко использовался, он и взрослым-то не всем подходил. Хранился он в теплице, в ее первом отделении, где лейки лежат, поскольку больше никуда не умещался.

Вот так неожиданно разрешилась транспортная проблема. Дедушка сказал Дине:

— А у тебя будет самая ответственная задача. Ты поедешь на багажнике и повезёшь удочки и наживку.

Дина лихо гоняла по городу на своем желтом самокате, которому даже дала имя, как боевому коню, а вот велопипедов не признавала принципиально и соглашалась пользоваться этим транспортом исключительно в качестве пассажира. И удочки она, конечно, с гордостью была готова везти. Но вот насчет червяков...

Она сначала потребовала, чтобы банку закрыли: а то вдруг червяки выпрыгнут! А кто может поручиться, что они не прыгают? Про австралийских змей тоже сначала не знали, что они прыгают — а оказывается, они еще как, аж летают! Потом вопросила, и как ей предполагается держаться, если в одной руке у нее удочки, а в другой червяки? Это пока их копали, были черви, потому что есть выражение "копать червей", и вообще, это в картах черви, а эти — червяки, и не докажете обратного!

А итоге банку с червя(ка)ми прикрутили к багажнику Ярикова велосипеда, и все наконец отправились в путь.

Буйная корги, высунув нос под калитку, предпочла не связываться с целой кавалькадой и ограничилась возмущенным лаем. Три пары колёс бойко крутились, подскакивая на ухабах, мелькали по сторонам синий цикорий и пышно расцветший лопух — как он, оказывается, богато цветёт, впору в вазу ставить, и не подумаешь, что обычный репей, высокие мальвы, усаженные сухими дисками с семенами, а кое-где, изредка — вдруг последние, еще не отцветшие, темно-розовые цветки.

Показался и остался позади прелестный домик, точно из детской книжки: ярко-розовый, расписанный белыми голубями, с крохотным палисадничком, полным пестрых цветов — и не подумаешь, что такие бывают на самом деле!

И снова, и еще снова открывались и уходили назад чужие дачи, то заброшеннве и заросшие бурьяном, березами и диким виноградом, то обжитые и обихоженные, то деревянные, то кирпичные, одна даже бревенчатая, точно в деревне, а другая — ну вылитая ставкирка, высокая, из вертикальных некрашеных досок. Дорога была незнакомая, она петляла среди участков, то шла по наезженной, довольно широкой почти что дороге, то сужалась, превращаясь в тропинку, в паре мест и вовсе пришлось спешиться и повести велики в поводу. И вдруг — дети думали, что еще ехать и ехать, и тут! — вывернула из-за кустов и обнаружилось, что озеро вот оно! Тут!

— Как красиво! — выдохнула Дина.

Озеро лежало — огромное, точно одно из Великих озёр, окаймленное сочно-зеленой острой осокой и серебристыми ивами. По двум берегам, вдали, с одной стороны к воде подступали вплотную разноцветные дачи, а по другому — темно-зелеными мысами выступали поля камышей, обманчиво прикидываясь для путников твёрдой землёй.

Далеко-далеко, за водой, скорее угадывалась чем виднелась, тонкая нитка дороги, и идущие по ней фуры, казалось, не едут, а плывут по воде. А еще дальше, уже за дорогой — раскинулось еще одно озеро, а за ним — белел на холмах город, немножко похожий на Гондор и немножко — на Виннипег.

Низкое солнце пустило по глади воды бесконечные блики, а в светлом небе над городом невесомые перистые облака уже начали чуть розоветь от заката, и оттого город под ними — тоже, еще слабо-слабо, еще чуть заметно, порозовел и зазолотился.

Белая птица промчалась над водой и, сделав круг, исчезла вдали — прочь от заката.

— Чайка, чайка! — закричал самый глазастый — Ярик. -У нас тут что — чайки водятся, как в Санкт-Петербурге?

Рыбаки расположились в прогале между большой старой ивой, корявой, причудливо-кривой, спустивший свои длинные ветки до самой воды (Давиду даже вспомнился Старец Ива, так что он благоразумно выбрал себе место подальше от дерева — конечно, это просто литература, ничего больше, но все-таки он-то как раз ростом с крупного хоббита, а взрослого если что дерево точно не зажуёт, взрослый туда не уместится) и кустами, которых никто не знал по названию. Берег здесь был невысокий, около метра от силы, но достаточно круто уходил вниз, желтея открытой землей с несколькими жидкими кустиками травы, и зарос (там, где еще не уходил вниз) такой же травой, жидкой, с заметными проплешинами, да ещё и частично посохшей, частично вытоптанной, так что сидеть на земле оказалось довольно жёстко. В идеале, конечно, рыбакам положены складные стульчики, но таковых в хозяйстве у них не водилось, так что пришлось обойтись подстилками для сидения. И вот тут-то и пригодились те самые кофты; в комплекте с подстилками получилось очень даже прилично, главное, чтобы пуговицы не попадали под пятую точку тела.

Затем началась суета с распаковкой удочек и приведением их в рабочее состояние, затем — еще большая суета с насаживанием наживки. Ярик бесстрашно проделал все необходимые манипуляции, и его поплавок, чуть покачавшись, благополучно застыл в неподвижности рядом с дедРувимовым. Дедушка хотел помочь с этим делом Дине, чтобы той не брать червяка руками, раз уж ей это так не нравится, но та внезапно заявила, что вообще не собирается ловить рыбу на червяков. Почему нельзя на что-нибудь другое? Например на хлеб, у них де есть с собой хлеб.

— Окуней не хлеб не ловят, — объяснил дедушка. — Это бесполезно, они не будут клевать, окунь же хищник.

— Тогда на колбасу, — не сдалась Дина. — И вообще, почему вы думаете, что не клюнет на хлеб? То, что их не ловят, еще не значит, что они не ловятся! Никто же раньше не пробовал — а они, может, и ловятся!

В итоге она самолично накатала из хлеба маленьких шариков, самолично насадила один из них на крючок и закинула удочку — аж со свистом, так лихо. Ансамбль Игоря Моисеева обзавидовался бы.

Давиду дедушка предусмотрительно все же помог справиться с наживкой. Что Давида очень порадовало. Честно сказать, мысль протыкать живого червя острым железным крючком его не так чтобы грела. А уж закинул он удочку сам, этому он еще в прошлый раз научился.

Четыре поплавка стояли в серо-зеленой воде вертикально, и теперь оставалось только ждать.

Ах да, колбасу пришлось сразу съесть. Потому что какой смысл хранить ее дальше а пакете без хлеба?

Тишина стояла над озером.

Давиду подумалось, что это как будто начало какой-то книги: "Тишина стояла над озером". Тихий косой свет, и на воду словно бы была накинута переливчатая золотистая сетка...

— Дедуля, а это у меня клюет?

Поплавок Динкиной удочки определенно покачивался.

— Да! — дед с удивлением поднялся к ней. — Подсекай... давай я помогу... вот так. Есть!

Дина с гордостью подхватила свою добычу. На крючке у нее трепыхалась серебристая рыбка величиной где-то с палец.

— Ну вот, а что я вам говорила! — торжествовала Дина, размахивая своей добычей. — А вы — не ловится, не ловится! Еще как ловится!

— Это, кажется, синтяйчик, — пояснил дедушка. — Пожалуйста, давай положим его в ведро, пока ты на тот же крючок не поймалась.

— Но это же рыба? Рыба! — ревниво оберегала свой успех Дина. — Значит, считается. Каждая рыба считается за одну! Итого один-ноль-ноль-ноль в мою пользу.

-Это считается за одного... — проворчал Ярик, не отрывая взгляда от своего поплавка.

Следующая поклевка ожидаемо случилась у дедушки. И уж он-то добыл настоящего окунька: размером с ладонь, красивого, с отливающими зеленью гладко-чешуйчатыми боками, полосатого, точно тигр, и с ярко-красными плавниками.

Дина, попытавшись потрогать обманчиво-крохотные зубы и убедившись, что это плохая идея, провозгласила, что это микро-мегалодон. Пацаны немедленно завозражили. Причём Давид — что не микро, а нано, а Ярик — что мегалодон это по сути акула, а следовательно — хрящевая рыба, а окунь — рыба костлявая. Дина парировала, что не костлявая, а костистая.

Подключившийся к дискуссии дедушка сказал, что если речь о зоологической классификации — тогда костная. Ярик сказал, что он так и сказал, только правильное слово забыл. Дина, экспрессивно жестикулируя, принялась доказывать, что ничего ты не так сказал...

Не исключено, что они таки распугали всю рыбу. Рыба в этом озере была нецивилизованная и наивная, не привыкшая к научным дискуссиям, не то что в озере Танганьика, где даже рыбы наслушались Ливингстона и Стэнли. Не иначе с непривычки подумали фиг знает что и попряталась с перепугу! Конечно, возможно и то, что дело было вовсе не в этом, но факт остается фактом: рыба клевать не желала. Динка с досады слопала почти всю наживку (понятно, не червяков!), но время шло, а в поплавках ничего не менялось даже после того, как спор постепенно сам собою утих, на озере восстановилось спокойствие и почти что безмолвие.

Тихо было. Никто из рыбаков, насытившись спорами, уже не болтал, только изредка перекидывались короткими негромкими фразами. Залаяла где-то на дачах собака — далеко и оттого глухо, как в вату. Тонко зудели над водой комары — вечерело, к берегу потянуло свежестью, пока еще приятной после дневного жара, пахнущей озерной водою и камышами, и проснувшиеся комары вились над водой редкой стаей из черных расплывчатых точек, точно темные звезды в галактическом диске.

Откуда-то на воде обнаружилась лодочка, а потом и другая. Когда они успели приплыть, и откуда — никто почему-то не обратил внимания, а потом вдруг хоп — и качаются на воде. В той, что поближе, даже можно было разглядеть рыбака, дяденьку с бородой, как у Хемингуэя и камуфляжной панаме. А на дальней — только два силуэта, побольше один, а другой маленький. Давиду отчего-то лениво подумалось: интересно, кто эти рыбаки? Папа с ребёнком? Или, может, дедушка с внуком? Интересно, а как у них идет дело?

За спиной, где-то тоже на дачах, на дереве, время от времени принимались переговариваться пара вяхирей: "Бу-тыл-ку! Бу-тыл-ку!" — "Ка-ку-ю?".

Комары стали наглее и звонче, и в мелодию вечера начали все чаще вплетаться хлопки. Облака уже розовели вовсю, самым нежным и вместе с тем ярком облачным цветом, и озёрная гладь тоже впитала этот розовый цвет.

— Можно я пройдусь прогуляюсь вокруг? — Давид поднялся на ноги. Сидеть бесполезно ему решительно надоело. — Посмотрю, что тут есть интересного.

— Только далеко не уходи, не дальше изгороди, — сказал дедушка.

— Хорошо! Только если у меня будет клевать, вы меня обязательно позовите! Ладно?

Берег в обе стороны выглядел приблизительно одинаково: полосы ив и кустов, а между ними — участки открытого берега, точно открытые двери к воде. Давид прошёлся в сторону ближе к закату, заглядывая в каждую дверь: а как озеро смотрится с этого места? Порассматривал ветки. Ветки у ив были тонкие-тонкие, не удивительно, что даже листья их вниз тянут, и густо-желтые, цветом, как акварельный карандаш цвета охра. А какая именно охра, Давид никак запомнить не мог, хотя на карандашах и было написано.

На узких перистых листьях, на самых больших из них, обнаружились странные круглые утолщения, похожие... Давид долго думал, на что, и решил, что если их выковырять из листа, то больше всего на игрушечные яблоки, для кукольного кафе. Интересно было, что же это такое. Может, там чьи-нибудь личинки живут? Он попробовал расковырять ногтями одно из яблок, чтобы посмотреть, что внутри, но ничего из этого не получилось.

Наконец он решил, что отошел достаточно далеко и рыбу отсюда уже не распугает, и можно попробовать попускать блинчики.

Камни для этого дела, всем известно, требуются плоские, округлой формы и довольно большого размера. К Давидову огорчению, здесь, на озере, все в порядке было только с первым пунктом. Плоских камешков под ногами валялось сколько угодно, но сплошь мелкие и угловатые. Они весело булькали, приземляясь на воду, и распускали вокруг широкие ровные круги, но блинчики печь решительно не хотели. Скажем так: не больше, чем мама в девять вечера, когда ребенка уже покормили ужином у бабушки.

Камушки были разные, темно-серые — обычные, как везде, а вот бежевые, которые самые плоские и которых попадалось больше всего — бархатистые, неожиданно приятные на ощупь, оставляющие на пальцах тонкую пыль. Любопытно... Давид уже нарочно потер камень в пальцах. А если это?.. До воды тянуться было далеко и непонятно как, так что он поплевал на руки, в самом буквальном смысле, и пожмякал в ладони камень как следует. Бывшая пыль охотно размазалась по ладони. Точно! Глина это была, вот это что. Глина ссохлась в такие вот маленькие камушки.

Это открывало заманчивые перспективы. Ее же можно будет тогда размочить в воде и что-нибудь из нее лепить! А потом можно будет даже обжечь на костре и раскрасить красками.

Давид шустро принялся набивать карманы своих шорт бежевыми камнями.

Интересно, а если... Новая мысль пришла ему в голову. А может, тут имеется где-нибудь и совсем настоящая глина, не в виде камней, а как на мастер-классах? Из нее лепить будет гораздо проще! Берега-то жёлтые наверняка не просто так.

Окрыленный этой идеей, Давид принялся методично обследовать все спуски к воде, высматривая, что там такое снаружи. Четвертое по счёту место показалось ему перспективным. Там, среди желтовато-сероватой земли с клочками тощей травы явно просматривалось одно гораздо более желтое пятно, причем на вид влажное — значит, накопать глины можно будет прямо руками. Главное, как теперь до нее добраться. Берег тут был не выше среднего уровня, но довольно крутой, и жёлтое пятно ближе к воде, оттого, наверно, и влажное. Если лечь на живот, например, то все равно не выйдет до него дотянуться. Но тут из земли выступали древесные корни, и один из них даже довольно большой, примерно горизонтальный, и толщиной немного меньше каната в школе в спортзале — того, который потоньше. Если попробовать спуститься по этим корням, то как раз, если встать ногами на толстый и там присесть, то до глины достанешь.

Давид предусмотрительно снял сандали, чтобы было удобнее лезть по корням, и нарвал широких листов мать-и-мачехи, чтобы было куда завернуть добытую глину. Листья он сунул за пазуху, предварительно запихав майку в шорты — карманы были заполнены под завязку, ни один листик не влезет.

Корни оказались на ощупь теплые, еще полные дневного июльского солнца. Кое-как развернувшись, Давид присел на корточки и, свободной рукой держась за корень, попытался дотянуться до глины. Дотянуться получилось, но только кончиками пальцев, как следует зачерпнуть глины в ладонь не получалось никак. Вот чуть пониже бы... Если б еще спуститься... Ну, в принципе, там ниже есть что-то типа кочек, если попробовать спустить ноги и на этот большой корень присесть, как на лавку, может, что-нибудь и получится.

Давид осторожно спустил вниз одну ногу, пытаясь нащупать травяной кустик на кочке. Получилось. Теперь вторую... Нога заскользила, Давид попытался как-то удержаться, но бесполезно — съехав по глинистому склону, он шумно бултыхнулся в воду.

Не так чтобы случилось прям бедствие-бедствие. Придя в себя от неожиданности нащупав ногами твердое дно, Давид обнаружил, что глубины тут от силы по пояс, дно скользовато, но в целом нормально, во всяком случае там, где он стоит, и вода совсем не холодная. Так что в целом только штаны намочились и майка почти до верху, но это-то ничего страшного.

— Да что ж за... нелогичные кочки! — в сердцах высказался он.

Насчёт плохих слов в семействе Самойловых-Гольдштейнов повелось так: только вырвется — непременно нарвёшься на длинную, нудную, эмоциональную лекцию ба, что дескать, мы все понимаем, что бранная лексика — это неотъемлемая часть всякого языка, ну а задница — неотъемлемая часть тела, но мы же ее окружающим не демонстрируем.

Проблема была в другом. Точней, две проблемы. Первая: как обратно вылазить, и до того скользкий склон теперь стал еще более скользким, а учитывая, что скользкие будут еще и ноги... И вторая: от сотрясения очки слетели у него с носа и тоже булькнулись в воду.

И вот это было в двести раз хуже. Без очков через воду очки было не разглядеть. Да и в очках бы навряд ли, во взбаламученной ногами воде. Чтобы искать наощупь — это ж с головой окунуть придётся, иначе никак не дотянешься. А без очков хана! (Хана — это не бранное слово, это по-японски цветочек!). Давид попробовал, держась одной рукой за корень, что еще раз не окунуться, пошарить по дну ногой...

И тут из-за кустов показались бегущие к нему Дина и дедушка.

Дина резко затормозила и уперла руки в боки.

— Молодой человек, чем это вы занимаетесь?! Дедушка же сказал: купаться нельзя потому что вода недостаточно чистая!

— Где твоя логика? — пропыхтел Давид, с трудом удерживаясь на дне на одной ноге. — Если бы я купался, то я бы, уж, наверное, майку снял!

По счастью, у деда с логикой все было в порядке. Так что он попросту, без лишних слов, распорядился: "Стой на месте, сейчас тебя выну", — вылез из дачных штанов, спустился в воду, что с его ростом не составляло проблем, и подсадил Давида наверх.

— Стой, погоди! — завопил тот, потому что...

Стороннему наблюдателю, в качестве которого выступила Дина, представилось удивительное зрелище: постепенно появляющийся из воды дригающий ногами пацан, одной ногой пытающийся удержать что-то, покрытое глиной и водорослями.

— Так вот зачем, когда меня в садике водили лечиться от плоскостопия, там учили брать предметы ногами! — удовлетворённо заключил Давид, когда все наконец оказались на твёрдой земле, а очки — в руках у законного владельца. — Как раз на такой случай, если придется очки из воды вытаскивать.

И в этот момент раздался крик Ярика:

— Есть! Поймал! Рыбу поймал!

Ясен пень, на этом рыбалка на сегодня и закончилась. Хорошо, что бабушка предусмотрительно сунула им кофты: Давиду удалось поменять на сухое хотя бы верхнюю часть твоего туалета. Нижняя была в состоянии довольно плачевном: мало того, что мокрая насквозь, так шорты еще и все изгваздались в глине, как снаружи, так и изнутри — из карманов. Можно было бы, конечно, завязать рубашку вокруг талии, но ведь ехать обратно предстояло на велосипеде!

А вот глины все же набрали. Дедушка, узнав в чем суть дела, нагреб ее весьма приличный объем. Теперь, обёрнутая для сохранности в мокрые листья, глина, в пакете из-под бутербродов, была надежно закреплена на багажнике, и всю обратную дорогу ребята активно обсуждали, кто что из нее собирается лепить. Дина разрывалась между кукольной посудой и маленькими лошадками, чтоб потом их можно было купать. Ярик уже разработал грандиозный план с основою для деревни эвоков, деревья будут из веток, основание будет из глины, и деревья в эту глину воткнуты, как будто они растут, и на дереве тоже основа дома из глины, а сами дома из маленьких палочек, еще бы лучше из спичек, но спички ба же не разрешит взять, а сами эвоки тоже будут глиняные, и надо в лапах сделать дырки, чтобы они могли копье держать. Давид уже сразу решил, что будет лепить звездолёт, и время от времени напоминал, что вообще-то это он эту глину нашёл. На что Дина немедленно называла его мокроштанной командой.

Таким макаром они доехали до своей дачи — уже заметно смеркалось, и закат горел за деревьями, точно жидкое золото — и Дина еще издали закричала:

— Бааа! Мы приехали! Мы с рыбой!

И только тогда уже сообразила, что сейчас ба кааак все увидит, и ой что будет!

И ба действительно — УВИДЕЛА.

— Давидик, деточка, чем ты занимался? — ба всплеснула руками, разглядев плачевное состояние штанов, а так же велосипеда; Давид с него только что слез, и на седле отчетливо виднелись размазанные желто-бежевые следы глины. — В Африке есть такое племя, которое обмазывает себя глиной для красоты. Ты что же, эмигрировать в Африку собрался, а пока тренируешься?

— Ба, ну посмотри на рыбу! Это Динка первая поймала! А зато Ярик самую большую! Ба, а можно ее пожарить? — Ярик с Диной честно попытались переключить бабушкино внимание на улов, но это было не проще, чем убедить Тома Остина идти в Австралию вместо Новой Зеландии.

— У нас и так на обед жареная рыба, — отмахнулась бабушка. — Давид, живо мыться! И одежду брось в стирку. Да не клади в пакет, куда такую грязь совать! — возмутилась она, хотя Давид и не успел еще ничего никуда сунуть. Хотя хотел, да. Ба же сама сказала — брось в стирку! — Повесь там на перила. И живо в душ! И покажи мне свои ноги. Ты точно ни на что не напоролся? Бог его знает, что там на дне торчит!

У Давида просто не оставалось выбора. Впрочем, сегодня он оказался в самом выигрышном положении из всех. Можно сказать, благодаря глине вытянул счастливый билет!

Для всех без исключения ребенков вечернее мытье было самым нелюбимым из всех дачных дел, хуже прополки. Мытье это заключалось в летнем душе, жестяном тазике середины двадцатого века и энном количестве чайников накипяченной воды, сколько понадобится, столько и накипятят. Лучше всего, конечно, было тому, кто шёл мыться первым: ему доставалась нагретая солнцем вода (если нагрелась и еще не успела остыть), а вот следующим предстояло корячиться. А что еще обиднее — после мытья нужно было одеваться в вечернюю одежду и уже нельзя гоняться где ни попадя и везде лазить, чтобы опять не испачкаться! А еще полвечера впереди!

За мытьём Давид пропустил всю дискуссию по поводу рыбы и успел только к ее концу. Ба вышла из дому с большой чугунной сковородкой, еще не отчищенной от камбалы (жареная, она уже разложена была по тарелкам вместе с зелеными огурцами и ярко-алыми помидорами) и сказала:

— Ну вот, это сковородка. И сколько там у вас рыбы?

Ярик поднял пластиковое ведёрко.

Увы, даже и не надо было примерять. Две маленькие рыбки и одна крошечная выглядели так жалко по сравнению с огромной сковородой, что класть их туда даже и смысла не было.

— А что с ними тогда делать? Ну не выбрасывать же в помойку... Мы же их ловили! — обиженно протянула Дина.

— У меня есть идея! — провозгласил Давид. Эта мысль пришла ему в голову только что и показалась очень логичной.

— Все идеи только после ужина, — сказала ба. — Вы же должны после рыбалки поесть жареной рыбы!

Как сказано по похожему поводу в "Томе Сойере", Дина хорошо запомнила это высказывание, голод и свежий воздух — лучшая приправа для рыбы. Камбала в три детских рта и два взрослых улетела мгновенно, и овощи от нее только самую малость отстали. Пока поужинали, пока то, пока се — из дома ребята вместе с бабушкой вышли уже почти в темноте. Впрочем, кого это может смутить в наше время, когда уже изобретены телефоны с фонариками. У тети Гали над крыльцом горел плоский белый фонарь, и мошки вились под ним, точно у них была дискотека.

-Тетя Галяаааа! — закричал еще издали Давид.

— Галочка, ты дома? — сдержанно позвала Роза Яковлевна, остановившись у калитки.

— Я раньше, когда маленькая была, — сказала Дина, — когда говорят "делают для галочки", всегда думала, что это значит делают это для тети Гали.

Серо-белый Джим, слабо различимымый в ночной темноте, лениво поднял голову и сообщил:

— Гав.

Тетя Галя вышла на крыльцо, вытирая руки полотенцем в цветочек.

— А, Роза Яковлевна, ребята! Добрый вечер.

— Тетя Галя, Тетя Галя,- затараторил Давид, — а ваш Джим свежую рыбу будет есть?

— Хаски едят рыбу, их на севере рыбой и кормят, юкола из рыбы и делается, — на всякий случай сказала Дина.

Ярик благоразумно помалкивал.

— Ну не знаю... — задумалась тетя Галя.

— Ба ее уже почистила! — добавила Дина.

— Ну давайте попробуем, может будет.

Джим заинтересованно спросил:

— Уу?

Поднялся на все четыре лапы, потянулся и подошел к гостям, помахивая меховым хвостом.

Ярик аккуратно отодвинулся за бабушку.

Рыбу, надо сказать, Джим схрумкал с превеликим энтузиазмом, как заправская ездовая собака. Даже подчистил языком миску. Широко облизнувшись, подошел к гостям, покачивая хвостом, и тыкнулся по очереди носом в Дину и в Давида, мол, спасибо за угощение, все было очень вкусно.

-Можно погладить? — спросила Дина и, не дожидаясь ответа, погладила.

Джим нисколько не возражал, даже еще раз махнул хвостом.

— Собааака, — счастливо повторял Давид, почёсывая пса за ушами. — Собааачища!

Бабушка с тетей Галей обсуждали какие-то свои взрослые дела, никому из детей и собак совершенно не интересные.

— Кино 3Д, — хихикнула ба, мельком глянув в сторону внуков.

Давид и Дина увлечённо тискали мехового Джима, который вилял хвостом и с удовольствием подставлял спину.

Ярик, которому надоело в одиночестве топтаться у калитки, поколебавшись, все-таки приблизился тоже.

— Собака, — очень вежливо и очень твердо сказал он, глядя в суровую хасочью морду с голубыми глазами. — Можно. я тебя поглажу.

один раз?

Обратно домой шли, разглядывая летние звезды. Здесь не как в городе — звезды висели в небе яркие, крупные. Даже можно было различить их цвета, и что одна больше, другие меньше. И ведь только подумать — что вот там их миллиарды, а наша система даже не в рукаве, а сама по себе, отдельная, между рукавами в свободном месте. А Млечного пути все равно толком не видно, от города все равно доходит немножко засветки. Вот если бы на Бурлаке уехать куда-нибудь прямо далеко-далеко, совсем далеко от городов, и там сидеть на крыше и смотреть в звездное небо...

— Надо найти Летний треугольник,- с воодушевлением объясняла бабушке Дина.- И тогда мы найдем сразу целых три созвездия: Лебедя, Орла и Лиру. Лебедя это моё любимое созвездие! Про них есть легенда, даже две. Есть чувашская и есть японская. Сейчас я тебе расскажу. У госпожи Денеб была служанка Вега...

В городе весною открыли планетарий, и ребенки горели энтузиазмом, даже Дина, которая никаких star <нужное вставить> принципиально терпеть не могла. Но настоящие звезды с планетами — это совсем другое дело!

— Интересно, а почему легенда японская, а имена у них не японские? — задумчиво проговорил Ярик.

— Это потому что перевод, — охотно откликнулся Давид. — По-японски они по-другому называются. Вега — Орихиме, а остальных не помню.

Звездное небо было — высокое и низкое одновременно. Уходящее в бесконечность, полную звезд, планет, туманностей и галактик, непредставимую бесконечность, которая на самом деле еще даже не бесконечность, потому что за краем вселенной есть что-то еще, где пока нет ничего, и звёзды мчатся туда с неистовой скоростью, и вот это ничто, куда бегут звезды — а оно бесконечно? Или и у него есть свой край, за которым — что-то еще более ничевовое?

И вместе с тем — оно было так близко, что кажется, если хорошенько подпрыгнуть — до какой-нибудь звезды получится дотянуться рукой, как до спелого яблока.

А на даче веселый оранжевый огонёк встречал утомленных путников. Дедушка, пока остальные ходили, разжёг костерок, и закопченная кастрюля с водой уже грелась на нем, ожидая смородиновых листьев, душицы и мяты.

Призовую полосу шоколадки в итоге разделили на трех ребенков. Так удивительно было сидеть в темноте, глядя в причудливые

языки рыжеватого пламени, похожие на колеблющуюся полупрозрачную тонкую оранжево-красную ткань. Глядя в небо, где собирались в созвездия спелые летние звёзды. Так удивительно прихлёбывать из металлических кружек очень горячий чай, пахнущий дымом и травами. И когда наливаешь в эту кружку чай из закопченой кастрюли, и потом берешь ее в руки, на кружке остаются следы и кружка тоже становится чуть-чуть закопченой, хотя и не стояла в костре.

Так удивительно — как огонь выхватывает из темноты человеческие лица, и у Дины все-таки копченая полоса на носу, а бабушка — ба, оказывается, развязала косынку, и у нее теперь стало так много волос, что концы их даже сливаются с темнотой, и непонятно, где еще волосы, а где уже темнота. И дед — ссутулившийся у костра с длинной веткой в руке, которой он время от времени шевелит угли в костре, а кончик ветки сам тлеет, как уголёк, и рыжие отблески пляшут у него на стеклах очков, и дедушка у костра кажется Паганелем, хотя на самом деле он больше похож на Мак-Набса...

Так тихо было. В городе никогда не бывает так тихо, даже ночью — всегда шумят или проезжающие машины, или телевизор за стенкой, или под окном развеселые по летней погоде компании... А здесь — только ветки потрескивают в костре, и воздух вокруг — словно дышит.

— Изгиб гитары жёлтой ты обнимаешь нежно,

Струна осколком эха пронзит тугую высь...

Это тихонько пропел дедуля.

Рыжие огненные ленты крутились в воздухе, выписывая круги, восьмёрки и змейки. Это же самое лучшее, когда вечером сидишь у костра: выбрать подходящую ветку, поднести ее к пламени, в самую глубину прозрачного ускользающего лепестка, в терпеливом ожидании, пока на кончике ветки не раскроется, сначала робко, потом все смелее и шире, такой же оранжевый лепесток. И тогда — чертить по темноте огненные узоры, следя, как широкая поначалу лента, сначала ещё полосатая, постепенно всё истончается и наконец совсем угасает, и лишь на кончике ветки — беловато-серый, еще горячий комочек пепла.

— ...как здорово, что все мы здесь сегодня собрались... — тихонько подпел Ярик.

Летний треугольник ярко светился над головою, обе Медведицы нашлись легче лёгкого, лап у них было так и не видно, но Давид теперь точно знал, что они с лапами, и Волопас держал на поводке своих Гончих Псов, другой Волопас, не тот, который Альтаир, а который созвездие. Если собачки у него маленькие, но при этом гончие, то, может быть, это бигли? Как у адмирала Арчера?

— А вот представьте сейчас, что мы — прямо как древние люди, — задумчиво проговорила Дина. — Сидим вот так у костра, и смотрим на звёзды. Или как путешественники. Или как пастухи... где-нибудь в пустыне. Овцы сбились в кучу и спят где-нибудь под кустиком... не знаю, каким... тамариском, вспомнила, как он называется. А мы завернулись в плащи, сели поближе к костру, и сидим, и разговариваем, и смотрим на звезды, и представляем: а что там, на небе?

Небо дышало, и ветви над головой тихо прошелестели, отвечая небу...

Давид даже не сразу осознал, что тихий-тихий звук — это песня.

Это поет ба — тихо-тихо, чуть слышно.

— ... с прозрачными воротами и яркою звездой...

И это было так... так удивительно. И так естественно, как будто так и должно быть: теснота, звезды над головою, они все сидят у костра, как древние пастухи, и ба, с кудрявыми волосами, терющимися с темноте, чуть слышно поет у костра.

— Гуляют там животные невиданной красы.

Одно — как желтый огнегривый лев,

Другое — вол, исполненный очей...

Давид прислушался. Что-то это было очень знакомое... что-то на что-то очень похожее...

— С ними золотой орёл небесный,

Чей так светел взор незабываемый.

Точно же! Давида осенило. Он же знает эту песню, только там не по-русски. Как уж там... Что-то про голубую звезду...

— Аои сора ни... — попробовал он тихонько подпеть. — Ичибан хоши иц... — дальше не вспомнил, — ... но аната но хоши.

— Кто любит, тот любим, кто светел, тот и свят,

Пускай ведёт звезда тебя дорогой в дивный сад.

-... нива э тодоке.

Припев он хорошо помнил, хотя там и мало знакомых слов было.

Небо было таким огромным, и в нем был прекрасно виден Орел, и понемножку — и Лев, и Телец, которого тоже можно считать за вола. А Регул, сердце Льва — он ведь как раз голубой.

— Шиши я мега мичи та иши...

— Тебя там встретит огнегривый лев...

-...хогара ка на маназаши на...

-...и синий вол, исполненный очей...

-...васуре гатаи

кин но ваши.

-С ними золотой орел небесный

Чей так светел взор незабываемый.

— Как отблеск от заката, костёр меж сосен пляшет.

Ты что ж грустишь, бродяга? А ну-ка, улыбнись!

И кто-то очень близкий тебе тихонько скажет:

"Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!"

Когда ты ночуешь на даче, то на ночь дверь запирается — и до утра уже наружу не выходи. Пора было идти спать, Дина с Яриком уже улеглись, предварительно чуть не подравшись, кому сегодня спать на чердаке — победила ожидаемо Динка.

Но Давиду совсем не хотелось спать. Он так любил вот такие моменты: когда поздно вечером выходишь в ночной сад, сходишь с крыльца... вокруг — темнота, полная настоящая темнота, не видно совсем ничего. И чудится, будто там, в темноте — кто-то дышит. Будто кусты, которых не видно, только чернота в черноте — будто они живые и смотрят из темноты.

Пора было спать, но... Сегодня был такой удивительный день. Вечернее озеро, приключение с глиной, рыба для Джима и созвездия над головой, и как все вместе сидели у костра, как древние пастухи, и песня про голубую звезду... Такой день никак не мог закончиться, как обычно: а потом пошли спать, и на том и конец. Этот день, эта наступившая ночь просили чего-то особенного. И, стоя в темноте между кустов малины, Давид уже знал, чего именно.

Конечно, скоро его начнут звать в дом, но пока еще взрослые моются, пока наводят порядок и обходят дом, чтобы проверить, что всё точно заперто — немножко времени у него еще есть.

— Ты чего там копаешься? — сонно окликнул его Ярик.

— Ищу кое-чего. Спи, я скоро тоже.

Скрипку на дачу Давид с собой взял, чтобы заниматься по музыкалке, заданий на лето дали полно. Но пока, честно признаться, по большей части ленился. А вот сейчас — как-то само пришло. Он только включил телефон, чтобы было видно хоть что-то. Играть в темноте, на ощупь, наверное, Паганини умел. И Ойстрах. И Спиваков. Но Давид-то пока не очень.

Небо дышало, и звезды смотрели с темного неба. И в дышашей темноте неведомые существа, чёрные в черноте, тоже смотрели и слушали...

Оно как-то зазвучало само... Звуки сами рождались, и сами сплетались в мелодию. И ночи, и озера, и костра, и волшебного золотого города где-то под далеким, неведомым небом.

Надо бы, по хорошему, было сразу же и записать. Но Давиду, честно сказать, было лень. Да и за бумагой с карандашом — это в дом идти, а там сразу погонят в постель... Он пристроил в развилке веток свой телефон, включил запись видео и перед экраном сыграл еще раз, как запомнил. Видно, конечно, получилось там еле-еле, но тут главное же был звук. Завтра он с записи расшифрует и запишет нормально нотами, и еще доработает, чтобы вышла настоящая небольшая пьеса. Но завтра... И с глиной тоже все завтра... а то у него уже слипались глаза.

КОНЕЦ

P.S. Давид японского языка не знает, но, как настоящий музыкант, хорошо запоминает со слуха, и слова тоже. И еще он, куда лучше бабушки, шарит в современных исполнителях. Так что уж так получилось, что Ичиго Тануки он услышал раньше.

И как зоологически правильно называются те маленькие рыбки — понятия не имею. У нас, в плру нашего детства, их называли синтяями.