Хроноцид: война времени (гет)

Холодный, пепельный дождь падал не вниз, а по спирали, оставляя на развалинах современного Лондона причудливые узоры, напоминавшие древние, забытые руны.

Гарри Поттер стоял на обломке того, что когда-то было величественным зданием Министерства Магии, и вглядывался в хаос, разверзшийся у его ног. Прямо перед ним, отделенный лишь дрожащей, туманной дымкой, возвышался Рим. Настоящий Рим времен Цезаря. Мраморные колонны Форума, отдаленный гул голосов на вульгарной латыни, лязг оружия легионеров на учениях — все это накладывалось на груды искореженного бетона, ржавеющих остовов автомобилей и зловонное амбре гари и разложения.

Запах горячего оливкового масла и ладана с жертвенных алтарей Весты врывался в ноздри одним вдохом, чтобы следующим быть вытесненным едкой вонью горелого пластика и разлагающейся плоти.

Шестьдесят лет.

Шестьдесят долгих, изматывающих лет после победы, которая оказалась лишь прелюдией к куда более чудовищному кошмару — Хроноциду.

Волдеморт теперь казался детской страшилкой. Отчаявшиеся маги, ужаснувшись мощи узнавших о них магглов, решили стереть проклятый XX век с лица истории. И разорвали причинно-следственную нить времени.

Теперь мир был лоскутным одеялом из эпох, сшитым безумной рукой. И одеяло это стремительно расползалось по швам.

«Гарри, концентрация. Твой левый сектор. Аномалия уровня «Омега».

Голос Гермионы прозвучал у него в голове, чистый и четкий, как удар хрустального колокольчика, но лишенный тепла плоти, призрачный. Она была везде и нигде, сознание, расщепленное временными бурями, проекция, удерживающая связь с реальностью лишь силой воли и старой дружбы. «Ребенок. Магический след слабый, но чистый. Он… он еще не должен быть здесь. Совсем.»

Гарри вздрогнул, резко повернув голову. Внизу, среди обломков кирпичей и битого стекла, которые то и дело взвивались в воздух, подчиняясь капризам гравитации, копошился маленький силуэт. Мальчик, лет пяти, в странной, не то средневековой, не то викторианской рубашонке. Он плакал, но звук его рыданий то нарастал до пронзительного визга, то затихал до неслышного всхлипа, будто кто-то невидимый крутил ручку громкости мира.

«Обратный день», — прошептал Гарри, и ледяная волна знакомого ужаса сдавила ему горло. Самое страшное проявление коллапса. Когда время для человека начинало течь вспять, стирая его из настоящего в прошлое, вплоть до небытия, до рождения.

Он не думал. Движение было отработано годами выживания в этом безумии. Старая, верная палочка с выщербленной рукоятью и следами магических ожогов легла в натруженную ладонь.

«Вингардиум Левиоса!» Его тело, все еще сильное, несмотря на седину в черных, тусклых волосах и глубокие морщины усталости у глаз, метнулось вниз. Он петлял, обходя участки, где воздух дрожал, как нагретый асфальт, предвещая внезапный временной сдвиг.

Мимо с диким, нечленораздельным кличем пронесся рыцарь в закопченных латах, нелепо балансирующий на ярко-зеленом электросамокате. Он яростно рубил мечом по экрану смартфона, примотанного к его щиту скотчем; на экране мелькали обрывки тик-токов из 2020-х.

Звук скрежета стали по стеклу сливался с бессмысленной электронной музыкой. Над головой пролетела стая странных птиц — их перья были сделаны из пожелтевшего пергамента с выцветшими письменами. «Ретро-хищники», подбирающие крохи утраченных времен; они дергались в полете, как в старом мультфильме, оставляя шлейф пыли и клякс.

Гарри приземлился рядом с мальчиком. Ребенок смотрел на него огромными, полными недетского, осознанного ужаса глазами. Его черты начали… размываться. Становиться мягче, моложе. Кожа неестественно разгладилась, порозовела. Рубашка вдруг показалась огромной. «Не бойся,» — хрипло выдавил Гарри, опускаясь на колени. Дыхание спирало — не от усилия, а от гнетущего ощущения бессилия. Он знал, что может лишь замедлить неизбежное. Не остановить. «Гермиона, координаты стабильного кармана? Быстрее!»

«Двести метров северо-восток. За углом руин банка. Но осторожно, Гарри. Там петлевики. Я ощущаю их эхо. Густое и… разорванное.»

Петлевики. Маги, застрявшие в цикле своих собственных жизней, опасные и непредсказуемые. Гарри схватил мальчика — тельце было легким, почти невесомым, как призрак, уже теряющий связь с реальностью. Малыш вскрикнул, но не сопротивлялся. Его пальчики слабо сжали грубую ткань плаща Гарри. Они побежали. Мир продолжал свой безумный бал.

На углу улицы, где должна была быть аптека, стоял торговец. Его лоток ломился от часов всех эпох: песочные текли вверх, водяные булькали вспять, электронные показывали «32 февраля 1984». Лицо торговца было чудовищной смесью юности и разложения: левая половина — гладкая кожа и ясный взгляд юноши, правая — обнаженный череп с пустыми глазницами, из которых выползали черви, похожие на часовые пружинки.

«Время на исходе, Страж?» — прозвучал юношеский тенор из левого уха торговца. «Покупай! Отмотаем назад!» — тут же проскрипел мертвецкий шепот из правого.

Гарри проигнорировал его, вжимаясь в тень полуразрушенной стены. За углом действительно виднелся странный островок спокойствия — воздух там был чище, цвета ярче, как будто кусочек нормальности вырезали и вклеили сюда.

Но перед входом в этот карман стабильности, спиной к Гарри, стояли три фигуры. Они двигались рывками, как неотлаженные марионетки. Один вдруг начал стремительно уменьшаться, превращаясь в подростка, другой — так же быстро седеть и сгибаться в старческом горбе.

Их бормотание было какофонией обрывков: «…сдаем звездопад до полудня…», «…клянусь кровью Салазара…», «…бомбардировщики на подходе…». Одежда на них была слоистой кошмарной пародией: кольчуга поверх пиджака, под которым виднелась футболка с мультяшным принтом.

«Обход, Гарри. Слева. Через пролом», — тихо, но настойчиво сказала Гермиона.

Он прижал мальчика к себе, стараясь не смотреть, как тот тает в его руках. Кожа ребенка стала гладкой, как у младенца, костлявые коленки разгладились, ножки укоротились, стали пухлыми. Зубы… они не исчезли, а растворились в деснах за долю секунды, вызвав у малыша короткий, хриплый вскрик боли. Плач сменился пронзительным криком новорожденного.

Гарри нырнул в темный пролом в стене, пахнущий плесенью, озоном и чем-то металлическим. За ним открылся тихий, почти целый дворик — островок хрупкого спокойствия в бушующем временном море. Он опустил крошечный сверток на землю, покрытую странно зеленой, упругой травой. Ребенок уже не плакал. Он смотрел на Гарри огромными, бездонными глазами новорожденного, в которых еще теплился отблеск недавнего ужаса, но уже тускнело понимание. Его одежда превратилась в пеленки из тумана и света.

«Держись,» — прошептал Гарри, бессильно сжимая палочку. Знание заклинаний стабилизации было горьким утешением. Против «обратного дня» они были как пластырь на зияющей ране.

Он начал ритуал, вкладывая в каждое движение всю свою волю, всю свою усталую, истощенную магию. Золотистый свет окутал крошечное тельце, замедляя, но не останавливая неизбежное. Ребенок слабо улыбнулся ему беззубым ртом, и в этот момент Гарри увидел Его.

На краю пролома, в густой тени, стоял гигантский кролик. Ростом почти с человека. На нем был безупречно сшитый темно-бордовый бархатный сюртук и идеально черный цилиндр, поглощающий свет. В одной лапе он держал старинные золотые карманные часы на цепочке; на эмалевой крышке была изображена спираль. Кролик смотрел на Гарри огромными, печальными, невероятно человеческими глазами. Глазами, в которых мелькали падающие песчинки, взрывающиеся звезды, силуэт женщины с дикими черными волосами… и этот самый плачущий ребенок.

Кролик медленно покачал головой, словно выражая безмерное сожаление, и постучал лапой по часам. Тик-так. Тик-так. Звук был не просто громким. Он резонировал в костях Гарри, каждый «тик» — как удар крошечного молоточка по позвонкам. Каждый «так» — ледяная волна по коже, оставляющая вкус металла на языке. Потом кролик сделал шаг назад и растворился, как фигура на мокром асфальте, оставив лишь мерцающее эхо цилиндра.

«Гарри? Что там? Я ощутила… странный всплеск. Холодный и… древний.» — голос Гермионы звучал встревоженно, с редким оттенком неуверенности.

Гарри не ответил. Он смотрел на то место, где только что лежал ребенок. Теперь там оставалось лишь слабое мерцание, похожее на угасающую искру. Последнее, что он видел — крошечная, идеально сформированная ручка новорожденного, тянущаяся к нему из света. Пальчики сжались в кулачок… и рассыпались в золотистую пыль, которую тут же сдул невидимый ветер времени. На месте ребенка осталась не просто пустота, а вмятина в реальности, маленькая черная точка, которая с жадным, хлюпающим звуком схлопнулась, оставив после себя лишь легкую рябь в воздухе и запах… чистого, стерильного холода, как в открытом космосе. И ощущение нестерпимой неправильности, будто ткань вселенной на этом месте осталась теперь навсегда перекошена. Трава под ногами на мгновение стала прозрачной, показав под собой фрагмент брусчатки древнеримской дороги.

Он поднялся. Спина отозвалась тупой болью. В глазах стояла знакомая сухость. Плакать было непозволительной роскошью, слезы высохли давно. Он посмотрел на часы на запястье — подарок от Гермионы и Рона в далекой, почти мифической жизни. Циферблат был треснут. Сквозь трещину бурлила и переливалась радужными бликами странная жидкость вместо механизма. Стрелки не вращались — они извивались, как живые змейки, то сливаясь в одну, то распадаясь на несколько.

«Правила кончились, Гермиона,» — тихо сказал он в пустоту дворика, который уже начинал мерцать ненадежным светом, границы его расплывались. «Осталось только выживать. И искать этот проклятый Ключ».

Мысль о Ключе Причинности ударила в него не абстракцией, а физической тоской — холодным камнем под ложечкой. Он чувствовал его где-то в этом хаосе, как едва уловимый правильный ритм в какофонии временного грохота. И вместе с этой мыслью пришла тень — воспоминание о холодных, безумных глазах Беллатрикс Лестрейндж, которые почему-то теперь казались… единственной знакомой точкой опоры в этом падающем мире.

Он повернулся и шагнул обратно в хаос. Шагнул — и земля под ногой на мгновение стала зыбкой, как вода, показав внизу мелькающие образы: кавалерийскую атаку, цех с роботами, бескрайнюю пустыню. Он почувствовал, как волосы на затылке на секунду поседели сильнее, а потом вернулись в норму. Первый день его личной вечности в аду Хроноцида был в разгаре.

Мир ждал. Мир, где время было не рекой, а бурлящим, ядовитым болотом. И Гарри Поттер, последний Страж, шагнул ему навстречу.

Прах временного коллапса въелся не только в руины Лондона, но и в саму кожу, в легкие, в душу. Гарри Поттер шагал по тому, что когда-то было Косым переулком, и каждый вдох напоминал ему о необратимости катастрофы. Воздух вибрировал, как струна, натянутая до предела, наполненный запахами, которым не место было рядом. Сладковатая гниль разлагающейся электроники, терпкая пыль древних папирусов и резкое озонное послевкусие мощного заклинания.

Над головами, вместо неба, клубился вихрь пергаментно-серых облаков, сквозь которые пробивались лучи света неестественных оттенков — лилового, ядовито-зеленого, словно мир окрасился в тона гниющего синяка.

Он шел к последнему оплоту, который еще пытался сопротивляться всеобщему распаду — к Отделу Тайн, точнее, к тому, что от него осталось. Мысль о ребенке, растворившемся в небытии до рождения, жгла изнутри холодным углем вины. Сколько еще? — пронеслось в голове. Ответа не было. Был только бесконечный, изматывающий долг. Долг Стражей, о котором ему шептала Гермиона, чей голос, как тонкая серебряная нить, все еще связывала его с реальностью.

«Гарри, концентрация. Твой периметр чист, но... состояние Маятника ухудшается. Ощущаю диссонанс. Как фальшивая нота в симфонии мироздания.»

Голос Гермионы звучал прямо в сознании, четкий, аналитичный, но с едва уловимым подтекстом тревоги. Он был ее якорем, а она — его проводником в этом море безумия. Расщепленная временем, лишенная тела, она существовала в пространстве между мирами, храня осколки знания и памяти.

«Иду, Гермиона,» — мысленно ответил он, отталкиваясь от груды обломков, которые внезапно поплыли в воздухе, как оперенные семена одуванчика, прежде чем с глухим стуком рухнуть обратно. Абсурд стал нормой. Он перешагнул через рыцарский шлем XVI века, валявшийся рядом с обугленной клавиатурой от компьютера. Надпись на клавиатуре гласила: «Tempus Fugit». Время летит. Жестокий парадокс.

Дверь в то, что когда-то было гордым, пусть и скрытым, входом в Министерство Магии, висела теперь на одной единственной петле, словно сломанная конечность. Металл был искривлен неведомой силой, покрыт сажей и странными, мерцающими в полумраке подтеками, напоминающими окаменевшую ртуть. Деревянные панели обуглились, местами прогнили, источая сладковато-горький запах тлена и озона. Гарри толкнул ее плечом — скрип раздирающейся плоти металла эхом отозвался в зияющей за ней темноте. Он шагнул внутрь — и мир перевернулся.

Если улица была хаосом, то здесь царил сюрреалистичный ад, сотканный из лоскутов времени. Воздух гудел низкочастотным гудением, от которого дрожали зубы и начинали ныть старые шрамы. Света, в привычном понимании, не было. Его заменяли вспышки: кроваво-красные отблески откуда-то сверху, где, казалось, пылал невидимый пожар; призрачно-зеленое сияние, лившееся из трещин в полу; и холодные, мертвенные голубые отсветы от стен.

Коридоры Министерства больше не были коридорами. Это был лабиринт безумия, катакомбы временных напластований, насильно сросшихся в чудовищный коллаж.

Слева — стена вздымалась полированными, ледяными на ощупь плитами имперского Рима. Белоснежный мрамор был испещрен подлинными древними граффити — проклятиями, признаниями в любви, рекламой гладиаторских боев, — но между плитами сочилась липкая, темная субстанция, похожая на нефть, пахнущая медью и гнилью. У подножия валялись обломки римских статуй — голова императора Августа с пулевой пробоиной во лбу.

Прямо по курсу — стена резко обрывалась, сменяясь грубой кладкой из почерневших, обугленных кирпичей времен Блица. Сквозь дыры в стене проглядывали искореженные балки, обрывки обоев с цветочками 40-х годов и… кусок фюзеляжа самолета с опознавательными знаками Люфтваффе. Воздух здесь пах гарью, пылью и… свежеиспеченным хлебом? Откуда-то доносился далекий вой сирен.

Справа — стена представляла собой футуристичную панель из сияющего голубоватым светом материала, испещренную мерцающими, как больные звезды, голограммами схем и непонятных уравнений. Но панель была разбита, трещины расходились паутиной, и голограммы пульсировали, искажались, распадались на пиксели и исчезали с шипением, как мыльные пузыри, лопаясь в ничто. От нее веяло холодом и озоном вычислительных машин.

Пол тут был ненадежной мозаикой. В одном месте — выщербленная римская мозаика с изображением триумфа, в другом — линолеум 50-х годов с геометрическим узором, местами прожженный до бетона. По нему, игнорируя гравитацию и логику, текли ручейки.

Один — чистая, холодная вода из разбитого акведука струилась вверх по небольшому фрагменту стены, прежде чем исчезнуть в трещине пространства, похожей на вертикальный разрез в воздухе, за которым клубился серый туман небытия.

Другой ручеек — маслянистая, дурно пахнущая жидкость — вытекал из-под обломков футуристичной консоли и впадал… в небольшую лужу на римской мозаике, которая, казалось, была высохшей тысячелетия. Лужа не увеличивалась, жидкость просто исчезала, впитываясь в камень без следа.

Потолок под стать всему, точно так же был фрагментарен. Где-то — кессонные римские своды, покрытые паутиной и пылью веков. Где-то — обнаженные балки перекрытий времен войны, с торчащей арматурой. Где-то — сияющие неоновые трубки, половина из которых мигала в судорожном ритме, а половина была темна. С потолка свисали обрывки проводов, древние римские светильники в виде потухших факелов и клочья изоляции, медленно вращающиеся в неподвижном воздухе.

Гарри углубился в этот лабиринт-катакомбу, каждый шаг отдаваясь эхом в странной акустике смешанных пространств. Он ориентировался не зрением, а слабым резонансом в груди — тонкой, едва уловимой нитью, связывающей его с расщепленным сознанием Гермионы. Эта связь была его единственным компасом в этом геометрическом и временном безумии.

Он прошел мимо зияющего проема, за которым когда-то был Зал Суда. Теперь это была сюрреалистичная сцена абсурда. На скамьях подсудимых сидели не люди, а тени — полупрозрачные, мерцающие силуэты, спорящие на различных языках. Латыни, древнегреческом, староанглийском, немецком времен войны, современном сленге — все сливалось в невнятный, жужжащий гул.

На возвышении сидел судья в огромном напудренном парике эпохи Реставрации. Его лицо было размыто, как плохая фотография. Он яростно стучал по деревянной подставке… Но судейский молоточек в его руке каждый раз превращался в живого, белоснежного голубя. Птица с испуганным воркованием взмывала вверх, делала круг под фрагментом римского свода и исчезала, растворяясь в воздухе, как дым. Судья тут же снова пытался стукнуть — и история повторялась.

Абсурд. Не смешной, а гнетущий, всепроникающий, как сам воздух в этом проклятом месте. Он давил на сознание, заставляя усомниться в самой реальности происходящего.

Каждый фрагмент, каждая деталь этого лабиринта кричала о полном и окончательном распаде порядка. Это было не просто разрушение здания — это было разрушение самой ткани реальности, сшитой из разных эпох грубыми, окровавленными нитями хаоса. И Гарри, последний Страж, шел по этому аду, ведомый лишь эхом друга в своей душе.

Наконец, он добрался до скрытого спуска в Отдел Тайн. Дверь в Полуразрушенную Стену содрогалась, как живая. Гарри приложил ладонь к холодному камню, почувствовав знакомую вибрацию древних защит, теперь искаженную, болезненную. Камень расступился, впуская его в царство первопричин — или того, что от них осталось.

Отдел Тайн напоминал рану на теле времени. Воздух гудел низким, угрожающим гудением, от которого дрожали кости. Света не было — его заменяли всполохи энергии, вырывающиеся из трещин в полу и стенах, окрашивая все в призрачные синие и фиолетовые тона. В центре зала, возвышаясь над руинами кабинетов и архивов, стоял Маятник Кроноса.

Когда-то это был шедевр магического инжиниринга и артефакт невероятной мощи — гигантский маятник из темного, мерцающего внутренним светом металла, качающийся в идеальном ритме над сложнейшим циферблатом, показывающим не часы, а саму ткань причинности. Теперь он был похож на издыхающего зверя.

Металл маятника покрылся паутиной трещин, из которых сочился не свет, а липкая, темная субстанция, похожая на загустевшую кровь звезд.

Его движение было мучительно неправильным. Он не качался плавно, а дергался, замирал на мгновение, откатывался назад, бился о невидимые преграды с глухим, болезненным лязгом. Звук напоминал скрежет ломающихся костей мироздания.

А циферблат... Циферблат был кошмаром. Стрелки не просто показывали неверное время. Они вращались хаотично, с бешеной скоростью, сливаясь в серебристые размытые полосы. Иногда они замирали, указывая на немыслимые отметки: «XXV», «Мина Судьбы», «Эра Забвения». Сами цифры на циферблате плавились, меняли форму, превращаясь то в руны, то в иероглифы, то в двоичный код. В центре циферблата, где должен был быть механизм, зияла черная дыра, втягивающая в себя клочья света и испускающая волны ледяного холода.

«Он умирает, Гарри,» — голос Гермионы прозвучал в его голове, полный редкой, почти человеческой скорби. «Причинность... она не просто нарушена. Она разорвана. Последствия перестали следовать за причинами. Мир теряет логику.»

Гарри подошел ближе, ощущая, как магия Маятника, некогда упорядоченная и мощная, теперь бьется в агонии, обжигая кожу статическими разрядами. Он поднял голову, следя за судорожными рывками гигантского отвеса. Каждый его удар по невидимой точке резонанса отдавался во всем теле Гарри, напоминая о его связи с этим местом, с этой миссией. Связи, которая теперь была кандалами, тянущими его в бездну.

«Что мы можем сделать?» — спросил он мысленно, голос его внутреннего монолога звучал устало.

«Наблюдать. Записывать аномалии. Искать закономерности в хаосе. Возможно, найдем слабое место, точку входа... или точку невозврата.»

Гарри кивнул, хотя знал, что Гермиона не видела этого жеста. Он обошел Маятник, стараясь не смотреть в пугающую черноту его центра. В дальнем углу зала, относительно защищенном от прямых энергетических выбросов, стоял его импровизированный лагерь: походный стул, стол, составленный из обломков мраморной плиты и ржавого металлического ящика, несколько книг, придавленных камнем, чтобы их не унесло очередным временным вихрем. И чайник.

Обычный, некогда электрический чайник, теперь питаемый слабым стабилизирующим заклинанием. Он шипел и пыхтел, пытаясь вскипятить воду в мире, где само понятие «кипение» стало относительным. Гарри налил кипяток в жестяную кружку, бросил щепотку заварки — последние крохи спасенного чая «Эрл Грей» из эпохи до Коллапса. Пар поднялся густым столбом... и завис.

Не просто замедлился. Завис. Капли конденсата, образовавшиеся на краю кружки, не стекали вниз. Они повисли в воздухе, как крошечные хрустальные шарики, дрожащие от внутреннего напряжения. Сам пар замер, образуя причудливую, неподвижную скульптуру над кружкой. Абсурд проник сюда, в самое сердце его крошечного убежища.

Гарри замер, кружка в руке. Он наблюдал, как одна из зависших капель, вопреки всем законам, начала... подниматься. Медленно, неуклонно, обратно к краю кружки, как будто плененная невидимой пленкой. Она коснулась металла, втянулась обратно в пар, который внезапно дернулся и продолжил подниматься, но уже не вертикально, а по спирали, закручиваясь в мини-торнадо над столом.

«Посмотри, Гарри,» — мысленно указала Гермиона. «Чай.»

Он опустил взгляд. Вода в кружке не заваривалась. Она... разделялась. Часть ее оставалась прозрачной и горячей, но из нее выделялись струйки темно-коричневой жидкости — уже готового, холодного чая. И эти струйки не смешивались с водой, а стекали по невидимым путям обратно внутрь чайных листьев, которые на его глазах начинали распрямляться, зеленеть, возвращаясь в свое первоначальное, неферментированное состояние. Чай варился задом наперед. От результата — к исходному материалу.

Гарри поставил кружку на стол с глухим стуком. Чувство тошноты подкатило к горлу. Это был не просто сбой. Это была насмешка. Демонстрация полной победы хаоса над порядком. Причина и следствие поменялись местами не только в глобальном масштабе, но и здесь, в этой кружке, в этом простейшем акте.

«Последствия перестали следовать за причинами,» — повторил он про себя слова Гермионы, глядя, как чайные листья в кружке становятся все зеленее и свежее, а вода — чище. «Значит, любое действие... может иметь непредсказуемый, обратный или вовсе отсутствующий результат. Любая попытка что-то исправить...»

«...Может сделать только хуже. Или не сделать ничего. Или сделать что-то совершенно немыслимое,» — закончила за него Гермиона. Ее голос звучал с ледяной ясностью. «Мы играем в кости со вселенной, Гарри. И кости эти имеют бесконечное число граней.»

Внезапный грохот заставил Гарри вздрогнуть и схватиться за палочку. Со стороны одного из архивных коридоров, заваленного обломками футуристических консолей и древних свитков, послышался лязг металла и сдавленное ругательство на староанглийском.

Из-за угла, спотыкаясь, вывалилась фигура в доспехах XV века. Рыцарь был явно не в себе. Его забрало было помято, плащ изорван, а в руках он сжимал не меч, а... массивную дверцу от холодильника, используя ее как щит. Он уставился на Гарри выпученными, безумными глазами.

«Где?!» — прохрипел рыцарь, размахивая дверцей холодильника. «Где сия колдунья, обратившая время вспять?! Яви ее! Я, сэр Персиваль из Глостера, требую сатисфакции!» Он тыкал дверцей в сторону зависшего над столом чайного торнадо, потом — в пульсирующую черноту Маятника. «Сие есть мерзкое колдовство! Оно... оно заморозило мою возлюбленную в хрустальном гробу холода!» Он яростно потряс дверцей холодильника. «Освободи ее, колдун! Или познаешь гнев мой!»

Гарри просто смотрел на него, палочка в руке опустилась. Усталость накатила новой, тяжелой волной. Безумие было заразным. Оно витало в самом воздухе, проникало в разум. Что он мог сказать этому человеку, вырванному из своего века и брошенному в этот ад? Что его «возлюбленная», скорее всего, была упаковкой замороженных полуфабрикатов?

«Он петлевик, Гарри,» — констатировала Гермиона. «Его линия времени завязана узлом вокруг какого-то момента, связанного с холодильным устройством. Он не опасен в глобальном смысле. Просто... потерянный.»

«Уходи, сэр Персиваль,» — тихо, но твердо сказал Гарри. «Твоей дамы здесь нет. Ищи ее в своем времени.» Он не знал, понял ли рыцарь. Тот замер, уставившись на Гарри сквозь прорезь забрала, потом резко повернулся и, бормоча что-то о «коварных феях льда», заковылял прочь, волоча свою холодильную дверь-щит по полу, оставляя царапины на мраморе Помпеи.

Гарри опустился на походный стул, отвернувшись от безумия Маятника и абсурда чайного торнадо. Он уставился на книги, придавленные камнем. Одна из них, древний фолиант по хрономантии, внезапно сама раскрылась. Страницы зашелестели, листаясь с бешеной скоростью, потом остановились. Текст на странице был знакомым, но слова на глазах меняли порядок, смысл, превращая стройную теорию в бессвязный бред. Одно слово выделилось, замигало кроваво-красным светом: НЕОБРАТИМОСТЬ.

Затем книга захлопнулась с таким грохотом, что камень, придавливавший ее, подпрыгнул. Гарри вздрогнул.

«Он показывает 25-й час, Гарри,» — голос Гермионы прозвучал внезапно, с непривычной остротой. «Маятник. Циферблат. Только что. На мгновение. 25-й час.»

Гарри медленно поднял голову. Его взгляд устремился на безумный циферблат Маятника Кроноса. Стрелки мелькали, сливаясь в серебристое месиво. Но в этом мельтешении ему на миг почудилось... да. Стрелки замерли, указывая на несуществующую отметку за пределами «XXIV». На отметку, которой не было на циферблате никогда. Над черной дырой в центре на мгновение вспыхнули цифры: XXV.

Холодный пот выступил на спине. 25-й час. Время, которого не должно быть. Время за гранью.

«Что это значит, Гермиона?» — спросил он, и в его внутреннем голосе впервые за долгие месяцы прозвучал чистый, неконтролируемый страх.

Наступила пауза. Дольше обычного. Когда Гермиона ответила, ее голос, всегда такой уверенный, звучал неуверенно, почти шепотом:

«Не знаю, Гарри. Никто не знает. Это... за пределами всех наших моделей. За пределами предсказуемости. Если следующий шаг Маятника будет в 26-й час...»

Она не договорила. Да и не нужно было. Гарри сжал палочку так, что костяшки пальцев побелели. Он сидел в эпицентре распада времени, наблюдая, как его чай разваривается обратно в листья, как рыцарь воюет с холодильником, как гигантский маятник бьется в агонии, угрожая шагнуть в бездну 25-го часа.

Правила кончились.

Осталось только ожидание следующего, немыслимого удара по реальности. И страх того, что будет после него.

Тяжелый, как свинец, запах пепла и озонных разрядов висел в воздухе над руинами вокзала Кингс-Кросс. Вернее, над тем, что от него осталось. Одна платформа уходила в небытие, обрываясь в пульсирующую трещину пространства, из которой доносились звуки морского прибоя и далекие пушечные залпы. Другая платформа плавно перетекала в каменную мостовую римского военного лагеря, где стояли груженые амфоры повозки.

Гарри Поттер стоял под призрачным навесом, который то был стеклянным куполом XXI века, то превращался в деревянные балки с соломенной кровлей. Он чувствовал, как усталость въедается в кости глубже, чем прах временного коллапса. Ожидание было его проклятием. Ожидание следующего сдвига, следующей аномалии, следующей потери.

После видения 25-го часа на Маятнике Кроноса мир казался еще более зыбким. Как карточный домик на ветру безумия.

«Он приближается, Гарри. С северо-востока. Скорость... непостоянная. Траектория... хаотична. Но вектор сходится сюда.» Голос Гермионы в его сознании был напряженным проводником в этом море неопределенности. «Энергетическая сигнатура сложная. Смесь паровой магии, электрических импульсов и... чего-то древнего. Очень древнего.»

«Поезд,» — прошептал Гарри хрипло, не отрывая взгляда от искореженных рельсов, которые то появлялись, то исчезали, как мираж. «Тот самый гибрид.»

«По описаниям беженцев — да. Хогвартс-Экспресс, царский поезд Романовых и... что-то военное. Очень военное. Будь осторожен. Его появление всегда вызывает локальные временные бури.»

Прежде чем Гарри успел ответить, земля под ногами дрогнула. Не сдвиг — именно дрожь, низкая, гудящая вибрация, которая шла снизу, от самых недр. Звук нарастал, превращаясь из отдаленного гула в оглушительный рев. Это был не чистый гудок паровоза и не свист локомотива. Это был чудовищный симбиоз звуков: протяжный, тоскливый вой сирены воздушной тревоги времен Второй мировой, перекрываемый хриплым, надрывным гудком старинного паровоза, и все это пронизывал мерзкий, высокочастотный визг, похожий на скрежет металла по стеклу. Звук бил по барабанным перепонкам, заставляя сжиматься сердце.

И тогда он появился.

Не на рельсах — рельсы в этом месте уже скрылись под слоем внезапно выросшей тундровой травы. Он появился из воздуха, как кошмарный призрак. Сперва — клубы черного, маслянистого дыма, смешанного с искрами статического электричества. Потом — искаженный контур, набирающий плотность и форму.

Поезд был монстром, сшитым из кошмаров разных эпох.

Головной вагон — это был паровоз, но какой! Гигантский, словно выкованный для титана, черный, покрытый броневыми листами с заклепками размером с кулак. Из его трубы валил не белый пар, а тот самый черный, маслянистый дым. На его лобовой части, вместо номера, красовалась выщербленная эмблема Третьего Рейха — орёл со свастикой, но свастика была частично расплавлена, как будто попала под сильнейшее заклятие. За ним цеплялись вагоны — настоящий сюрреалистичный парад. Роскошные, с позолотой и бархатными шторами царские салон-вагоны Николая II соседствовали с обшарпанными, но узнаваемыми вагонами Хогвартс-Экспресса в его багрово-бордовой ливрее. А за ними — угрюмые, закрытые теплушки времен Великой Отечественной, с зарешеченными окнами и зияющими дверями, из которых сочился холод. И все это венчал хвостовой вагон — нечто футуристическое, из полированного металла и стекла, похожее на модуль космического шаттла, но с прожженными дырами и трещинами.

Поезд не ехал. Он проявлялся. С каждым гудящим выхлопом черного дыма его формы становились четче, материальнее. Он завис в метре над землей, сотрясаясь и ревя, как раненый зверь. Двери вагонов распахнулись одновременно, с лязгом и скрипом, выпуская наружу не пассажиров, а... волну леденящего страха и безумной тоски.

Гарри пригнулся за обломком мраморной колонны (римской? викторианской?), палочка наготове. Его опыт научил его: любое новое явление в этом мире сначала убивает, потом задает вопросы. Если вообще задает.

Из дверей начали выходить фигуры. Люди? Не совсем. Они двигались рывками, как марионетки с перепутанными нитями. Их одежда была лоскутным одеялом эпох: поверх фрака — солдатская шинель; платье фрейлины — с гимнастеркой и автоматом за плечом; мантия мага Хогвартса — поверх кожаного летного шлема. Лица были бледными, восковыми, с пустыми глазами, устремленными куда-то в бесконечность или внутрь себя. Они не разговаривали. Они бормотали. Обрывки фраз на разных языках, наречиях, временах сливались в жуткий, бессмысленный хор:

«...билет до Берлина... плацкарт...»

«...кровь за Царя и Отечество...»

«...следующая остановка Хогсмид... пять минут...»

«...мама... где мама?..»

«...выполнить приказ любой ценой...»

Они бродили по платформе, натыкаясь друг на друга, на обломки, на внезапно вырастающие фрагменты других мест и времен — киоск с газетами 40-х, античную статую, современный билетный автомат. Один "пассажир" в смеси мундира вермахта и хогвартской мантии вдруг вскинул руку в нацистском приветствии и закричал: "Хайль Дамблдор!" Другой, в разорванном бальном платье и с автоматом, упал на колени и стал рыдать, целуя внезапно появившуюся под ногами лужицу нефти.

Абсурд. Удушающий, обесчеловечивающий. Гарри чувствовал, как холодный пот стекает по спине. Это были не петлевики, застрявшие в своей личной трагедии. Это были... эхо. Призраки эпох, вырванные из контекста и сбитые в одну безумную толпу. Живые манекены в театре распада времени.

«Гарри, сосредоточься! Седьмой вагон от головы. Царский салон. Там... есть разум. Сильный. Целенаправленный. Он не принадлежит этому хаосу.»

Гермиона. Ее голос был спасательным кругом. Гарри перевел взгляд. Седьмой вагон. Действительно, один из роскошных салон-вагонов с позолотой и бархатными шторами. В его окнах не было видно пустых, блуждающих теней. Шторы были плотно задернуты, но в одном окне на мгновение мелькнула щель, и Гарри почувствовал на себе пристальный, острый взгляд. Как удар иглой. Знакомый? Нет. Но... не чуждый. Взгляд хищницы, оценивающей добычу или союзника.

В этот момент из двери соседнего, полуразрушенного вагона Хогвартс-Экспресса вывалился человек. Вернее, то, что от него осталось. Он был одет в лохмотья когда-то дорогого костюма начала XX века. В одной руке он сжимал изысканную трость с серебряным набалдашником, в другой — обломок шпаги. Его лицо было искажено гримасой ярости и безумия. Увидев Гарри, он заорал, разбрызгивая слюну:

«Подлец! Шпилька в колесе прогресса! Ты украл мои чертежи! Мои дирижабли! Верни!» Он замахнулся тростью, как дубинкой, и бросился вперед. «Ложард! Взрывай его! Взрывай!»

Гарри едва успел отпрыгнуть в сторону. Там, где он только что стоял, воздух с шипящим звуком вывернулся маленькой, кроваво-красной дырой, из которой повалил едкий дым. Взрывное заклинание? Но произнесено не было! Или... последствия опередили причину? Человек в лохмотьях ревел, размахивая тростью и шпагой, выкрикивая обрывки технических терминов и ругательств на смеси русского, французского и немецкого.

«Не трать силы, Гарри! Он петлевик, застрявший в моменте кражи его изобретений. Игнорируй! Доберись до седьмого вагона! Тот разум... он знает о Ключе!»

Голос Гермионы звучал как приказ. Гарри стиснул зубы. Он нырнул под внезапно появившуюся арку из римских кирпичей, проскочил мимо группы "пассажиров", которые пытались коллективно толкнуть вагон, словно это застрявший трамвай, и устремился вдоль чудовищного состава. Воздух вокруг поезда вибрировал, искрил статикой. От него веяло холодом пустоты и запахом озона, смешанным с ароматом старинных духов и пороховой гари.

Он подбежал к роскошным ступенькам салон-вагона. Дверь была приоткрыта. Внутри царил полумрак, нарушаемый лишь мерцанием хрустальной люстры, которая то загоралась ярко, то гасла, то светилась тусклым, зловещим багрянцем. Гарри сделал шаг внутрь.

Контраст был ошеломляющим. После внешнего хаоса и воя сирен здесь царила гробовая, напряженная тишина, нарушаемая лишь тиканьем множества часов — настенных, каминных, карманных, развешанных и расставленных повсюду. Все они показывали разное время. В воздухе витал запах дорогого табака, пыли веков и... чего-то острого, металлического. Страха? Решимости?

В дальнем конце салона, в глубоком кресле у затемненного окна, сидела женщина. Сначала Гарри увидел только силуэт: прямая спина, высоко поднятая голова, руки, спокойно лежащие на подлокотниках. Потом детали: строгое, темное платье, скорее напоминающее костюм 1920-х годов, чем магические робы — прямой крой, чуть ниже колена, с накладными плечами и нитью жемчуга на шее. Волосы, когда-то дикие и черные, как смоль, теперь были туго убраны в строгую, седую шиньон, прорезанный лишь парой непокорных прядей у висков. Лицо... Лицо было картой прожитых лет и испытаний. Резкие черты, знакомые до боли — высокие скулы, острый подбородок, тонкие губы. Но в них не было прежней истеричной жестокости. Была ледяная собранность. Холодная, как космос, ясность. И в глубоко посаженных глазах, когда она медленно повернула голову и встретилась взглядом с Гарри, горел не безумный фанатизм, а нечто иное. Расчетливый интеллект? Неизбывная скорбь? Или... решимость, равная его собственной?

Беллатрикс Лестрейндж. Она была жива. Она была здесь. И она смотрела на него не как на врага, а как на... необходимость.

Гарри замер на пороге, палочка все еще сжата в руке, сердце колотилось где-то в горле. Прошли десятилетия. Они оба постарели. Они оба были сломлены и перекованы войной, которая никогда не кончалась. Слова застряли комом. Он помнил ее крики в Запретном лесу, ее ненависть, ее смерть от руки Молли Уизли... которая, видимо, так и не состоялась в этой новой, исковерканной реальности.

Беллатрикс не шевелилась. Ее темные глаза, лишенные прежнего безумного блеска, изучали его с безжалостной тщательностью. Казалось, она взвешивала каждую его морщину, каждый след усталости и отчаяния. В салоне тикали часы, показывая абсурдное время: половина четвертого утра 1917 года, без пяти двенадцать 1998 года, четверть восьмого 2040-го...

Наконец, она заговорила. Голос был низким, хрипловатым от времени и, возможно, от дыма бесчисленных сражений в чужих эпохах. Но в нем не было ни тени прежней истерики. Была сталь. И усталость, похожая на его собственную.

«Не за тобой, Поттер,» — произнесла она четко, отчеканивая каждое слово. Ее взгляд скользнул мимо него, в открытую дверь вагона, в бушующий за ней хаос платформы, где «пассажиры» метались, а безумный изобретатель орал про дирижабли. — «Я пришла за временем.»

Она сделала паузу, давая словам осесть в грохочущей тишине салона. Ее пальцы слегка постукивали по подлокотнику кресла, ритмично, как метроном. Потом она подняла руку и указала не в окно, а... вверх. На потолок вагона, где вместо росписи зияла странная воронка искаженного пространства, сквозь которую было видно небо — не пепельное небо Лондона 2040-го, а ясное, звездное небо какой-то другой ночи.

«Он здесь, Гарри,» — прошептал в его сознании голос Гермионы, полный тревоги и невероятного напряжения. «Кролик. В окне... смотрит.»

Гарри резко повернул голову. В одном из затемненных окон салон-вагона, за спиной Беллатрикс, на мгновение мелькнула знакомая тень. Огромный глаз в цилиндре, печальный и всепонимающий. Гигантский кролик. Он стоял снаружи, на платформе, среди метущихся теней, глядя прямо на них. В его лапе блеснули те же карманные часы на цепочке. Он поднес их к морде, словно проверяя время, потом медленно покачал головой. Предупреждение? Упрек? Затемнение окна сгустилось, и тень исчезла.

Беллатрикс, казалось, не заметила ни взгляда Гарри, ни кролика. Ее глаза были прикованы к нему. В них читалась не просьба. Было требование. Предложение, от которого невозможно отказаться.

«Этот поезд,» — продолжила она, ее голос звучал как скрежет камней, — «не едет. Он ищет. Он ищет путь сквозь разломы. Он ищет точку входа. Точку, где можно все исправить.» Она наклонилась чуть вперед, и в ее глазах вспыхнул тот самый, знакомый огонь, но теперь направленный не на разрушение, а на что-то невообразимое. «Я знаю, где Ключ, Поттер. И этот поезд... он единственный, кто может нас туда доставить. До того, как Маятник шагнет в 26-й час и разорвет последнюю нить.»

Она замолчала. Тиканье десятков часов в салоне заполнило паузу, создавая жутковатый, напряженный ритм. За окном вагона безумный изобретатель в лохмотьях с криком «Дирижабль! Взлет!» прыгнул в пустоту, где минуту назад была платформа, и исчез в мерцающей дымке. Гудок поезда взвыл с новой силой, сотрясая вагон. Черный дым заклубился за окнами.

Беллатрикс Лестрейндж медленно поднялась из кресла. Ее фигура, все еще стройная и исполненная скрытой силы, казалось, заполнила собой весь салон. Она не доставала палочку. В ней не было угрозы. Была только абсолютная, пугающая уверенность.

«Садись, Поттер,» — сказала она, и в ее голосе впервые прозвучало что-то, кроме стали. Усталость. Огромная, космическая усталость. — «Поезд отправляется. Следующая остановка...» — она бросила взгляд в пульсирующую воронку на потолке, — «...никто не знает. Но это единственный путь назад. К исправлению.»

Гарри стоял на пороге салона монструозного поезда, слушая вой сирен и безумный хор за окном, глядя в ледяные глаза своей самой заклятой враги, которая предлагала ему союз в самом сердце апокалипсиса. Воздух сгустился, пропитанный запахом озона, пепла и дорогого, старого дерева салона. Тиканье часов звучало как отсчет последних секунд перед прыжком в бездну. Поезд в Никуда ждал своего пассажира.

Добрый день, читатель.

Раз ты здесь — значит, что-то из моих историй тебя зацепило.

Если хочешь поддержать автора, подпишись — это действительно помогает.

Загляни и в другие мои тексты: «Павший» и «Дорога молчания» живы и активно пишутся, я их не бросаю.

А «Дорога молчания» участвует в конкурсе «Роуд Стори» — буду благодарна за лайк!

Спасибо, что читаешь. Это многое значит.

Поезд не ехал. Он прорывался. Каждый рывок вперед, сопровождаемый чудовищным скрежетом металла и выбросом клубов черного дыма, ощущался как удар по ребрам.

Вагон Беллатрикс Лестрейндж, роскошная ловушка из красного дерева, бархата и хрусталя, плясал на месте. Люстра качалась, отбрасывая безумные тени, которые сползали по стенам, как пауки. Часы — десятки часов, расставленные на полках, камине, даже на полу — тикали вразнобой, создавая какофонию отсчетов, каждый из которых вел в свою пропасть. Полдень 1812 года соседствовал с тремя часами ночи 1998-го и без пяти минут Судного Часа, которого не было ни на одном циферблате.

Гарри Поттер сидел напротив ведьмы в глубоком кресле, слишком мягком, слишком поглощающим. Его палочка лежала на коленях, рука покоилась на ней, готовая к движению. Он не доверял ей. Не мог. Годы войны, смерть Сириуса, ее собственный смех, звонкий и безумный, преследовали его даже в этом исковерканном мире. Но доверие было роскошью, которую время отменило. Сейчас был и должен был быть лишь холодный разум и расчет. Она знала о Ключе. У нее был этот чудовищный поезд. Он нуждался в них обоих.

Беллатрикс не смотрела на него. Ее взгляд был устремлен в закопченное окно, за которым мелькали не пейзажи, а калейдоскоп безумия: фрагменты заснеженных русских равнин сменялись пальмами пустыни, руины готического собора накладывались на стальные фермы непостроенного моста.

Ее профиль, резкий и бледный в мерцающем свете люстры, казался высеченным из льда. Лишь тонкие морщины у глаз да седина, пробивающаяся в темных волосах у висков, выдавали тяжесть прожитых лет. Она курила — длинную, тонкую папиросу в мундштуке. Дым клубился причудливыми фигурами, то напоминая карту Лондона, то лицо старухи, то просто расплываясь в сизую пелену. Запах дорогого табака смешивался с вонью гари и озона, проникавшей сквозь щели.

«Год Двадцать Первый,» — произнесла она вдруг, голос хрипловатый, без интонаций, как будто констатируя факт. Она не повернула головы. «Не здесь. Там. Откуда я вернулась.» Она сделала глубокую затяжку, выпустила дым кольцами, которые, не долетев до потолка, расплывались в абстрактные пятна. «Магглы. После своей Великой Войны. Голод. Разруха. Страх. И… надежда. Странная штука. Как зараза.»

Гарри молчал. Он наблюдал за ней. За этой новой Беллатрикс. В ней не было прежней истерии, взвинченности. Была каменная, выстраданная холодность. И усталость, которая была глубже его собственной.

«Они не знали о нас тогда. Совсем. Магия для них представляла собой сказки, спиритические сеансы да фокусы в мюзик-холлах.» Уголок ее губ дрогнул в подобии улыбки, лишенной всякой теплоты. «Я была… никем. Выброшенная временем, без палочки, без сил. Просто женщина с пустыми глазами и головой, полной кошмаров, которые были еще впереди.» Она наконец повернула голову, ее темные глаза, лишенные былого безумного блеска, впились в Гарри. «Ты знаешь, каково это? Быть абсолютным нулем? Зеро. Пустотой. Когда твоя ненависть, твоя вера, твоя самая суть… оказываются пылью?»

Гарри не отвечал. Он видел отражение в ее глазах — свое собственное, измученное лицо. Они были отражением друг для друга. Зеркалами утрат.

«Я выжила,» — продолжила она, отводя взгляд обратно в окно, где теперь мелькали силуэты танцующих пар в бальных залах, растворяющиеся в клубах ядовитого желтого газа. «Работала. Швеей. Уборщицей. В кабаре пела похабные песенки для пьяных солдат, которые не знали, за что воевали.» Ее голос не дрогнул. «Видела их. Магглов. Не как скот, не как угрозу. Как… людей. Сломленных. Глупых. Жестоких. Трусливых. Но иногда… храбрых. Гораздо храбрее, чем иные чистокровные дураки в моей семье.» Она резко затушила папиросу о поднос, оставив черную метку на перламутре. «Они построили свой мир. Из железа, пара, электричества. Без волшебных палочек. И он… работал. Пока мы не решили его стереть.»

В салоне воцарилась тягостная тишина, нарушаемая только безумным тиканьем часов и скрежетом поезда, рвущегося сквозь ткань реальности. Гарри чувствовал тяжесть ее слов. Вину. Не свою личную, но вину их мира. Магов. Которая привела к этому.

«Она говорит правду, Гарри,» — голос Гермионы прозвучал в его сознании, тихий и печальный. «Ее временная линия… она выброшена в начало 1920-х. Прожила там почти десятилетие. Возвращение… было травматичным. Она принесла оттуда не только воспоминания.»

«Что еще?» — мысленно спросил Гарри, не сводя глаз с Беллатрикс.

«Холод. Расчет. И… понимание цены. Цены войны. Цены ненависти. Цены слепоты.»

Беллатрикс встала. Ее движения были плавными, экономичными, лишенными прежней театральности. Она подошла к небольшому бару, встроенному в стену вагона. Хрустальные графики с темной жидкостью звенели от вибраций. Она налила в два бокала что-то янтарное, без спроса поставила один перед Гарри.

«Виски. Настоящий. Из Шотландии. До Коллапса,» — сказала она просто. — «Один из немногих бонусов этого ада на колесах.» Она отпила из своего бокала, не чокаясь. Ее лицо не дрогнуло от крепости напитка.

Гарри не стал пить. Он смотрел на нее. На эту женщину, которая когда-то пыталась его убить, а теперь предлагала виски в поезде сквозь конец света.

«Почему?» — наконец спросил он вслух, его голос звучал хрипло от долгого молчания. «Почему ты хочешь исправить это? Искупить грехи?»

Беллатрикс рассмеялась. Коротко, резко, без тени веселья. Звук был похож на треск ломающегося сухого дерева.

«Искупить?» — она презрительно скривила губы. «Не питай иллюзий, Поттер. Я не твоя покаявшаяся грешница. Я видела, что они могут. Магглы. Со своей наукой, своей тупой, упрямой решимостью. Их мир… он был уродлив. Шумный, вонючий, жестокий. Но он был. И он работал по своим, понятным им законам.» Она сделала еще глоток, ее глаза горели холодным огнем. «А этот?» — она резким жестом указала за окно, где сейчас проплывали динозавры, пасущиеся на фоне горящих небоскребов. «Это не мир. Это рвота времени. Хаос, пожирающий сам себя. Здесь нет места ни для них, ни для нас. Ни для жизни. Только для умирания в тысяче разных эпох одновременно.» Она поставила бокал с таким звоном, что хрусталь мог треснуть. «Я не хочу искупления, Поттер. Я хочу порядка. Пусть даже это будет их порядок. Но это… это надо остановить. Стереть. Начать заново. С правильной точки.»

Ее слова висели в воздухе, тяжелые и опасные. Гарри чувствовал ледяное дыхание ее фанатизма. Старого, но перекованного в новую форму. Не во имя Темного Лорда, а во имя некоей химеры «правильного» порядка. Страшно знакомое.

«Осторожно, Гарри,» — предупредила Гермиона. «Ее логика… она основана на отчаянии. Она готова на все, чтобы «исправить», но ее исправление может быть новой катастрофой.»

Внезапно поезд дернулся с такой силой, что Гарри едва удержался в кресле. Люстра закачалась бешено, стеклянные подвески зазвенели, как колокольчики паники. Снаружи раздался не крик, а… вой. Множества голосов сразу — человеческих, звериных, механических — слитых в один протяжный, полный нечеловеческой тоски звук. Вагон погрузился в полумрак, лишь трещины в пространстве за окнами пульсировали зловещим фиолетовым светом.

Беллатрикс не пошатнулась. Она стояла, как скала, ее рука инстинктивно сжала палочку, появившуюся из складок платья — не его бузинная, а простая, темного дерева. Ее глаза метались, выискивая угрозу.

«Что это?» — спросил Гарри, вскакивая, его собственная палочка нацелена в сторону двери.

«Временная воронка!» — крикнула в сознании Гермиона. «Поезд затягивает! Держись!»

Стены вагона задышали. Дерево и бархат начали пульсировать, как живая плоть. Из щелей в полу и потолке повалил густой, ледяной туман. В тумане замерцали огоньки — сотни крошечных, блуждающих огней, как глаза невидимых существ. Воздух наполнился шепотом — шелестом страниц, плачем детей, командами на незнакомых языках, смехом безумцев. Шепотом самого времени, сошедшего с ума.

И тогда Гарри увидел его. Снова. В углу салона, за креслом Беллатрикс, где туман был особенно густ. Высокую, сгорбленную фигуру в потрепанном сюртуке. Цилиндр, съехавший набок. Длинные уши, отбросившие тени на пульсирующую стену. И огромные, печальные, нечеловечески мудрые глаза, смотрящие прямо на него.

Гигантский кролик.

Он стоял, опираясь на трость с набалдашником в виде песочных часов, песок в которых тек вверх. В его лапе блестели те же карманные часы. Он поднес их к морде, словно проверяя, потом медленно, с невыразимой скорбью, покачал головой. Предупреждение. Упрек. Приговор.

Беллатрикс, почувствовав его взгляд, резко обернулась. Ее глаза сузились, но Гарри понял — она его не видела. Кролик был только для него. Видением? Галлюцинацией усталого разума? Или… чем-то большим? Посланцем самого распада?

«Что там?» — резко спросила Беллатрикс, ее палочка была направлена в туманный угол. «Ты что-то видишь?»

Прежде чем Гарри ответил, кролик сделал шаг назад. Не в туман, а… сквозь стену вагона. Стена в этом месте задрожала, как поверхность воды, и кролик исчез, оставив после себя лишь слабую рябь в воздухе и чувство ледяного ужаса.

«Ничего,» — солгал Гарри, опуская палочку. Его сердце бешено колотилось. «Туман. Игра света.»

Беллатрикс недоверчиво посмотрела на него, ее взгляд был острым, как бритва. Она что-то заподозрила. Но в этот момент поезд снова дернулся, на этот раз вперед, с оглушительным ревом. Туман стал рассеиваться, блуждающие огоньки погасли. За окном мелькнуло что-то знакомое — обломки платформы, но уже другие. И… люди. Живые люди, не призрачные «пассажиры». Они метались, кричали, пытались что-то тушить. Это был Хогсмид. Или то, что от него осталось. Но Хогсмид, застрявший явно не в своем времени.

«Остановка,» — холодно констатировала Беллатрикс, отводя взгляд от Гарри и подходя к окну. Ее лицо снова стало непроницаемой маской. «Недолгая. Нужно проверить запасы. И… посмотреть, нет ли здесь следов.»

Она двинулась к выходу, не оглядываясь. Гарри последовал за ней, его разум лихорадочно работал. Кролик. Он вел их? Предупреждал? И почему только он его видел? Что связывало его, Гарри Поттера, с этим символом надвигающегося хаоса?

Он вышел за Беллатрикс на платформу, вернее, на то, что ее имитировало — груду обломков, смешанных с заснеженной землей. Воздух здесь был холодным, пахнущим хвоей, гарью и… чем-то сладковато-приторным, как испорченный мед. Люди вокруг — жители Хогсмида, одетые в лохмотья, напоминающие то средневековье, то викторианскую эпоху, то обрывки современной одежды — в ужасе разбегались от чудовищного поезда. Некоторые крестились, другие что-то выкрикивали на смеси языков.

И тут Гарри увидел его. Ребенка. Мальчика, лет семи. Он стоял один, прислонившись к разбитому фонарному столбу, и смотрел на поезд не со страхом, а с тупым безразличием. Его одежда была чистой, но странной — короткие штаны и курточка явно из середины XX века. Но не это было страшно. Страшно было то, как он выглядел. Его черты были размыты, как недопроявленная фотография. Контуры тела дрожали, теряя четкость. И над ним висел слабый, мерцающий ореол — как будто его самого и не было, а был только свет, его имитирующий.

«Обратный день…» — прошептал Гарри, ледяная волна узнавания сдавила горло. Как тот младенец в руинах Лондона. Время текло для него вспять, стирая из настоящего.

Беллатрикс, шедшая впереди, тоже увидела его. Она замерла. На ее ледяном лице на мгновение промелькнуло что-то — не жалость, нет. Но… узнавание. Глубокая, знакомая боль. Ее рука, сжимавшая палочку, дрогнула.

Ребенок повернул к ним голову. Его глаза, огромные и пустые, встретились с глазами Гарри. В них не было страха. Была лишь бесконечная усталость несуществования. Его губы шевельнулись, но звука не последовало. Только слабая рябь в воздухе вокруг него.

Беллатрикс резко отвернулась. «Ничего не поделаешь,» — сказала она плоским, лишенным эмоций тоном, но Гарри уловил напряжение в ее спине. «Он уже ушел. То, что мы видим… эхо. Призрак линии времени, которую стерли.»

Она пошла дальше, к полуразрушенному зданию, похожему на «Три метлы», где суетились люди. Гарри остался стоять, глядя на мерцающего мальчика. Он поднял палочку, зная, что это бесполезно, но не в силах ничего не сделать.

«Финйте Инкантатем…» — слабое золотистое сияние окутало ребенка, на мгновение стабилизировав его контуры. Мальчик улыбнулся. Беззвучно. И… начал тускнеть. Быстрее. Его форма расплывалась, свет мерк. Через пару секунд на его месте осталось лишь слабое свечение, а потом и оно погасло, как последний уголек. Осталось только ощущение холода и пустоты.

Гарри опустил палочку. Бессилие, острое и жгучее, впилось в сердце. Он спас столько жизней. Победил Волдеморта. А теперь не мог спасти одного ребенка от небытия. От последствия Хроноцида, который затеяли его же собратья-маги.

«Гарри…» — голос Гермионы звучал как стон. «Я знаю. Но мы не можем…»

«Мы должны,» — прошептал он себе под нос, сжимая палочку так, что костяшки побелели. Он посмотрел на спину Беллатрикс, скрывающуюся в дверях полуразрушенного здания. Она хотела стереть еще одну точку. Переписать историю заново. Но какой ценой? Сколько таких призрачных детей останется на обочине ее нового «порядка»?

Внезапно он снова почувствовал его. Присутствие. Он обернулся. На краю «платформы», где обломки переходили в заснеженный лес, стоял кролик. Высокий, в цилиндре, с часами в лапе. Он смотрел на то место, где исчез ребенок. Потом медленно поднял лапу и указал… вглубь леса. Туда, где между деревьями зияла черная, мерцающая трещина — явно не природного происхождения. Потом его печальные глаза снова встретились с глазами Гарри. И на этот раз в них был не упрек. Было… указание. Призыв.

Кролик развернулся и скользнул в сторону трещины, его силуэт растворился в полумраке леса.

Гарри не колебался. Он бросил взгляд на «Три метлы», где Беллатрикс решала свои вопросы, и шагнул с платформы в глубокий снег. След кролика вел к трещине. Ключ? Ловушка? Неважно. Это был шанс. Шанс найти ответ. Шанс спасти не время, а то, ради чего оно должно течь — жизни. Он углубился в лес, навстречу тайне и призрачному проводнику в сюртуке и цилиндре, оставляя за спиной рев чудовищного поезда и холодную тень своей самой невероятной союзницы.

Лес за Хогсмидом дышал чужими временами. Снег под ногами Гарри то был пушистым и глубоким, то внезапно превращался в сухую, колючую хвою, то в теплую грязь тропического леса, издававшую запах гниения и экзотических цветов. Деревья меняли облик: могучие дубы сменялись искривленными соснами, которые на глазах покрывались лианами и огромными, невиданными цветами, распускающимися и увядающими за секунды.

Воздух гудел — то низким гудением цикад, то свистом артиллерийских снарядов, то шепотом на забытых языках. Этот лес не принадлежал ни одной эпохе; он был сшит из их клочьев, и швы кровоточили реальностью.

След кролика вел не по снегу или грязи, а по самому воздуху. Легкая рябь, едва заметная дрожь пространства, словно кто-то невидимый шел впереди, оставляя за собой колебания на поверхности озера времени. Гарри шел, палочка наготове, чувствуя, как холод проникает сквозь плащ. Это был не холод зимы, а холод пустоты, исходивший от той самой черной трещины, что зияла впереди, между двумя гигантскими валунами, покрытыми мхом… который то был инеем, то ярко-зеленым плющом.

«Гарри, это опасно,» — голос Гермионы в его голове звучал как натянутая струна. «Энергетическая сигнатура трещины… она нестабильна. Как гнойник на теле времени. Он может прорваться в любой момент, выбросив тебя куда угодно — в сердце вулкана, в открытый космос, в момент твоего собственного рождения.»

«Он ведет меня туда,» — мысленно ответил Гарри, не снижая шага. Его глаза не отрывались от мерцающей черноты трещины. Она пульсировала, как живая, и из нее лился слабый, жутковатый свет — не цвет, а скорее отсутствие всех цветов, провал в спектре. «Кролик. Он хочет, чтобы я это увидел.»

«Почему? Почему ты? Почему он тебе показывается?» — в голосе Гермионы звучала не только тревога, но и научный интерес, пробивающийся сквозь ужас. «Он… не похож на другие временные аномалии. В нем есть намерение. Цель.»

«Может быть, он страж? Как я? Только… другой?» — предположил Гарри, уже приближаясь к валунам. Запах из трещины усилился — озон, пепел и что-то сладковатое, приторно-противное, как гниющие фрукты в сочетании с формалином.

Кролик стоял прямо перед черным провалом. Он обернулся, его огромные, печальные глаза в полумраке леса казались единственными живыми точками во вселенной. Он снова поднес карманные часы к морде, потом резким жестом трости с песочными часами указал в саму трещину. Не на нее. Внутрь. Затем он шагнул вперед — и растворился в черной пульсации, как капля чернил в чернильнице.

Гарри замер на краю. Дрожь пространства усиливалась, валуны под ногами вибрировали. Из трещины доносился звук — не гул, а… крик. Множественный, искаженный, как запись, прокрученная задом наперед на огромной скорости. Крик боли, ярости, отчаяния, слитый в один нечеловеческий вопль самой материи времени.

Он должен был войти. Какое-то глубинное знание, интуиция, выкованная годами в аду Хроноцида, подсказывала ему это. Это был ключ. Не к Ключу Причинности, который искала Беллатрикс, а к пониманию. К разгадке природы распада. И к тайне кролика.

«Гарри, НЕТ!» — закричала Гермиона, но было поздно.

Он шагнул в черноту.

Ожидаемого удара, разрыва, падения не было. Был мгновенный переход. Из леса с меняющейся реальностью он перенесся… в таверну «Три метлы». Но не в ту разрушенную версию, что стояла на платформе Хогсмида. Это была целая, шумная, теплая «Три метлы», какой он помнил ее со школьных времен. Пахло жареным луком, пивом, воском и мокрой собачьей шерстью. За столиками сидели люди — маглы и маги в странном смешении одежд, но все казались реальными, осязаемыми. Они ели, пили, громко разговаривали. Никакого хаоса. Никакого распада.

Гарри стоял у входа, ошеломленный. Это был карман стабильности? Или… ловушка?

И тогда он увидел ее. Беллатрикс. Она сидела одна за угловым столиком, у большого камина, где весело потрескивали дрова. Но это была не та Беллатрикс, что вела его на поезде. Эта была… моложе. Лет сорока, не больше. Ее черные волосы были пышными, хоть и тронутыми сединой, спадая волнами на плечи. Она была одета не в строгий костюм 20-х, а в темное платье с кружевным воротником, скорее викторианского стиля. И она не пила виски. Перед ней на столе стояла изящная шахматная доска из темного и светлого дерева. Фигуры были расставлены.

Абсурд начался через секунду. Беллатрикс сделала ход черным конем. Но конь не просто передвинулся. Он ожил. Маленькая, резная фигурка встряхнула головой, забила копытом по клетке и гордо прошествовала на новое поле. Беллатрикс кивнула, как будто это было в порядке вещей. Потом она протянула руку к белой королеве… и та сама плавно скользнула по доске, сделав ответный ход.

Но самое жуткое было не в этом. Гарри вдруг понял, что Беллатрикс за столом… не одна. Вернее, она была одна физически, но ее образ дробился. Над ее правым плечом висел полупрозрачный силуэт — она же, но в лохмотьях, с безумными глазами, что-то яростно выкрикивающая беззвучно. Над левым плечом — еще один силуэт: Беллатрикс в элегантном платье 1920-х, курящая папиросу и смотрящая в окно с холодной отстраненностью. А за ее спиной, в кресле у камина, сидела еще одна — совсем юная, почти девочка, с горящими фанатизмом глазами, какие были у нее в дни служения Волдеморту. И все эти фигуры, эти версии Беллатрикс, были сосредоточены на шахматной доске. Их руки — реальная, полупрозрачные, призрачные — тянулись к фигурам, двигали их, спорили в беззвучии жестов.

Она играла сама с собой. Со всеми своими возможными "я", застрявшими в разных точках ее исковерканной временной линии. Личности дробились и сливались, а фигуры на доске двигались сами по себе, подчиняясь не логике игры, а вихрю ее внутреннего хаоса. Белая ладья вдруг взлетела в воздух, описала круг и села прямо на голову черному королю, который с раздражением стряхнул ее. Пешка превратилась в ферзя, потом обратно в пешку, потом рассыпалась в пыль, которая собралась обратно в фигуру через мгновение.

«Хроно-петля личности,» — прошептала Гермиона, и в ее голосе был ужас. «Она… не просто жила в 20-х. Она принесла оттуда разлом в самой себе. Все ее возможные линии… они здесь. Они не слились. Они… играют.»

Гарри не мог оторвать глаз. Это было одновременно жутко и гипнотически притягательно. Видеть самого ненавистного врага, разобранного на составляющие ее судьбы, каждая из которых боролась за контроль над доской реальности. Видеть, как холодная, расчетливая стратег из поезда пытается заглушить ярость фанатички, а отчаявшаяся женщина в лохмотьях спорила с беззаботной девушкой из прошлого. И все это — через абсурдную, живую шахматную партию.

Он сделал неосторожный шаг вперед. Скрип половицы прозвучал как выстрел в внезапно наступившей тишине. Все версии Беллатрикс за столом замерли. Головы — реальная и призрачные — повернулись к нему. Молодая фанатичка в кресле у камина вскочила, ее лицо исказила знакомая ненависть. Женщина в лохмотьях завыла беззвучно. Беллатрикс в костюме 20-х хмуро нахмурила брови. А та, что сидела за доской, в викторианском платье — та, что казалась наиболее "реальной" в этом кошмаре — медленно подняла голову. Ее глаза, темные и глубокие, встретились с глазами Гарри. В них не было удивления. Было… раздражение. Как будто он помешал важному эксперименту.

Шахматные фигуры на доске замерли. Король уронил скипетр. Конь заржал тихо и умолк.

«Ты не должен был это видеть, Поттер,» — произнесла она. Голос был низким, но это был голос той Беллатрикс, с поезда. Голос его союзницы-врага. «Никто не должен.»

Она встала. Ее движение было плавным, но в нем чувствовалась стальная пружина. Призрачные фигуры вокруг нее заволновались, зашептали беззвучно, потянулись к ней. Она резким жестом — как будто отмахиваясь от назойливых мух — заставила их отпрянуть, раствориться чуть больше.

«Что… что это было?» — спросил Гарри, его голос звучал чужим. Он все еще держал палочку, но она казалась бесполезной против этого внутреннего кошмара.

«Осколки,» — холодно ответила она, подходя к нему. Ее викторианское платье таяло, как дым, сменяясь знакомым строгим костюмом 1920-х. Лес, таверна, камин — все вокруг начало терять четкость, расплываться, как акварель под дождем. Оставалась только она — реальная, твердая, с ледяным взглядом. И шахматная доска на столе, где фигуры начали медленно, сами по себе, возвращаться на исходные позиции. «Осколки того, что могло быть. Или того, что было. Неважно. Они не имеют значения. Только цель имеет значение.»

Она остановилась перед ним. Так близко, что он чувствовал запах ее духов — нечто тяжелое, пряное, с ноткой дыма. Ее глаза буравили его.

«Ты видел кролика. Снова.» Это было не вопросом. Констатацией.

Гарри кивнул, не в силах солгать. «Он привел меня сюда. К тебе. К… этому.»

В ее глазах мелькнуло что-то — не гнев. Разочарование? Досада? «Он любит показывать… изнанку. Слабости. Он думает, это остановит нас.» Она резко отвернулась, глядя на расплывающиеся контуры таверны. «Он ошибается. Слабости нужно сжечь. Как балласт.»

«Гарри, осторожно! Трещина! Она нестабильна!» — закричала Гермиона.

Гарри почувствовал это раньше, чем услышал. Воздух сжался. Потолок таверны, вернее, то, что от него осталось в этом растворяющемся видении, начал трескаться.

Сквозь трещины хлынул не свет, а все та же мертвенная, поглощающая чернота, что была в лесу. Она расползалась, как чернильное пятно по бумаге, поглощая столы, стулья, шахматную доску с оживающими фигурами. Черный король успел вскинуть руки в немом ужасе, прежде чем его поглотила тьма.

Беллатрикс не дрогнула. Она схватила Гарри за руку выше локтя. Ее пальцы вцепились, как стальные клещи. «Выход. Сейчас!»

Она рванула его не к двери, двери уже не было, а к стене, которая еще секунду назад была камином. Теперь это была просто стена, покрывающаяся черной паутиной трещин.

Беллатрикс подняла палочку — простую, темную — и выкрикнула заклинание, которого Гарри не знал. Звук был резким, как удар ножа по стеклу. Стена перед ними взорвалась не пламенем, а светом — ослепительно-белым, режущим глаза. Но за этим светом не было кирпича. Была… платформа. Снег. И рев чудовищного поезда вдалеке.

Они вывалились обратно в реальность Хогсмида, вернее, в его временно-коллапсированную версию, прямо в сугроб. Холодный снег обжег лицо Гарри. Он откашлялся, поднимаясь. Беллатрикс уже стояла, отряхиваясь от снега с ледяным спокойствием. За ними, на месте стены таверны, где они только что были, зияла пустота, обрамленная почерневшими, обугленными бревнами. Оттуда валил черный, маслянистый дым, пахнущий озоном и распадом. Трещина закрылась? Или просто выплюнула их?

«Гарри! Ты цел? Что это было?» — голос Гермионы дрожал.

«Позже,» — мысленно бросил он, глядя на Беллатрикс. Она смотрела на него. Все ее прежнее раздражение, досада — исчезли. Осталась только знакомая холодность. Но в глубине ее темных глаз, Гарри уловил что-то новое. Настороженность? Не по отношению к нему. К тому, что он увидел. К ее внутренним демонам, выставленным напоказ кроликом.

«Поезд уходит через пять минут,» — сказала она плоским тоном, поворачиваясь и направляясь к гудящему, дымящему чудовищу на краю платформы. «Собирайся, Поттер. Мы теряем время.»

Гарри последовал за ней, его разум был хаосом. Он видел ее раскол. Видел ее слабость, тщательно скрываемую под маской расчета. Видел, как ее прошлые и возможные "я" боролись за контроль над доской ее судьбы. И он видел кролика — проводника в этот внутренний ад.

Беллатрикс шла впереди, ее спина была прямой, походка уверенной. Но Гарри знал правду. Она была не монолитом. Она была трещиной в самой себе. И этот разлом был опаснее любой временной аномалии. Потому что именно он, возможно, вел их к той самой "правильной точке", которую она хотела стереть. Ценой всего.

Дорогие читатели, заглядывайте в профиль и подпишитесь на мою группу в ВК, там анонсы и очерки о писательской деятельности, полезности, которые я публикую, когда сталкиваюсь с очередной проблемой или вопросом. Ну и конечно заходите на Элга Росьяр на author today!

Всех благ! Приятного чтения

Хогсмид дышал агонией времен. Воздух здесь был густым, как бульон, сваренный из несовместимых эпох: сладковатая вонь гниющих фруктов с рыночной площади XVII века смешивалась с едким запахом гари от сгоревшей электроники, вперемешку с ледяной свежестью внезапных снежных шквалов.

Звуки накладывались друг на друга в диссонансном хоре. Звон кузнечного молота бил в такт ритмичному гулу дизельного генератора, женский смех из таверны перебивался транслируемым из ниоткуда тревожным сообщением о воздушном налете, а над всем этим висел протяжный, тоскливый вой сирены, которая то затихала, то взвивалась до неистовства.

Гарри шел рядом с Беллатрикс по остаткам главной дороги. Та была лоскутным одеялом. Брусчатка сменялась асфальтом, который внезапно проваливался в грунтовую тропу, утоптанную копытами невидимых лошадей.

Дома стояли криво, как пьяные. Один с резными ставнями явно XVI века, его нижний этаж был аккуратно «срезан» и заменен бетонным цоколем с витриной, за которой пылились манекены в стиле 1950-х. Соседний дом представлял собой руины современного коттеджа, из которых торчала идеально сохранившаяся готическая башенка.

Но самое жуткое были люди. Жители Хогсмида, те, кто еще не сошел с ума или не был стерт «обратным днем», выглядели потерянными в собственной шкуре. Женщина в длинном, грязном платье и чепце пыталась «позвонить» по найденному на улице смартфону, прижимая его к уху и тыкая пальцем в черный экран, бормоча: «Алло? Алло, кузен Роджер, ты слышишь? Чертова новомодная штуковина!»

Рядом подросток в рваных джинсах и футболке с логотипом несуществующей рок-группы яростно тер зеркало витрины, пытаясь разглядеть свое отражение, которое упорно показывало то его самого в рыцарских доспехах, то старуху с лицом, изборожденным морщинами, то ребенка.

«Они не понимают, Гарри,» — голос Гермионы звучал устало и печально. «Технологии прошлого для них — магия. Отражения настоящего — колдовство. Их мозг пытается найти логику там, где ее нет. Каждый день здесь — пытка дезориентацией.»

Беллатрикс шла чуть впереди, ее строгая фигура в костюме 1920-х выделялась на фоне хаоса. Она не смотрела по сторонам. Ее взгляд был прикован к дальнему концу улицы, где над крышами возвышались знакомые, но искалеченные очертания замка Хогвартс. Башни были частично разрушены, та что принадлежала Гриффиндору, накренилась под немыслимым углом, словно вот-вот рухнет.

Над замком висело не пепельное небо, а… море. Вернее, его проекция: волны перекатывались в вышине, рыба неведомых видов мелькала в призрачной воде, а над этим всем плыли парусные корабли XVIII века. Абсурд достигал апогея.

«Почему здесь?» — спросил Гарри, обходя лужу, в которой плавали то ли нефть, то ли расплавленный шоколад. «Зачем поезд привез нас именно в Хогсмид?»

Беллатрикс не замедлила шаг. «Потому что боль здесь сильнее всего, Поттер,» — ответила она без эмоций. «Хогвартс — сердце магической Британии. Его разрушение временем… это открытая рана в ткани причинности. Здесь больше всего временных швов. Здесь легче найти след.» Она наконец обернулась, ее темные глаза скользнули по нему. «И здесь больше всего тех, кто хочет контролировать этот хаос.»

Она кивнула в сторону тенистого переулка между «Дырявым котлом», который сейчас напоминал блиндаж Первой мировой, и магазином «Зелья Жабьи глаза», что превратился в аптеку викторианской эпохи с вывеской на латыни.

Там, в полумраке, стояли трое. Они не походили на потерянных жителей. Их одежда была странным, но целенаправленным гибридом: кожаные плащи поверх стеганых жилетов, напоминающих бронежилеты, на головах — шлемы с гнусными респираторами, больше похожими на противогазы, но с вмонтированными в стекла линз мерцающими руническими символами. В руках они держали не палочки, а устройства — нечто среднее между арбалетом и штурмовой винтовкой, стволы которых светились синим холодным светом. Один из них что-то сканировал — прибором, похожим на геодезический теодолит, но издававшим тихое жужжание и проецирующим в воздух голограммы спиралей ДНК, переплетенных с рунами.

«Техно-магглы,» — мгновенно идентифицировала Гермиона. «Или их разведка. Гарри, осторожно. Их приборы могут обнаружить магическую активность и… нейтрализовать ее нестандартными методами.»

«Вижу,» — мысленно ответил Гарри, незаметно замедляя шаг. Его рука сжала палочку под плащом.

Беллатрикс тоже заметила их. Она не остановилась, но ее походка стала еще более кошачьей, готовой к прыжку. Ее глаза сузились, оценивая угрозу. Техно-магглы заметили их в ответ. Голограммы погасли. Головы в респираторах повернулись в их сторону. Один из них поднял свой гибридный арбалет-винтовку.

«Не провоцируй,» — предупредила Гермиона, но Беллатрикс уже действовала.

Она не стала применять заклинание. Она резко шагнула вперед, прямо к группе, ее движение было настолько быстрым и неожиданным, что техно-магглы замерли на секунду. Этого хватило. Беллатрикс выхватила что-то из складок платья — не палочку, а небольшой, тускло мерцающий кристалл. Она швырнула его под ноги техно-магглам.

Кристалл ударился о брусчатку, которая на этом участке стала внезапно современным асфальтом, и… не взорвался. Он испустил короткую, ослепительно-яркую вспышку света, сопровождаемую высокочастотным писком. Техно-магглы вскрикнули. Этот звук был искажен респираторами. А потом они отпрянули, закрывая линзы руками. Их приборы завизжали в диссонансе, голограммы спонтанно вспыхнули и погасли. Когда свет погас, они метались на месте, временно ослепленные и дезориентированные.

«Шумовая граната старого образца,» — бросила Беллатрикс через плечо Гарри, уже ускоряясь. «Магглы Первой мировой умели делать полезные вещи. Идем. Они придут в себя через минуту и позовут подкрепление.»

Они свернули за угол, оставив техно-магглов в их временной слепоте. Гарри невольно был впечатлен ее хладнокровностью и знанием не-магических средств. Отголосок ее жизни в 20-х.

Они вышли на небольшую площадь перед полуразрушенным зданием мэрии Хогсмида. Здесь хаос достиг своего пика. Посередине площади горел костер. Не ритуальный, а явно стихийный — из сломанной мебели, книг и каких-то тряпок. Вокруг него метались люди в одеждах разных эпох, некоторые били в бубны, другие что-то выкрикивали, третьи просто рыдали, глядя на пламя. Но самое жуткое было в центре этого безумия.

Над костром, на хлипком помосте, стоял человек в лохмотьях, похожих на судейскую мантию. На голове у него был бумажный колпак с нарисованными звездами. Он размахивал руками, указывая то на небо, где плыли парусники в проекции моря, то на руины замка, то на толпу.

«Виновен!» — кричал он хриплым голосом, в котором сливались акценты разных веков. «Виновен во грехе против времени! Против естественного хода!» Он тыкал пальцем в… пустоту рядом с костром. Но люди в толпе смотрели туда с ненавистью и страхом, как будто видели там кого-то. «Приговор — очищение пламенем! Да свершится правосудие времени!»

И тут Гарри почувствовал. Холод. Не физический. Метафизический. Холод старой, затаившейся ненависти и страха. И запах. Не гарь костра. Запах… горящего человеческого тела. Невыносимый. Запах, который он никогда не забывал — запах сожженных на костре.

«Остаточное эхо, Гарри,» — голос Гермионы прозвучал сдавленно, будто ей тоже было тяжело дышать. «Здесь… здесь был суд. Настоящий. Салем? Или что-то похожее. Энергия страха, ненависти, смерти… она впиталась в место. Теперь оно воспроизводит это, как проклятая пластинка. Особенно в моменты временной нестабильности.»

И пока Гарри смотрел, абсурд обрел плоть. В пустом месте, куда указывал «судья», воздух задрожал. Появился столб дыма, а внутри него — смутный, корчащийся силуэт человека. Безликий, но излучающий невыносимые страдания. Толпа завыла — смесь ликования и ужаса. «Судья» закричал что-то нечленораздельное.

Беллатрикс схватила Гарри за рукав. «Не смотри. Не втягивайся. Это ловушка для эмоций. Она питается вниманием и ужасом.» Ее лицо было бледным, но решительным. «Мы должны обойти. К замку. Там…»

Она не договорила. С неба упал снег. Но не белый. Черный. Как сажа. Тяжелые, жирные хлопья падали на площадь, на костер, на толпу, на призрака у столба. И с первым хлопком, коснувшимся костра, пламя… замолчало. Оно не погасло. Оно замерло. Как кадр из фильма. Языки пламени застыли в причудливых изгибах. Дым застыл столбом. Крики толпы оборвались на полуслове. Движения людей замерли. «Судья» застыл с открытым ртом. Призрак в дыму замер в последней корчащейся позе. Даже черные снежиницы повисли в воздухе, как черные звезды.

Тишина. Гробовая, абсолютная. Даже гул генератора и вой сирен где-то вдалеке стихли. Мир замер в немой паузе. Абсурд сменился леденящим ужасом остановки.

«Время паузы!» — закричала Гермиона, и в ее голосе был чистый страх. «Крайне редкая аномалия! Гарри, не двигайся! Не дыши глубоко! Любое резкое движение, сильная эмоция — может спровоцировать…»

Она не успела договорить. Из-за угла здания мэрии, нарушая застывшую картину, вышли техно-магглы. Трое, которых они ослепили, и еще двое новых. Они двигались рывками, как в замедленной съемке, их респираторные маски искажали дыхание в громкие, хриплые всхлипы. Их оружие было поднято. Они видели Гарри и Беллатрикс, замерших на краю площади. Один из них, видимо командир, с усилием поднял руку, указывая на них. Его палец двигался мучительно медленно.

Беллатрикс встретилась взглядом с Гарри. В ее глазах не было страха. Была холодная ясность и… предупреждение. Она медленно, очень медленно, начала поднимать свою палочку. Гарри понял. Пауза закончится. И когда она закончится — начнется бой. Посреди застывшего костра инквизиции, под черным снегом времени, против людей, вооруженных смесью магии и техники.

В этой немой, замерзшей картине ада, где пламя не горело, а страдающий призрак был скульптурой, а черный снег висел в воздухе, Гарри Поттер впервые за долгие годы почувствовал не усталость, а чистый, адреналиновый выброс. Правила кончились. Осталась только воля к выживанию. И странная союзница, чьи глаза говорили ему: Готовься. Сейчас начнется самое страшное.

Добрый день , читатель. И традиционно...

Раз ты здесь — значит, что-то из моих историй тебя зацепило.

Если хочешь поддержать автора, подпишись — это действительно помогает. К тому же, тебе это ничего не стоит)

Загляни и в другие мои тексты: «Павший» https://author.today/work/178354 и «Дорога молчания» https://author.today/work/445493 живы и активно пишутся, я их не бросаю.

А «Дорога молчания» участвует в конкурсе «Роуд Стори» — буду благодарна за лайк!

Спасибо, что читаешь. Это многое значит.

Подписывайтесь также на группу Вконтакте https://vk.com/club230463616

Замерзший мир был хуже любого кошмара. Черные снежинки висели в воздухе, как инкрустированные сажей осколки времени. Пламя костра, застывшее в немом крике, отбрасывало неподвижные, искаженные тени на лица людей-статуй, запечатленных в моменте первобытного ужаса или кровожадного экстаза. Призрак у столба, сведенный в последней корчащейся агонии, был ледяным памятником вечной пытке.

Даже звук замер — плотная, давящая тишина, в которой собственное сердцебиение Гарри казалось глухим барабанным боем под землей.

Техно-магглы двигались. Мучительно медленно, преодолевая невидимую вязкость остановленного времени, словно плывя в густом меду. Их респираторы хрипели с каждым усилием, выдыхая клубы пара, которые тут же застывали в воздухе белыми сгустками.

Командир, его палец все еще протянут в обвиняющем жесте в сторону Гарри и Беллатрикс, казалось, кричал что-то в свою маску, но звук не рождался. Двое других поднимали свои гибридные арбалеты-винтовки. Синие огоньки на стволах пульсировали в замедленной съемке.

«Любое резкое движение… сильная эмоция… может разорвать паузу. Или… спровоцировать лавинообразный выброс энергии,» — голос Гермионы был едва слышным шепотом в сознании Гарри, искаженным, словно проходящим через слой льда. «Они… пытаются нарушить стазис силой воли. Их приборы… дают им частичный иммунитет. Осторожно!»

Беллатрикс стояла неподвижно, как изваяние. Только ее глаза, темные и невероятно живые в этом замерзшем аду, метались, оценивая угрозу, просчитывая траектории. Ее палочка была поднята ровно настолько, насколько позволяла невидимая тисками паузы. Гарри чувствовал, как его собственные мышцы дрожат от напряжения, от необходимости действовать и невозможности пошевелиться. Страх — не за себя, а за этот хрупкий баланс, за то, что его резкий выдох может стать детонатором — сковывал его сильнее льда времени.

Один из техно-магглов, тот, что был ближе, наконец довел приклад своего оружия до плеча. Его палец, облаченный в грубую перчатку, с мучительной медленностью сжимался на спусковом крючке. Синий огонек на стволе вспыхнул ярче. Гарри увидел, как крошечная сфера чистой энергии, похожая на шаровую молнию в миниатюре, начала формироваться на срезе ствола. Она росла со скоростью распускающегося цветка в замедленной съемке, излучая холодное, зловещее сияние.

«Энергетический гарпун,» — прошептала Гермиона, ее голос прерывался статикой. «Разрывает… магические связи… на молекулярном уровне. Очень… опасно…»

Беллатрикс тоже видела это. Ее губы, бледные и тонкие, сжались в едва заметную линию. Она не могла быстро применить щит. Любое резкое волшебство могло взорвать паузу. Но и позволить этой штуке выстрелить значило погибнуть или стать беспомощным.

Она сделала единственно возможное в этой ситуации. Она мысленно сфокусировалась. Не на заклинании, а на… объекте. На черной снежинке, висевшей прямо между ней и медленно растущей сферой энергии на стволе техно-маггла.

Гарри почувствовал, как воздух вокруг той снежинки сгустился, задрожал с микроскопической амплитудой. Это было не магическое воздействие в привычном смысле. Это было… давление. Тончайшее, точечное усилие воли, направленное на уже существующую в замерзшем мире частицу.

Снежинка не упала. Она… сдвинулась. Микроскопически. Но этого хватило. Она пересекла невидимую траекторию между сферой и Беллатрикс.

В этот момент палец техно-маггла наконец преодолел сопротивление спускового крючка. Сфера энергии сорвалась с места. Но не по прямой. Ее траектория, предсказуемая в нормальном времени, в паузе была искажена. Она понеслась не к Беллатрикс, а к черной снежинке.

Столкновение было немым и ослепительным. Сфера энергии и снежинка времени слились в крошечную вспышку сине-черного света. Последовала тихая, но ощущаемая всем телом вибрация — как удар камертона по замороженному стеклу. Мир вокруг вздрогнул.

Пауза треснула.

Звук ворвался оглушительной волной. Крики толпы — смесь ужаса и ликования, вой сирены, треск замерзшего, но внезапно ожившего пламени костра. Черные снежинки рухнули вниз, как тяжелые капли сажи. Движение вернулось, но хаотично, рывками. Люди на площади закружились, как заводные куклы с перепутанными нитями. «Судья» заорал свое обвинение с новыми силами. Призрак у столба завился в спираль невыразимых мук.

А сфера энергии, искаженная столкновением с артефактом остановленного времени, не исчезла. Она рикошетила. Небольшая, но несущаяся с бешеной скоростью, она понеслась не к Беллатрикс, а… к застывшему призраку сожженной ведьмы.

Столкновение было катастрофическим. Синяя сфера впилась в мерцающую фигуру. Призрак не издал звука — он взорвался. Не огнем и дымом, а чистым, белым светом и ледяным вихрем временной энергии.

Волна ударила по площади, сбивая с ног людей, туша костер и заставляя каменные стены зданий покрыться инеем.

Техно-магглы, находившиеся ближе всех к эпицентру, были отброшены, как тряпичные куклы. Их приборы завизжали и погасли, респираторы покрылись трещинами.

«ЩИТ!» — заорала Беллатрикс, и на этот раз ее заклинание сорвалось с губ, подхваченное хаосом возобновившегося времени. Полупрозрачный купол серебристого света вспыхнул вокруг нее и Гарри как раз в момент, когда ледяная волна докатилась до них. Щит задрожал, покрылся паутиной трещин, но выдержал. По его поверхности заплясали синие искры — остатки энергии техно-магглов и эхо взорвавшегося призрака.

Когда световая и ледяная буря стихли, площадь предстала в новом, еще более жутком виде. Костер погас. Толпа в панике разбегалась, давя друг друга. Тела техно-магглов лежали неподвижно или корчились в конвульсиях, их приборы дымились. На месте призрака оставалось лишь воронкообразное углубление в земле, покрытое инеем, от которого веяло пронзительным холодом небытия. «Судья» стоял на коленях, его бумажный колпак сгорел, и он бессвязно бормотал, глядя в пустоту.

Но это было не главное. Главное было в воздухе. Над площадью, на месте проекции моря с парусниками, теперь висело нечто иное. Гигантское, полупрозрачное изображение… зала суда. Мрачного, каменного, с высокими сводами и узкими витражными окнами, пропускающими скупые лучи света. На возвышении сидели фигуры в черных мантиях и странных, остроконечных шапках. Их лица были скрыты тенями или воротниками. Перед ними, на скамье подсудимых…

Гарри замер. На скамье сидела женщина. Не призрак, а словно живая проекция. Ее лицо было бледным от страха, волосы спутаны, простая одежда порвана. Но он узнал глаза. Темные, полные огня, но сейчас — только животного ужаса. Беллатрикс. Молодая. Возможно, именно та, что была в видении у шахматной доски. Или другая версия, вырванная из временного потока.

«Эхо суда…» — прошептала Гермиона, ее голос был слабым, но ясным, пауза кончилась. «Не Салем… Это что-то европейское… XV век, может? Энергия этого места… она вытянула образ из ее временной линии. Когда она была выброшена в прошлое… ее могли судить как ведьму.»

Беллатрикс стояла рядом с Гарри, щит погас. Она смотрела на гигантскую проекцию себя же, молодой и обреченной, в зале суда инквизиции. На ее лице не было ни страха, ни гнева. Было… пустота. Холодная, как лед в воронке от призрака. Но Гарри увидел, как дрогнула ее рука, сжимающая палочку. И как ее взгляд на секунду скользнул в сторону — не на себя на скамье, а на одного из судей. На того, что сидел в центре, чье лицо было скрыто глубже всего. В его позе, в наклоне головы, было что-то… знакомое. Не физически, а по энергетике. По холодной, безжалостной уверенности.

«Виновна!» — прогремел голос из проекции. Не голос конкретного судьи, а голос самого суда, самого места, пропитанного страхом и смертью. Он звучал на стыке времен, эхом отражаясь в руинах Хогсмида. «Виновна в колдовстве! В связи с темными силами! В искажении естественного порядка!»

На проекции молодая Беллатрикс вскочила, ее лицо исказила ярость, смешанная с отчаянием. Она что-то кричала, но звук был заглушен ревом суда. Стражи в черном схватили ее за руки.

«Приговор — очищение огнем! Да свершится правосудие во имя Господа и порядка!»

Проекция суда начала мерцать. Фигуры судей, стражи, молодая Беллатрикс — все поплыло, как мираж. Но чувство осуждения, холодной, безличной жестокости во имя «порядка» висело в воздухе тяжелее черного снега.

Беллатрикс рядом с Гарри резко выдохнула. Не слово. Звук, похожий на шипение раскаленного металла, опущенного в воду. Ее глаза, устремленные на фигуру центрального судьи, горели теперь не пустотой, а холодным, смертоносным пламенем узнавания и ненависти.

«Порядок…» — прошептала она, и в ее голосе была такая концентрация яда, что Гарри стало физически холодно. «Они всегда кричат о порядке, когда хотят сжечь то, что их пугает.»

Она резко развернулась, ее плащ взметнулся. «Идем, Поттер. Мы нашли то, что искали. След ведет туда.» Она указала палочкой не на замок, а на здание мэрии, откуда вышли техно-магглы. Над его дверью, в камне, была высечена дата: 1693. И едва заметная, но зловещая метка — перевернутый треугольник с глазом внутри. Знак не инквизиции, а чего-то другого. Более древнего. Более опасного.

«Что это?» — спросил Гарри, на ходу разминая одеревеневшие от паузы конечности, оглядываясь на затихающую проекцию суда, где фигура молодой Беллатрикс уже исчезала в клубах проекционного дыма костра.

«Те, кто стоял за инквизицией во многих местах,» — ответила Беллатрикс, уже подходя к дверям мэрии. Ее голос был стальным. «Маги. Чистокровные. Которые использовали страх магглов, чтобы устранять неугодных своих. Чтобы сохранять свой порядок. Они — предтечи Совета. И они знали о Ключе задолго до Хроноцида.»

Она толкнула массивную дубовую дверь. Она скрипнула, открываясь не в руины, а в странно сохранившийся, мрачный холл с каменными стенами, факелами в железных держателях и лестницей, уходящей вниз, в темноту. Оттуда веяло холодом, пылью веков и… слабым, но отчетливым пульсом древней, запертой магии.

«Суд закончен,» — бросила Беллатрикс, шагая через порог. Ее тень удлинилась в свете факелов. «Теперь начинается охота.»

Гарри последовал за ней, бросая последний взгляд на площадь. Проекция суда погасла. Над Хогсмидом снова плыли призрачные парусники в небе-море. Но ощущение осуждения, этого холодного «порядка», требующего жертв, витало в воздухе. Он понял ненависть Беллатрикс. И впервые за все это безумное путешествие почувствовал не просто необходимость союза, а жгучую общность цели. Они шли не просто исправить время. Они шли судить самих судей. И Ключ Причинности, спрятанный в подземельях Хогсмида, мог стать их приговором.

Добрый день еще раз, читатель.

Раз ты здесь — значит, что-то из моих историй тебя зацепило.

Если хочешь поддержать автора, подпишись — это действительно помогает.

Загляни и в другие мои тексты: «Павший» и «Дорога молчания» живы и активно пишутся, я их не бросаю. Сслылки ждут именно тебя в профиле.

А «Дорога молчания» участвует в конкурсе «Роуд Стори» — буду благодарна за лайк! Дико извиняюсь за повтор)

Спасибо, что читаешь. Это многое значит.

Подземелье под мэрией Хогсмида было не склепом и не хранилищем. Вырубленное в скальном основании чертогов времени, помещение дышало древностью, гораздо более старой, чем само здание мэрии XVII века. Воздух был тяжелым, пропитанным запахом сырого камня, пылью веков и чем-то еще — едва уловимым, металлическим, как запах озона после грозы, но холодным и статичным. Стены, грубо отесанные, местами покрытые выцветшими фресками с изображением звезд, планет и сложных геометрических фигур, пульсировали слабым внутренним светом. Не теплым светом факелов (хотя их железные держатели пустовали), а мертвенным, фосфоресцирующим сиянием, будто камни впитали в себя свет давно погасших звезд.

Беллатрикс шла впереди, ее темный силуэт четко вырисовывался в призрачном свете. Ее палочка была наготове, но не излучала активного свечения — лишь слабый, сконцентрированный луч, как указка, скользил по полу и стенам, выискивая ловушки или следы.

Гарри следовал за ней, его собственные чувства были обострены до предела. Здесь, в этом древнем святилище времени, давление реальности ощущалось физически — как тяжесть на плечах, как тиски, сжимающие виски. Звуки с поверхности — отдаленный гул, крики — не проникали сюда. Была только гробовая тишина, нарушаемая их шагами и собственным громким дыханием.

«Энергетический фон запредельный, Гарри,» — голос Гермионы звучал приглушенно, с шипящей помехой, будто она говорила сквозь толщу льда или искаженное пространство. «Это не просто хранилище. Это… фокусирующая точка. Место, где временные линии сходились и раньше, до Коллапса. Их манипуляции начались не в 2028 году. Они копились веками.»

«Следы Совета?» — мысленно спросил Гарри, стараясь не шуметь. Его взгляд выхватывал на стенах выцарапанные руны, не похожие на знакомые ему магические символы. Они были угловатее, жестче, и казалось, в них застыла боль.

«Раньше. Гораздо раньше. Эта символика… она напоминает описания из запретных трактатов Отдела Тайн. Культы Хранителей Линейности. Фанатики «естественного хода». Они считали любые манипуляции со временем богохульством… но сами были не прочь «подправлять» историю в угоду своему порядку.»

Беллатрикс остановилась перед массивной каменной плитой, перекрывавшей дальнейший путь. На плите не было ручек или замков. В центре был высечен тот самый перевернутый треугольник с глазом внутри, окруженный сложной спиралью из все тех же угловатых рун. Плита излучала холод и… сопротивление. Воздух перед ней вибрировал, как над раскаленным асфальтом.

«Запечатано,» — констатировала она, ее голос, обычно такой ровный, звучал напряженно в гнетущей тишине подземелья. «Не магией в привычном смысле. Хроно-барьер. Отражает любое воздействие обратно во времени к источнику. Попробуешь сломать — можешь поразить себя в прошлом.»

Она поднесла палочку к символу, не касаясь. Руны на плите слабо засветились в ответ, пульсируя в такт ее дыханию. «Нужен ключ. Или… правильный резонанс.»

Гарри подошел ближе. Холод от плиты обжигал лицо. Он почувствовал знакомое покалывание шрама на лбу — слабое, но отчетливое. Не боль, а скорее… отклик. Как камертон, вибрирующий в унисон с невидимой силой.

«Осторожно, Гарри,» — предупредила Гермиона. «Твой шрам… он всегда был связан с Темным Лордом, но Волдеморт сам копался в запретных областях времени. Возможно, есть отголосок… резонанс с этим местом.»

«Попробую,» — мысленно ответил он. Не дожидаясь реакции Беллатрикс, которая смотрела на него с ледяным любопытством, он медленно поднял руку. Не палочку. Руку. И поднес ладонь к холодному камню, к центру перевернутого треугольника, к нарисованному глазу.

Контакт. Ледяной ожог пронзил руку до плеча. Гарри стиснул зубы, чтобы не вскрикнуть. Шрам на лбу вспыхнул ослепительной болью. Перед глазами замелькали образы: не Волдеморта, а… чего-то другого. Древние ритуалы под звездным небом. Камни, пьющие время. Лица в капюшонах, шепчущие слова на мертвом языке. Чувство абсолютного, холодного контроля. Желание заковать реку времени в каменные берега.

И… сопротивление. Жаркое, живое, яростное. Образ женщины с распущенными черными волосами и глазами, полными огня, бросающей вызов капюшонам. Молодой Беллатрикс? Или ее далекий предок, такой же мятежный дух?

Плита под его ладонью дрогнула. Не открылась. Завибрировала, издав низкий, каменный стон. Руны вспыхнули ярко-синим светом, затем погасли. Холод немного отступил.

«Резонанс есть,» — пробормотала Беллатрикс, ее глаза сузились. «Но не тот. Ты… чужероден их порядку. Как и я.» В ее голосе прозвучало что-то новое — не презрение, а… оценка. Почти уважение к его способности вызвать отклик в этом мертвом механизме. «Нужен другой ключ. Не физический. Эмоциональный. То, что они ненавидели больше всего.»

Она подошла вплотную к плите, встала рядом с Гарри. Ее плечо почти касалось его. Он почувствовал исходящее от нее напряжение, холодную решимость. Она подняла свою палочку и… опустила ее. Вместо этого она положила ладонь на камень рядом с его рукой. Не на символ. На холодный, шершавый базальт.

«Они боялись хаоса, Поттер,» — прошептала она, глядя прямо в немигающий каменный глаз треугольника. Ее голос звучал тихо, но с металлической силой. «Боялись непредсказуемости. Боялись… жизни, которая всегда ломает планы. Боялись таких, как мы. Изгоев. Мятежников. Того, что не вписывается в их проклятые линейные схемы.»

Она закрыла глаза. Гарри увидел, как сжались ее губы, как напряглись мышцы шеи. Она не произносила заклинания. Она… вспоминала. И эти воспоминания были не словами, а волнами — горячего, слепящего гнева. Боли от потери. Отчаяния от предательства. Жгучего стыда за содеянное. И… яростной, непримиримой воли к существованию. К выживанию вопреки всему. Вопреки Волдеморту, вопреки тюрьме времени в 20-х, вопреки этому аду Коллапса. Эмоции, темные, бурлящие, абсолютно живые, хлынули из нее волной и ударили в камень через точку контакта ее ладони.

Гарри почувствовал это как удар током. Его собственная рука на символе зажглась отраженной болью и гневом. Шрам на лбу вспыхнул с новой силой, но теперь боль смешалась с чем-то иным — с отголоском его собственного бунта против предопределенности, против пророчества, против всего, что пыталось сломать его жизнь. Его ярость на Дурслей, отчаяние после смерти Сириуса, холодная решимость перед последней битвой — все это, хаотичное, неудобное, человеческое, слилось с потоком Беллатрикс.

Плита задрожала сильнее. Каменный стон перешел в треск. Руны вспыхнули не синим, а багрово-красным светом, как раскаленное железо. Перевернутый треугольник с глазом задымился. Раздался громкий щелчок, похожий на ломающийся замок веков. Массивная каменная плита бесшумно съехала в сторону, открывая черный проем, из которого повалил еще более ледяной воздух и запах… старости. Не пыли. Старости времени.

Беллатрикс резко отдернула руку, как от огня. Она дышала часто, ее глаза горели в полумраке, как угли. На ее обычно бесстрастном лице застыло выражение крайнего напряжения и… уязвимости. Она только что вывернула наружу самые темные уголки своей души, чтобы взломать чертову дверь.

Гарри тоже отнял руку. Ладонь онемела, шрам пульсировал. Он смотрел на Беллатрикс Лестрейндж, и впервые не видел в ней врага или холодного стратега. Он видел израненную, яростную душу, такую же потерянную в этом хаосе, как и он сам.

«Это было… опасно, Гарри,» — голос Гермионы прервал момент. Он звучал шокированным. «Такой выброс неструктурированных временных энергий… мог привлечь…»

Ее слова утонули в реве. Не сверху. Из черного проема. Реве, который не был звуком. Это был вибрационный вой, сотрясающий кости, ощущаемый не ушами, а всем телом. Как стон самой Земли под пыткой.

Из темноты вырвался… ветер. Но не воздушный поток. Поток холода. Абсолютного нуля, вымораживающий до костей, выжигающий легкие. Он ударил в них, заставляя отшатнуться. На каменном полу перед проемом мгновенно нарос толстый слой инея, потрескивающего, как стекло.

И в этом ледяном потоке, в черном проеме, засветились глаза. Множество глаз. Холодных, фосфоресцирующих, лишенных всякого разума. Только голод. Холодный, вечный голод.

«Ретро-хищники!» — крикнула Гермиона. «Они питаются остатками времени! Энергией распада! Ваш выброс эмоций… он как сигнал! Бегите!»

Беллатрикс не раздумывала. Она схватила Гарри за рукав и рванула назад, к лестнице. «ДВИГАЙСЯ, ПОТТЕР!»

Они бросились бежать по подземелью. Ледяной ветер гнался за ними по пятам, вымораживая спины. Треск нарастающего льда преследовал их шаги. За спиной слышалось шуршащее, многоногое движение и тот самый вибрационный вой голода.

Гарри бежал, спотыкаясь о неровности пола, сердце колотилось о ребра. Он чувствовал ледяное дыхание хищников на затылке. Беллатрикс бежала рядом, ее дыхание тоже было прерывистым. Она не оглядывалась. Ее палочка была поднята, и она выкрикивала заклинания через плечо, не замедляя бега. Струи ослепительно-яркого огня вырывались из ее палочки, ударяясь в преследующую их тьму. Огонь шипел, сталкиваясь с ледяным дыханием, создавая клубы пара, но не останавливал преследователей. Он только на миг освещал их — чудовищные тени с множеством суставчатых конечностей, покрытых блестящей, как лед, хитиновой броней, с раскрытыми пастями, полными кристаллических игл. Их глаза светились голодным синим светом.

Один из ретро-хищников, меньший, но более быстрый, рванул вперед. Его ледяная лапа с когтями-сталактитами зацепилась за плащ Гарри. Холод, пронзивший как нож, заставил его вскрикнуть. Он споткнулся.

«ПРОТИВОСТОЯНИЕ!» — заорала Беллатрикс, разворачиваясь на бегу. Ее заклинание было не щитом. Это был сфокусированный удар силы. Невидимый кувалда ударила в хищника, отшвыривая его в стену. Хитин треснул с звуком ломающегося льда. Существо завизжало — высоко, пронзительно, нечеловечески.

Но эта задержка позволила другим настигнуть их. Ледяные щупальца обвили ногу Гарри, цепкие и обжигающе холодные. Еще один хищник прыгнул со стены прямо на Беллатрикс.

Она не растерялась. С яростным криком, в котором слились ярость и отчаяние, она не стала отбиваться палочкой. Она бросилась на хищника. Не отступая, а атакуя. Ее движения были стремительными, смертоносными, как у дикой кошки. Она избежала ледяных клыков, ухватилась за хитиновый панцирь и с силой, невероятной для ее хрупкой фигуры, ударила хищника головой о выступ каменной стены. Раздался еще один треск. Существо захрипело.

Гарри, вырываясь из ледяных тисков, увидел это. Увидел, как она, его заклятый враг, сражается не за свою жизнь, а за его. Как она рискует собой, чтобы дать ему шанс. Старая ненависть, страх, недоверие — все это на миг отступило перед шокирующей реальностью этого поступка.

Он вырвался. Ледяные щупальца лопнули, как стеклянные нити. «БЕЛЛА!» — закричал он, не думая, как назвал ее. «К ЛЕСТНИЦЕ!»

Она отшвырнула оглушенного хищника и бросилась к нему. Они вместе рванули к спасительным ступеням. Ледяной ветер выл им в спину, глаза голода светились в метре позади.

Они влетели на лестницу, поднимаясь по ней в два прыжка. Беллатрикс, оказавшись позади Гарри, развернулась на узкой площадке. Ее лицо было искажено гримасой ярости и концентрации. Палочка описала сложную фигуру в воздухе.

«ИНГНИС ФИНИТУС!» — ее крик эхом отозвался в каменной шахте.

Не огненная стена. Взрыв. Концентрированный шар пламени, смешанный с силой разрушения, рванул вниз, в подземелье, навстречу преследующим хищникам. Оглушительный грохот, волна жара, смешанного с ледяными осколками, ударила им в спины. Визг хищников слился в один нечеловеческий вопль боли и ярости.

Они выскочили из здания мэрии, на заснеженную площадь. Дверь за ними захлопнулась с оглушительным грохотом, и каменные косяки покрылись мгновенно наросшим, толстым слоем синеватого льда. Вой и треск из-под земли стихли, заглушенные камнем и льдом.

Гарри и Беллатрикс остановились, опираясь на колени, задыхаясь. Пар от их дыхания клубился в холодном воздухе. Гарри чувствовал боль в ноге, где когти хищника пробили кожу, и холод, все еще живущий в костях. Беллатрикс стояла чуть поодаль, ее плечи вздымались, на скуле краснела ссадина от удара о хитиновый панцирь. Она смотрела на запечатанную ледяным панцирем дверь мэрии, ее глаза горели.

«Они… знали,» — выдохнула она хрипло. «Знают. Ключ… он не здесь. Это была ловушка. Приманка для… неугодных.» Она повернулась к Гарри. В ее взгляде не было упрека за то, что он споткнулся. Была усталость. И что-то еще. Что-то, чего Гарри не видел в ней раньше. Нечто, похожее на… признание. «Ты жив. Это главное.»

Она не сказала «спасибо». Не сказала «пожалуйста». Она констатировала факт. Но в этом факте, в том, как она стояла, прикрывая его от атаки, в том, как она вытащила его из подземелья, было больше истины, чем в любых словах.

Она выпрямилась, смахнула с лица капли воды (пот? Растаявший иней?) и посмотрела на искаженные очертания замка Хогвартс, над которым все так же плыли призрачные парусники.

«Идем, Поттер,» — сказала она, ее голос вернул привычную сталь, но в нем уже не было прежней ледяной отстраненности. Была усталая решимость соратника. «След холодный. Но есть другой путь. Через замок. Там… есть кое-что, что может помочь.»

Она пошла, не оглядываясь. Гарри посмотрел на заледеневшую дверь мэрии, потом на ее удаляющуюся спину. Боль в ноге, холод в костях, усталость — все это было ничто по сравнению с новым, странным чувством. Он не доверял ей. Все еще не доверял. Но теперь он знал. Знал, что в этой изломанной душе, среди всех ее версий, играющих в шахматы с судьбой, есть та, что прикроет его спину в бою. И этого, в этом мире распада, было достаточно.

Он поправил плащ и пошел за ней, оставляя за спиной скованный льдом шрам времени и холодный голод ретро-хищников. Их путь лежал к замку. К Хогвартсу. К новым битвам и, возможно, к новым ключам. И впервые за долгое время Гарри не чувствовал себя абсолютно одиноким в этом безумии.