Дождик осенний, поплачь обо мне (джен)

Белла продолжала ломать голову, не понимая, зачем были эти откровения. Буквально все знают, что она не та Беллатриса, что была! Что полностью бесполезна в их планах! Что не сможет никого убить, превращаясь буквально в балласт. Тем не менее, Родольфус проявил откровенность. А Долохов промолчал и не стал его останавливать. Неужели Лестрейндж придумал, как использовать её фигуру?

Спросить об этом прямо она не могла — просто не знала, кто посвящен в тайну. Старший Лестрейндж, Антонин. Но знает ли Руквуд? Рабастан? Мальсибер? Одно дело — лёгкая беседа о традициях чистокровных и о долгах, и совсем другое — провокационные вопросы, которые могут натолкнуть тех, кого не надо, на неподходящие мысли.

Теперь она немного жалела об отсутствии ложки, чтобы, подобно Эдмону Дантесу, прокопаться к аббату Фариа и задать интересующие ее вопросы. Правда, существовал риск, что местный аббат её и прикончит на месте, если посчитает недостаточно благонадежной.

Она осмелилась спросить только:

— Зачем, Родольфус?

На что получила совершенно обескураживающий ответ:

— Догадайся. Ты же умная.

Не была она умной! Просто имела некоторое количество читов в виде знания сюжета!

Ей даже петь не хотелось — больше ругаться. Но и молчать нельзя — дементоры должны помнить, что им тут не рады. Что бы исполнить? Вряд ли почтенные аристократы благоприятно воспримут "Дочку вурдалака" или "Внезапную голову", которые как нельзя лучше отвечали ее внутренним эмоциям. Поэтому Белла, вздохнув, затянула "Куклу колдуна". Даже если Родольфус не знает языка, хоть Тони поймет намек. Ласково, лирично и нежно она рассказывала историю глупой девушки, которая попалась на чужие манипуляции:

— Ведь ты попала к настоящему колдуну —

Он загубил таких, как ты, не одну.

Словно куклой в час ночной

Теперь он может управлять тобой…

Невинно хлопая глазами, сообщила она Долохову, который хихикал от противоречий текста и аранжировки. А после совершенно серьезно завершила:

— Все происходит, будто в страшном сне,

И находиться здесь опасно мне! (7)

Ещё бы, не было опасно! Будто оказалась между молотом, наковальней, дробилкой и бассейном с голодными пираньями. Ей бы сюда Локхарта, чтобы шандарахнул "Обливиэйтом" вплоть до десятилетнего возраста, когда она фанатела от "Комиссара Рекса", а о книгах про Поттера никто, кроме Роулинг, не слышал.

Но Локхарт в Мунго. Тогда, может, Снейпа попросить? Заодно и ей поможет, и себе спойлеров про будущее наловит. Ох, уж эти мечты о спокойной, безмятежной жизни!

— Степь, и только снег кругом, и далеко мой дом —

Замело, замело все дороги.

Всё, всё за нас решено, и волнует одно —

Где, ну где, отдохну хоть немного? (8)

Жаловалась Белла, с тоской поглядывая на окно. В таком настроении она сама могла вытянуть светлые чувства из дементоров. Гормоны шалят, что ли? Или все дело в её напрочь измученном мозге?

Решив, что ей нужен перерыв, она воспользовалась наличием света, перелистывая в очередной раз свою единственную книгу. В ней был напечатан тот самый "Потерянный рай" и ещё некоторое количество лирики. Почему Лестрейндж передал ей эту книгу, а не что-то более прозаичное? Того же Диккенса? Впору было решить, что он романтик, хотя по голосу и не скажешь.

Что это — признание в любви памяти жены? Напоминание, какой Беллатриса была замечательной? По фильму такого не скажешь, но откуда знать, какой она была с семьёй? Она сопровождала Нарциссу к Снейпу, значит, оберегала сестру. Ненавидела Сириуса и Андромеду с Дорой. Была строга с Драко. Экзальтированно отзывалась о Волдеморте. То есть, казалась максимально разной даже с самыми близкими людьми. Вдруг с мужем она была нежной, той самой "голубкой", как выражался Антонин? Пусть в это и сложно поверить. Говорят, в счастливых парах один должен любить другого "чуточку сильнее". Кто из Лестрейнджей любил другого больше? Если судить по стихам — Родольфус. Странная ситуация, в которой у неё есть супруг, которого она никогда не видела, пока находится в теле жены, которая уже мертва.

Да и есть ли здесь хоть кто-то живой? Заключение в Азкабан — смертный приговор, растянутый во времени. Даже если человеку удается выбраться, он все равно меняется. Часть его навсегда остаётся в этих стенах, врастает в сырой камень, тюрьма не забывается, преследует в кошмарах. Все эти люди вокруг нее, да и сама Белла, — призраки, отравленные ядовитым дыханием древней смертельной крепости. Каждый день — очередной шаг, приближающий к неизбежной развязке, но даже в таких суровых условиях желание просыпаться, дышать, говорить и слушать никуда не делось. Наверное, даже расцвело, побуждая жить вопреки всему. Такой парадокс — умереть, чтобы снова ценить такую спартанскую жизнь.

— Тони, поднимайся, не ленись, давай играть в английские слова. Буду заново осваивать родной язык, — предложила она Долохову.

— За русские слова не берёшься? — лукаво осведомился тот.

— Нет, все равно выиграю, — нахально отказалась Белла, делая первый ход: — Apple!

— Elephant, — включился в игру Тони. В конце концов, даже это развлечение было лучше, чем бесконечная скука.

Со временем к ним присоединился Августус и Рабастан. Правила усложнялись — нужно было вспомнить слово, которое начиналось и заканчивалось на одну и ту же букву, или придумать подходящее по рифме. В этом неожиданно лучшим был Басти, который складывал целые четверостишия, вполне ритмичные, укладывающиеся в размер, и в которых все слова начинались, допустим, с буквы "М". Руквуд пытался жульничать, изобретая слова на ходу, а когда его ловили, обзывал других невеждами, которые не знают специализированных терминов.

Белла пока не могла с ними тягаться, но такое оживление снова напоминало ей другие времена, дружескую компанию людей, которые собирались в круг, играли в "мафию", смеясь и жарко доказывая свою правоту. Правда, вместо лиц у них была пустота, но то тепло, согревающее лучше горячего чая, сохранилось. "Они опять убили Саню! — Сволочи!" — и взрывы весёлого смеха. Конечно, здесь поиграть не получится, и если спрашивать, кто здесь мафия, ей ответят: "Все!".

— Жена, как у тебя с французским? — отвлёк её от мыслей Родольфус. Белла задумалась. Она пробовала учить язык из интереса, но без практики навык не закрепился, и первая фраза, которая всплывала в памяти, была той самой, из "Двенадцати стульев", про шесть голодных дней. Поэтому честно призналась:

— Никак.

— Очень прискорбно. Придётся научиться.

Она озадаченно потерла нос. Само желание Лестрейнджа с ней возиться казалось странностью, с чего бы ему тратить на это своё драгоценное время? Но, возможно, именно в этом и было дело — Родольфусу, как и остальным, было мучительно тоскливо, а преподавание — более интеллектуальное занятие, чем детские игры или самодельные шахматы. Если отказать — в следующий раз можно не дождаться помощи. И Белла согласилась, дополняя уроками французского свой "чрезвычайно загруженный" график.

Слушая рассуждения своих соседей, она всё меньше понимала, как эти образованные, хорошо воспитанные люди согласились пойти в террористы. Помимо неочевидной необходимости поучаствовать в заговоре и стать бичом всего магического сообщества. Собственные умозаключения не хотели укладываться в голове, ей начало казаться, что всё это — горячечный бред, Родольфус и Антонин просто спятили. Или так дурно пошутили. Но их поведение всё это время оставалось стабильным, намекая, что они сумасшедшими не были. Тогда, может, с ума сошла сама Белла? В принципе, после пережитого это вполне объяснимо. Услышала пару фраз, придумала себе сомнительную теорию, сама же в неё поверила, испугалась… Но зачем Антонину было ей угрожать?

— Разумеется. Всё объяснимо. Просто мы сумасшедшие. Мы все тронулись! — жизнерадостно сообщила она по-русски аврору Перкинсу, который принёс ей ужин, и при виде улыбки Беллатрисы едва не уронил тарелку.

— Лестрейндж, тебе что, плохо? Нужен доктор?

— Нам всем тут нужен доктор, — задумчиво отозвалась она. — Азкабан мой дом родной. Жаль, про него песен нет.

— Хочешь, я сочиню? — сдавленным от смеха голосом предложил Антонин.

— Ни в коем случае! — всполошился Август. — Сии стены не выдержат такого потока непристойностей!

— Могу торжественно поклясться, что пристойным будет каждое третье слово! — с пафосом заявил Долохов.

— И наставишь в эти места предлогов и союзов, — отозвался на это Руквуд, который очень хорошо знал своего приятеля.

— Ешьте, время дорого, — прервал их перепалку Лестрейндж, и его, как обычно, послушались.

Уже возвращаясь, Перкинс затормозил у камеры Родольфуса:

— Лестрейндж! Ходят слухи, что до вас дементоры не доходят.

— Вот как? — тон его, как обычно, оставался холодным и бесстрастным. — До нас много чего не доходит, аврор. Свежие газеты. Теплая одежда. Шоколад, положенный каждому узнику Азкабана по сто граммов в неделю для поддержания ментального здоровья.

Ворчащий тюремщик ретировался, а Лестрейндж тихо проговорил:

— Помни, жена. Важно сохранять достоинство и всегда отстаивать свою позицию. Даже в такой обстановке не позволяй забывать, где твоё место.

///

Хотя авроры и не могли пинками погнать дементоров туда, куда чудовища идти не хотели, у них остались инструменты влияния на заключённых. Порция в тарелке ещё уменьшилась, а Селвин предупредил, что в скором времени на нижних уровнях устроят обыск. Как и у Родольфуса, у него имелись некоторые связи, позволяющие узнавать новости с Большой земли или вот такие местечковые распоряжения, способные подпортить обитателям Азкабана жизнь.

У Беллы прятать было нечего, кроме книги. Расставаться с Мильтоном не хотелось, а мест для тайников не наблюдалось. Наверняка тюремщики знают все укромные места в камере, где можно спрятать что-то мало-мальски ценное. Она растерянно наматывала на палец прядь волос, скользя растерянным взглядом по койке, умывальнику и стенам. Окно находилось почти под потолком, но до него вполне можно было добраться, если встать на раковину и подняться на цыпочки. Хотя с её слабыми руками вылезти в крохотный проём всё равно не получится. Радость, что свет иногда поступает, пусть с наступлением осени солнечных дней становилось всё меньше.

Продолжая внимательно рассматривать толстые прутья, она после очень внимательно оглядела собственные кудри, запустила в них пальцы и без особого труда вытянула чуть не десяток волосков. Очередная "благодарность" тюрьме за скудное питание и недостаток витаминов — странно, что с такой степенью выпадения она ещё не превратилась в кудрявую болонку с косичкой толщиной в палец. Но из таких длинных волос вполне можно сплести верёвку. Есть же канаты и браслеты из конского хвоста! Белла понимала, что времени у неё не так много, как и ограничено количество доступного материала, но если прибавить туда же немного соломы из многострадального матраса и хлопковых ниток, надёрганных из подола и рукавов истрепанной робы…

За пару дней работы в тусклом неверном освещении получилось нечто, весьма отдалённо напоминающее бельевой шнур. Он не смог бы выдержать и кошку, но небольшая книга, обёрнутая очередным лоскутом (снова пострадали рукава), весила сущую мелочь. Для большей уверенности Белла своё рукоделие ещё и намочила, а после хорошенько изваляла в пыли, добиваясь идеального оттенка каменных стен. Осталось только подобраться к окошку, закрепить край верёвки за проржавевший прут, а книгу аккуратно подвесить наружу. После достаточно будет нащупать узелок, потянуть за край и притянуть книгу обратно.

Спустившись вниз, она внимательно осмотрела результаты своей работы, оставаясь довольной. Даже стоя под самым окном темной верёвки видно не было, и оставалось только молиться, чтобы осмотр проводил кто-нибудь не особо глазастый.

Обыск проводили четверо мракоборцев, двоих из которых Белла видела впервые. Как и упоминалось раньше, охранники Азкабана старались лишний раз по тюрьме не ходить, а те, кому довелось кормить заключённых, делали это из корысти — и так немаленький оклад у них был вдвое выше, чем у остальных, занятых в охране и патрулировании периметра. Узников выводили по одному, сковывали антимагическими оковами, держали под прицелом трёх палочек, пока четвертый обыскивал опустевшую камеру — сначала заклинаниями, потом вручную, перетряхивая матрас, проверяя прилегание предметов к стенам, подковыривая камни, которые показались подозрительными.

Когда очередь дошла до Беллы, она спокойно протянула руки перед собой, но аврор всё равно грубовато застегнул наручники за спиной, слегка прищемив кожу. Женщина поморщилась — теперь синяк будет.

— Потише, Горелик, — вступился Перкинс, который старательно изображал валенок и даже не смотрел в сторону кровати, где, как он думал, хранится "запрещёнка". — Что она тебе сделает, укусит?

— Эта злобная ведьма может, — пробасил Горелик.

— Видишь, голубка, как тебя боятся. Даже с нами не были так суровы, — подколол Антонин, который уже пережил обыск и теперь наблюдал за происходящим через дверное окошко.

— Это называется криминальный авторитет, Тони. Слыхал про такое? — отозвалась она, стараясь сохранять хладнокровие. "Помнить своё место", — сказал ей Родольфус. Что ж, она постарается его не подвести. Хотя на самом деле дико трусила и переживала — не раскусят ли её маленькую детскую хитрость. Аврор стал посреди камеры, взмахнул палочкой:

— Акцио запрещённые предметы в камере! — ничего не произошло. Конечно, вся "контрабанда" хранится снаружи! Он снова совершил пасс:

— Акцио разрешённые предметы в камере! — на этот запрос в него полетел гребешок и подушка с одеялом, которые свалились на пол неопрятной грудой.

Поняв, что это не принесло результатов, он принялся осматривать крохотную комнату, только усилив общий бардак, но не нашел даже тараканов.

— Теперь уборку делать, — печально сказала Белла.

— Хозяюшка наша, — умилился Долохов.

— Не переговариваться! — рыкнул бдительный Горелик, который, видимо, опасался, что ужасная Беллатриса тут же совершит побег. Отправляя её обратно в камеру, он ещё и подтолкнул посильнее, рассчитывая, что ослабленная заточением женщина упадёт.

— Серьёзно, мужик, что с тобой не так! — возмутился Антонин, а Перкинс поспешил запереть камеру, причём выглядел при этом порядком виноватым.

— По какой-то причине в охрану Азкабана до сих пор нанимают дурно воспитанных цепных псов, — с мнимым недоумением протянул Родольфус, голос которого казался ещё холоднее и мертвее обычного.

— Что делают с дурным псом? — поинтересовался Басти.

— Зашивают в мешок с камнями и топят на мелководье, чтобы помучился, — отозвался Лестрейндж, будто это очевидно.

— А ну, заткнитесь! — разозлённый Горелик от души громыхнул по двери форменной дубинкой. Но даже этот всплеск ярости не мог заставить замолчать Пожирателей, которые даже не думали скрывать пренебрежительных смешков.

Еще громче они смеялись через неделю, когда узнали от Перкинса, что Горелик утонул, когда возвращался с очередного дежурства. Он вывалился за борт в шторм, находясь в пределах антиаппарационного барьера, и его не успели достать.

На возмущение тюремщика, который не понимал, как над таким можно смеяться, Мальсибер звучно пояснил:

— В Азкабане нужно уметь выживать…

(7) — "Внезапная голова", "Дочка вурдалака", "Кукла колдуна" — песни группы "Король и Шут".

(8) — "Кони", исп. Елена Ваенга.