Октябрьский Люпенофест (джен)

Примечание:

Люпен колесит по миру и в каждой стране у него есть дом-убежище. В одних домах он задерживается подолгу, другие — пристанище на одну ночь. Но и те, и другие он неизбежно покидает.

Дом скрипел, стонал, охал. Дом жаловался на жизнь.

Он слишком надолго был оставлен людьми. Первое время он скучал и ждал. Он высматривал всеми окошками, не покажется ли на дорожке одна из знакомых фигур. Или автомобиль — желтый, как маленькое солнышко. Он нюхал воздух дымоходом, пытаясь уловить знакомый запах бензина и сигарет.

Да, все его комнаты были пропитаны этим едким, но привычным сигаретным духом. Иногда в нем пахло порохом, а изредка — кровью. Кровь и порох дом не любил. К сигаретному дыму и пьянящему запаху виски давно привык. Но куда больше ему нравился запах еды по вечерам — только что приготовленной, сдобренной специями, или аромат кофе — ранним утром.

И он любил своих людей. Они были непостоянные и странные, они надолго покидали его, но всегда возвращались. Иногда они возвращались тихие, и тогда пахло кровью и виски. Но чаще они возвращались с шумом и смехом. Тогда тоже пахло виски. А сигаретным дымом пахло всегда.

Дом ждал. Солнце нагревало крышу, на которой так любил сидеть один из людей. Крыша треснула в нескольких местах, и осенний дождь начал проникать внутрь. Дом пропитывался влагой, доски разбухали, но летом высыхали вновь. Стены скособочились, окна перекосило. Дому было больно и одиноко. Люди не приходили, и дом начал забывать их.

Он подружился с птицами, что вили гнезда на его крыше, и с мышами, что поселились в подвале. Раньше он боялся, что мыши, крысы и жуки-древоточцы съедят его стены, но они скрасили его одиночество. Он перестал бояться, ему понравилась его новая жизнь.

И когда люди наконец вернулись, дом разозлился. Его раздражал запах виски, его душил сигаретный дым. Ослеплял свет, хлынувший в него через распахнутые окна. Шум и смех мешали уснуть. Люди теперь были лишними. Они стали чужими.

Годом раньше люди услышали бы в его скрипе: «Вернитесь...», сейчас же он скрипел: «Прочь!»

Раздраженно хлопал ставнем: «Убирайтесь!»

«Прочь, прочь, уходите!», — скрипели половицы и разбухшая дверь.

Он даже попытался выжить их: ставила подножку ступенька, дверь норовила прищемить пальцы, царапал руки вылезший из доски гвоздь.

Дом одичал. Он сопротивлялся людям, угрюмо хмурился и ворчал.

Но люди были слепы и глухи.

— Эй, дверь надо немного подтесать!

— А эту доску приколотить!

— Поправить крышу!

Они суетились, пытаясь вновь приручить дом. Но вдруг спешно погрузились в свой автомобиль и уехали.

Дом остался в недоумении и полном раздрае. Дом не понимал, рад ли он вернувшейся тишине. Хотелось ухнуть на землю крышей, разбивая в щепки все опоры и прекратить таким образом раздумья. Но дом просто уснул. Он и во сне продолжал скрипеть, ворчать и жаловаться. Но зовет ли он людей или проклинает их, не могли разобрать ни мыши, ни птицы — слишком невнятен был язык дома.

А дом все скрипел, стонал и охал...