Дьяволы (джен)

Холод. Он проникал глубже мокрой рубахи, глубже дрожи, сотрясавшей всё тело Уилла Тёрнера. Не только от ледяного ливня, хлеставшего по лицу, заставлявшего моргать, но и от того, что происходило вокруг. Его волокли по скользкому мелководью два... двое существ. Их руки, покрытые чешуёй и наростами, местами напоминавшими кожу рыбы, местами — гниющее дерево, впивались в его плечи железной хваткой.

Их смех. Это было самое ужасное. Не злобный рык, а именно смех — громкий, безудержный, истеричный. Он раздавался со всех сторон, сливаясь с шумом дождя и грохотом грома. Хиханьки, хриплый хохот, булькающий гогот — звуки, которые никак не должны были исходить из глоток этих полулюдей-полумутантов. Их лица, искривлённые наростами, покрытые ракушками и щупальцами, ухмылялись, сверкали тёмные, слишком человечные глаза на фоне мертвенно-бледной или синеватой кожи. Чудовища то тыкали в него обрубками пальцев, похожими на плавники, то шлёпали по спине ладонями, пахнущими тиной и солью, и хохотали, хохотали без остановки. Как над последней шуткой в таверне.

Только шуткой был он. Уилл Тёрнер, пленник "Летучего Голландца".

Уилл стиснул зубы, пытаясь втянуть голову в плечи, спрятать страх за маской стоицизма. Не показывать его им. Ни за что. Он слышал легенды. Знаменитый «Летучий Голландец», корабль-призрак. Его капитан, Дэйви Джонс — Морской Дьявол, чьё сердце заперто в проклятом сундуке. И его команда — души, обречённые на вечную службу, постепенно превращающиеся в чудовищ, часть корабля, часть моря. Жестокие. Безумные. Они не прощают. Не щадят.

Уилл был здесь по воле Джека Воробья. Преданный, проданный, как скот, чтобы спасти шкуру непостоянного капитана. Мысль об этом холодила сильнее ледяного дождя.

И вот он. Корабль. Тёмное, мрачное чудовище из почерневшего дерева и покрытых ракушками бортов. Он казался живым, дышал запахом гниющей древесины, морской соли и чего-то древнего, запредельного. На гнилой палубе, под потоками воды, копошились десятки таких же существ, члены проклятого судна, смеющиеся и указывающие на него.

А впереди, под огромной шляпой, не промокавшей, казалось, ни от какого ливня, стоял он. Дэйви Джонс. Не монстр с картинок, а кошмар, воплощённый в плоть. Лицо, где должна быть борода — обычная, человеческая, из толстых спутанных волос, — сплошь покрывали извивающиеся щупальца осьминога, влажные и скользкие. Одно запястье Джонса заканчивалось огромной крабьей клешнёй, другое — скрюченной, крючковатой рукой всё с теми же щупальцами. Глаза, маленькие и пронзительно умные, светились холодным сиянием где-то в глубине этой мерзкой осьминожьей массы. Джонс наблюдал, как Уилла втаскивают на борт, и из его глотки вырвалось низкое булькающее рокотание, похожее на клёкот какой-то морской твари.

— Уильям Тёрнер-ы-ы-ы… — протянул Джонс, его голос был похож на скрип старых снастей и шелест глубин. — Каков приём? Дружелюбный, не правда ли?

Он широким жестом клешни обвёл скалящуюся и хохотавшую команду.

— Мои ребята всегда рады новенькому. Особенно такому… ценному грузу.

Уилл выпрямился во весь рост, насколько позволяла хватка конвоиров.

— Джек Воробей… — начал он, голос дрогнул, но Уилл заставил его звучать твёрдо.

— А-а-а, наш дорогой капитан Джек! — Джонс зарокотал громче, щупальца шевелились в такт его словам. — Славный малый. Напомнил мне о долге… своём долге. Сто лет службы на «Голландце». Но Пташка… он всегда ищет лазейку, не так ли?

Капитан приблизился, его клешня щёлкнула в сантиметре от лица Уилла.

— Нашёл. Тебя. Сто невинных душ в обмен на его свободу. Ты — первая из них, Уильям Тёрнер. Скромный задаток. — Влажная осьминожья рожа изогнулась в подобии улыбки. — Добро пожаловать на борт. Отныне ты — часть команды. Часть… моря.

Уилл почувствовал, как земля ушла из-под ног в прямом смысле. Его буквально потащили по палубе, подальше от бортов, будто боялись, что он вырвется и прыгнет в воду (будто это помогло бы ему спастись от Морского Дьявола). Паника, холодная и острая, сжала горло.

Предан. Продан. Вечность в аду с этими тварями. Уилл видел безумие в глазах некоторых членов команды, видел их уродство, слышал их бесконечный ненормальный смех.

Боль. Страдания. Бесконечность.

Мысли путались, бились, как птицы в клетке.

«Голландец» дрогнул. Стоны древесины стали громче. Корабль начал двигаться, но не по волнам — он погружался. Тёмная вода с рёвом хлынула через планширы, заливая палубу, поднимаясь всё выше. Хохот команды не стих, он лишь стал гульче, приглушённее.

— Нет! — сорвалось с губ Уилла прежде, чем он успел сдержаться.

Он живой! Он не может дышать водой!

Инстинкт самосохранения пересилил все другие чувства. Уилл задёргался, пытаясь вырваться, глаза в ужасе смотрели на быстро приближающуюся, мутную от шторма поверхность воды. Он готовился к ледяному удару, к невыносимому давлению, к потере воздуха и неизбежному утоплению…

Дэйви Джонс одним плавным и небрежным движением крючковатой руки дотронулся до его груди. Не клешнёй, а именно пальцами-щупальцами — холодными, склизкими, но не причиняющими боли. Просто коснулся.

И… ничего. Паника исчезла. Словно что-то невероятно древнее и могущественное отключило её, вырвало из тела с корнем. Остались холод и дрожь от него, остались шок и осознание ужаса своего положения, но самой паники — этого дикого, животного ужаса перед погружением, перед неизбежной смертью — не стало. Совсем.

Уилл широко открыл глаза. Вода сомкнулась над его головой. Струи ливня сменились стаями пузырьков воздуха, поднимающимися к далёкой искажённой поверхности. Уилл стоял на палубе утонувшего корабля… и дышал. Легко. Свободно. Как на поверхности. Вода обтекала его, но не вливалась в лёгкие. Уилл ощущал её давление, холод, но не удушье. Это было… неестественно. Невероятно.

— Зачарованный корабль, мистер Тернер-ы-ы-ы… — пророкотал над самым его ухом голос Джонса, теперь звучавший как будто из самой толщи воды, но совершенно ясно. — Здесь не тонут. Особенно… члены команды. Привыкай к новой стихии.

«Летучий Голландец» продолжал своё плавное погружение в морскую бездну. Свет с поверхности померк, сменившись потусторонним зеленоватым сумраком глубин. Хохот команды стих, стал бормотанием, перекличкой странными булькающими голосами. Экипаж судна расходился по своим делам, но десятки глаз — человеческих, рыбьих, просто светящихся точек — всё ещё были прикованы к Уиллу. В них читалось не столько злобное любопытство, сколько… ожидание? Усмешка? Как будто они знали что-то, чего не знал он.

Уилл стоял неподвижно, глубоко дыша. Он переваривал всё, что произошло с ним. Предательство Джека. Свой новый статус — «невинная душа», выкуп за чужую свободу. Вечность службы. Исчезновение страха перед водой. Саму воду вокруг, которая не убивала его, а просто… была. Он был жив, но чувствовал себя запертым в самом сердце кошмара. И этот кошмар ухмылялся. Смотрел. Ждал.

Дэйви Джонс медленно развернулся, чтобы уйти в свою каюту, но на последних шагах остановился. Его фигура, подёрнутая зеленоватой дымкой глубин, казалась ещё более монструозной. Джонс полуобернулся, его щупальца мерно извивались, подпрыгивая от водного течения, будто от ветра. В свете какого-то подводного фонаря маленькие глаза сверкнули не холодом, а странной, почти… игривой тайной.

— Готов узреть настоящих нас, Уильям Тернер? — проскрипел Джонс, и в его голосе впервые за вечер не было насмешки. Было что-то иное. Что-то древнее и бездонное, как само море над их головами.

И с этими словами, не дав Уиллу ни секунды на ответ, Дэйви Джонс скрылся в темноте своей каюты, оставив новичка на палубе заколдованного корабля, под взглядами десятков ожидающих глаз, в сердце зелёной бездны. Вопрос повис в воде, тяжёлый и зловещий, обещая, что самое странное только начиналось.

Уилл Тёрнер стоял на палубе «Летучего Голландца», ощущая себя рыбой на суше, только наоборот. Вода обтекала его, холодная и плотная, но дышалось легко, как будто воздух был растворён в самой этой морской толще. Однако дискомфорт физический мерк перед дискомфортом душевным.

Взгляды. Десятки пар глаз, мерцающих в зеленоватом сумраке глубин, неотрывно следили за ним. Эти глаза принадлежали монстрам — существам из кошмаров, с плавниками вместо рук, щупальцами на лицах, ракушками, вросшими в кожу... Их немое ожидание было почти невыносимее их прежнего хохота.

Уилл напряжённо ждал. Чего? Удара? Пытки? Насмешки капитана, который скрылся в своей рубке, оставив его на растерзание этим… этим членам команды? Мысли о вечности, о том, как его плоть будет медленно обрастать морской мерзостью, как он потеряет себя, заставили Уилла сглотнуть горький комок.

И тогда случилось нечто невообразимое.

По палубе, словно туман, поползло странное свечение. Оно было зелёным, глубоким, почти фосфоресцирующим, как свет гнилушек в тёмном лесу, только в тысячу раз ярче. Источник его был неясен — казалось, оно исходило от самого корабельного дерева, от воды вокруг, даже от тел мутантов. Свет нарастал, заливая палубу призрачным сиянием, отбрасывая длинные пляшущие тени.

И под этим зеленым светом… команда начала меняться.

Словно грязь, смываемая сильным дождём, с тел моряков посыпался «мусор». Крупные чешуйки отслаивались, как старая краска, обнажая под собой обычную, хоть и загорелую или бледную, кожу. Водоросли, свисавшие с бород и одежды, съёживались и осыпались на палубу, растворяясь в воде. Шипы и костяные наросты таяли, как лёд на солнце. Плавники, торчавшие из спин и предплечий, втягивались или просто исчезали, оставляя после себя лишь воспоминания. Полипы и ракушки отпадали с лёгким щелчком. Лица, искажённые щупальцами и наростами, очищались, превращаясь в… обычные человеческие лица. Морщинистые, загорелые, покрытые шрамами от бурной жизни, но человеческие.

Уилл ахнул, отшатнувшись, ударившись спиной о мокрый планшир. Глаза его широко раскрылись от невероятного зрелища. Он моргнул, потом еще раз, словно пытаясь стереть галлюцинацию. Но нет. Там, где только что стояли ужасные полурыбы-полудемоны, теперь толпились самые обычные моряки. Пожилые и молодые, коренастые и худые, с седыми бородами и гладко выбритыми щеками. Они были одеты в поношенную, но вполне стандартную моряцкую робу — холщовые рубахи, кожаные куртки, шляпы, сдвинутые на затылок. Никаких клешней, щупалец, рыбьих голов. Только люди. Измождённые вечной службой, но люди.

Они смотрели на него. И снова смеялись.

Но этот смех был совсем другим. Не тем истеричным, безумным хохотом, что резал слух на поверхности. Это был смех людей, наблюдающих за чьей-то искренней, наивной растерянностью. Смех добродушного подтрунивания. В нём не было злобы, только откровенное веселье от его, Уилла, немого шока.

— Ч-что… как?.. — выдохнул Уилл, не в силах совладать с языком. Он даже не понял, произнёс ли это вслух или только подумал.

Смех вокруг стал ещё громче и добродушнее. Один из моряков, бывший минуту назад существом, напоминавшим шипастого морского ежа, а теперь — крепкий седобородый мужчина с внимательными хитроватыми глазами, подошёл ближе. Он вытер ладонью мокрое лицо, усмехаясь.

— Видишь ли, парень, — начал он, и голос его был густым, бархатистым, басистым, без следа прежнего бульканья. — Наша… э-э… колючая наружность — это, скажем так, рабочий инструмент. Средство устрашения для живых.

Уилл уставился на него, всё ещё не веря своим глазам и ушам.

— Средство устрашения? — переспросил он тупо.

— Ага, — кивнул седобородый, криво ухмыляясь. — Когда мы приходим за душами, которые должен забрать «Летучий Голландец» по воле моря или по контракту с нашим капитаном… ну, представь. Приплывает корабль-призрак, на борт высаживаются вот такие вот красавчики, — он обвёл рукой своих теперь уже вполне обычных товарищей, которые одобрительно хмыкали, — всякие с щупальцами и плавниками. Живой человек, глянув на такое, обычно сразу понимает: рыпаться бесполезно. Страх парализует. Сопротивление минимальное. Всё тихо, мирно, по-деловому. Экономит время и нервы всем: и нам, и… ну, тем, кого мы забираем. — Он многозначительно подмигнул Уиллу.

Уилл медленно переводил взгляд с одного «преображённого» моряка на другого. Его мозг отчаянно пытался переварить эту информацию. Вся эта жуть… была всего лишь… маскировкой? Театральным представлением для устрашения? Он вспомнил свой собственный леденящий ужас, когда его волокли на борт под хохот адского экипажа. Да, это сработало. Сработало идеально.

— Так… вы не… не чудовища? — спросил он, всё ещё цепляясь за остатки прежних представлений.

Это вызвало новую волну смеха, ещё более снисходительную.

— Чудовища? Ха! — фыркнул молодой парень с веснушчатым лицом, ранее бывший обладателем жабр на шее. — Мы такие же моряки, как и ты, Тёрнер! Просто служим дольше. Гораздо дольше. И ходим под другими парусами.

— А вид наш истинный показываем только здесь, в глубине, да среди своих, — добавил седобородый. — Или когда не надо пугать живых до полусмерти. Зеленый Свет Тритона — он смывает всю эту… рабочую мишуру. — Он потрепал себя по чистой, совершенно обычной рубахе.

Смех понемногу стих, сменившись деловым гулом. Кто-то зычно крикнул:

— Так, размялись? По местам! Парусину на гроте проверить, блоки смазать!

Голос принадлежал высокому, сурового вида мужчине — старпому, судя по авторитету.

Команда немедленно отреагировала. Смешки и подтрунивание сменились сосредоточенностью. Моряки разошлись по палубе, занявшись самыми обыденными корабельными делами: кто-то занялся такелажем, кто-то — начал смазывать скрипящие блоки каким-то вонючим составом, кто-то — перебирал канаты. Они переговаривались короткими, понятными только им командами и шутками, смеялись уже не над Уиллом, а над чем-то или кем-то своим.

Уилл остался стоять у планшира, мокрый, потерянный, но уже не дрожащий от животного страха. Шок медленно отступал, уступая место потоку вопросов, на которые не было ответов. Если они не безумные мутанты… то кто они? Просто вечные моряки? И что теперь с ним? Он был «невинной душой», выкупом за Джека. Значит ли это, что он теперь… один из них? Навсегда? Мысль о вечной службе на этом странном корабле, пусть и среди, казалось бы, обычных людей, всё ещё леденила душу.

Уилл наблюдал, как бывшие чудовища ловко и привычно управляются с кораблём в подводном мире. Они выглядели… нормально. Устало, но нормально. Никакого безумия в глазах, только привычная моряцкая ухватка и какая-то глубокая, вековая усталость. Это было так не похоже на ад, который он себе представлял, что казалось ещё более нереальным, чем щупальца и плавники.

Он был пленником. Но его тюрьма внезапно перестала быть склепом монстров. Она стала просто… очень, очень странным кораблём с очень, очень долгой историей. И Уиллу Тёрнеру предстояло разгадать, что же скрывается за этой новой, обманчиво обычной реальностью «Летучего Голландца».

Шок от метаморфозы команды медленно отступал, как вода от берега во время отлива, оставляя после себя влажный песок растерянности и десятки вопросов без ответа. Уилл Тёрнер всё ещё стоял у планшира, чувствуя себя лишним винтиком в отлаженном, хоть и невероятном, механизме «Летучего Голландца». Моряки, теперь уже обычные на вид, деловито сновали по палубе, погружённой в вечный зеленоватый сумрак глубин. Воздух (если это можно было назвать воздухом) был прохладным и солоноватым на вкус, но дышалось легко.

— Эй, новичок! Тёрнер! — окликнул его знакомый густой бас.

К нему подошёл седобородый моряк, тот самый, что объяснял про «рабочую мишуру». В руках он держал большую потёртую щётку и ведро, наполненное каким-то тёмным вязким составом, от которого шёл резкий запах дёгтя и морской гнили.

— Стоять столбом — не в правилах «Голландца», — проворчал он. — Хочешь есть — работай. Хочешь спать — работай вдвойне. Держи, — он сунул щётку и ведро Уиллу в руки. — Палуба. Драить. Чтобы блестела, как жемчуг в раковине. Понял?

Уилл машинально взял тяжёлую щётку. Его пальцы сжали грубую рукоять.

Драить палубу.

Под водой.

Сама мысль казалась абсурдной. Он оглянулся на мокрые доски под ногами, омываемые постоянным потоком глубинной воды. Она была повсюду, обтекала его тело, струилась вдоль бортов, поднималась струйными язычками по мачтам, блестя переливами зелёного света.

И тут его осенило. Несмотря на то, что они были погружены в воду, сама палуба… не была мокрой. Вернее, она была влажной от этой странной субстанции, но не скользкой, не покрытой толстым слоем воды, как должно было бы быть. Она ощущалась под ногами почти как… доска после дождя, чуть подсохшая под солнцем, которого здесь не было. И вода вокруг вела себя странно: она не заливала щели, не образовывала луж, не брызгала, когда кто-то проходил мимо. Она просто была, как плотный, дышащий воздух.

— Да, парень, не пялься, как рыба на приманку, — усмехнулся седобородый, заметив его замешательство. — Вода вокруг «Голландца»… она не для палубы. Она просто есть, просто часть моря. Палуба же должна быть в порядке, и этот порядок будешь наводить ты. Чистота — залог… ну, скажем так, душевного спокойствия капитана. А его спокойствие — залог нашего относительного благополучия. Так что драй. Усердно.

Уилл кивнул, не в силах найти слов. Он опустился на одно колено, окунул щётку в вонючий дёготь и с силой потёр ближайшую доску. Щётка заскрипела по дереву. И — о чудо! — она оставляла чистую полосу! Вода не смывала состав мгновенно, не превращала работу в бессмысленное размазывание грязи. Она как будто… отступала перед щёткой, позволяя дёгтю впитаться в дерево. Это было так же необъяснимо, как и дыхание под водой, но это работало.

Уилл принялся за дело, стараясь вложить в движения всю свою растерянную энергию.

Он старался не привлекать к себе лишнего внимания. Сгорбившись над палубой, он двигал щётку взад-вперед, сосредоточившись на ритме: скрип-скрип, скрип-скрип. Работа была тяжёлой, мышцы спины и плеч скоро заныли, но это была знакомая боль. Боль труда, а не пытки.

Уилл украдкой наблюдал за командой. Да, они выглядели обычными. Седобородый — судя по отрывкам разговоров, которые долетали до Уилла, это оказался боцман, — командовал группой, чинившей сеть — огромное, призрачное полотно, свисавшее с реи. Молодой веснушчатый парень (Уилл мысленно прозвал его «Бывшие Жабры») ловко лазил по вантам, проверяя крепления, его движения были уверенными и грациозными в плотной среде. Другие чистили пушки, странно светящиеся под водой, или возились с якорной цепью. Они перебрасывались короткими фразами, смеялись, иногда спорили — совсем как команда любого другого корабля.

Но Уилл не забывал. Мёртвые моряки. Вечные слуги Дэйви Джонса. Эта мысль висела над всем, как дамоклов меч. Они казались добродушными, даже покровительственными по отношению к нему, новичку. Но что стояло за этой кажущейся нормальностью? Он видел, как старпом — тот самый высокий, суровый мужчина — сделал замечание коренастому матросу, слишком медленно справившемуся с заданием. Голос старпома был резким, как удар бича, хотя слов разобрать не удалось. Матрос съёжился, лицо его на мгновение исказилось не страхом, а… усталой покорностью, и он бросился выполнять приказ в два раза быстрее.

Бессмертие. Уилл с силой надавил на щётку. Их нельзя убить. Нельзя даже серьёзно покалечить, наверное. Вон тот мужчина... Разве он не вспорол его живот там, на погибшем корабле? Но он снова ходил среди своих товарищей, и никакой раны видно не было. Видимо, экипаж "Голландца" и правда нельзя убить. Разве что… сделать вечность ещё невыносимее? Уилл представил бесконечные часы каторжного труда, темницу в трюме на века, изощрённые наказания, от которых не спасёшься смертью, ибо костлявая не придёт. Власть капитана и его офицеров над такими подчинёнными должна быть абсолютной. Кто станет перечить, если твой срок — вечность, а наказание может длиться столько же? Мысль о том что добродушие команды может вмиг смениться беспощадной жестокостью по приказу свыше, заставила его сглотнуть. Уилл снова наклонился ниже, стараясь слиться с палубой, быть незаметным, полезным.

Скрип-скрип. Скрип-скрип. Работа успокаивала. Монотонные движения, знакомое усилие мышц — всё это было якорем для Уилла в этом безумном новом мире. Дрожь, которая не покидала его с момента появления на причале, начала понемногу отступать. Не исчезла совсем — где-то глубоко внутри всё ещё клокотал гнев на Джека, страх перед вечностью, настороженность перед командой и её таинственным капитаном. Но острая и парализующая волна страха схлынула, сменившись тяжёлой, но более управляемой усталостью и бдительностью.

Работая, Уилл начал разглядывать детали. Не только людей, но и сам корабль. Дерево бортов, хоть и почерневшее, не было трухлявым. Оно казалось… закалённым, пропитанным морем до самой сердцевины, вечным, как вода, что окружала всё вокруг. По кораблю ползали крошечные светящиеся существа, рачки, чьи бока сверкали, как подводные светлячки. Кое-где причудливые кораллы обвивали балки, не разрушая их, а будто становясь частью декора. Паруса, висевшие на реях, не были мокрыми тряпками — они напоминали тончайшую, почти прозрачную кожу какого-то гигантского морского создания, слегка колышущуюся в течениях. И этот вечный Зелёный Свет Тритона… Он исходил не откуда-то сверху, а словно излучался самим кораблём, создавая вокруг него ореол таинственности.

«Летучий Голландец»… Уилл провёл тыльной стороной ладони по лбу, смахивая несуществующий пот. Не ад. Не рай. Просто… другой мир. Свои законы. Своя правда. И он, Уилл Тёрнер, кузнец, влюблённый в дочь губернатора, преданный другом-пиратом, теперь был вынужден искать своё место в этом мире. С щёткой в руках, под бездонным зелёным небом-водой, среди вечных моряков, которые могли в любой момент снова стать кошмаром, чтобы напугать какую-нибудь новую "невинную душу". Дрожь в руках окончательно утихла, сменившись твёрдостью хватки на рукояти щетки и холодной решимостью в сердце.

Выжить.

Понять.

И найти выход.

Скрип-скрип. Скрип-скрип. Звук его труда слился с другими звуками подводного корабля — скрипом снастей, глухими ударами молотков, бормотанием матросов — в странную, но уже не пугающую симфонию вечной службы.

Скрип щётки по палубе стал для Уилла Тернера гипнотическим ритмом, почти заглушавшим хаос мыслей. Мышцы горели от непривычной долгой работы, спина ныла, ладони покрылись мозолями под грубой рукоятью. Но это была физическая боль, знакомая и почти… успокаивающая в своей предсказуемости. Пока Уилл драил, мир «Летучего Голландца» казался хоть и странным, но управляемым. Работай — и тебя оставят в покое.

Однако усталость несла с собой и другого спутника — голод. Сначала это было лишь лёгкое сосание под ложечкой, намёк. Но чем дольше Уилл скреб палубу, тем настойчивее становилось это чувство. Он пытался игнорировать его, сосредоточившись на очередной доске, но мысли упрямо возвращались к пустому желудку. Когда он ел в последний раз? На берегу, у Тиа Дальмы, перед тем как Джек потащил их искать Морского Дьявола? Кажется, прошла вечность.

И тут его осенило. Что едят мертвецы?

Он украдкой глянул на матросов, копошащихся неподалеку. Они выглядели живыми — румянец от работы, блеск глаз, мускулы, играющие под рубахами. Но ведь они не были живыми. Они были душами, прикованными к кораблю, вечными слугами Морского Дьявола. Съест ли кусок сухаря или солонины тот, кто уже не имеет плоти в привычном смысле? Может, они питаются страхом? Или просто… ничем? Вечность без голода звучала бы как благословение, если бы не одно «но».

Он-то был жив.

Настоящая горячая кровь текла в его жилах, сердце билось, требуя энергии. И если команда не ела… то где возьмёт пищу он?

Мысль, сначала робкая, быстро разрослась до размеров паники. Это и есть их план? Заставить его работать, пока силы не иссякнут? Дождаться, пока живой человек, брошенный в мир мёртвых, просто умрет от истощения? Ведь тогда он точно станет «частью команды, частью корабля». Невинная душа, отданная Джонсу Джеком Воробьём, выполнит свое предназначение — станет ещё одним вечным матросом "Голландца" через медленную и чертовски мучительную смерть от голода.

Предательство Джека обретало новый, изощрённо-жестокий смысл. Паника, холодная и липкая, снова подползла к горлу. Рука с щёткой замедлилась. Уилл почувствовал, как дрожь возвращается в колени, как подташнивает от пустоты желудка. И от страха.

Умереть здесь. От голода. Стать одним из них… навсегда.

Он зажмурился, пытаясь подавить волну ужаса.

И в этот момент, сквозь привычный скрип снастей, гул голосов и шелест подводных течений, пробился новый звук. Тихий, отдалённый, но чистый и невероятный в этой подводной могиле.

Музыка.

Лёгкий, почти призрачный органный мотив плыл из глубин корабля, вероятно, из капитанской рубки или какого-то зала над палубой. Это был не похоронный марш, а что-то… изящное. Сложное переплетение нот, напоминающее менуэт, который мог звучать на балу в Порт-Рояле. Танцевальное, лёгкое, чуть меланхоличное. Звук был странно приглушенным водой, но от этого казался ещё более волшебным и неуместным.

Уилл замер, разинув рот, забыв на мгновение и голод, и страх. Орган? Здесь? Под водой? Это было настолько абсурдно, что выбило почву из-под ног его паники. Он просто сидел, сгорбившись над ведром, слушая, как причудливые аккорды плывут сквозь зелёную бездну.

— Эй, побегушники! — прогремел голос боцмана, легко перекрывая и музыку, и гул работы. — Менуэт играет — столы накрыты! Бросай инструменты! На обед!

Команда отреагировала мгновенно. Скрип блоков и стук молотков сменились шумом шагов (вернее, шлёпаньем по мокрой, но не скользкой палубе) и оживлёнными возгласами. Матросы бросали работу и направлялись к трапу, ведущему вниз, откуда лился потусторонний тусклый свет. Лица их светлели от явного предвкушения.

Боцман подошёл к Уиллу, который всё ещё сидел, околдованный, с щёткой в руке.

— Чего застыл, новичок? Не слышал? Обед! Иди, пока старпом не придрался, что ты последний. — Он хлопнул Уилла по плечу. — Работал — заслужил.

— Но… что… что вы едите? — вырвалось у Уилла, не в силах сдержать главный вопрос, который вновь стал мучить его, когда очарование от музыки приутихло. Его голос звучал хрипло от напряжения.

Боцман хмыкнул, а рядом проходивший «Бывшие Жабры» — веснушчатый парень — усмехнулся.

— Что едят моряки, парень? Рыбу, конечно! Да такую, какой на поверхности и не видывали! — весело бросил он.

— И не только рыбу, — добавил боцман, подталкивая Уилла к трапу. — Мидии сладкие, ракушки жирные, водоросли хрустящие… Море кормит, Уилл Тёрнер. Оно нас бережет. Или ты думал, мы тут на страхе да тоске прозябаем? — он подмигнул, и в его глазах мелькнуло знакомое подтрунивающее веселье.

Спустившись вниз, Уилл попал в просторный камбуз, вернее, в нечто среднее между камбузом и столовой. Длинные столы, сколоченные из тёмного дерева, ломились от… еды. Настоящей еды. На огромных деревянных блюдах лежали тушки странных, светящихся изнутри, рыб, покрытых переливающейся чешуёй. Груды тёмно-синих мидий и ракушек причудливых форм. Чаши с салатами из ярко-зелёных и красных водорослей, приправленных чем-то, от чего щипало в носу. И запах! Резкий, солёный, рыбный, но аппетитный, смешанный с дымком от очага, где что-то жарилось (и это под водой!) на огромной сковороде.

Команда рассаживалась, шумно, с шутками и толкотнёй, передавая друг другу куски хлеба (да, настоящего, тёмного, зернистого хлеба!) и черпая густую похлёбку из общего котла. Органная музыка, теперь громче и отчетливее, лилась откуда-то сверху, создавая сюрреалистичный фон для этой подводной трапезы.

Уилла усадили рядом с боцманом и «Бывшими Жабрами». Перед ним поставили деревянную миску с дымящейся похлёбкой, полной кусков незнакомой рыбы, моллюсков и водорослей, и положили ломоть хлеба. Вилка была не деревянная, как Уилл изначально подумал, а будто вырезанная из кости какого-то морского зверя.

— Ешь, не стесняйся, — буркнул боцман, уже уплетая свою порцию. — Море щедро. Особенно к своим.

Уилл осторожно попробовал ложку похлебки. Она была… невероятной. Насыщенный, глубокий вкус моря, но не противный, а чистый и сильный. Рыба таяла во рту, моллюски были упругими и сладковатыми. Даже водоросли хрустели приятно, как огурцы или листья салата. Он ел, сначала с опаской, потом всё быстрее, чувствуя, как благодатное тепло и сила растекаются по измученному телу. Голод отступал, унося с собой последние остатки паники о смерти от истощения.

Насытившись, Уилл снова занялся делом: наблюдением за командой. Они ели с аппетитом, смеялись, спорили о улове, хвалили повара (коренастого мужчину у очага, который важно мешал уже вкушенную Уиллом похлёбку и следил за сковородой). Никакой мрачной торжественности мертвецов. Обычная, шумная, живая трапеза голодных после работы моряков. Только место действия — дно океана, а аккомпанемент — органная музыка, не пойми кем исполняемая: то ли Дэйви Джонсом, то ли самим "Летучим Голландцем".

Уилл отложил ложку, чувствуя сытость и… очередную волну абсолютного недоумения. Он сидел среди вечных душ проклятого корабля-призрака, ел суп из светящихся рыб под аккомпанемент органа и наблюдал за тем, как бывшие монстры шутят и чавкают, как самые обычные докеры из Порт-Рояла. Никакой жестокости, никаких попыток его заморить голодом. Просто обед.

"Что же это за место?" — думал он, глядя на донышко пустой миски. Если они мертвы, почему они едят, смеются, работают? Если это проклятие, то почему оно выглядит так… по-человечески? И кто тогда играет на органе? Сам Морской Дьявол?

Вопросы кружились в голове, смешиваясь с приятной усталостью и теплом пищи. Страх был оттеснён, но не побеждён. Его место заняло глубочайшее, почти философское изумление перед абсурдной, не поддающейся логике, но неожиданно обитаемой вечностью «Летучего Голландца». Уилл Тёрнер снова понял, что все его представления о мире, жизни и смерти нуждаются в капитальном пересмотре.

Начиная с того, что мертвецы, оказывается, очень любят свежую рыбу.

Сон, когда он наконец пришёл, был тяжёлым и беспокойным, полным обрывков воспоминаний о Порт-Рояле, лица Элизабет и хитрой ухмылки Джека Воробья, сливавшейся в кошмаре с шевелящимися щупальцами Дэйви Джонса.

Уилл проснулся на жёсткой подвесной койке в кубрике, чувствуя себя разбитым, но сытым. Сытость — вот что было новым и странно утешительным ощущением в этом подводном аду, который упорно отказывался быть адом.

Уилл вышел на палубу и замер. Зелёный Свет Тритона всё так же лился мягким неизменным сиянием. Глубина вокруг была вечным сумраком, без намека на солнце, луну или звёзды. Сколько времени прошло? Он драил палубу, ел, спал… но был ли это следующий день? Или прошли лишь часы? А может, недели? На «Летучем Голландце» не было ни рассветов, ни закатов, ни скрипа сверчков в ночи. Только вечная, мерцающая, приглушенная зелень и тихий гул океана. Время потеряло свои привычные вехи, превратившись в бесконечный и монотонный поток. Это ощущение было почти таким же пугающим, как и вид команды "Голландца" — тот, что они использовали там, наверху.

"Вечность начинается с потери счёта дням", — подумал Уилл с тяжёлым вздохом.

Ему снова вручили щётку и вонючий дёготь. Палуба, казалось, требовала вечной очистки. Уилл принялся за работу, движения его были отработанными, но медленными. Мысли путались между попытками осмыслить бесконечность и воспоминаниями о вчерашнем ужине и той призрачной музыке. Усталость от недавнего сна, полного тревожных образов, и потеря ориентации во времени делали его вялым.

— Эй, Тёрнер! Не копайся, как краб в иле! — прогремел голос боцмана. Седобородый моряк подошёл, хмуро осматривая участок палубы, который Уилл едва начал. — Ты не на курорте!

Боцман огляделся и ткнул пальцем в проходившего мимо юнгу — того самого веснушчатого парня, «Бывшие Жабры».

— Тоби! Подсоби новичку. Чтоб к перекличке блестело!

Тоби — оказалось, его звали Тоби — весело подмигнул Уиллу.

— Не волнуйся, старина Джимми, успеем! — крикнул он боцману и схватил вторую щётку, с ловкостью истинного моряка окуная её в дёготь. Он принялся драить палубу рядом с Уиллом с такой энергией, что тот невольно ускорился, стараясь не отставать.

Скрип щёток слился в нестройный дуэт. Работа шла быстрее, и в тишине, нарушаемой только этим скрипом и отдалёнными звуками корабля, Уилл набрался смелости.

— Тоби… — начал он, стараясь говорить тихо. — Та музыка вчера… во время обеда. Что это было?

Тоби не замедлил движений, лишь широко улыбнулся.

— А, это ж наш капитан развлекается! На своём органе играет.

— Капитан? Дэйви Джонс? — Уилл не смог скрыть изумления. Он представлял Морского Дьявола делающим многое — терзающим души, командующим штормами, заключающим мрачные сделки — но играющим на органе? Барочные мелодии?

— Ну да! — Тоби весело кивнул. — У него там, в каюте, целый орган стоит. Зарос кораллами, но от этого не потерял звучности. И играет капитан… ого-го как! — Парень на мгновение замер, прислушиваясь к невидимой музыке в памяти. — И всегда по-разному. Вот как вчера — плавненько, чинненько, будто на балу. Это когда кормимся или просто отдыхаем по-тихому. А бывает — заиграет так, что ноги сами в пляс идут! Бойко, громко! Тогда все знают — работа кипит, все вместе, аж искры летят! Старпом аж свистит от такого темпа! — Тоби засмеялся. — А иногда играет что-то… лёгкое, такое, знаешь, воздушное, но с ноткой. Как будто над всеми свысока посмеивается. Это когда у него настроение такое, задумчивое, что ли. Или когда шторм на поверхности бушует — он как будто ему аккомпанирует...

Уилл слушал, забыв про щётку. Его воображение рисовало картину: огромная, мрачная каюта, залитая зелёным светом. Могучий орган, покрытый ракушками и кораллами. И перед ним — Дэйви Джонс. Не карикатурный монстр, а… музыкант. Его щупальца, гибкие и сильные, скользили по клавишам и рычагам, извлекая из морских труб сложные и невероятно прекрасные звуки. Щупальца, которые могли разорвать человека на части, нежно касались клавиш. Клешня, способная переломить мачту, аккуратно переключала регистры. И в этих маленьких умных глазах, спрятанных в глубине осьминожьей массы, горела сосредоточенность и… страсть? Уилл попытался представить выражение на том лице, которого не было — сосредоточенная гримаса? Умиротворение? Ирония? Грусть?

Неожиданно, против его воли, уголки губ Уилла дрогнули. Он представил Дэйви Джонса, отбивающего крабьей ногой такт под бодрую рабочую мелодию, пока вся команда в азарте драит палубу или ставит паруса. Или задумчиво наигрывающего что-то эфирное, глядя в иллюминатор на проплывающего Кракена. Это было настолько абсурдно, настолько не вязалось с образом Морского Дьявола, что… это было почти смешно. Почти.

Тоби, заметив улыбку Уилла, широко ухмыльнулся в ответ.

— Забавно, да? А он реально здорово играет. Слушать — одно удовольствие. Особенно когда…

— ЭЙ, МАЛЬЧИКИ! — как нож, резанул воздух (вернее, воду) резкий голос старпома. Тот самый высокий и суровый мужчина стоял неподалеку, руки в боки, глаза недовольно буравили Уилла и Тоби. — У вас тут салон для бесед? Или палубу драите? Щётки в руках есть — так работайте! И чтоб я больше не видел, как языками чешете вместо дела!

Улыбки мгновенно слетели с лиц. Тоби с виноватым видом рванул свою щётку с удвоенной силой.

— Так точно, мистер Маккус! — выпалил он.

Уилл, покраснев от внезапной взбучки, тоже наклонился к палубе.

— Слушаюсь!

Скрип щёток зазвучал снова, теперь в ускоренном, почти паническом темпе. Уилл сосредоточился на досках, стараясь не поднимать глаз. Но в голове у него всё ещё звучали причудливые органные мелодии, а перед внутренним взором стоял образ Дэйви Джонса — Повелителя Глубин, Вечного Капитана, Виртуоза Морского Органа. Страх перед ним никуда не делся. Но теперь к нему примешалась толика жгучего, неудержимого любопытства и… капелька невольного, абсурдного уважения к тому, кто в вечности нашёл время для музыки.

И пока его щётка скрежетала по заколдованной палубе подводного корабля, Уилл понял, что начинает скучать по звуку органа. Хотя бы потому, что под него старпом Маккус, казалось, орал чуть меньше.

Время на «Летучем Голландце» текло, как вода сквозь пальцы — ощутимо, но неуловимо. Дни? Недели? Уилл Тёрнер давно оставил попытки их считать. Вечный зелёный сумрак глубин, неизменный ритм работы, еды, короткого сна под скрип корабельных балок — всё это слилось в одно бесконечное «сейчас». Уилл привык к шумной суете палубной команды — к боцману Джимми Легсу, вечно ворчавшему, достаточно жестокому с нарушителями, но справедливому; к болтливому Тоби; даже к грозному старпому Маккусу, чей голос резал воду острее абордажного крюка. Они были его единственной реальностью в этой подводной вечности. Матросы-палубники, "побегушники", как они сами себя называли с усмешкой — те, кто мог выходить «наверх», в мир живых, под видом кошмаров.

Но «Голландец» оказался куда больше и сложнее, чем казалось.

Открытие пришло неожиданно, во время перекура (если так можно назвать перерыв на глоток странной солоноватой жидкости из бочонка, заменявшей ром). Тоби, развалившись у грот-мачты, махнул рукой куда-то вниз, в тёмные зевы трюмов. Он только что рассказал про побегушников, и интерес Уилла, кажется, пришёлся ему по душе.

— А ты, Уилл, ещё и трети нашей братии не видел! — заявил Тоби, вытирая рот рукавом. — Мы, палубники — это так, ширма. Универсалы. А настоящая жизнь — там, внизу. Или вовне.

Уилл заинтересованно склонил голову. И Тоби, важно надуваясь, начал рассказывать. Его слова рисовали картину невидимого города внутри корабля-призрака.

Темнушники. Они жили в самых нижних трюмах, куда даже Зелёный Свет Тритона пробивался слабо. Те, кто был слишком изуродован при жизни или просто не выносил вида поверхности — все они прятались по углам и предпочитали свежести подводной палубы заплесневелые помещения внутри. При всплытии «Голландца» темнушники буквально сливались с кораблем — их тела покрывались плотными наростами кораллов и ракушек, становясь частью обшивки или переборок. Обычно темнушники чинили то, что не требовало выхода на палубу, ухаживали за самыми мрачными уголками корабля.

— Хозяйственные гномы, только страшненькие, но к этому можно привыкнуть, — пояснил Тоби.

Охотники или рыболовы. Почти не появлялись на борту. Их стихия — открытая бездна морских глубин или чарующего дна. Они патрулировали бескрайние подводные пустоши в своём самом «монструозном» облике, сливаясь с океаном, ловя рыбу светящимися сетями, собирая моллюсков с подводных скал, выкапывая съедобные водоросли. Их видели лишь мельком, когда они передавали улов на борт — скользкие, покрытые илом и глубоководной слизью тени. Иногда, правда, они посещали палубные мероприятия.

— Весёлые, только если тебя не воротит от сильного запаха рыбы, — подмигивая, хихикнул Тоби.

Грамотеи. Самая загадочная группа. Они обитали в каютах-кельях возле капитанской рубки и никогда не выходили наружу. Занимались… документацией. Ведением бортового журнала (о чём писать вечному кораблю, Уилл не знал), подсчётом «собранных душ» (включая Уилла, как он с горечью понял), возможно, переписыванием старинных морских карт или даже нот для капитанова органа.

— Самые бесполезные и самые важные одновременно, — философски заметил Тоби. — Капитан их терпит, значит, зачем-то нужны. Хотя бы для того, чтобы было на кого перекладывать неудачи.

Уилл слушал, поражённый. Его маленький мир на палубе рухнул, открыв бездну сложности. «Летучий Голландец» был не просто кораблём, а целым микрокосмом со своими кастами, законами и тайнами.

Мысль о темнушниках, добровольно замуровывающихся в стены при всплытии, вызывала леденящий душу трепет. Неужели кто-то и правда может настолько слиться с кораблём? "Часть корабля"... Теперь эта фраза, которую Уилл часто слышал из уст экипажа, обрела свой, жуткий и пугающий, смысл.

При мысли о том, что где-то там, под его ногами, под свежевымытыми дёгтем полами, находились люди — да и люди ли они уже? — которые могли, вживляясь в стены, следить за ним, Уилл чувствовал внутреннюю дрожь. К счастью, пока что он не видел ни одного темнушника и не особо горел желанием увидеть. И мысленно, елозя щёткой по палубе, думал — как же хорошо, что его определили в "палубники".

Однажды, когда Уилл помогал Легсу проверять состояние запасных блоков у грот-мачты, боцман хмуро крякнул:

— Нужны новые тросы. И добротная смола. В трюме должно быть. Пойдём, новичок, подсобишь тащить.

Спуск вниз был путешествием в другой мир. Зелёный Свет Тритона слабел, сменяясь мерцанием редких светящихся грибков на балках и тусклым сиянием подвешенных фонарей, заполненных живыми микроскопическими рачками. Воздух-вода стал гуще, пахнуло сыростью, старым деревом и чем-то… затхлым, как в забытой гробнице. Тени сгущались, превращаясь в непроглядную черноту по краям узких проходов. Уилл чувствовал на себе невидимые взгляды, вызывающие дрожь. Шаги их эхом отдавались в тишине, разбавляемые лишь глухим звуком обтекающих "Голландец" течений где-то снаружи, да скрипами корабля под водным давлением. Уилл вертел головой, никого не видел, но старался быть поближе к боцману. Чисто на всякий случай.

Легс привёл его в просторный отсек, заставленный бочками, ящиками и огромными бухтами канатов — в общем, всем тем, что, вероятно, нужно было на палубе.

— Вон там, у переборки, должны быть катушки с новым линем, — пробурчал Билл, кивая в сторону дальнего угла. — И бочонок со смолой. Чертовски тяжёлые, оба.

Они нашли нужное: огромную катушку толстого, пропитанного чем-то тёмным троса и здоровенную дубовую бочку, от которой шёл знакомый резкий запах. Легс попытался приподнять бочку, но лишь крякнул от усилия.

— Чёрт побери, засмолили на совесть… Тёрнер! — рявкнул боцман, обернувшись. Уилл уже приготовился подойти, но Легс смотрел не на него. Его голос, усиленный акустикой трюма, гулко прокатился под низкими сводами: — Тёрнер! Отвлекись от уборки карцера, помоги тащить! Шевелись!

Его крик был обращён вглубь темноты. И из этой чёрной щели между горами старого такелажа и гниющих бочек вдруг шевельнулась тень. Нет, не тень — человек. Он двигался странно: не плавно, а как будто его конечности с трудом отрывались от палубы, словно магнитом притягивались к кораблю. Его фигура была сгорбленной, одежда — лохмотьями неопределенного цвета, сливавшимися с полумраком. Лицо скрывали длинные и спутанные седоватые пряди волос, но даже в этом сумраке Уилл разглядел глубокие морщины, впалые щёки и пугающе цепкий взгляд. Это был один из темнушников — в этом не было никаких сомнений.

— Да, да, старина Джимми, не кипятись, — прозвучал хрипловатый, но ещё крепкий голос. — Несём, несём твои сокровища.

Легс удовлетворённо хмыкнул.

— Вот так-то лучше. А то новичок, — он кивнул на Уилла, — ещё не привык к тяжестям. Ты, Прихлоп, помоги мне с бочкой. А ты, новичок, — Легс посмотрел на Уилла, — тащи катушку. По силам?

Уилл кивнул автоматически, его мозг ещё обрабатывал услышанное. Прихлоп. Это прозвище… оно било в виски, как молот кузнеца. Где он мог его слышать?

Джек!

Воспоминание пронеслось, как молния. Ответ Джека, тогда, на палубе "Перехватчика". Его ухмылка и слова, больно ударившие по осознанию тогда ещё ничего не знающего Уилла:

— Мало кто знал его, как Уильяма Тёрнера. Остальные звали его Прихлоп. Прихлоп Билл. Добряк... хоть и пират. Вы на одно лицо.

Уилл стоял, вцепившись в ручку тяжёлой катушки с тросом, но не чувствуя её веса. Он смотрел на спину темнушника по имени Прихлоп, который, помогая Легсу нести бочку со смолой, что-то говорил боцману своим хрипловатым голосом.

— … а у нас вон, под килем, трещина полезла, — доносилось до Уилла. — Старина Грохот с ребятами латает. Говорит, каракатица здоровая врезалась, дура…

— На палубе тоже не сахар, — отвечал Легс, кряхтя под тяжестью. — Маккус опять на взводе. Капитан вчера что-то мрачное играл, часа два… Видать, шторм наверху нешуточный.

Диалог был самым обыденным, бытовым. Но для Уилла каждое слово, произнесённое тем хрипловатым голосом, было громом. Отец. Он здесь. Он… темнушник. Часть корабля. Вечный матрос на «Летучем Голландце».

Гнев и обида на Джека, предавшего его, смешались с дикой, невероятной надеждой и новой волной страха. Сказать? Крикнуть? Броситься к нему? Но что это изменит? И как отреагирует отец, не видевший сына с младенческих лет? И как отреагирует команда? Боцман?

— Эй, новичок! — резкий оклик Легса вырвал его из оцепенения. — Ты что, полип — застыл там? Тащи катушку, а то старпом нагонит — нам всем влетит!

Прихлоп обернулся, в свете приглушенного фонаря показалось его лицо — измождённое, но с живыми, хитроватыми глазами. Он хрипло посмеялся, глядя на замершего Уилла:

— Ох-ох, пацан, впервые в трюме? Ничо, не робей. Все мы через это проходили. Темнота, тени… голова кругом. Потом привыкнешь. Шевелись, а то Маккус и правда придёт — тогда прилетит так, что и мёртвые вздрогнут! — он засмеялся громче, явно оценив свою же шутку про мертвецов, которым и сам являлся.

Этот смех, это «пацан»… Уилл моргнул, пытаясь совладать с дрожью в коленях. Он не узнал его. Совсем. Хотя... Почему он должен был узнать? Уилл был младенцем, когда отца убили. А Прихлоп… он видел перед собой просто нового, растерянного матроса с палубы. Еще одного побегушника в вечной команде.

— Да… да, слушаюсь, — сипло выдавил Уилл, с трудом отрывая катушку от пола. Она была неимоверно тяжёлой, но он заставил мышцы напрячься. Он двинулся за Легсом и Прихлопом, которые уже шли к трапу, продолжая обсуждать трещину под килем и нрав старпома.

Уилл шёл сзади, его взгляд так и прилип к спине отца. К тому, как ложились тени на его поношенный камзол, потёртый водой и временем, обросший водорослями, как двигались его плечи под тяжестью бочки. Уилл впитывал каждый жест, каждый поворот головы, каждый звук его голоса. Настороженность, шок, невероятная жалость и целый улей вопросов — всё это клокотало внутри.

Отец. Он здесь. Он не ушёл. Он… служит. Вечность на «Летучем Голландце» обрела новый, невероятно личный и болезненный смысл. И пока он тащил свою ношу вверх, из мрака трюма в вечный зелёный сумрак палубы, Уилл Тернер понимал лишь одно: ему нужно поговорить с отцом. Тайно. Без свидетелей. И как можно скорее. Но как подойти к темнушнику, который сливается с кораблём и не подозревает, что сын находится у него за спиной?

Каждый шаг по скрипучему трапу из трюма на палубу давался Уиллу Тёрнеру с неимоверным трудом. Не столько из-за тяжести катушки с тросом, сколько из-за веса открытия, придавившего его грудь.

Его отец. Уильям «Прихлоп» Тёрнер. Он шёл впереди, неся с Легсом ту самую бочку со смолой, и его хрипловатый голос, непринуждённый и грубоватый, разносил по узкому проходу истории и шутки, от которых даже суровый боцман иногда хмыкал.

— … так этот бедолага-кальмар, понимаешь, — вещал Прихлоп, — думал, что наш киль — это самка! Ну и пристроился, головоногий… А Грохот как раз с другой стороны латал! Кальмар его щупальцем — хвать! Да так, что старина аж взвизгнул, как девчонка! — Прихлоп закашлялся от смеха.

— И что, отбился? — спросил Легс, с трудом сдерживая улыбку.

— Как же! Дал ему доской по… ну, по самому нежному месту! — Прихлоп снова залился хриплым хохотом. — Ох, и носился же потом этот ухажёр, пятна пуская!..

Уилл шёл следом, впитывая каждое слово, каждый звук этого смеха. Он жадно разглядывал спину отца — широкие плечи под потёртым камзолом, уверенная походка человека, привыкшего к качке (даже если эта качка была подводной), седые пряди волос, плавно извивающиеся в водовоздухе. Тёрнер-старший не выглядел сломленным проклятием или унылым узником. Нет. Он говорил и двигался с развязной лёгкостью прожжённого моряка, того самого пирата, о котором с уважением вспоминал Джек Воробей. В его голосе не было и тени той скорби или безумия, которых Уилл подсознательно ожидал от вечного пленника Дэйви Джонса. Он был… живым. Очень живым, несмотря на вечность в трюме.

— Так, старина Джимми! — Прихлоп поставил свою сторону бочки на палубу у грот-мачты. Он выпрямился, с хрустом разминая спину, и Уилл впервые увидел его лицо полностью. Измождённое, обветренное, с глубокими морщинами, но с острым, насмешливым взглядом и кривой ухмылкой. — Сдал груз. Жду расписки! — Он шутливо протянул пустую руку.

— Расписку получишь от старпома, если он увидит, что ты тут без дела болтаешься, — огрызнулся Легс, но без злобы. — Ладно, спасибо, Прихлоп. Выручил.

Боцман обернулся к Уиллу, который только что поставил свою катушку.

— А ты, новичок… Тёрнер... давай ставь катушку рядом, а то видок, будто грохнешься сейчас.

Прихлоп повернул голову, его взгляд скользнул по Уиллу с лёгким любопытством.

— Тёрнер? — переспросил он, прищурившись. — Однофамилец, что ли?

Уилл почувствовал, как кровь ударила в виски. Он открыл рот, но не смог выдавить ни звука.

— Да, новичок, — подтвердил Легс, не подозревая ни о чём. — Уилл Тёрнер. Первая душа из долга Джека Воробья.

— Уилл?! — Прихлоп громко хмыкнул, его хриплый смех прокатился по палубе. Несколько матросов обернулись. — Ох ты ж! И тёзка! Вот это совпали мысли наших папаш и мамаш! — Он добродушно, но сильно хлопнул Уилла по плечу. Удар был крепким, пиратским. — Ну что ж, Уилл Тёрнер, держись тут! С Джимми не заскучаешь, а со старпомом — точно не расслабишься!

Он снова засмеялся, словно нашёл в этом совпадении что-то невероятно забавное. Его взгляд скользнул по Уиллу без тени узнавания, лишь с мимолётным пиратским одобрением к «молодому однофамильцу-тёзке».

— Ладно, старики, — он махнул рукой в сторону трюма, — мне пора. Карцер сам себя не домоет, а там после последнего «гостя»… ох, и бардак же!

И он развернулся, его фигура быстро растворилась в тёмном проёме трапа, ведущего вниз, обратно в царство теней, смолы и вечной починки. Уилл стоял, словно вкопанный, его плечо всё ещё горело от отцовского шлепка, а в ушах звенело: «Однофамилец… тёзка… пацаны…». Боль от этого неведения, смешанная с диким желанием крикнуть: «Папа! Это я!», была острее любого ножа.

— Ну, Уилл Тёрнер, — Легс прервал его мучительные мысли. — Бери инструменты, будем новые блоки ставить. Работа не ждёт.

Боцман отвернулся, деловито осматривая блоки у мачты. Уилл машинально взял протянутые инструменты, его пальцы сжимали холодный металл, но разум был далеко. Он смотрел на тёмный квадрат трапа, где исчез отец. Как подойти? Как сказать? Что, если это опасно? Для него? Для самого Уилла? Мысли метались, не находя выхода.

* * *

— Эй, Уилл!

Знакомый весёлый голос заставил Уилла вздрогнуть и оторваться от работы. Тоби подошёл, держа в руках моток тонкой верёвки. Его веснушчатое лицо было озабоченным, а глаза так и пожирали Тёрнера.

— Ты чего такой… ну, знаешь? Как вымотанный анемон после шторма? Джимми тебя в трюм гонял?

Уилл резко обернулся, стараясь скрыть дрожь в руках.

— Да… был там, — выдавил он, голос звучал совершенно по-чужому.

— Ага, понял, — Тоби кивнул с сочувствием, которого Уилл не ожидал. — Мрачное местечко, да? Особенно в первый раз. Тени, сырость, эти темнушники… бр-р-р! Меня в первый раз аж трясло.

Он ободряюще хлопнул Уилла по спине, куда легче, чем Прихлоп.

— Но честное пиратское — не так там страшно, как кажется! Темнушники народ, в основном, тихий, занятой. А Прихлоп, тамошний типа смотритель карцера, тот вообще весельчак, хоть и ворчун порой. Работают себе, не трогают никого. Привыкнешь!

Уилл смотрел на Тоби, на его искреннее простое лицо. Парень пытался утешить его, думая, что причина подавленности — жуть трюма. Он понятия не имел, какая буря бушевала внутри Уилла. И сказать правду… Нет. Слишком опасно. Слишком неизвестно, чем это обернётся. Он не мог рисковать. Не сейчас.

— Да… наверное, привыкну, — тихо сказал Уилл, заставляя себя кивнуть. Он даже попытался изобразить подобие улыбки. — Просто… первый раз. Непривычно.

— Вот-вот! — Тоби оживился. — Скоро и не заметишь, как туда-сюда сновать будешь! А теперь давай, помоги мне этот линь размотать, а то боцман опять заворчит…

Уилл взял протянутый конец верёвки. Механические движения. Руки работали, разматывая моток, а глаза снова и снова возвращались к зияющему чёрному квадрату трапа. Туда, где в глубине «Летучего Голландца», среди теней и смолы, драил карцер его отец, Уильям «Прихлоп» Тернер. Однофамилец. Тёзка. Человек, который смеялся над совпадением их данных, не подозревая, что это не совпадение.

И Уилл понял, что его вечность на этом корабле только что обрела единственную, невероятно важную, цель: найти способ поговорить с отцом. Тайно. Безопасно. И вернуть ему сына, которого он потерял так много лет назад. Пусть даже для этого придётся самому спуститься в самые тёмные углы этого заколдованного судна.