Сладко-яблочный психоз (джен)

За окном ночь, молодой месяц дарит миру свою повёрнутую улыбку, а вагоне мирно сопят три пони, наслаждаются заслуженным отдыхом.Только Твайлайт жмуриться и вертится в бесплодных попытках по-настоящему заснуть. Я же умом перебирал будущие сделки, что составляют основу моего плана. Этот аспид пустынный сделал мне подарок, позвав своих родичей в одно место. Ораны, тени неба, конечно не придут, ведь знают, с чего история началась, и будут ждать подставы. Рунгиры тоже не покажутся, они в глубоком подполье и суета поверхности их не волнует, но вот остальные...

— Твай, какого сена? — возмутилась Джессамина.

— Извини. С тех самых пор, сплю я только так. Давай я, чтобы не мешать, лучше почитаю.

— Не, не надо, сахарок. Всё равно я, похоже, выспалась.

— Раз так у меня есть мысль, как скоротать время. Пинки, ты как, с нами?

Пинкамину, в отличие от Эплджек, нисколько не беспокоила бессонница Твайлайт, а она продолжала храпеть, выставив круглое пузико на вид.

— Пинки?

— А, что, мы уже приехали?

— Нет, просто у меня интересность на уме и мне показалось, ты не захочешь проспать это.

— Фантазно. Это от слов «фантастика» и «классно». Можете рассчитывать на меня.

— Так во-о-от... Лиф? Считается, что мы одно задание успешно выполнили?

Услышав своё актуальное имя, я вернулся в реальность и, предвкушая неприятный разговор, издал краткий выдох.

— Только в этот раз, — согласился я. — Дальше придётся стараться поболее.

— Вы двое о чём?

— У нас была договорённость ещё до, — Твайлайт потрясла бинтованной ногой. — Небольшое поощрение: за каждый успешный этап нашего дела, можно задать любой вопрос и получить честный ответ.

— Чур я первая! — выкликнула Пинкамина к ужасу Твайлайт. — Почему мы то и дело попадаем из бара в бар? Это кажется довольно однообразным и немного халтурным.

— Вынужден согласиться. Однако это и не удивительно. Любой город начинается с трёх вещей: администрации, развлечений и религии. Храмов у нас в Эквестрии почти не осталось, а обсуждать наши тёмные делишки в мэрии иль где ещё в подобном месте — гиблое дело, согласись. Ну а в большинстве развлекательных заведений полно народа, в питейных толпа пожидче, да и состояние опьянения не особо располагает к спонтанному шпионажу.

Я выдержал паузу. Остальные уже распрощались со своим шансом, посчитав его опрометчиво растраченным Пинкаминой, когда же я:

— Дальше.

— Я-я хочу спросить о магии, — очнулась Твайлайт.

— Точно? Не об истории? Я, знаешь ли, помню времена основания Эквестрии. Не хочешь узнать, как Целестия правила первые годы? Даю слово, ты такого не ожидала.

Ох, этот зубовный скрежет, эта внутренняя схватка, выбор меж любимым и любимейшим. Мне необязательно было заставлять её сомневаться, но это иногда так забавно, смотреть, как мечется душа в сомненьях.

— Не-е-ет... нет, я уверена. Меня интересует магия умбралов. Они сейчас наш главный враг, а врага надо знать досконально. Как минимум, я хочу узнать, почему у меня не получается создать оружие из магии, как тот умбрал в казино.

— И не получится. Чтобы создать предмет из чистой магии нужно постичь объект воплощения в высшей степени. Оружие отличается от инструмента тем, что задумано оно для убийства, для того чтобы разрывать плоть и рвать артерии. Пока не осознаешь этот атрибут как часть себя, ничего ты не создашь.

— Я уже и не уверена, что хочу.

— Что касается остальной магии умбралов, то её попросту нет. В стандартном понимании, то есть. После перехода в стан нежити, умбрал теряет возможность пользоваться эфиром этого мира и переключается на другой источник, находящийся в другом мире. С одной стороны, это плохо, они не могут заряжать артефакты, применять большинство писанных заклинаний, не видят духов... но с другой — они иммунны к магии. Заклинания класса воплощения — щиты, барьеры, магические цепи и прочее похожее — их ещё как-то сдерживают, но всё остальное абсолютно не имеет на них воздействия. Даже боевая магия.

— Поэтому моя магия такая нестабильная! Я ещё не перешла на «потусторонний» источник, но и обычной магией пользоваться как прежде не могу.

— Да, это тот ещё конфликт энергий, не будь необходимости, я не позволил бы тебе использовать магию в принципе. При неудачном стечении обстоятельств может рог взорваться. Или голова.

— И я узнаю об этом только сейчас?!

— Дальше, — бесстрастно сказал я.

— Чую, что пожалею об этом, но... у тебя есть семья?

Какой неожиданный и в то же время предсказуемый вопрос. Как жаль, что ответить на него кратко не получится.

— Конечно, у меня была семья. Лица многих я уже не помню, но стоит ли удивляться, если их было почти как у тебя, Джессамина. Только вот жили мы одной общиной на одинокой горе далеко на востоке.

— Простите, что прерываю, но на востоке Эквестрии до самого моря нет одиночных гор.

— Там, за горною грядой, море бьётся в пену, а за морем — океан. А за тем, за океаном, есть земля, куда не едет караван... Я хотел сказать, что родился совсем в другой стране.

— На другом континенте, если так послушать, — вылупилась Твалйайт, но быстро собралась. — А как эта гора у вас называлась?

— Никак. Тогда мир любого существа ограничивался его собственным взглядом: были мы, была гора, всё остальное — чуждое. Она единственная в нашей жизни, потому не нуждается в имени. Конечно, появлялись исследователи с картографами и давали ей и титул, и портрет, но это было уже после.

— Так-с, — потеряла терпение Эплджек, — я кажись о родне спрашивала, а не о географии.

— Речь о геологии, если уж начистоту.

— Эквилогии, Твайлайт. Основная мысль была о том, как видели мир и жили пони раньше. Но она права: не переводи больше разговор от темы её вопроса. Что касается родных, то особенно близок я был с братом...

* * *

Под особо тучными и угрюмыми облаками пони с дикой голубой гривой взбирался по коварным скалам. Ветер воет и ревёт, кидает острый снег в глаза и ноздри, но его порывы не укорачивают шаг, но подстёгивают дальше. Позади, — он отвернулся от очередной снежной завесы — у подножья живёт его род, его община, впереди, — он вновь устремился к вершине — блудный родич. И жеребец должен соединить их, пока не стало слишком поздно.

Щебень и галька под копытами норовит пуститься в лавину от неосторожно приложенной силы, но гений, дух-хранитель, прикинувшийся грациозным усатым ирбисом, прыгает с одной скалы на другую, показывая безопасный путь. Но знать дорогу и пройти её — не одно и то же. Воздух становится всё жидче, а склон — только круче. Говорили старшие в семье: выше бурого камня ни ногой, а его уже не видно за туманами высотными. Ирбис беззвучно — гений сам решает, кто его услышит, а кто нет — рыкнул, требуя поспешить.

Худо-бедно, замёрзнув шкурой и охладев нутром, он всё ж таки сделал последний рывок и зацепился передним копытом за уступ. Из-за обледеневшего края обиженно пыхает слабая метелица и блестит вершина Горы, вершина их мира, что дотянуться ж можно.

Изменнически нагое копыто начало скользить по безжалостному камню, и сил подтянуться не хватает, чувства обостряются сверх меры в предчувствии фатального коллапса. Но смерть сегодня будет одинока: сцепились две конечности друг с другом.

Младший старшего подняв и не утрудив себя приветом, подскочил обратно к основе последнего кряжа. Тогда переводящий дух брат, имевший старшинство:

— Ты здесь три солнца, пора спускаться.

— Не могу, я жду погоды, — ответил младший брат, не прекращая труд.

Признаться надо: младший брат горазд на выдумки да скор на их воплощения, и, подумать только, тем приносит пользу иной раз. Раз забрался, рискуя жизнью, сюда, значит, есть тому причина. И он внимательно уставился в скальную поверхность, ставит магией крест поодаль от других и смотрит вверх: видно ль небо? Потеряв надежду что-либо понять, старший завис над ним и спросил просто и без подтекста:

— Что это?

— Звёзды, — с предыханием ответил тот и поставил очередную «звёздочку».

Теперь в это россыпи крестов действительно угадывалось ночное небо. Справедливости ради, таланты к художествам младшего брата таковы, что это легко могла быть карта деревьев, или вымытых на берег ракушек, или схроны диких псов вокруг посёлка. Портрет тоже выглядел бы в его исполнении не намного лучше.

— К чему? Какой толк? В следующую луну они изменятся, всё равно что песок считать.

— Нет, они стоят... Нет, ты прав, но лишь на часть. Они как птицы, летящие в тепло. Летят, но делают это вместе и в строю.

— Думаешь?

— Уверен! Сейчас, тучи разойдутся, и посмотришь.

— Пойдём, под лавиной неба мы уж не увидим.

На зло явился миру гений, но другой. Кобра, овитая вокруг шеи младшего, ощупала воздух языком:

— Не будет ни метели, ни лавины ещё два с-солнца.

Ирбис встал подле старшего и пристально посмотрел на гада, та отвечала бесстрастным взором. О чём говорили эти двое — неизвестно, но потом вместе они исчезли. Тогда, старший брат вздохнул устало и сел рядом с младшим в ожидании. И полетели часы за простыми разговорами: как забрался, а много ли припасов, не болит ли с холода чего. Но речь зашла, что называется, за личное:

— Тебя Медея ждёт.

— Обождётся. Мегира ненасытная...

— Как можно?

— Легко! У самого появится пара — перестанешь спешить под крышу.

— Это не скоро будет, знаешь сам. Таков обычай, до первой седины нельзя.

— Да-а-а вот бы мне быть первым сыном.

— И чем ты только недоволен, третий? Кобыла, два жеребёнка, солнце в последнее время греет... — он содрогнулся от мороза. — А отец-то думал, как пару тебе найдём, ты поумерешь пыл.

— Я ж говорю, ей мало, совсем меня загнала... Куда нам столько... Вот тебе гораздо проще, твой удел — работать головой да основы мира попирать чужим трудом.

— Староста совсем не это делает.

— Но ты можешь! Вот цепляешься за обычай, как за жизнь.

— Так это же одно и то же: без опыта дедов, долго ль проживём?

— А этого хватает? Я хочу не просто жить в этом мире, я хочу его понять.

Казалось бы, почти вечность только ветер продолжал свистеть. Полусонные глаза вдруг начали светиться отражением сотен звёздных огоньков, и сразу младший уставил одну переднюю ногу в «схемку», вторую в небо:

— Видишь, видишь? Эти три звезды, поярче остальных. Они два дня назад были левее от нас, как здесь, на камне.

Посмотрел старший, прильнув к конечности, как к уровню, и впрямь узрел три ярких звёздочки, что грубо вырезаны позади брата. И остальные тоже — если б были они в хаосе ночь от ночи, разве ж можно было их так точно предсказать?

— Ты прав, — признался старший. — Но ради чего такой вот риск?

— Коли сможем понять, как они движутся... Тогда, как птицы, всегда найдём путь назад.

— Откуда?

Риторический вопрос не ждёт ответа, более того, хотелось ему вырасти из семени вопроса в дерево нравоучений Если б только был в том толк.

— Гора не может прокормить нас всех, — ответил младший. — Нас слишком много стало. Ты, если не хочешь посрамить свой титул, сам б уже заметил: за годом год птичья трель всё тише, земля всё скупше на дары... Должны уйти мы, если не все, то хоть кусок, хоть я с Медеей.

Хотелось разразиться спору, уж гнев плавил снег во гриве, но пылкость юности бунтарской староста в призваньи умело укротил. Младший, пусть и был не как из этого мирозданья, создавал проблемы порой на ровном месте, огорчал родителей и прочих, но в корень зрил всегда. Коль настал бы скорбный час, пришёл старосты посох от усопшего отца к нему, с ним всегда б держал совет. Ещё немного они поговорили, обо всём и ни о чём. И даже собрались спускаться, когда старший брат вдруг предложил:

— Ничего не обещаю, но я поговорю за это дело с остальными. Не прямо, начну с простого: как пашня, как леса, хватает ли еды. Улыбкою судьбы, все вместе убедим отца. Главное: не поминать тебя, не то упрётся рогом, и хоть разбейся, а ничего не объяснишь.

* * *

— Да, это странно, но довольно часто лучше утаивать источник знаний. Согласитесь, маленькие пони, скажи кто, Тирек, например, что солнце круглое, вы бы тут же засомневались.

— И не поспоришь, — засмущалась Твайлайт. — Предвзятость — та ещё пакость.

— Это «пакость» на личностном уровне. Когда же речь идёт о масштабах народов и классов — это катастрофа. Попробуй, пойди к гриффонам и передай им чертёж механических часов. В лучшем случае они не поймут, на кой им это надо. В худшем, тебя обзовут притеснителем, а твою придумку, необязательно часы, навязанным чемоданом без ручки и оскорблением их умственных сил. Сколько библиотек сгорело в прошлом — не сосчитать...

— Ну, я бы ещё пару вариантов на месте гриффонов придумала бы, — задумалась Пинки.

— К сожалению, это верно со всеми видами и подвидами. Лучше, если изобретение идёт «изнутри», даже если изобретатель — чужой. Тем более, если изобретатель — чужой.

— Это интересная мысль, но мне кажется пони всё ж охотнее принимают новое.

— Ага. Ты думаешь, воздушные шары изобрели пегасы?

— О-о-о нет, я уже вижу, куда ты клонишь...

— Официально — да, только у пегасов достаточно опыта воздухоплаванья, чтобы придумать как летать другим. Только никто не задумывался: а зачем им делиться небом? Но пусть это будет нашим маленьким секретом. Я уже вижу очертания города.