Осколки Азкабана (гет)

Тишина в квартире после полуночи была иной. Не пустотой, а напряженным ожиданием. Воздух густел, как сырой туман над болотом, наполняясь незримой угрозой. Драко Малфой сидел на диване в гостиной, спиной к стене, колени подтянуты к подбородку. Одеяло, некогда приносившее иллюзию тепла, было сброшено на пол. Оно пахло лекарствами и потом — его потом, едким запахом страха, который не выветривался.

Он не спал. Сон был врагом. Врагом коварным, который заманивал в ловушку беспамятства, чтобы выпустить на волю демонов, затаившихся в изломанных извилинах его мозга. Они приходили не в образах, а в ощущениях: ледяное прикосновение к затылку, когда в комнате было душно; внезапный запах гнили, пробивающийся сквозь аромат лавандового мыла Гермионы; звук скрежета камня по камню, будто где-то рядом медленно, неумолимо сдвигали плиту склепа.

Но была и другая ночь. Та, что последовала за его беззвучным срывом на полу. Та, где она… коснулась. Осталась. Ее рука на спине, ее голова на плече, ее ровное, глубокое дыхание рядом. И тогда — о чудо проклятое и непостижимое — призраки отступили. Не исчезли. Затаились. Будто сама плотность ее присутствия, ее человеческое тепло, ее живой звук создавали невидимый барьер. Тот кошмар, что обычно разрывал его на части, превратился в далекий, приглушенный гул за толстой стеклянной стеной. Он не спал и тогда, но это было иное состояние. Не бодрствование в аду, а странное, изможденное оцепенение на его пороге. Почти… покой.

И теперь он жаждал этого. Жаждал с животной, постыдной силой, которая заставляла его ненавидеть себя еще яростнее. Эта жажда была страшнее любого дементора. Она разъедала изнутри, делая его слабым, зависимым, вещью, которая тряслась в ожидании порции спокойствия от Гермионы Грейнджер.

Гермиона стояла за дверью своей спальни, прислушиваясь. Из гостиной доносилось лишь прерывистое, слишком частое дыхание. Знакомое дыхание паники, зажатой в тиски воли. Он снова там. На диване. В аду наяву. Она сжимала кулаки, ногти впивались в ладони.

"Идиотка. Полная, беспросветная идиотка. Мысли бились, как пойманные мухи."

Тот вечер, когда она опустилась рядом, положила руку на его дрожащую спину и… уснула — это был акт предельного непрофессионализма. Нарушение всех мыслимых границ. Она превратилась в костыль для его сломанной психики. И самое ужасное — это работало. Она видела разницу в последующие дни. Видела, как тень под его глазами чуть светлела после таких ночей, как дрожь в руках становилась чуть менее заметной, как он, пусть на миллиметр, но приближался к поверхности из бездны. И видела, как его взгляд, полный немого вопроса и этой жуткой, ненасытной потребности, задерживался на ней чуть дольше, когда наступал вечер.

Она создала монстра. Монстра зависимости. И теперь стояла перед выбором: либо сломать его окончательно, лишив этой жалкой опоры, либо… продолжать кормить чудовище, рискуя погубить их обоих.

Ее ноги понесли ее по коридору прежде, чем разум успел вынести вердикт. Дверь в гостиную была приоткрыта. Лунный свет, пробивавшийся сквозь щель в шторах, выхватывал из темноты его фигуру на диване. Он сидел, как каменное изваяние страха, только мелкая, неумолимая дрожь выдавала живого человека под этой оболочкой.

Он не повернул голову, когда она вошла. Но она почувствовала, как воздух в комнате сдвинулся, как его внимание, обычно рассеянное и направленное вовнутрь, натянулось струной в ее сторону. Надежда? Ужас? И то, и другое.

— Не могу спать, — солгала она, голос прозвучал хрипло и неубедительно. Оправдание было жалким, и она это знала.

"Ложь. Ты пришла потому, что знаешь — он не спит. И знаешь, что ему нужна ты. Потому что ты сделала себя необходимой."

Он ничего не ответил. Только дыхание его на мгновение перехватило. Она подошла к дивану. Каждый шаг давался с трудом, словно она шла по колено в смоле. Она видела, как напряглись его плечи, как пальцы впились в колени. Он ждал. Ждал прикосновения? Ждал, что она снова унизит его своей жалостью? Ждал изгнания?

Гермиона села на край дивана, не касаясь его. Дистанция. Нужна дистанция. Она сбросила тапки, поджала под себя ноги.

— Ложись, — приказала она, но голос дрогнул. Это был не приказ целителя. Это было что-то другое. Что-то опасное.

Он медленно, словно преодолевая невероятное сопротивление, опустился на подушку, повернувшись к ней спиной. Позвоночник вырисовывался острыми углами под тонкой тканью пижамы. Он сжался, стараясь занять как можно меньше места.

Гермиона закусила губу. "Не делай этого. Не делай. Остановись сейчас." Но ее рука, предательская, тяжелая рука, уже поднялась. Она замерла в сантиметре от его спины, чувствуя исходящий от него холод и эту всепоглощающую вибрацию страха. "Идиотка!" — пронеслось в голове с новой силой. "Ты лезешь в пасть к дракону, думая, что приручила его! Он не приручен. Он сломан. И ты ломаешься вместе с ним!"

Она опустила ладонь. Точнее, не опустила — рука упала сама, повинуясь какому-то глубинному, неразумному импульсу, сильнее страха, сильнее стыда, сильнее профессиональной этики. Ладонь легла между его лопатками. Он вздрогнул так, будто ее прикосновение было раскаленным железом. Всё его тело окаменело. Дыхание остановилось. Гермиона замерла, ожидая, что он отпрянет, закричит, вырвется. Но он остался неподвижен. Только под ее ладонью мышцы напряглись до предела, словно стальные тросы.

Она ждала. Секунды превращались в минуты. И тогда, медленно, мучительно медленно, каменное напряжение начало таять. Не расслабление — капитуляция. Капитуляция тела, измученного до невозможности, перед единственным доступным источником облегчения. Он не расслабился — он обмяк. Его дыхание вырвалось прерывистым, хриплым вздохом, и он снова начал дышать — поверхностно, часто, но дышать. Дрожь не исчезла. Она лишь изменила качество, стала глубже, внутренней, как подземный гул, но ее безумный, панический ритм замедлился.

Гермиона закрыла глаза. Стыд жгли ей щеки. Она чувствовала себя поджигательницей, которая только что бросила факел в бочку с порохом. Эта зависимость, эта потребность в ней — она была реальной, осязаемой силой под ее ладонью. Она кормила зверя, который однажды может обратиться против нее. Или, что страшнее, который умрет без нее. "Что ты наделала, Грейнджер?"

Она осторожно, чтобы не нарушить хрупкое перемирие, опустилась на диван рядом с ним, спиной к его спине. Не обнимая. Просто… соприкасаясь. Ее голова нашла жесткий валик подлокотника дивана. Запах — его запах страха, лекарств, и едва уловимый, горьковатый запах его немытой боли — смешался с запахом ее шампуня. Это было отвратительно. Это было единственно правильно в этом безумном мире.

— Спи, Малфой», — прошептала она в темноту, зная, что он не уснет. Зная, что и она не уснет. Но, возможно, его призраки отступят еще на одну ночь. А ее собственные демоны вины и сомнения уже вцепились в нее когтями, и с каждым ее вдохом, синхронным с его прерывистым дыханием, вгрызались глубже.

Драко лежал неподвижно. Ее ладонь на спине горела, как клеймо. Позорное, сладкое клеймо. Он ненавидел себя за ту волну облегчения, что накрыла его при ее прикосновении. Ненавидел эту животную, рабскую благодарность. "Она здесь. Снова здесь. Из-за меня." Мысли путались, как спутанные провода под током.

Кошмары, всегда готовые вцепиться в горло, отползли на периферию сознания. Они не исчезли. Они шипели из теней, шелестели за шторами, дышали холодом в щель под дверью. Но они больше не могли дотянуться. Потому что между ними и им стояла она. Ее вес на диване, ее тепло спиной к его спине, ее рука — этот крошечный островок реальности в море безумия.

Он сосредоточился на ощущениях. На тяжести ее ладони. На ритме ее дыхания, который постепенно становился глубже, ровнее — она засыпала. "Спит. Рядом со мной." Эта мысль была одновременно нелепой и… спасительной. Ее сон был щитом. Пока она дышала здесь, рядом, его демоны были бессильны. Он был привязан к этому дыханию, как утопающий к соломинке. Это была его новая тюрьма. Тюрьма из тепла, стыда и жуткой, всепоглощающей потребности в ней.

Он не спал. Он слушал. Слушал ее дыхание, как мантру. Слушал тиканье часов в соседней комнате, отсчитывающих минуты этой хрупкой передышки. Слушал, как его собственное сердце колотилось в такт ее вдохам и выдохам. Он знал, что это — начало конца. Его конца. Потому что если завтра она не придет… Если она решит, что достаточно… Тогда бездна поглотит его целиком. И на этот раз не будет даже призрачного тепла на спине, чтобы пометить место его падения.

Зависимость пустила корни глубоко в его сломанную душу. И он, бывший господин Малфой, теперь был лишь тенью, дрожащей у ног Грейнджер и молящейся о продолжении ночи.