Warhammer 40000: Аколиты Ордо Ксенос (гет)

215-216.994.М41

Темница сжималась, как пасть зверя. Камень сочился влагой, по стенам тянулись черные разводы, в щелях набухал мох. Воздух вонял сыростью и ржавчиной. Каждая капля, падавшая в лужу, отзывалась гулом — и эхо возвращалось чужими шагами, будто кто-то плёлся рядом, но невидимый.

Они молчали. Здесь слово стало бы не голосом, а криком.

Свод пал так низко, что пришлось склонить головы. Пальцы скользили по холодной кладке, под подошвами хрустел песок. Поворот… ещё один… и впереди распахнулся мрак. Не тупик — проём, из которого тянуло сыростью и дыханием древнего колодца.

— Вперёд, — тихо сказал Виллем. Не приказ, не просьба — отметка факта.

У самого проёма они остановились. В тишине шуршание — будто змея скользнула под камнем. Мох мерцал в трещинах, хватало только, чтобы выхватить куски стен и чужие силуэты.

Пий дёрнул ремень лаз-мушкета. Движение вышло рваным, ладони скользили — то ли от влаги, то ли от страха. Он сделал шаг и замер, вслушиваясь в темноту, которая смотрела на него сама.

— Слышали? — выдохнул он.

— Слышали, — отозвался Виллем. — Дай Трон, если это лишь камень. Камень хотя бы не пожрёт нас.

Иония стояла между ними. Глаза привыкали к мраку. Она коснулась стены; пальцы дрогнули, но литания не прорвалась.

Проём уходил в пещеру. Камень уже не тесаный — сырой, живой. Своды расширялись и тонули во тьме; впереди ждала сеть ходов, ведущих в безвестность. Мох в трещинах мерцал бледным светом, обозначая дорогу так, что хотелось поверить: он ведёт не к гибели.

Виллем шагнул первым. Нога ложилась осторожно, будто он испытывал на прочность сам камень. Своды то гладкие, то рваные — словно их выгрызло чудовище, давно ушедшее в глубь.

Влажность вытягивала тепло из лёгких, оставляя во рту привкус глины. Вдалеке с натугой сорвался тонкий звон, как железо, проведённое по камню, — и звук задохнулся сам в себе. Эхо шагов множилось: их было трое, а шорохов — больше.

— Назад смысла нет, — бросил Виллем, не оглядываясь. Сухо, как приговор.

— Назад и некуда, — хрипло ответил Пий и скосил взгляд на Ионию.

Она лишь коротко кивнула. Шорох ткани выдал движение. Иония поставила ногу в мокрый след Айзенрока.

Пещеры сомкнулись над ними бесшумно, как крышка саркофага. Из трещин стекала тонкая нить воды, теряясь в бороздах. Своды то взлетали, то падали вниз, сбивая чувство расстояния. Мох вспыхивал тусклыми точками, складываясь в чужие созвездия — моргнёшь, и они уже сплетаются в мутное пятно. На стенах виднелись борозды — словно когти зверя когда-то рвали камень.

Позади поверхность медленно осела. Тишина могла бы списать это на игру сырости, но воздух сразу потяжелел, придавив плечи.

— Ну… — сказал Виллем. — Добро пожаловать в нижние уровни. Старайтесь не шуметь. Если что-то здесь спит — пусть не просыпается.

Они шагнули в первый коридор сети. Сырость тянула запахом земли, мох шептал мертвенно-зелёным светом.

Каждый шаг давался с трудом: камень под ногами — сырой, рваный, будто выгрызенный, — сбивал поступь.

Слева за стеной протянулся глухой скрежет, будто в глубине работал бур. Затем рёв — задавленный толщей камня. Со свода осыпалась пыль.

— Тише, — коротко бросил Виллем. — Червь.

Они ждали, пока камешки докатятся и стихнут. Тьма застыла вместе с ними, молчаливая, но чуткая.

Жажда пришла раньше голода. Фляги почти пусты, пайки потерялись ещё в завалах.

Пий провёл языком по потрескавшимся губам.

— Горло, как песок, — выдохнул он. — Если тут нет воды — конец.

Виллем усмехнулся уголком рта.

— В таких дырах жидкость всегда найдётся. Вопрос в том, захочешь ли ты её пить.

Они пошли на звук: сперва — редкие капли, потом тонкий гул, словно внизу шёл каменный дождь. Поворот, ещё один — и свод поднялся. Перед ними раскрылся зал, где шумела вода.

Подземная река тянулась широким, медленным потоком. Под гладью мерцали бледные кристаллы, и такой же холодный свет жил в трещинах над ними — будто в камне застыли мёртвые звёзды.

Лицо Ионии побледнело ещё сильнее, но в глазах вспыхнуло облегчение.

— Император даровал нам источник, — прошептала она.

— Император даровал лишь шанс не сдохнуть от жажды, — буркнул Виллем. — А дальше разберёмся.

Он перехватил Пия за рукав, не дав опустить флягу в поток.

— Не из реки. Смотри, где муть завихряется? Там вся дрянь. Бери то, что сочится сверху. Камень сам отфильтровал. Чище не будет.

Над руслом тянулся низкий выступ; с него срывались капли. Подставили фляги. Иония помедлила, прижала ладони к груди, сложив аквилу, и шёпотом провела литанию чистоты. Виллем скользнул взглядом, но промолчал. Пускай.

— По глотку — и ждём, — распорядился он. — Если через полчаса живы останемся — пить можно смелее.

— Великая наука, — хрипло усмехнулся Пий.

— Наука простая: жив — значит, сделал правильно, — отрезал Виллем.

С едой было хуже. В свете кристаллов по кромке воды мелькали тени — лопатообразные спины бледной рыбы без глаз.

— Рыба, — выдохнул Пий. — Сейчас возьму!

— Чем? Молитвами нашей святоши? — устало бросил Виллем. — Ты идиот или просто притворяешься?

Пий поднял щепу камня, заострил о глыбу, будто копьё, и встал у воды. Тень мелькнула — он ткнул, поскользнулся и рухнул в поток по колено. Холод вцепился в кости сразу.

— Подвиг свершён. Молодец, герой, — сказал Виллем ровно.

Пий выбрался, шипя проклятия, отжимая рукав.

Иония, не глядя на него, рванула край рясы — и без того изодранной. Из полосы ткани скрутила «мешок».

— Не смей, — Виллем скривился. — Рясу доконаешь — останешься как уличная блудница.

— Император смотрит на сердце, — тихо ответила она, опускаясь на колено. Развела ткань в воде, расправив, словно сеть.

Первая попытка — мимо.

Вторая — пусто.

Третья — рыба скользнула и ушла вглубь.

Пий уже открыл рот для насмешки, но Иония резко подтянула ткань. Вода брызнула, и на камни шлёпнулось бледное тело — бьющееся, безглазое.

— Вот это да… — выдохнул Пий. — Сестра-рыбачка.

— Я не сестра, — устало поправила она. — Послушница.

— Ну так послушница-рыбачка, — ухмыльнулся он.

— Хватит званий, — Виллем поднял добычу за хвост. — Теперь проверим, сдохнем ли мы от неё.

Он уложил рыбу на плоский камень и коротким лучом лаз-пистолета рассёк тушу. Кожа вздулась, лопнула, и в воздух ударил смрад тины и палёной чешуи.

— Вот и пища, — сказал Виллем ровно, без интонации.

— В слугских казармах и то варево бывало чище, — пробормотал Пий, морщась.

— В казармах хотя бы знали, что бросали в котёл, — отозвался Айзенрок. — А здесь жрём то, что сама тьма швырнула. Ножей нет — рвите руками.

Они сорвали по кусочку. Мясо было белое, жёсткое, с горечью металла на языке.

— Это не пища, это кара, — выдавил Пий.

— Грех жаловаться, пока жив, — сказала Иония, но кашель едва не вырвался вместе с куском.

Виллем кивнул на мох, тускло мерцавший в трещинах.

— Это не трогать. С виду трава, а внутри — яд или наваждение. Нахватаешься — стены целовать пойдёшь.

— Это ты о себе? — шепнула Иония, рискнув на улыбку.

Виллем посмотрел холодно.

— Я стены не целую. Я их обхожу.

Он встряхнул флягу.

— Пейте по ладони. Остальное — в дорогу.

Они сделали по глотку. Вода была ледяной, с привкусом металла. Выждали. Никто не умер и не ослеп. Фляги наполнили лишь наполовину.

— Почему не до краёв? — выдохнул Пий.

— Потому что с полными побежишь медленнее, — ответил Виллем. — А если червь всё-таки пророется — бежать придётся.

За стеной протянулся глухой треск, будто змея рвала себе ход сквозь толщу. Со свода сыпанула пыль. Пий дёрнул лаз-мушкет, но Виллем ладонью опустил ствол.

— Не вздумай. Пусть роет. Пока оно по ту сторону.

Они доели рыбу до костей. Сил почти не прибавилось, лишь горечь осталась на языке. Несколько минут сидели у воды, переводя дыхание. Свет кристаллов играл на реке, но глубина шумела глухим гулом, и сияние холодело.

— В путь, — подвёл итог Виллем. — Вниз по течению нельзя — утянет. Пойдём вдоль стены. Там суше. И меньше следов.

— Чьих? — спросил Пий.

— Любых — ответил Виллем.

Они шли дальше. Холодный свет кристаллов остался позади, маня доверчивых чудом, а их шаги вновь растворились в гуле пещер. Камень рядом неторопливо рождал чью-то нору. Ноги путались, дыхание рвалось. Виллем указал на углубление в стене — узкую нишу между двумя валами камня.

— Сюда, — коротко сказал он. — Передышка.

Они забились в тень. Света почти не было; лишь тусклые точки мха выхватывали смутные очертания — колено, плечо, кромку стены. Холод тянул из камня. Где-то рядом капли падали редким счётом, будто отмеряя чужое время.

Пий сполз на камень и долго лежал, прижимая оружие к груди. Потом сел, обхватил колени. Иония присела напротив, ладони сложены на коленях, взгляд — в темноту.

— По глотку, — сказал Виллем. Фляга пошла по кругу. — Не больше.

Вода была ледяной. Вернув флягу, Иония прошептала:

— «Император хранит… Император направляет…»

Она запнулась. Слова не шли дальше, застревая меж зубов.

— Что? — сухо спросил Виллем.

— Иногда… — она втянула воздух, — иногда мне кажется, литания — это я сама. Шепчу — и понимаю: поверни слово, и выйдет ересь. Будто вера стоит на краю, и шаг — не вперёд, а в яму.

Пауза легла глухо, как мокрая ткань.

— Любая вера держится на краю, — сказал Виллем негромко. — Пока сомневаешься — ты человек. Решишь, что знаешь лучше Императора, — там и начнётся скверна.

— Значит, я… ещё человек, — попыталась улыбнуться Иония, но улыбка вышла тонкой, как царапина на камне. — Только страшно. От собственных слов страшно.

— Страх — тоже узда, — сказал он. — Держит от глупостей не хуже цепи.

Пий хмыкнул, но без злости.

— А меня узда не удержала. Всю дорогу мечтал о подвиге. Хотел, чтобы меня видели. Чтобы имя звучало. А теперь… — он опустил голову. — Теперь сам на свой голос злюсь.

— Подвиги живых не кормят, — сказал Виллем. — Слава сил не даёт.

— Не кормит, — кивнул Пий. — Я трус. Знал это, но здесь слышно в каждом шаге. Если бы не вы — остался бы там. В тех ходах. В пасти червя. Под плитами.

— Всё равно кончим в чьей-то пасти, — ровно сказал Айзенрок. — Ещё успеешь… с твоей-то удачей.

Иония подняла взгляд. В тусклом свете мха её глаза казались слишком большими.

— Ты не слаб, Пий. Ты жив. И говоришь правду о себе. Это труднее любого подвига.

— Да? — он усмехнулся криво. — Тогда я дважды герой: раз — за то, что дышу, два — за то, что знаю цену себе.

— Трус — это когда бежишь от всех, — отозвался Виллем. — А ты бежал с нами. Разница есть.

Тишина вернулась. В глубине пещер протянулся глухой скрежет; в щелях шевельнулась мелкая крошка — и затихла. Никто не пошевелился. Дышали редко и неглубоко, будто сам воздух мог выдать их шаг.

— Когда молюсь, — тихо сказала Иония, — слышу эхо. Я говорю: «Император — щит», а в ответ будто кто-то повторяет. Почти те же слова, только чужим голосом. Будто рядом молится ещё кто-то, но криво.

Виллем взглянул исподлобья.

— Не слушай «почти». «Почти» — язык скверны. Она всегда рядом с истиной, в полшага. Вера — не эхо. Вера — выбор: кого слышать и за кем идти.

Пий повернул к нему голову.

— А ты откуда это знаешь?

Виллем пожал плечами.

— Кровью платил. Почти всегда своей.

Он устроился удобнее, упёр лопатки в холодный камень.

— Ладно. Порядок такой. Десять минут сидим тихо. Без литаний, сестрёнка — воздух бережём. Потом в путь. Воды — по глотку.

— Понял, — отозвался Пий.

Иония кивнула. Руки на коленях дрожали едва заметно.

— Можно… — она запнулась, — можно я скажу одну? Для себя. Тихо.

— Говори, — разрешил он без мягкости, будто выносил приговор.

— «Император — щит», — прошептала она. — И только щит. Не хитрец, не лжец. Щит.

Слова прозвучали сухо и просто.

Опять тишина. Капли выстукивали счёт; вдали тянулся лёгкий гул — река осталась позади, но глубины ждали впереди. Холод медленно полз по ладоням и шее.

— Встаём, — сказал наконец Виллем. — Засидимся — сами станем стеной.

Он поднялся первым, проверил кобуру, подтянул ремешок фляги.

Пий встал следом, вскинул лаз-мушкет на плечо; ремни скрипнули.

Иония поднялась последней, кивнула обоим — коротко, без слов.

— Вперёд, — бросил Айзенрок уже в проходе. — Тише воды. Ниже мха.

— Ниже мха не выйдет, — пробормотал Пий. — Он тут везде.

— Постарайся, — бросил Виллем, даже не обернувшись.

Они вышли из ниши и растворились в хладе пещер.

Туннель вывел их в зал — огромный, гулкий, как пустая усыпальница. Потолок тонул в чёрной глубине, и лишь в центре зияла круглая дыра, метров пять в ширину. Сквозь неё падал лунный свет: узкий столб серебра, единственная тропа наружу. До него было тридцать метров отвесных камней, переплетённых корнями и лианами.

— Вон он, — хрипло сказал Виллем. — Выход.

Слово повисло в зале. Его хватило, чтобы в их телах дрогнули последние силы.

Они молча двинулись вверх. Камень был мокрый, корни скользили, мох рвался в пальцах. Каждый срывался, но находил опору. Если кто падал — другой тянул за руку. Всё ради одного: выбраться вместе.

Пий карабкался, скрипя зубами — больше на ярости, чем на силе. Каждый метр был подвигом; он вгрызался в стену, будто хотел доказать самому камню, что больше не сорвётся. Иония дышала тяжело, пальцы дрожали, но ползла упрямо, без жалоб. Виллем шёл последним, подталкивал обоих, возвращал на стену, когда камень уходил из-под ног.

Мрак зала тянул вниз, цеплял, не желая отпускать. Но свет сверху был ближе с каждым рывком.

Последний рывок — ладони в крови, грязь под ногтями, дыхание рваное. Пальцы зацепились за край. Один за другим они вывалились на плато — под открытое небо.

Луна стояла прямо над ними. Холодное серебро заливало израненные лица и рваную одежду. Позади темнела пасть пещер.

Они лежали распластанные на камне, глотая ледяной воздух. Никто не двигался — лишь тяжёлое дыхание, вырвавшихся из мрака.

Иония вдруг вскинула голову и рассмеялась. Смех вырвался звонко, резкий, как удар колокола в ночи. Не от радости — от усталости, от того, что они ещё живы.

Пий сперва только моргнул, потом прыснул, давясь хрипом. Смех у него был неровный, ломкий, будто кашель. Виллем усмехнулся последним — низко, с горечью во рту, но уголки губ дрогнули.

И трое, ещё минуту назад карабкавшиеся к свету, уже смеялись вместе — каждый по-своему.

…Они ещё не успели досмеяться, как лунный свет начал рваться на куски. Сначала показалось — облака. Но облаков здесь не было.

Серебряный диск заслонили громады. Сначала — тьма, потом проступило: это были корпуса кораблей. Огромные, вытянутые, с брюхами десантных барж и рядами тусклых огней. Они входили в атмосферу, и там, где проходили, воздух вспыхивал шлейфами — полосы жара резали небо, будто ожоги.

Гул двигателей раскатился над плато — низкий, тяжёлый; камни дрожали под ногами. Это был не один корабль. Десятки судов сходили с орбиты, вытягиваясь клином, как стая железных хищников.

То были Несущие Слово — легион преданных, явившихся на зов. Не человеческий голос звал их и не маяки. Иная волна прокатилась по звёздам в миг, когда клинок во тьме дрогнул и открыл глаза.

Небосвод трещал от шлейфов посадочных барж и капсул, будто сам воздух раздвигался, уступая место их шествию.