Кровавый рассвет и Прах Героя (джен)

Великий Зал Хогвартса был не руинами. Он был зияющей раной на теле мира, открытой могилой для надежды. Огромное, величественное пространство, когда-то сиявшее волшебством, теплом и жизнью учеников, теперь представляло собой жуткий, сюрреалистический пейзаж разрушения и страдания. Гигантские трещины, как шрамы, зияли в стенах и полу, обломки мрамора, дерева и камня валялись повсюду, перемешанные с осколками витражей, сверкавшими в тусклом свете, как слезы. Воздух был густым, удушающим от едкого дыма тлеющих балок, сладковато-тяжёлого, тошнотворного запаха свежей и запёкшейся крови, мочи, страха и… тишины. Не полной, а прерывистой — стонами раненых, сдавленными рыданиями, хриплыми призывами к воде, к помощи, к маме, к тому, кто уже не откликнется. Этот фон человеческого страдания делал тишину ещё ужаснее, ещё более гнетущей. Рон и Гермиона, державшиеся друг за друга как последнюю опору в рушащемся мире, были покрыты слоем пыли, сажи и темных пятен запёкшейся крови. Гермиона, её руки дрожали, но движения были точными, перевязывала глубокую, зияющую рану на руке профессора Макгонагалл, чьё обычно строгое лицо было серым от боли, бессилия и немого ужаса. Рон тупо смотрел на окровавленную тряпку в своих руках, которой он безуспешно пытался остановить пульсирующее кровотечение у Перси, без сознания лежавшего рядом, его дыхание было хриплым и прерывистым. Хрупкая надежда — надежда на Гарри, на чудо, на то, что он вот-вот появится и все изменит — ещё теплилась где-то глубоко внутри, как последняя искра в груде пепла, едва тлея.

И тут ГОЛОС. Он ворвался в эту могильную тишину не как звук, а как физический удар по телу, по разуму, по душе. Леденящий, пронизывающий до самых костей, лишённый всякой человечности, усиленный *Сонорусом* до грохота апокалипсиса, он потряс самые камни замка, заставив вибрировать обломки, заставив многих вскрикнуть от неожиданности и ужаса: "ГАРРИ ПОТТЕР МЕРТВ! Он бежал от меня, как презренный трус, и пал в грязи Запретного Леса, как жалкая собака! Принесите его тело СЮДА! Пусть эти жалкие черви УВИДЯТ своими глазами конец своей ложной надежды! СДАВАЙТЕСЬ! И, быть может, моё МИЛОСЕРДИЕ коснётся некоторых из вас, недостойных продолжать существовать!"

Удар был не метафорическим. Рон охнул, как будто ему в солнечное сплетение всадили раскалённый лом, и согнулся пополам, его лицо исказилось гримасой невыносимой физической боли, руки выпустили тряпку. Гермиона вскрикнула — коротко, отрывисто, как подстреленная птица — и схватилась за горло, её глаза расширились до предела, наполнившись немым, неверящим ужасом, который быстро сменился полной, ледяной пустотой. Весь мир сузился до этих слов. *Мёртв. Гарри мертв.* По её лицу потекли слезы, но она даже не заметила их, её руки замерли на перевязке. Невилл Лонгботтом, только что пытавшийся с товарищем сдвинуть упавшую балку, придавившую ноги маленькой первокурснице, замер как вкопанный. Его широкое, усталое, исцарапанное лицо потеряло последние краски, став землисто-серым, как пепел. Он медленно, очень медленно выпрямился. В его руке Бузинная палочка вздрогнула, и он сжал её так, что древко впилось в ладонь до крови, но он не чувствовал этой боли. *Гарри… мертв.* Слова друга, сказанные в пыльном коридоре, ударили его с новой, сокрушительной силой: *"Только моя смерть от его руки разрушит его защиту."* Он сделал это. Добровольно. Пожертвовал собой. Ради них. Ради *него*, Невилла, который сломал ему руку. Теперь… теперь его очередь. Гнев — не горячий, а ледяной, всесокрушающий, как движущийся ледник, сметающий все на пути, — поднялся из самых глубин его существа, сметая боль, усталость, страх, вину за сломанную руку друга, оставляя только ясность мести. Он почувствовал, как палочка в его руке ответила — мощная, пульсирующая волна темной, холодной энергии, словно древняя, дремавшая сила пробудилась и слилась с его яростью, признала его Истинным Господином.

Когда в Зал вошёл Волан-де-Морт, окружённый кольцом Пожирателей (их лица выражали не торжество, а животный страх перед своим господином и происходящим кошмаром), воздух сгустился до состояния свинца, стало тяжело дышать. Беллатриса Лестрейндж шла рядом, скалясь в истерическом восторге, её глаза безумно блестели, она что-то шептала Волан-де-Морту, лижу его руку, как преданная сука. Впереди них, как самый жуткий, невообразимый трофей, Гойл нёс на руках безжизненное тело Гарри. Его обмякшая форма, бледное, почти восковое лицо с закрытыми глазами, растрёпанные черные волосы, безвольно свисающая сломанная рука… Зал ахнул. Рон зарычал, звериным, нечеловеческим звуком, рванувшись вперёд, но Гермиона, словно в трансе, удержала его мёртвой хваткой, её пальцы впились ему в руку, сама она дрожала как в лихорадке, её взгляд прикован к безжизненному лицу Гарри, полному странного покоя. Невилл не двинулся. Он стоял, как каменный идол возмездия, высеченный из гнева и горя, его взгляд был прикован к лицу друга. *Прости, Гарри. Прости, что не удержал. Прости, что сломал руку. Прости, что жив.* Гнев внутри него кристаллизовался в абсолютную, неумолимую, холодную как космос решимость. Бузинная палочка в его руке замерцала тусклым, зловещим серебристо-черным светом.

"Видите?" — Волан-де-Морт прошествовал вперёд, его красные, бесчеловечные глаза скользили по подавленным, опустошённым, искажённым горем лицам защитников, наслаждаясь каждым нюансом их страдания, как гурман изысканным, горьким вином. — "Ваша икона пала. Ваша надежда рассыпалась в прах. Я — ВЕЧНОСТЬ! Я — ПОБЕДА! Я — НЕИЗБЕЖНОСТЬ! Падите НА КОЛЕНИ! Присягните мне! И, быть может, я пощажу ваши жалкие, ничтожные жизни, позволю вам влачить жалкое существование в моем новом мире!"

Невилл шагнул вперёд. Его шаг был твёрдым, тяжёлым, как удар молота по наковальне судьбы. Казалось, сама земля содрогнулась под его ногой. Гул в Зале стих, сменившись гробовой, давящей тишиной, в которой слышалось только тяжёлое дыхание. Все взгляды, полные отчаяния, ужаса, безнадёжности и крошечной, последней искры чего-то, что могло быть надеждой, устремились на него. Его голос, когда он заговорил, был низким, хриплым от дыма, крови и сдерживаемых рыданий, но он разнёсся по Залу с невероятной, металлической силой, разрезая гнетущую тишину как клинок, заставляя вздрогнуть даже Пожирателей:

"Я скажу кое-что всем." Он поднял Бузинную палочку, её тусклое сияние вспыхнуло ярче, холодный свет озарил его исцарапанное, окровавленное лицо. Он смотрел прямо в красные, бесчеловечные глаза Волан-де-Морта, не мигая, бросая вызов самому воплощению Тьмы. "Неважно, жив Гарри или нет." Он резко, как плетью, указал палочкой на тело друга, лежащее у ног оглушённого Гойла. "Он умер НЕ как трус! Он умер ДОБРОВОЛЬНО! Чтобы дать НАМ шанс! Шанс УНИЧТОЖИТЬ ТЕБЯ!" Он повернулся к толпе, к своим измученным, израненным товарищам, его голос загремел, наполняясь силой тысяч погибших, эхом их криков, их молитв, их последнего дыхания: "МЫ БУДЕМ СРАЖАТЬСЯ! За ГАРРИ! За Дамблдора! За Сириуса! За Люпина и Тонкс! За Фреда! За всех, кого вы УБИЛИ! За всех, кого пытали! За всех, кого сломали! За этот замок! За наше ПРАВО ЖИТЬ! ПОКА ХОТЬ ОДИН ИЗ НАС ДЫШИТ — ВЫ НЕ ПОБЕДИТЕ! НИКОГДА!"

Бешеный рёв Беллатрисы был воплем обезумевшей гиены. "*Круцио!*" — завизжала она, и зелёный луч, извивающийся как змея, ударил Невилла в грудь. Он рухнул на колени, его тело выгнулось в неестественной, мучительной дуге, мускулы вздулись под кожей, сухожилия выступили на шее, как канаты. Из его горла вырвался не крик, а хриплый, булькающий стон, полный нечеловеческой агонии. Но его пальцы не разжались. Бузинная палочка оставалась в его сведённой судорогой руке, её свет пылал теперь ярче, яростнее, окрашивая его лицо в мертвенно-серебристые тона. Волан-де-Морт медленно приближался, холодная, торжествующая усмешка играла на его бескровных губах. Он наслаждался зрелищем, как кот играет с мышью. Поднял свою палочку из тиса, её кончик засветился смертоносным, ядовито-зелёным светом. "Ты будешь следующим памятником глупости и непокорности, Лонгботтом. Прощай. *Авада…*"

Именно в этот миг случилось немыслимое. Из тени разрушенной колонны, где прятались перепуганные, бледные слизеринцы, выскочил Драко Малфой. Его лицо было белее мрамора, глаза — огромными, дикими, полными чистого, животного, парализующего ужаса. Он видел тело Поттера — того, кого он ненавидел, боялся, завидовал, но кто был неотъемлемой, вечной частью его мира, его детства, его вражды. Видел корчащегося в агонии Лонгботтома — неуклюжего "Сопляка", ставшего вдруг символом отчаянного сопротивления. Видел своих родителей: Нарцисса сжала руку Люциуса так, что её ногти впились ему в кожу до крови, её глаза были полны немого ужаса за сына; Люциус же смотрел на Волан-де-Морта с затаённой, звериной ненавистью, смешанной со страхом и… презрением. И Драко увидел Нагайну. Огромную, шипящую, скользящую у ног Тёмного Лорда. *Его сила. Его последняя защита. Ключ к его бессмертию.* Мысль пронеслась молнией, рождённая паникой, инстинктом выживания и внезапным, ослепляющим озарением: *Убей змею! Лиши его защиты! Спаси родителей! Спаси себя! Сделай что-нибудь!*

Без мысли, без плана, движимый чистейшим животным страхом смерти, страхом за родителей и отчаянной потребностью хоть что-то изменить, Драко вскинул руку. Он не знал, что хочет призвать. Он просто КРИКНУЛ, вкладывая в крик весь свой ужас, всю свою ненависть к этому кошмару, всю свою жажду жизни, все своё отчаяние: "*Акцио Шляпа!*"

Распределяющая Шляпа, валявшаяся неподалеку среди обломков статуи единорога, дернулась, как живая. Из ее прорези, с резким, звенящим звуком, похожим на последний, прощальный крик феникса, вырвался сверкающий клинок. Меч Годрика Гриффиндора, сияющий холодным, чистым лунным серебром, не поддающимся копоти и крови, пролетел по воздуху и с глухим, зловещим *лязгом* воткнулся острием в каменный пол прямо перед падающим на колени Драко Малфоя, дрожа как натянутая струна.

Тишина воцарилась на долю секунды — полная, оглушительная, невероятная, напряженная до предела. Даже Невилл, на миг освобождённый от пытки, перестал стонать, уставившись на меч. Беллатриса завизжала: "Драко! Идиот! Предатель! Убейте его!". Волан-де-Морт обернулся, его алые глаза сузились в щёлочки, полные внезапной, смертельной ярости и… первобытного, панического СТРАХА? Он понял намерение мгновенно.

Драко не думал. Его сознание было пустым, захлебнулось в панике. Остался только инстинкт, подстёгнутый истеричным криком Беллатрисы и взглядом Волан-де-Морта, обещавшим мучительную смерть ему и его родителям. Он схватил рукоять меча. Он был невероятно тяжёлым! Холодным и скользким! Он никогда не держал ничего тяжелее своей изящной палочки! Но адреналин дал нечеловеческую силу. Он вырвал клинок из камня, почувствовав его вес, его баланс, его… предназначение. И побежал. Не по-аристократически, а как загнанный зверь, спотыкаясь, падая на одно колено, поднимаясь, к огромной змее, к воплощению зла, к своему спасению или гибели. Нагайна, почуяв угрозу, подняла свою уродливую треугольную голову, раскрыла пасть, обнажив кинжаловидные клыки, и громко, угрожающе зашипела, её тело напряглось для смертельного броска.

"*Нет!*" — заорал Волан-де-Морт, и его палочка метнула в Драко смертоносную вспышку зелёного света. Но Драко уже был в движении, его страх придал ему невероятную, отчаянную скорость. Он не умел фехтовать. Он просто, изо всех своих сил, подняв тяжёлый, сияющий меч двумя руками высоко над головой, рубанул вниз. Со всего размаха. По толстой, чешуйчатой шее змеи, прямо под головой.

Раздался тупой, сочный, ужасающий *ЧВЯК*, звук рассекаемой плоти и кости. Ужасный, пронзительный, нечеловеческий вопль Нагайны разорвал воздух, заглушив все остальные звуки, вой сирены смерти. Голова змеи, отрубленная одним мощным, хоть и неискусным ударом, отлетела в сторону, пасть ещё судорожно открывалась и закрывалась, желтые глаза вращались в предсмертной агонии, полные непонимания. Горячая, черная, вонючая кровь хлынула фонтаном из обрубка шеи, забрызгав мраморный пол, одежду Драко с ног до головы, попав ему в лицо, в рот, ослепив его, залив все вокруг липкой, отвратительной жижей.

Он отпрянул, задохнувшись от удушья, отвращения, ужаса и неверия в содеянное, выпустив скользкий от крови меч, который со звоном упал на камни. Тело Нагайны билось в предсмертных судорогах, хвост хлестал по полу с чудовищной силой, обрызгивая черной кровью ближайших Пожирателей, заставляя их отпрянуть с криками отвращения и страха. Драко стоял, дрожа всем телом, вытирая окровавленное, липкое лицо рукавом, его глаза были дикими, безумными, полными шока, ужаса и немого вопроса: *Что я наделал?! Что теперь?*

Великий Зал взорвался хаосом, криками, движением. Но в центре этого хаоса, как скала среди бушующего шторма, поднялся Невилл Лонгботтом. Он поднялся с колен, игнорируя боль, оставшуюся после Круциатуса, игнорируя сведённые судорогой мышцы. Физическая боль была ничто. Ничто по сравнению с яростью, которая бушевала в нем, как извергающийся вулкан, как шторм в океане его души. Он видел смерть Гарри — величайшую жертву друга, отдавшего жизнь за их шанс. Видел гибель змеи от руки Малфоя — уничтожение последней нити, связывающей Тьму с мнимым бессмертием. Видел Волан-де-Морта, замершего на мгновение в немом шоке и чистейшей, неконтролируемой ЯРОСТИ от предательства и потери своего последнего "якоря". И это освободило в Невилле что-то древнее, неукротимое, унаследованное от Фрэнка и Алисы Лонгботт — истинный, неистовый дух Гриффиндора, смешанный с яростью Годрика. Он поднял Бузинную палочку. Она ВСПЫХНУЛА в его руке не просто светом, а холодным, смертоносным пламенем серебристо-черного цвета, признавая его Истинным Властелином Смерти — того, кто одолел предыдущего хозяина в схватке не на жизнь, а на смерть. Его голос прогремел, как удар гигантского колокола судьбы, заглушая все звуки битвы, звуча как глас самой Смерти и Возмездия, голос погибших и обездоленных:

"ТЫ ОШИБАЛСЯ, ТОМ РИДДЛ!" — каждое слово было выковано из стали и ненависти, отчеканено в горниле потерь. — "ГАРРИ УМЕР ДОБРОВОЛЬНО, ЧТОБЫ УНИЧТОЖИТЬ ТВОЮ ПОСЛЕДНЮЮ ЗАЩИТУ! ЗМЕЯ УМЕРЛА ОТ РУКИ ТВОЕГО ЖЕ "СЫНА"! ТЫ — ОБЫЧНЫЙ СМЕРТНЫЙ! ТРУС! УБИЙЦА! ВОР ДУШ! И ТЕПЕРЬ…" Невилл вдохнул полной грудью, и в его глазах вспыхнули все огни погибшего Хогвартса, все слезы матерей, вся ярость угнетённых, вся любовь погибших друзей, вся жертва Гарри. "ЗА МОИХ РОДИТЕЛЕЙ, СЛОМЛЕННЫХ ТОБОЙ! ЗА ГАРРИ ПОТТЕРА! ЗА ВСЕХ, КОГО ТЫ ОТНЯЛ! *АВАДА КЕДАВРА!*"

Зелёный луч, вырвавшийся из Бузинной палочки, не был похож на обычное проклятие. Он был сгустком чистой, неумолимой Воли, Власти Смерти и Праведного Гнева. Он был воплощением жертвы Гарри и ярости Невилла. Он был финальным приговором. Он летел не быстро, а неотвратимо, как судьба. Как падающая гильотина. Как сама Смерть, протягивающая руку. Волан-де-Морт, все ещё потрясённый смертью Нагайны и предательством Малфоя, опоздал на долю секунды — вечность для заклятия убийства. Его палочка лишь начала подниматься для защиты, когда луч вонзился ему прямо в сердце.

Он замер. Его алые глаза расширились в немом, абсолютном, первобытном УЖАСЕ перед Небытием, которого он боялся больше всего на свете, которого избегал любой ценой. В них мелькнуло осознание — осознание простой, жалкой *смертности*. Потери всего. Конец. Не было взрыва, не было огня, не было театрального падения. Просто… погас свет в глазах. Исчезло напряжение в позе. Пустота. Хрупкое, искусственно продлённое существование оборвалось. Тело Тома Марволо Риддла рухнуло на пол Великого Зала с глухим, ничтожным *тук* и звоном отскочившей палочки из тиса. Как тряпичная кукла. Как пустой мешок из кожи и костей. Обычно. Навсегда. Беллатриса завыла, как раненый зверь.

Тишина. Глубокая, оглушительная, невероятная. Потом Зал взорвался. Крики. Рыдания. Вопли невероятного облегчения, переходящие в истерику. Смех сквозь слезы. Объятия. Падение на колени. Пожиратели Смерти, видя падение своего бога, в панике бросились к выходу, сдавались на милость победителей или продолжали отчаянно, безнадёжно сражаться, обреченные, как осознавшие свою гибель волки.

Невилл стоял, тяжело дыша, глядя на поверженное тело. Никакого ликования. Никакого торжества. Никакого облегчения. Только ледяная, всепоглощающая пустота и горечь, острее любого клинка, тяжелее свинцового плаща. *Гарри нет. Он лежит там, в лесу, один. Я не спас его. Я сломал ему руку. Я убил.* Он медленно опустил Бузинную палочку. Она была тёплой, почти живой в его руке, пульсирующей темной силой, но эта сила казалась пеплом на языке, камнем на душе, клеймом убийцы. Он повернулся.

Его взгляд сначала нашёл тело друга, которое кто-то осторожно опустил на пол у входа, укрыв чем-то темным. Лицо Гарри было спокойным, почти умиротворённым, странно молодым. На груди, поверх ткани, лежал одинокий зелёный листок с клёна. Знак леса. Знак конца. Затем взгляд Невилла переместился на Драко Малфоя. Тот сидел на корточках у обезглавленного тела Нагайны, весь забрызганный черной, липкой кровью, его светлые волосы были слипшимися и темными, лицо — маской ужаса, отвращения и полной потери. Он смотрел на свои дрожащие, окровавленные руки, как будто впервые их видел, потом поднял глаза и встретился взглядом с Невиллом. В его серых, всегда таких высокомерных глазах не было ни тени прежнего. Только шок. Глубокий, травмирующий ужас перед содеянным. И немой, животный вопрос: *Что я наделал? Что теперь будет со мной? С родителями? Я убил… я убил…*

Рядом с Драко рухнула на колени Нарцисса Малфой. Она не обращала внимания на грязь, кровь змеи и общий хаос, обхватывая сына, прижимая его окровавленную голову к своей груди, шепча что-то бессвязное, утешающее, сама дрожа как осиновый лист, её лицо было залито слезами, смешанными с грязью. Люциус стоял рядом, бледный как призрак, его палочка бессильно свисала из руки. Он смотрел на тело Тёмного Лорда, потом на своего сына, покрытого кровью и позором (или славой?) его бывшего хозяина, потом на Невилла с Бузинной палочкой — новым центром силы. Его лицо, всегда такое надменное, было маской полной растерянности, животного страха и... странного, зарождающегося, осторожного облегчения? Он сделал шаг назад, как будто боялся прикосновения к этому новому миру.

Гермиона подбежала к Невиллу, обняла его, прижалась лбом к его плечу. Она не плакала. Она была белая как мел, вся дрожала мелкой, непрекращающейся дрожью, её глаза были пустыми, остекленевшими, устремлёнными в никуда — в мир, где не было Гарри, где была только пустота и эхо его имени. Рон встал рядом с ними, его лицо было искажено гримасой боли, ярости, безутешного горя и немого вопроса "как жить дальше?". Он сжал свою палочку, готовый защищать их от любого, кто посмеет приблизиться, но его взгляд тоже был прикован к телу Гарри. По его щекам текли грязные слезы, которые он даже не пытался смахнуть. Где-то завывала миссис Уизли. Кто-то кричал "Победа!", но звук был пустым.

Рассветные лучи, багровые, кроваво-золотые, пробивались через огромные разбитые витражи, освещая разрушенный Зал. Они падали на тело Волан-де-Морта, поверженного и жалкого; на окровавленные камни; на лицо Гарри Поттера, озарённое странным спокойствием вечного сна; на Невилла Лонгботтома, скромного героя, ставшего Властелином Смерти, сжимающего страшный трофей-палочку; на Драко Малфоя, сидящего в луже черной крови последнего крестража; на его мать, прижимающую его к себе; на Рона и Гермиону, держащихся друг за друга среди руин их мира. Меч Гриффиндора лежал на полу, его серебро окрашено кровью Нагайны и отражало первые, холодные лучи солнца нового дня.

Мир был спасён. Тьма рассеяна. Но цена победы была высечена в безжизненных глазах Гарри Поттера и в опустошённых глазах тех, кто его любил. Рассвет нового дня наступил. Без Мальчика-Который-Выжил. Его жертва дала шанс. Невилл Лонгботтом использовал этот шанс, заплатив собственной невинностью и неся теперь неподъёмную тяжесть Бузинной палочки и вины. Драко Малфой, движимый страхом и инстинктом, навсегда перечеркнул свою старую жизнь одним ударом гриффиндорского меча, стоя в крови того, кого он когда-то боготворил. Будущее было неясным, пронизанным болью, горем, вопросами без ответов и тяжестью сделанного выбора. Но оно было. Возможно. Омытое кровью и слезами, озарённое первыми лучами солнца, которое Гарри Поттер больше никогда не увидит. Гарри Поттер остался в лесу. А Хогвартс, и весь волшебный мир, стояли среди руин, медленно, мучительно, учась дышать, жить, помнить и прощать в этом новом, горьком, кровавом рассвете. Без своего героя.