Стихийное Бедствие Volume 1: Тень Винодела (гет)

Город утопал в предрассветной дымке, и Алекс Воронов чувствовал, как время сжимается, как песок в часах. Обнаружение карты в шкатулке и записи в дневнике Марка Вересова открыли ему глаза: "Кровь Лозы", легендарная бутылка Château d'Yquem 1811 года, была не просто вином, а мотивом убийства. Она стоила миллионы и манила таких, как Сильвио Росси, Константин Терехов или даже Виктор Лебедев, как магнит. Но чтобы поймать убийцу, Алекс должен был сыграть на их жадности, и эта игра требовала приманки — самой ценной части коллекции Марка. Елена, чьи зеленые глаза и недосказанные слова все еще держали его в плену, была частью плана, и это пугало его больше, чем он хотел признать. Ее шаткое алиби и связь с ножом висели над ним, как дамоклов меч, но он не мог отступить — ни от дела, ни от нее.

Алекс вернулся в поместье "Золотая Лоза", где воздух был пропитан запахом земли и старого дуба. Винный погреб, где они с Еленой впервые нашли шкатулку, стал центром его плана. Он созвонился с детективом Картером, и полиция согласилась помочь, хотя Картер ворчал, что это "чертово винное приключение" звучит как авантюра. Елена ждала его в гостиной, ее черное платье сменилось простой белой рубашкой и джинсами, но она все равно выглядела как женщина, которую невозможно не заметить. Ее волосы были собраны в небрежный хвост, а кулон в форме виноградной лозы поблескивал на шее, напоминая о ноже, найденном в бочке. Она выглядела усталой, но решительной, и это делало ее одновременно уязвимой и опасной.

— Ты уверен, что это сработает? — спросила она, ее голос был тихим, но в нем чувствовалась сталь. Она стояла у камина, глядя на пламя, и ее пальцы теребили кулон, как всегда, когда она нервничала.

Алекс, стоя у стола с разложенными картой и фотографиями, щелкнул зажигалкой — щелк-клац — и посмотрел на нее. Его серые глаза, холодные, но горящие решимостью, изучали ее лицо, пытаясь понять, где правда, а где ложь.

— Это сработает, если мы сделаем все правильно, — сказал он.

— Мы пустим слух, что бутылка 1811 года найдена и будет продана на закрытом аукционе. Убийца — или тот, кто за ним стоит — не сможет устоять. Но, Елена, мне нужно, чтобы ты была честна. Если ты знаешь что-то о "Крови Лозы", скажи сейчас.

Она повернулась к нему, и ее взгляд был полон боли, но она не отвела глаз.

— Я не знаю, где бутылка, — сказала она, и ее голос дрогнул.

— Марк никогда не говорил мне о ней. Но я знаю, что он боялся. Он говорил, что его коллекция — это его жизнь, и что кто-то хочет отнять ее. Я думала, он преувеличивает...

Алекс кивнул, но его цинизм шептал, что она может играть. Он шагнул ближе, его рука невольно коснулась ее плеча, и это прикосновение было как искра, напомнившая о их ночи в отеле. Он отогнал эти мысли и сказал:

— Хорошо. Тогда ты будешь частью плана. Мы скажем, что ты нашла бутылку в погребе. Это выманит их. Но, Елена, если что-то пойдет не так, ты должна слушаться меня. Без вопросов.

Она кивнула, и в ее глазах мелькнула тень страха, но она быстро скрыла ее. Алекс повернулся к столу, где лежали планы погреба и список оборудования, которое запросил Картер: скрытые камеры, микрофоны, снайперская позиция на случай, если все пойдет к черту. Он знал, что это опасно, но другого пути не было.

К полудню полиция прибыла в поместье, превратив винный погреб в оперативный штаб. Криминалисты установили камеры в темных углах, где паутина и пыль маскировали их линзы. Картер, с неизменной сигаретой в зубах, руководил операцией, ворча на каждом шагу.

— Если твой план провалится, Воронов, я лично засуну тебя в одну из этих бочек, — сказал он, проверяя рацию. Его усталое лицо было покрыто морщинами, но глаза горели азартом.

— Не провалится, — ответил Алекс, осматривая ряды бутылок в погребе. Они были покрыты пылью, но каждая стоила целое состояние. Он выбрал одну — старую, с выцветшей этикеткой — и поставил ее на видное место, как приманку. Это не была настоящая бутылка 1811 года, но выглядела достаточно убедительно, чтобы обмануть жадный взгляд коллекционера.

Елена стояла рядом, наблюдая, как техники настраивают оборудование. Ее присутствие нервировало Алекса — не только из-за опасности, но и из-за того, как она смотрела на него, словно искала прощения или спасения. Он подошел к ней, понизив голос, чтобы Картер не услышал.

— Ты готова? — спросил он, его рука невольно коснулась ее запястья.

— Как только слух пойдет, они придут. И это будет не просто разговор.

Она посмотрела на него, и ее губы дрогнули в слабой улыбке.

— Я готова, — сказала она.

— Но, Алекс... если это конец, я хочу, чтобы ты знал: я не лгала тебе. Не о своих чувствах.

Он почувствовал, как его сердце сжимается, но заставил себя кивнуть. Ее слова были как вино — пьянящие, но с привкусом сомнения. Он отвернулся, чтобы не дать ей увидеть, как сильно она его задевает.

Чтобы слух о бутылке распространился, Алекс использовал свои связи в подпольном мире винного бизнеса. Он позвонил старому знакомому, журналисту по имени Макс, который писал о винах и знал, как пустить сплетню. Сидя в кафе напротив полицейского участка, Алекс передал ему историю: Елена Вересова якобы нашла легендарную бутылку Château d'Yquem 1811 года в погребе мужа и планирует продать ее на закрытом аукционе. Макс, с его вечно растрепанными волосами и глазами, горящими от сенсации, проглотил наживку.

— Это взорвет рынок, — сказал он, допивая эспрессо.

— Я знаю людей, которые убьют за такую бутылку. Дай мне день, и об этом будут говорить все.

— Только не называй мое имя, — сказал Алекс, бросив на стол купюру.

— И держись подальше от погреба.

Макс ухмыльнулся, но кивнул. Алекс знал, что слух дойдет до Росси, Терехова и Лебедева быстрее, чем пожар по сухой траве. Он вернулся в поместье, где Картер заканчивал последние приготовления. Погреб теперь был ловушкой: камеры следили за каждым углом, полицейские в штатском ждали в тени, а фальшивая бутылка стояла на постаменте, как трофей.

К вечеру поместье окутала тишина, нарушаемая только шорохом ветра в виноградниках. Алекс и Елена сидели в гостиной, ожидая сигнала от Картера. Свет камина отбрасывал тени на их лица, и напряжение между ними было почти осязаемым. Елена держала бокал воды — она отказалась от вина, словно боялась его яда, — и ее пальцы дрожали.

— Что, если никто не придет? — спросила она, ее голос был едва слышен.

— Что, если мы ошибаемся?

Алекс посмотрел на нее, его лицо было жестким, но глаза смягчились.

— Кто-то придет, — сказал он.

— Жадность сильнее страха. А если нет... мы найдем другой способ.

Она кивнула, но ее взгляд был далеким. Алекс чувствовал, как его сердце рвется между долгом и желанием защитить ее. Он знал, что эта ночь решит все: либо они поймают убийцу, либо станут следующими жертвами. Он щелкнул зажигалкой — щелк-клац — и встал, проверяя пистолет, который Картер выдал ему на случай, если ловушка выйдет из-под контроля.

— Оставайся здесь, — сказал он Елене.

— Если что-то начнется, не выходи, пока я не вернусь.

Она схватила его руку, ее пальцы были холодными, но крепкими.

— Будь осторожен, — прошептала она, и в ее глазах была смесь страха и чего-то глубже, что он не хотел называть.

Он кивнул, выскользнул из ее хватки и направился в погреб, где Картер и его люди ждали в темноте. Редкие бутылки, пыльные и бесценные, окружали их, как свидетели, а фальшивая "Кровь Лозы" стояла в центре, маня своей ложной ценностью. Алекс чувствовал, как адреналин гудит в венах, и знал, что убийца уже близко. Он лишь надеялся, что сможет увидеть его лицо, прежде чем тьма поглотит их всех.

Ночь окутала поместье "Золотая Лоза" черным покрывалом, и только луна, пробиваясь сквозь рваные облака, бросала призрачный свет на виноградники. В винном погребе, где Алекс Воронов и полиция устроили засаду, воздух был густым от пыли и напряжения. Фальшивая бутылка Château d'Yquem 1811 года, названная Марком "Кровью Лозы", стояла на постаменте, как приманка, окруженная тенями и скрытыми камерами. Алекс, притаившийся за рядом старых бочек, чувствовал, как адреналин гудит в венах, заглушая усталость. Его серые глаза, холодные и острые, следили за каждым движением в темноте, а рука сжимала пистолет, выданный Картером. Елена осталась в гостиной наверху, под охраной одного из полицейских, но ее образ — зеленые глаза, дрожащие губы, кулон в форме виноградной лозы — не покидал его. Он знал, что эта ночь решит все: либо они поймают убийцу Марка, либо станут его следующими жертвами.

Детектив Картер, скрытый в противоположном углу погреба, подал знак по рации: тишина. Его команда — четверо полицейских в штатском — заняла позиции у входа и в проходах, их фонари были выключены, чтобы не выдать засаду. Погреб, с его низкими сводами и рядами пыльных бутылок, был как лабиринт, где каждый шорох звучал как угроза. Алекс щелкнул зажигалкой — щелк-клац — но тут же остановился, боясь нарушить тишину. Слух о найденной бутылке, пущенный через журналиста Макса, должен был сработать. Жадность, как он знал, сильнее страха, и кто-то — Сильвио Росси, Константин Терехов, Виктор Лебедев или даже кто-то неожиданный — не сможет устоять.

* * *

Прошло около часа, когда Алекс услышал легкий скрип двери наверху. Его тело напряглось, как пружина, а взгляд метнулся к входу в погреб. Картер поднял руку, сигнализируя команде оставаться на местах. Шаги — медленные, осторожные — спускались по каменной лестнице, и луч фонарика, тонкий, как лезвие, разрезал темноту. Фигура в черной куртке и капюшоне появилась в проходе, двигаясь к постаменту с бутылкой. Лицо было скрыто, но движения были уверенными, как у человека, знающего, что ищет. Алекс прищурился, пытаясь разглядеть детали: высокий, крепкий, с ножом в руке, чей клинок блеснул в свете фонаря. Это не был Росси — слишком молод, слишком подвижный. Терехов? Или кто-то новый?

Фигура остановилась у бутылки, ее рука потянулась к стеклу, но в этот момент Картер включил прожектор, заливая погреб ярким светом. Полицейские выскочили из укрытий, крича:

— Полиция! Руки вверх! Брось нож!

Но фигура среагировала мгновенно. Вместо того чтобы сдаться, она швырнула бутылку в сторону полицейских, и стекло разлетелось с оглушительным звоном, разбрызгивая красное вино, как кровь. Воспользовавшись хаосом, незнакомец метнулся в боковой проход, и Алекс бросился за ним, не дожидаясь приказа. Его ботинки скользили по каменному полу, а сердце колотилось, как барабан. Он слышал, как Картер выкрикивает команды, но погоня уже захватила его.

* * *

Погреб превратился в арену: узкие проходы, заваленные старыми бочками, петляли, как лабиринт. Луч фонарика Алекса метался по стенам, выхватывая тени и паутину. Незнакомец был быстр, но Алекс был быстрее, его инстинкты, отточенные годами работы, вели его вперед. Он перепрыгнул через упавшую бочку, чувствуя, как адреналин заглушает боль в старых травмах. Впереди мелькнула фигура, и он услышал хруст стекла — еще одна бутылка разбилась, пытаясь замедлить его.

— Стой, черт возьми! — крикнул Алекс, но его голос утонул в эхе погреба.

Незнакомец повернул за угол, и Алекс, догнав его, прыгнул, сбивая его с ног. Они покатились по полу, разбивая еще несколько бутылок, и запах вина смешался с пылью. Алекс схватил руку с ножом, выворачивая ее, пока клинок не упал с глухим звоном. Незнакомец хрипло выругался, и его голос — низкий, с легким акцентом — был смутно знакомым. Алекс сорвал капюшон, и свет фонаря осветил лицо Константина Терехова — того самого посредника с черного рынка, о котором говорил Лебедев. Его темные волосы были слипшимися от пота, а глаза, полные ярости, сверкали, как у загнанного зверя.

— Ты, — прорычал Алекс, прижимая его к полу.

— Ты убил Марка?

Терехов сплюнул, его губы изогнулись в усмешке.

— Марк сам себя убил, — сказал он, его голос был хриплым.

— Он думал, что может кинуть меня. Но я не один, Воронов. Ты не знаешь, с кем связался.

Алекс ударил его, не сдерживаясь, и Терехов застонал, но его слова эхом звучали в голове: "Я не один." Картер и двое полицейских подбежали, надевая на Терехова наручники, но Алекс уже чувствовал, что это не конец. Терехов был пешкой, а за ним стоял кто-то крупнее. Росси? Или... Елена?

Пока полиция уводила Терехова, Алекс вернулся к Картеру, который осматривал разбитую бутылку. Детектив вытер пот со лба и покачал головой.

— Хорошая работа, Воронов, — сказал он.

— Но это не вся история. Если он говорит правду, у нас еще есть игрок.

Алекс кивнул, его мысли метались. Он должен был проверить Елену, убедиться, что она в безопасности — или что она не сбежала. Он поднялся в гостиную, где оставил ее, но нашел только пустую комнату. Полицейский, охранявший ее, лежал на полу, без сознания, с кровоподтеком на виске. Сердце Алекса замерло. Он бросился к окну, заметив мелькнувшую тень в виноградниках.

— Елена! — крикнул он, выбегая наружу. Ночь была холодной, и луна освещала ряды лоз, как призрачный лабиринт. Он заметил ее силуэт — она бежала, ее белая рубашка мелькала между кустами. Но за ней двигалась еще одна фигура — высокая, в темном пальто. Росси.

Алекс бросился в погоню, его легкие горели, а пистолет был наготове. Он догнал их у старой беседки, где Елена остановилась, задыхаясь, а Росси стоял перед ней, держа в руке револьвер. Его седые волосы блестели в лунном свете, а лицо, обычно холодное и вежливое, теперь было маской ярости.

— Ты не должна была вмешиваться, Елена, — сказал он, его голос был как лед.

— Бутылка моя. Марк обещал мне ее, но он солгал. Как и ты.

— Я не знаю, где она! — крикнула Елена, ее голос дрожал, но в нем была решимость. — Марк никогда не говорил мне!

Алекс вышел из тени, направив пистолет на Росси.

— Брось оружие, Сильвио, — сказал он, его голос был твердым, несмотря на бешено колотящееся сердце.

— Игра окончена. Терехов в наручниках. Ты следующий.

Росси повернулся, его глаза сузились, но он не опустил револьвер.

— Ты не понимаешь, Воронов, — сказал он.

— Эта бутылка — не просто вино. Это власть. Марк думал, что может держать ее, но он был слаб. А ты... ты просто пешка.

Алекс шагнул ближе, не отводя взгляда.

— Тогда почему ты убил его? — спросил он.

— Из-за бутылки? Или потому, что он знал твои секреты?

Росси рассмеялся, но смех был горьким.

— Марк был мне нужен, — сказал он.

— Но он стал жадным. Терехов был моим инструментом, но он провалился. А теперь ты, Елена, все испортила.

Елена ахнула, и Алекс заметил, как ее рука скользнула к карману. Он не успел крикнуть, когда она вытащила маленький нож — тот самый, с гравировкой виноградной лозы — и бросилась на Росси. Но Росси был быстрее: он выстрелил, и пуля оцарапала ее плечо. Елена вскрикнула, падая, а Алекс, не думая, бросился на Росси, сбивая его с ног. Они покатились по земле, виноградные лозы хрустели под их весом, и револьвер выпал из руки коллекционера. Алекс ударил его в челюсть, и Росси затих, его глаза закатились.

Полиция подоспела через минуту, надевая на Росси наручники. Алекс подбежал к Елене, которая сидела на земле, прижимая руку к раненому плечу. Ее лицо было бледным, но она была жива.

— Ты в порядке? — спросил он, опускаясь рядом. Его голос дрожал, и он ненавидел себя за это.

Она кивнула, но ее глаза были полны слез.

— Я не хотела, чтобы так вышло, — прошептала она.

— Я знала, что Росси опасен, но я не думала...

Алекс сжал ее руку, но его мысли были в смятении. Нож в ее руке, ее бегство — это не было случайностью. Она знала больше, чем говорила, и теперь он должен был выяснить, насколько глубоко она втянута. Но в этот момент, глядя на ее кровь, смешавшуюся с землей виноградников, он чувствовал только одно: он не мог потерять ее.

Картер подошел, вытирая пот со лба.

— Мы взяли его, — сказал он.

— И Терехова. Но, Воронов, твоя подружка... она не так проста, как кажется.

Алекс кивнул, не отводя взгляда от Елены. Ловушка сработала, убийца был пойман, но правда, как и вино, оставила горькое послевкусие. Он щелкнул зажигалкой — щелк-клац — и посмотрел на виноградники, где тени все еще скрывали свои секреты.

Лунный свет заливал виноградники "Золотой Лозы", превращая их в серебряное море, но для Алекса Воронова эта ночь была пропитана не красотой, а кровью и правдой. Ловушка в винном погребе сработала: Константин Терехов был схвачен, а Сильвио Росси, чья холодная маска коллекционера скрывала сердце убийцы, теперь сидел в наручниках, прислонившись к стволу старой лозы. Его седые волосы растрепались, дорогой костюм был измазан землей, а глаза, обычно ледяные, теперь горели смесью ярости и поражения. Елена Вересова, с раненым плечом, перевязанным наспех полицейским медиком, стояла в стороне, ее бледное лицо было освещено луной, а зеленые глаза, полные слез, смотрели на Росси с болью и неверием. Алекс, чья рубашка была порвана в схватке, чувствовал, как адреналин уходит, оставляя за собой усталость и горькое осознание: дело завершено, но цена оказалась выше, чем он ожидал.

Полицейские под руководством детектива Картера окружили место, их фонари выхватывали из темноты следы борьбы — разбитые бутылки, примятые лозы, кровь на земле. Терехов, все еще огрызающийся, был уведен в машину, но Росси оставался здесь, и Алекс знал, что должен вырвать у него ответы. Нож с гравировкой, "Кровь Лозы", смерть Марка — все нити сходились к этому человеку, но мотив все еще был неясен. Жадность? Месть? Или что-то глубже? И Елена — ее бегство, ее нож — была ли она пешкой или игроком? Алекс щелкнул зажигалкой — щелк-клац — и шагнул к Росси, его серые глаза, холодные и проницательные, впились в лицо убийцы.

* * *

Росси поднял голову, его губы изогнулись в слабой улыбке, но она была лишена прежней уверенности. Кровь стекала из уголка его рта, где удар Алекса оставил след, но он не выглядел сломленным — скорее, как человек, который проиграл партию, но все еще держит козырь.

— Ты думаешь, что победил, Воронов? — сказал он, его голос был низким, с легкой хрипотцой.

— Ты поймал меня, но ты не знаешь всего. Никто не знает.

Алекс присел на корточки, чтобы быть на уровне его глаз. Его лицо, с жесткими линиями и легкой небритостью, было усталым, но решительным.

— Тогда расскажи, — сказал он, его голос был твердым, как сталь.

— Почему Марк? Почему бутылка? И что ты хотел от Елены?

Росси посмотрел на Елену, стоящую в нескольких метрах, и его улыбка стала горькой. Она вздрогнула под его взглядом, но не отвела глаз, ее рука прижимала перевязанное плечо. Картер, стоявший рядом, положил руку на пистолет, готовый вмешаться, но Алекс поднял руку, останавливая его. Это был его момент.

— Марк был гением, — начал Росси, его голос стал тише, почти мечтательным.

— Он создавал вино, которое заставляло людей чувствовать богов. Но он был жадным. "Кровь Лозы", Château d'Yquem 1811 года, была его короной. Он обещал мне ее, Воронов. Обещал за мою помощь в его... делишках на черном рынке. Я финансировал его подделки, его сделки. Но он обманул меня.

Алекс нахмурился, записывая слова в памяти. Подделки, черный рынок — это подтверждало дневник Марка, но теперь пазл обретал форму.

— Обманул? — переспросил он.

— Ты убил его из-за бутылки?

Росси рассмеялся, но смех перешел в кашель. Он сплюнул кровь и продолжил:

— Не только. Марк знал слишком много. Обо мне, о моих клиентах. Он угрожал сдать меня, если я не отстану от бутылки. Я не мог этого допустить. Терехов был моим инструментом — он следил за Марком, шантажировал его. Но Марк оказался упрямым.

Он спрятал бутылку, а потом... я потерял терпение.

Алекс почувствовал, как его желудок сжимается. Он вспомнил тело Марка в бочке, нож с гравировкой, вино, смешанное с кровью. Это была не просто месть — это была демонстрация власти.

— А нож? — спросил он, его голос стал жестче.

— Гравировка, как у кулона Елены. Ты подставил ее?

Росси посмотрел на Елену, и его глаза сузились.

— Она была угрозой, — сказал он.

— Она знала больше, чем притворялась. Марк говорил ей о бутылке, я уверен. Я оставил нож, чтобы направить вас на нее. Но ты, Воронов, оказался слишком упрямым.

Елена ахнула, ее рука сжала кулон, и слезы потекли по ее щекам. Она шагнула вперед, ее голос дрожал от гнева и боли:

— Ты лжешь! Марк никогда не говорил мне о бутылке! Я не знала, Сильвио! Почему ты сделал это с ним?

Росси усмехнулся, но в его взгляде мелькнула тень сомнения.

— Ты всегда была хорошей актрисой, Елена, — сказал он.

— Но я видел, как ты смотрела на него. Ты знала, что он тонет, и не спасла его. Может, ты и не держала нож, но ты виновна не меньше меня.

Елена покачнулась, и Алекс инстинктивно поддержал ее, его рука легла на ее талию. Ее тепло, ее дрожь вернули его к их ночи в отеле, но он отогнал эти мысли. Он повернулся к Росси, его голос стал ледяным:

— Ты убил Марка. Ты подставил Елену. И ты думал, что получишь бутылку. Где она, Сильвио? Или ты так и не нашел ее?

Росси посмотрел на него, и его улыбка исчезла. Он медленно покачал головой.

— Ты думаешь, я знаю? — сказал он.

— Марк спрятал ее так, что даже я не смог найти. Это его последнее проклятие. И теперь оно твое, Воронов.

* * *

Алекс встал, его лицо было напряженным, но внутри он чувствовал странное облегчение. Росси был пойман, его мотив — жадность, смешанная с страхом разоблачения — объяснял все. Терехов, его пешка, помогал в шантаже и, возможно, в убийстве, но Росси был мозгом. Нож, подброшенный, чтобы подставить Елену, был его попыткой замести следы. Но Елена... Ее слова, ее слезы, ее бегство в виноградниках — она знала больше, чем говорила, но была ли она виновна?

Он посмотрел на нее, и ее глаза, полные боли, встретились с его. Она шагнула ближе, ее голос был хриплым:

— Алекс, я клянусь, я не знала о бутылке. Но... я знала, что Марк был в беде. Он говорил, что кто-то хочет его уничтожить. Я боялась спрашивать. Я боялась правды.

Алекс кивнул, но его цинизм не исчез полностью. Он сжал ее руку, но его голос был жестким:

— Ты должна была сказать мне, Елена. С самого начала. Мы могли бы спасти его.

Она опустила голову, и ее слезы капали на землю, смешиваясь с пылью виноградников. Картер подошел, хлопнув Алекса по плечу.

— Пора заканчивать, — сказал он.

— Мы увозим Росси и Терехова. А ты... разберись со своей подружкой. Она не чиста, Воронов.

Алекс не ответил. Он смотрел, как полицейские уводят Росси, чья фигура казалась теперь жалкой под лунным светом. Елена стояла рядом, ее дыхание было неровным, а кровь на плече просачивалась через повязку. Он знал, что должен допросить ее снова, но в этот момент он видел в ней не подозреваемую, а женщину, чья жизнь была разрушена так же, как и жизнь Марка.

* * *

Они вернулись в поместье, где камин все еще тлел, отбрасывая слабое тепло. Елена сидела на диване, медик перевязывал ее плечо, а Алекс стоял у окна, глядя на виноградники. Дело было закрыто, но бутылка 1811 года так и не была найдена — возможно, она осталась в тайнике, который Марк унес с собой в могилу. Правда, которую Алекс искал, оказалась горькой: Марк был жертвой своей жадности, Росси — ее исполнителем, а Елена — невольной соучастницей, чье молчание стоило слишком дорого.

— Что теперь? — спросила Елена, ее голос был слабым, но в нем чувствовалась надежда.

— Ты уйдешь?

Алекс повернулся, его лицо было усталым, но глаза все еще горели. Он щелкнул зажигалкой — щелк-клац — и сказал:

— Я закончил здесь. Но ты... тебе придется жить с этим, Елена. И я не уверен, что смогу быть рядом, зная, что ты скрывала.

Она кивнула, и ее слезы снова потекли, но она не возражала. Алекс вышел на крыльцо, где дождь, наконец, начался, смывая кровь и пыль с виноградников. Он знал, что правда, как вино, может быть прекрасной, но ее вкус часто оставляет шрамы. И эти шрамы, как и Елена, останутся с ним навсегда.

Рассвет над поместьем "Золотая Лоза" был мягким, как акварель, с розовыми и золотыми мазками, растворяющими ночные тени виноградников. Дождь, смывший кровь и пыль после схватки, оставил воздух свежим, пахнущим землей и пробуждающейся жизнью. Но для Алекса Воронова этот рассвет был не просто сменой дня — он был границей, за которой его жизнь, его сердце и его долг должны были найти равновесие. Сильвио Росси и Константин Терехов были под арестом, тайна "Крови Лозы" раскрыта, а тело Марка Вересова, наконец, обрело покой. Но Елена — ее зеленые глаза, ее недосказанные слова, ее тепло — оставалась загадкой, которую Алекс не мог ни разгадать, ни отпустить.

Поместье было тихим, полицейские машины уехали, оставив за собой лишь следы шин на гравии. Елена стояла на балконе второго этажа, глядя на виноградники, которые теперь принадлежали только ей — и ее боли. Ее плечо, перевязанное после ранения, слегка сковывало движения, но она держалась с той же грацией, что и в первый день их встречи. На ней была простая белая блузка, заправленная в темные брюки, а волосы, распущенные, струились по спине, ловя утренний свет. Кулон в форме виноградной лозы, символ ее связи с Марком — и с убийством — все еще висел на ее шее, но теперь он казался скорее бременем, чем украшением.

Алекс вышел на балкон, держа два бокала с вином — тем самым, что Елена называла "Кровью Лозы", но не легендарным 1811 года, а одним из последних творений Марка. Его пальто осталось в гостиной, рубашка была помята, а легкая небритость и усталые глаза выдавали человека, который не спал больше суток. Но в его взгляде была мягкость, которой он не позволял себе раньше. На перилах балкона лежал небольшой букет алых роз, который он купил по дороге, не зная, зачем — может, чтобы смягчить горечь, может, чтобы сказать то, что не могли выразить слова.

— Ты не обязан оставаться, — сказала Елена, не поворачиваясь. Ее голос был тихим, но в нем чувствовалась усталость, смешанная с чем-то хрупким, как стекло.

— Ты сделал, что обещал. Марк... он теперь свободен.

Алекс поставил бокалы на каменный парапет и подошел к ней, остановившись в шаге. Он щелкнул зажигалкой — щелк-клац — но не зажег ее, просто держал в руке, как талисман.

— Я не ухожу, потому что обязан, — сказал он, его голос был хриплым, но искренним.

— Я здесь, потому что не могу иначе, Елена. И это чертовски пугает меня.

Она повернулась, и ее глаза, блестящие от непролитых слез, встретились с его. Лунный свет давно сменился утренним, но ее лицо все еще казалось призрачным, как будто она была частью виноградников — красивая, но недостижимая. Она коснулась кулона, ее пальцы дрожали, и Алекс заметил, как она борется с собой, чтобы не разрыдаться.

— Ты думаешь, я виновна, — сказала она, и это был не вопрос, а утверждение.

— Я видела это в твоих глазах, когда ты нашел нож. Когда Росси сказал, что я знала. И я не виню тебя, Алекс. Я молчала слишком долго.

Он шагнул ближе, его рука невольно коснулась ее запястья, и это прикосновение было как мост между ними — шаткий, но реальный. Он покачал головой, его цинизм, так долго державший его в броне, начал трещать.

— Я не знаю, что ты скрывала, — сказал он.

— Но я знаю, что ты не убийца. Ты любила Марка, даже если он разбил тебе сердце. И ты... ты заставила меня чувствовать то, чего я не хотел. Это хуже любого дела.

Елена слабо улыбнулась, но улыбка была горькой. Она взяла бокал с вином, поднесла его к губам, но не отпила, просто смотрела на рубиновую жидкость, как на воспоминание.

— Я не была честной, — призналась она, ее голос был едва слышен.

— Не о бутылке, не о Росси. Но о Марке. Я знала, что он тонет в своих тайнах, и я не остановила его. Я думала, что любовь — это достаточно, чтобы спасти его. Но я ошиблась. И теперь... я не знаю, как жить с этим.

Алекс смотрел на нее, и его сердце сжималось. Он видел в ней не только вдову, не только клиентку, но женщину, чья сила была в ее уязвимости. Он поставил свой бокал и взял букет роз, протянув его ей. Его пальцы слегка дрожали — не от страха, а от того, что он впервые за годы позволил себе быть открытым.

— Эти розы... — начал он, но замялся, подбирая слова.

— Они не исправят прошлого. Но, может, они напомнят тебе, что ты все еще жива, Елена. И что ты заслуживаешь будущего. Даже если я не буду в нем.

Она взяла букет, ее пальцы коснулись лепестков, и слезы, которые она так долго сдерживала, наконец потекли. Она посмотрела на него, и в ее глазах была смесь боли, благодарности и чего-то, что он боялся назвать надеждой.

— А ты? — спросила она, ее голос дрожал.

— Что ты будешь делать, Алекс? Вернешься в свой кабинет, к своим делам, к своей зажигалке?

Он усмехнулся, но смех был мягким, почти теплым. Он щелкнул зажигалкой — щелк-

клац — и посмотрел на виноградники, где первые лучи солнца золотили лозы.

— Я не знаю, — сказал он честно.

— Я привык жить в тени, разгадывать чужие тайны. Но ты... ты заставила меня захотеть света. И я не уверен, готов ли я к этому.

Елена шагнула ближе, и ее рука коснулась его щеки, там, где синяк от схватки с Тереховым уже начал бледнеть. Ее прикосновение было легким, но оно прожгло его, как огонь. Она наклонилась и поцеловала его — не с той страстью, что была в отеле, а с нежностью, которая говорила о прощении и прощании. Он ответил, но не удерживал ее, когда она отстранилась.

— Спасибо, — прошептала она.

— За то, что нашел правду. И за то, что не дал мне утонуть.

Алекс кивнул, его горло сжалось, но он не позволил себе говорить. Он знал, что их пути расходятся — не из-за вины или лжи, а потому, что они оба были слишком ранены, чтобы строить что-то новое. Она взяла букет и бокал и ушла в дом, оставив его на балконе с вином и рассветом.

Он поднял бокал, вдохнул аромат — терпкий, с нотами ягод и дуба — и сделал глоток. Вино было как их история: сложное, горькое, но с послевкусием, которое обещало что-то большее. Он посмотрел на виноградники, где "Золотая Лоза" продолжала жить, несмотря на все, и почувствовал, как тяжесть последних недель спадает. Елена останется здесь, с ее виной и ее силой. А он вернется в город, к своему кабинету, к новым делам. Но теперь он знал, что часть его — та, что открылась под ее взглядом — никогда не будет прежней.

Алекс щелкнул зажигалкой — щелк-клац — и улыбнулся, впервые за долгое время чувствуя не только горечь, но и надежду. Рассвет над виноградниками был новым началом, и он был готов встретить его, с розами или без.

Город за окном кабинета Алекса Воронова дышал вечерним светом, его неоновые вывески мигали, как звезды, упавшие на землю. Дождь, который сопровождал его последние недели, уступил место ясному небу, и закатное солнце окрашивало стеклянные башни в оттенки золота и крови. Дело Марка Вересова было закрыто: Сильвио Росси и Константин Терехов ждали суда, легендарная бутылка "Крови Лозы" так и не была найдена, а Елена Вересова осталась в поместье "Золотая Лоза", чтобы нести бремя вдовства и вины. Их прощание на балконе, под ароматом роз и вина, оставило в душе Алекса пустоту, которую он не мог заполнить — ни цинизмом, ни работой, ни даже ее поцелуем. Но эта пустота была не только болью; она была обещанием, что он все еще способен чувствовать.

Кабинет встретил его привычным запахом остывшего кофе и сырости, пробивавшейся через старое окно. Его стол, заваленный папками и фотографиями, теперь был почти пуст — лишь блокнот с последними заметками по делу и одинокий бокал вина, того самого, что он взял из поместья. Вино было темно-рубиновым, с ароматом ягод и дуба, и Алекс знал, что это последнее, что связывает его с "Золотой Лозой". Его пальто висело на спинке стула, рубашка была расстегнута на верхнюю пуговицу, а легкая небритость и усталые серые глаза выдавали человека, который прошел через бурю и вышел живым — но не невредимым.

Он сидел в своем старом кресле, вертя в руке зажигалку — щелк-клац — и глядя на город, который продолжал жить, не заботясь о его победах или потерях. Дело Вересова было одним из самых сложных в его карьере: подделки, шантаж, убийство, любовь, которая оказалась одновременно спасением и ловушкой. Елена изменила его, пробудила в нем то, что он давно похоронил после той женщины на фотографии, чья улыбка все еще лежала в ящике стола. Но он не был готов к новой жизни — не сейчас, когда вкус правды все еще был горьким, как осадок в бокале.

На столе лежал конверт, доставленный утром. Простой, белый, с аккуратным почерком, который он узнал сразу. Елена. Он не открывал его, боясь, что ее слова — прощание или надежда — разрушат хрупкое равновесие, которое он пытался сохранить. Вместо этого он взял бокал, вдохнул аромат вина и сделал глоток. Оно было глубоким, сложным, с нотами, которые напоминали о виноградниках, о ее взгляде, о ночи, когда они поддались друг другу. Он закрыл глаза, позволяя вину рассказать свою историю, и почувствовал, как напряжение последних недель растворяется, как дым.

— Ты сделал, что мог, — сказал он сам себе, его голос был тихим, почти заглушенным гулом города за окном.

— Но этого никогда не бывает достаточно, правда?

Он встал и подошел к окну, прижав ладонь к холодному стеклу. Город раскинулся перед ним — лабиринт улиц, огней, секретов. Он мог вернуться к своей жизни: к новым делам, к клиентам, к одиночеству, которое было его спутником так долго. Или он мог сделать шаг вперед, открыть конверт, ответить Елене, попытаться построить что-то, несмотря на шрамы. Но он знал, что не готов — ни к любви, ни к прощению, ни к тому, чтобы оставить прошлое позади.

Его взгляд упал на фотографию в рамке, ту самую, что он прятал в ящике. Женщина с улыбкой, которая когда-то была его миром. Он не смотрел на нее годами, но теперь, после Елены, он чувствовал, что может. Он открыл ящик, достал фото и поставил ее на стол, рядом с бокалом. Ее улыбка была как эхо, как вино, которое он пил, — горькое, но живое.

Конверт все еще лежал нетронутым. Алекс взял его, повертел в руках, но вместо того, чтобы открыть, сунул в карман пальто. Он не знал, прочтет ли он его завтра, через неделю или никогда. Но он знал, что Елена, как и это дело, останется с ним — не как бремя, а как напоминание, что даже в тени есть свет.

Он допил вино, поставил бокал на стол и надел пальто. Город ждал его, с его тайнами и историями, которые он еще не разгадал. Он щелкнул зажигалкой — щелк-клац — и вышел в ночь, оставив кабинет за спиной. Закат сменился звездами, и Алекс Воронов, одинокий, но не сломленный, шагнул в будущее, где эхо в бокале все еще звучало, обещая, что жизнь, как хорошее вино, раскрывает свои лучшие ноты со временем.