Dead Code (джен)

Он пришёл в участок в обычное время. Расписался на входе, забрал папку из архива и направился в свой кабинет — не торопясь, как всегда. Никаких странных взглядов, никакой напряжённой тишины. Всё выглядело, как обычно. Почти.

Только в середине дня к нему подошёл заместитель начальника. Спокойно, будто мимоходом. Просто наклонился и тихо сказал:

— Капитан Хван, вас просят подняться. Сейчас.

Он понял, куда именно. И кто его ждёт.

Комната была всё та же — светлая, с жалюзи и металлическим шкафом в углу. В ней всегда пахло как-то по-другому: не участком, а чем-то более строгим. Химией, бумагами… страхом.

Начальник сидел за столом, не поднимая головы. Рядом — папка. Та самая. Он сразу узнал: обложка чуть надорвана с угла, замят корешок.

— Присаживайтесь, — сказал начальник спокойно, почти устало. — Долго не займёт.

Ин Хо сел и замер, прекрасно понимая, что всё что он сейчас услышит — ему не понравится. Ждать оказалось труднее, чем он думал.

Старший суперинтендант открыл папку, пролистал пару страниц — будто напоминая себе, о чём речь. А потом заговорил:

— Ты знаешь, Хван, я тебя всегда уважал. Без лишней лести. Ты был один из тех, на кого можно положиться. Хладнокровный, точный, никогда не суетишься. Умеешь слышать, умеешь ждать. А это редкость. Особенно в нашем отделе.

Он помолчал. Краем пальца провёл по полю документа.

— И поэтому, когда через тебя проходит такое дело… я не могу просто закрыть глаза.

Ненадолго замолчал, будто подбирая слова.

— Не ты его начинал, понятно. Но твоё имя стоит под финальной редакцией. Всё оформлено безупречно. Даже чересчур. Протокол — как по шаблону, свидетель — идеальный. Слишком аккуратно. Слишком удобно.

Он снова посмотрел на Ин Хо — уже иначе. Сдержанно, но внимательно.

— Скажи честно. Ты сам веришь в эту версию?

Ин Хо ничего не ответил. Глаза опустил — не от стыда, скорее, чтобы сдержать раздражение. Он знал, чего от него ждут. И знал, что сказать правду здесь — значит подписать себе приговор. Но соврать тоже не мог.

— Ты понимаешь, — продолжил начальник. — Я не могу это не проверить. Не могу сделать вид, что не заметил. У нас не те времена.

Он снова пролистал пару страниц, будто не столько читал, сколько давал время на осмысление.

— Я не хочу тебя подставлять. Поверь, если бы всё зависело от меня… — он не договорил. Вздохнул. — Но есть вопросы. И они заданы уже не мной. Дальше всё пойдёт по протоколу.

Папка с делом осталась открытой на столе. Ин Хо видел: верхний лист — тот самый протокол, под которым стояла его подпись.

— Я тебе ничего не говорю официально, — добавил начальник. — Пока. Но, по-хорошему… тебе стоит подготовиться.

Он закрыл папку, встал из-за стола. Движения были усталыми.

— Всё. Можешь идти. Только без глупостей, Хван. И без героизма. Не делай хуже.

Ин Хо поднялся. Кивнул. Не стал оправдываться — знал, что это только ухудшит положение. Просто вышел, прикрыв за собой дверь.

Коридор показался на удивление длинным. Шум участка — глухим, как через вату.

Он вернулся к себе, не сразу сел. Несколько минут стоял у окна, глядя на сетку жалюзи. Потом всё-таки опустился за стол, открыл досье, пытаясь продолжить работу.

Но в голове стояло только одно: «подготовиться». Что именно под этим подразумевалось — он знал слишком хорошо.

Через два дня тот же коллега снова вышел на связь. Как ни в чём не бывало.

«Есть одно дело. Ничего серьёзного. Только свести пару документов».

Ин Хо не ответил сразу. Смотрел на экран, где мигало новое сообщение, и чувствовал, как внутри всё уже не реагирует. Будто чувства стерлись, оставив только холодное принятие. Он знал, что рискует. Особенно после разговора с начальником. Но знал и другое: Со Ра чувствует себя лучше. Анализы ровные. Она говорит чуть громче. Ходит больше. Гладит живот, когда думает, что он не видит. А это значит, что нельзя останавливаться.

Он приехал вечером. Всё было уже подготовлено. Бумаги — на месте, нужные подписи — отсутствуют, «ошибки» — подчёркнуто оставлены для исправления.

— Сделаешь, как в прошлый раз, — сказал тот, кто его встречал. — Оформи и уходи. Тебя тут не было.

Он сделал. Без лишних слов. Без вопросов. Подписал, сверил, оставил папку на нужном столе.

На выходе тот же голос сказал:

— Спасибо. Ты выручаешь. Как всегда.

И исчез.

На следующее утро Ин Хо отвозил Со Ра на анализы. Она сидела в машине, опираясь на подлокотник, и смотрела в окно. Её кожа снова начала выглядеть живой. Щёки — чуть розовее, глаза — не такие потухшие.

— Вроде получше, — сказала она, выходя из кабинета. — Показатели почти как до начала болезни.

Он кивнул, улыбнулся. Почти машинально. Просто чтобы она не заметила, как сильно он выдохнул.

Вечером они ужинали вдвоём на кухне. Со Ра рассказывала о врачах: один — новый, молодой, с доброй улыбкой; медсестра сегодня была особенно весёлой, даже пошутила во время процедуры. Он слушал, кивал, иногда вставлял короткие реплики — но чаще просто ловил её голос, запоминал, как она держит ложку, как улыбается, как смотрит — легче, спокойнее, чем прежде.

После ужина они немного посидели. Он заварил ей чай, укутал пледом, включил тихо музыку — одну из её любимых. Она всегда тянулась к джазу, особенно к Синатре. Fly Me to the Moon заполнила комнату мягкими нотами, будто сглаживая острые края мыслей.

Со Ра задремала на диване, уронив голову ему на плечо. Он не двигался — только держал ладонь на её руке, чувствуя, как будто всё на мгновение замерло и стало по-настоящему тихо.

Почти как раньше.

Телефон зазвонил, когда он только прикрыл дверь в спальню. Со Ра уже устроилась под одеялом, свернувшись клубком, и что-то тихо шептала, наверное, разговаривала с малышом. Свет в комнате был приглушённый, тёплый. Ин Хо задержался в проёме, смотрел пару секунд — и только потом вышел.

На экране — тот самый номер. Никаких имён. Только цифры. Те самые, с которых всё начиналось. Ин Хо выругался про себя. Он не ждал звонка. Не так скоро. И не в этот вечер, когда всё, казалось, на мгновение замерло в равновесии. Но номер не исчезал.

Он нажал «принять» и вышел на балкон.

— Слушаю, — голос его прозвучал глухо, отстранённо.

— Сегодня вечером. Есть одно дело.

— Я не ждал так скоро. — Ин Хо провёл ладонью по затылку.

— Хочешь соскочить? — голос на том конце не был язвительным, но в нём скользнуло что-то близкое к усмешке. — Тут всего одна подпись нужна. Документы уже на месте.

— И всё?

— И всё. Не надолго. Ты знаешь, где.

Он молчал. Смотрел в темноту за перилами, туда, где в окнах соседних домов дрожали огоньки. В квартире за спиной — тёплый свет, полупустая чашка на столе, аккуратно сложенный плед на диване. Там — Со Ра, которая только что легла, укрывшись почти до подбородка. Сегодня она выглядела лучше. Даже смеялась. Пусть устало — но всё равно.

А здесь — холодный металл под пальцами и голос из той жизни, которую он уже не мог назвать чужой.

— Я подъеду, — сказал он.

— Хорошо. Только не опаздывай.

Связь прервалась.

Он остался стоять на балконе. Пальцы всё ещё лежали на перилах.

Сегодня тоже не получится остаться дома.

* * *

Помещение было знакомым. Серые стены, стол с трещиной на лакировке, запах запылённых архивов. Никаких камер, никаких разговоров. Только человек, который кивнул на стул, молча передал папку и ушёл за дверь.

Он сел. Открыл.

На первый взгляд — обычный протокол. Всё оформлено правильно. Даже слишком правильно. Страница за страницей — показания, пометки, ссылки на материалы. Как будто кто‑то специально собирал идеальный документ. Настолько аккуратный, что это начинало настораживать.

Он читал медленно. Возвращался к строчкам не потому, что что-то не понял, а потому что понимал слишком хорошо. Формулировки, структура, даже порядок фраз — всё было слишком знакомо. Слишком «его».

На одной из страниц — блок показаний. И там почти слово в слово — фраза, которую он когда-то сам вставил в чужое дело. Тогда — чтобы подогнать версию. Вынужденно. С осторожностью. В пределах правил. Ничего, чего не делали бы другие.

Теперь — просто скопировали. Без изменений. Кто‑то явно знал, как он пишет. Как формулирует. И сделал по его лекалу.

Он задержался на этом месте. Пальцы сжались на краю листа. Сердце отозвалось глухо — не страхом, а тревогой. Это уже не разовая подработка. Не случайные деньги. Это — втягивание. Его стиль, его подпись, его имя — всё было здесь. Всё уже внутри. А он — внутри вместе с этим.

Он поставил подпись. Ровно, чётко. Потому что встать и уйти — было нельзя. Слишком нужны были деньги. Но всё вокруг медленно выходило из-под мнимого контроля.

Дверь открылась. Тот же человек, тот же кивок: можешь идти.

Он встал. Ни словом, ни жестом не дал понять, что что‑то почувствовал.

В коридоре было тихо. На выходе никого. Только шаги по полу, да глухой гул в ушах — больше не осталось сомнений: он стал частью этой системы.

Почему-то было ощущение, что его проверили. Насколько далеко он зайдёт. Насколько быстро подпишет. Насколько хорошо усвоил правила.

И теперь они знали: далеко. Быстро. Хорошо.

Он сидел, положив руки на руль, и впервые за всё это время подумал: а может, выйти? Пока ещё можно. Пока всё не обрушилось окончательно. Пока не втянуло слишком глубоко.

Но потом — вспомнил, улыбку Со Ра и как она напевала какую-то детскую песенку себе под нос. Вспомнил новый протокол лечения. Ещё один курс, который можно было оплатить. Ещё один шаг.

Полной суммы он так и не собрал. А пока не соберёт — выхода не будет. Ни для неё, ни для него.

Он включил зажигание. И поехал домой.

* * *

Утро было обычным — серым и тёплым. Ни дождя, ни солнца. Просто плотное небо, будто накинутая плёнка. В участке всё шло своим чередом: кивок дежурного, скрип входной двери, знакомые шаги по коридору. Никто не остановил. Не всмотрелся. Не сказал ни слова.

Он открыл дверь — и сразу остановился.

За его столом сидел незнакомый. Молодой мужчина, в форме, с папкой в руках и служебным удостоверением на груди. Он взглянул на Ин Хо и кивнул:

— Вы лейтенант Хван Ин Хо?

Ин Хо не ответил. Только кивнул.

— Тогда, пожалуйста, пройдёмте. В главный кабинет. Вам всё объяснят.

Пока они шли по коридору, напряжение в теле росло. Он не боялся последствий, не после всего. Но внутри всё сжалось в комок.

Комната была другая. Не та, где разговаривали в прошлый раз. Здесь не было жалюзи. Только матовое стекло и высокий стол. Три человека. Один из них — сотрудник службы внутренней безопасности. У него были свои папки. И явно немало вопросов.

Ему не дали сесть сразу. Сначала озвучили: служебная проверка. Основания — документальные несостыковки в трёх делах. Его подписи. Единые формулировки. Показания, совпадающие до запятой. «Фиктивность может быть доказана». Так сказали. И сразу предложили признать ошибку — добровольно. Тогда будет проще.

Он не сразу ответил. Смотрел в одну точку. Потом — всё же кивнул. И сказал:

— Подписи мои, — сказал он спокойно. — Формулировки тоже.

Он даже не пытался оправдаться. Просто стоял и смотрел прямо.

— Давления не было. Документы получил через третьих лиц. Подписал. Осознанно.

Он знал: если попался — юлить бессмысленно. Признание сейчас — единственный шанс отделаться штрафом. Если повезёт. И он не собирался разыгрывать невиновного. Слишком хорошо понимал, как это выглядит со стороны.

Надо было остановиться раньше. Ещё тогда, после первого дела. Он знал, чем это может кончиться. Знал, что рискует не только собой. Но тогда всё казалось оправданным. Риски — допустимыми.

Жаль только, что не дотянули до конца лечения.

Через полчаса он уже подписывал документы: отстранение от должности, дисциплинарная проверка, повестка на допрос. Последствия, которых он ждал — пусть и не так быстро.

Он вернулся ближе к вечеру. Дверь открылась легко — почти беззвучно. Куртку не повесил, просто бросил на стул в коридоре. В кухне горел свет.

Со Ра сидела за столом, закутанная в домашний кардиган, с чашкой в руках. Повернула голову, когда он вошёл, и просто посмотрела на него. Не удивлённо, не встревоженно — скорее как человек, который давно всё понял.

Он молча подошёл и сел на стул напротив. Медленно, движения давались с трудом.

— Ты рано, — тихо сказала она.

Он кивнул.

Повисла пауза. Потом она поставила чашку, встала и подошла ближе.

— Всё? — спросила спокойно.

Он снова кивнул. Пальцы на коленях слегка дрожали от напряжения.

— Я давно догадывалась, — сказала она. — Просто не спрашивала.

Он сжал челюсть. Глаза жгло — усталость, напряжение, невозможность больше ничего прятать. Даже слёзы.

— Я думала… ты выйдешь. Пока не поздно. Но понимала, почему ты остался.

Он выдохнул.

— Не успел…

— Я знаю, — только и ответила она.

Потом потянулась к верхней полке, достала его старую зажигалку и положила рядом на стол.

— Если хочешь — можешь сегодня здесь.

Он удивлённо посмотрел на неё.

— Только сегодня, ладно? — слабо улыбнулась. — Я всё равно сейчас лягу. Окно только открой.

Он кивнул. Взял зажигалку, но не закурил. Просто сжал в руке. Потом поднял на неё взгляд и взял за руку:

— Прости.

Она ничего не сказала. Просто коснулась его щеки и ушла в спальню, не оборачиваясь.

Он остался на кухне. Зажигалку положил обратно на стол. И долго сидел в тишине.

* * *

Суд прошёл быстро. Без шума, без камер. Не уголовный процесс — административное слушание. Просто протокол и заключение.

Официально — служебная халатность, превышение полномочий, нарушение процессуальных норм. Про взятки — ни слова. Ни доказательств, ни переводов, ни фигурирующих сумм. Он молчал. И этим тоже всё подтвердил.

Штраф: двадцать миллионов вон.

Увольнение — с формулировкой, которая навсегда закрывает путь в любую государственную структуру. Пожизненный запрет на работу в полиции, в следственных органах, на любых должностях, связанных с государственной службой.

Коррупцию в деле не прописали. Но никто и не сомневался — об этом говорили в каждом кабинете. За спиной он уже стал «тем, кто брал». Бывшим детективом, который перешёл черту. Неважно, зачем. До причин никому нет дела.

Но задело это не только его.

Чун Хо как раз проходил практику, готовился к зачислению — и теперь на каждом собеседовании звучала одна и та же фраза:

«Вы не родственник того Хвана?..»

Никто не отказывал прямо, но взгляд становился холоднее. Слишком много связей. Слишком мало доверия. Для новичка — это было клеймом. Для него — ещё один повод злиться. Или стыдиться. Или — отдалиться.

Что он и пытался сделать.

И Маль Сун, кажется, была только рада. И он не мог винить её за это. Она думала о родном сыне.

Вообще, Ин Хо относительно повезло. Он мог бы получить срок. Но не шумел. Не дёргался. Не подавал апелляцию. Сделал, как от него ждали. Компромисс. Удобный всем.

Кроме него.

Чун Хо пришёл вечером после суда. Ввёл код и тихо открыл дверь — как делал это раньше. В руках был контейнер с супом.

— От мамы, — сказал негромко. — Она… не знала, передавать ли. Но всё-таки сварила.

Ин Хо кивнул, не подходя ближе. Суп он узнал по запаху — тот самый, что Маль Сун готовила, когда кто‑то болел.

Чун Хо поставил контейнер на стол, помедлил, потом сел напротив — осторожно, будто ждал, что его прогонят.

— Я не знаю, что там было, — сказал он после паузы. — И, может, ты мне и не расскажешь. Но… я всё равно с тобой. Хорошо?

Ин Хо посмотрел на него. Чун Хо сидел неловко, держался чуть напряжённо. Пальцы теребили рукав — как в детстве, когда он боялся нагоняя.

— Мама… она не злится, если что, — добавил он. — Просто ей тяжело. Она всё это переваривает по‑своему.

Ин Хо не ответил. Только слегка усмехнулся — не осуждая, а скорее понимая. Или делая вид, что понимает.

— Я сам… — Чун Хо замялся. — В участке у нас теперь шепчутся. Думают, что я всё знал. Или что тоже…

Он не договорил. Вздохнул. Посмотрел на брата — и, почти упрямо, закончил:

— Но мне всё равно. Правда. Я вырос с тобой. И не собираюсь делать вид, что тебя не существует. Даже если мне за это влетит.

Ин Хо опустил взгляд. Было как-то не по себе — неловко, если не сказать стыдно.

Может, он и правда не отвернулся. Пришёл. Сел напротив. Но даже не попытался докопаться до сути. Не спросил, как так вышло. Без: «скажи, что это неправда». Без: «ты ведь не такой».

Как будто просто… принял. Смирился. Что брат теперь — из падших. Продажный. Что всё это — правда. И неважно, зачем. Неважно, что было до. Просто оставил — как есть. Без осуждения. Только потому что брат.

Это задевало. Больно. Но он не показал. Ни словом. Ни взглядом.

— Спасибо, — тихо сказал он. — Но держись подальше. Пока.

— Нет. — Чун Хо качнул головой. — Не сейчас.

Он встал — порывисто, будто если останется ещё хоть на минуту, скажет лишнее. Подошёл к двери, задержался.

— Просто… если что — звони, ладно? В любое время.

И вышел, так и не дождавшись ответа.

Ин Хо остался сидеть. В кухне пахло супом. Тёплым. Домашним. И чем‑то ещё — тем, что так и не было сказано.

* * *

Он сразу начал искать подработку. Открыл «Альбамон», потом — «Альбачхонгук». Смотрел всё подряд: склады, развозка, охрана. Звонил, откликался, ходил в агентства. Везде одно и то же — либо вакансия уже закрыта, либо нужен кто-то «по знакомству».

С его фамилией — тем более.

Брал, что попадалось. Разгрузка ночью под Сувоном, сортировка посылок, смена на кухне. Спина болела, пальцы не разгибались, от усталости тошнило. Денег едва хватало на еду. На лекарства — с трудом.

А потом пришёл счёт из клиники. Новый этап терапии. Сумма — неподъёмная. Даже близко.

Он смотрел на цифры, как на чужой язык. Знал, что это нужно. Знал, что иначе всё зря. Но не имел ни малейшего понятия, где взять хотя бы половину. Не у кого просить. Штраф после суда. На карте — пусто. Кредитки — в глубоком минусе.

Он просто сел на пол, прямо у входной двери. Даже не заходя в квартиру.

И сидел так — не пойми сколько, не зная, что делать дальше.

На следующий день он возвращался с ночной. В метро было душно и тесно. Тело ныло, в глазах двоилось. Он стоял, вцепившись в поручень, не замечая ни станций, ни лиц вокруг. Пропустил свою остановку, вышел только на конечной. Сел на лавку у стены и уставился в пол.

Он не знал, как идти домой. Как снова изображать, что справляется. Как смотреть на Со Ра, зная, что она всё понимает — и молчит. Этот взгляд… не упрёк, не жалость — просто тёплая тишина. От которой становилось только хуже.

Он погрузился в это ощущение — горечь, стыд, бессилие, в которые проваливался день за днём. И именно в этот момент — почти на грани — рядом раздался голос:

— Простите, не хотите сыграть в одну игру?

Ин Хо поднял голову. Перед ним стоял мужчина в костюме. Опрятный. Спокойный. Совершенно не выглядевший как тот, кто должен был к нему обращаться. В руках — кейс.

— Ттакджи, — пояснил он. — Перевернёте мой — получите сто тысяч вон. Если нет — я вас ударю. Всё честно.

Ин Хо молча уставился на него. Мог бы послать. Сказать, что наигрался. Что ему не до игр. Но мужчина открыл кейс.

Внутри — деньги. Ровными пачками. Купюры, которые он последний раз держал в руках несколько месяцев назад — когда снял всё, что было, на лекарства для Со Ра.

Мужчина достал два ттакджи.

— Выбирайте цвет.

Ин Хо выбрал синий. Он не играл в это с университета, но руки сами вспомнили, как надо кидать. Первый бросок был точным — но не хватило силы. Ттакджи противника лишь дрогнул.

— Почти, — сказал мужчина, и прежде чем он успел подумать, пощёчина пришла как факт. Резкая, но не злая. Просто часть правил.

Ин Хо поморщился, выдохнул и метнул снова.

Ттакджи перевернулся.

— Отлично, — сказал мужчина и передал пачку купюр. — Продолжаем?

Они сыграли ещё несколько раз. Пара проигрышей — с пощёчинами, но Ин Хо втянулся. Почувствовал ритм, вес, угол. Переворачивал один за другим. На счету было уже полмиллиона вон.

Мужчина остановился. Улыбка была такой же лёгкой, вежливой.

— Кажется, вы везунчик. — Он достал из кармана визитку. — Если хотите сыграть в игру покрупнее — позвоните. Только не тяните. Удача — вещь капризная. Сегодня есть — завтра уже нет.

Он ушёл, как ни в чём не бывало. Не оборачиваясь.

Ин Хо снова сел на скамью. Лицо ещё горело от ударов. В руке — деньги. Во второй — карточка.

На ней был только номер. Больше ничего.

Именно в этот момент раздался звонок. Он вздрогнул, почти уронил телефон.

Звонила мать Со Ра.

— Ин Хо?! Где ты?! Со Ра… ей плохо! Очень плохо! Её только что увезли! В больницу, срочно! Что-то с ребёнком… Врачи сказали — нужно делать кесарево. Прямо сейчас!

— Это ещё слишком рано… но, говорят, по-другому никак…

Он не дослушал. Уже выбегал на улицу, ловя такси. В голове пульсировала одна мысль:

«Только бы успеть».