Истина важнее правил (гет)

Словно на автомате, подчиняясь внезапному порыву и слабому теплу чая внутри, Аврора стала осматриваться вокруг. Комната оказалась чуть теплее, чем та в которой она была. Благодаря печурке в углу и заиндевевшему окошку у входа, дышалось чуть легче, чем в её каморке. Пламя за решеткой жадно лизало поленья, отбрасывая дрожащие тени на деревянные стены, покрытые вековым слоем пыли и местами — тонкой коркой инея. Воздух все еще вымораживал легкие, но у печи можно было дышать.

Стол и стул стояли недалеко от входа — простые, грубоватые, придвинутые к стене у печи. На столе лежали раскрытый дневник наблюдений (её взгляд дрогнул и тут же соскользнул в сторону, будто от вспышки света), перо с чернильницей, термос, от которого тянулся знакомый аромат чая, и масляная лампа — единственный, кроме печи, источник света.

Дневник. Ещё вчера, сквозь туман пробуждения, она успела разглядеть зловещую строку: "Образец №7. Состояние: критическое". Эти слова въелись в сознание глубже, чем могла бы войти сталь. А теперь он лежал здесь — бесстрастный, раскрытый нараспашку, словно отчёт о вскрытии после ее смерти.

Она знала такие дневники. Вела их сама в Сумеру, аккуратно записывая параметры экспериментов, ход реакций, температуру плавления. Но быть объектом этих записей... Ее пальцы непроизвольно сжались в кулаки. Что он там написал сегодня? "Образец проявляет признаки двигательной активности"? "Отмечена реакция на стимулы"? Каждая возможная строчка звучала в голове унизительным приговором, сводящим ее многолетние труды в академии, ее личность, ее имя - к безликому номеру и набору аномальных параметров. Гнев кипел в груди, но его перебивало чувство стыда — будто её личность растворилась, оставив лишь номер в дневнике.

Она заставила себя бросить еще один, быстрый взгляд — не на текст, а на почерк. Четкий, без единой помарки, идеально ровные строки. Работа перфекциониста. Какая ирония: ее собственный перфекционизм, ее стремление к контролю и порядку, теперь обернулось против нее, зафиксированное в этом сухом отчете о ее беспомощности. Шрам на груди едва заметно дрогнул от волны страха: а что, если в этих записях он уже заметил связь ее элементальной энергии с тем древним ужасом, что шептал ей в кошмарах? Она резко отвернулась, словно само присутствие дневника высасывало из комнаты остатки тепла.

На стене напротив расположились несколько пустых полок. Они были покрыты густым слоем пыли, словно их не касались годами. Лишь на одной, повыше, лежали два массивных тома в потрескавшихся кожаных переплетах. Они выглядели чужими, неуместными реликвиями в этом запустении.

Единственное окно расположилось над печкой, слева от двери. Небольшое и высокое, оно было почти целиком затянуто морозными узорами. Через причудливые ледяные решетки пробивался лишь тусклый, серый отсвет зимнего дня, не освещая, а лишь подчеркивая мрак комнаты. С другой стороны от двери, почти такого же размера, висело зеркало. Его старое, потускневшее покрытие едва отражало свет, а простая деревянная рама потемнела от времени. Раньше, в омуте отчаяния, Аврора его просто не замечала. Теперь оно притягивало взгляд, как слепое окно в никуда.

Массивная наружная дверь казалась непреодолимой преградой. Аврора знала: она заперта на тяжелый замок, а ключ всегда при том, кто ее сюда принес. "Нужно будет узнать хотя бы как зовут спасителя... если он вообще спаситель" — мысль об этом вызвала знакомое сжимание под ложечкой - ощущение клетки.

Аврора осторожно ступила на скрипящие половицы. Пыль висела в воздухе плотной пеленой, вспыхивая в редких лучах света, как микроскопические алмазы. Она привыкла к стерильной чистоте лабораторий Сумеру, и этот вековой хаос вызывал у нее почти физический дискомфорт. В углу, рядом с пустой полкой, валялся осколок какого-то прибора, покрытый толстым слоем пыли и тонкой паутиной инея.

"Заброшенная алхимическая лаборатория... — мелькнула мысль, — но чья? И почему именно сюда меня принесли?"

Но на эти вопросы она не найдет ответов. Пока.

Подойдя к зеркалу, Аврора увидела отражение, заставившее ее внутренне сжаться. Светлые, жемчужные волосы были растрепаны, спадая беспорядочными прядями на плечи и спину. Она привыкла к строгому академическому пучку — щиту от мира. Вид распущенных волос казался ей признаком слабости, уязвимости. Но больше всего ее поразил неестественный блеск - будто в пряди были вплетены тончайшие серебряные нити инея. Они мерцали в скупом свете, придавая волосам вид паучьего шелка. 

Она замерла, впиваясь взглядом в незнакомое отражение. Эти серебристые нити... Они были не просто инеем. Они ощущались как часть ее, холодная и чуждая, как элеазар, медленно пожиравший ее изнутри до комы. Вспышка страха сжала горло. Это было доказательство трансформации, того, что голос в ее голове и шрам на груди меняли ее не только внутри. "Остановить. Нужно остановить это", — пронеслось в голове с силой мантры. Контроль. Только контроль мог сдержать хаос, который, казалось, пульсировал под кожей вместе со шрамом.

"Дефект образца №7", — едко подумала она, ощущая знакомый укол стыда. Пальцы автоматически потянулись, чтобы собрать волосы в привычный, тугой, сдерживающий все эмоции пучок. Контроль. Порядок.

Прежде чем заплести волосы, ее взгляд упал ниже, на область груди, скрытую под тканями потрепанной формы академии. Она знала, что там - шрам-звезда. "Геометрическая безупречность. Напоминает печати Рейндоттир, но с искажениями, как в тех текстах о неудачных гибридах..." - мысль оборвалась, не в силах принять вывод. Невидимая глазу, но всегда ощутимая пульсация была ее постоянным спутником. Она осторожно, почти ритуально, приложила кончики пальцев к тому месту, где скрывался центр звезды. Холодно. Ровно. Спокойно. Никакой опасной золотой или алой пульсации. Хорошо. Контроль пока сохранялся. Это было единственное, что у нее оставалось.

Пальцы привычно скользили по прядям, заплетая пучок, а в голову настойчиво лезли обрывки. Не Сумеру академии — Сумеру дома. Утро. 

Солнечный луч, пробившись сквозь резную щель ставни, припекал щеку и рисовал на полу дрожащие золотые блики, в которых кружилась пыль. Воздух был густой, практически съедобный от запаха - трещали на сковороде мамины лепешки, пропитанные карри, согревающим ароматом тмина и чем-то острым, едва уловимым. 

"Карри", — мысленно дополнила она, и образ матери, склонившейся над плитой в их кухне, всплыл с такой яркостью, что сердце сжалось. Мама... архивариус с мягкими руками и усталыми глазами, всегда находившая нужный свиток.

Теплый, влажный парок от только что снятой с огня стопки лепешек щекотал ноздри и оседал легкой росой на ресницах, если наклониться. Со стола доносилось ровное, басовитое бубнение отца: он, отхлебывая горячий чай, читал что-то древнее и мудрое, медленно перелистывая пожелтевшие страницы. 

Маленькая сестрёнка сидела рядом, беспокойно ёрзала и барабанила ножками по перекладине стула. Ныла тоненько: "Па-а-а, а моя сказка?!" — выпрашивая свою долю. Сестренка... которая теперь, наверное, боялась ее — "монстра".

Постепенно наплывала приятная тяжесть от сытости и теплого чая, плечи сами расправлялись, отпуская привычное напряжение. Где-то за спиной шипело масло на кухне, стучала ложка о миску. Тишина была не пустой, а густой, наполненной дыханием дома. Прохладный край подушки под щекой, шершавая скатерть под локтем, теплая гладкая керамика чашки в ладонях. Дом.

Здесь же пальцы цепенели от холода. Шрам на груди, обычно безмятежный, едва заметно дрогнул — под кожей пробежала мурашками странная пульсация, словно проснулось что-то древнее и забытое. Не боль, а скорее отзвук. Как будто само воспоминание о тепле дома раздражало ту силу, что жила в нем. Аврора инстинктивно прижала ладонь к груди поверх одежды. "Тише...", — мысленно прошептала она непонятно кому — себе, шраму или тому голосу из кошмаров. Страх, знакомый и липкий, сковал ее на мгновение. Что, если воспоминания о прошлом, о семье, лишь ускоряют ее превращение в сосуд для чего-то чужого?

Закончив с пучком, Аврора еще раз окинула взглядом комнату. Пыль, которая как казалось была здесь вечность, противоречила ее стремлению к безупречности. Беспорядок был синонимом неэффективности, ошибки.

Ее взгляд скользнул по пустым полкам, по пыли в углах, оценивая масштаб "неэффективности". В Академии она могла бы составить пошаговый план уборки, рассчитать необходимое время, подобрать реактивы для очистки поверхностей от вековых наслоений. Старые навыки, отточенные до автоматизма, требовали действия. Но здесь... здесь она была не студенткой Хараватат, не исследователем древних текстов. Здесь она была Образцом №7. А образцы не наводят порядок в клетках.

Она вернулась в свою маленькую комнату, унося с собой кружку, плед и лампу, чтобы не было так страшно в темноте. Дверь закрылась с тихим щелчком. Аврора села на кровать, кутаясь в шерсть. В груди, рядом с холодом шрама, теплилось что-то новое, хрупкое и непонятное. Не надежда — это слишком громкое слово. Скорее... осторожное любопытство. К неизвестному ученому. К его мотивам. К тому, почему запах местных трав успокаивал ее в этой ледяной тюрьме. Почему он оставил чай и плед под маской научной необходимости.

Она прижала ладони к кружке, ловя остатки тепла. За окном выла метель. В лаборатории трещали дрова в печи. А в тишине ее комнаты Аврора впервые за долгое время почувствовала не только ледяную хватку страха, но и тихий, настороженный интерес к тому, что будет дальше. Ее пальцы непроизвольно сжали край пледа — того самого, что он оставил. "Научная необходимость", — представились его возможные, неозвученные оправдания. Но запах чая... этот странный, успокаивающий настой из трав... Почему он выбрал именно его? Или это тоже часть протокола наблюдения? Вопросы о мотивах незнакомого алхимика роились в голове, смешиваясь с осторожным любопытством. Что он ищет в ней, Образце №7? Источник силы ее метки? Ответы о Рейндоттир? Или... что-то еще?