Не фантастические и тем более не твари и где они обитают (джен)

…Я просыпаюсь от солнечного света, бьющего прямо в лицо. Яркий, горячий, ослепительный свет, он лежит причудливыми пятнами на дощатом полу, и там, где тень — доски коричневые, а где свет — глянцевые почти белого золота. Если б не ветки сливы, растущей прямо под окном, которая этот свет хоть немного рассеивает — с утра, просыпаясь, и глаз было бы не открыть. Хотя, судя по всему, уже не так чтобы с утра… Мне лень смотреть на часы, и я жмурюсь, потягиваюсь, поворачиваюсь на другой бок, отворачиваясь от солнца, только что не укрываюсь с головой одеялом — одеяло уж очень толстое, ватное. Да-да, именно ватное, то самое, мы спали под ним здесь, на даче, еще в пору нашего собственного детства — мы тогда каждый раз упирались с вечера, что не надо нам теплого одеяла, жарко, а к утру и под этим начинали стучать зубами, не просыпаясь, и мама, которая, конечно, вставала раньше, накрывала нас еще одним.

Я зловредно лежу с закрытыми глазами, прислушиваясь к голосам детей за окном. Так странно чувствовать себя мамой студента. Я думаю это, когда осознаю, что не слышу среди разноголосицы голос Рувима, и осознаю, что успела удивиться этому, прежде чем вспомнить, почему его нет и никак сейчас быть не может. Старший — мы с Мишей смеемся, что у нас Большой Рувим, как у Томаса Манна, он и правда большой, дитенок вымахал уже выше меня, что вообще-то немудрено, и даже выше отца, а папа у нас тоже немаленький — еще в Москве, сдает сессию, и только потом приедет. Впрочем, Миша-младший тоже теперь студент, но его голос еще как слышится, громче всех. Вон он вместе с Давидом доказывают Динке, что Динго — совершенно неподходящее имя для «индейки», динго живут вообще в Австралии, если уж так надо кого-то из псовых, когда уж койота. Быстрый Койот… Койотита, сокращенно Тита, как у Сетона-Томпсона.

Невольно улыбаюсь, не открывая глаз. Помню эту книгу Сетона-Томпсона, уже тогда с потертыми уголками, достаточно тонкую, в какой-то рыжевато-желтоватой с серым обложке. Я ее тоже читала именно здесь, на даче, сидя на чердаке, время от времени свешиваясь из окна и крича вниз:

— Ну пааап! Ну полью я капусту, дочитаю рассказ и сразу пойду поливать. Все равно сейчас еще слишком жарко, ты сам говоришь, что в жару не надо поливать, все сгорит!

А в противоположное окно заглядывали ветки сливы, желтой сливы, тогда еще зеленоватой даже по цвету, как сейчас помню, она как раз только-только еще поспевала (слива заглядывает в окно и сейчас, но сейчас она пока еще совершенно зеленая), и я время от времени высовывалась в окно, не без труда притягивала к себе ветку и рвала с нее парочку-троечку слив, которые выглядят поспелее.

— Ну и что! — упрямится племяшка. — Египтяне в Австралию плавали — что же, вы думаете, индейцы не могли?

Мы тоже в свое время играли в ковбоев с индейцами и делали себе луки из веток, а вигвамы — из подстилок от кресел. Я обычно была индеец Тихий Ветер. А иногда — ковбой Дэйв. А лошадь из палки у меня звали Дочь Ветра.

Но чаще всего мы играли в «Геры и Венеры», в олимпийских богов. Я, конечно, была Афина, кто же еще. Мы спускали с одного плеча сарафаны и высовывали ноги из сандаль, чтобы было похоже на греческие сандалии. Эх они и стаптывались от такого, и эх и легко, как я теперь понимаю, было в таких навернуться. Наши, кажется, до мифологии пока еще не дошли…

Надо, надо вставать. Все-таки отрываю глаза и нашариваю телефон. Времени — начало двенадцатого. Точно пора вставать, хоть я и в отпуске. Почему у нас с мужем никогда отпуск не получается одновременно? Хорошо если перекроется на неделю. Но… не сейчас.

Вылезаю из-под одеяла и ступаю на пол босыми ногами. Пятки, конечно, от такого обращения будут черными, но они и так будет черными — дача же. А уж очень хочется ощутить своими ногами вот это — здесь теплый свет, здесь прохладная тень…

Из окна доносится голос Фиры:

— Ба, ты задала мне почти невыполнимую задачу! Тут очень мало хороших листьев, на всех или погрызено, или засохло.

Ответа мамы мне из дома не слышно, но опять слышно Фиру:

— Ба, ты что хочешь: есть варенье или доедать за жуками объедки?

Фира и голосом, и интонациями, и всей своей повадкой (с поправкой на современность, конечно) очень похожа на нашу с Фириным папой общую бабушку, ее прабабушку, тоже Фиру. Меня в свое время в «Зверобое» так завораживало это: «Джудит и Хетти, но в Библии написано Эсфирь». И только уже много позже, во взрослом возрасте осенило (хотя так-то я знала и раньше, только как-то не сопоставлялось одно с другим): бабуля Фира — она же Эсфирь, это же ее имя написано!

А еще меня завораживало из «Айвенго»: «Ревекка, дочь моей Рахили». В книге было именно «Ревекка», через «в», не через «б», как Бекки Тэттчер. Потом, где-то уже в кино, было «Ребекка», как обычное английское имя, это все-таки уже немножко не то. Но меня больше завораживало «Рахиль». Уже потом, в сильно взрослом возрасте, когда вопрос насчет обзаводиться детьми из гипотетического сделался самым что ни на есть актуальным, я всерьез думала, не назвать ли дочку Рахиль. Впрочем, поскольку в итоге у меня три пацана, вопрос отпал сам собою. А Рахили у нас в родне до сих пор так и нет. И Руфи тоже, мне это имя тоже ужасно нравилось, именно в таком чтении. Я так назвала одну из своих кукол, самую красивую из тряпочных негритянок, которых я нашила из изношенной школьной формы. Впрочем, Рут и Ракель для тех, кто смотрел «Секрет тропиканки» и все в таком роде (честно признаю: я смотрела вполглаза, пока учила билеты по экономическому анализу (кажется)) — это уже совсем другие ассоциации. Первую и наименее удачную звали Лу, как кого-то из «Унесенных ветром», не помню кого, а попросту Лушка. А вот остальных — хоть убейте, не помню.

Сад на стыке июня-июля — всё белый и рыжий. Не как весной и не как осенью, нет. Белое — огроменные шапки гортензий, купы садовых ромашек, белая с розоватым березка, маленькие ребристые граммофончики, оплетающие все, что только можно, и немножко того, что нельзя. Внезапные полянки белого клевера и тщательно выпестованные клумбочки маргариток. А рыжее — это лилейники, те самые буйные заросли рыжих «похожи на лилии, но не лилии», в которые не суй нос — вылезешь с желтым носом. Как по мне, эти рыжие — это само абсолютное воплощение и символ лета. Не нашего, взрослого, в котором работа, работа, работа и ожидание отпуска — того самого, НАСТОЯЩЕГО лета, где — каникулы, велик и Вальтер Скотт на чердаке, где занавески на окнах надуваются ветром, как паруса.

А вот в пору моего детства белого было мало, не стоит и говорить, тогда сад в это время, кроме рыжего, был лиловый и фиолетовый. Лиловый от флоксов (теперь их совсем не осталось, флоксы постепенно, за несколько лет, сжевала наша собака, тогда у нас собака была), фиолетового водосбора, лилового клевера, цикория и диких колокольчиков, высоченных, в наш детский рост. А вот культурные колокольчики тогда как раз — были белые, «невеста», но с тех пор все повыродились в синеву.

Я привычно приглядываюсь, не осталось ли капелек росы в складках мягких рыжих морщинистых лепестков, но нет, конечно, откуда почти к полудню. В детстве мы, начитавшись книг про сельскую жизнь, каждое утро выскакивали из-под одеял и бежали смотреть на росу. И ни разу не заставали, понятно. К величайшему своему огорчению. Не факт, что она вообще выпадала в те дни, а если даже и да — так сельская жизнь начинается на рассвете, а какой дурак… ладно, какой городской ребенок будет подрываться в такую рань летом в каникулы? Впрочем, однажды мы были щедро вознаграждены: оказалось, в ночь прошел дождь — и теперь в белых цветках вьюнов, точно в чашечках, стояла вода. Переливающиеся капли были повсюду, но вот эти вьюны, полные водой — это я помню, как сейчас, хотя потом и еще сто раз видела. Из чашечки цветка, как из чашки, можно было попить водички — и опустошенная чашечка складывается и облепляет губы мокрыми лепестками.

Ой, бли…зкое попадание! Я отскакиваю от целой очереди вишневых косточек, вылетевших из окна чердака. И тотчас же из окна высовывается смущенный Ярик:

— Тетя Лиза, прости, я не нарочно, я тебя там не видел!

Еще бы, его самое любимое занятие — устроиться на чердаке с планшетом и горстью аморели.

— Что читаешь? — кричу я наверх.

— «Академию». Представляешь, я никогда еще не видел фантастики, где описывается экономика!

В пору моего детства на чердаке по четырем углам висели портреты четырех мушкетеров моего авторства — в стиле «палка-палка-огуречек», но зато с подписями. После того там долго висел Айвазовский, листы из календаря с обрезанной частью с датами. А после нынешней недавней перестройки и обновления всего дома теперь вернисаж. В одном углу — звездолет Энтерпрайз работы Давида. В другом — что-то примерно смахивающее на каравеллы Колумба. У Дины с перспективным сокращением еще хуже, чем у меня в ее возрасте (да и доселе), но зато она берет вниманием к деталям. Кресты на парусах выписаны очень тщательно и правильной формы, такелаж, заклепки обшивки, надпись «Санта-Мария» (русскими буквами) и аккуратные завитки синих волн. В третьем — звездный разрушитель на фоне космоса, его рисовал Рувим, еще в школе. Вот кто умеет рисовать, тот умеет. Даже удивительно, что в технический вуз в итоге подался. И в четвертом — гордость Ярика, дирижабль с алым серпом и молотом и с улыбкой счастливой акулы.

На веранде, которая по существу кухня, мама кипятит в огромной эмалированной кастрюле молоко. Не поднимая глаз — действительно, занятие архиважное, а на белой поверхности по краям уже начинают постепенно собираться первые белые пузырьки — сообщает:

— Молоко сейчас будет для кофе. А яичницу я пыталась тебе оставить, но дети всё умяли. Сейчас еще сделаю.

— Да не надо, — машу я рукой.

В воздухе еще витает запах той самой, уже переставшей существовать яичницы: с колбасой и, похоже, кинзой. В пору нашего детства на даче мама делала нам яичницу с савойской капустой. Какая она была вкусная! Мне так нравились эти тонкие курчавые листья, поджаренные до хруста! Нигде больше так не получалось, даже дома, та же капуста и те же яйца — а все не так, как на даче на плитке, и есть ее потом за дачным столом под яблоней. Сейчас почему-то савойскую никто не выращивает. Ни кольраби, ни топинамбура. Одни патиссоны и спаржевая фасоль постоянны, как сама жизнь.

Я намазываю на хлеб толстый слой масла. Самый простой хлеб, из местного магазинчика, и самое простое масло, оттуда же. Оно размягчилось на жаре и размазывается легко, щедро. Тогда же, в нашем детстве, тут и магазинов-то не было никаких, до ближайшего магазина ехать надо было обратно в город, на дребезжащем дачном автобусе, и отсчитывать остановки обратно: третья — наша, вторая, первая… И холодильника не было, а все припасы хранили так: клали в ведро, а ведро опускали в бак в воду, и привязывали веревкой за ручку с таким расчетом, чтобы оно не плавало, но и не ушло бы вниз, в глубину. Главное было не забыть его вынуть, когда по расписанию «будут давать воду», чтобы в него случайно не налилась поливательная вода.

И молока тогда в этом дачном поселке купить было негде, брали с собою сгущенное. А иногда попадалось сгущенное молоко с кофе, ммм! С какао, говорят, тоже было, но это не помню. Молоко стремительно поднимается пышной шапкой, точно в кастрюле расцвел куст гортензии — мама ловко успевает поднять кастрюлю и переставить ее на стол, на решетчатую подставку. Я смотрю, как молоко из половника льется мне в чашку, где уже растворен растворимый кофе, молоко еще докипает, еще пенится, маленькая Ниагара между алюминием и керамикой. На бутерброде — листики салата и щавеля, которые я сама только что сорвала прямо с грядки и вымыла под умывальником… что еще надо для счастья условным утром.

Мама разливает молоко по банкам, пока не остыло, чтобы пышная пена распределилась везде равномерно. Точно так же бабуля Фира кипятила молоко лет сорок назад, только дома, здесь не было, а дома как раз покупали, фермерского тогда еще не было тоже, то самое молоко, за которым ходили с бидоном к большой желтой бочке на колесиках, и была принципиальная разница, сказать ли тетеньке-продавщице «три литра» или «до верха». До верха — это было на пару копеек дороже и нести до дома надо было куда аккуратнее.

Молоко остывает в банках, выстроившихся рядком и прикрытых пока что сложенной марлей. Позже банки переместятся на полочки в холодильник, и я точно знаю, что кое-кто из детей уже сейчас караулит их, поджидая, когда суховатая пока полупрозрачная с желтизной, точно какой-то упаковочный материал, пенка размякнет и образуется толстая-толстая, густая, белая пенка настоящая — чтоб первым успеть чистой ложкой плюхнуть ее к себе в чашку. В чашку можно подкинуть ягод, чтобы была клубника со сливками, или подсыпать какао и сахара (главное, в процессе не вдохнуть порошка, а то закашляешься), но можно и просто так, без всего. Холооодные, густые, невероятно приятные во рту сливки… куда там до этого блаженства магазинным сливкам в коробочках!

Я в детстве тоже так делала. Бабуля Фира на меня ворчала «это ж надо — взять и сливочки слизать!», но больше для проформы, а мама мои вкусы вполне разделяет. В нынешней дачной жизни, как говорит мама (у меня не так чтобы много возможностей ей наслаждаться… в смысле ее наблюдать), полная молочная гармония: из всех детей караулят сливки примерно половина… а вторая половина терпеть не может никаких пенок, так что они только рады такому раскладу.

Крыжовник на варенье собран, вот Фира принесет наконец листья, и можно будет браться за дело, голубой эмалированный таз, кажется, сам уже дрожит на стене от нетерпения. Правда, сначала его предстоит начистить, крыжовник. Жалко, Рувима нету. Вот у кого всегда хватало на это времени и ногтей. Надо будет дать ему с собой баночку, в общаге крыжовенное варенье, я думаю, зимой пойдет куда как отлично.

И все-таки как странно быть мамой студента. Вот только что твой ребенок был — твой ребенок и всё как заведено, и хоп — и вот он уже самостоятельное существо. Живет отдельно, заботится о себе сам, сессии сдает сам. Всё сам. И ты ему уже практически ничем не можешь в этой самостоятельной жизни помочь. Только деньгами и домашней едой, когда получится переслать с оказией. Хорошо хоть Миша будет учиться в нашем университете, никуда не поедет. Одергиваю в себе мамство: не «хорошо». Точнее, хорошо, что ребенок поступил туда, куда собирался, вот в этом смысле — хорошо, а не в каком-то другом. Но с сессией никому из детей мамочка все равно ничем помочь не может, при всем желании: у меня-то образование экономическое, а они — один технарь, другой медик!

На веранду влетает Давид:

— Укройте меня, Дерзкая Койота устроила на меня засаду!

И спохватывается. Объясняет:

— Мама, настоящий ковбой снимает шляпу только вместе с головой. Можно, пока я ковбой Дэвид, я буду дома ходить в шляпе?

Тянется к миске с крыжовником, кидает в рот полупрозрачную, уже с чуть желтоватым оттенком зеленую ягоду.

Шляпа у него — бабушка подарила на день рождения, настоящая шляпа с полями, не какая-то там панамка, соломенная с синей джинсовой лентой. Я в свои десять лет за такую бы отдала что угодно.

— Как скажешь, Дэйв, — отвечаю голосом владельца салуна, и тут до меня доходит.

Честное слово, я стараюсь, но тут совершенно невозможно не ржать!

— Маам, ты чего?.. — ребенок в недоумении. А бабушка тонко улыбается, поглядывая на меня. Похоже, она тоже вспомнила.

— Ничего, — выдавливаю я сквозь смех. — Так, вспомнилось кое-что. Дэвид — это же как Дэвид Духовны?

Дине было восемь лет, и она до сих пор удивлялась, что у Давида фамилия как у Тины и Куинни. Куинни была дурочка, зачем она пошла к Гриндевальду, а вот Тина — она классная. Тина нравилась Дине больше всех. Даже больше, чем Гермиона.

Давиду было десять, и он удивлялся тому, что у сестёр Гольдштейн фамилия была, как у него. Ему самому нравился вообще Якоб Ковальски, которых ну и пусть магл, зато у него чемодан с булочками.

Для полноты картины стоило бы сказать, что у Дины фамилия была Ковальски. Ну или хотя бы Скамандер. Но на самом деле она была просто Дина Самойлова. С этой фамилией тоже есть знаменитости, но, увы, ни про кого из них не снимали фантастических фильмов.

И на этом фантастические твари заканчиваются, и, скорее всего, их больше не будет в нашей истории. Давид вообще больше всего любил "Звёздный путь" и мистера Спока, и еще немножко ковбоев.

А Дина любила индейцев. И вообще всякие путешествия и приключения. Дине снились каравеллы Колумба. Когда занавески на окнах на чердаке надувало от сквозняка, и они выгибались тугими белыми парусами, и по стеклу со странным звуком царапали ветки сливы, Дине думалось, что вот сейчас они — на корабле, и она, конечно, впередсмотрящий, и зеленое море яблонь, вишен и слив, открывающееся из окна — это на самом деле зелёное море. И они плывут по нему на корабле. Непременно на каравелле, ну в крайнем случае на фрегате.

Дине очень хотелось объяснить Колумбу, что он на самом деле открыл, чтобы не было так, как получилось, что в честь него назвали только одну страну и еще маленький округ. Вообще, если по справедливости — то пусть бы северный континент назывался Лейфия, южный — Колумбия, а Америка — как раз эти страна и округ.

И еще Динке очень хотелось предупредить индейцев, что от белых надо ждать больших неприятностей. А белых — что индейцы уже знают, что от белых надо ждать неприятностей. Чтобы в итоге никто никому никаких неприятностей не устраивал. И еще спасти лошадь Кортеса и сказать индейским жрецам, что лошади не едят мясо, и что кормить ее надо сеном, и еще яблоками и морковкой.

На данный момент на даче обитало шесть человек, хотя поместиться там мог бы косой десяток. И даже прямой десяток, наверное.

Это были:

1) бабушка Роза, которую все звали "ба", как в "Манюне".

2) дедушка Рувим. Дедушка мало принимал участия в дачной жизни. Утром он вставал раньше всех, поливал огурцы водой, которая с вечера стояла в сарае в пластиковых пятилитровых бутылях, набирал из колодца воду в другие бутыли, ведра, пластиковые тазы и прочую тару, и дальше большую часть дня занимался по скайпу со своими учениками. И Давиду, и Дине, и Ярику странно было, как можно по доброй воле заниматься все лето... Но никто из них не был юным шахматистом. А вот дедушкины ученики — были.

3) Давид, 10 лет.

4) Дина, 8 лет.

5) Фира, 14 лет.

6) Ярик, 11 лет.

Давид и Дина были кузенами. Их мамы были родными сестрами и приходились дочерьми бабушке Розе и дедушке Рувиму.

У Давида были и еще старшие братья, но они были уже совсем взрослые, оба студенты, и за ними уже не надо было "присматривать". Хотя ба все равно считала, что было б не лишнее. А за Давидом пока было надо. И водить его в музыкалку. И к репетитору по математике. И следить, чтобы ребёнок не выбежал на дорогу за мячом, играя в футбол. Даром что он в футбол вообще не играл даже и ПДД знал в сто раз лучше ба.

За Диной тоже надо было присматривать и водить в музыкалку. И снабжать нормальной людской едой, потому что в этой продлёнке ещё пес знает чем детей кормят. Дина даже знала этого пса, который это знал. Этот пес жил с ней на одном этаже и был черный, мохнатый и с привычками беспризорника. Дина вечером (не каждый вечер, но в среднем два раза в неделю, а иногда даже три) стучалась к соседке в дверь (звонок у нее почему-то хронически не работал) и говорила:

— Тетя Ира, Филяю нужен провиант?

И выкладывала из пакетика остатки невкусной школьной рыбы или еще более невкусного школьного омлета.

Потому что какой дурак будет есть невкусную еду, если знает, что за ним придёт ба вести в музыкалку, и непременно принесёт с собой как минимум две вкусных булочки, не хуже, чем у Ковальского?

Фира была им троюродная сестра, а ба приходилось внучатой племянницей. Ярик — тоже троюродный, только по линии дедушки, так что Фире вовсе не родственник, а Дине с Давидом — родственник. Это так странно было, и Давид, когда был совсем маленький, этого не понимал и спрашивал у ба. Он когда чего-то не понимал, всегда спрашивал у бы. Он тогда ещё был слишком маленький и не понимал, что "ба" не склоняется. Пока ба это не надоело, и она не воскликнула, шлёпнув по столу столовОй тряпкой:

— Деточка, ну что ты такое говоришь! Все ребенки всем родственники!

Своих ребенков ба почему-то всегда называла "ребенки". А "дети" — исключительно посторонних. Это у нее был такой библиотечный штамп на семнадцатой странице ребенка. Что если "ребенки" — то значит свои, в каталоге у Розы Яковлевны числятся.

В летнее время Дина с Давидом жили на даче почти постоянно, только время от времени возвращаясь в город — помыться как следует и сдать библиотечные книги, чтобы взять новые. А вот другой контингент ребенков менялся, кто жил по неделе, кто по две, а кто пару дней, кто вообще как, кто отдельно, а кто с родителями.

У Давида родители были ужасно заняты. Они всегда были ужасно заняты. И летом, и зимой, и во все остальные времена года. Так что на даче у ба — это было самое очевидное место, где ему находиться в каникулы.

Шел июль, под окнами бурно рыжели лилейники, иргу уже можно было есть с кустов, наклонив ветку старой синей рыхлилкой без одного зуба, ящерицы выползали погреться на завалинку дома, и жара стояла — Техас обзавидуется.

Утром за завтраком все трое обсуждали, во что играть сегодня.

Завтракали на даче всегда, если только не дождь, на свежем воздухе за дачным столом — деревянным, сколоченным еще в незапамятные времена из широких досок на вкопанных в землю металлических ножках из трубок, уголка и всякого прочего хлама, заботливо собранного и приспособленного в дело дедушкой, который тогда еще не был дедушкой, а был молодым отцом и начинающим садоводом. Каждый год в начале сезона стол вместе с такими же лавочками торжественно красили в зелёный цвет, и все ребенки, если кому на тот момент случалось присутствовать, мало что не дрались за право самому обмакнуть широкую кисть с банку с краской и провести по шершавому дереву яркую полосу. В итоге, конечно, всем доставалось внести свои лепты и все оставались довольные, хотя чаще всего и перемазанные зеленью, так что ба приходилось очищать всех вонючим, как помойный дух, растворителем.

С одной стороны над столом нависали ветви большой яблони, старой как мир — на ней еще тетя Лиза ладила на низкую горизонтальную ветку седло из подстилки от кресла, когда играла в ковбоев. С тех пор ветка перестала быть низкой, зато сделалось ветхой, поэтому в ковбоев теперь играли в других местах. Ветки яблони давали приятную тень, но был у этого и недостаток, особенно появлявшийся в августе: сидишь себе, ешь, ничего не подозреваешь, а тут тебе плюх — и у тебя в тарелке плавает яблоко, а суп — у тебя на майке.

С другой стороны свою тень давала вишня, а вот с третьей стороны сливы не было — старая слива четыре года назад обломилась под тяжестью собственного урожая, и дедушка сделал из оставшегося пенька мини-лавочку. На ней обычно сидел кто-нибудь из взрослых, когда за столом собиралось народу уж очень много, оттуда далеко было тянуться.

Почему-то на даче любая еда кажется вдвое вкуснее. А ещё на даче, где нет водопровода и воду для мытья посуды приходится доставать из колодца и ждать, пока она потеплеет на солнце — ба не заморачивалась лишними тарелками, поэтому яичницу ели все вчетвером с одной сковородки — здоровенной, чугунной, тяжёлой, на которой образуются вкусные поджарочки, и эту самую-самую вкусность спокойно можно соскребать ножиком, ничего этой сковородке не сделается.

И вот именно за столом, за яичницей, которая проходила в домашней традиции как болгарский омлет*, и возник вопрос, во что сегодня играть.

Кафе "Еда Средиземья" и постройка вигвамов несколько всем приелись.

— Пойдемте лучше просто гулять, — предложил Давид. — Пойдёмте куда глаза глядят и на гору, мы туда еще никогда не ходили.

У Давида было свое соображение, которое он не то чтобы таил, но не хотел пока сразу озвучивать. На прошлое день рождение ему подарили часы, которые считают шаги и делают всякое в таком роде, и с тех пор он твёрдо набирал свои десять тысяч шагов в день, что бы в этот день ни происходило.

— А давайте играть в неоткрытую страну! — подхватила идею Дина.

— Это как?

— Ну, очень просто! Мы так с мамой играли, когда в доме отдыха были. Ты идешь, гуляешь, и представляешь, что все вокруг — это неоткрытая страна, и ты ее открываешь. И все, что попадается, называешь, как будто это новое.

Ярик дожевал свой бутерброд из чёрного хлеба, сметаны, зеленого лука и соли — он сам такой изобрёл и очень этим гордился — и внес контрпредложение:

— Тогда давайте это будет аномальная зона.

Народ эта идея живо заинтересовала, и все насели на Ярика с требованием информации: как играть в аномальную зону, что это за зона и какие у этой зоны характеристики. И что там полагается делать. Дина от возбуждения даже опрокинула кружку. Впрочем, кружке от этого ничего не сделалось, она ж металлическая, и столу тоже.

Ярик изложил свои соображения. Он был большим фанатом всякой фантастики и знал все до тонкостей, всякие подобные вещи.

Изложенные соображения всем понравились, и все приступили к распределению ролей. Ярик сказал, что он будет опытный сталкер, который будет их проводником по Зоне. Дина тотчас же тоже захотела быть проводником, и остальные принялись спорить с ней, что какой тогда в этом смысл и где логика.

— Деточки, вы покушали? Вы все наелись? Кто-нибудь хочет чего-нибудь еще? — к столу подошла бабушка, вытирая руки кухонным полотенцем, в косынке, из-под которой торчали в разные стороны буйными спиралями волосы.

Роза Яковлевна посещала парикмахерскую исключительно с сентября по май. Летом она волосы никогда не красила, и к концу дачного сезона они, отрастая, становились двухцветные (сейчас под косынкой было не видно): снизу тускло-каштановые с проблеском (от выгорания) рыжины, а сверху — даже не перец с солью, а натурально корица с сахаром. Она поступала так из соображений экономии, и еще, как она сказала зятю, когда тот предложил свозить ее в парикмахерскую:

— Миша, ну кто же на даче выглядит, как на вручении почетной грамоты ко Дню Радио! Если так выглядеть на даче, то как же тогда нужно будет выглядеть, когда будут вручать почётную грамоту?

Почетная грамота ко дню радио, кстати, у бабушки имелась. Из тех стародавних времён, когда по крайней мере Миши-младшего еще и в проекте не было. Насчет Миши-старшего Давид не был уверен.

— Ба, можно мы сходим в экспедицию на гору? — спросил Давид.

Бабушка ожидаемо всплеснула руками:

— Ну чего вы там не видели, на этой горе! И в такую жару!

— Ничего не видели, — честно сказал Давид. — Ну ба, сейчас же лето, летом всегда жара, в этом и суть. Если жару пережидать и ничего не делать — так всё лето закончится.

Бабушка махнула рукой:

— Идите с Фирой, только недалеко, Фирочка, ты поняла — далеко не ходите, чтобы к обеду все были дома.

— А моего мнения никто не хочет спросить? — Фира подняла глаза от своего телефона, в котором все это время что-то читала, почти не отрываясь.

— Какого мнения? — не поняла бабушка.

— Собираюсь ли я вообще в эту вашу искпедицию. Меня туда вообще-то еще даже не приглашали.

— Фирочка! Ну разве же ты не хочешь сходить погулять? Ведь ты же там еще никогда не была и ничего еще не видала!

Если бы ба решила поехать на Вулкан, ее бы оттуда депортировали на следующий же день — за вопиющую нелогичность. Впрочем, подумал Давид, не исключено, что вулканцы бы логично решили, что быть с булочками и с нелогичностью предпочтительнее, чем быть без булочек. Что ба первым делом накормила бы всех наличных вулканцев булочками, Давид не сомневался ни полсекунды.

Фира еще поворчала, но все уже было решено, и она сообщила, что она — профессор Кольт. Эмили Кольт. Как изобретатель оружия.

— А я — Тарантул, — объявила внезапно Дина. — Зовите меня просто — Тарантул.

Следующие четверть часа заняли сборы. Исследователи выбирали оружие, рации и прочую экипировку, а ба хлопотала, чтобы обязательно надели панамки, носки, взяли воду, намазались кремом от солнца и взяли пшикалку от комаров.

— Ну баааа! — отбивался профессор Дэвид О'Хара. — Можно подумать, мы в настоящую экспедицию отправляемся!

— В настоящую не в настоящую, — не сдалась ба, — но от взятой с собой пшикалки от комаров еще никто не умирал. Кроме комаров.

— Связь есть, оружие есть, что еще нужно? — деловито выспрашивала профессор Кольт. Она примерилась к добротным ореховым жердям, которые дедушка заготовил для будущего ремонта забора. — Надо подобрать надёжный дорожный посох.

— Ты что! — аж подскочил опытный сталкер. — Куда в зону с посохом! А если ты случайно ткнешь в аномалию? А если аномалия будет электрическая? Тогда прощай ручка!

Сам он предусмотрительно запасся коробкой с болтами, чтобы кидать их в аномалии.

А Давид на всякий случай сунул в карман остатки печенья, сколько там было в пачке.

Поначалу дорога шла между обычных дачных участков, таких же, как и у них. Любопытно было заглядывать через забор, что там есть интересного: ого, сколько у них малины, даже отсюда видно! И тут целая клумба с большими белыми цветами. А вот там, глядите, качели подвешены, и прямо настоящие, как на детской площадке! С некоторыми из соседей, знакомыми, ребята здоровались, мимо других проходили с опаской: вдруг оттуда кааак выскочит большая собака! Но это пока места все были знакомые, никаких аномалий, даже болтом кинуть некуда. Правда, когда проходили мимо участка, замурованного в сплошной забор из металлического листа, точно в коробку, Дина каждый раз дёргала проводника за штанину и издавала таинственный шёпот:

— Тссс, там идёт какая-то загадочная деятельность!

— Быстро проходим, — Ярик подпихивал спутников рукояткою палки, служившей ему винтовкой. То есть, получалось, прикладом. — Там либо Нужда, либо Воля, и от обоих нам лучше держаться подальше.

Но когда миновали болото, стало куда интереснее.

Болотом называлось маленькое озерцо в достаточно глубокой котловине; знающие люди говорили, что вот это всё изначально было озером, и раньше там даже купались. Но теперь склоны сплошь заросли ивами и каким-то цепким вьюном, об который ободраться раз плюнуть, и почти так же сплошь, к сожалению, были завалены всяким хламом — от погнутого автомобильного бампера и рваных кроссовок до банальных пластиковых бутылок. Время от времени муниципальных службы, ругаясь (ну разумеется, они ругались, как же им не ругаться), вывозили отсюда мусор, какой получалось извлечь из цепких объятий прибрежной флоры, но наведенной почти-чистоты хватало от силы на несколько дней.

А само болото было интересное! Сплошь затянутое зеленой ряской, такого густого салатового цвета, что если не знать, и не подумаешь, что это вообще водоем; со спускающимися к самой воде вечно мокрыми ступенями из старых-престарых, вросших в сам склон деревянных досок, у края которых темнело зеркальце чистой воды, ровно такого размера, чтоб опустить свободно ведро. С камышами на дальнем, хоть и близком если в метрах, берегу, куда никак не добраться, и с прозрачными сине-зелеными стрекозами, кружащимися над водою у самого берега.

— Они парами летают, — заметила глазастая Дина. — Интересно, как выглядят стрекозята?

Ребенки подискутировали, как правильно говорить, стрекозята или стрекозлята, но так и не нашли лингвистически безупречного варианта кроме "маленькие стрекозы".

Они никогда еще в этом направлении не заходили дальше болота. Отсюда начиналась действительно неоткрытая страна.

— Внимание, аномалия! — Ярик метнул болт куда-то под куст цикория, и болт обо что-то звякнул.

Ярик деловито подобрал плоский камешек с голубым завитком рисунка.

— Если видишь аномалию — сразу бросай в нее болт, — пояснил он как сталкер. — Тогда она на какое-то время исчезнет, и можно будет забрать артефакт. Они на чёрном рынке очень хорошо продаются. Ну или себе оставить для изучения, — он кинул взгляд на ученых. — И проходить надо быстро, пока аномалия не восстановилась.

Камушек рассмотрели с большим интересом и пришли к выводу, что это осколок старой кафельной или какой-то подобной плитки, уже с истершимися краями. Совершенно точно артефакт, не понарошку!

— Вон еще аномалия! — торжествующе завопила Дина. — Дзиньк! Там была аномальная ящерица. Но она уползла. Я не успела ее изучить.

В ящерицу болтами она, разумеется, не кидалась, дзиньк был исключительно виртуальный. А вот ящерка — самая настоящая, тоненькая и коричневая, размером не больше пальца. Мизинца, если взрослый палец считать. А если детский — то, может, и указательного.

Дорога шла в гору. Здесь все больше и больше попадалось заброшенных дач, а другие, вроде и обжитые, молча ждали хозяев — ни скрипа качелей, ни голосов, ни журчанья воды или звяканья ведер. Верно, сюда приезжали только на выходные? Разросшиеся кусты кое-где смыкали свои ветви зелеными арками, под которые высокой Фире даже приходилось подныривать, да и сама дорога сделалась уже, превратившись в тропинку — все бока ее отвоевали себе цикорий и пижма. Одичавшие и разросшиеся люпины уже отцвели и стояли, растопырив во все стороны сухие и уже раскрывшиеся стручки, точно вырезанные из бархатной бумаги. Только бумага мягкая, а если наткнуться на кончик такого стручка — обцарапаешься за милую душу. Кусачая крапива тоже выставила во все стороны свои зеленые зубы, обманчиво замаскированные под безобидные листики, и путешественники палили по крапиве из винтовок.

А вот болты после первых пары опытов решили по-настоящему не кидать, а кидать виртуально, а то в итоге дедушке нечем будет чинить крыльцо. Аномалии все равно исчезали, отдавая свое богатство: то интересую ветку, то погнутый гвоздь. Тарантул то и дело вдохновенно вопила:

— Аномалия слева! Дзинь! Осторожно, аномалия перед вами!

Профессор Кольт отломила для исследований кусок аномальной аптечной ромашки, которая на самом деле нивянка, и кусок аномального цикория. Цикорий отрываться никак не хотел, сломанный стебель волокнился, отдавал по ниточке, если его крутить, но полностью не отрывался никак. Эмили Кольт уже хотела ненаучно пустить в ход собственные зубы, но, по счастью, у сталкера с суровым прозвищем Яр, как у настоящего опытного выживальщика, был при себе браслет. Этот синий плетёный браслет ему подарили родители на Новый год, и в нем чего только не было: компас, фонарик, свисток, и, главное — нож! На самом деле это была маленькая зазубренная штучка, которой можно перепилить тоненькую веревку или толстый стебель травы, что Яр и сделал. Но он упрямо называл эту штуку гордым именем нож.

Профессор О'Хара выпалил из винтовки в аномальную оранжевую змею и кинул ее в контейнер для образцов. Виртуально, конечно, не подбирать же по-настоящему чей-то грязный шнурок от кроссовок. И жаловался на ходу:

— Вот как все просто было во времена Жюль Верна... или хотя бы Обручева: увидел образец — подстрелил, снял шкуру, сделал чучело, и дело с концом. А в наше время Академия Наук Ирландии запрещает животных убивать, они требуют стрелять снотворным, усыплять и привозить живьем. И вот теперь я иду с вами, а у меня в рюкзаке — живая аномальная змея...

Внезапный звук заставил всех подскочить и шарахнуться в сторону — хорошо там крапивы не было, только цикорий.

— Там мутант! — восторженным шепотом сообщила товарищам Дина. — Яр, мутанты опасные?

— Ещё какие! — таким же шёпотом откликнулся Ярик.

Через ветки разросшейся живой изгороди просматривался силуэт, похожий на человеческий. Звук был один в один — стрекот газонокосилки.

— Пойдёмте скорее отсюда, — поторопил всех Давид.

— Тихо, я то мутант нас услышит! — громким шепотом остерегла его Дина.

— Вот именно, — Давид голос все же понизил. — Дядька стрижёт себе газон, никого не трогает, а тут какие-то дети: мутант, мутант! А если он нас услышит — представляете, как неудобно будет?

Проза жизни вторгается в любой приключенческий роман. Дети поторопились убраться подальше, пока правда не приключилось конфуза. Дина для компенсации ликвидировала еще две аномалии и забрала в качестве трофея отличный револьвер — из крепкой палки с развилкой как раз подходящей формы.

Дорога по-прежнему шла в гору, и конца ей не видно было. Один забор им попался такой смешной — из хоккейных клюшек, набитых поперек пары длинных горизонтальных жердей. Жаль, время над ним поработало и краска где слезла, где выцвела, не понять было, что за клюшки, каких команд. В другом месте заброшенный дом стоял почти вплотную к забору, так близко, что можно было заглянуть в окно, где уже не осталось стекла. Внутри был навален какой-то мусор и деревянные обломки, но цепкий взгляд Яра углядел на стене сильно выцветший плакат... Или, может, календарь?

Залезать внутрь развалин ребята все же побоялись, ну нафиг, мало ли что упадёт на голову; но через выбитые окна и провалившуюся крышу проникало кой сколько света, а Ярик еще дополнительно подсветил браслетом.

Все-таки это был плакат. Бумага изрядно выцвела, но еще можно было различить трех человек со шпагами, поднятыми в салюте.

— Да это ж гардемарины! — сообразила вдруг Фира. — Ну помните, мы по телевизору смотрели на новый год, по воле рока так случилось, иль это нрав у нас таков, зачем троим, скажи на милость, такое множество врагов, — напела она. — Вот этот светленький — Алеша Корсак, и двое тёмненьких, все сходится.

— Наверное, это повесил какой-нибудь ребенок, как мы, — предположил Давид.

Снаружи у завалинки валялся старый кроссовок. Он был настолько старый, что сделался уже частью ландшафта: на нем рос пронзительно-зелёный мох, а изнутри, когда Фира осторожно потыкала его щупом (он же кольт, он же рация, он же счётчик Гейгера), выскочил зелёный кузнечик и скрылся в траве.

— Я вот думаю... — задумчиво проговорил Давид, отодвигая прикладом винтовки крапиву, чтобы девочки на нее не наткнулись, — про этого мальчика, который повесил плакат с гардемаринами.

— А может, это девочка! — немедленно заспорила Дина.

— Может и девочка, — не стал спорить Давид. — Я вот что думаю: вот он, ну или она, теперь уже выросла, у него наверное, уже свои дети есть. Почему он своих детей на дачу не возит?

Над дорогой свисали ветки вишень и яблонь, дикий виноград увивал некоторые заборы так, что через него вообще невозможно было ничего разглядеть. Есть ли там жизнь, нет ли. Тарантул забрала в коллекцию головку аномального лопуха, на котором уже приоткрывались сочно-лиловые лепестки. И теперь Давид шагал с некоторым опасением, стараясь не оставлять ненадёжного спутника за спиной.

У Дины в это лето завелась дурацкая привычка тайком цеплять на всех репьи. Когда на прошлой неделе один такой репей обнаружился у него в голове — а волосы у Давида, в бабушку, были вьющиеся и тонкие — не только сам пострадавший гонялся за кузиной по всей даче с тапочком, но и сама бабушка распричиталась на весь двор: " Да что же вы такое творите, из репьев можно столько всего полезного делать, из них можно делать человечков, можно сделать целую комнату <дальше следовало перечисление всех тех замечательных изделий, которые можно слепить из репьев>, а эти ребенки выбрали самое глупое, что только можно! "

Дина, правда, уверяла, что она цепляла на капюшон, она же не дура, чтоб в волосы, а в волосы это нечаянно получилось... Но проще-то репей вытаскивать от этого не было!

— Обернитесь назад! — вдруг позвала всех Фира.

Все пооборачивались, удивившись, зачем.

Пока они поднимались в гору, позади них зеленые кущи смыкались, как в настоящих джунглях, и видно было недалеко, но вот теперь, из этой точки, где они стояли, видимо, уже высоко забрались — там, выше зелени, выше зарослей белел город.

— Гондор! — восхищенно выдохнул Ярик.

Нет, на самом деле на Гондор это было похоже не очень. Но Город — он по-настоящему белел в раскаленном июньском полудне. Очерченный — казалось издалека — ровно по кругу город, вместо рвов окруженный темным кольцом дорог, высился над дорогами, над хаосом зелени, над водой, угадывающейся по блеску в прогалах сплошного зеленого. Мелкие здания за расстоянием растворились, слились воедино, светлые высотки поднимались в небесную глубину, сияя окнами, точно огнями на башнях, и точно все это было — единый замок.

— Только ради этого уже стоило сюда идти... — пробормотал Давид, завороженно глядя на Город.

Энергичная Дина, восклицая "вот это да!" пыталась заснять все это на телефон.

Впрочем, стоило ребятам пройти по тропинке еще немного, как буйная зелень снова сомкнулась, и позади уже ничего не приглядывалась... Точнее, немножко проглядывалось светлое, на что бы они раньше и не обратили внимания, но теперь-то они точно знали: там — лежит белый Город.

— А скажите, леди и джентльмены, — заговорил Ярик, вспомнив, что вообще-то они играют, — что кто из вас ищет в Зоне? Я, например, деньги зарабатываю — работа у меня такая. А зачем в аномальную зону идёте вы?

— Работа у меня такая, — вздохнула Фира. — Собираю образцы для изучения.

— Я тоже, — сообщил Давид. — И у меня в рюкзаке аномальная змея, — вздохнул он не хуже Фиры. — Кто ее знает, когда она очухается.

Тарантул внезапно начала очень старательно отводить глаза и насвистывать. Дина по-настоящему свистеть не умела, но она изо всех сил делала вид.

— А вы, мисс Тарантул? — настойчиво спросил проводник.

— Да какая вам разница. Иду потому что иду. Я плачу вам деньги — вы ведете меня куда требуется.

— Ну так куда вы идёте? — продолжал настаивать Яр. — Как я могу отвести вас куда требуется, если не знаю, куда вам требуется?

— Не важно. Приблизимся к цели — я вам скажу, куда дальше.

— А ты случайно не из Нужды иди Воли? — подозрительно осведомился Давид. Он довольно слабо представлял себе, что это за чебуреки, это Ярик знаток всей и всяческой современной фантастики. Но надо же было поддержать игру.

— Еще чего не хватало! — возмутилась Тарантул. — Ладно, скажу. Я ищу одного человека, у него тут тачка за семнадцать миллионов. Есть за ним один должок.

— И что ты собираешь с ним сделать? — подозрительно спросил сталкер.

— Да ничего. Не беспокойтесь. Поговорю и заберу должок. Больше ничего.

Профессор Кольт подозрительно посмотрела на подозрительную спутницу.

— А там подразумевается стрельба? — осведомилась она.

— А вам-то какое дело? — огрызнулась подозрительная спутница.

— Самое прямое, — не сдалась Кольт. — Если будет стрельба, нам нужно будет своевременно спрятаться за укрытие. Потому что лично я — тут собираю образцы, а не участвую в чужих разборках.

— Ладно, — неохотно согласилась Тарантул. — Когда наметится стрельба — я вас предупредю.

— Держимся подальше от этой опасной личности, — предупредила остальных профессор Кольт.

Опасная личность демонстративно подбила еще одну аномалию и столь же демонстративно не стала подбирать артефакт.

На одной даче за дощатым забором не было ничего — даже дома. Один только ровный зелёный газон. Навстречу прошли две дачницы с завязанными пластиковыми вёдрами, на вид — довольно тяжёлыми. Как со знанием дела сказала Дина — с малиной, это по форме тряпки понятно.

В одном месте с куста ирги свисали тяжёлые, спелые грозди — темно-фиолетовые, почти черные, матовые полновесные ягоды, вперемешку с лилово-розовыми, еще не доспевшими. Ребята постояли, соблазн был велик, но они все-таки решили, что лучше не стоит. А вдруг эта дача еще не совсем заброшенная? По виду понятно не было — совсем или не совсем. На совершенно точно заброшенных дачах можно собирать ягоды, но если есть сомнение — тогда нельзя, тогда это незаконно. Это все четверо усвоили твердо.

Но они вознаградили себя на земляничной поляне. Самой настоящей земляничной поляне, как в мультике! Между двух участков выделился ничем не занятый примерно квадрат, заросший травой, в траве — краснели и пахли ароматные, темные, явно переспевшие уже ягоды земляники.

— Это, наверно, тут парковка была, — предположил Давид. — Для машин, на которых приезжают на эти дачи.

Но парковка уж совершенно точно была заброшена — если на ней уже трава с земляникой успели вырасти. К тому же это так и так не дача!

Фира подала пример, без раздумий сорвав и отправив в рот самую аппетитную ягоду. Что несколько смущало всех остальных — помыть ягоды им было решите нечем, воду, которую брали с собою в бутылке, они давным-давно уже выпили всю. Но Яр рассудил, что ведь раньше землянику никто не мыл — мама рассказывала, как они ездили на электричке в лес с бидонами, собирать землянику, и потом варили из нее варенье — и никто ее не мыл, как ее перемыть такую крошечную; и ничего, ни с кем ничего не случилось. Так что следующие четверть часа ребенки от души ползали по траве на карачках, объедая ягодные кусты.

Дина не преминула уточнить, что это аномальная земляника и еще неизвестно, что будет с теми, кто употреблял её в пищу.

Откуда-то издалека донесся смутный гул, как будто проехала машина. Что бы и удивительного в другом месте, но тут ведь единственная дорога была настолько 1) крутой 2) узкой 3) заросшей и заколдобенной, что тут не проехал бы даже вездеход, чисто по ширине бы не уместился. А тропинки, время от времени отходящие в стороны — так даже еще уже.

— Так, — внезапно объявила Тарантул, снимая с предохранителя свой карабин, — ждите меня здесь, я скоро вернусь. Ни о чем не спрашивайте. Вернусь — расскажу.

— Если это что-то незаконное, то лично мне прошу не рассказывать, — немедленно заявила профессор Кольт. — Потому что тогда я должна буду сообщить об этом в полицию, а я понятия не имею, где тут у вас полиция.

Ян негромко рассмеялся, провожая взглядом удаляющуюся спину Тарантула в слишком большой майке с мультяшными единорогами.

— Здесь, в Зоне, нет закона. И нет полиции.

— Тем более, — удовлетворенно заключила Кольт. — Тогда вообще непонятно, как и куда обращаться.

Все трое ждали не меньше минуты, пока впереди, невидимое за кустами одичавший малины, березами, лопухом, диким виноградом и хмелем, что-то происходило — очень шумное, но невнятное. По звуку это больше всего подходит на то, как палкой сшибают крапиву.

Наконец из-за кустов появилась Тарантул, киношным жестом закидывая за спину карабин.

— Всё, — небрежно сообщила она. — Можем двигаться дальше.

— Нашли человечка, забрали должок? — осведомился Яр.

— Все в порядке, идёмте.

— А мы по пути случайно не наткнемся на труп? — полюбопытствовал О'Хара.

— Не наткнетесь, не беспокойся.

— Так что же случилось с этим человечком? — подключилась к расспросам и Кольт, забыв свою недавнюю позицию.

— Ничего не случилось, все в порядке.

Все шли по тропинке и продолжали наседать на опасную личность с вопросами, особенно когда увидели явные следы борьбы в виде прибитой крапивы.

— Да ничего с ним не случилось, честное слово, — отмахнулась в очередной раз Тарантул. — Сидит и ревет.

— Почему ревёт? — удивился Давид.

— Да вон его тачка за семнадцать миллионов горит, — Дина указала карабином куда-то вперед и направо, где над деревьями действительно поднимался столб дыма. — А нефиг на этой тачке возить, что не надо!

— Когда Смит напечатал в "Нейчер" статью про аномальный цикорий, который обнаружила я, мне тоже очень хотелось подпалить его тачку, — честно призналась Эмили Кольт. — Но я этого не сделала. Потому что в тюрьме лабораторий нету.

Неподалеку явно топили баню.

И вдруг тропинка внезапно кончилась.

Они достигли вершины.

По гребню холма, перпендикулярно подъему, тянулась грунтовка, по которой время от времени пробегали машины; их было мало, но все-таки они были, ребята за то время, что они тут простояли, разглядывая местность, насчитали две в одном направлении и один грузовик в противоположном. На приличном расстоянии друг от друга поднимались опоры ЛЭП, а по другую сторону дороги никаких дач уже не было — там лежало сплошное картофельное поле, уходившее вниз по склону, так что и конца не видать.

— Ну что, в обратный путь? — озвучил всеобщую мысль Давид. Его часы показывали второй час дня и полностью выполненную норму шагов.

— А может, пройдём еще немножечко вдоль дороги? — попросила Дина. — Ну только самую-самую капельку, только взглянем, что там, и сразу пойдем обратно!

Ее внезапно поддержала и Фира:

— Там вроде дальше дома нормальные, давайте посмотрим, может, там есть другой спуск поприличнее? А то лично мне совершенно не хочется второй раз тащиться по чигирям.

Если честно — остальным этого хотелось нисколько не больше. Все они уже хотя бы по разу влезли в крапиву, испачкались оранжевым соком ломкого чистотела, а Ярик умудрился словить под подбородок какой-то колючий вьюн, так что у него на шее розовела царапина.

И вправду, уже скоро полузаброшенный дачный посёлок какой-то незаметно преобразился в просто поселок — с домами и дворами, заборами уже полноценными, не покосившимися, с асфальтом под ногами и прочим атрибутами цивилизации. И люди тут тоже были, все как положено. Двое мелких детей промчались на самокатах, и взрослые тоже ходили и что-то делали. Тут были даже таблички на домах, они прочитали "ул.Светлая" — улица с названием, а не линия, как в дачном поселке. А впереди ребята увидели даже знакомые зелено-красные очертания... Где сетевые магазины есть — там точно цивилизация!

— Мы можем купить минералки! — воодушевилась Дина.

— У меня денег мало, — остудила ее, к сожалению, только морально Фира.

— Ну может, на минералку хватит? — не сдавалась та.

— Деточка, ты разве не помнишь: мы утром отправлялись в аномальную зону, а не на шоппинг.

Их спор оборвал внезапный лай где-то на уровне пяток. Все четверо шарахнулись в стороны, торопливо оглядываясь. Из-под калитки метнулась светлая тень, оглашая воздух звонким и грозным лаем.

— Быстро, быстро отсюда, — Ярик подпихивал остальных в спины, пока расстояние не увеличилось до условно-безопасного. Ну почти.

На их счастье, калитка собачий порыв все-таки несколько притормозила, пока кремовая чихуахуа выбралась из-под нее полностью, ребята успели несколько отдалиться, и собака благоразумно решила их не преследовать, ограничившись тем, что еще долго прыгала перед калиткой и лаяла, как не в себе.

— И вот как это называется! — долго еще кипятился Ярик, пока они шли к магазину. — Ладно, я не говорю про диких собак, дикие — это природа, дикие сами за себя отвечают. Но это ж домашние! Хозяева, которые знают, что у них агрессивная собака, должны сделать такой забор, чтобы она из-под него не могла вылезти!

— Яр, ну хватит, — попытался урезонить его Давид. — Это же совсем маленькая собачка, а разговоров-то — будто целый волкодав!

— А волкодав — это собака, которая волков ловит, или об которую волки давятся? — внезапно заинтересовалась Дина.

— Которая может волка загрызть, — не без удивления объяснила ей Фира.

— А я думала, это такая маленькая собачка, она подбегает к волку, волк ее хватает и пытается проглотить — и давится. И волк сдох, а собачка вылезает изо рта и обратно бежит.

Ребята подошли наконец к магазину и обнаружили там кое-что ещё. Совсем рядом, в нескольких метрах — пока шли, было не видно, здание его загораживало — блестел на солнце ребристый металлический полукруг автобусной остановки.

Давиду всегда думалось про эти остановки: они выглядят так, как будто это космические станции на недавно открытой планете! В городе остановки в основном были обычные городские, навесами, а тут, в дачной местности — вот такие, прямо как из Булычева.

— Слушайте! — оживилась Фира. — А мы, наверное, сможем отсюда доехать на маршрутке, чтоб не пилить вдоль трассы.

— А у нас денег хватит? — ревниво уточнила Дина.

— А ты знаешь, на каком ехать? — задал вопрос Ярик.

— Сейчас посмотрим... — Фира выгребла из кармана шорт смятую бумажку и несколько монет.

Денег оказалось одна сотня и ровно четыре рубля — как раз на поезд на четверых, будто нарочно клали.

— Как раз хватит, — заключила Фира. — Значит, обойдёмся без минералки. На даче попьем. И тут всего одна маршрутка и ходит, не ошибемся. Ну, если что, чтобы не перепутать — смотрите номер 34.

Давид решил для себя, что пусть смотрят другие. У них зрение хорошее, вот пусть они вместе и смотрят. Сам он забрался на лавку под нагретый на солнце купол. Тот и вправду был горячий, даже не хотелось прикасаться голым плечом. А ведь можно представить, что это его нагревают красноватые лучи Бетельгейзе...

— Тридцать четвертый, идет, пойдёмте, вы передумали ехать, что ли? — голос Фиры вырвал его из мечтательности, и он поспешил к остальным.

— Половина второго. Ваши ставки, что ба поднимет крик? — жизнерадостно осведомилась Дина.

На этой остановке сели в маршрутку только они четверо, и вообще народу было немного (как раз, ещё где-то час — и народ потянется с дач обратно), так что все расселись с удобством и приникли к окну.

— Наша остановка — третья дачная, все караулим, чтоб не проехать, — распорядилась Фира.

Поначалу за окном не было ничего интересного: мимо бежали все те же дачи, отделенные от дороги узкой полоской берез или каких-нибудь низких кустов, мелькали купола остановок, похожих на на инопланетные станции, проезжали с низким гудением фуры и с лязганьем — длинные двухэтажные платформы, уставленные легковушками. Потом вдруг пошли камыши, и вскоре по обе стороны от дороги открылась искрящаяся гладь широкого озера.

Чайка стремительно промчалась над водой. Лодочка с силуэтами двух рыбаков, тёмными против солнца, застыла неподвижно, точно нарисованная на картине. А семейство уток — наоборот, еще как живо плыло, оставляя за собою расходящийся след, точно маленькая флотилия. На дальнем береге к самой воде спускались мостки, и какой-то человек (не разобрать было издалека, дядька или тётенька) набирал в ведра прямо из озера воду. Утки доплыли и скрылись среди камышей. А в камышах...

— Смотрите, смотрите, цапля, цапля! — от возбуждения Давид вовсе забыл, что они в общественном транспорте, где шуметь не положено. — Вон, вон она, стоит на одной ноге!

И это надо же, что цаплю первым разглядел именно он, как Гарри снитч! Хоть он и в очках — ни с каким столбиком не перепутаешь, это точно была именно цапля! Видно издалека и через окно плоховато, но все равно, вот она, серая, вот так у нее изогнута шея, и вот такой клюв...

— Кто-нибудь успел заснять? — полюбопытствовала Дина.

К сожалению, заснять не успел никто, слишком быстро проехали это место, а дальше сплошные камыши все загородили.

— У меня один вопрос, — сказал вдруг Ярик очень весомо. — И он не относится к цапле. Вы уверены, что мы правильно едем?

— Другого маршрута тут нет... — как раз неуверенно ответила Фира.

— Мы уже едем фиг знает сколько, — сказал Яр. — Уже давно должны были свою остановку проехать. Но даже если бы мы ее проехали — там уже скоро начинается въезд в город, где база "Автозапчасти" и всегда куча разобранных машин стоит. А никакого озера там нет, это точно, да еще чтоб такое большое.

— Блиииин... — протянула Фира.

— Надо спросить, — внесла конструктивное предложение Дина.

— Да погоди, кого спросить... — начала было Фира, но Динка уже была возле водителя.

— Извините, — громко и четко обратилась она, держась обеими руками за кресло, чтоб не упасть, но это помогало мало, маршрутка шла лихо, — скажите пожалуйста, когда будет остановка Третья дачная?

— Да минут через сорок, если на трассе пробок не будет.

— В смысле сорок?..

— Ну сами смотрите, — водитель обернул к ним смеющееся лицо. Давиду подумалось, что у него очень доброе лицо, с улыбчивыми морщинками у глаз, и совсем коричневое, напоминает дядю Самвела, который паркует свою жёлтую ладу с шашечками у них во дворе, хотя он сам живёт в соседнем доме, но там у них нормальной парковки нету. — Сначала доезжаем до конечной в поселке Нефтяник. Там у меня обед двадцать минут. Потом едем обратно — как раз ровно сорок минут и выходит. Если только не будет пробки, на въезде в Нефтяник сейчас дорогу ремонтируют, рабочая одна полоса, шут его знает, что там будет сейчас.

— Ёшкин!..

— Мама дорогая! — завопили в один голос соответственно Ярик и Фира.

Маршрутка как раз начала замедлять ход, приближаясь к очередному куполу.

— Выходим, выходим, выходим! — Фира чуть было не вытолкала всех из маршрутки, едва успела открыться дверь. Хотя дедушка Рувим и сто раз говорил ей никогда такого не делать, а Дина каждый раз напоминала, до чего эта дурацкая привычка довела Дина Томаса. И Фира иногда даже помнила, чтоб не делать так в транспорте, но в минуты волнения забывала.

— Да вы чего суетитесь-то? — удивился им вслед водитель.

Но, поскольку четверка незадачливых пассажиров уже высыпала наружу, а больше тут никто садиться не собирался, он пожал плечами, закрыл дверь и тронулся с места.

— Выходит, мы не в ту сторону ехали, — озвучил очевидный вывод Давид.

Дина плюхнулась на лавочку и простонала:

— Всё, мне конец, я умираю от обезвоживания!

Ребята мрачно оглядывали местность вокруг. Что было хорошо: местность все же была плюс-минус цивилизованная. Сетевых магазинов не наблюдалось, но все же с одной стороны виднелись участки, то ли дачные, то ли просто частные дома, но вполне обжитые, судя по звукам, на огородах даже кто-то работал. Автобусная остановка плавно переходила в парковку, где дремали несколько легковушек бывалого вида и одна фура с логотипом известной строительной компании на борту. А с другой стороны — высилось что-то типа складов, высокие белые кубы без окон (и кажется без дверей), увенчанные черным логотипом в виде собачьей головы и гигантской надписью "Обтекатель".

— Идёмте на ту сторону скорее, чего ждать, а то вдруг сейчас маршрутка подойдёт, а мы тут! — поторопил всех Ярик.

Кроме опасений из-за маршрутки у него была и еще одна причина поторопиться, которую ему не очень хотелось озвучивать: в глубине складской территории его острый взгляд разглядел дощатую будку, к которой была привязана собака. Собака, конечно, была привязана, да и лежала пока спокойно, меланхолически игнорируя работников склада, покупателей, машины и все остальное... Но собака была ОЧЕНЬ большая!

— Да погоди ты, — оборвала его Фира. Она напряженно соображала. — Денег на проезд у нас больше нет.

— А если мы попросим нас так посадить и скажем, что мы как домой придём, ему деньги на телефон переведём? — размечталась Динка.

— И чего мы вылезли, — проворчал Давид. — Ну проездили бы еще сорок минут, мы к обеду все равно уже опоздали. Зато второй раз не платить.

— А может, все равно бы пришлось платить! — возразил Ярик. — Водитель сказал бы: раз вы вылезли и заново садитесь — и платите заново тогда.

— Всё! — решительно объявила Фира. У Давида так ощущение было, что она мысленно обратный отсчет ведёт — и вот дошла до нуля. — Я звоню ба.

— Погоди, чего сразу звонить! Представляешь, какой шум будет! — запаниковали все остальные.

Но Фира нажала на значок мессенджера с таким видом, точно это была кнопка лазерного меча, а где-то на горизонте вырисовывался Дарт Вейдер.

— Пешком вдоль трассы нам тут до вечера пилить. А уже третий час, ба вот-вот сама начнет нам названивать. И тогда шума будет еще больше. Алло... ба? — она подняла ладонь, показывая остальным, чтобы пока помолчали. — Ба, ты только не волнуйся... ничего не случилось, все в порядке! Просто мы случайно уехали на остановку Обтекатель.

Последовало несколько минут (возможно, и секунд, но Давиду они точно казались минутами — это по меньшей мере) неясного шума, включающего попытки Фиры объяснить-таки ситуацию... и Фира отодвинула подальше от уха свой телефон, чтобы остальные тоже услышали.

-...ребенки бог знает где, одни, на жаре, без еды, без воды, без денег, без связи!

— Ба! — попытался вклиниться в этот бурный поток Давид. — Ты подумай логически: если мы тебе звоним — значит, связь у нас есть!

— Какая разница! Так, слушайте. Оставайтесь там, где вы есть. Никуда не перемещайтесь. Если есть где укрыться в тенек — ждите там...

— Мы через дорогу перейдем, — сказала Фира.

— Я сказала: никуда не перемещаться! Сядьте и сидите на месте на том месте, на котором сидят. Поняли: на месте! И сидите тихо, так тихо, чтобы пролетающие голуби принимали вас за скульптурную группу.

— Пошли сидеть тихо, — вздохнула Фира. — Вот там вроде лавочка... Дина?.. где Дина?!! Да что ж это за ребенок такой!

И вот тут всем стало по-настоящему страшно.

Но, по счастью, много напаниковать они не успели: Дина уже бежала к ним, прижимая к груди полуторалитровую бутылку... да кажется, с квасом!

Остановившись, она демонстративно изобразила собачье дыхание, даже высунула язык. А потом объявила:

— Я принесла нам попить!

— Откуда? — нахмурилась Фира.

— Да вон с той дачи! Я вижу, там тетенька чего-то в огороде делает. А если где-то есть сельское хозяйство — значит, там есть и вода! Я подхожу к забору, видите, там забор из палок, через него все видно, и говорю: "Извините!". Вы не подумайте, я очень вежливо всё сказала! "Извините, можно нам немножко воды, попить? Если, конечно, у вас свой колодец и вода из него бесплатная, а если вы ее в магазине покупаете, тогда, конечно, не надо!". А тетенька как засмеялась. Сначала удивилась, а потом как давай смеяться. А с другой дачи еще одна тётенька тоже подошла туда, к забору, и тоже ржет, как лошадь. А потом она говорит, — это вторая тетенька, которая потом подошла: "Вот только еще не хватало вам из колодца пить, а нам потом перед вашими родителями оправдываться, почему дети с горшка не слезают." И пошла и принесла квас. И мне дала. Просто так!

Квас, хоть и тёплый — это было настоящее блаженство! Ребята только сейчас осознали, насколько им хочется пить. И, кстати, и есть! Давид очень кстати вспомнил про печенье в кармане. Оно несколько поломалось, но тоже пришлось очень кстати. Печенья там оказалось пять штук: по одному на каждого, а пятое они постарались разделить на четвертинки как можно ровнее, но это не очень получилось, потому что печенье ужасно крошилось, и чуть не половина в крошки ушла.

Следует признать, что за все время ожидания ни один голубь на них так и не наделал. Возможно, они сидели все-таки недостаточно тихо. Но скорее всего, у местных голубей зрение оказалось лучше, чем это представлялось ба.

Ожидание тянулось мучительно. В ожидании окончания ожидания они затеяли было играть в города, но игра споткнулась, когда на Фирино коварное "Анапа" Давид выдал "Арнор". Девчонки начали возмущаться, что это выдуманный город, поэтому он не считается. Давид, сразу поняв, что попытка прикинуться шлангом "а чё, разве такого города нет по правде?" не прокатит, принялся отстаивать реальность вторичной реальности, создаваемой художественным творчеством. Тогда Ярик заявил, что тогда он назовёт Румпельзейлат. Это его город, столица главной планеты Союза Социалистических Гномих Планет. И ничего, что такой книги нет — он его уже придумал, значит, во вторичной реальности он уже присутствует. И если Давиду можно придуманные города, тогда и всем можно.

За всеми этими спорами они сначала не обратили внимания на подъезжающий рено со знаком такси на боку. И даже не сразу заметили, что такси не торопится уезжать, а выбравшийся из него высокий седой дядька, близоруко щурясь, оглядывает остановку, явно кого-то выискивая — заметили только тогда, когда он уже доставал телефон. И вот тогда-то закричали на четыре голоса:

— Дедуля! Дедушкааа! Мы тут!

Шум дороги заглушал голоса: вроде и не так много машин едет, а шум — ни шиша не расслышишь. И вот тут-то и пригодился Яриков браслет выживальщика: свисток услышали все, даже дедушка.

— Мы тут! — замахала рукой Дина, все еще не решаясь сдвинуться с места.

— А что вы тут сидите? — спросил дедушка, подходя к ним. Потому что все четверо все еще честно сидели на лавочке.

— Ждем, пока на нас голубь накакает, — вздохнула Дина.

В такси упихались не без труда: дедушка на переднем сиденье, а все остальные кое-как сзади. Все оружие, кроме настоящего пистолета (водяного, конечно, настоящего — это в смысле из магазина, пластиковый, а не палка) пришлось оставить, поскольку оно не умещалось и норовило на себя кого-то наткнуть.

— Прощай, оружие, — прокомментировал дедушка.

Водитель попался очень ворчливый: он бухтел и бухтел, что почему не сказали, что везти придется целую кучу детей, еще и без детских кресел...

— Потому что тогда вы бы поставили детские кресла, и тогда, с креслами, четверо бы не уместились, — логично объяснил дедушка. — А две машины вызывать на междугороднюю перевозку, это, сами понимаете, Бог с ним, что накладно — хуже, что уж очень долго.

Таксист пожал плечами, но возразить не нашел чего. Дедушку Рувима на Вулкан приняли бы даже на ПМЖ.

— А почему междугородние? — удивилась Фира.

— Потому что вы выехали за пределы города. Обтекатель уже считается территорией поселка Запрудное.

Такси очень быстро докатилось до Третьей Дачной, а оттуда надо было пешком, дедушка сам сказал, что нечего машину по колдобинам гробить. Но там уже было немножко, совсем скоро над кустами отцветшей сирени завиднелся дачный дощатый домик, коричневый, как шоколадка.

За время пути Динка уже подзабыла о предстоящей опасности...

— Ба, это мы! — завопила она еще за пять шагов до калитки.

Ба повела себя в высшей степени нелогично. Хотя и предсказуемо, если знать ба. Она кинулась обнимать и нацеловывать всех четверых, так активно, что только чудом ни одного не задушила. Можно подумать, ребенки ходили не на ближайшую гору, а в Антарктиду! Причем вместе со Скоттом.

Что может быть лучше дома. За зеленым столом под яблоней ребенки уминали за обе щеки яичный суп (такой яичный суп умела варить только бабушка! Мама Дины и мама Давида тоже готовили иногда, и по тому же рецепту — а все равно получалось чуть-чуть, да не то) с черным хлебом, сосиски с салатом, оладушки со сгущёнкой, компот, который варился в большом старинном тёмно-коричневом кофейнике, у которого крупные ягоды всегда застревали в носике, наперебой описывая свои приключения (благоразумно умолчав о земляничной поляне).

— Ба, мы посуду сами помоем, — предложила Фира, вымакивая остатком оладья остатки сгущёнки с тарелки.

— Помойте, помойте, — охотно согласилась ба. — Только грязную воду под цветы не выливайте, вылейте ее на компост. Кстати, дедушка сегодня собирался ставить мангал жарить сосиски.

— Урррааа! — завопили все на четыре голоса. Вечер после дня приключений обещал быть ещё лучше дня.

— Но теперь не будет, — как ни в чем ни бывало продолжала ба. — Во-первых, у него будут занятия, два урока пришлось перенести. А во вторых, сосиски вы только что съели, больше их не осталось.

К слову, следует ли говорить, что помидоры в тот день были политы чрезвычайно обильно и аккуратно... и совершенно добровольно!

Глава 3. О рыбаках и рыбках.

Ярик разговаривал по вацапу с родителями:

— ...и их папа довез нас от родника, вместе с бутылками! А им сказал, чтобы они не ехали, чтобы на даче подождали, а сами дальше не ехали, а то тесно. А они знаешь что! Мы подъезжаем, мы с дедРувимом вылезаем из машины, а они из-за кустов такие: здравствуйте! Они, оказывается, взяли велики и на великах вперёд нас приехали. Ну кто они... я же вам говорил: Марат и Фаддей.

Неугомонные близнецы Марат и Фаддей, возрастом чуть постарше Давида и Ярика, обитали на даче ближе ко Второй остановке. Столь оригинальный набор имён объяснялся просто: близнецы были детьми союза не только интернационального, но и интер, так сказать, вкусового. Проще говоря, одного назвала мама-консерваторша, другого — папа любитель экзотики. Семья купила дачу только а этом году, и они сразу же плотно задружились с "внуками Розы Яковлевны".

— А Марата, случайно, не зовут Жан-Поль? — засмеялся с экрана папа Ярика.

— Нет, — удивился Ярик. — Их зовут Фред и Джордж. Только мы не знаем, кто из них кто. Потому что их не так зовут, одного Фред, другого Джордж, а сразу вместе — Фред и Джордж. И еще они не рыжие, но они говорят, что когда вырастут, то покрасятся. Пап, а почему его должны звать Жань-Поль?

— Да так, — папа махнул рукой. — Так, в голову просто пришло. У нас в школе в классе был один мальчик, Марат, и его все звали Жан-Поль.

Ярик расположился со своим телефоном за столом, используя вместо подставки кофейник с последними остатками компота.

Давид сидел под яблоней в кресле, смотрел в телефоне с наушниками "Золото Маккены" и время от времени охал, а то и вскакивал и наворачивал круги вокруг яблони, переживая перипетии сюжета. Он только недавно открыл эту опцию: что кресло, оказывается, можно вынести из дома на улицу и так читать или что-нибудь делать с удобством на свежем воздухе.

Дина где-то притихла. Видимо, готовила очередную коварную ловушку для наглых бледнолицых захватчиков ковбоев Дэвида и Айзека Селдона. Фира вчера вернулась обратно в город; у старшеклассников перерыва в учёбе нет даже в летние каникулы, а то бы ловушка с вероятностью 79% сработала раньше времени и дачу уже оглашали бы гневные вопли "да что ж это за ребёнок такой! Если про этого ребёнка написать фанфик, читатели не поверят, скажут, не бывает таких!".

-...и у них кот Василий, — продолжал рассказывать Ярик. — Мам, тут вообще столько собак! Какое-то собачье государство! Тут через три дачи живет вообще какая-то бешеная корги. Я когда на велике еду, всегда забываю , что надо посмотреть, у них там открыта калитка или закрыта, если открыта, надо объехать подальше. А я всегда забываю и еду, а эта бешеная корги выскакивает, лает и бежит за мной десять дач. А я так быстро ехать не могу, тут везде колдобины! Вот у тети Гали — у нее суперспокойная хаски. Ее, по-моему, вообще ничего никогда не волнует. Ты к калитке подходишь, она такая поднимает голову: "Кто вы... идете... ну и идите себе", — Ярик голосом и выражением лица в красках пытался изображать флегматичную хаски. — Вот у Марата с Фаддеем кот Василий — вот это котик. Ты к ним приходишь, и он такой, — Ярик снова изобразил пантомиму, — "Здравствуйте, гости дорогие, как вам у нас нравится, пожалуйста, прогуляйтесь по саду, все тут осмотрите... а я, пожалуй, пойду".

Давид печально вздохнул. Он хоть и смотрел кино в наушниках, но кое-какие обрывки разговора до него долетали, и он различил, что Ярик говорит о собаках.

Кузены, при своей нерушимой дружбе, имели непримиримо противоположные мнения по целому ряду жизненного принципиальных вопросов.

Давид предпочитал Звездный Путь, а Ярослав — Звёздные войны. Ярик любил гномов, а Давид — эльфов. И даже по поводу того, чего сколько класть в начинку в домашнюю пиццу на лаваше, они настолько не могли прийти к консенсусу, что в итоге ба делала пиццу секторально — поскольку Дина со своими предпочтениями тут же энергично вступала в спор.

Но самое главное несогласие между ними касалось вопроса собак и котов.

Давид мечтал о собаке. Мечтал давно, глубоко и страстно, и увы столь же безнадёжно, как мистер Спок о хотя бы сутках без нарушения логики. Мама на любые попытки заговорить о собаке категорически заявляла, что и речи быть не может, у нее на собак аллергия. И точка.

Папа подходил к вопросу с другой стороны. Он спрашивал:

— Я ты хорошо подумал, как эту собаку выводить?

— Я сам ее выводить буду, и кормить, и всё-всё делать сам! — горячо восклицал Давид, совершенно искренне и не кривя душой ни на йоту.

— Тут вопрос не столько кто, сколько когда, — уточнял папа.

Давид вешал нос. В течение учебного года большинство его дней проходило в таком режиме: утром папа отвозил его в школу, из школы его забирала ба и вела к себе домой, из дома в определённые дни недели вела в музыкалку и по мере надобности еще куда-либо, оттуда опять приводила к себе домой, где он и оставался до вечера. У ба он обедал, делал домашку, ужинал, у нее же строил из умной бумаги замок и рисовал фигурки кораблей для настолки, в которую они будут играть с Яриком на каникулах, и всё делал у нее часов до восьми где-то вечера, когда за ним приезжал папа и отвозил его наконец домой.

Очевидно, что ни одна собака столько вытерпеть без прогулки была не способна.

— Днём Миша может, — все равно не сдавался Давид. — Я с утра, а днём Миша.

— И таким образом вопрос опять возвращается к вопросу "кто". А у Миши ты спросил, хочет ли он выводить собаку?

Миша к собакам был равнодушен. Он был совершенно не против собаки в доме — но только если от него при этом ничего не потребуется. Миша мечтал о мотоцикле. Миша копил деньги на мотоцикл, искал для этого подработки, собирался идти учиться на права, как только закончит школу... а учитывая, что эту школу таки предстояло закончить, то бишь сдать ЕГЭ — легко можно понять, чем была занята Мишина голова, и оставалось ли в ней место для такой ерунды, как собаки.

И столь же понятно, что то обстоятельство, что в данном посёлке обитает много собак, Давидово сердце, в отличие от сердца Ярикова, только радовало. Особенности ему нравился хаски тети Гали — большой, меховой, голубоглазый красавец-пёс, невозмутимый, как майор Мак-Набс или как дедРувим. Особенно восхитительно было, что пса звали Джим. И нет, не в честь Собаки Качалова. Тетя Галя сама по секрету рассказала ребятам, что назвала щенка Джим, когда увидела, какие у него голубые глаза — совсем как у Криса Пайна.

А вот Ярик к собакам относился, мягко говоря, настороженно. Ярик мечтал о коте. Причём не абы каком — о толстом, мохнатом, ленивом коте, в идеале о светло-рыжем. Но шансы завести кота у него, увы, были примерно такие же, как у Давида с собакой — то есть стремились к нулю. Максимум, на что соглашались Яриковы родители — это на хомяка. Но какой смысл заводить хомяка, ведь если у вас есть хомяк — то кота не будет уже совершенно точно.

Размышления, равно как и разговор, были прерваны внезапным индейским боевым кличем, раздавшимся из кустов малины. И следом из малины высунулась Дерзкая Койота с куриным пером в кудрях и боевым индейским раскрасом по всем щекам. Судя по цветам и текстуре, на раскрас пошли ярославовы акварельные карандаши.

— Вы сидите тут, бледнолицие, и ничего не знаете! — возвестила она. — Вы все пропустили! Знаете, что вяхирь делает на сосне? Не знаете! — Дина выдержала интригующую паузу, наслаждаясь всеобщей заинтересованностью. — Он выламывает палки себе для гнезда!

В этот день, помимо проблем собак, вяхирей и всей прочей живности, ребенки были взбудоражены ещё одним известием, пришедшем от дедушки. Началось все с того, что дед с утра приступил к каким-то таинственным манипуляциям в сарае. Ясен пень, ребята мгновенно просекли, что дело пахнет интересным, и крутились вокруг него, канюча "ну дедуляяяя, ну скажи, ну что это будет??!!" и изнывая от любопытства. Но дед держался непоколебимо и неизменно отвечал "придет время — узнаете".

Как логически предположил Давид, эта таинственная деятельность была как-то связана с таинственными переговорами, которые дедушка с бабушкой вели последние несколько дней, стараясь избегать детских ушей.

Разумеется, Давид был совершенно прав. И разговоры эти на самом деле сводились к одному: "надо как-то занять ребёнков, чтобы они не шлялись опять Бог весть где одни без присмотра, надо, чтобы шлялись они под присмотром".

И вот наконец время пришло. Дедушка разложил на земле длинный продолговатый свёрток, запакованный в пыльный зеленый брезент. Все дыхание затаили.

— Мы с вами, — начал дед, с неспешной аккуратностью раскрывая брезент, — пойдём на рыбалку на озеро.

В свёртке обнаружились разобранные удочки, на вид старше всех детей вместе взятых, но, как оказалось, полностью в рабочем состоянии.

Пацаны от восторга немедленно исполнили некий воинственный танец. Но потом приуныли.

— Это надо будет в четыре утра вставать? — без энтузиазма уточнил Давид.

— Нет, — дедушка улыбнулся. — Мы вечером пойдем, будем удить на закате. На рассвете тоже можно, но тогда в четыре утра вставать будет поздновато, в четыре уже давно с удочками сидеть надо.

— Урррра!

Надо сказать, переговоры шли так долго потому, что дедушка несколько опасался реакции младшей ребенки.

Пару лет назад дядя Яша (Яков Рувимович), общий дядя Давида и Дины, придумал взять всех четверых племянников на выходные на турбазу с купанием в пруду, шашлыками и рыбалкой. И вот последний пункт и вызвал бурное негодование Дины.

— Вот вы подумайте! — уперев руи в боки, гневно высказывала она маме, дяде Яше и прочим взрослым. — А вот если бы мы с Давидом куда-то делись? Вот так вышли погулять — и исчезли, все, с концами! Вот каково бы вам тогда было? А теперь подумайте, каково будет рыбкам-родителям?

Скандал ребенка закатила первостатейный. И хотя на турбазу все-таки поехала ради купания и шашлыков, но пилила старших всю дорогу туда, провожала укоризнеными взорами каждое движение, связанное с рыбалкой, есть пойманную рыбу (а ее там пожарили на решетке, не абы что!) категорически отказалась и вообще перешла на вегетарианство. На целую аж неделю! На больше ее не хватило, любовь к колбасе таки пересилила.

Вот почему взрослые, опасаясь повторения инцидента, довольно долго искали другие варианты. Но как оказалось — ничего не случилось. Дина, благополучно позабыв свои взгляды дошкольной давности, в восторге исполнила воинственный танец даже лучше мальчишек. Потому что что бледнолицые смыслят в таких вещах!

Итак, большую часть этого дня ребенки, за вычетом небольших отвлечений на такие вещи, как золото Маккены, вяхири и прочее в том же духе, жили в предвкушении рыбалки и обсуждении всевозможных деталей.

А когда червей будем копать? А где их копать? А мы вообще на червяков будем ловить? А обязательно на них? Может, на что-нибудь другое можно? А какую там можно поймать рыбу? А она большая? А что мы из этой рыбы сделаем? Может, уху? Бааа, а ты можешь сделать уху на костре? А купаться там будет можно? А почему нельзя? А мы на лодке поедем? Ну откуда-откуда, не знаю, у дедули спроси, если у него удочки есть, может, у него и лодка есть? А куда мы поедем? А на чем поедем?

Последний вопрос представлялся всем наиболее актуальным. Ближайший, он же единственный водоём в окрестностях (если не считать болота и родника, откуда берут питьевую воду, но уж там-то рыб точно не водилось нисколько) — это было то озеро, мимо которого они проезжали, когда случайно уехали не в ту сторону. Но оно было далеко, пешком идти — это уже сейчас выходить, чтобы добраться к закату!

Не то чтобы у дедушки не было машины... У него был Драндулет! Драндулет был насыщенно-желтого цвета, точно желток у деревенских яиц, которые они покупали у тети Нади с Четвёртой дачной, и такой старый, что он был еще даже Жигули, а не Лада. При этом, в целом, он был вполне себе на ходу, но... Но дело в том, что не очень на ходу был водитель. У дедушки было плохое зрение, а за последнее время оно еще заметно ухудшилось. Так что он теперь опасался ездить в сумерках, опасался ездить в плохую погоду, опасался ездить по трассе, где без конца снуют туда-сюда фуры... Поэтому Драндулет, приехавший на дачу в начале сезона, когда еще на дорогах не миллион народу, большую часть времени отдыхал под кустом ирги. Даже когда семейство выбиралось на пару дней в город — помыться и сделать насущные городские дела, ездили всегда на маршрутке, ну или кто-нибудь из омашиненных родственников отвозил. По существу, единственное место, куда ездил Драндулет — это в магазин за продуктами.

В текущем десятилетии дачный посёлок, оживлённый в советское время, затем переживший периоды тотального разграбления, упадка и длительного запустения (гомеостаза, как посмеивался Яриков папа), когда в нем еле-еле теплилась дачная жизнь, ныне переживал свой ренессанс и близился к полному процветанию. Одной из примет этого возрождение стало открытие на Второй дачной маленького магазинчика. Там продавался хлеб (причём совершенно свежий, из частной пекарни, а не с хлебозавода), минеральная вода, доширак, влажные салфетки, перчатки, средство от комаров и прочие нужные в дачном быту прибамбасы.

Это было прекрасно, но всё-таки чтобы затариться нормальными продуктами на всё семейство, требовалось ехать в город — там, как раз на самом повороте, за базой автомобильных запчастей, невидимый с трассы, и приютился самый обычный городской сетевой магазин. Вот туда, обходными путями по грунтовке, чтобы не выезжать на трассу где фуры, дедушка и ездил на Драндулете примерно раз в неделю запасать провиант. И, в сущности, всё.

Так вот. Ехать до озера, если они не ошибались насчет водоема, было по тёмному по крайней мере обратно, и уж точно по трассе и туда, и назад. Значит, не Драндулет. Тогда что? Или, как выдвинула свою версию Дина — кто?

Встал и не менее актуальный вопрос: а что будет тому, кто поймает больше всех рыб? Рыбалку без элемента состязательности не признавал никто из троих.

— Кто больше всех поймает — тому шестую полоску от шоколадки, — внесла предложение Дина.

Дело в том, что когда дети жили на даче, каждый раз в вечернему чаю ба доставала "сюрприз". Дедушка в своих поездках за провиантом закупал несколько шоколадок, каких придётся — а именно какие будут по акции. Собственно, в этом и заключался сюрприз: шоколадки каждый раз были разные, и дедушка прятал их в холодильнике так надежно, что случайно увидеть не было ни малейшей возможности. А нарочно дети добросовестно не пытались смотреть. Иначе ж не интересно!

Шоколадку всегда поровну делили на всех, детей и взрослых, сколько бы их ни собралось. Со стола убирали сковородку, подчищенную насколько возможно, но ещё пахнущую жареной картошкой или макаронами с говяжьей тушёнкой, водружали чайник и стаканы с подстаканниками (дети любили рассматривать эти чеканые подстаканники, с Кремлёвским башнями, или с силуэтом поезда и загадочными буквами МПС), банку с молоком... И долго-долго, без спешки, в молочных сгустившихся сумерках пили беловатый молочный чай с шоколадкой.

Но в этот раз получилось так, что пакет с продуктами прорвался на боку, и в эту прореху высунулся угол в коричневой обертке, которую глазастая Динка идентифицировала как с вероятностью 80% Россия Кофе с Молоком. А это значило... Правильно, это означало, что такая шоколадка делится в длину ровно на шесть частей по клеточкам, а их-то, после отъезда Фиры, теперь пятеро!

Наконец пришло время для червяков. Точнее, червей.

— Червяки — это в малине, — с выражением недовольства на лице объяснял кузине Давид. — А дождевые, на которые рыбу ловить — это ЧЕРВИ!

Будущая наживка копошилась в чисто отмытой банке из-под тушенки. И, честно сказать, не так чтобы Давид находил этих существ воплощением милоты. Но нельзя же сплоховать перед девчонкой!

Ибо Динка брать червяков руками категорически отказалась. И по такому случаю даже внезапно вспомнила, что она девочка.

Ба насовала ребенкам с собой кофт с рукавами, бутербродов с колбасой и пшикалок от комаров, приговаривая:

— Ничего-ничего, еще неизвестно, сколько вы там проторчите, это сейчас жарко, а вот солнце зайдёт — и еще очень рады будете, что взяли!

Дедушка вывел из теплицы старый велосипед.

Собственно, велосипедов на данный момент на даче имелось три. Два подростковых, на которых гоняли Давид и Ярик, ну или другие дети подходящего роста, когда там бывали, и один взрослый. Велосипед был старый, еще советский, здоровенный, тяжёлый, с намертво приваренным потёртым, как в песне про мушкетеров, седлом (в свое время сломалось — и починить смогли вот только так) и намотанными на спицы тоненькими разноцветными проволочками, которые дети постепенно подтыривали для своих нужд, но проволочки удивительным образом все еще не кончались. Этот велосипед был почти всем велик и потому очень редко использовался, он и взрослым-то не всем подходил. Хранился он в теплице, в ее первом отделении, где лейки лежат, поскольку больше никуда не умещался.

Вот так неожиданно разрешилась транспортная проблема. Дедушка сказал Дине:

— А у тебя будет самая ответственная задача. Ты поедешь на багажнике и повезёшь удочки и наживку.

Дина лихо гоняла по городу на своем желтом самокате, которому даже дала имя, как боевому коню, а вот велопипедов не признавала принципиально и соглашалась пользоваться этим транспортом исключительно в качестве пассажира. И удочки она, конечно, с гордостью была готова везти. Но вот насчет червяков...

Она сначала потребовала, чтобы банку закрыли: а то вдруг червяки выпрыгнут! А кто может поручиться, что они не прыгают? Про австралийских змей тоже сначала не знали, что они прыгают — а оказывается, они еще как, аж летают! Потом вопросила, и как ей предполагается держаться, если в одной руке у нее удочки, а в другой червяки? Это пока их копали, были черви, потому что есть выражение "копать червей", и вообще, это в картах черви, а эти — червяки, и не докажете обратного!

А итоге банку с червя(ка)ми прикрутили к багажнику Ярикова велосипеда, и все наконец отправились в путь.

Буйная корги, высунув нос под калитку, предпочла не связываться с целой кавалькадой и ограничилась возмущенным лаем. Три пары колёс бойко крутились, подскакивая на ухабах, мелькали по сторонам синий цикорий и пышно расцветший лопух — как он, оказывается, богато цветёт, впору в вазу ставить, и не подумаешь, что обычный репей, высокие мальвы, усаженные сухими дисками с семенами, а кое-где, изредка — вдруг последние, еще не отцветшие, темно-розовые цветки.

Показался и остался позади прелестный домик, точно из детской книжки: ярко-розовый, расписанный белыми голубями, с крохотным палисадничком, полным пестрых цветов — и не подумаешь, что такие бывают на самом деле!

И снова, и еще снова открывались и уходили назад чужие дачи, то заброшеннве и заросшие бурьяном, березами и диким виноградом, то обжитые и обихоженные, то деревянные, то кирпичные, одна даже бревенчатая, точно в деревне, а другая — ну вылитая ставкирка, высокая, из вертикальных некрашеных досок. Дорога была незнакомая, она петляла среди участков, то шла по наезженной, довольно широкой почти что дороге, то сужалась, превращаясь в тропинку, в паре мест и вовсе пришлось спешиться и повести велики в поводу. И вдруг — дети думали, что еще ехать и ехать, и тут! — вывернула из-за кустов и обнаружилось, что озеро вот оно! Тут!

— Как красиво! — выдохнула Дина.

Озеро лежало — огромное, точно одно из Великих озёр, окаймленное сочно-зеленой острой осокой и серебристыми ивами. По двум берегам, вдали, с одной стороны к воде подступали вплотную разноцветные дачи, а по другому — темно-зелеными мысами выступали поля камышей, обманчиво прикидываясь для путников твёрдой землёй.

Далеко-далеко, за водой, скорее угадывалась чем виднелась, тонкая нитка дороги, и идущие по ней фуры, казалось, не едут, а плывут по воде. А еще дальше, уже за дорогой — раскинулось еще одно озеро, а за ним — белел на холмах город, немножко похожий на Гондор и немножко — на Виннипег.

Низкое солнце пустило по глади воды бесконечные блики, а в светлом небе над городом невесомые перистые облака уже начали чуть розоветь от заката, и оттого город под ними — тоже, еще слабо-слабо, еще чуть заметно, порозовел и зазолотился.

Белая птица промчалась над водой и, сделав круг, исчезла вдали — прочь от заката.

— Чайка, чайка! — закричал самый глазастый — Ярик. -У нас тут что — чайки водятся, как в Санкт-Петербурге?

Рыбаки расположились в прогале между большой старой ивой, корявой, причудливо-кривой, спустивший свои длинные ветки до самой воды (Давиду даже вспомнился Старец Ива, так что он благоразумно выбрал себе место подальше от дерева — конечно, это просто литература, ничего больше, но все-таки он-то как раз ростом с крупного хоббита, а взрослого если что дерево точно не зажуёт, взрослый туда не уместится) и кустами, которых никто не знал по названию. Берег здесь был невысокий, около метра от силы, но достаточно круто уходил вниз, желтея открытой землей с несколькими жидкими кустиками травы, и зарос (там, где еще не уходил вниз) такой же травой, жидкой, с заметными проплешинами, да ещё и частично посохшей, частично вытоптанной, так что сидеть на земле оказалось довольно жёстко. В идеале, конечно, рыбакам положены складные стульчики, но таковых в хозяйстве у них не водилось, так что пришлось обойтись подстилками для сидения. И вот тут-то и пригодились те самые кофты; в комплекте с подстилками получилось очень даже прилично, главное, чтобы пуговицы не попадали под пятую точку тела.

Затем началась суета с распаковкой удочек и приведением их в рабочее состояние, затем — еще большая суета с насаживанием наживки. Ярик бесстрашно проделал все необходимые манипуляции, и его поплавок, чуть покачавшись, благополучно застыл в неподвижности рядом с дедРувимовым. Дедушка хотел помочь с этим делом Дине, чтобы той не брать червяка руками, раз уж ей это так не нравится, но та внезапно заявила, что вообще не собирается ловить рыбу на червяков. Почему нельзя на что-нибудь другое? Например на хлеб, у них де есть с собой хлеб.

— Окуней не хлеб не ловят, — объяснил дедушка. — Это бесполезно, они не будут клевать, окунь же хищник.

— Тогда на колбасу, — не сдалась Дина. — И вообще, почему вы думаете, что не клюнет на хлеб? То, что их не ловят, еще не значит, что они не ловятся! Никто же раньше не пробовал — а они, может, и ловятся!

В итоге она самолично накатала из хлеба маленьких шариков, самолично насадила один из них на крючок и закинула удочку — аж со свистом, так лихо. Ансамбль Игоря Моисеева обзавидовался бы.

Давиду дедушка предусмотрительно все же помог справиться с наживкой. Что Давида очень порадовало. Честно сказать, мысль протыкать живого червя острым железным крючком его не так чтобы грела. А уж закинул он удочку сам, этому он еще в прошлый раз научился.

Четыре поплавка стояли в серо-зеленой воде вертикально, и теперь оставалось только ждать.

Ах да, колбасу пришлось сразу съесть. Потому что какой смысл хранить ее дальше а пакете без хлеба?

Тишина стояла над озером.

Давиду подумалось, что это как будто начало какой-то книги: "Тишина стояла над озером". Тихий косой свет, и на воду словно бы была накинута переливчатая золотистая сетка...

— Дедуля, а это у меня клюет?

Поплавок Динкиной удочки определенно покачивался.

— Да! — дед с удивлением поднялся к ней. — Подсекай... давай я помогу... вот так. Есть!

Дина с гордостью подхватила свою добычу. На крючке у нее трепыхалась серебристая рыбка величиной где-то с палец.

— Ну вот, а что я вам говорила! — торжествовала Дина, размахивая своей добычей. — А вы — не ловится, не ловится! Еще как ловится!

— Это, кажется, синтяйчик, — пояснил дедушка. — Пожалуйста, давай положим его в ведро, пока ты на тот же крючок не поймалась.

— Но это же рыба? Рыба! — ревниво оберегала свой успех Дина. — Значит, считается. Каждая рыба считается за одну! Итого один-ноль-ноль-ноль в мою пользу.

-Это считается за одного... — проворчал Ярик, не отрывая взгляда от своего поплавка.

Следующая поклевка ожидаемо случилась у дедушки. И уж он-то добыл настоящего окунька: размером с ладонь, красивого, с отливающими зеленью гладко-чешуйчатыми боками, полосатого, точно тигр, и с ярко-красными плавниками.

Дина, попытавшись потрогать обманчиво-крохотные зубы и убедившись, что это плохая идея, провозгласила, что это микро-мегалодон. Пацаны немедленно завозражили. Причём Давид — что не микро, а нано, а Ярик — что мегалодон это по сути акула, а следовательно — хрящевая рыба, а окунь — рыба костлявая. Дина парировала, что не костлявая, а костистая.

Подключившийся к дискуссии дедушка сказал, что если речь о зоологической классификации — тогда костная. Ярик сказал, что он так и сказал, только правильное слово забыл. Дина, экспрессивно жестикулируя, принялась доказывать, что ничего ты не так сказал...

Не исключено, что они таки распугали всю рыбу. Рыба в этом озере была нецивилизованная и наивная, не привыкшая к научным дискуссиям, не то что в озере Танганьика, где даже рыбы наслушались Ливингстона и Стэнли. Не иначе с непривычки подумали фиг знает что и попряталась с перепугу! Конечно, возможно и то, что дело было вовсе не в этом, но факт остается фактом: рыба клевать не желала. Динка с досады слопала почти всю наживку (понятно, не червяков!), но время шло, а в поплавках ничего не менялось даже после того, как спор постепенно сам собою утих, на озере восстановилось спокойствие и почти что безмолвие.

Тихо было. Никто из рыбаков, насытившись спорами, уже не болтал, только изредка перекидывались короткими негромкими фразами. Залаяла где-то на дачах собака — далеко и оттого глухо, как в вату. Тонко зудели над водой комары — вечерело, к берегу потянуло свежестью, пока еще приятной после дневного жара, пахнущей озерной водою и камышами, и проснувшиеся комары вились над водой редкой стаей из черных расплывчатых точек, точно темные звезды в галактическом диске.

Откуда-то на воде обнаружилась лодочка, а потом и другая. Когда они успели приплыть, и откуда — никто почему-то не обратил внимания, а потом вдруг хоп — и качаются на воде. В той, что поближе, даже можно было разглядеть рыбака, дяденьку с бородой, как у Хемингуэя и камуфляжной панаме. А на дальней — только два силуэта, побольше один, а другой маленький. Давиду отчего-то лениво подумалось: интересно, кто эти рыбаки? Папа с ребёнком? Или, может, дедушка с внуком? Интересно, а как у них идет дело?

За спиной, где-то тоже на дачах, на дереве, время от времени принимались переговариваться пара вяхирей: "Бу-тыл-ку! Бу-тыл-ку!" — "Ка-ку-ю?".

Комары стали наглее и звонче, и в мелодию вечера начали все чаще вплетаться хлопки. Облака уже розовели вовсю, самым нежным и вместе с тем ярком облачным цветом, и озёрная гладь тоже впитала этот розовый цвет.

— Можно я пройдусь прогуляюсь вокруг? — Давид поднялся на ноги. Сидеть бесполезно ему решительно надоело. — Посмотрю, что тут есть интересного.

— Только далеко не уходи, не дальше изгороди, — сказал дедушка.

— Хорошо! Только если у меня будет клевать, вы меня обязательно позовите! Ладно?

Берег в обе стороны выглядел приблизительно одинаково: полосы ив и кустов, а между ними — участки открытого берега, точно открытые двери к воде. Давид прошёлся в сторону ближе к закату, заглядывая в каждую дверь: а как озеро смотрится с этого места? Порассматривал ветки. Ветки у ив были тонкие-тонкие, не удивительно, что даже листья их вниз тянут, и густо-желтые, цветом, как акварельный карандаш цвета охра. А какая именно охра, Давид никак запомнить не мог, хотя на карандашах и было написано.

На узких перистых листьях, на самых больших из них, обнаружились странные круглые утолщения, похожие... Давид долго думал, на что, и решил, что если их выковырять из листа, то больше всего на игрушечные яблоки, для кукольного кафе. Интересно было, что же это такое. Может, там чьи-нибудь личинки живут? Он попробовал расковырять ногтями одно из яблок, чтобы посмотреть, что внутри, но ничего из этого не получилось.

Наконец он решил, что отошел достаточно далеко и рыбу отсюда уже не распугает, и можно попробовать попускать блинчики.

Камни для этого дела, всем известно, требуются плоские, округлой формы и довольно большого размера. К Давидову огорчению, здесь, на озере, все в порядке было только с первым пунктом. Плоских камешков под ногами валялось сколько угодно, но сплошь мелкие и угловатые. Они весело булькали, приземляясь на воду, и распускали вокруг широкие ровные круги, но блинчики печь решительно не хотели. Скажем так: не больше, чем мама в девять вечера, когда ребенка уже покормили ужином у бабушки.

Камушки были разные, темно-серые — обычные, как везде, а вот бежевые, которые самые плоские и которых попадалось больше всего — бархатистые, неожиданно приятные на ощупь, оставляющие на пальцах тонкую пыль. Любопытно... Давид уже нарочно потер камень в пальцах. А если это?.. До воды тянуться было далеко и непонятно как, так что он поплевал на руки, в самом буквальном смысле, и пожмякал в ладони камень как следует. Бывшая пыль охотно размазалась по ладони. Точно! Глина это была, вот это что. Глина ссохлась в такие вот маленькие камушки.

Это открывало заманчивые перспективы. Ее же можно будет тогда размочить в воде и что-нибудь из нее лепить! А потом можно будет даже обжечь на костре и раскрасить красками.

Давид шустро принялся набивать карманы своих шорт бежевыми камнями.

Интересно, а если... Новая мысль пришла ему в голову. А может, тут имеется где-нибудь и совсем настоящая глина, не в виде камней, а как на мастер-классах? Из нее лепить будет гораздо проще! Берега-то жёлтые наверняка не просто так.

Окрыленный этой идеей, Давид принялся методично обследовать все спуски к воде, высматривая, что там такое снаружи. Четвертое по счёту место показалось ему перспективным. Там, среди желтовато-сероватой земли с клочками тощей травы явно просматривалось одно гораздо более желтое пятно, причем на вид влажное — значит, накопать глины можно будет прямо руками. Главное, как теперь до нее добраться. Берег тут был не выше среднего уровня, но довольно крутой, и жёлтое пятно ближе к воде, оттого, наверно, и влажное. Если лечь на живот, например, то все равно не выйдет до него дотянуться. Но тут из земли выступали древесные корни, и один из них даже довольно большой, примерно горизонтальный, и толщиной немного меньше каната в школе в спортзале — того, который потоньше. Если попробовать спуститься по этим корням, то как раз, если встать ногами на толстый и там присесть, то до глины достанешь.

Давид предусмотрительно снял сандали, чтобы было удобнее лезть по корням, и нарвал широких листов мать-и-мачехи, чтобы было куда завернуть добытую глину. Листья он сунул за пазуху, предварительно запихав майку в шорты — карманы были заполнены под завязку, ни один листик не влезет.

Корни оказались на ощупь теплые, еще полные дневного июльского солнца. Кое-как развернувшись, Давид присел на корточки и, свободной рукой держась за корень, попытался дотянуться до глины. Дотянуться получилось, но только кончиками пальцев, как следует зачерпнуть глины в ладонь не получалось никак. Вот чуть пониже бы... Если б еще спуститься... Ну, в принципе, там ниже есть что-то типа кочек, если попробовать спустить ноги и на этот большой корень присесть, как на лавку, может, что-нибудь и получится.

Давид осторожно спустил вниз одну ногу, пытаясь нащупать травяной кустик на кочке. Получилось. Теперь вторую... Нога заскользила, Давид попытался как-то удержаться, но бесполезно — съехав по глинистому склону, он шумно бултыхнулся в воду.

Не так чтобы случилось прям бедствие-бедствие. Придя в себя от неожиданности нащупав ногами твердое дно, Давид обнаружил, что глубины тут от силы по пояс, дно скользовато, но в целом нормально, во всяком случае там, где он стоит, и вода совсем не холодная. Так что в целом только штаны намочились и майка почти до верху, но это-то ничего страшного.

— Да что ж за... нелогичные кочки! — в сердцах высказался он.

Насчёт плохих слов в семействе Самойловых-Гольдштейнов повелось так: только вырвется — непременно нарвёшься на длинную, нудную, эмоциональную лекцию ба, что дескать, мы все понимаем, что бранная лексика — это неотъемлемая часть всякого языка, ну а задница — неотъемлемая часть тела, но мы же ее окружающим не демонстрируем.

Проблема была в другом. Точней, две проблемы. Первая: как обратно вылазить, и до того скользкий склон теперь стал еще более скользким, а учитывая, что скользкие будут еще и ноги... И вторая: от сотрясения очки слетели у него с носа и тоже булькнулись в воду.

И вот это было в двести раз хуже. Без очков через воду очки было не разглядеть. Да и в очках бы навряд ли, во взбаламученной ногами воде. Чтобы искать наощупь — это ж с головой окунуть придётся, иначе никак не дотянешься. А без очков хана! (Хана — это не бранное слово, это по-японски цветочек!). Давид попробовал, держась одной рукой за корень, что еще раз не окунуться, пошарить по дну ногой...

И тут из-за кустов показались бегущие к нему Дина и дедушка.

Дина резко затормозила и уперла руки в боки.

— Молодой человек, чем это вы занимаетесь?! Дедушка же сказал: купаться нельзя потому что вода недостаточно чистая!

— Где твоя логика? — пропыхтел Давид, с трудом удерживаясь на дне на одной ноге. — Если бы я купался, то я бы, уж, наверное, майку снял!

По счастью, у деда с логикой все было в порядке. Так что он попросту, без лишних слов, распорядился: "Стой на месте, сейчас тебя выну", — вылез из дачных штанов, спустился в воду, что с его ростом не составляло проблем, и подсадил Давида наверх.

— Стой, погоди! — завопил тот, потому что...

Стороннему наблюдателю, в качестве которого выступила Дина, представилось удивительное зрелище: постепенно появляющийся из воды дригающий ногами пацан, одной ногой пытающийся удержать что-то, покрытое глиной и водорослями.

— Так вот зачем, когда меня в садике водили лечиться от плоскостопия, там учили брать предметы ногами! — удовлетворённо заключил Давид, когда все наконец оказались на твёрдой земле, а очки — в руках у законного владельца. — Как раз на такой случай, если придется очки из воды вытаскивать.

И в этот момент раздался крик Ярика:

— Есть! Поймал! Рыбу поймал!

Ясен пень, на этом рыбалка на сегодня и закончилась. Хорошо, что бабушка предусмотрительно сунула им кофты: Давиду удалось поменять на сухое хотя бы верхнюю часть твоего туалета. Нижняя была в состоянии довольно плачевном: мало того, что мокрая насквозь, так шорты еще и все изгваздались в глине, как снаружи, так и изнутри — из карманов. Можно было бы, конечно, завязать рубашку вокруг талии, но ведь ехать обратно предстояло на велосипеде!

А вот глины все же набрали. Дедушка, узнав в чем суть дела, нагреб ее весьма приличный объем. Теперь, обёрнутая для сохранности в мокрые листья, глина, в пакете из-под бутербродов, была надежно закреплена на багажнике, и всю обратную дорогу ребята активно обсуждали, кто что из нее собирается лепить. Дина разрывалась между кукольной посудой и маленькими лошадками, чтоб потом их можно было купать. Ярик уже разработал грандиозный план с основою для деревни эвоков, деревья будут из веток, основание будет из глины, и деревья в эту глину воткнуты, как будто они растут, и на дереве тоже основа дома из глины, а сами дома из маленьких палочек, еще бы лучше из спичек, но спички ба же не разрешит взять, а сами эвоки тоже будут глиняные, и надо в лапах сделать дырки, чтобы они могли копье держать. Давид уже сразу решил, что будет лепить звездолёт, и время от времени напоминал, что вообще-то это он эту глину нашёл. На что Дина немедленно называла его мокроштанной командой.

Таким макаром они доехали до своей дачи — уже заметно смеркалось, и закат горел за деревьями, точно жидкое золото — и Дина еще издали закричала:

— Бааа! Мы приехали! Мы с рыбой!

И только тогда уже сообразила, что сейчас ба кааак все увидит, и ой что будет!

И ба действительно — УВИДЕЛА.

— Давидик, деточка, чем ты занимался? — ба всплеснула руками, разглядев плачевное состояние штанов, а так же велосипеда; Давид с него только что слез, и на седле отчетливо виднелись размазанные желто-бежевые следы глины. — В Африке есть такое племя, которое обмазывает себя глиной для красоты. Ты что же, эмигрировать в Африку собрался, а пока тренируешься?

— Ба, ну посмотри на рыбу! Это Динка первая поймала! А зато Ярик самую большую! Ба, а можно ее пожарить? — Ярик с Диной честно попытались переключить бабушкино внимание на улов, но это было не проще, чем убедить Тома Остина идти в Австралию вместо Новой Зеландии.

— У нас и так на обед жареная рыба, — отмахнулась бабушка. — Давид, живо мыться! И одежду брось в стирку. Да не клади в пакет, куда такую грязь совать! — возмутилась она, хотя Давид и не успел еще ничего никуда сунуть. Хотя хотел, да. Ба же сама сказала — брось в стирку! — Повесь там на перила. И живо в душ! И покажи мне свои ноги. Ты точно ни на что не напоролся? Бог его знает, что там на дне торчит!

У Давида просто не оставалось выбора. Впрочем, сегодня он оказался в самом выигрышном положении из всех. Можно сказать, благодаря глине вытянул счастливый билет!

Для всех без исключения ребенков вечернее мытье было самым нелюбимым из всех дачных дел, хуже прополки. Мытье это заключалось в летнем душе, жестяном тазике середины двадцатого века и энном количестве чайников накипяченной воды, сколько понадобится, столько и накипятят. Лучше всего, конечно, было тому, кто шёл мыться первым: ему доставалась нагретая солнцем вода (если нагрелась и еще не успела остыть), а вот следующим предстояло корячиться. А что еще обиднее — после мытья нужно было одеваться в вечернюю одежду и уже нельзя гоняться где ни попадя и везде лазить, чтобы опять не испачкаться! А еще полвечера впереди!

За мытьём Давид пропустил всю дискуссию по поводу рыбы и успел только к ее концу. Ба вышла из дому с большой чугунной сковородкой, еще не отчищенной от камбалы (жареная, она уже разложена была по тарелкам вместе с зелеными огурцами и ярко-алыми помидорами) и сказала:

— Ну вот, это сковородка. И сколько там у вас рыбы?

Ярик поднял пластиковое ведёрко.

Увы, даже и не надо было примерять. Две маленькие рыбки и одна крошечная выглядели так жалко по сравнению с огромной сковородой, что класть их туда даже и смысла не было.

— А что с ними тогда делать? Ну не выбрасывать же в помойку... Мы же их ловили! — обиженно протянула Дина.

— У меня есть идея! — провозгласил Давид. Эта мысль пришла ему в голову только что и показалась очень логичной.

— Все идеи только после ужина, — сказала ба. — Вы же должны после рыбалки поесть жареной рыбы!

Как сказано по похожему поводу в "Томе Сойере", Дина хорошо запомнила это высказывание, голод и свежий воздух — лучшая приправа для рыбы. Камбала в три детских рта и два взрослых улетела мгновенно, и овощи от нее только самую малость отстали. Пока поужинали, пока то, пока се — из дома ребята вместе с бабушкой вышли уже почти в темноте. Впрочем, кого это может смутить в наше время, когда уже изобретены телефоны с фонариками. У тети Гали над крыльцом горел плоский белый фонарь, и мошки вились под ним, точно у них была дискотека.

-Тетя Галяаааа! — закричал еще издали Давид.

— Галочка, ты дома? — сдержанно позвала Роза Яковлевна, остановившись у калитки.

— Я раньше, когда маленькая была, — сказала Дина, — когда говорят "делают для галочки", всегда думала, что это значит делают это для тети Гали.

Серо-белый Джим, слабо различимымый в ночной темноте, лениво поднял голову и сообщил:

— Гав.

Тетя Галя вышла на крыльцо, вытирая руки полотенцем в цветочек.

— А, Роза Яковлевна, ребята! Добрый вечер.

— Тетя Галя, Тетя Галя,- затараторил Давид, — а ваш Джим свежую рыбу будет есть?

— Хаски едят рыбу, их на севере рыбой и кормят, юкола из рыбы и делается, — на всякий случай сказала Дина.

Ярик благоразумно помалкивал.

— Ну не знаю... — задумалась тетя Галя.

— Ба ее уже почистила! — добавила Дина.

— Ну давайте попробуем, может будет.

Джим заинтересованно спросил:

— Уу?

Поднялся на все четыре лапы, потянулся и подошел к гостям, помахивая меховым хвостом.

Ярик аккуратно отодвинулся за бабушку.

Рыбу, надо сказать, Джим схрумкал с превеликим энтузиазмом, как заправская ездовая собака. Даже подчистил языком миску. Широко облизнувшись, подошел к гостям, покачивая хвостом, и тыкнулся по очереди носом в Дину и в Давида, мол, спасибо за угощение, все было очень вкусно.

-Можно погладить? — спросила Дина и, не дожидаясь ответа, погладила.

Джим нисколько не возражал, даже еще раз махнул хвостом.

— Собааака, — счастливо повторял Давид, почёсывая пса за ушами. — Собааачища!

Бабушка с тетей Галей обсуждали какие-то свои взрослые дела, никому из детей и собак совершенно не интересные.

— Кино 3Д, — хихикнула ба, мельком глянув в сторону внуков.

Давид и Дина увлечённо тискали мехового Джима, который вилял хвостом и с удовольствием подставлял спину.

Ярик, которому надоело в одиночестве топтаться у калитки, поколебавшись, все-таки приблизился тоже.

— Собака, — очень вежливо и очень твердо сказал он, глядя в суровую хасочью морду с голубыми глазами. — Можно. я тебя поглажу.

один раз?

Обратно домой шли, разглядывая летние звезды. Здесь не как в городе — звезды висели в небе яркие, крупные. Даже можно было различить их цвета, и что одна больше, другие меньше. И ведь только подумать — что вот там их миллиарды, а наша система даже не в рукаве, а сама по себе, отдельная, между рукавами в свободном месте. А Млечного пути все равно толком не видно, от города все равно доходит немножко засветки. Вот если бы на Бурлаке уехать куда-нибудь прямо далеко-далеко, совсем далеко от городов, и там сидеть на крыше и смотреть в звездное небо...

— Надо найти Летний треугольник,- с воодушевлением объясняла бабушке Дина.- И тогда мы найдем сразу целых три созвездия: Лебедя, Орла и Лиру. Лебедя это моё любимое созвездие! Про них есть легенда, даже две. Есть чувашская и есть японская. Сейчас я тебе расскажу. У госпожи Денеб была служанка Вега...

В городе весною открыли планетарий, и ребенки горели энтузиазмом, даже Дина, которая никаких star <нужное вставить> принципиально терпеть не могла. Но настоящие звезды с планетами — это совсем другое дело!

— Интересно, а почему легенда японская, а имена у них не японские? — задумчиво проговорил Ярик.

— Это потому что перевод, — охотно откликнулся Давид. — По-японски они по-другому называются. Вега — Орихиме, а остальных не помню.

Звездное небо было — высокое и низкое одновременно. Уходящее в бесконечность, полную звезд, планет, туманностей и галактик, непредставимую бесконечность, которая на самом деле еще даже не бесконечность, потому что за краем вселенной есть что-то еще, где пока нет ничего, и звёзды мчатся туда с неистовой скоростью, и вот это ничто, куда бегут звезды — а оно бесконечно? Или и у него есть свой край, за которым — что-то еще более ничевовое?

И вместе с тем — оно было так близко, что кажется, если хорошенько подпрыгнуть — до какой-нибудь звезды получится дотянуться рукой, как до спелого яблока.

А на даче веселый оранжевый огонёк встречал утомленных путников. Дедушка, пока остальные ходили, разжёг костерок, и закопченная кастрюля с водой уже грелась на нем, ожидая смородиновых листьев, душицы и мяты.

Призовую полосу шоколадки в итоге разделили на трех ребенков. Так удивительно было сидеть в темноте, глядя в причудливые

языки рыжеватого пламени, похожие на колеблющуюся полупрозрачную тонкую оранжево-красную ткань. Глядя в небо, где собирались в созвездия спелые летние звёзды. Так удивительно прихлёбывать из металлических кружек очень горячий чай, пахнущий дымом и травами. И когда наливаешь в эту кружку чай из закопченой кастрюли, и потом берешь ее в руки, на кружке остаются следы и кружка тоже становится чуть-чуть закопченой, хотя и не стояла в костре.

Так удивительно — как огонь выхватывает из темноты человеческие лица, и у Дины все-таки копченая полоса на носу, а бабушка — ба, оказывается, развязала косынку, и у нее теперь стало так много волос, что концы их даже сливаются с темнотой, и непонятно, где еще волосы, а где уже темнота. И дед — ссутулившийся у костра с длинной веткой в руке, которой он время от времени шевелит угли в костре, а кончик ветки сам тлеет, как уголёк, и рыжие отблески пляшут у него на стеклах очков, и дедушка у костра кажется Паганелем, хотя на самом деле он больше похож на Мак-Набса...

Так тихо было. В городе никогда не бывает так тихо, даже ночью — всегда шумят или проезжающие машины, или телевизор за стенкой, или под окном развеселые по летней погоде компании... А здесь — только ветки потрескивают в костре, и воздух вокруг — словно дышит.

— Изгиб гитары жёлтой ты обнимаешь нежно,

Струна осколком эха пронзит тугую высь...

Это тихонько пропел дедуля.

Рыжие огненные ленты крутились в воздухе, выписывая круги, восьмёрки и змейки. Это же самое лучшее, когда вечером сидишь у костра: выбрать подходящую ветку, поднести ее к пламени, в самую глубину прозрачного ускользающего лепестка, в терпеливом ожидании, пока на кончике ветки не раскроется, сначала робко, потом все смелее и шире, такой же оранжевый лепесток. И тогда — чертить по темноте огненные узоры, следя, как широкая поначалу лента, сначала ещё полосатая, постепенно всё истончается и наконец совсем угасает, и лишь на кончике ветки — беловато-серый, еще горячий комочек пепла.

— ...как здорово, что все мы здесь сегодня собрались... — тихонько подпел Ярик.

Летний треугольник ярко светился над головою, обе Медведицы нашлись легче лёгкого, лап у них было так и не видно, но Давид теперь точно знал, что они с лапами, и Волопас держал на поводке своих Гончих Псов, другой Волопас, не тот, который Альтаир, а который созвездие. Если собачки у него маленькие, но при этом гончие, то, может быть, это бигли? Как у адмирала Арчера?

— А вот представьте сейчас, что мы — прямо как древние люди, — задумчиво проговорила Дина. — Сидим вот так у костра, и смотрим на звёзды. Или как путешественники. Или как пастухи... где-нибудь в пустыне. Овцы сбились в кучу и спят где-нибудь под кустиком... не знаю, каким... тамариском, вспомнила, как он называется. А мы завернулись в плащи, сели поближе к костру, и сидим, и разговариваем, и смотрим на звезды, и представляем: а что там, на небе?

Небо дышало, и ветви над головой тихо прошелестели, отвечая небу...

Давид даже не сразу осознал, что тихий-тихий звук — это песня.

Это поет ба — тихо-тихо, чуть слышно.

— ... с прозрачными воротами и яркою звездой...

И это было так... так удивительно. И так естественно, как будто так и должно быть: теснота, звезды над головою, они все сидят у костра, как древние пастухи, и ба, с кудрявыми волосами, терющимися с темноте, чуть слышно поет у костра.

— Гуляют там животные невиданной красы.

Одно — как желтый огнегривый лев,

Другое — вол, исполненный очей...

Давид прислушался. Что-то это было очень знакомое... что-то на что-то очень похожее...

— С ними золотой орёл небесный,

Чей так светел взор незабываемый.

Точно же! Давида осенило. Он же знает эту песню, только там не по-русски. Как уж там... Что-то про голубую звезду...

— Аои сора ни... — попробовал он тихонько подпеть. — Ичибан хоши иц... — дальше не вспомнил, — ... но аната но хоши.

— Кто любит, тот любим, кто светел, тот и свят,

Пускай ведёт звезда тебя дорогой в дивный сад.

-... нива э тодоке.

Припев он хорошо помнил, хотя там и мало знакомых слов было.

Небо было таким огромным, и в нем был прекрасно виден Орел, и понемножку — и Лев, и Телец, которого тоже можно считать за вола. А Регул, сердце Льва — он ведь как раз голубой.

— Шиши я мега мичи та иши...

— Тебя там встретит огнегривый лев...

-...хогара ка на маназаши на...

-...и синий вол, исполненный очей...

-...васуре гатаи

кин но ваши.

-С ними золотой орел небесный

Чей так светел взор незабываемый.

— Как отблеск от заката, костёр меж сосен пляшет.

Ты что ж грустишь, бродяга? А ну-ка, улыбнись!

И кто-то очень близкий тебе тихонько скажет:

"Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!"

Когда ты ночуешь на даче, то на ночь дверь запирается — и до утра уже наружу не выходи. Пора было идти спать, Дина с Яриком уже улеглись, предварительно чуть не подравшись, кому сегодня спать на чердаке — победила ожидаемо Динка.

Но Давиду совсем не хотелось спать. Он так любил вот такие моменты: когда поздно вечером выходишь в ночной сад, сходишь с крыльца... вокруг — темнота, полная настоящая темнота, не видно совсем ничего. И чудится, будто там, в темноте — кто-то дышит. Будто кусты, которых не видно, только чернота в черноте — будто они живые и смотрят из темноты.

Пора было спать, но... Сегодня был такой удивительный день. Вечернее озеро, приключение с глиной, рыба для Джима и созвездия над головой, и как все вместе сидели у костра, как древние пастухи, и песня про голубую звезду... Такой день никак не мог закончиться, как обычно: а потом пошли спать, и на том и конец. Этот день, эта наступившая ночь просили чего-то особенного. И, стоя в темноте между кустов малины, Давид уже знал, чего именно.

Конечно, скоро его начнут звать в дом, но пока еще взрослые моются, пока наводят порядок и обходят дом, чтобы проверить, что всё точно заперто — немножко времени у него еще есть.

— Ты чего там копаешься? — сонно окликнул его Ярик.

— Ищу кое-чего. Спи, я скоро тоже.

Скрипку на дачу Давид с собой взял, чтобы заниматься по музыкалке, заданий на лето дали полно. Но пока, честно признаться, по большей части ленился. А вот сейчас — как-то само пришло. Он только включил телефон, чтобы было видно хоть что-то. Играть в темноте, на ощупь, наверное, Паганини умел. И Ойстрах. И Спиваков. Но Давид-то пока не очень.

Небо дышало, и звезды смотрели с темного неба. И в дышашей темноте неведомые существа, чёрные в черноте, тоже смотрели и слушали...

Оно как-то зазвучало само... Звуки сами рождались, и сами сплетались в мелодию. И ночи, и озера, и костра, и волшебного золотого города где-то под далеким, неведомым небом.

Надо бы, по хорошему, было сразу же и записать. Но Давиду, честно сказать, было лень. Да и за бумагой с карандашом — это в дом идти, а там сразу погонят в постель... Он пристроил в развилке веток свой телефон, включил запись видео и перед экраном сыграл еще раз, как запомнил. Видно, конечно, получилось там еле-еле, но тут главное же был звук. Завтра он с записи расшифрует и запишет нормально нотами, и еще доработает, чтобы вышла настоящая небольшая пьеса. Но завтра... И с глиной тоже все завтра... а то у него уже слипались глаза.

КОНЕЦ

P.S. Давид японского языка не знает, но, как настоящий музыкант, хорошо запоминает со слуха, и слова тоже. И еще он, куда лучше бабушки, шарит в современных исполнителях. Так что уж так получилось, что Ичиго Тануки он услышал раньше.

И как зоологически правильно называются те маленькие рыбки — понятия не имею. У нас, в плру нашего детства, их называли синтяями.