Тишина на бойне (джен)

Аластор Грюм был освобождён накануне индивидуальных показов. Не потому что его помиловали; как значилось в приказе — "на время подготовки и проведения Голодных Игр", чтобы "выполнить менторские функции". На ночь миротворцы уводили его обратно в камеру. Свою судьбу Грюм не обсуждал ни с трибутами, ни тем более со Златопустом Локонсом, который после скандала с нападением на главного распорядителя побаивался ментора, будто следующий взмах тяжёлого кулака мог прийтись уже на его тщательно напудренное ухоженное лицо — а это была бы трагедия. Грюм, хоть и был мрачнее обычного, не собирался никого бить, а приступил к своим обязанностям, как ему и было велено, — с особым рвением, в котором так и сквозило отчаяние. Это напоминало его прежние ночные учения, с той лишь разницей, что теперь всё происходило при свете дня и было болезненно реально.

Тонкс старалась, очень старалась. Оборачиваясь на отца при каждом действии, она читала в его лице упрямую надежду на её выживание, под которой разливалось усталое пораженчество. Разумная его часть уже похоронила её, душа же цеплялась за ничтожный шанс на спасение. И то, и другое было невыносимо.

— Что мне показать распорядителям? — спросила она, когда время финальной индивидуальной тренировки подошло к концу.

Грюм нахмурился в бессильной ярости — не на Тонкс; на что-то внешнее, на кого-то, кого не было в комнате. Недобрый огонёк блеснул в единственном глазу.

— Покажи, что умеешь.

— И всё?

— Всё.

И Тонкс показала. До последней секунды, отведенной на демонстрацию способностей, она бегала от станции к станции, стремясь охватить всё: она развела костёр, наделала ловушек, избила манекен, а затем закидала его ножами — три в грудь, два в голову. Один, пролетевший мимо, по рукоять вошёл в стену. Большинство распорядителей были слишком заняты банкетом, чтобы смотреть на её старания; но Скримджер смотрел с почти лихорадочным вниманием. За всё время он ни разу не отвернулся к столу и почти не пошевелился, будто прирос к перилам своего балкона. Лишь однажды, когда безгласая служанка подала ему бокал, он отодвинул его нервным, до странности резким жестом. Тонкс сбила стенд с луками, увидев это движение; ей померещилось, что рука главного распорядителя дрогнула. Впрочем, когда она вновь подняла голову, кое-как собрав конструкцию обратно, Скримджер, как и прежде, крепко сжимал перила, подобно хищной птице, готовой в любой момент спикировать на добычу. Добычей была Тонкс.

* * *

— ...Дистрикт 10, Нимфадора Тонкс — 5 баллов...

Тонкс возмущённо тряхнула головой.

— Всего-то? Да они вообще видели... Да он...

Грюм, чьи пальцы в первую секунду после объявления оценок непроизвольно сжались в кулак, медленно вздохнул, пытаясь подавить эмоции в присутствии трибутов. Долиш, чей результат оказался таким же, как и Тонкс, был вполне рад своей "пятёрке". Его вечно напряжённая фигурка даже расслабилась; после индивидуальных показов он особенно боялся получить низший балл.

— Это... Средняя оценка, — сказал Грюм, чтобы что-то сказать, и нахмурился, осознавая, что в этом незамысловатом комментарии заключалась вся суть результатов его трибутов. Средние. Скучные. Незаметные. Только пять из двенадцати, но не единица, как у парнишки из Дистрикта 8. Средние по определению — никто не получил выше девятки. Спонсоры не закидают подарками с первого же дня, но и другие трибуты могут не расценить их как угрозу — а значит, не захотят убить в первую очередь. Сбросив Тонкс и Долиша со счетов, Скримджер, возможно, оказал им услугу... Даже если случайно, сквозь морфлинговый туман, быстро добавил про себя Грюм.

— В вашей ситуации это неплохо, — продолжил он для трибутов. — Но нельзя терять бдительность. Интервью будут гораздо важнее, чем оценки, а сидеть на сцене с Ритой Скитер всё равно что в клетке с крокодилом. Надо выспаться и подготовиться, так что марш по кроватям.

— В гробу выспимся, — насмешливо отмахнулась Тонкс.

Долиш в испуге отпрянул. Грюм хотел было что-то сказать, сделать дочери замечание за неуместную шутку, но в последний момент передумал и ушёл.

Выспаться было сложно. Зная оценку, Тонкс то и дело прокручивала в голове своё выступление на показах и реакцию распорядителей. Она выступила неидельно, это правда; времени было мало, она споткнулась, её владение оружием наверняка выглядело и вполовину не так эффектно, как у профи. Может быть, Скримджер решил на них с Долишем отыграться после того как Грюм напал на него после парада? Подумав об этом, Тонкс вспомнила, с каким напряжением он следил за её движениями. Ждал, когда она оступится? А вдруг подмечал её слабые места, чтобы на Играх устроить идеальную ловушку для дочери победителя? Будь у неё ещё немного времени, ещё хотя бы день тренировок... Но перед смертью не надышишься, так всегда говорил старый учитель истории, когда перед ответом у доски кто-то медлил, пытаясь напоследок дочитать заданный параграф в учебнике. А теперь, может быть, и буквально перед смертью...

Так, хватит.

Тонкс фыркнула в одеяло, разозлившись на саму себя: не дело это, сдаваться до боя. Может быть, ей и предстоит умереть на Играх, но если сдасться сейчас, то она точно обречена. Игры ещё не завтра; если она кого-то разочаровала своей оценкой на показах, есть шанс исправить впечатление на интервью. В родном Десятом Тонкс всегда довольно легко сходилась с людьми, многие любили её, это правда. Хотя большинство этих многих, конечно, знали её с детства, а то и с младенчества, как тётя Молли и дядя Артур. И им-то уж наверняка проще угодить, чем Рите Скитер, которая видит трибутов каждый год.

Мысли о тёте Молли и дяде Артуре незаметно для Тонкс унесли её из по-капитолийски обставленного номера в Тренировочном центре в уютную хижину семьи Уизли — покосившийся улей из нескольких полугнилых пристроек, держащихся на изобретательности хозяина и честном слове, завешанный поеденными молью коврами и вечно гудящий — от топота, смеха, криков и детских шалостей, — там они с Чарли рассказывали друг другу страшные истории, усевшись в самодельном шатре из одеяла, тётя Молли готовила так вкусно, что всегда хотелось добавки, а близнецы Фред и Джордж постоянно разыгрывали всех домашних, меняясь местами...

Резкий голос Локонса прервал сон. Нет, ей не снился дом; ей снился отец, избивающий манекен главного распорядителя. Он рычал от злости, и его кулаки пробивали плоть — и плоть оказывалась полой пластмассой, куски которого царапали Грюма до крови, а Тонкс смотрела на всё это с большого капитолийского экрана, стараясь не слушать восхищённые комментарии ведущей, и думала то ли "Так вот что такое Голодные Игры", то ли "Так вот как он победил". Когда Локонс пытался объяснить Тонкс про подготовку к интервью, перед глазами Тонкс всё ещё стояли изрезанные руки Грюма и пустые чёрные дыры в пластмассовом манекене...

Главный герой сна появился к обеду, спустя четыре часа, посвящённых пытке каблуками и длинными подолами. Чудо, что Тонкс не переломала себе ноги за это время. Хотя пару синяков она себе набила, более травмированным — ментально — всё же оказался Локонс, судя по его бледному полному отчаяния лицу после бессчётного количества неудачных попыток сделать из Тонкс "настоящую девушку", привлекательную для капитолийского зрителя. Увидев Грюма, он тут же испарился под предлогом такой же тренировки с Долишем — наиболее безобидным из тройки уроженцев Десятого, с которыми бедному эскорту приходилось работать. Его, по крайней мере, не надо учить держать равновесие в туфлях...

— Они должны запомнить тебя больше, чем меня, — сказал ментор, даже не садясь за стол. Так началась вторая часть пытки — создание образа. "Они будут называть тебя дочерью Мясника", — твердил он. — "Ты должна показать им, что ты личность. Они должны увидеть не моё отражение, а Тонкс — и для этого придётся постараться". Тонкс не сразу поняла, что имел в виду Грюм, когда сказал, что её задача будет сложнее, чем у всех остальных трибутов; она, конечно, знала, что её рассматривают прежде всего как дочь старого Победителя, но не понимала, почему он так зациклен на этом.

Ровно до того момента, как оказалась на сцене.

* * *

Искусственное освещение резало глаза больнее, чем солнце в летний полдень. Разноцветные лучи прожекторов летали по необъятному зрительному залу, напоминающему огромную пещеру. Зал гудел голосами восторженной толпы, но только один отлетал, как положено в пещерах, эхом от недостижимого холодного потолка — резкий, насмешливый голос самой популярной ведущей Панема — Риты Скитер. В своём перламутрово-зелёном платье она напоминала человекоподобного жука — непременно ядовитого, если судить по яркости окраса. Порхая по сцене, она отпускала одну колкую шутку за другой и громко смеялась в микрофон, приводя публику в неистовое возбуждение — хотя казалось бы, безумнее было некуда. Немногие лица в зрительном зале оставались серьёзными; разве что посмертная маска Руфуса Скримджера, и менторы — особенно из дальних дистриктов — чьи изрезанные морщинами лбы выражали напряжённую собранность. Среди них был Аластор Грюм.

Он следил за каждым интервью, подмечая все детали — от манеры того или иного трибута держаться на сцене до реакций зрителей на его или её слова, от кроя костюма до рассказанной в ответах информации. Он фиксировал про себя, что под элегантным струящимся платьем девушки из Второго скрываются мощные мускулы, которыми она явно умеет пользоваться; что богатые капитолийские женщины наверняка не оставят без спонсорских подарков парня из Третьего; что девушка из Шестого, хоть на вид ей едва ли было больше четырнадцати, держалась перед Ритой Скитер увереннее многих, и что парень из Девятого не слишком убедительно пытался строить из себя деревенского дурачка, каким явно не являлся.

Наконец, настал момент икс.

— А сейчас, пожалуй, одна из главных сенсаций этих Голодных Игр... — начала Скитер, и зал загудел в ожидании. Грюм почувствовал, как где-то под рёбрами разливается холод. — Девушка-трибут от Дистрикта 10, буквально рождённая для участия в Играх, ведь её отец — не кто иной как знаменитый Мясник! Встречайте — Нимфадора Тонкс!

С замиранием сердца Грюм следил за каждым шагом Тонкс. Она выходила на сцену широкими шагами, стараясь выполнять советы отца и не показывать робости. С костюмом ей повезло: платье было коротким — слишком, на вкус Грюма, — а каблуки невысокими, так что без приключений дойти до своего места не составило труда; остановившись на полдороги, она улыбнулась и помахала зрителям — и толпа пришла в ещё больший восторг. Грюм кивнул: привлечь внимание, расположить к себе публику, не быть мебелью — первое задание выполнено. Это должно придать ей уверенности.

— Ну, ну, детка, не стоит раньше времени ослепплять их своей красотой, — покачав головой с притворной досадой, ведущая поманила Тонкс к себе, заставив сесть в предназначенное для трибутов кресло. — Их внимание и так принадлежит тебе на этих Играх, твой отец и ментор об этом позаботился...

В зале послышались нервные смешки. Камеры выхватили лицо Скримджера на распорядительской трибуне — бесстрастное, будто ничего из этого его не касалось, — чтобы продемонстрировать его на больших экранах, намекнув на недавний скандал. Грюм сжал зубы и отвернулся.

— Мы все были шокированы, — Рита Скитер прижала руку к груди, а затем обвела ей зал, как мы помечая границы этого "мы". — Но тебя, наверное, не удивить таким, ведь ты живёшь с Мясником всю жизнь?..

Микрофон был угрожающе направлен в сторону Тонкс.

— Вообще-то, нет. То есть, да, я удивилась; вообще-то, он, должно быть, был очень зол, если пошёл на такое.

Грюм закрыл глаза. По-прежнему бесстрастное лицо Скримджера ещё несколько секунд транслировалось на экранах; по-видимому, режиссёры надеялись показать его реакцию, но таковой не последовало.

— И часто тебе случалось разозлить его?

Грюму захотелось придушить Риту Скитер голыми руками, даром что сцена была далеко. И расцеловать Тонкс, как только он услышал её ответ. Выпрямив спину, она взяла микрофон поверх руки ведущей; её голос слегка дрожал, но не от волнения, как во время первого ответа, а от чистого негодования:

— Аластор Грюм никогда не поднимал на меня руку — и на кого бы то ни было. Что бы вы там ни думали, он хороший отец. А теперь спросите что-нибудь обо мне.

В зале наступила тишина. Даже Рита Скитер на секунду запнулась, подбирая слова; ей пришлось заполнить паузу своим коронным фальшивым смехом.

— Что ж, отлично, отлично! Посмотрите-ка, у неё характер знаменитого Мясника! Следует ли ожидать от тебя таких же подвигов на арене?

Грюм напрягся. Он догадывался, о чём спросила Скитер; но Тонкс не была готова к такому вопросу. О его "подвигах" на арене, включая ампутацию ноги, она не знала.

Подтверждением была пауза перед ответом, достаточно короткая, но заметная — по крайней мере для Скитер.

— Я... Я просто надеюсь, что если вернусь оттуда, то со всеми конечностями.

Зал покатился со смеху. Грюм увидел своё лицо на экране — куда более спокойное, чем он себя ощущал. Шутка Тонкс оказалась удачной.

— Кстати о твоём возвращении, — продолжила ведущая, когда все снова слегка поутихли. — Твой приёмный отец Аластор Грюм победил в Играх — такое, конечно, нельзя забыть, — но мало кто знает, что и настоящий отец Нимфадоры в них участвовал!

Она обращалась уже не столько к Тонкс, сколько к зрителям, упиваясь эффектом, произведённым сенсацией: зал и правда был буквально поражён этой информацией; толпа взволнованно вздохнула практически в унисон, по рядам прошёлся шепоток. Тонкс едва не вздохнула вместе с толпой; Грюм никогда не говорил ей про её биологических родителей, всё, что она знала о них — что они умерли, когда она была ещё младенцем. Но если отец был трибутом...

— ...в отличие от нашего Мясника, он не дошёл и до финала, — продолжила Скитер с притворной грустью в голосе и, выдержав паузу для эффекта, вновь обернулась к Тонкс:

— Так что сильнее, воспитание победителя или кровь проигравшего?

Крупный план Грюма, чьё лицо окаменело практически как у Скримджера, когда вопрос был произнесён, сменился крупным планом Тонкс — она упрямо держала спину, ни на секунду не забывая наставления "не сутулиться", но в глазах уверенность сменилась растерянностью. Грюм понял, что она отчаянно пытается найти в зрительном зале его. Его сердце сжалось — от страха, что взгляд Тонкс его настигнет.

— Я не знаю, — ей потребовалось несколько долгих секунд, чтобы смочь это произнести. Рита Скитер глаз с неё не спускала — но даже она не стала вставлять своё слово.

— Я не знаю, — повторила Тонкс, уже легче и твёрже, будто именно в этом ответе она была уверена. — Но я не мой отец. Никакой из.

* * *

Он должен был дать ей последнее наставление, как принято у менторов на Играх, как принято в жизни у отцов и дочерей. Он мог бы сказать ей, как когда-то сказала ему Минерва, "Победи, пожалуйста", или "Уходи как можно дальше от Рога", как сам сказал когда-то её родному отцу Теду, или попросту "Я горжусь тобой и люблю тебя" — что ей, возможно, было бы важно услышать. Он должен был объяснить ей всё и извиниться — за то, что такую важную правду ей пришлось узнать под камерами, от жадной до сенсаций Риты Скитер. Но всех заготовленных для таких моментов слов было бы недостаточно — а на большее у них не хватило бы времени, так что он промолчал. А когда увидел её в следующий раз — на экране, — ему захотелось сказать всё и сразу, и больше того, и он говорил — но про себя; говорил, надеясь, что каким-то телепатическим образом, как не умеют ещё даже капитолийцы, эти слова дойдут до неё.

Первые пятнадцать минут Игр он сжимал в кулаке деревянное соцветие чертополоха — так крепко, что лист оставил тёмную полосу на его ладони. Надо было отдать амулет Тонкс; когда-то он помог ему; с другой стороны, Минерва умерла с этим амулетом на шее... А впрочем, к чёрту эти суеверия. Не амулет прижигал его культю раскалённым лезвием топора и не амулет сломал Минерве хребет. Но не Вильгельмина Граббли-Дёрг была напарником Тонкс, и не Руфус Скримджер; им был Джон Долиш. И союзников из других дистриктов у них не было.

Оба из Третьего, девушка из Пятого, парень из Шестого, оба из Седьмого, парень из Восьмого, девушка из Девятого, оба из Одиннадцатого и Двенадцатого... С каждым ударом пушки на панели с номерами дистриктов погасала одна цифра, демонстрируя неутешительное: ровно половина трибутов полегла у Рога Изобилия в борьбе за оружие и припасы. Грюм с самого начала Игр остался единственным ментором из дальнего дистрикта, у кого в живых оставались оба подопечных; обе десятки светились на панели внизу экрана, отмечающей живых и выбывших трибутов, рядом с зияющей пустотой на месте цифр "11" и "12". Он отметил это с мрачным удовлетворением, боясь даже чувствовать облегчение. Пока это ничего не значит. У них сильные соперники; все профи из ближайших к Капитолию Первого, Второго и Четвёртого живы и по традиции образовали союз; Тонкс и Долишу хватило ума тоже держаться вместе на первых порах, но когда через неделю Игр они договорились разойтись, заключив договор о ненападении, Грюм чуть не швырнул деревянный амулет в экран на глазах у остальных менторов. Каждый день он подходил к спонсорам, пытаясь уговорить их на поддержку Тонкс. Многие кивали, раздумывая: да, девочка с неплохими шансами, пусть её боевая статистика оставалась почти на нуле — единственной схваткой Тонкс была короткая драка с девушкой из Третьего за рюкзак в битве у Рога, и закончилась она чужой, неизвестно откуда прилетевшей стрелой в шее её соперницы. С другой стороны, боевая статистика не гарантировала победу: парень из Первого, к примеру, убивший троих в первый день Игр, а потом дополнивший список жертв девушкой из Четвёртого — союзницей, с которой они повздорили из-за ночного дежурства, — вскоре выбыл сам, не от чужой руки, а от ядовитых ягод. Но среди людей с низкой боевой статистикой спонсоры предпочитали девушку из Шестого или парня из Девятого: одна демонстрировала чудеса маскировки, воруя еду и оружие, другой намеренно держался подальше от других трибутов (что, впрочем, вышло ему боком: он оказался единственным погибшим в вызванном распорядителями землетрясении, затронувшем пограничные районы арены). Тонкс не голодала, в отличие от многих своих соперников; умение метать ножи помогло ей добывать себе в пищу мелкую дичь. На ночь она возвращалась в убежище, которое устроила себе в случайно обнаруженном дупле большого дуба: там было тесно, так что спать приходилось свернувшись калачиком, но дупло было надёжно спрятано от чужих глаз и достаточно труднодоступно для любого, кто захотел бы застать её там врасплох, — и за это Грюм безмерно гордился своей дочерью.

Он спал урывками, стараясь ни днём, ни ночью не отводить взгляда от экрана. Ему казалось, что всё произойдёт, как только он уснёт — и в редкие моменты, когда дремота брала верх, он видел во сне ящеров-мутантов, которые на этот раз гнались за Тонкс. Мутантов не было, хотя распорядители Игр не скупились на испытания для трибутов: землетрясение, укрыться от которого можно было, лишь вернувшись ближе к центру арены; позже — кислотный дождь, испортивший все водоёмы как источники чистой воды, убивший девушку из Второго и ранивший немало оказавшихся под открытым небом трибутом, включая Долиша. Профи, уже не в полном составе, но всё ещё контролирующие большую часть арсенала и припасов арены, выследили и убили парня из Пятого. С каждым днём Грюму становилось всё сложнее и сложнее верить в лучшее, но и надежда с каждым днём всё глубже отравляла его. Он следил за Тонкс, проводившей теперь больше времени в своём убежище и перешедшей на растительный рацион, чтобы разведением костра не привлекать лишний раз ничьё внимание. Он следил за ней днём, общаясь со спонсорами ради возможности послать ей хотя бы глоток воды, и ночью, лёжа в своей камере и боясь заснуть, даже если Тонкс, свернувшись калачиком, мирно спала в своём дупле...

— Эй! Подъём, на выход, — грубый мужской голос подействовал на Грюма как ведро ледяной воды. Он что, заснул? Он проспал до утра, и его пришли разбудить? Что случилось с Тонкс, пока он спал?

Он взглянул на экран, чтобы удостовериться, что она в порядке, что он ничего не упустил, и обнаружил, что ошибся: если распорядители ничего не напутали с временем суток, всё ещё была ночь. Возможно, он только задремал ненадолго, как всегда. Только вот зачем здесь миротворцы?..

Кадр сменился другим, и Грюм увидел то, что упустил сначала, когда экран показывал другую часть арены: лес полыхал. Деревья стояли как факелы; горел и дуб. Дупло зияло чёрной дырой, из которой валил дым.

— На выход, — повторил миротворец, грубо схватив Грюма за плечо. Второй подоспел быстро; теперь они были готовы, но их готовность на этот раз не понадобилась. Оцепеневший узник поддался легко, только голова его осталась повёрнута в сторону экрана, на котором обугливался и чернел под стать беззвёздному ночному небу искусственный лес арены. Глаза Грюма тщетно искали Тонкс.

Но на панели с номерами дистриктов внизу экрана светилось только пять цифр: 1, 2, 4, 6, 8. Ни одной десятки среди них не было.