Хроноцид: война времени (гет)

Поезд не ехал. Он прорывался. Каждый рывок вперед, сопровождаемый чудовищным скрежетом металла и выбросом клубов черного дыма, ощущался как удар по ребрам.

Вагон Беллатрикс Лестрейндж, роскошная ловушка из красного дерева, бархата и хрусталя, плясал на месте. Люстра качалась, отбрасывая безумные тени, которые сползали по стенам, как пауки. Часы — десятки часов, расставленные на полках, камине, даже на полу — тикали вразнобой, создавая какофонию отсчетов, каждый из которых вел в свою пропасть. Полдень 1812 года соседствовал с тремя часами ночи 1998-го и без пяти минут Судного Часа, которого не было ни на одном циферблате.

Гарри Поттер сидел напротив ведьмы в глубоком кресле, слишком мягком, слишком поглощающим. Его палочка лежала на коленях, рука покоилась на ней, готовая к движению. Он не доверял ей. Не мог. Годы войны, смерть Сириуса, ее собственный смех, звонкий и безумный, преследовали его даже в этом исковерканном мире. Но доверие было роскошью, которую время отменило. Сейчас был и должен был быть лишь холодный разум и расчет. Она знала о Ключе. У нее был этот чудовищный поезд. Он нуждался в них обоих.

Беллатрикс не смотрела на него. Ее взгляд был устремлен в закопченное окно, за которым мелькали не пейзажи, а калейдоскоп безумия: фрагменты заснеженных русских равнин сменялись пальмами пустыни, руины готического собора накладывались на стальные фермы непостроенного моста.

Ее профиль, резкий и бледный в мерцающем свете люстры, казался высеченным из льда. Лишь тонкие морщины у глаз да седина, пробивающаяся в темных волосах у висков, выдавали тяжесть прожитых лет. Она курила — длинную, тонкую папиросу в мундштуке. Дым клубился причудливыми фигурами, то напоминая карту Лондона, то лицо старухи, то просто расплываясь в сизую пелену. Запах дорогого табака смешивался с вонью гари и озона, проникавшей сквозь щели.

«Год Двадцать Первый,» — произнесла она вдруг, голос хрипловатый, без интонаций, как будто констатируя факт. Она не повернула головы. «Не здесь. Там. Откуда я вернулась.» Она сделала глубокую затяжку, выпустила дым кольцами, которые, не долетев до потолка, расплывались в абстрактные пятна. «Магглы. После своей Великой Войны. Голод. Разруха. Страх. И… надежда. Странная штука. Как зараза.»

Гарри молчал. Он наблюдал за ней. За этой новой Беллатрикс. В ней не было прежней истерии, взвинченности. Была каменная, выстраданная холодность. И усталость, которая была глубже его собственной.

«Они не знали о нас тогда. Совсем. Магия для них представляла собой сказки, спиритические сеансы да фокусы в мюзик-холлах.» Уголок ее губ дрогнул в подобии улыбки, лишенной всякой теплоты. «Я была… никем. Выброшенная временем, без палочки, без сил. Просто женщина с пустыми глазами и головой, полной кошмаров, которые были еще впереди.» Она наконец повернула голову, ее темные глаза, лишенные былого безумного блеска, впились в Гарри. «Ты знаешь, каково это? Быть абсолютным нулем? Зеро. Пустотой. Когда твоя ненависть, твоя вера, твоя самая суть… оказываются пылью?»

Гарри не отвечал. Он видел отражение в ее глазах — свое собственное, измученное лицо. Они были отражением друг для друга. Зеркалами утрат.

«Я выжила,» — продолжила она, отводя взгляд обратно в окно, где теперь мелькали силуэты танцующих пар в бальных залах, растворяющиеся в клубах ядовитого желтого газа. «Работала. Швеей. Уборщицей. В кабаре пела похабные песенки для пьяных солдат, которые не знали, за что воевали.» Ее голос не дрогнул. «Видела их. Магглов. Не как скот, не как угрозу. Как… людей. Сломленных. Глупых. Жестоких. Трусливых. Но иногда… храбрых. Гораздо храбрее, чем иные чистокровные дураки в моей семье.» Она резко затушила папиросу о поднос, оставив черную метку на перламутре. «Они построили свой мир. Из железа, пара, электричества. Без волшебных палочек. И он… работал. Пока мы не решили его стереть.»

В салоне воцарилась тягостная тишина, нарушаемая только безумным тиканьем часов и скрежетом поезда, рвущегося сквозь ткань реальности. Гарри чувствовал тяжесть ее слов. Вину. Не свою личную, но вину их мира. Магов. Которая привела к этому.

«Она говорит правду, Гарри,» — голос Гермионы прозвучал в его сознании, тихий и печальный. «Ее временная линия… она выброшена в начало 1920-х. Прожила там почти десятилетие. Возвращение… было травматичным. Она принесла оттуда не только воспоминания.»

«Что еще?» — мысленно спросил Гарри, не сводя глаз с Беллатрикс.

«Холод. Расчет. И… понимание цены. Цены войны. Цены ненависти. Цены слепоты.»

Беллатрикс встала. Ее движения были плавными, экономичными, лишенными прежней театральности. Она подошла к небольшому бару, встроенному в стену вагона. Хрустальные графики с темной жидкостью звенели от вибраций. Она налила в два бокала что-то янтарное, без спроса поставила один перед Гарри.

«Виски. Настоящий. Из Шотландии. До Коллапса,» — сказала она просто. — «Один из немногих бонусов этого ада на колесах.» Она отпила из своего бокала, не чокаясь. Ее лицо не дрогнуло от крепости напитка.

Гарри не стал пить. Он смотрел на нее. На эту женщину, которая когда-то пыталась его убить, а теперь предлагала виски в поезде сквозь конец света.

«Почему?» — наконец спросил он вслух, его голос звучал хрипло от долгого молчания. «Почему ты хочешь исправить это? Искупить грехи?»

Беллатрикс рассмеялась. Коротко, резко, без тени веселья. Звук был похож на треск ломающегося сухого дерева.

«Искупить?» — она презрительно скривила губы. «Не питай иллюзий, Поттер. Я не твоя покаявшаяся грешница. Я видела, что они могут. Магглы. Со своей наукой, своей тупой, упрямой решимостью. Их мир… он был уродлив. Шумный, вонючий, жестокий. Но он был. И он работал по своим, понятным им законам.» Она сделала еще глоток, ее глаза горели холодным огнем. «А этот?» — она резким жестом указала за окно, где сейчас проплывали динозавры, пасущиеся на фоне горящих небоскребов. «Это не мир. Это рвота времени. Хаос, пожирающий сам себя. Здесь нет места ни для них, ни для нас. Ни для жизни. Только для умирания в тысяче разных эпох одновременно.» Она поставила бокал с таким звоном, что хрусталь мог треснуть. «Я не хочу искупления, Поттер. Я хочу порядка. Пусть даже это будет их порядок. Но это… это надо остановить. Стереть. Начать заново. С правильной точки.»

Ее слова висели в воздухе, тяжелые и опасные. Гарри чувствовал ледяное дыхание ее фанатизма. Старого, но перекованного в новую форму. Не во имя Темного Лорда, а во имя некоей химеры «правильного» порядка. Страшно знакомое.

«Осторожно, Гарри,» — предупредила Гермиона. «Ее логика… она основана на отчаянии. Она готова на все, чтобы «исправить», но ее исправление может быть новой катастрофой.»

Внезапно поезд дернулся с такой силой, что Гарри едва удержался в кресле. Люстра закачалась бешено, стеклянные подвески зазвенели, как колокольчики паники. Снаружи раздался не крик, а… вой. Множества голосов сразу — человеческих, звериных, механических — слитых в один протяжный, полный нечеловеческой тоски звук. Вагон погрузился в полумрак, лишь трещины в пространстве за окнами пульсировали зловещим фиолетовым светом.

Беллатрикс не пошатнулась. Она стояла, как скала, ее рука инстинктивно сжала палочку, появившуюся из складок платья — не его бузинная, а простая, темного дерева. Ее глаза метались, выискивая угрозу.

«Что это?» — спросил Гарри, вскакивая, его собственная палочка нацелена в сторону двери.

«Временная воронка!» — крикнула в сознании Гермиона. «Поезд затягивает! Держись!»

Стены вагона задышали. Дерево и бархат начали пульсировать, как живая плоть. Из щелей в полу и потолке повалил густой, ледяной туман. В тумане замерцали огоньки — сотни крошечных, блуждающих огней, как глаза невидимых существ. Воздух наполнился шепотом — шелестом страниц, плачем детей, командами на незнакомых языках, смехом безумцев. Шепотом самого времени, сошедшего с ума.

И тогда Гарри увидел его. Снова. В углу салона, за креслом Беллатрикс, где туман был особенно густ. Высокую, сгорбленную фигуру в потрепанном сюртуке. Цилиндр, съехавший набок. Длинные уши, отбросившие тени на пульсирующую стену. И огромные, печальные, нечеловечески мудрые глаза, смотрящие прямо на него.

Гигантский кролик.

Он стоял, опираясь на трость с набалдашником в виде песочных часов, песок в которых тек вверх. В его лапе блестели те же карманные часы. Он поднес их к морде, словно проверяя, потом медленно, с невыразимой скорбью, покачал головой. Предупреждение. Упрек. Приговор.

Беллатрикс, почувствовав его взгляд, резко обернулась. Ее глаза сузились, но Гарри понял — она его не видела. Кролик был только для него. Видением? Галлюцинацией усталого разума? Или… чем-то большим? Посланцем самого распада?

«Что там?» — резко спросила Беллатрикс, ее палочка была направлена в туманный угол. «Ты что-то видишь?»

Прежде чем Гарри ответил, кролик сделал шаг назад. Не в туман, а… сквозь стену вагона. Стена в этом месте задрожала, как поверхность воды, и кролик исчез, оставив после себя лишь слабую рябь в воздухе и чувство ледяного ужаса.

«Ничего,» — солгал Гарри, опуская палочку. Его сердце бешено колотилось. «Туман. Игра света.»

Беллатрикс недоверчиво посмотрела на него, ее взгляд был острым, как бритва. Она что-то заподозрила. Но в этот момент поезд снова дернулся, на этот раз вперед, с оглушительным ревом. Туман стал рассеиваться, блуждающие огоньки погасли. За окном мелькнуло что-то знакомое — обломки платформы, но уже другие. И… люди. Живые люди, не призрачные «пассажиры». Они метались, кричали, пытались что-то тушить. Это был Хогсмид. Или то, что от него осталось. Но Хогсмид, застрявший явно не в своем времени.

«Остановка,» — холодно констатировала Беллатрикс, отводя взгляд от Гарри и подходя к окну. Ее лицо снова стало непроницаемой маской. «Недолгая. Нужно проверить запасы. И… посмотреть, нет ли здесь следов.»

Она двинулась к выходу, не оглядываясь. Гарри последовал за ней, его разум лихорадочно работал. Кролик. Он вел их? Предупреждал? И почему только он его видел? Что связывало его, Гарри Поттера, с этим символом надвигающегося хаоса?

Он вышел за Беллатрикс на платформу, вернее, на то, что ее имитировало — груду обломков, смешанных с заснеженной землей. Воздух здесь был холодным, пахнущим хвоей, гарью и… чем-то сладковато-приторным, как испорченный мед. Люди вокруг — жители Хогсмида, одетые в лохмотья, напоминающие то средневековье, то викторианскую эпоху, то обрывки современной одежды — в ужасе разбегались от чудовищного поезда. Некоторые крестились, другие что-то выкрикивали на смеси языков.

И тут Гарри увидел его. Ребенка. Мальчика, лет семи. Он стоял один, прислонившись к разбитому фонарному столбу, и смотрел на поезд не со страхом, а с тупым безразличием. Его одежда была чистой, но странной — короткие штаны и курточка явно из середины XX века. Но не это было страшно. Страшно было то, как он выглядел. Его черты были размыты, как недопроявленная фотография. Контуры тела дрожали, теряя четкость. И над ним висел слабый, мерцающий ореол — как будто его самого и не было, а был только свет, его имитирующий.

«Обратный день…» — прошептал Гарри, ледяная волна узнавания сдавила горло. Как тот младенец в руинах Лондона. Время текло для него вспять, стирая из настоящего.

Беллатрикс, шедшая впереди, тоже увидела его. Она замерла. На ее ледяном лице на мгновение промелькнуло что-то — не жалость, нет. Но… узнавание. Глубокая, знакомая боль. Ее рука, сжимавшая палочку, дрогнула.

Ребенок повернул к ним голову. Его глаза, огромные и пустые, встретились с глазами Гарри. В них не было страха. Была лишь бесконечная усталость несуществования. Его губы шевельнулись, но звука не последовало. Только слабая рябь в воздухе вокруг него.

Беллатрикс резко отвернулась. «Ничего не поделаешь,» — сказала она плоским, лишенным эмоций тоном, но Гарри уловил напряжение в ее спине. «Он уже ушел. То, что мы видим… эхо. Призрак линии времени, которую стерли.»

Она пошла дальше, к полуразрушенному зданию, похожему на «Три метлы», где суетились люди. Гарри остался стоять, глядя на мерцающего мальчика. Он поднял палочку, зная, что это бесполезно, но не в силах ничего не сделать.

«Финйте Инкантатем…» — слабое золотистое сияние окутало ребенка, на мгновение стабилизировав его контуры. Мальчик улыбнулся. Беззвучно. И… начал тускнеть. Быстрее. Его форма расплывалась, свет мерк. Через пару секунд на его месте осталось лишь слабое свечение, а потом и оно погасло, как последний уголек. Осталось только ощущение холода и пустоты.

Гарри опустил палочку. Бессилие, острое и жгучее, впилось в сердце. Он спас столько жизней. Победил Волдеморта. А теперь не мог спасти одного ребенка от небытия. От последствия Хроноцида, который затеяли его же собратья-маги.

«Гарри…» — голос Гермионы звучал как стон. «Я знаю. Но мы не можем…»

«Мы должны,» — прошептал он себе под нос, сжимая палочку так, что костяшки побелели. Он посмотрел на спину Беллатрикс, скрывающуюся в дверях полуразрушенного здания. Она хотела стереть еще одну точку. Переписать историю заново. Но какой ценой? Сколько таких призрачных детей останется на обочине ее нового «порядка»?

Внезапно он снова почувствовал его. Присутствие. Он обернулся. На краю «платформы», где обломки переходили в заснеженный лес, стоял кролик. Высокий, в цилиндре, с часами в лапе. Он смотрел на то место, где исчез ребенок. Потом медленно поднял лапу и указал… вглубь леса. Туда, где между деревьями зияла черная, мерцающая трещина — явно не природного происхождения. Потом его печальные глаза снова встретились с глазами Гарри. И на этот раз в них был не упрек. Было… указание. Призыв.

Кролик развернулся и скользнул в сторону трещины, его силуэт растворился в полумраке леса.

Гарри не колебался. Он бросил взгляд на «Три метлы», где Беллатрикс решала свои вопросы, и шагнул с платформы в глубокий снег. След кролика вел к трещине. Ключ? Ловушка? Неважно. Это был шанс. Шанс найти ответ. Шанс спасти не время, а то, ради чего оно должно течь — жизни. Он углубился в лес, навстречу тайне и призрачному проводнику в сюртуке и цилиндре, оставляя за спиной рев чудовищного поезда и холодную тень своей самой невероятной союзницы.