Дьяволы (джен)

Скрип щётки по палубе стал для Уилла Тернера гипнотическим ритмом, почти заглушавшим хаос мыслей. Мышцы горели от непривычной долгой работы, спина ныла, ладони покрылись мозолями под грубой рукоятью. Но это была физическая боль, знакомая и почти… успокаивающая в своей предсказуемости. Пока Уилл драил, мир «Летучего Голландца» казался хоть и странным, но управляемым. Работай — и тебя оставят в покое.

Однако усталость несла с собой и другого спутника — голод. Сначала это было лишь лёгкое сосание под ложечкой, намёк. Но чем дольше Уилл скреб палубу, тем настойчивее становилось это чувство. Он пытался игнорировать его, сосредоточившись на очередной доске, но мысли упрямо возвращались к пустому желудку. Когда он ел в последний раз? На берегу, у Тиа Дальмы, перед тем как Джек потащил их искать Морского Дьявола? Кажется, прошла вечность.

И тут его осенило. Что едят мертвецы?

Он украдкой глянул на матросов, копошащихся неподалеку. Они выглядели живыми — румянец от работы, блеск глаз, мускулы, играющие под рубахами. Но ведь они не были живыми. Они были душами, прикованными к кораблю, вечными слугами Морского Дьявола. Съест ли кусок сухаря или солонины тот, кто уже не имеет плоти в привычном смысле? Может, они питаются страхом? Или просто… ничем? Вечность без голода звучала бы как благословение, если бы не одно «но».

Он-то был жив.

Настоящая горячая кровь текла в его жилах, сердце билось, требуя энергии. И если команда не ела… то где возьмёт пищу он?

Мысль, сначала робкая, быстро разрослась до размеров паники. Это и есть их план? Заставить его работать, пока силы не иссякнут? Дождаться, пока живой человек, брошенный в мир мёртвых, просто умрет от истощения? Ведь тогда он точно станет «частью команды, частью корабля». Невинная душа, отданная Джонсу Джеком Воробьём, выполнит свое предназначение — станет ещё одним вечным матросом "Голландца" через медленную и чертовски мучительную смерть от голода.

Предательство Джека обретало новый, изощрённо-жестокий смысл. Паника, холодная и липкая, снова подползла к горлу. Рука с щёткой замедлилась. Уилл почувствовал, как дрожь возвращается в колени, как подташнивает от пустоты желудка. И от страха.

Умереть здесь. От голода. Стать одним из них… навсегда.

Он зажмурился, пытаясь подавить волну ужаса.

И в этот момент, сквозь привычный скрип снастей, гул голосов и шелест подводных течений, пробился новый звук. Тихий, отдалённый, но чистый и невероятный в этой подводной могиле.

Музыка.

Лёгкий, почти призрачный органный мотив плыл из глубин корабля, вероятно, из капитанской рубки или какого-то зала над палубой. Это был не похоронный марш, а что-то… изящное. Сложное переплетение нот, напоминающее менуэт, который мог звучать на балу в Порт-Рояле. Танцевальное, лёгкое, чуть меланхоличное. Звук был странно приглушенным водой, но от этого казался ещё более волшебным и неуместным.

Уилл замер, разинув рот, забыв на мгновение и голод, и страх. Орган? Здесь? Под водой? Это было настолько абсурдно, что выбило почву из-под ног его паники. Он просто сидел, сгорбившись над ведром, слушая, как причудливые аккорды плывут сквозь зелёную бездну.

— Эй, побегушники! — прогремел голос боцмана, легко перекрывая и музыку, и гул работы. — Менуэт играет — столы накрыты! Бросай инструменты! На обед!

Команда отреагировала мгновенно. Скрип блоков и стук молотков сменились шумом шагов (вернее, шлёпаньем по мокрой, но не скользкой палубе) и оживлёнными возгласами. Матросы бросали работу и направлялись к трапу, ведущему вниз, откуда лился потусторонний тусклый свет. Лица их светлели от явного предвкушения.

Боцман подошёл к Уиллу, который всё ещё сидел, околдованный, с щёткой в руке.

— Чего застыл, новичок? Не слышал? Обед! Иди, пока старпом не придрался, что ты последний. — Он хлопнул Уилла по плечу. — Работал — заслужил.

— Но… что… что вы едите? — вырвалось у Уилла, не в силах сдержать главный вопрос, который вновь стал мучить его, когда очарование от музыки приутихло. Его голос звучал хрипло от напряжения.

Боцман хмыкнул, а рядом проходивший «Бывшие Жабры» — веснушчатый парень — усмехнулся.

— Что едят моряки, парень? Рыбу, конечно! Да такую, какой на поверхности и не видывали! — весело бросил он.

— И не только рыбу, — добавил боцман, подталкивая Уилла к трапу. — Мидии сладкие, ракушки жирные, водоросли хрустящие… Море кормит, Уилл Тёрнер. Оно нас бережет. Или ты думал, мы тут на страхе да тоске прозябаем? — он подмигнул, и в его глазах мелькнуло знакомое подтрунивающее веселье.

Спустившись вниз, Уилл попал в просторный камбуз, вернее, в нечто среднее между камбузом и столовой. Длинные столы, сколоченные из тёмного дерева, ломились от… еды. Настоящей еды. На огромных деревянных блюдах лежали тушки странных, светящихся изнутри, рыб, покрытых переливающейся чешуёй. Груды тёмно-синих мидий и ракушек причудливых форм. Чаши с салатами из ярко-зелёных и красных водорослей, приправленных чем-то, от чего щипало в носу. И запах! Резкий, солёный, рыбный, но аппетитный, смешанный с дымком от очага, где что-то жарилось (и это под водой!) на огромной сковороде.

Команда рассаживалась, шумно, с шутками и толкотнёй, передавая друг другу куски хлеба (да, настоящего, тёмного, зернистого хлеба!) и черпая густую похлёбку из общего котла. Органная музыка, теперь громче и отчетливее, лилась откуда-то сверху, создавая сюрреалистичный фон для этой подводной трапезы.

Уилла усадили рядом с боцманом и «Бывшими Жабрами». Перед ним поставили деревянную миску с дымящейся похлёбкой, полной кусков незнакомой рыбы, моллюсков и водорослей, и положили ломоть хлеба. Вилка была не деревянная, как Уилл изначально подумал, а будто вырезанная из кости какого-то морского зверя.

— Ешь, не стесняйся, — буркнул боцман, уже уплетая свою порцию. — Море щедро. Особенно к своим.

Уилл осторожно попробовал ложку похлебки. Она была… невероятной. Насыщенный, глубокий вкус моря, но не противный, а чистый и сильный. Рыба таяла во рту, моллюски были упругими и сладковатыми. Даже водоросли хрустели приятно, как огурцы или листья салата. Он ел, сначала с опаской, потом всё быстрее, чувствуя, как благодатное тепло и сила растекаются по измученному телу. Голод отступал, унося с собой последние остатки паники о смерти от истощения.

Насытившись, Уилл снова занялся делом: наблюдением за командой. Они ели с аппетитом, смеялись, спорили о улове, хвалили повара (коренастого мужчину у очага, который важно мешал уже вкушенную Уиллом похлёбку и следил за сковородой). Никакой мрачной торжественности мертвецов. Обычная, шумная, живая трапеза голодных после работы моряков. Только место действия — дно океана, а аккомпанемент — органная музыка, не пойми кем исполняемая: то ли Дэйви Джонсом, то ли самим "Летучим Голландцем".

Уилл отложил ложку, чувствуя сытость и… очередную волну абсолютного недоумения. Он сидел среди вечных душ проклятого корабля-призрака, ел суп из светящихся рыб под аккомпанемент органа и наблюдал за тем, как бывшие монстры шутят и чавкают, как самые обычные докеры из Порт-Рояла. Никакой жестокости, никаких попыток его заморить голодом. Просто обед.

"Что же это за место?" — думал он, глядя на донышко пустой миски. Если они мертвы, почему они едят, смеются, работают? Если это проклятие, то почему оно выглядит так… по-человечески? И кто тогда играет на органе? Сам Морской Дьявол?

Вопросы кружились в голове, смешиваясь с приятной усталостью и теплом пищи. Страх был оттеснён, но не побеждён. Его место заняло глубочайшее, почти философское изумление перед абсурдной, не поддающейся логике, но неожиданно обитаемой вечностью «Летучего Голландца». Уилл Тёрнер снова понял, что все его представления о мире, жизни и смерти нуждаются в капитальном пересмотре.

Начиная с того, что мертвецы, оказывается, очень любят свежую рыбу.