Луна и цветы (гет)

Эрик очнулся от тяжелой дремоты, что накрыла его сразу, как за Линн закрылась со стуком дверь. Покрытый липкой неприятной испариной он поднялся с постели, щурясь от яркого солнца, залившего своими утренними лучами всю комнату через маленькое окошко. Равномерно пошатываясь, наступая на хрустящие стебли, Эрик подошел к столу, со вчерашнего дня заваленному цветами. Мысли никак не хотели собираться в кучу. В голове лишь туман и разноцветная круговерть образов не спящего воображения: серебристые наряды, расшитые драгоценными камнями; хрустальные слезы тысяч красавиц, Лунный свет, жестокая богиня и во главе всего ОНА. Линн представала перед ним такой, какой он увидел ее вчера у реки. Необычайно, непозволительно красивой. От одних лишь воспоминаний дыхание сбивалось, а сердце то билось часто-часто, то на несколько мгновений вдруг замирало. Тяжелый запах хижины, состоящий, кажется, только из одних кошмарных желтых цветов, кружил голову. Эрик тонул в этом аромате, тонул в прекрасном образе, посеребренном пугающей Луной.

Одним резким движением он смахнул все, что было на столе. Сухие лепестки кружились у его ног в плавном танце перед окончательным падением в пыль и осколки, разбившейся ступки, оставшейся от Андреса. Эрик уже знал, что будет делать с красками, застилающими его разум, но не знал поможет ли это избавиться от навязчивых видений.

Несколько тяжелых нетвердых шагов под шелест высохших листьев, скрип несказанных петель старинного сундука — и вот у него в руках призрачное спасение. Пожелтевшие листы драгоценной бумаги, практически опустошенная чернильница и растрепанное перо.

Он будет писать то, что гложет его разум, что мешает мыслить ясно и заставляет задыхаться.

С тех пор как Андрес учил его писать, прошло немало лет, но рука неожиданно твердая обмакнула перо в чернила и заскользила по бумаге, выводя кривые, но все равно читаемы буквы.

«Однажды много-много лет назад в одной очень красивой стране…»

* * *

Линн свернула с лесной тропинки и вышла к непривычно тихой деревне. После целой ночи празднования Полнолуния местные жители явно не высунут носа из домов раньше полудня. Среди маленьких выкрашенных белилами домов с крышей из прутьев и соломы все еще были видны следы вчерашнего праздника: сгоревшие факелы, окружающие небольшой деревянный постамент, на котором она вчера до встречи с Эриком исполняла танец для богини Мелан; разбросанные пустые бутылки из-под вина и истлевшие пучки ритуальных трав. Приведением деревенской площади в порядок займутся сегодня днем, но пока эта картина отгремевшего празднования вызывала у Линн странное неприятное чувство опустошения, будто она чужая здесь, как отгородившийся от мира в своей хижине Эрик.

Неспешным шагом по похрустывающей под ногами гальке Линн подошла к самому большому дому в деревне — здесь жила ее семья: мать, бабушка и отец — местный староста. Дверь тихо отворилась, девушка аккуратно обошла скрипучую половицу у порога и прислушалась. Ни звука. Какое счастье, что родители тоже спят! Вряд ли они обрадуются пришедшей под утро дочери с мокрыми от росы башмаками и подолом платья, которая к тому же неизвестно где шлялась всю ночь. Нотации по поводу отсутствия на празднике она лучше выслушает попозже. Линн на цыпочках поспешила в свою комнату, но тут услышала стук спиц и резко обернулась: у окна в дальнем углу сидела мать и бросала грозный взгляд темно-карих глаз то на дочь, то на вязание.

-Ты не спишь, мама? — миролюбиво начала Линн, понимая, что теперь не отвертится от наказания.

-Отец слишком много тебе позволяет. Ему стоит быть с тобой построже.

Девушка смотрела в пол и перекатывалась с пятки на носок. С матерью: холодной и статной женщиной, «истиной дочерью Мелан», — как говорили многие в деревне, вести диалог всегда было непросто. Линн, маленькая, практически никогда не затыкающаяся тараторка, ничем не была на нее похожа. Аннет, высокая и стройная, как иссохшая палка, с резкими чертами лица и жесткой линией губ, многих вгоняла в трепет. Свои тяжелые и очень черные волосы она всегда собирала в замысловатую прическу на затылке, от чего становилась еще строже, чем могла казаться. В деревне ее не то, чтобы боялись, но сильно пресмыкались перед ней и любое поручение выполняли с удвоенным рвением.

-Я еще могла смириться с твоей странной дружбой с Андресом и то, что ты ходишь к нему чуть ли не каждый день. Но этот мальчишка мне не нравится.

Линн не нашла ответа. Так и осталась стоять, перекатываясь с пятки на носок. Спицы застучали быстрее.

— Надо же, замолчала! — вскрикнула Аннет, вздернув орлиный нос. — Ну, ничего-ничего, подумай лучше о своем поведении и забытых обязанностях. Танцевала ты вчера паршиво.

Мать отбросила вязание и встала с кресла. Ее легкие, но твердые шаги были не слышны. С ровной спиной и по-княжески отведенными назад плечами она подошла к медленно поднимающей голову дочери.

— Если богиня Мелан прогневается и случатся напасти на урожай, то будет твоя вина.

Аннет еще несколько долгих секунд смотрела в черные глаза дочери, словно в желании убедиться, что мысль правильно расположилась в ее голове, и лишь потом удалилась в спальню.

Линн совершенно растерянно смотрела в окно на зеленое деревце. Она не чувствовала ни вины, ни страха перед матерью. Где-то внутри нее зрел протест. Ничего плохого не произойдет, а ее уже выставили виноватой. За стеной послышались приглушенные голоса. Девушка не могла заставить себя сдвинуться с места.

Подумаешь, не нравится ей Эрик. Отец-то не против.

Эрик… В груди разливалось тепло. Воспоминания о его нежных объятиях в момент вскружили голову, заставив гореть щеки. Обниматься с ним было приятно. Линн подскочила на месте, закрыв руками пылающее лицо и уже было понеслась в спальню, как врезалась во что-то большое и теплое. Взъерошенный после сна и не до конца проснувшийся отец удивленно смотрел на нее. Мать похоже тут же разбудила его, чтобы по горячим следам отчихвостить нерадивую дочь.

— Ты чего тут скачешь? — спросил он с протяжным зевком.

— Да, просто захотелось.

Отец, не с первого раза правильно кивнув, уселся за стол. Линн примостилась рядом с ним.

Морис был человеком мягким по натуре, но умевшим проявлять твердость в нужный момент. Чуть ли не самый высокий в деревне с широченными плечами в молодости он был первым красавцем. Еще бы! Его мягкие черты и добрые черные глаза не оставляли равнодушной не одну девушку. По всеобщему мнению, Линн была полной его копией. Только не смотря на своих высоких родителей, была совсем небольшого роста.

— Мама там поругалась и спать легла, — отец подавил еще один зевок.

— Да, меня уже отругали, — улыбнулась Линн.

Этому красавцу было уготовано стать старостой, ведь сомнений в том, что дочь предыдущего старосты — мать Линн- положит на него глаз, практически не было. Но противостоять грозной Аннет и поставить ее на место мог только он.

— Мама переживает за тебя, — его красивые глаза против воли закрывались. — Эрик отличный парень, дружи с ним и можешь не слушать маму.

— Да, папа, — Линн осторожно подергала его за плечо, заставив проснуться. Похоже, он все еще был нетрезв.

— Ах, да, — Морис дернулся и сел ровно, — не заставляй маму нервничать, а то нам двоим влетит.

Линн с улыбкой кивнула.

— Вот и славно. Идем спать.

Отец пробурчал еще что-то совершенно неразборчивое, но девушка уже унеслась в комнату. Упав лицом на постель, она захихикала. Эти мамины «переживания» ее совершенно не трогают. Пусть думает, что ей вздумается.

Засыпая, она видела перед собой задумчивое лицо Эрика.

* * *

В тяжелом забытьи Линн видела вчерашний вечер. Сидя на крыльце, она наблюдала, как все готовятся к ночному празднеству: выносят столы и табуреты из домов, достают из погребов вина. Мужчины сооружали деревянный постамент, на котором она должна будет исполнить свой долг дочери старосты. Сумерки сгущались. В доме суетилась мать, готовя ритуальный наряд, в который облачалось не одно поколение ее предшественниц. Белое платье с широкими длинными рукавами и открытыми плечами, расшитое лунными камнями и жемчугами. Наверное, самая дорогая вещь во всей деревне.

Вот кто-то уже прибирает Линн волосы серебряной без изысков заколкой и облачает в платье. Пустой взгляд в окно. Оказывается, давно стемнело. Мать нервно ходит из угла в угол. С улицы разлаются громкие голоса разгоряченных алкоголем мужчин. Для них этот праздник лишний повод отдохнуть. Для семьи Линн — тяжкая ноша ответственности перед всей деревней.

Девушка выходит на улицу. Весь шум застолья вмиг стихает. Лица людей обращены к небу. Все, не мигая, смотрят на пугающе огромную Луну. Линн идет к постаменту. Под босыми ногами похрустывает галька, неприятно вонзаясь в стопы. Она возносит молитву не первый год — мать сняла с себя эту ношу с большой неохотой. Кончено, доверия взбалмошная дочь у нее не вызывала никогда.

Линн поднимается по двум деревянным ступенькам и замирает, запрокинув голову и воздев руки к черному небу. В пятку неприятно упирается не спиленный сучок. Пустота мыслей вопреки всему не дает сосредоточиться. Спиной она чувствует колючий взгляд матери. Все не так, как в прошлые разы. Будто она здесь чужая, не на своем месте. Линн не сразу сквозь ватную тишину слышит удары семи барабанов, отбивающих ей ритм. Они совпадают с ударами ее сердца, готового разорваться в клочья. Но стоит ей первый раз взмахнуть бесконечным рукавом тяжелого и неудобного одеяния, как заученные движения в привычном порядке потекли с необычайной легкостью для ее скованного тела.

Ничего. Она совершенно ничего не чувствует. Ни благоговения перед божеством, для которого она возносит молитву. Ни трепета перед таинством обряда. Ни внутреннего страха ошибки. Она кружится под глухие удары, под треск факелов, под приглушенный шепот молящихся жителей. Для них она сейчас воплощение богини. Ее они просят о снисхождении и помощи. Ей поверяют потаенные желания. Но она не принесет им ответа с небес. Она не та, совсем не та, кто им нужна.

Линн танцует вместе с сотней порхающих вокруг нее белоснежных мотыльков, сгорающих в алом пламени. Тянущихся к свету, чтобы умереть. И она в этот миг чувствует себя одной из них, такой же прекрасной бабочкой, забывшей себя в смертельной пляске. Запах ритуальных трав дурманит. Перед глазами размазанная пелена из неба, земли и людей. Руки и ноги слабеют, сердце болезненно колет. По нежным щекам скатываются дорожки слез. Она должна держаться ради своих людей, должна дать им надежду. Но она не может. Еще один нестерпимый укол и Линн сгибается от пронзившей ее боли в груди. Из последних сил она делает последние движения и падает на колени.

Линн провожает взглядом несущегося в огонь мотылька. Она тоже горит, только пламя ее ледяное и серебряное.

Дома она, не задумываясь о сохранности одеяний, с остервенением сбрасывает их с себя. Слезы текут уже безостановочно. Не справилась. Не совладала с собой. Линн падает на постель. Она даже не хочет знать, каким взглядом ее провожала мать. Судя по веселым голосам, застолье продолжалось. Либо никто не заметил заминки, либо отец вернул праздничный настрой расстроенным людям.

Надо успокоиться, собраться. Сейчас она нужна совершенно определенному человеку, для которого без раздумий пойдет на все. Вытереть слезы, расправить плечи, принять обычный беззаботный вид. Эрик ждет ее. Она будет для него, такой, какой он видит ее всегда: веселой, неугомонной, приставучей. Какой угодно, только не разбитой, судорожно собирающей осколки себя.

Какая ирония, Эрик всеми силами пытался от нее отгородиться, но лишь сделал ее такой же, как он сам.

Линн выскользнула на улицу. Тихо пробираясь среди пустующих домов, она спешила, рвалась всем сердцем в хижину в лесу, где ей — она это твердо знала — всегда рады. Ей было плевать на то, что скажут завтра родители про ее побег. Она должна быть там: среди картин и высохших цветов. На своем месте.

У лесной тропинки ее встречает как всегда угрюмый Эрик. Его черные волосы серебрятся в свете Луны, а глаза кажутся совсем черными. Только сейчас Линн чувствует спокойствие. Он заберет ее с собой туда, где не страшны никакие боги.

На рассвете она тает в его объятиях. Сердце учащенно бьется, но больше не болит. Все раны этой ночи затянулись в его нежных руках. От Эрика пахнет ночью и свободой. Хочется остаться здесь навсегда. Или сбежать из деревни. Только бы быть с ним рядом.

Разлепить теплые объятия невозможно. Нет никаких богов. Есть только она и он.

Сон резко обрывается. Линн стоит одна в темноте. Ни звука. В спину упирается холодное дуло ружья. Выстрел. Падение в неприветливые ледяные воды.

* * *

Эрик дрожащей рукой отложил перо. Все, что бередило его воспаленный разум теперь на бумаге. Схватив похрустывающие исписанные листы, он заскользил задумчивым взглядом по неровным строкам. Эрик писал мелко, с двух сторон листа, и написанное с каждой страницей все больше походило на чернильное месиво, в котором было тяжело что-либо разобрать. Молодой человек тяжело вздохнул. Не то чтобы он собирался перечитывать, но почему-то ему очень хотелось показать свои труды Линн.

Глаза начинали слипаться. Все же стоит отдохнуть после бессонной ночи. А свои позорные попытки чистописания он уберет обратно в сундук. В деревне никто не умеет ни писать, ни читать, ему тоже нечего пытаться.

Эрик в непонятном для самого себя порыве решил пересчитать оставшиеся листы, как полусонным взглядом с удивлением заметил, что несколько из них исписаны. Сонная пелена мгновенно спала. Он узнал почерк Андреса. И это были не обрывки его дневника, что он вел на протяжении всей жизни, что Эрик без сожалений сжег.

Письмо. Для него.

«Милый мой мальчик!

Я пишу эти строки и одновременно надеюсь, что ты найдешь и прочтешь мое послание к тебе и одновременно надеюсь, что у тебя не появится желания писать, ведь уже знаю, где спрячу это письмо (назовем его так).

Я хочу, чтобы ты знал правду о себе и обо мне. Рассказать об этом у меня нет сил. Не знаю, при каких обстоятельствах ты читаешь, и есть ли я рядом с тобой. Я пишу, пока ты ушел на рыбалку с рассветом, а я проснулся после кошмарного сновидения. У меня больше нет сил молчать.

За всю нашу долгую жизнь ты никогда не задавался вопросом, кто я тебе, и как так вышло, что…»

От упавшей соленой капли чернила растеклись синей лужицей. Нет. Не сейчас.

Не сейчас.

У него нет сил на эти душевные терзания и правды всей жизни. Эрик сложил вдвое письмо и спрятал на самом дне сундука. Он обязательно прочтет, но не сегодня.

Одинокая слеза ударилась и разбилась о крышку старинного сундука.

Андрес, я скучаю по тебе.