Там, где гаснут звёзды (гет)

Хогвартс утопал в мягком утреннем свете. Солнечные лучи пробивались сквозь высокие окна башен, вырисовывая на каменных стенах танцующие тени. Школа, казалось, дышала размеренно, словно затаив дыхание перед новым днём. Но в одной из спален, скрытой за плотными шторами, это спокойствие было разрушено.

Рон лежал поперёк кровати, как брошенная кукла: одна нога болталась над полом, другая покоилась на подушке. В объятиях он сжимал старую «Молниеноску», словно ту самую подушку безопасности между ним и взрослыми обязанностями. Гарри в соседней комнате, свернувшись клубком, спал так глубоко, что даже слабый утренний свет, пробившийся сквозь щель в шторах, не мог его потревожить.

Но утро решило иначе.

Дверь распахнулась с таким грохотом, что Рон вздрогнул, метла выскользнула у него из рук и с глухим стуком упала на пол. В другой комнате Гарри во сне резко дёрнулся и с глухим звуком стукнулся лбом о спинку кровати.

— ВСТАВАЙТЕ! — рявкнул голос Гермионы. Он звенел как звонок на тревогу, как удар по нервам, обнажённый и строгий. — Одиннадцать часов. Пять минут. Вы ПРОСПАЛИ тестирование.

Из двух комнат почти одновременно раздалось:

— АААА!

— Одиннадцать чего?.. — простонал Рон, зажмурившись.

— Одиннадцать ноль пять. Утро. Позднее утро. Ты, между прочим, сам подписался на восстановительную программу, Рональд. Или ты хочешь провести ближайший месяц в библиотеке с мадам Пинс?

— Я готов в добровольцы на что угодно, только не это, — пробормотал он, соскальзывая с кровати и путаясь в одеяле.

Гарри выскочил из комнаты с мятой рубашкой, наспех застёгнутой на неправильные пуговицы, волосы торчали во все стороны — впрочем, ничего нового. Он хватал носки, метлу, мантию, пытаясь одновременно вспомнить, какой сегодня день и что вообще происходит.

— Мы точно ничего не фатально важного не проспали? — с надеждой спросил он.

— Только тест, который определяет твоё магическое направление, профилирует потенциал, и проводится, между прочим, ОДИН раз. — Гермиона уже на ходу переобувалась в более формальные туфли и подпихивала им под нос подносы с тостами. — У вас семь минут.

Они бежали по коридорам, набивая рот хлебом, застёгивая мантии на ходу. Их шаги гулко отдавались в пустых переходах, а впереди находился зал.

Он казался непривычно другим. Всё вокруг дышало магией, но не привычно — детской, яркой, непредсказуемой. Здесь она была строгой, структурированной, зрелой. Стены украшали парящие баннеры с надписями: «Потенциал как путь», «Профиль будущего», «Ценности как выбор».

Ряды столов стояли в абсолютной симметрии. Каждый стол индивидуальный, окутанный мягким светом, с пергаментом и чернильным пером, которое, казалось, ждало своего владельца.

— Это… как допрос в Министерстве, — пробормотал Гарри, глядя на зал.

— Только без возможности адвоката, — мрачно добавил Рон.

— Это не допрос. Это диагностика. Она важнее, чем любой экзамен, — прошептала Гермиона. — Здесь не оценка знаний. Здесь — оценка вас.

— Что это значит?

— Что вопросы будут не о заклинаниях или трансфигурации. А о вас. О том, кем вы стали. И кем можете стать.

Она уже отходила к своему столу. Гарри заметил, как она глубоко вдохнула, прежде чем сесть. Даже Гермиона — нервничала.

Он опустился на своё место. И сразу почувствовал, как пространство вокруг изменилось. Полупрозрачный купол отгородил его от остальных. Наступила почти абсолютная тишина. Только собственное дыхание и мягкий свет свечей.

Перо поднялось.

На пергаменте появилась первая строка:

«Если ты станешь сильнее всех, что сделаешь первым?»

Гарри вздрогнул. Не «хочешь ли ты власти». А что сделаешь сразу, если уже получил её.

Он написал:

«Передам её. Мне хватило своей доли.»

«Что важнее — выслушать или быть услышанным?»

Он задумался.

«Если только одно — выслушать. Потому что из этого начинается доверие.»

«Ты идёшь по коридору. Одна дверь открыта, другая — закрыта. Открытая зовёт, закрытая — молчит. Куда ты войдёшь?»

Он усмехнулся.

«В закрытую.»

Он уже сбился со счёта.

То ли это был тридцатый вопрос, то ли восьмидесятый. А может, они просто начали сливаться в один бесконечный поток: "Выберите три качества, которые вы больше всего цените в себе", "Кого бы вы спасли первым — врага или друга?", "Что важнее: правда или мир?"

Гарри сидел, сгорбившись над сияющим столом, и чувствовал, как у него отваливаются мысли. Не голова, а мысли. Каждая новая строка на пергаменте вызывала лёгкое головокружение, как после трёх часов лекции по трансфигурации, когда профессор Макгонагалл решает, что тема "сочетание линейной и ментальной морфопластики" — это идеально для пятницы.

Перо всё ещё плавно водило по пергаменту, но рука у него уже ныла.

"Опишите момент, когда вы выбрали неправильное решение — и почему."

Он уставился на вопрос. Долго.

— Только один?.. — пробормотал он, не замечая, что сказал это вслух.

Гарри почесал висок, устало прикрыл глаза и выдохнул. В животе что-то булькнуло — не то от голода, не то от того, что он давно хотел не думать. Хотел бы сейчас оказаться в библиотеке… но не с мадам Пинс, а где-нибудь за последним рядом, между пыльными книгами, чтобы просто посидеть в тишине, не отвечая на вопросы, от которых, казалось, зависит не жизнь, но весь будущий смысл существования.

Он бросил взгляд в сторону — в куполе сидел Рон, который уже не писал, а рисовал. Гарри прищурился: это… была явно картошка. Или очень уставший гоблин.

Потом посмотрел на Гермиону. Та двигалась, как заведённый механизм. Серьёзно. Перо порхало, рука чётко записывала, глаза сосредоточенно бегали по пергаменту. Если бы где-то рядом взорвалась бомба, она бы, вероятно, только записала: "Причина: внешнее отвлечение. Эффект на когнитивную работу: незначительный".

Гарри словно разглядывал произведение, которое видел тысячу раз, но только сейчас понял, насколько оно сложное.

И в этот момент, Гермиона подняла глаза.

Она посмотрела прямо на него. Не случайно. Не от скуки. А осознанно. И Гарри вдруг понял, что он стал объектом оценки. Не раздражения. Не укоризны. А внимания. Настоящего. Тихого. Прямого. В этом взгляде не было ничего школьного. Ни привычной опеки, ни контроля, ни вечного «Гарри, ты опять не выучил». Это был взгляд человека, который видит, как кто-то на его глазах медленно собирается обратно из обломков, и не мешает. Не торопит. Просто смотрит. Помнит.

И, возможно, немного боится, но не за него. А за то, что будет, если он снова решит исчезнуть внутри себя, задохнуться от тьмы,, в которую он беспросветно может упасть в любую секунду. Гарри не сразу понял, что задержал дыхание. Что внутри у него что-то дрогнуло. Не громко, но точно. Как будто кто-то в нём самом, в самом тихом и уязвимом уголке, откликнулся на этот взгляд.

Гарри чуть заметно улыбнулся. Неуверенно, как будто не был до конца уверен, что на него действительно так смотрели. Не как на Героя, не как на друга, не как на ученика, а по-человечески просто. И всерьёз.

Он вернулся к своему листу. Вопрос снова сменился:

"Что вы сделаете, если спасение требует жертвы, но жертва — вы сами?"

Гарри скривился.

— Ну спасибо, — проворчал он, стирая старую строчку. — Осталось только спросить, верю ли я в перерождение через страдание…

Новая строка появилась внизу.

"Верите ли вы в перерождение через страдание?"

Он выронил перо и зашипел в стол:

— Вы шутите?

Перо дрогнуло. Словно поняло шутку. Или подслушало. Стол слегка моргнул светом.

— О, чудесно. У теста есть чувство юмора.

Он откинулся назад, устало оглянулся в куполе и на секунду почувствовал себя так, будто застрял в каком-то философском аквариуме, где его не учат, а выпытывают, как у самого себя.

"Если бы вам разрешили забыть одну вещь — что бы это было?"

Он долго не писал.

Слишком много воспоминаний боролись за место. Но ни одно — не подходило.

— Ничего, — тихо сказал он наконец. — Я не забуду. Мне всё нужно.

Ответ сам появился на пергаменте.

И вдруг настала пауза.

Перо замерло. Барьер исчез.

У Рона на лице отражалась смесь ужаса и изумления.

— Я… не знаю, что ответил на вопрос «если бы ты был метлой, кого бы хотел носить», — прошептал он. — Но надеюсь, не Малфоя.

Гермиона выпрямилась.

— Удивительно. Меня спрашивали, что бы я сделала, если бы узнала, что все мои достижения — лишь результат манипуляции. Это… было непросто.

— А ты?

— Написала: «Перепроверю источники. А потом придумаю свою истину.»

Когда их купола растворились, а пергаменты исчезли в воздухе, оставляя за собой только лёгкий запах чернил и полураспавшихся чар, никто не сказал ни слова.

Зал был всё ещё наполнен мягким свечением, но теперь он казался тише, будто магия, насытившись мыслями, теперь переваривала их где-то в глубинах Хогвартса.

Гарри выпрямился, потянул плечи.

Рядом Рон с шумом выдохнул:

— Всё. Я больше никогда в жизни не хочу отвечать на вопросы. Даже если это «чай или кофе».

Гермиона закатила глаза, но не спорила. На её лице читалась усталость, но и что-то ещё, словно за эти часы она не просто писала, а разговаривала с собой, и этот разговор оказался важнее, чем она ожидала.

Тонкие звуки замка, скрип половиц, вздохи каменных стен, далёкий колокольчик факультетских часов. Казались вдруг громче. Или просто сознание очистилось, и теперь всё воспринималось острее.

— Где обед? — тихо спросил Рон. — Я физически чувствую, как из меня утекает магия и углеводы одновременно.

— Обед — через лестницу и влево, — ответила Гермиона машинально, но шаг не ускорила.

Они шли по знакомому коридору, по которому ходили сотни раз — и, казалось бы, каждый угол был здесь изучен, каждый гобелен и выступ в стене узнавался с полувзгляда.

Но в этот раз они шли медленно.

Будто никто не хотел первым сказать: «Вот и всё. Тест пройден. Дальше — взрослость.»

И вот, на повороте — Гарри вдруг остановился.

— Минуточку… — пробормотал он, глядя влево. — Раньше здесь не было двери. Верно?

Перед ними была арка, ведущая в полутень. Она выглядела так, будто всегда была здесь. Камень ничем не отличался, пыль была на полу, как и везде. Но в памяти было пусто.

— Нет, стоп, — нахмурилась Гермиона, подходя ближе. — Я точно помню: это просто глухая стена. Здесь висела картина с драконом в чайной шляпе.

— Может, он переехал? — предположил Рон.

Комната, о которой не знала даже Гермиона. Оказались в крыле, где даже портреты казались забытыми. Гарри провёл рукой по стене и та отозвалась лёгким щелчком.

Появилась дверь. Без табличек. Без замков.

— Подожди, — Гермиона нахмурилась. — Этого прохода… нет. Его не существует. Это не Тайная комната. Не комната на требования. Это… что-то другое.

— А значит, заходим, — сказал Рон.

Дверь отворилась сама. Без усилия. И за ней — не пыльная кладовка, не запретная лаборатория.

Комната-театр.

Почти круглая. С куполом, усеянным магическими «звёздами», мерцающими прямо под потолком. Вдоль стен — ложи, сцена, занавес. Всё — из света и теней.

На сцене не находилось никого.

Пока Гарри не шагнул вперёд.

И вдруг сцена ожила.

На ней был он сам. Маленький. В первый год. С картонной мантией и лицом, полным страха. Напротив был Снейп. Тот самый взгляд. Гарри стоял и наблюдал, как его младшее «я» неуверенно спрашивает: «Почему вы меня так ненавидите?»

Сцена затихла. Исчезла.

— Это… — прошептал Гарри. — Это воспоминания, которых не было. Но которые могли бы быть.

— Комната показывает сцены, которые мы не прожили, — догадалась Гермиона. — Возможности. Разговоры, которых мы не решились начать.

У Рона на сцене появился он сам — обнимающий братьев. Всех. Даже тех, кто…

Он отвернулся.

— Хватит, — тихо сказал. — Я… не хочу пока знать, что бы я мог.

Но тут — шаги.

— Кто-то идёт! — прошипела Гермиона.

Они рванули к двери — но поздно.

На пороге стояла Макгонагалл.

Она прищурилась.

— Ну, конечно. Только вы могли наткнуться на Комнату Возможностей.

Женщина улыбнулась, приглаживая свои волосы рукой.

— Я… однажды нашла её в шестидесятые. Однажды. И до сих пор не знаю, почему она появилась. Но если уж открылась — значит, что-то внутри вас хочет ответа.

— Простите, — начал Гарри.

— Не стоит. Это не нарушение. Это — редкость.

Она развернулась, но перед уходом сказала:

— Только не забудьте: то, что вы увидели — не реальность. И не мечта. А напоминание.

О чём-то, что можно всё ещё выбрать. Или отпустить.

Макгонагалл уже почти скрылась за дверью, как вдруг остановилась. Обернулась. Глаза её прищурились с лёгким блеском — опасной смесью строгости и… почти материнской усмешки.

— Ах да.

Короткая пауза. Её взгляд был точным, как наведённое заклинание в дуэли.

— Мистер Уизли.

Рон вздрогнул.

— Эээ… да, профессор?

Она не говорила сразу. Секунду просто смотрела. Будто взвешивала не поступок, не оценку, а человека.

Затем она протянула руку и достала из внутреннего кармана мантии конверт. Тонкий, слоново-белый, чуть шероховатый на краях, с аккуратной, тёмно-вишнёвой сургучной печатью. Почерк был не магический, не каллиграфический, но чёткий, живой, с характером:

"Рональду Билиусу Уизли. Лично."

Она отдала письмо с безупречной вежливостью, в которой, как всегда у Макгонагалл, скрывался подтекст.

— Это… для вас.

Неловкая пауза, затем, с чуть заметным прищуром, пробормотала.

— Ахринеть можно, не правда ли?

У Гарри отвисла челюсть. Он повернулся к Гермионе с выражением: «Ты ТАКОЕ слышала?!»

Гермиона выглядела так, будто у неё сломалась логика. Она чуть отшатнулась, щурясь на Макгонагалл, как будто пыталась определить — это точно она? Или какой-нибудь первокурсник опробовал оборотное зелье, решаясь поглубиться над героями войны?

— Простите… вы… что сейчас сказали? — осторожно переспросила она.

— О, не притворяйтесь, мисс Грейнджер, — отмахнулась Макгонагалл, как будто у неё за спиной не сорок лет преподавания, а коллекция клубничных леденцов.

— Я умею удивляться. Особенно, когда древний, зачарованный пергамент, покрытый пылью с эпохи основателей, начинает ворочаться в архиве и называет имя мистера Уизли.

Долгая пауза. Взгляд женщины направлен в упор на Рона.

— Ваше полное имя. С отчеством. И орфографией, между прочим.

Рон глянул на письмо в руках, будто оно сейчас скажет: «Пшш, сюрприз».

— Я... точно ничего не заказывал…

У Гарри и Гермионы глаза полезли на лоб.

— Простите, что? — выдавила Гермиона.

Макгонагалл сухо улыбнулась, с самым лёгким намёком на иронию.

— Слова профессора Дамблдора, не мои. Цитирую по памяти.

— Эмм… что?

— Удивлены? — уточнила Макгонагалл, криво улыбаясь. — Поверьте, вы не одиноки. Я и сама трижды перечитала, прежде чем поняла, что именно вы — адресат.

— И если бы кто-то сказал мне десять лет назад, что однажды я вручу подобное вам письмо, то я бы… ну, как минимум, выпила чаю с чем-то покрепче.

Рон попытался вставить хоть слово, но издал только:

— Я… Это…?

Макгонагалл внимательно посмотрела ему в глаза. Улыбка исчезла, голос стал мягче, тише, почти доверительным.

Она задержала взгляд на Роне, проигнорировав его вопрос.

— Не обязательно читать при друзьях. Письма такого рода… приходят не в ответ, а в преддверии.

И вышла, не оглядываясь, мягко затворив за собой дверь.

Рон стоял с конвертом в руках. Краснеющий. Словно держал драконий зуб, который вот-вот начнёт петь.

— Ты… знаешь, что это? — осторожно спросил Гарри.

— Нет, — хрипло ответил Рон. — Но если это шутка Фреда, которую он подстроил заранее, я поклянусь — он и после смерти умеет устраивать шоу.

— Хочешь… открыть?

Рон посмотрел на них. Потом — на письмо. Потом — снова на них.

И спрятал конверт в карман мантии.

— Не сейчас.

Он сказал это тихо. Но не испуганно.

Удивлённо. Осторожно. С любопытством.

Будто кто-то коснулся старой струны в его душе и она всё ещё звучала.

— Ладно, — кивнул Гарри. — Когда захочешь.

Они вышли из комнаты. А за их спиной дверь исчезла.

Но письмо осталось с Роном. И что бы в нём ни было, кто-то знал, что когда тот прочтёт, всё изменится.